Страница:
все, что угасло, как детские сны...
Да не померкнут в лукавом забвении
гении нашей кровавой вины!
И, растворяясь по капельке в воздухе,
может, когда-нибудь выйдут на свет
сладость раскаянья, слезы и отзвуки боли,
которым названия нет.
* * *
Теперь уж снега не оставят,
теперь уж они навсегда,
и летние бредни растают
в морозном пару навсегда.
Тот замысел первоначальный
потухнет, отброшенный вспять,
и вы вашей ручкой печальной
не сможете грядку вскопать.
Не будет ни киндзы, ни лука.
Повянут, взойти не успев...
И эта вселенская мука
страшнее, чем ярость и гнев.
Как это не к месту, некстати:
апрель, а земля в серебре!
Вы только вглядитесь, представьте,
что значим мы в этой игре?
В январские шубы одеться?
Все вспомнить и вновь повторить?.
Когда бы хоть облик гвардейца,
так было б о чем говорить.
Но вам не поможет оковы
разбить до скончания лет
мой праведный, мой бестолковый,
беспомощный мой силуэт.
* * *
Лицо у завистника серое с желтым оттенком,
поэтому он благодарен житейским потемкам,
где цвет этот странный как будто размазан по стенкам,
ну чтоб поприличнее, что ли, пробиться к потомкам...
* * *
Пока он писал о России,
не мысля потрафить себе,
его два крыла возносили,
два праведных знака в судьбе.
Когда же он стал "патриотом"
и вдруг загордился собой,
он думал, что слился с народом,
а вышло -- смешался с толпой.
* * *
Я в раю, где уют и улыбки,
и поклоны, и снова уют,
где не бьют за былые ошибки --
за мытарства хвалу воздают.
Как легко мне прощенье досталось!
Так, без пропуска, так, налегке...
То ли стража у врат зазевалась,
то ли шторм был на Стиксе-реке,
то ли стар тот Харон в своей лодке,
то ли пьян как трактирный лакей...
"Это хто ж там, пугливый и кроткий?
Не тушуйся, все будет о'кей.
Не преминем до места доставить,
в этом я побожиться могу...
Но придется гитару оставить
в бывшей жизни, на том берегу.
И претензии к бывшему миру,
и дорогу обратно домой..."
И сулил мне то арфу, то лиру,
то свирель с золотою каймой.
Но заласканный сладостным бредом,
дней былых позабыть не могу:
то ли продал кого, то ли предал,
то ли выдал на том берегу.
* * *
Украшение жизни моей:
засыпающих птиц перепалка,
роза, сумерки, шелест ветвей
и аллеи Саксонского парка.
И не горечь за прошлые дни,
за нехватку любови и ласки...
Все уходит: и боль, и огни,
и недолгий мой полдень варшавский.
* * *
Русские принесли Польше много зла,
и я их язык презираю...
Анонимная записка из зала
"Язык не виноват, -- заметил пан Ольбрыхский, --
все создает его неповторимый лик:
базарной болтовни обсевки и огрызки,
и дружеский бубнеж, и строки вечных книг.
Сливаются в одно слова и подголоски,
и не в чем упрекать Варшаву и Москву...
Виновен не язык, а подлый дух холопский --
варшавский ли, московский -- в отравленном мозгу.
Когда огонь вражды безжалостней и круче,
и нож дрожит в руке, и в прорезь смотрит глаз,
при чем же здесь язык,
великий и могучий,
вместилище любви и до и после нас?"
* * *
Лучше безумствовать в черной тоске,
чем от прохожих глаза свои прятать.
Лучше в Варшаве грустить по Москве,
чем на Арбате по прошлому плакать...
* * *
Не пробуй этот мед: в нем ложка дегтя.
Чего не заработал -- не проси.
Не плюй в колодец. Не кичись. До локтя
всего вершок -- попробуй укуси.
Час утренний -- делам, любви -- вечерний,
раздумьям -- осень, бодрости -- зима...
