Страница:
Я – Паук, ткать – мое призвание. Ткать, ловить и уничтожать!
Я улыбнулся.
«Откликнись, раб! Твой Мастер призывает тебя!»
Голос Творца прогремел с такой силой, что я вскрикнул и схватился за виски. Пальцы оплели голову, стиснули ее, казалось, череп разлетится на куски, не выдержав присутствия. Паутина боя дрогнула и растаяла, как дым. Девицы в дверном проеме замолчали. Детины недоуменно замерли и начали переглядываться.
«Откликнись, раб! Я ищу силы твоего Тотема!»
В голосе Творца появилось раздражение. Боль выгнула меня дугой. В голову вкручивался раскаленный до красна железный штопор, выжигая мысли, чувства, сознание.
– Здесь! Я здесь! Я слышу тебя! – закричал я.
Связанная «паучиха» тоже ощутила присутствие Мастера Тотемов. Она завизжала и забилась. Веревки обдирали ей кожу на запястьях и лодыжках, но она продолжала кричать и дергаться.
– Не так громко! – простонал я.
– Помешанный, – с опаской сказал один из вышибал. – И она тоже.
– Не-е. За дураков нас держит.
«Пришло время еще раз использовать твой Тотем во славу и во имя Сагаразат-Каддаха. Ты должен…»
– Вот ублюдок! – Пека, вышибала с пистолем, шагнул ко мне и, коротко замахнувшись, опустил дубинку.
В последний момент я успел – инстинкты не подвели – подставить под удар руку. Кость сухо хрустнула, вспышка боли на мгновение заглушила голос Творца, и рука плетью повисла вдоль тела.
Второй удар пришел сбоку – тяжеленный кулак врезал под ребра. Дыхание пресеклось, я упал на колени.
«Через три дня ты должен быть в…»
Набирающий силу гнев Творца наполнял всё мое существо болью. Не было силы терпеть, не было воли сопротивляться. Ни ему, ни им.
– Я не могу!
Меня прервали.
Удар башмаком в живот – что может быть лучше? Желудок сразу подскочил к горлу, рот наполнился рвотой. Я закашлялся и скорчился на полу. Скорее в силу привычки, нежели осознанно, подтянул ноги к подбородку, стараясь уберечь внутренности, и левой, еще послушной рукой закрыл голову.
Вовремя. Удары посыпались градом – частые, не особо умелые, зато от души. Если так будет продолжаться, меня просто превратят в кровавую отбивную.
«Ты смеешь мне перечить?! Мне, своему Мастеру?! Ты будешь наказан, раб!»
Эта боль многократно превосходила ту, что причиняли удары.
Вышибалы были слишком увлечены нехитрым развлечением, чтобы заметить, как оживает мой Тотем – моя сила и мое проклятье. Как широкие, в два пальца, полосы татуировки-паутины начинают двигаться по коже, сужаться, сжимаясь вокруг моего тела бронзовыми обручами, душа, стискивая ребра, грозя раздавить, а то и разрезать меня на части.
Больно, боги, как больно…
– Я не перечил! Я в бою! Меня убивают! – из последних сил закричал я.
Страшно было не умирать. Страшно было отдать, наконец, однажды заложенную душу.
Рано или поздно это должно случиться, но лучше пусть будет поздно! Много позже!
– Вы ломаете собственное оружие!
Он услышал.
Тотем прекратил убийственное движение. Татуировка вновь стала просто татуировкой – черные полосы на коже, варварская причуда. Сознание прояснилось, и боль, вызываемая присутствием Мастера, исчезла.
Увы, теперь это не играло роли. Сопротивляться я уже не мог. Вышибалы сломали мне правую руку и несколько ребер – они впились в нутро, точно иззубренные кинжалы. Нос свернули набок, я захлебывался собственной кровью.
Они разделали меня. Схватка закончилась, не успев начаться. Паука просто раздавили. Теперь оставалось только сдохнуть, валяясь под ногами четверки тупоумных громил. Но это все же лучше, чем если бы Тотем…
– Стойте! Стойте, а то мы прибьем его!
Меня пнули еще несколько раз, но уже несильно – скорее для порядка.
– Значит, трупы в нашем благородном заведении на хрен никому не нужны, – рассудительно сказал Пека. – Господин префект и так на нас косо смотрит. Потому я думаю вот че. Вышвырнуть, значит, этого в канаву, и дело с концом.
– А энто все – штрах!
Главный защитник «имучества» уже копался в моих вещах.
– О! Глядите, какой кинжал! С письменами на клинке!
– Тащите его отсюда!
Меня подхватили под руки и поволокли. «Паучиха» билась на кровати и надрывно кричала – пока Пека не отвесил ей оплеуху.
Сломанные ребра горели огнем, но я стиснул зубы и молчал, не желая доставлять удовольствие ублюдкам сверх полученного. Когда волочившиеся по полу ноги запрыгали по ступенькам, в моем животе взорвался чугунный шар, начиненный ржавыми иглами и гвоздями. Я провалился в темноту. Но даже там боль оставалась – тупая, режущая, горячая…
Глава 3. ПОЛНОЧНЫЙ ЭКСПРЕСС
Шкипер – убийца пассажира? М-да.
Пистолет был тяжеленный – зато четыре ствола. Каретный пистоль, хаос подери! Шкипер держал оружие в руках и не мог поверить в случившееся. День не сложился. Карьера накрылась свинцовой плитой.
И что теперь делать?!
Шкипер перевел взгляд на свои руки, вспомнил о пистолете… уронил его на землю. Пошел вперед. Туда, где столпились люди.
– Живой? – раздавались голоса.
– Да брось. После такого не выживают.
– Кровищи-то…
Уто слегка пошатывало.
Лошадь – животное нервное, на живого человека вряд ли наступит, но – кто знает? После того, как нелепый (случайный! глупейший!) выстрел свалил графа, она промчалась по упавшему. Если лошадь наступила… Впрочем, что сломанные ребра по сравнению с пулей в затылке? Ничего.
Мозги – это мозги. Их никакой благодатью заново не отрастишь.
«Я целился в мародера, – беззвучно сказал Уто. – Я целился… слышите, вы?!»
Солдаты успели дать еще два залпа. Напрасно. Всадники скрылись в роще. Преследовать их никто не решился. Перестреляют как куропаток, да еще и посмеются… Дурачье, куда лезете?!
Обидно.
Шкипер протиснулся сквозь строй любопытных. Наступил на чью-то ногу. Женщина открыла рот, но, поймав взгляд Уто, скандалить передумала. Правильное решение. Атшеллер сдерживался из последних сил.
