Обухова Лидия. Девочка на острове

Обухова Лидия
Девочка на острове

   Лидия Обухова
   Девочка на острове
   Островок и Кайя
   Летней светлой ночью, когда море кажется сиреневым, теплым на ощупь так и хочется провести ладонью по его шелковой глади! - птица чайка, если она поднимется выше, а еще вернее пассажиры пролегающего мимо авиалайнера увидят множество островов вдоль Балтийского побережья. Сверху они похожи на лежбище спящих тюленей, которые высовывают из воды то круглые лоснящиеся спины, то острые мордочки. И небо, и море, и острова - все словно покачивается под крылом самолета в неверном ночном свете.
   У каждого острова с давних времен есть свое название. Один прозывается Башмаков, другой Птичьим, третий Кубышкой и лишь самый маленький - на нем всего с полдюжины домов, которые издали кажутся горстью разбросанных камушков, - так и остался без имени, просто-напросто Островком.
   В одном из домов на Островке живет девочка Кайя с матерью, отцом и дедом.
   Дом у них построен давно, сразу после войны. Дедушка тогда был совсем молодым.
   Он сам таскал валуны для фундамента и скреплял их особым раствором из размельченных ракушек пополам с рыбьими костями.
   - Так клали дома в старину, - приговаривал он. - Еще в те времена, когда на Островке жили самые высокорослые люди в мире, и если кто-нибудь из них ронял с головы шапку, то она летела до земли целый день!
   Кайя смеялась. Она, разумеется, не верила. Но в глубине души немножечко и верила. Дед сам был удивительным человеком, ростом под потолок и горазд на любое дело. У него густая, пепельная от седины борода, а волосы рыжие и кудрявые, как у внучки. Он обветренный, загорелый, краснолицый.
   - Солнышко нас любит, вот в чем дело, - говорил дед. - Оно спешит заглянуть поутру в наши окна раньше, чем к другим. Ему кажется, что твои щеки, - это два яблока, которые надо подрумянить.
   Когда дом был новым, стены его светились свежим еловым тесом, будто янтарные. Но с годами первоначальный цвет утратился, дом потемнел и поседел. Его толстые бревна выглядывали на углах своими серо-серебристыми кругляшами, как старые пушки на старом корабле.
   Жить в доме было уютно и тепло, даже при самых злых, пронизывающих до костей осенних ветрах и зимних бурях. В кухне на огне спозаранку весело булькал суп из "двенадцати трав", которые мать собирала на вересковой пустоши. Заливался свистулькой кипящий чайник: свистульку приделал отец. Вдоль стен на самодельных полках теснилась кухонная утварь - ручная кофемолка, медная ступка с пестом, деревянные бочонки для круп и всевозможная посуда. На самом верху гордо расположились нарядные, в синих цветах, фаянсовые кувшины для пива, а пониже коричневые обливные кувшинчики с широким горлом для сметаны. Как на параде стояли друг за другом горшки и миски, высокие глиняные кружки с крышками, глубокие тарелки и плоские блюда. Все это пестрело узорами, переливалось темно-зеленой глазурью.
   В кухне витал заманчивый запах яблочных оладий, сыра с тмином, соленой трески и домашнего хлеба, испеченного на кленовых листьях. От берестяных коробов пахло сушеными грибами и мятой.
   Зимою, когда от Островка по снежным разводьям лодки уже не ходили, а лед еще не был настолько крепок, чтобы выдержать человека, Кайя неделями оставалась в школьном интернате, на берегу. Ей жилось там очень весело, и она удивилась, если бы ей сказали, что она втихомолку тоскует по родному дому. Днем она не вспоминала о нем вовсе! Кроме уроков, в интернате проводились пионерские сборы, занятия в кружке юных друзей пограничников (куда Кайя ходила самовольно, потому что по малолетству ее еще не принимали в кружок), устраивались вечера вопросов и ответов, они посещали по праздникам ближнюю заставу, а по воскресеньям катались на коньках в школьном дворе, - словом, множество развлечений и занятий!
