Страница:
Саня быстро и ловко собрал пуговицы, огарок, солдатиков и прочие мелочи. Сунул коробку отцу, доверяя ему переноску этой ценности. Завернув чашку в полотенце, поблагодарил мага и искренне, коротко и по существу рассказал о судьбе и пользе чашки, нашей единственной материальной памяти о бабушке. Еще раз пообещал непременно прибыть в школу, попрощался – и ушел, обеими руками удерживая чашку.
– Ка… Король, – преодолел привычку к иному прозвищу ректор, глядя на отца. – Девочку надо немедленно удалить из поезда. Немедленно! Расследования не избежать, я лишь отсрочил его. Общаться с магами ей ни к чему, с их тайной полицией – тем более. Идеи есть?
– Пансион. Мы собрались отослать Рену в Синильский уезд, в компаньонки к дочери Михаила Семеновича.
– Не годится, там климат ужасный, засуха, только что началась эпидемия тифа… а сверх того совершенно нет нормальных заведений, – поморщился ректор. – Завтра вернется мой малыш Лешка. Пусть Береника к тому моменту соберет вещи и будет готова. Дам письмо, Лешка проводит, там заберет вторую девочку и вернет обеих куда следует. Место надежное, директрису я знаю с юности, она замечательный человек. Опять же столица рядом, если что – и сам пригляжу. Пока же девочки покатаются на красивом, богатом поезде месяц-другой, чтобы их никто не мог разыскать. С другой стороны, путешествие – вроде не бегство, а подарок от меня в знак благодарности.
Юнц подмигнул мне и снова глянул на Короля с той же странной тоской, что и при первой встрече. Нахохлившись, выше натянул плед, до самой шеи:
– А вот ты… ты влип! Судьба твоя здесь, но удача запропала. Найдется – обрадуешься ли? Смотри не потеряй семью, вернув память целиком. Неравноценная будет замена, один твой Саня чего стоит!
– От удачи, если она судьбе помеха, отвернуться нетрудно, – отмахнулся отец. – У нас в семье, как вы заметили, ущерба никто не опасается.
– Верно. Иди, Король. Я чудовищно устал. Если засну, то очнусь не раньше завтрашнего полудня. А ведь у меня еще осталось невыполненное обязательство перед Береникой. Я задолжал ей целую жизнь, представляешь?
Папа кивнул, погладил крышку коробки и встал. Задумчиво оглянулся на мага, явно пытаясь вспомнить хоть что-то связанное с этим человеком и вообще с прошлым. Кажется, не удалось, он отвернулся и покинул купе. Ректор столичного колледжа некоторое время молчал, глядя на закрывшуюся дверь, и глаза его блестели подозрительно влажно.
– Он вам случайно не родной? – испугалась я.
– По крови – нет… – вздохнул Марк Юнц. – Но ведь и ты не родная Королю, да много ли от этого меняется? Таких учеников у меня больше не было. И не будет, наверное, разве что Саня. Спрашивай, птица. Я создал заклинание тишины, нас невозможно подслушать. Все, что угодно, спрашивай, иного времени не представится. А уж после, завтра, я тебе расскажу одну сказку. Точнее, быль. Просто никто и сам толком не знает, насколько правдивую версию прошлого он излагает… Чем больше времени утекает, тем глубже дно и тем сложнее рассмотреть его рельеф, скрытый тенями забвения и илом лжи.
Я благодарно кивнула. Спрашивать все, что угодно! Вот счастье привалило… И главное – у меня огромное множество вопросов. Я посмотрела на мага, и большая часть любопытства испарилась. Я же не агент тайной полиции, чтобы пытать человека. Он едва сидит, глаза сами закрываются, кожа снова пожелтела и сморщилась…
– Как мне не стать добычей магов?
– Пока ты не вмешиваешься в удачу активно, им тебя не видно, – задумался Марк. – Оттого вас проще заметить, когда вы еще дети. Вы желаете несбыточного и ни в чем себе не отказываете. Изучай тени и свет удачи, но не пробуй их перемещать. А уж если выбора не останется, учти вот что: на магистральных рельсах ты – невидимка. Здесь текут столь могучие реки удач и неудач, здесь так плотно сплетаются нити судеб разных людей, здесь происходит столько событий, что вычислить тебя фактически невозможно. По крайней мере, не получится сразу обнаружить воздействие и точно указать место. Да и установить личность по слепку следов магии едва ли возможно.
– Как мне стать тем, чем я должна стать? И вообще…
– Девочка, это и есть самая большая тайна магии удачи, – устало улыбнулся ректор. – Та, о ключе к раскрытию которой спрашивал Дмитрий.
Марк Юнц покосился на пузатый фарфоровый чайник. Я торопливо налила заварку, густо сдобрила медом, перемешала и подала ему. Придержала, помогая пить, не поднимаясь с подушек. Он благодарно кивнул, тихо, едва слышно, рассмеялся и поманил меня пальцем.
– Нет ключа, – шепнул он. – Такого, каким он его себе представляет. Потому что нет теперь во всем мире ни одного истинного состоявшегося высшего мага.
– Мага удачи?
– Да что ты, – скривился ректор. – Глупости все это! Личная, карманная удача – она как пламя, к которому летят глупые мотыльки. Одни всю жизнь танцуют на безопасном расстоянии, не ведая красоты света. Иные глупы и сжигают крылья, не понимая сути света. Настоящая птица удачи не для себя приманивает везение. Она освещает путь жизни, помогает вовремя обогнуть здоровенные опасные промоины, не увязнуть в большой войне, загодя скопить запасы к неурожаю. Много всего. Птица видит свет и тьму – сверху, с высоты полета, а высший маг с ее ведома их слегка шевелит. Я не знаю, как тебе учиться и чему. Полагаю, твой папа в этом больше понимает, он ведь уже научил тебя многому.
Приятно слышать, что Короля так ценят и уважают. И что я сама признана не совсем безнадежной. Ректор зевнул, усердно потер щеки – и снова зевнул.
– Вы еще обещали сказать, почему служите Вдове, – напомнила я.
– Я не Вдове служу, а Ликре, – возмутился Марк. – Только ей! Да, по происхождению я арьянец, что нетрудно понять по имени, но мой род живет тут уже два века, мы вросли в эту землю корнями и считаем ее своей родиной. Без магов Ликра погибнет. Думаешь, Арья, из которой происходят мои предки, не готова нас уничтожить? И не одна она! Мир жесток. Магия на сегодня – основа паритета. Знаешь такое слово?