Весь мир устроен из ограничений,
чтобы от счастья не сойти с ума.
* * *
Поверившие в сны крамольные,
владельцы злата и оков,
наверно, что-то проворонили
во тьме растаявших веков.
И как узнать, что там за окнами?
Какой у времени расчет?
Лишь дрожь в душе, и плечи согнуты,
и слезы едкие -- со щек.
Но эти поздние рыдания
нас убеждают неспроста,
что вечный мир спасут страдания,
а не любовь и красота.
* * *
Пока от вранья не отвыкнем
традиции древней назло,
покуда не всхлипнем, не вскрикнем:
куда это нас занесло?!
Пока покаянного слова
не выдохнет впалая грудь,
придется нам снова и снова
холопскую лямку тянуть.
* * *
В карету прошлого сажусь. Друзья в восторге.
Окрестный люд весь двор заполонил.
Тюльпаны в гривах вороной четверки,
и розу кучер к шляпе прицепил.
С улыбкою я слышу из-за шторки
ликующий шумок скороговорки...
Не понимаю: чем я угодил?
Как будто хлынул свет во все каморки,
которыми кишат еще задворки,
как прошлого неповторимый жест...
Не понимаю сути сих торжеств.
Я что хочу? В минувший век пробраться.
Быть может, там -- секреты бытия,
что так бездарно в канувшем таятся
и без которых нынче жалок я.
Вот и рискую. А куда деваться?
И обойдусь, такое может статься,
без ваших правд и вашего вранья.
Как просто все! Чего же тут бояться?
И визы ведь не нужно добиваться
и всяких циркуляров, и словес,
пожалованных будто бы с небес.
Мы трогаемся. Тут же ироничный,
глумливый хор арбатский слышен вслед.
Как понимать? На мне костюм приличный,
не под судом, долгов как будто нет.
Я здесь рожден, я баловень столичный,
к мытарствам и к хуле давно привычный...
Не понимаю: чем я застю свет?
Кому мешает мой поступок личный?
Чей шепоток несется фанатичный,
что мне, мол, не уехать далеко?..
Не понимаю: едется легко.
Откинувшись, я еду по бульварам,
Пречистенке, Никитской и Сенной.
Вот дворник с запотевшим самоваром,
а вот субботний митинг у пивной,
где некто норовит надраться даром.
Его городовой порочит с жаром,
а барышня обходит стороной.
Попахивает анекдотцем старым
с папашей-недотепой и гусаром...
И в этот водевильный ералаш
въезжает мой стерильный экипаж.
Стоит июль безветренный и знойный,
на козлах кучер головой поник,
Мясницкою плетется скот убойный
(народ не только баснями велик).
Виновного в тюрьму ведет конвойный,
и оба лучшей участи достойны,
но каждый к этой участи привык.
Прошла война, грядут другие войны,
их воспевает бардов хор нестройный,
героев прославляя имена
все те же, что и в наши времена.
Минувшее мне мнится водевильным,
крикливым, как пасхальное яйцо,
под ярмарочным гримом, под обильным,
лубочное блестит его лицо.
Потряхивая бутафорским, пыльным
отрепьем то военным, то цивильным,
комедиант взбегает на крыльцо
и голосом глухим и замогильным
с каким-то придыханием бессильным
вещает вздор, сивухою томим...
Минувшее мне видится таким.
И все-таки я навзничь пораженным
не падаю. Не проявляю прыть.
На всем пути, в былое протяженном,
Америки, я вижу, не открыть.
И не каким-то городским пижоном,
а путником, в раздумья погруженным,
я продолжаю потихоньку плыть;
все тем же завсегдатаем прожженным,
картинками из быта окруженным...
Кого-то, знать, их правда потрясла,
но не меня. Я не из их числа.
И вижу, ба, знакомые все лица
и речи, и грехи из года в год!
В одежке, может, малая крупица
нас различает -- прочее не в счет.
Так стоило ли в даль сию тащиться,
чтоб выведать, в чем разница таится?
Уж эта ловля блох из рода в род!..
