Очкин Алексей. Иван - я, Федоровы - мы

   "И черт меня дернул за язык заговорить с лейтенантом об этой Аньке! клял себя Ваня. - Если бы не она... он, может, и взял бы меня с собой". Ваня так расстроился, что, забравшись в гущу кустов, просидел там целый час. Потом, увидя Филина, выскочил из своего убежища и преградил ему дорогу:
   - Товарищ комиссар, разрешите обратиться до вас?
   - С лейтенантом хочешь идти?
   Ваня изумленно посмотрел на комиссара:
   - Подходящая у вас фамилия!.. Он, филин этот, и ночью даже видит...
   Комиссар рассмеялся:
   - Чего ж тут не видеть!..
   Ночью, когда скрылась луна, разведчики тихо уселись в лодку. Ваня стоял рядом и ожидал, что скажет Дымов, но тот только пожал ему руку...
   Несколько ночей кряду разведчики переплывали Дон у взорванного моста, но обнаружить наших не удавалось; зато утащили из-под самого носа у немцев те самые пушки, которые лейтенант с комиссаром спрятали в пойме, и переправили их на плотах.
   Потом Дымов вел разведку выше по Дону, и Ваня опять не уходил от берега. Пехотинцы, занимавшие здесь оборону, уже привыкли к нему.
   Проводив разведчиков, Ваня обычно устраивался под свисающим в воду пологом густых зеленых ветвей ивы. Наблюдать надо было скрытно - немцы периодически освещали речную гладь ракетами. Здесь же прикорнув, Ваня пробуждался задолго до рассвета и сидел, прислушиваясь к ночным звукам. В это время особенно смаривал сон, даже немцы не бросали ракет и не простреливали трассирующими пулями Дон. Вот тогда и раздавался легкий всплеск, будто играла у поверхности рыба. Ваня знал: это возвращались разведчики. Он помогал им бесшумно вытащить лодку, спрятать в прибрежных кустах, потом вместе с ними ел вкусный разведпаек и укладывался спать на пахучее сено в блиндаже. Но в эту ночь он не сомкнул глаз: какая-то тревога овладела им... Пора разведчикам уже возвращаться. Но сколько он ни вслушивался - никакого всплеска.
   Черная вода стала сереть... Ему хотелось, чтобы ночь протянулась как можно дольше и, скрыв в темноте наших ребят, помогла им добраться назад. С вечера нависли низкие тучи. Хоть бы дождик пошел... Но поднявшийся к утру ветер очистил небо, и рассвет наступил неожиданно. Угрожающе стал вырисовываться противоположный крутой берег с немецкими укреплениями. Там пробудились... В раннее безмолвие раскатисто ворвался треск пулеметов. Ваня всю ночь просидел в таком напряжении, что не ощущал ни утренней сырости, ни холодных капель росы, стекавших с ивовых листьев за ворот его гимнастерки, но тут невольно содрогнулся от мысли: какой опасности подвергались теперь разведчики, оставшись на том, враждебном берегу. Засветло им уже не вернуться...
   Бойцы позвали его в окопы, дали котелок горячей каши. Он к ней даже не притронулся; закутавшись в шинель, прилег в блиндаже. Уснуть не мог...
   Лейтенант, которого Ваня раньше недолюбливал, стал ему дорог. Если спросить, почему так случилось, он не ответил бы. Просто ему хотелось быть с Дымовым, походить на него во всем. Начало дружбы, как и любви, всегда очаровательно своим таинством... Еще не знаешь, как дальше сложатся отношения с тем, кто завладел твоим сердцем и думами, но тебя неудержимо тянет быть рядом с этим человеком.
   В полдень августовское солнце так палило, что и в прохладном блиндаже было душно. Болела голова. Ваня слышал, как попискивал зуммер телефона, потом к проводу вызывали командира роты, и тот доложил Сологубу, что разведчиков еще нет.
   Самое страшное приходило Ване на ум. А вдруг разведчиков захватили немцы... Пытают их каленым железом... Ведут на расстрел...