– Знаю. Как полагает мой брат, паритет – это когда у обоих драчунов заранее носы чешутся и потому кулаки не спешат сжиматься.
«Дедушка Марк» немедленно впал в умиление от образованности своего новоявленного «внука». Даже ненадолго проснулся, оживился, захихикал и закивал. Снова зевнул.
– Я учу магов для нашей Ликры. И очень надеюсь, что однажды воспитаю настоящего высшего, а он найдет свою птицу. Тогда Вдова обретет покой, а мы ощутим интересные и трудные перемены в своей жизни.
– Почему она позволяет вам быть ректором, вы ведь не особенно скрываете…
– А знаешь, как становятся ректорами уже в течение восьмидесяти лет? – снова оживился Марк.
Я усердно замотала головой – откуда мне это знать? Он довольно улыбнулся и рассказал. Точнее, заснул достаточно быстро, но я успела понять смысл странного обычая. И всю дорогу домой пыталась представить себе его в действии.
Оказывается, первым ректором высшего колледжа и создателем самой системы нынешнего магического образования Ликры, наиболее полного и результативного – так сказал Марк – среди всех аналогичных в разных странах, был некий господин Фридрих фон Гесс. Сын последнего из великих магов нашего мира, весьма некстати умершего за два года до прихода к власти Вдовы. Нет, никакого покушения или иных происков – ему было сто двенадцать, весьма почтенный возраст по любому счету, даже магическому. Сын унаследовал многие способности и тайны своего великого отца. И, пользуясь этим, проклял созданный собственными усилиями колледж, когда его изгнали в ссылку по указанию новых властей. Лет десять никто и не догадывался о наличии проклятия, пока был жив Фридрих. Он умер в возрасте девяноста семи лет, мирно и благопристойно, в окружении потомков. Был похоронен на тихом сельском кладбище.
Через сорок дней после смерти призрак почившего господина ректора с шумом и помпой, сразу после заката солнца, въехал в кабинет нового ректора… И стал во всех делах «помогать» преемнику. Громко давать советы. Править приказы и экзаменационные ведомости. Проверять порядок в студенческом общежитии, изымать из библиотеки и портить бесполезные книги – и так далее. По словам Марка Юнца, упорства живого ректора в борьбе с покойным хватило на две недели. У его заместителя – еще на десять дней. Прочие держались не дольше. Год колледж лихорадило, его дважды переводили в новые здания, но призрак с неизменным успехом вселялся в свежеотремонтированный начальственный кабинет прежде, чем живой владелец помещения.
С тех пор ректором становится только тот, кто выдерживает экзамен у Фридриха фон Гесса. И никакие происки дворцовых магов удачи, приближенных к Вдове, вкупе с ее собственным талантом и усилиями иных специалистов не могут изменить это правило. Покойный ректор вне любых рамок и правил… Я представила себе этого восхитительного призрака – и рассмеялась. По словам Марка Юнца, внешне господин фон Гесс невысок и подвижен. А еще – весьма общителен. Любит обсуждать попойки, проказы и драки, наблюдая за ними. Бессовестно подсказывает студентам, которых считает толковыми. Сводит с ума угрозами разоблачения агентов, присылаемых разными ведомствами для пригляда за опасным колледжем…
Я все еще улыбалась, толкая дверь нашей комнаты. Папа заметил, подмигнул в ответ и снова вернулся к изучению бумаг. Рядом вздыхал Михей. Еще бы! За ночь надо привести записи о запасах в полное соответствие с самими запасами. Пришлось молча юркнуть за шторку, в свой закуток. Саня уже спал – такой день! Я и сама чувствовала, что валюсь с ног. Закрыла глаза и взлетела в сон, как обычно. А чему удивляться? Я ведь, оказывается, птица.
Глава 3
– Саня, домой! – Звонкий Ленкин голос далеко разнесся по кустистой лощине, укрытой от материнского взгляда розовым вечерним туманом.
Осень уже устала гадать на удачу в погоде, обрывая листья. Сухие, хрустящие листья. Удача – штука странная. Неоднозначная, оттого, наверное, и гадание получается столь длительным и ненадежным. Дождей нет, для путейцев это хорошо. Длинная плеть рельсов в низине изрядно попорчена временем. Работы много, и выполнять ее под ледяным ноябрьским ливнем, переходящим в снегопад, трудно и даже мучительно.
А каково селянам? Хлеб толком не налился, колоски без влаги остались тощими и низкими, яровые во всем Краснохолмском уезде нехороши. Теперь гибнет в сухой земле озимь… После единственного дождика пошла было в рост – и надорвалась, зачахла, сгорбилась. Вдвойне ужасно то, что рядом, на другой стороне насыпи, в нескольких верстах, замокает белолесский овес. Уже и магов звали, и телеграмму в столицу отправляли – нет ответа и нет избавления от напасти с погодой. Удача густа дважды, и оба раза тон ее темен. Селянам остается лишь вздыхать.
Саня взбежал по насыпи, напоследок махнул рукой Олегу, зазывая в гости на вечер, и побрел домой, шаркая подметками по гравию. Приятный звук, отчетливый. К тому же так можно двигаться гораздо медленнее. А домой идти не хочется, там лежат толстенные книги, убивающие одним своим видом. Кто мог предположить полгода назад, чем обернется доброта дедушки Марка? Да все тем же – спорной удачей, полосатой! Что бело для колледжа и полезно для будущего, то черно своей изнанкой, каждодневным трудом. Думал ли он, что придется бороться с нелюбимой математикой? Да ладно бы одна она! Привык, даже нашел интересной – отец помог. Так с лета стало еще хуже: ректор прислал новые учебники и программу занятий. Он, видите ли, полагает, что настоящий маг обязан знать основы медицины и психологии. Так эти «основы» весят килограммов семь! Спасибо Олегу, не предал и не бросил друга. Ловит несчастных лягушек и сам их режет вместе с Саней. Ему даже нравится. Он наспех пролистал самую тоненькую книжку и пришел к выводу, что его отца, погибшего под осыпью гравия, можно было спасти. Если бы в поезде имелся настоящий врач, само собой. Теперь Олег убежден, что такой врач будет. Для людей это жизнь. А вот лягушкам – смерть…
– Уроки сделал? – уточнила мать, указывая на полотенце. – Ведь вижу – не сделал.
– Я сейчас займусь.