Над лежавшим склонился толстяк Кенцаллоне. Цирюльник был свой, гильдейский, если что – постарается прикрыть, но… Толстяк суетился, отдавал приказы, темный кафтан обтягивал дородное тело. Шкипер сделал еще шаг и заглянул цирюльнику через плечо.
Надменный он был, этот граф. Доигрался. Придется отправлять весточку родным. Так и так… представился ваш любимый Генри… Под поезд попал.
Где, интересно, находится этот проклятый Тассел?
Шкипер заглянул – и сразу отошел, борясь с дурнотой. Граф выглядел плохо – насколько плохо может выглядеть человек, которому выстрелили в затылок. Пуля, выпущенная с расстояния в восемь шагов – и в голову? Молодец, Уто. Идеальный выстрел. Даже допросить такой труп невозможно, не то, что оживить. Родственникам заботы меньше, родственники будут довольны… Во сколько обойдутся услуги некроманта?
Сарказм не помогал.
Уто представил, о чем судачат сейчас в вагонах – и ему стало еще хуже. А о чем еще?
– А шкипер-то у нас, оказывается, герой…
– Во-о-от такого гуся подстрелил.
– …зия, – сказал подошедший цирюльник.
Шкипер вскинул голову. Резко, словно пытался свернуть себе шею.
– Что вы сказали, господин Кенцаллоне?
– Максимум – контузия, – повторил цирюльник. Толстые щеки, карие глаза и четыре подбородка, не меньше.
– Что?!
– Я говорю, в рубашке граф родился. Или череп у него – дай бог всякому. Пуля срикошетила… представляете, шкип? О затылочную кость. Чиркнула и дальше полетела. Кусок кожи сорвала – отсюда и кровища. Чудеса да и только! Вы, шкип, не расстраивайтесь. Гильдия, конечно, все это дело тщательно расследует… но я думаю, все будет хорошо. В конце концов, я графу жизнь спас, – закончил цирюльник невпопад.
– Контузия?
– Да-да, шкип. Я же говорю…
Шкипер в эту секунду готов был расцеловать болтливого толстяка во все четыре лоснящихся подбородка…
Смачно. Крепко. От души.
Да хоть в тридцать четыре подбородка…
Потому что только идиоты выпрямляются в полный рост и ждут, когда их подстрелят. Я гордо торчал столбом между Белым Пером и шкипером с компанией. Еще и шпагой размахивал…
Идиот. Зазнайка.
«Держитесь, мессир!», закричал шкипер. Он оказался лучше, чем я о нем думал. Шкипер сбегал за подмогой. Вернулся с аркебузой, солдатами из охраны поезда, тремя дворянами – они укрылись при первых выстрелах в служебном вагоне – и двумя слугами. Из оружия, кроме алебард – пара пистолетов, несколько шпаг, рапира и – еще один пистолет. Зато так называемый «каретный». Тяжелый, как не всякая аркебуза, с четырьмя стволами…
И не очень точный.
Впрочем, об этом я узнал позже.
Чап-п-п-п-п-п, кним-м-м-м-м-м.
Иги-ип-п-п-п-п-п.
Куда-то бесшумно уплыла земля. Желто-зеленое сменилось голубым. Оно было чистым, ярким и глубоким. Очень ярким и очень глубоким. Сквозь стеклянный небосвод, казалось, просвечивают звезды.
– Загадай желание, дурачок, – сказали звезды голосом Лоты. – Не так уж часто ты нас видишь…
В следующий момент их закрыла тень.
Надо мной медленно проплывало конское брюхо. Ремень подпруги, стремя – почему-то я видел только правое. Черная подошва с налипшими раздавленными травинками, шляпки гвоздей запачканы зеленым соком. Проплешины в конской шкуре… бледные, свалявшаяся шерсть – там, где натер ремень. Я видел все детали – все сразу. Я видел все изъяны, но они не казались мне изъянами – скорее наоборот. Мгновение чистоты. В этот момент я мог бы объять взглядом весь мир – и принимал его весь, без остатка.
И еще я увидел лицо. Всадник смотрел на меня сверху. Долго-долго, почти вечность. Детали. Прищуренные глаза, впалые щеки… нос… усы… шрам… опять глаза… гла-гла-гла-глааз-зааа…
Я моргнул. Лицо казалось прозрачным. Сквозь конское брюхо просвечивали звезды…
Крашеное стекло.
Аа-ап!
Мгновение чистоты закончилось.
Пришла темнота.
Однажды, много лет назад, пришел Древоточец, чтобы отвести меня вниз.
Два дня перед этим у меня болела голова, я почти не спал и ничего не ел. Большую часть времени я лежал, уткнувшись лицом в подушку и обхватив руками затылок. Иногда меня тошнило, хотя желудок был пуст. Я сплевывал горькую желтую слизь и думал, что умру. Мне исполнилось тогда восемь лет.
Покои матери находились в западном крыле – единственной части Логова, которая возвышалась над поверхностью земли. Когда много лет назад взрыв уничтожил твердыню клана, крыло чудом уцелело. Из шести башен осталась одна. В ней держали оборону остатки клана под предводительством Древоточца. Марана Древоточца, который стоял теперь у окна и смотрел на море. Над шумом прибоя метался чаячий крик.
– Вставай, мальчик, – сказал Маран.
Пока Маран оборонял западное крыло, остальные уцелевшие укрылись в каменоломнях под Логовом. Там, куда меня собирались отвести.
– Пора. – Древоточец отвернулся от окна, посмотрел на меня. Солнечный свет падал ему на лицо. Изрытое оспинами, оно было серьезным. Вообще-то, дядя редко бывает таким. Глядя на его обычную ухмылку, трудно поверить, что когда-то Маран несколько часов сдерживал атаки врагов. К тому времени почти весь клан был истреблен, команды противника зачищали развалины Логова (то есть, добивали раненых), но такого яростного сопротивления они не ожидали. Маран доказал, что наша семья умеет драться.
Конечно, не один Маран доказал – но он был главным. Кузен Френсис говорит: «Врагов отогнали глупые шутки дяди». Кузен Френсис – дурак, хотя и старше меня на сто сорок два года. Шутки у дяди грубые, но смешные. А смех Марана напоминает звук, с которым буря ломает дерево.
Но я уже видел дядю серьезным. В тот день он пришел за Гэвином. Сегодня – за мной.