   А между тем разведчики действительно попали в тяжелое положение. Обнаружив наконец наши окруженные части, они поспешно двинулись в обратный путь. К рассвету успели достичь только немецкой береговой обороны, с трудом пересекли ее и очутились на песчаной косе. Тут и там лежали наши убитые солдаты. Прижатые к реке, они до последнего патрона держали оборону, здесь и приняли смерть... Одни, стреляя с колена, завалились с винтовкой на бок, другие упали навзничь, третьи распластались на песке, словно обняли в последнюю секунду жизни родную землю. Немцы не хоронили наших...
   Переправиться через Дон уже было невозможно - совсем рассвело. Дымов приказал залечь среди убитых и не шевелиться: поблизости фашистские дзоты. Скоро стало припекать солнце, и разведчики начали задыхаться от раскаленного песка, зноя, трупного запаха. Совсем рядом текла прохладная река, до безумия хотелось броситься в нее, окунуться, глотнуть воды, а потом... хоть помереть.
   В полдень сержант Кухта почувствовал: голову так припекло, что вот-вот хватит солнечный удар. Поправил пилотку. Немец в дзоте или испугался, что убитые русские оживают, или ему просто наскучило сидеть. Высунул из амбразуры руку с парабеллумом, черный кружок ствола покрутился. Грохнул выстрел. Одна пуля пробила голову убитого, другая - ногу лейтенанта.
   В сапог натекла липкая кровь. Дымов терпел. Знал: стоит ему чем-нибудь выдать себя, перестреляют их немцы, словно куропаток, и задание комдива не будет выполнено. Все нестерпимее жгло ногу... Дымов старался представить, как бы в его положении вел себя Сологуб, и не позволял себе шевельнуться. А фашист все упражнялся в стрельбе, каждый раз мучительно долго выбирая цель.
   ...Этот день показался Ване как никогда длинным. Он еле дождался сумерек и пробрался на свой "наблюдательный пункт". Позднее подошли капитан и комиссар, молча сели рядом.
   В полночь Дон осветился ракетами. Зарокотали пулеметы. Справа от себя Ваня увидел выхваченную светом ракеты лодку с гребцами. Вскочил и помчался вдоль берега, утопая в глубоком песке. Пули с шипеньем булькали в воде, взбивали песок у его ног.
   - Товарищ лейтенант, да вы поосторожней! - услышал он в темноте голос сержанта Кухты. - Мы сами разгрузим, а вы посидите.
   Ваня подпрыгнул: "Значит, жив! Жив!.."
   Лодка пристала к берегу, и разведчики разгружали бронебойки с винтовками, добытые на той стороне. Ваня стал помогать им, не спуская глаз с прихрамывающего Дымова.
   - Да вы посидите, - все уговаривал Кухта командира и сказал подошедшему Богдановичу: - Ранен он.
   - Марш за мной к Сологубу! - приказал Дымову капитан.
   Ваня рванулся было за лейтенантом, но Богданович остановил его:
   - А ты, Федоров, таскай оружие...
   Наблюдательный пункт комдива находился неподалеку, но идти к нему пришлось вкруговую, по узкой извилистой щели. Капитан шел впереди и все останавливался:
   - Как нога?
   - Да у меня ж царапина, товарищ капитан, - морщась от боли, отвечал Дымов.
   У блиндажа их встретил адъютант Сологуба, провел через темный тамбур, завешанный плащ-палатками, приподнял еще один полог, и вошедших неожиданно ослепило электричество... Яркая маленькая лампочка от аккумулятора заливала блиндаж белым светом. Сологуб, в плотно обтягивающей стального цвета гимнастерке из шевиота, склонился над картой. Усадив Дымова за стол, он попросил показать на карте место, где окруженные части армии продолжают вести бой.
   - Прости, - извинился комдив, - что, раненного, тебя мучаю. Но командарм ждет сведений. Там ведь много голодных и раненых. Надо их выручать.
   Дымов рассказал все, что узнал об окруженных частях. Отдал Сологубу окровавленные партбилеты и красноармейские книжки, взятые у бойцов, что пали на косе. Они погибли, но даже мертвые помогали нашим, укрыв разведчиков...
   Отпуская лейтенанта, комдив обнял его:
   - Передай хлопцам своим, Огонь, что они молодцы! Знаю по Испании, как пролежать на жаре день, да еще среди убитых...