– Саня, тебе уже восемь, – строго и серьезно сказала Лена. – Ты дал господину Юнцу слово, даже не спросив моего мнения. И что, твое слово на поверку – пустой звук?
Лена заинтересованно изучила виновато склоненную макушку. Улыбнулась, добавила полполовника борща в большую тарелку. Жаль ведь пацана. Из кожи вон лезет, чтобы выучиться и поступить в настоящий столичный колледж. Ей ли не знать: сын высчитал еще в начале лета, едва получил первые книги, что должен сдать экзамены исключительно на «отлично». Тогда ему выделят стипендию, которой хватит на оплату пробного семестра для Олега в школе при медицинском колледже. Иных возможностей стать врачом у мальчика нет и никогда не будет. Вот и возвращаются оба домой засветло, ограничивая себя в играх. И с утра сидят, и после обеда. Более того, к Королю на ремонтный участок ходят редко, только по необходимости.
– Как Ренка? – спросил Саня, закончив до блеска чистить хлебом опустевшую тарелку. – Нет писем?
– Ты же знаешь, почта будет в конце недели, и никак не раньше, – грустно отозвалась Лена.
За полгода она так и не смогла привыкнуть к отсутствию дочери. Временами потерянно озиралась, словно надеялась разглядеть знакомую тоненькую фигурку. Путалась и ставила на стол лишнюю чашку…
Скрипнула дверь вагона, по коридору медленно и неуверенно прошаркали сапоги Корнея. Машинист шагнул в свою комнату, молча миновал стол и улегся на лавку, отвернувшись лицом к стенке. Тяжело вздохнул, повозился, скорчился поплотнее – и затих. Лена бросила тревожный взгляд, достала покрывало, накинула отцу на ноги, села рядом.
– Неможется тебе? Ноги крутит, дождей ждать? – спросила Лена, осторожно гладя отца по плечу. – Или опять желудок жжет?
– Нечего меня жалеть, – буркнул Корней. – Сдохну – одним паразитом на свете меньше станет. Он кашляет, а у меня ребра ноют. Я-то думал: жилы порвем, после магических безобразий вдвое раньше срока пути восстановим, так Михаилу Семеновичу зачтется, в жизнь пойдет… Так они вона – дешево отделались. А почему? Да потому, что я зачернил ему всю удачу.
Корней натянул покрывало так, чтобы оказаться под ним с головой. Саня испуганно вынырнул из детского закута, глянул на мать: о чем речь? После памятного спасения мага удачи, достойного господина Юнца, в течение месяца возле состава крутились странные люди. Что-то изучали, проверяли, по десять раз прочесывали лес и зарисовывали промоину, близ которой стоял состав, постепенно приводили в порядок путь и продвигались по нему на запад. Наконец, в разгар лета, Михаил Семенович получил толстый конверт, доставленный вестовым из столицы. Его долговое дело пересмотрели, обвинения сняли и даже постановили в полном объеме выплатить жалованье за последние три года службы. Небывало щедрая благодарность, и все ощущали за ней руку мага Юнца.
– Тятя, – жалобно вздохнула Лена, переходя на самый ласковый тон. – Вы не рвите себе сердце. Я знаю, вы за нашего начпоезда самого ректора Юнца просили, в чем тут чернота и злой умысел? Опять же Михаил Семенович рад, к пользе пошла просьба.
– Точно, зови батьку на «вы», как чужого, – то ли попрекнул, то ли посоветовал Корней.
Хотя знал, так его Лена обычно именует, стараясь выказать уважение и порадовать – по традиции юга, откуда происходит ее мама. Дед завозился, сбрасывая покрывало, запутался в нем и расстроился окончательно. Дождавшись, пока дочь поможет сесть и уберет ткань, тяжело махнул рукой. Было видно, что губы его жалко дрожат.
– Донос я написал в зиму, – едва слышно выговорил Корней, глядя на свои руки, мнущие кисет с табаком. – Спьяну, со зла… Все надеялся, что он затеряется, что не заметят и не рассмотрят. А они рассмотрели! Прибыли только что. Курьерская паровая дрезина из самого главного управления. Там, на путях, стоит, в мой паровоз только что не упирается. Три эдаких лощеных столичных хлыща вышли, ни слова никому не молвили и в «семерку» – шасть! При них пакет…
Корней прижал руки к животу и сложился пополам, упираясь лицом в колени, словно прячась от боли. Лена охнула, схватила чашку, наполнила тепловатым старым травяным отваром, упала рядом с отцом на колени:
– Ты отхлебни глоточек, полегчает. А я, дуреха, все гадаю, отчего у тебя язва так расшалилась. Пей, не скрипи зубами. Ну какой из тебя доносчик, прекрати себя корить! Обойдется. Может, они по хорошему поводу, положительному.
– Со светлой удачей в ночь не суются на порог, – безнадежно замотал головой машинист. Кое-как выпил пару глотков и вздохнул чуть свободнее.
– Я Рене говорил про твое письмо, – тихо признался Саня. – Дед, она у нас такая… она непременно всю удачу повернула к светлому. Вот увидишь. И вообще, дядя Миша на хорошем счету, такого одним письмом не перевернуть. Он и работать умеет, и с людьми ладит. Ты ляг, а я сбегаю возле «семерки» покручусь и подслушаю.
Корней не успел ответить. По дощатому полу от ведущих в вагон сходен загремели сапоги – сразу несколько человек уверенной поступью двинулись к дверям комнатки Короля. Первым в проеме появился Михаил Семенович. Он охнул и посторонился, пропуская важного человека в светлом кителе с золотой нашивкой фельдкурьера.
– Вот он и есть Корней Семенович, – сообщил начпоезда, указывая на деда. – Приболел, язва у него. Однако и теперь, как видите, паровоз в полной готовности и исправен, все штатно. Вы уж, очень прошу, еще раз при нем зачтите, хотя бы суть, коротко. Пусть порадуется.
Фельдкурьер – рослый, благообразный мужчина с военной выправкой и модной короткой щеткой бородки на скулах – охотно кивнул. Щелкнул язычком глянцевой папки, великолепно ловким жестом извлек бумагу и стал читать звучным голосом, низким и торжественным:
– «…рассмотрев же совокупность сего письма, полученного нами весьма своевременно, и итогов работы по авральному ремонту путей на дуговой связке Краснохолмье – Шабричи, смогли прийти к следующим ниже выводам. А именно: признать работу ремпоезда налаженной чрезвычайно успешно, инженерные расчеты – исполненными без всяких погрешностей. Сроки же оных работ оценить как исключительно скорые, сие при малом расходе материала, его грамотном подвозе и надлежащей проверке качества. Сверх того, ровность пути и профиль его замечательно хороши.