Куда течешь, ленивая столица?
Успел уже и кучер притомиться:
он в этом разбирается весьма,
хоть не учил ни счета, ни письма.
Отбив бока и с привкусом отравы
во рту, я поздно начал понимать:
для поисков мифической державы
вояжи ни к чему предпринимать:
итоги их, как водится, лукавы,
а за пределы выходить заставы --
ну разве что суставы поразмять.
Дворовые пророчества, вы правы:
я жертвой пал совсем пустой забавы,
с которой с детства кем --то связан был..
Движение я переоценил!
"Дай Бог", -- я говорил и клялся Богом,
"Бог с ним", -- врага прощая, говорил
так, буднично и невысоким слогом,
так, между дел, без неба и без крыл.
Я был воспитан в атеизме строгом.
Перед церковным не вздыхал порогом,
но то, что я в вояже том открыл,
скитаясь по минувшего дорогам,
заставило подумать вдруг о многом.
Не лишним был раздумий тех итог:
пусть Бога нет, но что же значит Бог?
Гармония материи и духа?
Слияние мечты и бытия?
Пока во мне все это зреет глухо,
я глух и нем, и неразумен я.
Лишь шум толпы влетает в оба уха.
И как тут быть? Несовершенство слуха?
А прозорливость гордая моя?
Как шепоток, когда в гортани сухо,
как в просторечьи говорят: "непруха"...
А Бог, на все взирающий в тиши, --
гармония пространства и души.
Скорей назад, покуда вечер поздний
движенья моего не перекрыл!
И там и здесь -- одни и те же козни,
добро и зло, и пагубность чернил,
кровавой сечи шум и запах розни,
хотя неумолимей и серьезней,
но тот же, тот же, что и прежде был...
И всякий день, то знойный, то морозный,
нам предстает судьбою нашей грозной.
История нам кажется дурной.
А сами мы?.. А кто тому виной?..
И в наши дни, да и в минувшем веке,
как это парадоксом ни зови,
все те же страсти бьются в человеке:
в его мозгу и в жестах, и в крови.
Всех нас ведет путеводитель некий,
он сам приподымает наши веки,
и нас сжигает то огонь любви,
а то страданье о родимом бреге,
то слепота от сытости и неги...
А то вдруг распояшется толпа,
откинув чубчик праздничный со лба.
...Чем тягостней кареты продвиженье,
тем кажется напраснее езда.
Печально распалять воображенье,
но расслаблять не стоит повода.
Крушение надежд -- не пораженье,
и наших лиц святое выраженье,
авось, не исказится от стыда.
Стакан вина снимает напряженье...
Как сладостно к пенатам возвращенье!
Да не покинем дома своего,
чтоб с нами не случилось ничего.
* * *
Кто из поэтов не хочет быть новатором! Особенно в пору, когда для
новаторства открыты все пути. И вот уже смелость художественного поиска
выражается в демонстративном пренебрежении к знакам препинания: точкам,
запятым и т. д. Вероятно, иным кажется: выкорчуй эти проклятые запятые, как
сорняки, и стих расцветет, заблагоухает, словно цветок. Итак, ликвидировать
запятые -- и точка!
Думается мне, "новаторство" подобного рода возникает тогда, когда
сказать читателю нечего. И невдомек искателям "суперноваций", что предмет
искусства -- это не карьер, полезные ископаемые которого могут в какой-то
момент иссякнуть совсем. Сила жизни -- в ее бесконечной мудрой
самообновля-емости. Художник-старатель, обладающий повышенной чуткостью к
движению бытия, всегда найдет драгоценные крупицы нового там, где
посредственность, стремящаяся к сиюминутному успеху, старается вмиг схватить
золотой слиток.
Вот такие мысли возникли у меня при чтении новой книги Булата Окуджавы.
Стихи его как будто просты и непритязательны. Но про него, пожалуй, не
скажешь словами нашего гениального современника: "в конце нельзя не впасть,
как в ересь, в неслыханную простоту". Мне кажется, Б. Окуджава и начал прямо
"с конца", с этой "ереси" и продолжает ей быть верным всегда.