   Оказывается, наблюдатели доложили комдиву, что разведчики залегли на песке между убитыми, и он весь день не отрывал глаз от стереотрубы. Артиллеристы были в полной готовности по его приказу ударить по фашистской укрепленной линии.
   К Ваниной радости, капитан приказал ему сопровождать лейтенанта в медпункт части. Хоть и рядом, решили подъехать на машине. Разведчики нарубили веток в кузов полуторки, сверху постелили еще сена, потом неожиданно подбежали к Ване, схватили его за руки и за ноги, раскачали и забросили в мягкий кузов, а Дымова бережно уложили. Когда машина отъехала, Ваня спросил:
   - Как вам, ничего?
   - Ничего, - ответил лейтенант, блаженствуя на сене. - Ты спал сегодня?
   Хорошо, если за трое суток Ваня вздремнул часа два, но ответил бодро:
   - Да я что... я спал, товарищ лейтенант.
   - Тогда я сосну.
   Ваня обхватил распоротый сапог лейтенанта с забинтованной ногой и придерживал, чтобы не трясло на выбоинах дороги, а через минуту заснул в обнимку с сапогом, уткнувшись головой в живот Дымову.
   Когда он открыл глаза, машина стояла у палаток; лейтенанта с ним рядом не было. Парень цокнул языком: "Прозевал!.." - и выпрыгнул из кузова.
   Кругом темнота. В тыловых подразделениях строгая маскировка. Лишь присмотревшись, Ваня различил светлое пятнышко в брезенте и пошел на него. Но голос Дымова он услышал совсем из другой палатки.
   - Да какое это ранение! - возмущался лейтенант.
   - Ложитесь, больной! - требовал женский голос.
   Ваня понял, что лейтенанта надо выручать, и нырнул под брезентовый полог...
   Лампа из сплющенной гильзы тускло освещала палатку. Дымов сидел на кровати с перебинтованной ногой и с усмешкой поглядывал на Косопырикову в белоснежном халатике. Ваня даже присвистнул: "Эта замухрышка еще смеет командовать!.." Не успел он прикинуть, как лучше высвободить лейтенанта, Аня обернулась и строго спросила:
   - Ты зачем здесь?
   - Не задирай нос, - осадил ее Ваня, - это мой лейтенант. Понятно?
   - Понятно. Какой командир, такой и боец! - усмехнулась она и скомандовала: - Федоров, а ну, шагом марш отсюда!
   - Ты кому это, Косопырикова, шагом марш?! - подступил к ней Ваня.
   - Федоров, отставить, - сказал Дымов и успокоил Аню: - Он уйдет, я только хочу передать с ним...
   - Ну, тогда быстрей.
   - А может, у меня секрет, - лукаво улыбнулся лейтенант.
   - Пожалуйста. - Она повела узким плечиком и отвернулась.
   Дымов притянул к себе Ваню и шепнул:
   - Попроси шофера отогнать машину, и ждите меня поблизости. - И громко добавил: - Скажи, рана пустяковая. Просто "врач" строгий попался, не отпускает.
   - Есть передать! - прищелкнул каблуком Федоров и, проходя мимо девушки, козырнул: - Счастливо оставаться, "товарищ военврач".
   - Видите, какой у меня вежливый солдат, - заметил ей Дымов.
   Пригнувшись, в палатку вошел капитан Богданович:
   - Ну как?
   Дымов вскочил с койки:
   - Пустяки, товарищ капитан. Разрешите готовиться в десант?..
   Богданович оборвал его:
   - Тебя не спрашивают. - И посмотрел на Аню: - Ну?
   - Ранение нельзя назвать опасным... - ответила девушка, робея под строгим взглядом капитана.
   - В госпиталь его надо отправлять?
   - Пока не знаю... Но надо выдержать. Он же весь день пролежал раненый на песке... Может быть заражение, хотя я сыворотку ввела.
   - Ложись, Огонь, - уходя, приказал капитан. - А ты, Косопырикова, гляди, чтобы не сбежал.
   - Есть, - покорно улегся на койку Дымов.