Учтя указание машиниста Суровкина на состояние здоровья господина Донова и нашу сугубую потребность в инженерных кадрах на южной нитке пути, развиваемой теперь повышенными темпами, предложить указанному инженеру место начальника ремонтного подразделения дороги…»
Курьер убрал листок в папку. Снова звучно щелкнул ее корочками, улыбнулся по-свойски, без казенной холодности и вопросительно глянул на начпоезда:
– Довольно ли? А то витиеватый слог, там на полночи чтения.
– На полночи мы иное дело найдем, – бодро пообещал Михаил Семенович, пробираясь к своему машинисту мимо стола. Сел рядом с Корнеем на лавку: – Как твоя язва? Помешает праздновать? Стол-то уже накрыт, я бы тебе дела сразу передал. До весны далеко, а в зиму всем не до нас… не до вас. Пока поработаешь замначпоезда.
Корней потрясенно закашлялся, мотая головой и с присвистом вдыхая воздух. Если бы не поперхнулся, все в комнате разобрали бы, а не один Саня: дед шептал, что, кроме Ренки, некому эдакую беду перевести в благо. И спасибо ей говорил, смахивая с глаз слезинки. Но удача не подвела – не расслышали опасных для Береники слов. Слезы же сочли нормальной реакцией старика, растроганного успехом своих хлопот. Лена быстро принесла парадную куртку машиниста и накинула отцу на плечи. Михаил Семенович бережно поддержал под левый локоть, помог встать. Фельдкурьер приобнял за правое плечо – и Корнея увели на праздник.
Поздним осенним утром, под нахмуренным, серым небом, готовым в один день превратить затянувшуюся золотую осень в серое предзимье, паровая дрезина дала длинный гудок, прощаясь с «Букашкой», и увезла смущенного эдакой невозможной спешкой Михаила Семеновича в столицу для ознакомления с обязанностями и оформления перевода на юг. На новом месте ему предполагалось передать в подчинение три ремпоезда и дополнительное новое оборудование для укладки путей. Там, на юге, как успел пояснить курьер, совсем подобревший после соленых груздей и клюквенной наливки, особенно важно поставить начальником человека совершенно порядочного и лишенного склонности к воровству.
Слегка пьяный от наливки и еще более от своей невозможной, шальной удачи с переиначенным доносом, дед Корней стоял на рельсе и махал вслед. Многие стояли. Саня забрался на верхние мостки паровоза. Король обнимал Ленку за плечи и громко, развлекая народ, обещал ей слушаться во всем деда, который теперь явный глава семьи и большой начальник. Кочегар Саша обиженно мял кепку и невнятно ругался. Где еще найдется такой славный начпоезда, как Семеныч? И как можно было с ним отправлять Михея, без него ведь совсем тоскливо станет…
– Нельзя было не отправлять, – твердо заверил Корней на правах нового начальника, хотя всего лишь повторял слова Короля, сказанные ночью самому Михею. – Люди на юге попадаются недобрые, а ну возьмутся нашего Семеныча изводить? Тут ему никто лучше Михея не посодействует. Опять же надежное тому досталось место и хлебное: распорядителем при большом начальнике.
– Согнется здоровяк над бумажками, – хихикнул женский голос от края насыпи. – Исчахнет.
– У него Васька растет, освоит грамоту сполна и поможет отцу, – отозвался Корней, после чего обернулся к пестрому собранию: – Ну чего встали? Я теперь туточки главный. И я пока не сказывал, что нынче не работаем, а праздник устраиваем.
– А мы догадливые, – буркнул кто-то из мужиков, улыбаясь.
– Тогда вон к Королю стройтесь, он вам даст указания, – велел Корней, глядя на зятя сверху вниз, начальственно, но без прежней желчной обиды. – Он ведь у нас ремонтной бригадой правит.
И покатилась жизнь по тем же путям северной ветки железной дороги не хуже прежнего. Выпал снег, ударили морозы, что сделало движение на магистрали более редким. Ремонты стали спокойными, неспешными. И оттого, что трудно работать в зиму, и потому, что время есть, «окна» в расписании велики. Довольно часто удается полностью вывести из общей схемы движения участок пути на весь срок его восстановления, сохраняя движение по второй нитке общей насыпи. Для Корнея работа замначпоезда была тяжела, но ему помогала запасливость склонного мыслить на перспективу Михаила Семеновича, заготовившего планы на сезон. Еще бывший начпоезда передал Королю свои записи и расчеты по прежним ремонтам – типовым, как он сказал. Разбирая их, дед Корней наконец-то научился без ехидства и обиды общаться с Королем и сполна оценил его цепкий ум. Поверил, что зять вовсе не мечтает загрести себе все почести, а его насмешливая манера – не в обиду и без затаенной злобы. И лихость его не так сильно похожа на воровскую, как казалось прежде.
«Букаш» пыхтел, выдыхал пар то в снежно-серое небо, плотно укутанное тучами, то в голубое сияние морозного дня, сверкал начищенной медью отделки под белым холодным солнцем и тащил поезд на север, до самого конца длинного участка. Затем, после перецепки и загрузки материалами на большой станции, назад, на юг, этим ускоряя для своих пассажиров приход весны.
Когда синева неба обрела легкость и глубину, а солнышко разогрелось и наловчилось взбегать все выше на небосвод, пришло первое тепло. Растопило сугробы, помогло наполнить любимую Ленину чашечку, используемую в качестве вазы, свежими подснежниками. Король усердно набирал самые красивые – белые мелкие, крупные пушистые синие с золотистыми бархатными тычинками, нежные и трогательные бледно-розовые. Лесная зелень густела и наполняла воздух совсем уже летним уверенным шумом. Пришло время сменить подснежники на ландыши. Вечером они особенно густо и сладко пахли, наполняя тихой радостью уюта всю комнату.
– «…Пансион у нас замечательный, хоть и строгий. За ворота выпускают только в выходные, и то днем, на оговоренное время и не поодиночке… – Лена упрямо читала письмо от дочери сама, желая получать столь важные слова напрямую, вместе с настроением, водившим руку и оставившим след, пусть малый, в почерке и стиле. – …Моя подружка Тома – чудо, она с виду хрупкая и по здоровью слабенькая, но человек в душе толковый, неломучий…»
– Ка… Король, – преодолел привычку к иному прозвищу ректор, глядя на отца. – Девочку надо немедленно удалить из поезда. Немедленно! Расследования не избежать, я лишь отсрочил его. Общаться с магами ей ни к чему, с их тайной полицией – тем более. Идеи есть?