   Но - вот странность! По ночам в сновидениях Кайе являлся Островок. Ей снилась мамина кухня с ее вкусными запахами, дедушкина боковушка, полная странных и заманчивых вещей, отцовский сарай, где хранились рыбачьи сети, стеклянные шары поплавков и свежеоструганные, еще не покрашенные весла. Отец Кайи был рыбаком, как и дедушка, и случалось, что летом Кайя не видела отца неделями - их бригада уходила далеко в море.
   Мать, кроме домашних забот, работала в колхозе на небольшой сыроварне. А когда стригли колхозных овец, все женщины острова собирались и мыли сообща шерсть в морской воде. Уж они мочили-мочили, полоскали-полоскали, сушили на траве и кустах, клок там, клок здесь, чтобы хорошенько прогрело солнышком, а потом раздергивали и расчесывали, по локоть погружая руки в волокнистое, чистейшее и мягкое, как пух, овечье руно... Эта веселая работа с песнями и шутками очень нравилась Кайе.
   А Кайя училась в четвертом классе и обожала шлепать босиком по кромке моря, увертываясь от волн и оставляя на твердом влажном песке следы. В белом школьном фартуке и с голубыми бантами в рыжих волосах. Банты похожи на прозрачные стрекозиные крылышки. Сама Кайя тоже чем-то смахивает на стрекозу, так ее называет дед. Она большая чистюля и аккуратница. А еще она проворная, увертливая, с острыми глазами и цепкой памятью - что услышит, запоминает сразу. Она любит похвастать перед подругами и может малость приврать, если увлечется. У нее доброе сердце и тоненький голосок. В общем, девочка как девочка, похожая на других.
   Соскучившись после зимней разлуки, Кайя бродит по Островку, рассматривает на нем всякую малость, убирает с тропинок сучья, отгораживает веткой проснувшийся муравейник, слушает, задрав голову, раннюю кукушку и придумывает сама себе сказки, всевозможные лесные истории.
   Ведь это только глупой чайке или равнодушному летчику, который пролетает мимо, Островок покажется каменным и неподвижным. На самом деле он так же подвижен и текуч, как и море вокруг него. Только по морю движутся волны - и это видно каждому с первого взгляда, - а на острове песчаные дюны под напором ветра шевелятся невидимо. То подходят к самой кромке берега, то отодвигаются от него, словно пятятся, испугавшись соленой воды, и в этом своем попятном движении засыпают травы, обнажают корни деревьев.
   Кайя многое знала о своем острове. Она жила среди трав, деревьев и камней, как и следует жить человеку, - осмотрительно и с любовью.
   Лесные обитатели
   Подвержен изменениям был на Островке и лес. Росли на нем издавна чистые сосновые боры, дремучие ельники. Так было и так, думали островитяне, останется навеки. Ан нет! Как буря меняет морское дно, то выпячивает внезапную отмель, а то, словно конь копытом, роет глубинные ямы вблизи берегов, так и лес не только приступает к берегу или отшатывается от него, но и вид деревьев начинает постепенно меняться. Взамен "красных" хвойных пород возникает "чернолесье"; все больше в лесу становится лиственных с низкими кривоватыми стволами - березы, ольхи, осинников. А между деревьями-новоселами, будто мелкая сорная рыбешка вместо драгоценной семги и форели, хищно оплетает лесную почву вонючая бузина и цепкие малинники, вспухают изумрудно-ядовитые подушки мха.
   У мхов, у кустарников сильное пахучее дыхание, они выделяют особые вещества фитонциды, и это влияет на соседствующие с ними деревья. Прежний лес начинает задыхаться. Он готов убежать куда глаза глядят с этого острова. Но бегать деревья не могут. Просто семена их больше не прорастают, а верхушки крон начинают сохнуть, отмирать. Так сосны и ели понемногу уходят с острова. Человек посмотрит вокруг, спохватится - и лес уже не тот, и птицы в нем поют другие...
   Кайя шла по шишкам, присаживалась на пни и забрела в такую буреломную чащу, что только между паутинными ветвями светились низкие окошечки солнца. Она поспешила на свет.