   Аня, проводив взглядом Богдановича, начальственно посмотрела на лейтенанта.
   - Неужели, Косопырикова, отправишь меня в госпиталь?
   - Посмотрим, - строго ответила Аня. Затем вытащила из тумбочки тетрадь, уселась на табуретку и принялась писать.
   - Что ты пишешь там?
   - Письмо маме. Лежите спокойно, больной.
   - А моя мать в Ленинграде... Не отвечает на письма... - как-то вырвалось у него само собой.
   - А моя в бомбежку погибла...
   Дымов от удивления приподнялся:
   - А кому ж ты пишешь?
   - Тете...
   Только сейчас Дымов понял: она часто смеется не оттого, что ей весело. Просто от этого ей становится легче. И им от этого легче.
   - Вот что...
   - Что?
   - Это я зря говорил, что у тебя смех дурацкий... Это хорошо, когда ты смеешься...
   Аня улыбнулась, сняла пилотку и в задумчивости стала расплетать косу.
   - Косопырикова!.. - воскликнул Дымов. - У тебя такая коса?!
   - Нельзя, да? - испугалась она.
   - Красиво. И ты совсем другая...
   - А я все боялась, что прикажут срезать. И чтобы спрятать ее, подобрала большую пилотку.
   - А я думал, у тебя голова такая большая.
   Они оба засмеялись...
   Ваня растолкал шофера в кабине, передал приказ лейтенанта, вернулся назад и, притаившись напротив палатки, стал ожидать. Время шло, а Дымов не появлялся. Ваня подкрался ближе и отогнул край полога... Девушка расчесывала волосы, а лейтенант смотрел на нее, как на картину.
   - Я видел вас во сне... вот такой... - Дымов запинался от смущения.
   - Какой?
   - С длинной косой. Вас схватил когтями черный стервятник. А я летел на коне спасать...
   - Меня... спасать? - засмеялась она, закрепляя косу на затылке.
   - Правда, - тихо сказал лейтенант, не сводя с нее глаз.
   Ваня с досады отошел. "Дело на безделье меняет!.." Постоял, потом, изменив голос, сердито крикнул:
   - Куда все медики подевались? - и спрятался за палаткой.
   Аня выскочила. Ваня приподнял брезент, пролез внутрь палатки к топчану Дымова:
   - Бежим, товарищ лейтенант!
   Дымов, задумавшись, продолжал лежать.
   - Бежим, а то вернется! - дернул его Ваня.
   - Попадет ей, - поднимаясь в раздумье, сказал Дымов.
   - Так ей и надо, чтоб не задавалась.
   Дымов свернул матрац, прикрыл одеялом, будто на койке спит человек. Потом Ваня и лейтенант вынырнули из-под палатки, через кусты добрались до машины. Шофер, не зажигая фар, тронул...
   8
   Истребителей танков вместе с пехотой назначили в десант на правый берег Дона, чтобы помочь вырваться из окружения частям 62-й армии. Едва забрезжил рассвет, когда первые лодки с автоматчиками тихо отплыли и сразу скрылись в тумане, настолько густом и белом, что его хотелось пить, как теплое парное молоко.
   Ваню в десант, конечно, не взяли, но прогнать его от берега комиссар не решился, и теперь он сидел в укрытии вместе с Филиным и капитаном Богдановичем, наблюдая за переправой. Его так и подмывало помочь бойцам столкнуть в воду плоты с пушками.
   - Товарищ капитан, разрешите...
   - Пусть сами справляются, на том берегу им потяжелее придется, отрезал Богданович, вглядываясь, как, окутанные туманом, бесшумно, словно призраки, двигались у берега бойцы.
   Ваня осуждающе посмотрел на капитана и вздохнул. Комиссар положил руку ему на плечо:
   - Сиди, Федоров. Капитану и мне запретили в десант, а тебя сам бог не велел пускать. Ну вот, догадались... Полезли в воду за Дымовым, наконец-то столкнули плот...
   - Дымов?! - Капитан от удивления чуть не выпрыгнул из ровика.
   - Сбежал из-под вашей охраны, - пояснил Филин.
   Ваня усмехнулся - это произошло не без его участия.