Как-то, когда зашла речь о модном в некоторых кругах постмодернизме,
поэт обмолвился: "Термины тут вовсе ни при чем. Главное, чтоб был талант".
В словах его, клянусь, не было ни доли гордыни. Человек он удивительно
скромный, и грандиозная слава, похоже, ему даже мешает. С каким смущением
воспринимал он приветствия знаменитостей на торжествах по случаю своего
70-летия. Что же до заключительного слова юбиляра, то оно вообще было
уникальным. Смущенный, он как бы насильно был вытолкнут бурей юбилея на
середину сцены. Поблагодарил всех разом и обронил в заключение: "Простите,
но все это мне глубоко чуждо". И виновато развел руками.
Сряд ли случайно книга, вбирающая в себя прежде всего новые
произведения, написанные совсем недавно (но также и родившиеся ранее, но не
опубликованные пока), начинается стихотворением "Нынче я живу
отшельником,/меж осинником и ельником". Так сказать, вдали от мирской суеты,
от шума городского...
От шума городского? Позвольте, а как же "Арбат-- мой дом"!? Ведь
Окуджава издавна сыскал себе известность как поэт города и город его --а это
не только Москва, но и Париж, Варшава, Лондон, акварельные образы которых
встают со страниц книги,-- не подавляет человека. Как тут не вспомнить хотя
бы троллейбус, последний, случайный, который, снимает боль, "что скворчонком
стучала в виске"?
Да, были времена, когда боль излечивала такая вот поездка. Но, похоже,
для нынешних жестких времен нужны новые лекарства. Добрая, человеколюбивая
муза Окуджавы посуровела. Словно бы ушла в себя, не видя в окружающем мире
той моральной опоры, на которой основывалась раньше. "Ничего, что поздняя
поверка./ /Все, что заработал, то твое./Жалко лишь, что родина померкла,/что
бы там ни пели про нее". "Ребята, нас предали снова". "Вымирает мое
поколение..."
Мотив неизбежного ухода, включение образов античной мифологии (река
Стикс, Харон, перевозящий "на ту сторону") усиливают драматическое звучание
многих стихов. Трагической силы этот мотив, естественно, достигает в том
случае, когда уход незаурядной личности явно преждевремен и связан с
обстоятельствами непримиримой борьбы в обществе ("Памяти Алеся Адамовича").
Да, но как все-таки с отшельничеством? И было ли оно, если в прямом, не
иносказательном смысле уединившись от друзей, поэт постоянно носит их образы
в своем сердце? В новой книге, как и прежде, много стихов "адресных": В.
Некрасову и Д. Самойлову, И. Лиснянской и Р. Рождественскому, Ю. Мориц и Б.
Чичибабину, пану Ольбрыхскому...
Трезво глядя в глаза суровой правде жизни, лирический герой ни на
минуту не может выключиться из атмосферы катастрофического кризиса,
охватившего страну.
В книге удивительно сочетаются самые разнообразные жанровые и стилевые
разновидности лирики: пейзажная сменяется медитативной, гражданская
чередуется с интимной, чеканная четкость афоризма соседствует с мягкой
ироничной доверительностью чисто разговорно-бытовых оборотов ("меня удручают
размеры страны проживания")...
Я уже обмолвился вначале о том, что немало в книге стихов печальных,
связанных с предощущением ухода, смены поколений. Но гораздо больше все-таки
других. Тех, в которых находит отражение продесс самоуглубления личности,
нарастания нравственной требовательности к себе. Мне кажется, в сфере этой
интеллектуальной лирики поэт добивается наибольшего успеха.
Во мне давно уже бродило несогласие с полушутливым высказыванием самого
Пушкина о том, что проза требует мысли и мысли, а поэзия, прости господи,
должна быть глуповата. Гораздо раньше английский поэт Мэтью Прайор не без
ехидства заметил: "Поэзия глупа. В суждении таком/Есть много истины, но не
забудь при этом,/ Что не всегда дурак рождается поэтом./Он может быть и
просто дураком".