   Полянка, будто сквознячок для леса! Через нее лес "проветривается", застойный перегретый воздух выдувает морским ветерком. Весною поляна вся в незабудках, летом зарастает лютиками, а осенью васильками.
   В лесу нет бездельников, у каждого свое дело, своя задача. Резные, похожие на веера листья папоротников рассеивают слишком яркий солнечный свет, заслоняют собою травы: те не сохнут и долго остаются влажными. А их влага питает корни.
   Невнимательному, "неграмотному" взгляду гнилые листья под ногами, по которым скользят подошвы, покажутся сором и грязью. На самом деле это целая фабрика!
   В мягкой подстилке темного леса, в прелых листьях, в опавшей хвое трудятся без устали насекомые - жучки, мошки, гусеницы, личинки, невидимые глазу бактерии. Мы почти не замечаем всю эту ползающую, стрекочущую, жалящую братию. Между тем они самые обильные жители Островка.
   Какие удивительные создания лесные мошки! Некоторые в полете используют реактивную тягу, наподобие самолета, который словно "отталкивается" от воздуха сильной струей газа. Даже у простой замухрышки моли есть локаторы, которые прокладывают ей курс, сообразуясь с окружающими звуками. Моль движется между звуками, как рыбка между подводными камнями, ни на что не натыкаясь.
   Другие насекомые "чувствуют" ветер: подпрыгивают и попадают в его струю, а чтобы удержаться на этом упругом "коне", они без устали машут крыльями. Такие насекомые, как саранча, всегда летят по ветру, а не навстречу ему. Почему? Может быть, им просто так легче? Не только. Ветер всегда дует из области высокого давления в область низкого, то есть в ту сторону, где идет дождь. А под дождем быстрее растут травы и вокруг много зеленого корма. Саранча, она тоже себе на уме!
   Для кого-то лес, если в нем нет обезьян и попугаев, может показаться пустым и безликим. Но для Кайи он был заселен очень плотно и вызывал постоянное любопытство.
   Однажды у нее завелся приятель: толстый серый еж. Весною, когда для ежа мало пропитания, она ставила вблизи норы жестянку с молоком и, стоя поодаль, ждала, пока не раздастся натужное пыхтенье, шорох сухих прошлогодних листьев. Это значит, что еж проснулся и выбирается наружу.
   Старой жабе тетушке Матильде Кайя тоже приносила слизней и оставляла на большом лопухе, как на тарелке. Тетушка Матильда знала это место и, тяжело шлепая, сама приходила за угощением.
   Осенью Кайя подбирала на белой от инея траве ослабевших лимонниц. Бабочки неподвижно висели на сухих стеблях, их крылья были бессильно распахнуты. В лесу лимонницы обычно зимуют под прелой листвой и первыми вылетают на весеннее солнце. В тепле дома они понемногу оживали, принимаясь кружить вечерами по всем комнатам. Им хватало капельки варенья; на ночлег они устраивались возле щелок в оконных рамах, поближе к свежему воздуху.
   А самое интересное в лесу, конечно, птицы! Даже не понимая их языка, Кайя догадывалась, что они перекликаются, словно дозорные на башнях.
   Вот ветер принимается исподволь раскачивать деревья. Он хочет застать их врасплох. Но зеленые паруса ветвей распущены, и весь флот стоит наготове между землей и небом.
   - Эй, что там? - кричит одна птица другой резким гортанным голосом.
   - Ветер, ветер идет с моря!
   Ветер уже коснулся крон. Они загудели смутным предупреждающим гулом.
   - Ничего! Нам не впервой, - откликается неунывающая птаха и пускает такое коленце, что несколько секунд все вокруг только и полно этим звоном.
   Сосны начинают качаться во всю силу, как маятники. Их зеленое оперенье трепещет.
   - Дождь, дождь! - предупреждает с верхушки дозорный.
   Птицы замолкают. Только слышно, как густым басом крякает вдали встревоженная ворона. Она пересекает облачное небо, распластав крылья, и, право, ворона тоже очень красивая птица. Не хуже всех других.