   - Санинструктора немедленно ко мне!
   - Она тоже отплыла, - сообщил Филин. - Я отпустил. Раненых много будет.
   - Вернется, в пехоту отправить за то, что лейтенант сбежал у нее из санчасти! - приказал разгневанный капитан. - А ему пять суток ареста!
   Филин переждал, пока Богданович остынет, и, глядя на клубящийся Дон, заметил:
   - Товарищ капитан, а ведь здесь когда-то флотилия Петра Первого плыла на Азов...
   Богданович метнул взгляд на Филина, подумал: "Дипломат!" - и сказал:
   - Хороший из тебя командир получится: спокойный ты в бою, головы не теряешь.
   Высадиться скрытно десанту не удалось... Взвились немецкие ракеты, вспыхнув в тумане яркими матовыми шарами. Загоготали злые растревоженные пулеметы, сотни огненных трасс схлестнулись в тумане. От рвущихся мин и снарядов закипел кипятком, вздыбился Дон. На воде солдатам гибель, одно спасение - быстрей достичь того берега и вступить в бой.
   Но что это?.. В немецкую какофонию грохота тоненькой ниточкой вплелись автоматные трели, поначалу еще совсем слабенькие и разрозненные, затем перешедшие в сплошной дружный треск. Раздались сухие, звонкие выстрелы "сорокапяток". Ваня различил бы их среди тысяч пушек!..
   Напряженное лицо комиссара расплылось в улыбке, он повернулся к капитану. Ваня вскочил в ровике и закричал во весь голос:
   - Наши-и!.. На той стороне!..
   Его крик потонул в грозных раскатах артиллерии - она ударила по укреплениям немцев на правом берегу. Так длилось минут десять. Потом дымящийся туман прорезала серия зеленых ракет, и разрывы снарядов стали отдаляться. "Ага, - понял Ваня, - зелеными ракетами наши просят перенести огонь дальше. Значит, идут дела!"
   Туман уже рассеивался, когда появились первые раненые и подтвердили, что десант закрепился на том берегу. Но радость была недолгой. Налетели немецкие самолеты. Наших стали теснить. Ваня видел, как Сологуб ходил по берегу, распоряжался отправкой подмоги десанту. В одну из лодок, едва она отчалила от берега, угодила мина. Вынырнули только два бойца...
   Падали сраженные осколками люди, а Сологуба смерть обходила. "Заговоренный он, что ли?" И только Ваня подумал, как, ударившись о дерево, оглушительно разорвалась мина. Разлетелись с визгом раскаленные осколки... Комдив покачнулся и снова выпрямился. По лицу его, по широкой груди текла кровь. Подбежали бойцы, хотели унести его на руках, но он не разрешил. Опираясь на плечи солдат, продолжал командовать.
   У Вани перед глазами ожил митинг на поляне в дубовой роще, и он вспомнил клятву Сологуба: "Будем биться, хлопцы, до последнего удара сердца!"
   Увидев, как Ваня побледнел, капитан приказал:
   - А ну, марш на кухню! - И добавил помягче: - Посмотри, жив ли повар?
   "Что с ним сделается, с поваром?" - хотел крикнуть Ваня, но встретился со строгими глазами капитана и выскочил из ровика.
   Скрывшись в глубине рощи, он остановился. Лучи солнца почти не пробивали густой кроны деревьев, гул боя доносился сюда приглушенным, и какая-то птаха даже беззаботно распевала. "Я тут птиц слушаю, а там наших убивают!" - обозлился на себя Ваня, но повернуть назад и нарушить приказ капитана не смел.
   К переправе по лесной дороге быстро шла рота.
   - Эй, а ты куда идешь? - спросил Ваню один из солдат.
   - Ясно куда! - ответил другой. - Пятки смазывает...
   Солдаты засмеялись. Ваня, решительно повернув назад, пристроился к ним. Как только рота миновала рощу, командир скомандовал:
   - По отделениям... к лодкам... бегом... марш!
   И Ваня тоже побежал вслед за бойцами. Впереди грохнул разрыв. Вскрикнул боец, упал... Ваня подобрал его автомат, вскочил с разбегу в лодку и начал грести прикладом. Пришел в себя, лишь когда выплыли на середину реки. Тут его и заметил сержант, командир отделения:
   - Э-э, малый! А ты чего здесь?