– Хорошо, дядя Маран, – сказал я сквозь туман. – Я сейчас встану, дядя Маран. Вот сейчас…
Комната передо мной раскачивалась. Белый густой туман казался морем, в котором комод и шкаф возвышались, как экзотические острова.
– Встал, дядя Маран.
Кенцаллоне хоть и был говорлив без меры, но дело знал. Графа перевязали, уложили в кровать и приставили сиделку. Благо размер комнаты в «золотом» вагоне позволяет даже эребского слона перевезти, если понадобится. Или Мятежного князя со свитой, что немногим слона лучше. По крайней мере, слон не станет ломиться к соседу глубокой ночью, требуя признать независимость государства площадью с деревенский амбар.
Да и гадит слон, в сущности, гораздо меньше…
Уто целый день просидел у ложа больного. Граф дышал тяжело, с отчетливым хрипом. В сознание не приходил. Атшеллер терпеливо ждал. Первоначальная радость – жив проклятый Тассел! – у шкипера прошла. Да, пока жив. И что?
А если сейчас умрет?
Остановится сердце. Засохшая кровь по жилам дойдет до мозга. Сломанное ребро проткнет легкое.
Или проклятый граф вообще не проснется. Что тогда?
Уто понимал: он всецело зависит теперь от этого человека – который дергается в бреду, дышит с хрипом и выглядит, как сверток с отбивной.
Шкипер знал это и начинал графа ненавидеть. Отослав сиделку, он до темноты просидел рядом, ловя каждое движение больного. Ничего. Каждые полчаса приходил Кенцаллоне. Обтирал графа водой с уксусом, потом ставил свечи, рисовал пентаграммы на полу, что-то шептал. Ничего не происходило. Уто смотрел, как суетится толстяк (а с каждым разом тот суетился все меньше), и думал, что до настоящего мага-целителя этому болтуну – как пешком отсюда до Тортар-Эреба.
Кенцаллоне делал все что мог, но – как мало он мог!
Наступила ночь. Шкипер ждал, сам не зная, чего. За окнами проплывали черные поля, мелькали огоньки деревень. Вагон мягко покачивался. Тихий перестук. Специальное заклинание заглушает грохот шагов голема. До Китара еще примерно сутки хода…
До Китара и тамошних Церквей.
«Давай же, держись! Осталось не так долго».
А потом граф сел на кровати. Открыл глаза. Воспаленные, с лопнувшими сосудами, левый – с черным сгустком запекшейся крови. Этот жуткий глаз смотрел на шкипера с холодной отрешенностью.
Уто замер, боясь пошевелиться.
Граф разлепил губы и заговорил…
Дядя повернулся. Короткое быстрое движение – в его ладони оказался глиняный человечек. У человечка были настоящие клыки (волчьи, найдены в одной из бесчисленных маминых шкатулок) и дурной характер. Человечек ворочался в ладони Марана и верещал. На удивление противно.
– Ты кто? – спросил дядя у человечка. Визг стал громче.
– Это Король-Дурман! – я боялся, что Маран сожмет пальцы и раздавит глиняную фигурку. – Высший вампир, лорд-повелитель Армии Тьмы.
Король-Дурман был выкрашен в зеленый цвет. Правда, уже после оживления. Мне так не терпелось увидеть короля вампиров в бою, что я помчался к Гэвину, не доделав фигурку до конца. Поэтому краска легла неровно. Маленький голем не мог ни минуты усидеть спокойно. А еще пребольно кусался.
– Ох!
Маран потряс ладонью. На ней остались следы клыков – на удивление острых. Король-Дурман тем временем удирал через комнату, надеясь спрятаться в коробках с игрушками. Неплохая идея, оценил я. Попробуй, найди его в этой куче.
Коротенькие крылья за спиной человечка бились в бешеном ритме. Летать он не мог (моя недоработка), но бег из-за крыльев получился дерганый.
«Скорее!» – мысленно подбадривал я короля.
Дядя поднял брови. Покосился на меня. Ухмыльнулся. Потом сделал движение ладонью…
Навстречу моему творению поднялся розовый тряпичный зайчик.
Длинные вялые уши, тупая морда – я всегда недолюбливал эту игрушку. Зайчик встал на задние лапы, словно был человеком. Черные глаза-пуговицы смотрели серьезно, даже с некоторым высокомерием.
Зайчик почесал лапой нос.
Повадками и позой ушастый напоминал кого-то очень знакомого…
– Так нечестно, дядя! – крикнул я. Маран усмехнулся.
Король вампиров остановился перед преградой. Розовый гигант (раз в пять крупнее короля) смотрел на зеленого человечка с нехорошим выражением морды.
– Дурман, беги!
Зайчик ударил. Но за миг до того, как пухлая розовая лапа накрыла короля, тот отпрыгнул в сторону. Крылья отчаянно затрепетали… Удар!
И промах.
Король-Дурман заверещал.
– Вот везучий сукин сын! – сказал дядя.
Воистину, было в дяде нечто завораживающее.
Маран не стеснялся плохих слов. Даже при нас, детях. И держался как старший, но без снисхождения – хотя называл «мальчиками» и «девочками». Впрочем, кузена Фрэнсиса он тоже называл «мальчик». Отчего авторитет Марана среди мальчишек клана поднялся совсем уж на заоблачную высоту.
– Хорошая работа, – сказал Маран. От похвалы у меня закружилась голова. – Кто сделал этого убийцу розовых зайчиков?
– Я.
– Сам? – дядя внимательно посмотрел на меня. – А помогал кто?
Несколько мгновений я боролся с искушением. Я! Я один его сделал, дядя Маран!.. Меня хвалите!
– Гэвин, – признался я.
– Хорошая работа, – сказал дядя. – Вы молодцы.
В один прекрасный день у Гэвина заболела голова, он стонал и метался. Бредил каким-то белым туманом. Затем пришел Маран, чтобы увести брата вниз.
Гэвин вернулся через неделю, осунувшийся и повзрослевший.
До этого у него было круглое лицо, а на щеках, когда он улыбался, появлялись ямочки.
Гэвин перестал улыбаться. Никаких ямочек. Стал другим. Серьезным. Больше никаких игр. Разве что из вежливости. Никаких оживающих человечков. Теперь ему было чем заняться…
Теперь у него был Талант.
А потом голова заболела у меня.
Граф открыл воспаленные глаза, посмотрел на шкипера.
– П-письмо, – сказал граф.
– Л-лота, – сказал граф.
– М-мост, – сказал граф.
И, кажется, сам этому удивился.