Мысли и мысли требует прежде всего поэзия! Только не формул, не
силлогизмов, не скучных назиданий. Результатов исканий духа человеческого,
прорывающегося per aspera ad astra ("Сегодня утром уж в который раз", "В
старинном зеркале стенном", "Что есть полоски бересты?", "Весь в туманах
житухи вчерашней" ). Как, к примеру, не согласиться с поэтом нам, сполна
ощутившим "это сладкое слово свобода" -- после десятилетий несвободы:
Час утренний--делам, любви--вечерний,
раздумьям--осень, бодрости--зима...
Весь мир устроен из ограничений,
чтобы от счастья не сойти с ума.
Сборник можно назвать книгой поэтических миниатюр, но завершается она
неожиданно небольшой поэмой "В карете прошлого". Написанная с изящной
непринужденностью, всей своей стилистикой как бы воскрешая мир упорядоченной
старины (и этим родственная исторической прозе поэта), она снимает тягостную
напряженность раздумий о настоящем. И заставляет примириться с мыслью о том,
что другого настоящего нет и, увы, пока быть не может. Тем самым косвенно
подтверждается идея ответственности каждого перед другими (соседями по шару
земному), но прежде всего перед самим собой, перед своей совестью.
Ну, и в заключение этих кратких заметок еще раз об отшельничестве. Если
прочитать открывающее книгу стихотворение повнимательней, то обязательно
обратим внимание на такое место: "сын безделья и труда". Ну, насчет безделья
-- это не главное, хотя как же в России без него? А касательно труда... Как
говорится, тут-то собака и зарыта. Вот это как раз то, на что творческая
личность просто обречена. А в результате такой, от Бога, внутренней
"обреченности" рождаются настоящие творения искусства.
"Нынче я живу отшельником...".................... 5
"Понедельник, после вторник..."................... . 6
"Часики бьют так задумчиво..." .................... 7
"Я горой за сюжетную прозу...".................... 8
"К сожалению, все отцветает..."..................... 9
"Дальний звук городского романса "................ 10
"Возражение -- не спор..."........................ 11
"Кабы ведать о том, кабы знать...".................. 12
"Пока еще жизнь не погасла...".................... 13
"Если б можно было тихо умереть..."................ 14
"Проснется ворон молодой..."...................... 15
"Наша жизнь -- это зал ожидания..."................ 16
"И ты, который так угрюм, и ты, что праздничен. "... 17
"Мой мальчик, нанося обиды...".................... 18
Большая перемена............................... 19
"На углу у гастронома...".......................... 20
"Ребята, нас вновь обманули..." .................... 22
"Мой брат по перьям и бумаге..."................... 23
"Воспитанным кровавою судьбой..."................. 24
"Я живу в ожидании краха..."...................... 25
"Дома лучше (что скрывать?)...".................... 26
"Красный снегирь на июньском суку...".............. 27
"Корабль нашей жизни..."......................... 28
Памяти Бориса Чичибабина....................... 29
Утро.......................................... 30
"Смилуйся, быстрое Время..."...................... 31
"Арбата больше нет: растаял, словно свеченька..."...... 32
"Раз и два...".................................. 33
"Мой дом под крышей черепичной..." ............... 34
"Становлюсь сентиментальным..." .................. 35
"Силуэт мой будничный хмурится..."................ 36
"Что есть полоски бересты..."...................... 37
"Тщеславие нас всех подогревает..."................. 38
Обольщение................................... 39
"Малиновка свистнет и тут же замрет..."............. 40
"Меня удручают размеры страны проживания..."...... 41
"Сегодня утром уж в который раз..."............... 42
В альбом...................................... 43
"Вымирает мое поколение..." ...................... 44
"Вот Тюрингии столица..." ........................ 45