– Пансион. Мы собрались отослать Рену в Синильский уезд, в компаньонки к дочери Михаила Семеновича.
– Не годится, там климат ужасный, засуха, только что началась эпидемия тифа… а сверх того совершенно нет нормальных заведений, – поморщился ректор. – Завтра вернется мой малыш Лешка. Пусть Береника к тому моменту соберет вещи и будет готова. Дам письмо, Лешка проводит, там заберет вторую девочку и вернет обеих куда следует. Место надежное, директрису я знаю с юности, она замечательный человек. Опять же столица рядом, если что – и сам пригляжу. Пока же девочки покатаются на красивом, богатом поезде месяц-другой, чтобы их никто не мог разыскать. С другой стороны, путешествие – вроде не бегство, а подарок от меня в знак благодарности.
Юнц подмигнул мне и снова глянул на Короля с той же странной тоской, что и при первой встрече. Нахохлившись, выше натянул плед, до самой шеи:
– А вот ты… ты влип! Судьба твоя здесь, но удача запропала. Найдется – обрадуешься ли? Смотри не потеряй семью, вернув память целиком. Неравноценная будет замена, один твой Саня чего стоит!
– От удачи, если она судьбе помеха, отвернуться нетрудно, – отмахнулся отец. – У нас в семье, как вы заметили, ущерба никто не опасается.
– Верно. Иди, Король. Я чудовищно устал. Если засну, то очнусь не раньше завтрашнего полудня. А ведь у меня еще осталось невыполненное обязательство перед Береникой. Я задолжал ей целую жизнь, представляешь?
Папа кивнул, погладил крышку коробки и встал. Задумчиво оглянулся на мага, явно пытаясь вспомнить хоть что-то связанное с этим человеком и вообще с прошлым. Кажется, не удалось, он отвернулся и покинул купе. Ректор столичного колледжа некоторое время молчал, глядя на закрывшуюся дверь, и глаза его блестели подозрительно влажно.
– Он вам случайно не родной? – испугалась я.
– По крови – нет… – вздохнул Марк Юнц. – Но ведь и ты не родная Королю, да много ли от этого меняется? Таких учеников у меня больше не было. И не будет, наверное, разве что Саня. Спрашивай, птица. Я создал заклинание тишины, нас невозможно подслушать. Все, что угодно, спрашивай, иного времени не представится. А уж после, завтра, я тебе расскажу одну сказку. Точнее, быль. Просто никто и сам толком не знает, насколько правдивую версию прошлого он излагает… Чем больше времени утекает, тем глубже дно и тем сложнее рассмотреть его рельеф, скрытый тенями забвения и илом лжи.
Я благодарно кивнула. Спрашивать все, что угодно! Вот счастье привалило… И главное – у меня огромное множество вопросов. Я посмотрела на мага, и большая часть любопытства испарилась. Я же не агент тайной полиции, чтобы пытать человека. Он едва сидит, глаза сами закрываются, кожа снова пожелтела и сморщилась…
– Как мне не стать добычей магов?
– Пока ты не вмешиваешься в удачу активно, им тебя не видно, – задумался Марк. – Оттого вас проще заметить, когда вы еще дети. Вы желаете несбыточного и ни в чем себе не отказываете. Изучай тени и свет удачи, но не пробуй их перемещать. А уж если выбора не останется, учти вот что: на магистральных рельсах ты – невидимка. Здесь текут столь могучие реки удач и неудач, здесь так плотно сплетаются нити судеб разных людей, здесь происходит столько событий, что вычислить тебя фактически невозможно. По крайней мере, не получится сразу обнаружить воздействие и точно указать место. Да и установить личность по слепку следов магии едва ли возможно.
– Как мне стать тем, чем я должна стать? И вообще…
– Девочка, это и есть самая большая тайна магии удачи, – устало улыбнулся ректор. – Та, о ключе к раскрытию которой спрашивал Дмитрий.
Марк Юнц покосился на пузатый фарфоровый чайник. Я торопливо налила заварку, густо сдобрила медом, перемешала и подала ему. Придержала, помогая пить, не поднимаясь с подушек. Он благодарно кивнул, тихо, едва слышно, рассмеялся и поманил меня пальцем.
– Нет ключа, – шепнул он. – Такого, каким он его себе представляет. Потому что нет теперь во всем мире ни одного истинного состоявшегося высшего мага.
– Мага удачи?
– Да что ты, – скривился ректор. – Глупости все это! Личная, карманная удача – она как пламя, к которому летят глупые мотыльки. Одни всю жизнь танцуют на безопасном расстоянии, не ведая красоты света. Иные глупы и сжигают крылья, не понимая сути света. Настоящая птица удачи не для себя приманивает везение. Она освещает путь жизни, помогает вовремя обогнуть здоровенные опасные промоины, не увязнуть в большой войне, загодя скопить запасы к неурожаю. Много всего. Птица видит свет и тьму – сверху, с высоты полета, а высший маг с ее ведома их слегка шевелит. Я не знаю, как тебе учиться и чему. Полагаю, твой папа в этом больше понимает, он ведь уже научил тебя многому.
Приятно слышать, что Короля так ценят и уважают. И что я сама признана не совсем безнадежной. Ректор зевнул, усердно потер щеки – и снова зевнул.
– Вы еще обещали сказать, почему служите Вдове, – напомнила я.
– Я не Вдове служу, а Ликре, – возмутился Марк. – Только ей! Да, по происхождению я арьянец, что нетрудно понять по имени, но мой род живет тут уже два века, мы вросли в эту землю корнями и считаем ее своей родиной. Без магов Ликра погибнет. Думаешь, Арья, из которой происходят мои предки, не готова нас уничтожить? И не одна она! Мир жесток. Магия на сегодня – основа паритета. Знаешь такое слово?
– Знаю. Как полагает мой брат, паритет – это когда у обоих драчунов заранее носы чешутся и потому кулаки не спешат сжиматься.
«Дедушка Марк» немедленно впал в умиление от образованности своего новоявленного «внука». Даже ненадолго проснулся, оживился, захихикал и закивал. Снова зевнул.