   Короткие свистки и торопливое порхание. Каждую секунду тугой воздух взрезают острые ножички крыльев. Но небо волшебная ткань, она тотчас срастается, и по-прежнему слышно вокруг неутомимое "вжик, вжик!". Ветер крепчает. Сухие пожелтевшие хвоинки обсыпают Кайю с головы до ног. Куски коры и сморщенные старые листья носятся в воздухе с пергаментным шуршанием.
   Ветер, ветер!
   Внезапно все стихает. Иголки дождя уже почти неразличимы в воздухе. Только желоб под окном поет все на той же ровной усыпляющей ноте, словно потрескивают сучья зимою в печи.
   Ага! Закричала первая птица, птица-разведчик.
   - Дождь кончился. Прочистите клювы, прополоскайте горлышки... Начали!
   Желоб смолк. Те серебряные капельки, что еще стекают по нему, не в счет. Теплый солнечный свет разливается по земле.
   А легкий ветер с моря, лишь прогуливаясь по ветвям деревьев, небрежно стряхивает и разбивает вдребезги стеклянные колпачки последних дождинок.
   Кайя закидывает голову и долго смотрит на синий-пресиний небосвод. Почему он такой голубой, такой яркий? А на закате, когда солнце лежит на низком облаке, как на медном подносе, небо меняет цвет, становится малиновым и оранжевым.
   Кайя стоит на берегу и прощально машет рукой. Тяжелое светило не спеша погружается в море. Оно так похоже на дедушкино лицо, что Кайе чудится знакомый голос:
   - Поторопись к ужину, - говорит солнышко-дед и окунает подбородок в воду. - До завтра! Не забудь помыть посуду-у.
   Красные круглые щеки исчезают за горизонтом. Еще некоторое время пламенеет дедушкин лоб, но потом и он гаснет. Лишь багряные паруса небесных лодок, тесня друг друга, долго и величаво парят над морем.
   ...Так жила Кайя на своем острове. В сказках и выдумках пополам с ежедневным суровым трудом. Впрочем, как и все другие дети на земном шаре. Дети непременно отыщут что-нибудь новенькое вокруг себя, где бы они ни жили, в большом городе или на маленьком острове. Найдут время помечтать и воздвигнут в своем воображении какой-нибудь чудесный воздушный замок!
   Море
   Оно всегда изменчиво. В марте море бывает бледно-голубым от льда; на отмелях, у самого берега, из воды поднимаются снежные барьеры. Запах нерастаявшего сверкающего снега придает воздуху ту чистоту и прелесть первоначальной весны, которая утеряна в городе.
   А как хорошо идти по песчаной дюне, еще влажной от недавнего дождя, когда кругом северный май с нераспустившимися набухшими почками и звонким пеньем птиц! За царственными соснами восходит неяркое солнце. Все небо в перламутровых раковинах. Море белое, густое, как молоко, и неподвижное. Черные перевернутые лодки виднеются на пустом берегу. Кругом мир и тишина. Но вот камни-валуны уже подняли из воды тюленьи морды, вынюхивая опасность. Берег и море находятся в постоянном противоборстве.
   Здесь, на Балтике, побеждает земля. Миллионы лет мелеет море и, тягостно вздыхая, откатывается от берегов. В яркий солнечный день видно, как сквозь верхние тяжелые пласты воды просвечивает розовая отмель, будто макушка лысеющего человека.
   Летом Кайя целыми днями бродит по берегу. Он усыпан крупным зернистым песком и разноцветными раковинками, похожими на остовы крошечных лодок. Они так хрупки, что, едва возьмешь в руки, тотчас крошатся, оставляя на пальцах известковую пыль.
   Сегодня море с утра шумит. С высокого гребня дюны видно, как оно шевелится в нестерпимом блеске, будто жидкое олово.
   - Жарко, - говорит Кайя. - Даже улитки поглубже попрятались в свои домики.