Я ощущал боль, как расщелину. Мрачную и такую глубокую, что не видно дна. С двух сторон она окружена скалами. Над расщелиной горбится деревянный мост – старый и зыбкий. Казалось, ступи на него шаг – он будет стоять, ступи два – дерево заскрипит, но выдержит. И лишь когда тебе покажется, что мост пройден, остался один последний шаг и пропасть уже не страшна… В тот самый миг, когда мыслью ты уже там, рядом с черным корявым деревом, а тело – тело вот-вот догонит…
В тот самый миг мост рухнет.
Пропасть, над которой в белом тумане кружатся тени – пропасть боли и страха, жарких кошмаров и горячечного бреда – она примет тебя.
И понесется навстречу.
Ты закричишь. И будешь кричать, падая. Будешь кричать, умоляя. Будешь кричать до тех пор, пока не проснешься утром…
В поту. На измятой постели.
С минуту граф изучал свое отражение. Чтобы не упасть, ему пришлось упереться ладонями в зеркальную поверхность. И все равно он с трудом держался на ногах. Графа била дрожь.
Уто ждал.
Раненый оторвал правую руку от зеркала и коснулся повязки. В глазах мелькнуло недоумение. На лбу бинты пожелтели от пота, а красное пятно на затылке он видеть не мог.
Шкипер прочистил горло.
Тассел повернул голову и посмотрел на Уто. Опять равнодушный глаз с черным пятном. Шкипер поежился.
– Мессир граф, кхм… понимаете… ваша рана… лекарь не позволил…
Уто хотел добавить «велел лежать», но натолкнулся на взгляд раненого. Прикусил язык.
Молчание.
– М-мой с-сундук, – выговорил граф с усилием. Голос был хриплый, на лбу выступили жилы. – Ш-шев-велись.
– Встал, дядя Маран.
Древоточец посмотрел на меня.
Потом что-то спросил. Слова доносились сквозь белый туман. Дяде придется говорить громче…
– Кто наши враги? – повторил Маран. Теперь я услышал.
Я молчал. В моей голове начался камнепад. Один маленький камешек вызвал целый поток. Теперь в расщелину летели огромные валуны. Затылок раскалывался.
– Мальчик! – снова позвал меня Древоточец. Без тени раздражения. – Вспомни, чему тебя учили.
– Враги…
– Просто назови.
Я усилием воли отогнал туман:
– Наши враги, это… Морганы…
– Да, – сказал Маран.
– Морганы, – повторил я. – Красные тени. Треверсы. Мастера Тотемов. И самые главные – Слотеры.
– Правильно, – сказал дядя. – Еще один вопрос, мальчик – и можем идти… Почему мы ненавидим Слотеров?
Я же знаю. Я должен помнить! Если бы так не болела голова…
– Потому что… они…
– Мальчик, это простой вопрос. Успокойся. Сосредоточься. Ты знаешь ответ. Почему мы ненавидим Слотеров?
– Потому что враги… – я вспомнил. Конечно! – Слотеры разрушили Джотту!
– Правильно, – сказал Маран. – Разрушили Камень-Сердце… – в голосе Марана была печаль – словно Джотта был дорогим ему человеком, а не каменной глыбой. – А теперь – самое интересное. Ты готов?
«Нет, – подумал я. – Оставьте меня в покое!»
– Приключения начинаются, – сказал дядя. Он снял с пояса и протянул мне серебряную фляжку. – Сделай три глотка. Это снимет боль.
– Это заклинание? – спросил я.
– Лучше. Это бренди.
Когда Уто вытащил сундук из шкафа и, повинуясь указаниям графа, открыл тяжелую крышку – что-то изменилось. У шкипера возникло ощущение, что кроме них с Тасселом, в комнате есть кто-то еще…
Кто-то, не слишком дружелюбный.
Граф, сидя на кровати, закутался в одеяло. Через томительную паузу он склонил голову – словно приветствуя старого знакомого… и ощущение исчезло. Уто перевел дыхание.
В сундуке была книга в обложке красного бархата. Были коробочки различной формы и склянки с жидкостями. Связка церковных свечей – черных и белых. Бутыль зеленого стекла, в таких обычно держат крепкую выпивку. Несмотря на жару, бутылка казалась запотевшей…
И еще там была высушенная крошечная голова в запаянной колбе.
Можно было догадаться, подумал Уто. Смутное время диктует свою моду. Аристократы увлекаются магией дикарских островов, а варвары носят шляпы…
Шкиперу вспомнился тот рыцарь из Лютеции, который путешествовал с целой бандой гейворийцев. Варвары были в фиолетовых камзолах и в шляпах, украшенных стигмами. Словно цивилизованные люди! Если мартышек нарядить в человеческую одежду, они все равно останутся мартышками. Держались варвары нагло и вызывающе. Ладони вечно на рукоятях мечей. Еще бы! Лютецианец им многое позволял. Ублюдок.
И ехал дворянин, кажется, в этом же вагоне.
Уто огляделся. Верно. Только в соседней комнате. Она, вроде бы, сейчас пустует.
– Д-дай, – сказал Тассел.
Шкипер повиновался. Бутыль была холодной и очень тяжелой – словно вместо вина туда залили ртуть.
Я улыбнулся.
«Откликнись, раб! Твой Мастер призывает тебя!»
Голос Творца прогремел с такой силой, что я вскрикнул и схватился за виски. Пальцы оплели голову, стиснули ее, казалось, череп разлетится на куски, не выдержав присутствия. Паутина боя дрогнула и растаяла, как дым. Девицы в дверном проеме замолчали. Детины недоуменно замерли и начали переглядываться.
«Откликнись, раб! Я ищу силы твоего Тотема!»
В голосе Творца появилось раздражение. Боль выгнула меня дугой. В голову вкручивался раскаленный до красна железный штопор, выжигая мысли, чувства, сознание.
– Здесь! Я здесь! Я слышу тебя! – закричал я.
Связанная «паучиха» тоже ощутила присутствие Мастера Тотемов. Она завизжала и забилась. Веревки обдирали ей кожу на запястьях и лодыжках, но она продолжала кричать и дергаться.
– Не так громко! – простонал я.
– Помешанный, – с опаской сказал один из вышибал. – И она тоже.
– Не-е. За дураков нас держит.
«Пришло время еще раз использовать твой Тотем во славу и во имя Сагаразат-Каддаха. Ты должен…»
– Вот ублюдок! – Пека, вышибала с пистолем, шагнул ко мне и, коротко замахнувшись, опустил дубинку.