– Я учу магов для нашей Ликры. И очень надеюсь, что однажды воспитаю настоящего высшего, а он найдет свою птицу. Тогда Вдова обретет покой, а мы ощутим интересные и трудные перемены в своей жизни.
– Почему она позволяет вам быть ректором, вы ведь не особенно скрываете…
– А знаешь, как становятся ректорами уже в течение восьмидесяти лет? – снова оживился Марк.
Я усердно замотала головой – откуда мне это знать? Он довольно улыбнулся и рассказал. Точнее, заснул достаточно быстро, но я успела понять смысл странного обычая. И всю дорогу домой пыталась представить себе его в действии.
Оказывается, первым ректором высшего колледжа и создателем самой системы нынешнего магического образования Ликры, наиболее полного и результативного – так сказал Марк – среди всех аналогичных в разных странах, был некий господин Фридрих фон Гесс. Сын последнего из великих магов нашего мира, весьма некстати умершего за два года до прихода к власти Вдовы. Нет, никакого покушения или иных происков – ему было сто двенадцать, весьма почтенный возраст по любому счету, даже магическому. Сын унаследовал многие способности и тайны своего великого отца. И, пользуясь этим, проклял созданный собственными усилиями колледж, когда его изгнали в ссылку по указанию новых властей. Лет десять никто и не догадывался о наличии проклятия, пока был жив Фридрих. Он умер в возрасте девяноста семи лет, мирно и благопристойно, в окружении потомков. Был похоронен на тихом сельском кладбище.
Через сорок дней после смерти призрак почившего господина ректора с шумом и помпой, сразу после заката солнца, въехал в кабинет нового ректора… И стал во всех делах «помогать» преемнику. Громко давать советы. Править приказы и экзаменационные ведомости. Проверять порядок в студенческом общежитии, изымать из библиотеки и портить бесполезные книги – и так далее. По словам Марка Юнца, упорства живого ректора в борьбе с покойным хватило на две недели. У его заместителя – еще на десять дней. Прочие держались не дольше. Год колледж лихорадило, его дважды переводили в новые здания, но призрак с неизменным успехом вселялся в свежеотремонтированный начальственный кабинет прежде, чем живой владелец помещения.
С тех пор ректором становится только тот, кто выдерживает экзамен у Фридриха фон Гесса. И никакие происки дворцовых магов удачи, приближенных к Вдове, вкупе с ее собственным талантом и усилиями иных специалистов не могут изменить это правило. Покойный ректор вне любых рамок и правил… Я представила себе этого восхитительного призрака – и рассмеялась. По словам Марка Юнца, внешне господин фон Гесс невысок и подвижен. А еще – весьма общителен. Любит обсуждать попойки, проказы и драки, наблюдая за ними. Бессовестно подсказывает студентам, которых считает толковыми. Сводит с ума угрозами разоблачения агентов, присылаемых разными ведомствами для пригляда за опасным колледжем…
Я все еще улыбалась, толкая дверь нашей комнаты. Папа заметил, подмигнул в ответ и снова вернулся к изучению бумаг. Рядом вздыхал Михей. Еще бы! За ночь надо привести записи о запасах в полное соответствие с самими запасами. Пришлось молча юркнуть за шторку, в свой закуток. Саня уже спал – такой день! Я и сама чувствовала, что валюсь с ног. Закрыла глаза и взлетела в сон, как обычно. А чему удивляться? Я ведь, оказывается, птица.
Глава 3
Два цвета удачи Короля
Дарование удачи всякому страждущему без крайней в том потребности и детального рассмотрения запроса есть смертный грех для мага. Сравним он лишь с приучением слабого и безвольного существа к питию водки. Впрочем, и сильных людей отрава зеленого змия и яд незаслуженного успеха способны низвести до состояния ничтожнейшего.
Марк Юнц, ректор высшего столичного магического колледжа Ликры
– Саня, домой! – Звонкий Ленкин голос далеко разнесся по кустистой лощине, укрытой от материнского взгляда розовым вечерним туманом.
Осень уже устала гадать на удачу в погоде, обрывая листья. Сухие, хрустящие листья. Удача – штука странная. Неоднозначная, оттого, наверное, и гадание получается столь длительным и ненадежным. Дождей нет, для путейцев это хорошо. Длинная плеть рельсов в низине изрядно попорчена временем. Работы много, и выполнять ее под ледяным ноябрьским ливнем, переходящим в снегопад, трудно и даже мучительно.
А каково селянам? Хлеб толком не налился, колоски без влаги остались тощими и низкими, яровые во всем Краснохолмском уезде нехороши. Теперь гибнет в сухой земле озимь… После единственного дождика пошла было в рост – и надорвалась, зачахла, сгорбилась. Вдвойне ужасно то, что рядом, на другой стороне насыпи, в нескольких верстах, замокает белолесский овес. Уже и магов звали, и телеграмму в столицу отправляли – нет ответа и нет избавления от напасти с погодой. Удача густа дважды, и оба раза тон ее темен. Селянам остается лишь вздыхать.
Саня взбежал по насыпи, напоследок махнул рукой Олегу, зазывая в гости на вечер, и побрел домой, шаркая подметками по гравию. Приятный звук, отчетливый. К тому же так можно двигаться гораздо медленнее. А домой идти не хочется, там лежат толстенные книги, убивающие одним своим видом. Кто мог предположить полгода назад, чем обернется доброта дедушки Марка? Да все тем же – спорной удачей, полосатой! Что бело для колледжа и полезно для будущего, то черно своей изнанкой, каждодневным трудом. Думал ли он, что придется бороться с нелюбимой математикой? Да ладно бы одна она! Привык, даже нашел интересной – отец помог. Так с лета стало еще хуже: ректор прислал новые учебники и программу занятий. Он, видите ли, полагает, что настоящий маг обязан знать основы медицины и психологии. Так эти «основы» весят килограммов семь! Спасибо Олегу, не предал и не бросил друга. Ловит несчастных лягушек и сам их режет вместе с Саней. Ему даже нравится. Он наспех пролистал самую тоненькую книжку и пришел к выводу, что его отца, погибшего под осыпью гравия, можно было спасти. Если бы в поезде имелся настоящий врач, само собой. Теперь Олег убежден, что такой врач будет. Для людей это жизнь. А вот лягушкам – смерть…
– Уроки сделал? – уточнила мать, указывая на полотенце. – Ведь вижу – не сделал.
– Я сейчас займусь.