   Дед тотчас отзывается, вскидывая кустистые брови:
   - Разве это жара? Вот когда я был маленьким, однажды стояло такое жаркое лето, что куры выдирали у петуха перья из хвоста и обмахивались ими, как веером!
   - Ну, неправда же, дедушка! - Кайя валяется по песку, дрыгая ногами. Сознайся, что ты все выдумал?
   Дед невозмутим.
   - Вовсе нет. Если бы ты застала в живых мою мать, свою прабабушку, она охотно бы подтвердила, что в то лето у нее не пошло на стряпню и вязанки дров: лед с самой весны стал таким горячим, что кипятился в кастрюле без всякой подтопки, сам собою.
   Но дед не только шутник, он и сказочник. В ясную ночь, когда на светлом небе бледно мерцают звезды, дед указывал Кайе на семизвездье Большой Медведицы и задумчиво говорил:
   - Над каждой страной светится свое небо. По-нашему это вовсе не Медведица, а Телега. Рядом с нею, как и полагается, стоит хозяин, Мужик. Он впряг в Телегу Быка и Волка.
   - Но почему волка? - спрашивала Кайя. - Разве волки могут тянуть повозку?
   - Было такое старое предание, будто бы один жадный волк совершил тяжкий грех, задрал быка прямо на пашне и оставил целую семью без хлеба. За это ему самому назначено ходить в упряжи. Каждому приходится отвечать за свои поступки, внучка, без этого не было бы справедливости на свете.
   - А что там? - спрашивала Кайя после недолгого молчания, указывая на яркий Орион.
   - Приглядись хорошенько сама: это же Грабли и Мотыга! А вон там Решето.
   - Полное хозяйство, как у нас, - удивлялась Кайя.
   - Я же тебе говорил: у каждого народа свое небо.
   Дедушка все знал и никогда не сидел без дела. Постоянно носил за поясом топорик: то делал зарубки на сохнущих деревьях в лесу, то тесал для Кайи игрушки. Даже хлеб и сало предпочитал резать остро отточенным лезвием топора. Поранив руку, он не бежал за йодом, мазал порез жгучим желтым соком стебелька болиголова, и все проходило. А как красиво умел он связывать соломенными жгутами рыбу для просушки! Гирлянду за гирляндой, но так, чтобы одна рыбка не касалась другой и каждую овевал свежий воздух. Все лето висят под стрехой крыши гроздья трески и сайды, вялятся под солнцем. Дедушкина вяленая рыба самая вкусная на Островке.
   Даже сердился дед по-особому. Не топал ногами, не бранил Кайю, просто говорил:
   - Пойду посижу в лодке на берегу. Отдохну от твоего транзистора, от твоих гольфов и джинсов. Вчера видел на море двух лебедей в белых платьях. От них у меня не будет рябить в глазах.
   Долго ссориться они не умели. Кайя находила деда на берегу, подсаживалась поближе. Некоторое время оба молча смотрели на море. Ведь море, как и огонь, никогда не надоедает. У их ног оно казалось плоским, скорее серым, чем голубым. Изредка вспыхивали гребешки пены, будто огоньки бакенов, и гасли, не докатившись до берега. Хорош был песок - плотный, розовый, спрессованный соленой водой. Следы на нем почти не отпечатываются; можно ходить невидимкой!
   - Дедушка, ты ведь много плавал по дальним морям, - начинала Кайя. Теплый океан, наверно, битком набит рыбой? Жаль, что мы живем не там.
   - Вот уж и нет! Никогда не завидуй чужим морям. И чужим землям тоже. Они совсем не так обильны, как тебе кажется. Посреди трех великих океанов Тихого, Атлантического и Индийского - есть обширные места, где пусто, как на ледяных просторах Антарктиды.
   - Но ведь жизнь началась в море? Нам учительница говорила. Не все же рыбы перешли на берег и стали сухопутными зверюшками?