   - Наши там, - махнул Ваня в сторону правого берега, - и я должен быть там!
   - Это верно, - согласился сержант.
   Рядом гулко разорвалась мина, и всех в лодке окатило водой. Сержант, налегая на весла, покрикивал:
   - Поднажми, ребята! Хуже смерти ничего не бывает...
   - А помирать неохота! - крикнул солдат, который сидел напротив Вани и с такой силой греб, что лодка при каждом взмахе весел рывком устремлялась вперед.
   Ослепительно сверкнул огонь, и на Ваню обрушился столб воды. Лодка закачалась и пошла ко дну. Скрылась в воде широкая окровавленная спина солдата, который говорил: "А помирать неохота!" Она и заслонила Ваню от смерти.
   Не выпуская автомата, Ваня плыл, пока ноги не коснулись дна. Сержант уже выбрался на крутой берег, закричал:
   - За мно-о-ой!.. Впе-е-ре-ед!
   Ваня вскарабкался на обрыв, залег в цепь с пехотинцами и стал стрелять из автомата в серо-зеленые фигуры. Немцы откатились. Потом снова пошли в контратаку. На этот раз двигались почему-то плотной колонной. Солдаты открыли было огонь, и тотчас послышался голос командира роты:
   - Прекратить огонь! Это ж на-а-ши-и!..
   Оборванные, в потемневших кровавых повязках, с глазами, горящими бешеной радостью оттого, что наконец-то вырвались из окружения, бойцы падали в цепь пехотинцев, жали протянутые к ним руки. Голодные, израненные, без сна и отдыха, они смотрели не раз смерти в глаза и не боялись ее принять, - страшнее всего для них был плен.
   Справа от Вани залег весь перевязанный затвердевшими грязными бинтами сморщенный старичок. Только присмотревшись, Ваня понял, что это совсем еще молодой парень, просто он был очень худ и измучен. Увидев ящик с патронами, парень так и затрясся от радости. Но у него не хватило сил зарядить себе диск. Кто-то из пехотинцев протянул ему кусок хлеба; он посмотрел жадно на хлеб, все пытаясь зарядить диск. Ваня отдал ему свой автомат. Тот как припал к нему, так и стрелял, пока не отбили контратаку немцев. Лишь после этого принялся за хлеб. Ел, бережно держа кусок в ладонях, чтобы ни одна крошка не пропала...
   Ване хотелось увидеть лейтенанта. Он слышал, как звонкие "сорокапятки" и громкие бронебойки палили слева, где-то неподалеку. Но он не мог оставить свое место в цепи. Окруженцы всё шли и шли, падали в цепь, яростно стреляли и швыряли гранатами в фашистов...
   Смертельно раненного Сологуба привезли в санбат. Узнав о случившемся, прибыл с другого участка фронта командарм Чуйков.
   - Иван Петрович... Ваня... - Присев рядом, он дотронулся до руки комдива.
   - Ты кто?.. Зачем тут?.. Переправляй, кажу, войска... - бредил Сологуб.
   - Иван Петрович...
   - Переправляй, кажу, спасай хлопцев...
   - Это я, Василий...
   - Василий?! - Узнав Чуйкова, Сологуб пытался приподняться. - Товарищ командарм, приказ выполнил...
   - Спасибо, Иван Петрович, от всех спасенных, от всей армии...
   Не знал еще тогда Чуйков, что совсем скоро ему придется вступить в командование этой самой 62-й армией, переименованной после Сталинграда за массовый героизм в 8-ю гвардейскую, а дивизия Сологуба из 64-й тоже перейдет в ее состав. В том, что легендарная армия прошла от берегов Волги до Берлина, была немалая заслуга тех, кто помог ей прорваться из окружения, кто отдал свои жизни в дерзком десанте за Дон - бойцов сибирской дивизии и ее командира Сологуба, который теперь умирал...
   - Помнишь, Иван, как мы курсантами были... - Командарм старался отвлечь Сологуба и облегчить его последние минуты.