– Саня, тебе уже восемь, – строго и серьезно сказала Лена. – Ты дал господину Юнцу слово, даже не спросив моего мнения. И что, твое слово на поверку – пустой звук?
Лена заинтересованно изучила виновато склоненную макушку. Улыбнулась, добавила полполовника борща в большую тарелку. Жаль ведь пацана. Из кожи вон лезет, чтобы выучиться и поступить в настоящий столичный колледж. Ей ли не знать: сын высчитал еще в начале лета, едва получил первые книги, что должен сдать экзамены исключительно на «отлично». Тогда ему выделят стипендию, которой хватит на оплату пробного семестра для Олега в школе при медицинском колледже. Иных возможностей стать врачом у мальчика нет и никогда не будет. Вот и возвращаются оба домой засветло, ограничивая себя в играх. И с утра сидят, и после обеда. Более того, к Королю на ремонтный участок ходят редко, только по необходимости.
– Как Ренка? – спросил Саня, закончив до блеска чистить хлебом опустевшую тарелку. – Нет писем?
– Ты же знаешь, почта будет в конце недели, и никак не раньше, – грустно отозвалась Лена.
За полгода она так и не смогла привыкнуть к отсутствию дочери. Временами потерянно озиралась, словно надеялась разглядеть знакомую тоненькую фигурку. Путалась и ставила на стол лишнюю чашку…
Скрипнула дверь вагона, по коридору медленно и неуверенно прошаркали сапоги Корнея. Машинист шагнул в свою комнату, молча миновал стол и улегся на лавку, отвернувшись лицом к стенке. Тяжело вздохнул, повозился, скорчился поплотнее – и затих. Лена бросила тревожный взгляд, достала покрывало, накинула отцу на ноги, села рядом.
– Неможется тебе? Ноги крутит, дождей ждать? – спросила Лена, осторожно гладя отца по плечу. – Или опять желудок жжет?
– Нечего меня жалеть, – буркнул Корней. – Сдохну – одним паразитом на свете меньше станет. Он кашляет, а у меня ребра ноют. Я-то думал: жилы порвем, после магических безобразий вдвое раньше срока пути восстановим, так Михаилу Семеновичу зачтется, в жизнь пойдет… Так они вона – дешево отделались. А почему? Да потому, что я зачернил ему всю удачу.
Корней натянул покрывало так, чтобы оказаться под ним с головой. Саня испуганно вынырнул из детского закута, глянул на мать: о чем речь? После памятного спасения мага удачи, достойного господина Юнца, в течение месяца возле состава крутились странные люди. Что-то изучали, проверяли, по десять раз прочесывали лес и зарисовывали промоину, близ которой стоял состав, постепенно приводили в порядок путь и продвигались по нему на запад. Наконец, в разгар лета, Михаил Семенович получил толстый конверт, доставленный вестовым из столицы. Его долговое дело пересмотрели, обвинения сняли и даже постановили в полном объеме выплатить жалованье за последние три года службы. Небывало щедрая благодарность, и все ощущали за ней руку мага Юнца.
– Тятя, – жалобно вздохнула Лена, переходя на самый ласковый тон. – Вы не рвите себе сердце. Я знаю, вы за нашего начпоезда самого ректора Юнца просили, в чем тут чернота и злой умысел? Опять же Михаил Семенович рад, к пользе пошла просьба.
– Точно, зови батьку на «вы», как чужого, – то ли попрекнул, то ли посоветовал Корней.
Хотя знал, так его Лена обычно именует, стараясь выказать уважение и порадовать – по традиции юга, откуда происходит ее мама. Дед завозился, сбрасывая покрывало, запутался в нем и расстроился окончательно. Дождавшись, пока дочь поможет сесть и уберет ткань, тяжело махнул рукой. Было видно, что губы его жалко дрожат.
– Донос я написал в зиму, – едва слышно выговорил Корней, глядя на свои руки, мнущие кисет с табаком. – Спьяну, со зла… Все надеялся, что он затеряется, что не заметят и не рассмотрят. А они рассмотрели! Прибыли только что. Курьерская паровая дрезина из самого главного управления. Там, на путях, стоит, в мой паровоз только что не упирается. Три эдаких лощеных столичных хлыща вышли, ни слова никому не молвили и в «семерку» – шасть! При них пакет…
Корней прижал руки к животу и сложился пополам, упираясь лицом в колени, словно прячась от боли. Лена охнула, схватила чашку, наполнила тепловатым старым травяным отваром, упала рядом с отцом на колени:
– Ты отхлебни глоточек, полегчает. А я, дуреха, все гадаю, отчего у тебя язва так расшалилась. Пей, не скрипи зубами. Ну какой из тебя доносчик, прекрати себя корить! Обойдется. Может, они по хорошему поводу, положительному.
– Со светлой удачей в ночь не суются на порог, – безнадежно замотал головой машинист. Кое-как выпил пару глотков и вздохнул чуть свободнее.
– Я Рене говорил про твое письмо, – тихо признался Саня. – Дед, она у нас такая… она непременно всю удачу повернула к светлому. Вот увидишь. И вообще, дядя Миша на хорошем счету, такого одним письмом не перевернуть. Он и работать умеет, и с людьми ладит. Ты ляг, а я сбегаю возле «семерки» покручусь и подслушаю.
Корней не успел ответить. По дощатому полу от ведущих в вагон сходен загремели сапоги – сразу несколько человек уверенной поступью двинулись к дверям комнатки Короля. Первым в проеме появился Михаил Семенович. Он охнул и посторонился, пропуская важного человека в светлом кителе с золотой нашивкой фельдкурьера.
– Вот он и есть Корней Семенович, – сообщил начпоезда, указывая на деда. – Приболел, язва у него. Однако и теперь, как видите, паровоз в полной готовности и исправен, все штатно. Вы уж, очень прошу, еще раз при нем зачтите, хотя бы суть, коротко. Пусть порадуется.
Фельдкурьер – рослый, благообразный мужчина с военной выправкой и модной короткой щеткой бородки на скулах – охотно кивнул. Щелкнул язычком глянцевой папки, великолепно ловким жестом извлек бумагу и стал читать звучным голосом, низким и торжественным:
– «…рассмотрев же совокупность сего письма, полученного нами весьма своевременно, и итогов работы по авральному ремонту путей на дуговой связке Краснохолмье – Шабричи, смогли прийти к следующим ниже выводам. А именно: признать работу ремпоезда налаженной чрезвычайно успешно, инженерные расчеты – исполненными без всяких погрешностей. Сроки же оных работ оценить как исключительно скорые, сие при малом расходе материала, его грамотном подвозе и надлежащей проверке качества. Сверх того, ровность пути и профиль его замечательно хороши.