"Мгновенна нашей жизни повесть..."................ 46
"Вот постарел, и стало холодно..." .................. 47
Отъезд........................................ 48
"Тянется жизни моей карнавал..." .................. 50
Новая Англия.................................. 51
"Вот какое нынче время..."........................ 52
"Давайте чашу высечем хрустальную...".............. 53
"На почве страха и тоски...."....................... 54
Перед витриной................................ 55
"Весь в туманах житухи вчерашней..."............... 57
"Среди стерни и незабудок..."...................... 58
"Мы стоим с тобой в обнимку возле Сены...".......... 59
"Впереди идет сержант..."......................... 60
Шестидесятники Варшавы........................ 61
Памяти Льва Гинзбурга........................... 63
"Пора уже не огорчаться..." ....................... 65
"Вот Король уехал на войну. Он Москву покинул..." .... 66
"Ничего, что поздняя поверка..." ................... 67
Свадебное фото................................ 68
Памяти Алеся Адамовича......................... 69
"Был Лондон предо мной. А нынче вновь все то же..." . . 70
"Мне русские милы из давней прозы...".............. 71
"А вот Резо -- король марионеток..."................ 73
Памяти Давида Самойлова........................ 74
"Теперь уж снега не оставят..." .................... 75
"Лицо у завистника серое с желтым оттенком..."....... 77
"Пока он писал о России..." ....................... 78
"Я в раю, где уют и улыбки..."..................... 79
"Украшение жизни моей..." ....................... 81
Мнение пана Ольбрыхского....................... 82
"Лучше безумствовать в черной тоске..."............. 83
Не пробуй этот мед: в нем ложка дегтя..."........... 84
"Поверившие в сны крамольные..." ................. 85
"Пока от вранья не отвыкнем...".................... 86
В карете прошлого.............................. 87
В. Баранов. Виновата ли запятая,
или Ересь неслыханной простоты .................. 97
Да не померкнут в лукавом забвении
гении нашей кровавой вины!
И, растворяясь по капельке в воздухе,
может, когда-нибудь выйдут на свет
сладость раскаянья, слезы и отзвуки боли,
которым названия нет.
* * *
Теперь уж снега не оставят,
теперь уж они навсегда,
и летние бредни растают
в морозном пару навсегда.
Тот замысел первоначальный
потухнет, отброшенный вспять,
и вы вашей ручкой печальной
не сможете грядку вскопать.
Не будет ни киндзы, ни лука.
Повянут, взойти не успев...
И эта вселенская мука
страшнее, чем ярость и гнев.
Как это не к месту, некстати:
апрель, а земля в серебре!
Вы только вглядитесь, представьте,
что значим мы в этой игре?
В январские шубы одеться?
Все вспомнить и вновь повторить?.
Когда бы хоть облик гвардейца,
так было б о чем говорить.
Но вам не поможет оковы
разбить до скончания лет
мой праведный, мой бестолковый,
беспомощный мой силуэт.
* * *
Лицо у завистника серое с желтым оттенком,
поэтому он благодарен житейским потемкам,
где цвет этот странный как будто размазан по стенкам,
ну чтоб поприличнее, что ли, пробиться к потомкам...
* * *
Пока он писал о России,
не мысля потрафить себе,
его два крыла возносили,
два праведных знака в судьбе.
Когда же он стал "патриотом"
и вдруг загордился собой,
он думал, что слился с народом,
а вышло -- смешался с толпой.
* * *
Я в раю, где уют и улыбки,
и поклоны, и снова уют,
где не бьют за былые ошибки --
за мытарства хвалу воздают.
Как легко мне прощенье досталось!
Так, без пропуска, так, налегке...
То ли стража у врат зазевалась,
то ли шторм был на Стиксе-реке,
то ли стар тот Харон в своей лодке,
то ли пьян как трактирный лакей...
"Это хто ж там, пугливый и кроткий?
Не тушуйся, все будет о'кей.
Не преминем до места доставить,
в этом я побожиться могу...
Но придется гитару оставить
в бывшей жизни, на том берегу.
И претензии к бывшему миру,
и дорогу обратно домой..."