   Сологуб пошевелил губами:
   - То было, все было...
   - А против Колчака как славно мы сражались. А помнишь Халхин-Гол, финскую?..
   - То было, все было... - со стоном выдохнул комдив.
   Чуйкову было тяжело видеть, как угасает его боевой друг, и он, пересилив себя, постарался сказать бодрее:
   - Мы еще повоюем, Ваня.
   - Всю жизнь мы с тобою воевали, товарищ командарм, а балакаем так впервой... - тихо сказал Сологуб и, собрав последние силы, улыбнулся. Мечтал я, Василий, землю пахать. Видно, не судьба, помру военным.
   "Да мы еще с тобой..." - хотел сказать Чуйков, но по лицу комдива пробежала словно белая тень, он вздрогнул и, как-то разом отдав себя смерти, вытянулся. Командарм встал у изголовья.
   Немцы бомбили до самого вечера, мешая переправляться вырвавшимся из окружения. И Ване пришлось быть до вечера на той стороне. "Пусть капитан ругает меня сразу за все!" - приготовился он к самому неприятному. Возвратясь с последними десантниками, он вышел на лесную дорожку и увидел машины истребителей с пушками на прицепе. Странно только, что, кроме Черношейкина, сидевшего на подножке машины с винтовкой, никого из бойцов не было.
   - Где наши? - спросил его Ваня.
   Черношейкин махнул рукой в сторону берега и отвернулся. Федоров направился туда.
   У последних деревьев перед песчаной косой, где он утром сидел в ровике с капитаном и комиссаром, полукругом замерли бойцы. Ваня протиснулся между ними и... отшатнулся: на плащ-палатке лежал Богданович. В лунном свете его лицо было чужим. И страшно было видеть неугомонного "железного капитана" недвижным. Если бы не перебитый осколками ремень, нельзя было бы в это и поверить.
   Ваня отыскал глазами лейтенанта. Тому больше всех доставалось от капитана, а теперь по строгому, окаменевшему лицу лейтенанта текут слезы. Все бойцы беззвучно плачут, и с ними вместе комиссар Филин, сдвинув свои густые брови к переносью. У Вани подступил комок к горлу, защипало в глазах...
   Мертвая тишина стояла вокруг.
   Филин знал: все ждут от него слова. За этот месяц жестоких боев на Дону много он смертей повидал, много прощальных слов сказал на могилах товарищей. А вот сегодня нет таких слов у комиссара, чтобы выразить большое общее горе. Он понимал, что должен сказать что-то важное... И, оглядев всех, начал сдавленным голосом:
   - Представьте себя с того самого дня, когда вы начинаете помнить себя... О вас заботится мать, рядом отец, и вдруг... обрывается безмятежная юность. Ты - солдат. И от того, кто станет твоим командиром, кто тебя будет учить суровой военной науке и потом поведет в бой, будет зависеть многое: выполнишь свой сыновний долг перед Отчизной или покроешь себя позором.
   Помните, в Сибири... Он поднимал нас ночью по тревоге и приказывал шагать с полной выкладкой по пятьдесят километров в лютый мороз. Мы месили снег. Падали. Проклинали капитана. И снова шагали. И вы, и я считали его жестоким. А когда на нас пошли шестьдесят танков у Чира... Вы знаете теперь, что помогло нам выстоять.
   Он разрешал вам встретиться с родными, себе - нет, хотя семья у него была рядом, в Омске. И вы, и я тогда окончательно решили, что капитан наш - "сухарь". А сегодня в бомбежку он уступил свое место в ровике незнакомому бойцу, а сам погиб...
   Слушали и удивлялись бойцы, как комиссар смог прочесть их думы, понять то, что у них на сердце... А он был такой же молодой, как они, поэтому и чувствовал то же самое. Он говорил про себя и про них. Именно эти слова им и нужны были.
   Помолчав, комиссар тихо продолжал:
   - Вот какой был наш "железный капитан"... Он всю жизнь отдавал себя другим и больше отдавал, чем брал. Он был коммунист.
   Комиссар оглядел всех:
   - Не плачьте, боевые друзья! Есть люди, которые не умирают. И капитан наш такой.