В последний момент я успел – инстинкты не подвели – подставить под удар руку. Кость сухо хрустнула, вспышка боли на мгновение заглушила голос Творца, и рука плетью повисла вдоль тела.
Второй удар пришел сбоку – тяжеленный кулак врезал под ребра. Дыхание пресеклось, я упал на колени.
«Через три дня ты должен быть в…»
Набирающий силу гнев Творца наполнял всё мое существо болью. Не было силы терпеть, не было воли сопротивляться. Ни ему, ни им.
– Я не могу!
Меня прервали.
Удар башмаком в живот – что может быть лучше? Желудок сразу подскочил к горлу, рот наполнился рвотой. Я закашлялся и скорчился на полу. Скорее в силу привычки, нежели осознанно, подтянул ноги к подбородку, стараясь уберечь внутренности, и левой, еще послушной рукой закрыл голову.
Вовремя. Удары посыпались градом – частые, не особо умелые, зато от души. Если так будет продолжаться, меня просто превратят в кровавую отбивную.
«Ты смеешь мне перечить?! Мне, своему Мастеру?! Ты будешь наказан, раб!»
Эта боль многократно превосходила ту, что причиняли удары.
Вышибалы были слишком увлечены нехитрым развлечением, чтобы заметить, как оживает мой Тотем – моя сила и мое проклятье. Как широкие, в два пальца, полосы татуировки-паутины начинают двигаться по коже, сужаться, сжимаясь вокруг моего тела бронзовыми обручами, душа, стискивая ребра, грозя раздавить, а то и разрезать меня на части.
Больно, боги, как больно…
– Я не перечил! Я в бою! Меня убивают! – из последних сил закричал я.
Страшно было не умирать. Страшно было отдать, наконец, однажды заложенную душу.
Рано или поздно это должно случиться, но лучше пусть будет поздно! Много позже!
– Вы ломаете собственное оружие!
Он услышал.
Тотем прекратил убийственное движение. Татуировка вновь стала просто татуировкой – черные полосы на коже, варварская причуда. Сознание прояснилось, и боль, вызываемая присутствием Мастера, исчезла.
Увы, теперь это не играло роли. Сопротивляться я уже не мог. Вышибалы сломали мне правую руку и несколько ребер – они впились в нутро, точно иззубренные кинжалы. Нос свернули набок, я захлебывался собственной кровью.
Они разделали меня. Схватка закончилась, не успев начаться. Паука просто раздавили. Теперь оставалось только сдохнуть, валяясь под ногами четверки тупоумных громил. Но это все же лучше, чем если бы Тотем…
– Стойте! Стойте, а то мы прибьем его!
Меня пнули еще несколько раз, но уже несильно – скорее для порядка.
– Значит, трупы в нашем благородном заведении на хрен никому не нужны, – рассудительно сказал Пека. – Господин префект и так на нас косо смотрит. Потому я думаю вот че. Вышвырнуть, значит, этого в канаву, и дело с концом.
– А энто все – штрах!
Главный защитник «имучества» уже копался в моих вещах.
– О! Глядите, какой кинжал! С письменами на клинке!
– Тащите его отсюда!
Меня подхватили под руки и поволокли. «Паучиха» билась на кровати и надрывно кричала – пока Пека не отвесил ей оплеуху.
Сломанные ребра горели огнем, но я стиснул зубы и молчал, не желая доставлять удовольствие ублюдкам сверх полученного. Когда волочившиеся по полу ноги запрыгали по ступенькам, в моем животе взорвался чугунный шар, начиненный ржавыми иглами и гвоздями. Я провалился в темноту. Но даже там боль оставалась – тупая, режущая, горячая…
Глава 3. ПОЛНОЧНЫЙ ЭКСПРЕСС
(Генри)
Уто Атшеллер знал – Гильдия ошибок не прощает. Застрелить дворянина, причем такого, что за билет платит золотом и пытается этот поезд еще и защитить…Шкипер – убийца пассажира? М-да.
Пистолет был тяжеленный – зато четыре ствола. Каретный пистоль, хаос подери! Шкипер держал оружие в руках и не мог поверить в случившееся. День не сложился. Карьера накрылась свинцовой плитой.
И что теперь делать?!
Шкипер перевел взгляд на свои руки, вспомнил о пистолете… уронил его на землю. Пошел вперед. Туда, где столпились люди.
– Живой? – раздавались голоса.
– Да брось. После такого не выживают.
– Кровищи-то…
Уто слегка пошатывало.
Лошадь – животное нервное, на живого человека вряд ли наступит, но – кто знает? После того, как нелепый (случайный! глупейший!) выстрел свалил графа, она промчалась по упавшему. Если лошадь наступила… Впрочем, что сломанные ребра по сравнению с пулей в затылке? Ничего.
Мозги – это мозги. Их никакой благодатью заново не отрастишь.
«Я целился в мародера, – беззвучно сказал Уто. – Я целился… слышите, вы?!»
Солдаты успели дать еще два залпа. Напрасно. Всадники скрылись в роще. Преследовать их никто не решился. Перестреляют как куропаток, да еще и посмеются… Дурачье, куда лезете?!
Обидно.
Шкипер протиснулся сквозь строй любопытных. Наступил на чью-то ногу. Женщина открыла рот, но, поймав взгляд Уто, скандалить передумала. Правильное решение. Атшеллер сдерживался из последних сил.
Над лежавшим склонился толстяк Кенцаллоне. Цирюльник был свой, гильдейский, если что – постарается прикрыть, но… Толстяк суетился, отдавал приказы, темный кафтан обтягивал дородное тело. Шкипер сделал еще шаг и заглянул цирюльнику через плечо.
Надменный он был, этот граф. Доигрался. Придется отправлять весточку родным. Так и так… представился ваш любимый Генри… Под поезд попал.
Где, интересно, находится этот проклятый Тассел?
Шкипер заглянул – и сразу отошел, борясь с дурнотой. Граф выглядел плохо – насколько плохо может выглядеть человек, которому выстрелили в затылок. Пуля, выпущенная с расстояния в восемь шагов – и в голову? Молодец, Уто. Идеальный выстрел. Даже допросить такой труп невозможно, не то, что оживить. Родственникам заботы меньше, родственники будут довольны… Во сколько обойдутся услуги некроманта?
Сарказм не помогал.
Уто представил, о чем судачат сейчас в вагонах – и ему стало еще хуже. А о чем еще?
– А шкипер-то у нас, оказывается, герой…
– Во-о-от такого гуся подстрелил.
– …зия, – сказал подошедший цирюльник.
Шкипер вскинул голову. Резко, словно пытался свернуть себе шею.