   - Должно быть, все-таки очень многие. На суше теперь в двести раз больше живых существ, чем во всем Мировом океане. Так что ты ошиблась, стрекоза: самые богатые воды как раз северные! Стоит закинуть сеть на глубину пятнадцать метров, и она придет с уловом. А в тропических морях опускаешь грузила до ста метров, и неизвестно, что попадется. Мы живем там, где надо. На своем месте.
   Проходит несколько минут, прежде чем Кайя хорошенько обдумает эти слова. Новые вопросы роятся в ее голове.
   - Дедушка, а почему моря так называются: Белое, Черное, Желтое, Красное? Разве вода не везде одинаковая? Ты плавал по ним?
   - Про все эти моря не смогу тебе объяснить, а в Красном, действительно, бывал и видел, как море однажды на глазах покраснело.
   - Расскажи скорее!
   - Вот, помнится, прошло наше судно. Баб-эль-Мандебский пролив в Красном море. Все спокойно, вода гладкая, яркого зеленого цвета, как молодая трава на лугу. А ночью вдруг поднялся ураган, да непростой, такого никогда мы и не видали прежде на морях! Это подул из пустыни Сахары "огненный ветер", самум. Он принес страшную жару и плотную пелену песка. К утру все внезапно утихло. Протерли глаза, вышли на палубу, солнце только что вставало, смотрим, - что за чудо?! Море вокруг стало багряным. Да и весь наш белый корабль в толстом слое красного песка. Наверно, так и возникло название.
   - Как интересно! - восклицает Кайя.
   Закат был в тот день удивительный, - будто мазнули яичным желтком по небу. Поверх же наклеили черные силуэты сосен. Трудно поверить, чтобы у воды был такой цвет. Однако чего не случается на белом свете!
   Они любили сидеть у моря и говорить о нем.
   - Море совсем не так просто, - говорил дед. - Оно живое, как небо. Видишь, сколько на небе туч и облаков? Их подгоняют то мощные ураганы, то легкие ветерки. И от этого у нас часто меняется погода. У моря тоже есть своя "погода". Свои подводные тучи и облака. Однажды мы попали в форменный водяной вихрь! Корабль толкало, как сани с крутой горы, пока нам не посчастливилось выбраться на тихое место.
   - Как же не заметил капитан? Ведь у него была подзорная труба?
   - Такое нелегко разглядеть и в подзорную трубу. Иногда бурлят только глубинные воды, а поверхность остается совсем гладкой. Видишь ли, от струи Гольфстрима постоянно отрываются огромные "кольца", километров пятьдесят в ширину. Они движутся, как потаенные водовороты. Заходят и к нам в Балтийское море.
   - Хорошо, если бы их не было вовсе!
   - Экая ты торопыга! Не знаешь всего, а уже говоришь. Конечно, "кольца" мешают судоходству; они путешествуют по океану иногда несколько лет, пока окончательно не рассеются. И от вихрей много неприятностей. Но зато они перебаламучивают море, поднимают к поверхности глубинные воды, богатые кормом для рыб. Когда космонавты видят на море изумрудно-коричневые пятна, они тотчас дают знать на Землю, и рыбаки спешат на лов.
   Лодка
   Август. На хлебных нивах связали первые снопы. А рыбаки готовятся снова выйти в море, чтобы ставить сети на пути рыбных косяков.
   И вдруг - полная перемена. Кайя услышала спросонья, будто за стеной тикают часы: это из водосточного желоба падали капли. Значит, дождик мелкий или недавно начался. А утром выглянула в окно и удивилась: вся земля курится белой дождевой пылью, по двору шумят ручьи, и дедушка в черных блестящих резиновых сапогах с раструбами до самых бедер сгоняет метлой воду, как в сухую погоду подметал мусор.