Учтя указание машиниста Суровкина на состояние здоровья господина Донова и нашу сугубую потребность в инженерных кадрах на южной нитке пути, развиваемой теперь повышенными темпами, предложить указанному инженеру место начальника ремонтного подразделения дороги…»
Курьер убрал листок в папку. Снова звучно щелкнул ее корочками, улыбнулся по-свойски, без казенной холодности и вопросительно глянул на начпоезда:
– Довольно ли? А то витиеватый слог, там на полночи чтения.
– На полночи мы иное дело найдем, – бодро пообещал Михаил Семенович, пробираясь к своему машинисту мимо стола. Сел рядом с Корнеем на лавку: – Как твоя язва? Помешает праздновать? Стол-то уже накрыт, я бы тебе дела сразу передал. До весны далеко, а в зиму всем не до нас… не до вас. Пока поработаешь замначпоезда.
Корней потрясенно закашлялся, мотая головой и с присвистом вдыхая воздух. Если бы не поперхнулся, все в комнате разобрали бы, а не один Саня: дед шептал, что, кроме Ренки, некому эдакую беду перевести в благо. И спасибо ей говорил, смахивая с глаз слезинки. Но удача не подвела – не расслышали опасных для Береники слов. Слезы же сочли нормальной реакцией старика, растроганного успехом своих хлопот. Лена быстро принесла парадную куртку машиниста и накинула отцу на плечи. Михаил Семенович бережно поддержал под левый локоть, помог встать. Фельдкурьер приобнял за правое плечо – и Корнея увели на праздник.
Поздним осенним утром, под нахмуренным, серым небом, готовым в один день превратить затянувшуюся золотую осень в серое предзимье, паровая дрезина дала длинный гудок, прощаясь с «Букашкой», и увезла смущенного эдакой невозможной спешкой Михаила Семеновича в столицу для ознакомления с обязанностями и оформления перевода на юг. На новом месте ему предполагалось передать в подчинение три ремпоезда и дополнительное новое оборудование для укладки путей. Там, на юге, как успел пояснить курьер, совсем подобревший после соленых груздей и клюквенной наливки, особенно важно поставить начальником человека совершенно порядочного и лишенного склонности к воровству.
Слегка пьяный от наливки и еще более от своей невозможной, шальной удачи с переиначенным доносом, дед Корней стоял на рельсе и махал вслед. Многие стояли. Саня забрался на верхние мостки паровоза. Король обнимал Ленку за плечи и громко, развлекая народ, обещал ей слушаться во всем деда, который теперь явный глава семьи и большой начальник. Кочегар Саша обиженно мял кепку и невнятно ругался. Где еще найдется такой славный начпоезда, как Семеныч? И как можно было с ним отправлять Михея, без него ведь совсем тоскливо станет…
– Нельзя было не отправлять, – твердо заверил Корней на правах нового начальника, хотя всего лишь повторял слова Короля, сказанные ночью самому Михею. – Люди на юге попадаются недобрые, а ну возьмутся нашего Семеныча изводить? Тут ему никто лучше Михея не посодействует. Опять же надежное тому досталось место и хлебное: распорядителем при большом начальнике.
– Согнется здоровяк над бумажками, – хихикнул женский голос от края насыпи. – Исчахнет.
– У него Васька растет, освоит грамоту сполна и поможет отцу, – отозвался Корней, после чего обернулся к пестрому собранию: – Ну чего встали? Я теперь туточки главный. И я пока не сказывал, что нынче не работаем, а праздник устраиваем.
– А мы догадливые, – буркнул кто-то из мужиков, улыбаясь.
– Тогда вон к Королю стройтесь, он вам даст указания, – велел Корней, глядя на зятя сверху вниз, начальственно, но без прежней желчной обиды. – Он ведь у нас ремонтной бригадой правит.
И покатилась жизнь по тем же путям северной ветки железной дороги не хуже прежнего. Выпал снег, ударили морозы, что сделало движение на магистрали более редким. Ремонты стали спокойными, неспешными. И оттого, что трудно работать в зиму, и потому, что время есть, «окна» в расписании велики. Довольно часто удается полностью вывести из общей схемы движения участок пути на весь срок его восстановления, сохраняя движение по второй нитке общей насыпи. Для Корнея работа замначпоезда была тяжела, но ему помогала запасливость склонного мыслить на перспективу Михаила Семеновича, заготовившего планы на сезон. Еще бывший начпоезда передал Королю свои записи и расчеты по прежним ремонтам – типовым, как он сказал. Разбирая их, дед Корней наконец-то научился без ехидства и обиды общаться с Королем и сполна оценил его цепкий ум. Поверил, что зять вовсе не мечтает загрести себе все почести, а его насмешливая манера – не в обиду и без затаенной злобы. И лихость его не так сильно похожа на воровскую, как казалось прежде.
«Букаш» пыхтел, выдыхал пар то в снежно-серое небо, плотно укутанное тучами, то в голубое сияние морозного дня, сверкал начищенной медью отделки под белым холодным солнцем и тащил поезд на север, до самого конца длинного участка. Затем, после перецепки и загрузки материалами на большой станции, назад, на юг, этим ускоряя для своих пассажиров приход весны.
Когда синева неба обрела легкость и глубину, а солнышко разогрелось и наловчилось взбегать все выше на небосвод, пришло первое тепло. Растопило сугробы, помогло наполнить любимую Ленину чашечку, используемую в качестве вазы, свежими подснежниками. Король усердно набирал самые красивые – белые мелкие, крупные пушистые синие с золотистыми бархатными тычинками, нежные и трогательные бледно-розовые. Лесная зелень густела и наполняла воздух совсем уже летним уверенным шумом. Пришло время сменить подснежники на ландыши. Вечером они особенно густо и сладко пахли, наполняя тихой радостью уюта всю комнату.
– «…Пансион у нас замечательный, хоть и строгий. За ворота выпускают только в выходные, и то днем, на оговоренное время и не поодиночке… – Лена упрямо читала письмо от дочери сама, желая получать столь важные слова напрямую, вместе с настроением, водившим руку и оставившим след, пусть малый, в почерке и стиле. – …Моя подружка Тома – чудо, она с виду хрупкая и по здоровью слабенькая, но человек в душе толковый, неломучий…»