– Что вы сказали, господин Кенцаллоне?
– Максимум – контузия, – повторил цирюльник. Толстые щеки, карие глаза и четыре подбородка, не меньше.
– Что?!
– Я говорю, в рубашке граф родился. Или череп у него – дай бог всякому. Пуля срикошетила… представляете, шкип? О затылочную кость. Чиркнула и дальше полетела. Кусок кожи сорвала – отсюда и кровища. Чудеса да и только! Вы, шкип, не расстраивайтесь. Гильдия, конечно, все это дело тщательно расследует… но я думаю, все будет хорошо. В конце концов, я графу жизнь спас, – закончил цирюльник невпопад.
– Контузия?
– Да-да, шкип. Я же говорю…
Шкипер в эту секунду готов был расцеловать болтливого толстяка во все четыре лоснящихся подбородка…
Смачно. Крепко. От души.
Да хоть в тридцать четыре подбородка…
Доставлено: 18 июля 1676Лота бы сказала: тщеславный зазнайка. Или того хуже: идиот.
Форма доставки: одержимость (временная)
Ответственный лоа: Мгембе
Мой милый Р.!
Прошло уже четыре года с того дня, как мы виделись с тобой в последний раз. Не скажу, что наше расставание было теплым (а ты скажешь?), но ты сам виноват: разве можно злить женщину, упорствуя в мелочах? Мужчины! Повелевайте в делах in grosse, мы и слова не скажем, а дела малые – in kleine – оставьте слабому женскому разумению. Мужчина должен желать невозможного. Мы, женщины, простим мужчинам многое, – даже небрежение! – но только не скромность в мыслях. Как выразился однажды известный тебе Виктор, у мужчины должно быть «священное безумие замыслов». И никак иначе.
Милый Р., пойми, всегдашняя твоя жажда справедливости – при всей ее драматичности, – была и остается всего лишь жаждой справедливости для одного. А этого, увы, маловато для величия. Было бы лучше – для тебя и всех нас – если бы эта жажда уступила место другой, не менее благородной страсти. Я говорю о долге перед семьей. Восстановить величие нашей семьи – вот истинное дело in grosse. И даже ingrosseausgrossen[3]. Мой храбрый Р., я уверена, на этом поприще ты обретешь то высокое звание, которого достоин.
Элжерон говорит: время пришло. Согласись, милый Р., он редко ошибается. Даже ты, несмотря на твою нелюбовь по отношению к Э., должен это признать.
Заклинаю, забудь обиды, что нанесла тебе семья и некоторые из наших с тобой родственников! Прошу, будь выше этого!
Маран сказал, что теперь ты знаменитость. Правда ли это? Я не могу слепо полагаться на слова М. – тебе ведь известно, какое у него великолепное чувство юмора? Даже если это правда, ты достоин большего. Не изменяй заложенному в тебе величию! Умоляю.
У меня все хорошо. Я вышла замуж и вполне счастлива. Не думай, что от нового мужа ты избавишь меня так же легко, как от прежнего.
У Рэндома сейчас трудное время. У него режется талант и Маран отвел его вниз. Сам знаешь, как это мучительно – да пошлет хаос мальчику сил! Я за него волнуюсь. Кстати, Рэндом – вылитая Ирэн, только глаза твои.
Жду тебя в Наоле. С момента отправления этого письма и до моего отъезда пройдет ровно шесть дней и десять часов. Постарайся успеть.
Возвращайся, Ри!
С надеждой,
Твоя Лота, баронесса Хантер
P.S. Прости, но обстоятельства вынуждают меня воспользоваться таким способом доставки. Надеюсь, ты поймешь и не очень обидишься.
P.P.S. И только попробуй, засранец, не приехать!
Потому что только идиоты выпрямляются в полный рост и ждут, когда их подстрелят. Я гордо торчал столбом между Белым Пером и шкипером с компанией. Еще и шпагой размахивал…
Идиот. Зазнайка.
«Держитесь, мессир!», закричал шкипер. Он оказался лучше, чем я о нем думал. Шкипер сбегал за подмогой. Вернулся с аркебузой, солдатами из охраны поезда, тремя дворянами – они укрылись при первых выстрелах в служебном вагоне – и двумя слугами. Из оружия, кроме алебард – пара пистолетов, несколько шпаг, рапира и – еще один пистолет. Зато так называемый «каретный». Тяжелый, как не всякая аркебуза, с четырьмя стволами…
И не очень точный.
Впрочем, об этом я узнал позже.
Чап-п-п-п-п-п, кним-м-м-м-м-м.
Иги-ип-п-п-п-п-п.
Куда-то бесшумно уплыла земля. Желто-зеленое сменилось голубым. Оно было чистым, ярким и глубоким. Очень ярким и очень глубоким. Сквозь стеклянный небосвод, казалось, просвечивают звезды.
– Загадай желание, дурачок, – сказали звезды голосом Лоты. – Не так уж часто ты нас видишь…
В следующий момент их закрыла тень.
Надо мной медленно проплывало конское брюхо. Ремень подпруги, стремя – почему-то я видел только правое. Черная подошва с налипшими раздавленными травинками, шляпки гвоздей запачканы зеленым соком. Проплешины в конской шкуре… бледные, свалявшаяся шерсть – там, где натер ремень. Я видел все детали – все сразу. Я видел все изъяны, но они не казались мне изъянами – скорее наоборот. Мгновение чистоты. В этот момент я мог бы объять взглядом весь мир – и принимал его весь, без остатка.
И еще я увидел лицо. Всадник смотрел на меня сверху. Долго-долго, почти вечность. Детали. Прищуренные глаза, впалые щеки… нос… усы… шрам… опять глаза… гла-гла-гла-глааз-зааа…
Я моргнул. Лицо казалось прозрачным. Сквозь конское брюхо просвечивали звезды…
Крашеное стекло.
Аа-ап!
Мгновение чистоты закончилось.
Пришла темнота.
Однажды, много лет назад, пришел Древоточец, чтобы отвести меня вниз.
Два дня перед этим у меня болела голова, я почти не спал и ничего не ел. Большую часть времени я лежал, уткнувшись лицом в подушку и обхватив руками затылок. Иногда меня тошнило, хотя желудок был пуст. Я сплевывал горькую желтую слизь и думал, что умру. Мне исполнилось тогда восемь лет.