   Кайя тоже берет лопату, помогает делать водоотвод. Она не чувствует скуки или одиночества. Каждая минута ее существования чрезвычайно насыщена. Она подбирает в мокрой траве яблоки, сбитые ветром, их набирается полное решето: будут у мамы к обеду яблочные оладьи! Потом идет в лес за шишками для растопки. Тропинка теряется в дождевом тумане. Под ногами скрипит песок и мелкие камушки, воздух холоден, чист. Кайя сгребала шишки под высокими деревьями на бугорках, где всегда сухо, и даже сырой ветер сюда не залетал. Сосны, обутые в высокие сапоги из бледно-зеленого мха, похожи своими красноватыми стволами на сырые морковины, только что выдернутые из-под земли. Иногда наросты мха так густо облепляют нижние ветви, что чудилось: это лежат хлопья нетающего зеленого снега! Весь лес стоял в тот день по колено в воде, отовсюду сочилась влага, а у Кайи полная корзина сухих шишек.
   Она присела на пень. Пасмурно, тихо. Тропинки скользкие и неслышные от иголок. Нагнулась пониже, чтобы разглядеть: что это за зеленые пушистые усы выглядывают из лужицы? Оказалось, будущая елочка. Стебелька еще совсем не видно, он как травинка, а иглы уже воинственно торчат в разные стороны двумя пучками. Ах ты, маленький Черномор!
   А дождь по-прежнему пришивал косыми проворными нитями серое небо к земле. Солнца не найдешь, даже светлого пятнышка не осталось от него на небе.
   И так шло день за днем всю неделю! Дожди неуловимо менялись на глазах у Кайи: то трусили мелко, ровно, так что остров стоял под белой кисеей; то вдруг роняли каплю за каплей с высоты, точно драгоценные камни, и ей хотелось собирать их с травы и листьев и складывать на какое-то певучее серебряное блюдо. Иногда дождь гудел на одной усыпляющей ноте, тогда Кайя спешила заснуть, чтобы утром спозаранку увидеть радугу, и чтобы один ее конец непременно опускался в самое море!..
   Целыми днями слышно, как в сарае дед тюкает топориком. Уже давно, с самой весны, он ладит себе новую лодку.
   - Лодку надо делать из ели, - говорит он Кайе. - Сосна дерево на вид жирное, смоляное, а морскую воду пропускает. Сухая же ель служит долго и исправно. Самое лучшее, - выловить весной целый еловый ствол, отбеленный морем до белизны.
   В сарае пахло свежими стружками, из-под электродрели сыпалась струя сухих опилок.
   Кайя видела, как рождалась лодка с самого начала. Они и чай пили с дедушкой часто тут же, за верстаком. Основной брус, киль, покоился на подпорках; с потолка на дно лодки упирались поперечные брусья-ваги. Чтобы "пришить" доски к бортам, деду пришлось просверлить одних дыр несколько тысяч!
   - Раньше лодку шили можжевельником, - говорил дед. - И срезали его непременно осенью. Весенний не годился: у него волокно расслаивается.
   Кайю изумляло: как ровные доски, если их положить одну на другую под определенным углом, вдруг создавали такие изгибистые борта?
   Когда отец был свободен, он тоже помогал деду, и работа у них шла веселей.
   - Что ты тут вертишься? - недовольно бормотал отец. Он капнул горячим варом на обшлаг куртки, прожег дыру (они с дедом смолили лодку), а Кайя попалась не вовремя на глаза. - Была бы мальчишкой, другое дело, тогда корабельная наука в пользу. А сейчас зачем? Качала бы лучше кукол. Или матери на кухне помогла.
   - Пусть смотрит, - добродушно заступался дед. - Времена переменились. Неизвестно, что кому пригодится. Девочки тоже нынче строят корабли!
   - А пуговицу пришить не умеют, - сказал отец, но уже не сердито, а с усмешкой.
   Деда он слушал почтительно, никогда не повышал при нем голоса. Хотя был человеком суровым и не очень-то покладистым. Волосы у отца черные, с ранней проседью, падают на лоб, прикрывая глаза. Улыбается он редко, беглой скупой улыбкой. Если заговорит, то Кайя от радости и смущения становится косноязычной. Отвечает, а сама спотыкается на каждом слове, как маленькая. Иногда ей хочется совершить что-нибудь особенное - ради отца! Чтобы он похвалил ее. Дедушка для нее добрый товарищ и друг, а отец существо малопонятное. Но самое любимое и главное в жизни!