Покои матери находились в западном крыле – единственной части Логова, которая возвышалась над поверхностью земли. Когда много лет назад взрыв уничтожил твердыню клана, крыло чудом уцелело. Из шести башен осталась одна. В ней держали оборону остатки клана под предводительством Древоточца. Марана Древоточца, который стоял теперь у окна и смотрел на море. Над шумом прибоя метался чаячий крик.
– Вставай, мальчик, – сказал Маран.
Пока Маран оборонял западное крыло, остальные уцелевшие укрылись в каменоломнях под Логовом. Там, куда меня собирались отвести.
– Пора. – Древоточец отвернулся от окна, посмотрел на меня. Солнечный свет падал ему на лицо. Изрытое оспинами, оно было серьезным. Вообще-то, дядя редко бывает таким. Глядя на его обычную ухмылку, трудно поверить, что когда-то Маран несколько часов сдерживал атаки врагов. К тому времени почти весь клан был истреблен, команды противника зачищали развалины Логова (то есть, добивали раненых), но такого яростного сопротивления они не ожидали. Маран доказал, что наша семья умеет драться.
Конечно, не один Маран доказал – но он был главным. Кузен Френсис говорит: «Врагов отогнали глупые шутки дяди». Кузен Френсис – дурак, хотя и старше меня на сто сорок два года. Шутки у дяди грубые, но смешные. А смех Марана напоминает звук, с которым буря ломает дерево.
Но я уже видел дядю серьезным. В тот день он пришел за Гэвином. Сегодня – за мной.
– Хорошо, дядя Маран, – сказал я сквозь туман. – Я сейчас встану, дядя Маран. Вот сейчас…
Комната передо мной раскачивалась. Белый густой туман казался морем, в котором комод и шкаф возвышались, как экзотические острова.
– Встал, дядя Маран.
Кенцаллоне хоть и был говорлив без меры, но дело знал. Графа перевязали, уложили в кровать и приставили сиделку. Благо размер комнаты в «золотом» вагоне позволяет даже эребского слона перевезти, если понадобится. Или Мятежного князя со свитой, что немногим слона лучше. По крайней мере, слон не станет ломиться к соседу глубокой ночью, требуя признать независимость государства площадью с деревенский амбар.
Да и гадит слон, в сущности, гораздо меньше…
Уто целый день просидел у ложа больного. Граф дышал тяжело, с отчетливым хрипом. В сознание не приходил. Атшеллер терпеливо ждал. Первоначальная радость – жив проклятый Тассел! – у шкипера прошла. Да, пока жив. И что?
А если сейчас умрет?
Остановится сердце. Засохшая кровь по жилам дойдет до мозга. Сломанное ребро проткнет легкое.
Или проклятый граф вообще не проснется. Что тогда?
Уто понимал: он всецело зависит теперь от этого человека – который дергается в бреду, дышит с хрипом и выглядит, как сверток с отбивной.
Шкипер знал это и начинал графа ненавидеть. Отослав сиделку, он до темноты просидел рядом, ловя каждое движение больного. Ничего. Каждые полчаса приходил Кенцаллоне. Обтирал графа водой с уксусом, потом ставил свечи, рисовал пентаграммы на полу, что-то шептал. Ничего не происходило. Уто смотрел, как суетится толстяк (а с каждым разом тот суетился все меньше), и думал, что до настоящего мага-целителя этому болтуну – как пешком отсюда до Тортар-Эреба.
Кенцаллоне делал все что мог, но – как мало он мог!
Наступила ночь. Шкипер ждал, сам не зная, чего. За окнами проплывали черные поля, мелькали огоньки деревень. Вагон мягко покачивался. Тихий перестук. Специальное заклинание заглушает грохот шагов голема. До Китара еще примерно сутки хода…
До Китара и тамошних Церквей.
«Давай же, держись! Осталось не так долго».
А потом граф сел на кровати. Открыл глаза. Воспаленные, с лопнувшими сосудами, левый – с черным сгустком запекшейся крови. Этот жуткий глаз смотрел на шкипера с холодной отрешенностью.
Уто замер, боясь пошевелиться.
Граф разлепил губы и заговорил…
Дядя повернулся. Короткое быстрое движение – в его ладони оказался глиняный человечек. У человечка были настоящие клыки (волчьи, найдены в одной из бесчисленных маминых шкатулок) и дурной характер. Человечек ворочался в ладони Марана и верещал. На удивление противно.
– Ты кто? – спросил дядя у человечка. Визг стал громче.
– Это Король-Дурман! – я боялся, что Маран сожмет пальцы и раздавит глиняную фигурку. – Высший вампир, лорд-повелитель Армии Тьмы.
Король-Дурман был выкрашен в зеленый цвет. Правда, уже после оживления. Мне так не терпелось увидеть короля вампиров в бою, что я помчался к Гэвину, не доделав фигурку до конца. Поэтому краска легла неровно. Маленький голем не мог ни минуты усидеть спокойно. А еще пребольно кусался.
– Ох!
Маран потряс ладонью. На ней остались следы клыков – на удивление острых. Король-Дурман тем временем удирал через комнату, надеясь спрятаться в коробках с игрушками. Неплохая идея, оценил я. Попробуй, найди его в этой куче.
Коротенькие крылья за спиной человечка бились в бешеном ритме. Летать он не мог (моя недоработка), но бег из-за крыльев получился дерганый.
«Скорее!» – мысленно подбадривал я короля.
Дядя поднял брови. Покосился на меня. Ухмыльнулся. Потом сделал движение ладонью…
Навстречу моему творению поднялся розовый тряпичный зайчик.
Длинные вялые уши, тупая морда – я всегда недолюбливал эту игрушку. Зайчик встал на задние лапы, словно был человеком. Черные глаза-пуговицы смотрели серьезно, даже с некоторым высокомерием.
Зайчик почесал лапой нос.
Повадками и позой ушастый напоминал кого-то очень знакомого…
– Так нечестно, дядя! – крикнул я. Маран усмехнулся.
Король вампиров остановился перед преградой. Розовый гигант (раз в пять крупнее короля) смотрел на зеленого человечка с нехорошим выражением морды.
– Дурман, беги!
Зайчик ударил. Но за миг до того, как пухлая розовая лапа накрыла короля, тот отпрыгнул в сторону. Крылья отчаянно затрепетали… Удар!
И промах.
Король-Дурман заверещал.
– Вот везучий сукин сын! – сказал дядя.
Воистину, было в дяде нечто завораживающее.
Маран не стеснялся плохих слов. Даже при нас, детях. И держался как старший, но без снисхождения – хотя называл «мальчиками» и «девочками». Впрочем, кузена Фрэнсиса он тоже называл «мальчик». Отчего авторитет Марана среди мальчишек клана поднялся совсем уж на заоблачную высоту.
– Хорошая работа, – сказал Маран. От похвалы у меня закружилась голова. – Кто сделал этого убийцу розовых зайчиков?
– Я.
– Сам? – дядя внимательно посмотрел на меня. – А помогал кто?
Несколько мгновений я боролся с искушением. Я! Я один его сделал, дядя Маран!.. Меня хвалите!
– Гэвин, – признался я.
– Хорошая работа, – сказал дядя. – Вы молодцы.
В один прекрасный день у Гэвина заболела голова, он стонал и метался. Бредил каким-то белым туманом. Затем пришел Маран, чтобы увести брата вниз.
Гэвин вернулся через неделю, осунувшийся и повзрослевший.
До этого у него было круглое лицо, а на щеках, когда он улыбался, появлялись ямочки.
Гэвин перестал улыбаться. Никаких ямочек. Стал другим. Серьезным. Больше никаких игр. Разве что из вежливости. Никаких оживающих человечков. Теперь ему было чем заняться…
Теперь у него был Талант.
А потом голова заболела у меня.
Граф открыл воспаленные глаза, посмотрел на шкипера.
– П-письмо, – сказал граф.
– Л-лота, – сказал граф.
– М-мост, – сказал граф.
И, кажется, сам этому удивился.
Я ощущал боль, как расщелину. Мрачную и такую глубокую, что не видно дна. С двух сторон она окружена скалами. Над расщелиной горбится деревянный мост – старый и зыбкий. Казалось, ступи на него шаг – он будет стоять, ступи два – дерево заскрипит, но выдержит. И лишь когда тебе покажется, что мост пройден, остался один последний шаг и пропасть уже не страшна… В тот самый миг, когда мыслью ты уже там, рядом с черным корявым деревом, а тело – тело вот-вот догонит…
В тот самый миг мост рухнет.
Пропасть, над которой в белом тумане кружатся тени – пропасть боли и страха, жарких кошмаров и горячечного бреда – она примет тебя.
И понесется навстречу.
Ты закричишь. И будешь кричать, падая. Будешь кричать, умоляя. Будешь кричать до тех пор, пока не проснешься утром…
В поту. На измятой постели.
С минуту граф изучал свое отражение. Чтобы не упасть, ему пришлось упереться ладонями в зеркальную поверхность. И все равно он с трудом держался на ногах. Графа била дрожь.
Уто ждал.
Раненый оторвал правую руку от зеркала и коснулся повязки. В глазах мелькнуло недоумение. На лбу бинты пожелтели от пота, а красное пятно на затылке он видеть не мог.
Шкипер прочистил горло.
Тассел повернул голову и посмотрел на Уто. Опять равнодушный глаз с черным пятном. Шкипер поежился.
– Мессир граф, кхм… понимаете… ваша рана… лекарь не позволил…
Уто хотел добавить «велел лежать», но натолкнулся на взгляд раненого. Прикусил язык.
Молчание.
– М-мой с-сундук, – выговорил граф с усилием. Голос был хриплый, на лбу выступили жилы. – Ш-шев-велись.
– Встал, дядя Маран.
Древоточец посмотрел на меня.
Потом что-то спросил. Слова доносились сквозь белый туман. Дяде придется говорить громче…
– Кто наши враги? – повторил Маран. Теперь я услышал.
Я молчал. В моей голове начался камнепад. Один маленький камешек вызвал целый поток. Теперь в расщелину летели огромные валуны. Затылок раскалывался.
– Мальчик! – снова позвал меня Древоточец. Без тени раздражения. – Вспомни, чему тебя учили.
– Враги…
– Просто назови.
Я усилием воли отогнал туман:
– Наши враги, это… Морганы…
– Да, – сказал Маран.
– Морганы, – повторил я. – Красные тени. Треверсы. Мастера Тотемов. И самые главные – Слотеры.
– Правильно, – сказал дядя. – Еще один вопрос, мальчик – и можем идти… Почему мы ненавидим Слотеров?
Я же знаю. Я должен помнить! Если бы так не болела голова…
– Потому что… они…
– Мальчик, это простой вопрос. Успокойся. Сосредоточься. Ты знаешь ответ. Почему мы ненавидим Слотеров?
– Потому что враги… – я вспомнил. Конечно! – Слотеры разрушили Джотту!
– Правильно, – сказал Маран. – Разрушили Камень-Сердце… – в голосе Марана была печаль – словно Джотта был дорогим ему человеком, а не каменной глыбой. – А теперь – самое интересное. Ты готов?
«Нет, – подумал я. – Оставьте меня в покое!»
– Приключения начинаются, – сказал дядя. Он снял с пояса и протянул мне серебряную фляжку. – Сделай три глотка. Это снимет боль.
– Это заклинание? – спросил я.
– Лучше. Это бренди.
Когда Уто вытащил сундук из шкафа и, повинуясь указаниям графа, открыл тяжелую крышку – что-то изменилось. У шкипера возникло ощущение, что кроме них с Тасселом, в комнате есть кто-то еще…
Кто-то, не слишком дружелюбный.
Граф, сидя на кровати, закутался в одеяло. Через томительную паузу он склонил голову – словно приветствуя старого знакомого… и ощущение исчезло. Уто перевел дыхание.
В сундуке была книга в обложке красного бархата. Были коробочки различной формы и склянки с жидкостями. Связка церковных свечей – черных и белых. Бутыль зеленого стекла, в таких обычно держат крепкую выпивку. Несмотря на жару, бутылка казалась запотевшей…
И еще там была высушенная крошечная голова в запаянной колбе.
Можно было догадаться, подумал Уто. Смутное время диктует свою моду. Аристократы увлекаются магией дикарских островов, а варвары носят шляпы…
Шкиперу вспомнился тот рыцарь из Лютеции, который путешествовал с целой бандой гейворийцев. Варвары были в фиолетовых камзолах и в шляпах, украшенных стигмами. Словно цивилизованные люди! Если мартышек нарядить в человеческую одежду, они все равно останутся мартышками. Держались варвары нагло и вызывающе. Ладони вечно на рукоятях мечей. Еще бы! Лютецианец им многое позволял. Ублюдок.
И ехал дворянин, кажется, в этом же вагоне.
Уто огляделся. Верно. Только в соседней комнате. Она, вроде бы, сейчас пустует.
– Д-дай, – сказал Тассел.
Шкипер повиновался. Бутыль была холодной и очень тяжелой – словно вместо вина туда залили ртуть.