И сулил мне то арфу, то лиру,
то свирель с золотою каймой.
Но заласканный сладостным бредом,
дней былых позабыть не могу:
то ли продал кого, то ли предал,
то ли выдал на том берегу.
* * *
Украшение жизни моей:
засыпающих птиц перепалка,
роза, сумерки, шелест ветвей
и аллеи Саксонского парка.
И не горечь за прошлые дни,
за нехватку любови и ласки...
Все уходит: и боль, и огни,
и недолгий мой полдень варшавский.
* * *
Русские принесли Польше много зла,
и я их язык презираю...
Анонимная записка из зала
"Язык не виноват, -- заметил пан Ольбрыхский, --
все создает его неповторимый лик:
базарной болтовни обсевки и огрызки,
и дружеский бубнеж, и строки вечных книг.
Сливаются в одно слова и подголоски,
и не в чем упрекать Варшаву и Москву...
Виновен не язык, а подлый дух холопский --
варшавский ли, московский -- в отравленном мозгу.
Когда огонь вражды безжалостней и круче,
и нож дрожит в руке, и в прорезь смотрит глаз,
при чем же здесь язык,
великий и могучий,
вместилище любви и до и после нас?"
* * *
Лучше безумствовать в черной тоске,
чем от прохожих глаза свои прятать.
Лучше в Варшаве грустить по Москве,
чем на Арбате по прошлому плакать...
* * *
Не пробуй этот мед: в нем ложка дегтя.
Чего не заработал -- не проси.
Не плюй в колодец. Не кичись. До локтя
всего вершок -- попробуй укуси.
Час утренний -- делам, любви -- вечерний,
раздумьям -- осень, бодрости -- зима...
Весь мир устроен из ограничений,
чтобы от счастья не сойти с ума.
* * *
Поверившие в сны крамольные,
владельцы злата и оков,
наверно, что-то проворонили
во тьме растаявших веков.
И как узнать, что там за окнами?
Какой у времени расчет?
Лишь дрожь в душе, и плечи согнуты,
и слезы едкие -- со щек.
Но эти поздние рыдания
нас убеждают неспроста,
что вечный мир спасут страдания,
а не любовь и красота.
* * *
Пока от вранья не отвыкнем
традиции древней назло,
покуда не всхлипнем, не вскрикнем:
куда это нас занесло?!
Пока покаянного слова
не выдохнет впалая грудь,
придется нам снова и снова
холопскую лямку тянуть.
* * *
В карету прошлого сажусь. Друзья в восторге.
Окрестный люд весь двор заполонил.
Тюльпаны в гривах вороной четверки,
и розу кучер к шляпе прицепил.
С улыбкою я слышу из-за шторки
ликующий шумок скороговорки...
Не понимаю: чем я угодил?
Как будто хлынул свет во все каморки,
которыми кишат еще задворки,
как прошлого неповторимый жест...
Не понимаю сути сих торжеств.
Я что хочу? В минувший век пробраться.
Быть может, там -- секреты бытия,
что так бездарно в канувшем таятся
и без которых нынче жалок я.
Вот и рискую. А куда деваться?
И обойдусь, такое может статься,
без ваших правд и вашего вранья.
Как просто все! Чего же тут бояться?
И визы ведь не нужно добиваться
и всяких циркуляров, и словес,
пожалованных будто бы с небес.
Мы трогаемся. Тут же ироничный,
глумливый хор арбатский слышен вслед.
Как понимать? На мне костюм приличный,
не под судом, долгов как будто нет.
Я здесь рожден, я баловень столичный,
к мытарствам и к хуле давно привычный...
Не понимаю: чем я застю свет?
Кому мешает мой поступок личный?
Чей шепоток несется фанатичный,
что мне, мол, не уехать далеко?..
Не понимаю: едется легко.
Откинувшись, я еду по бульварам,
Пречистенке, Никитской и Сенной.
Вот дворник с запотевшим самоваром,
а вот субботний митинг у пивной,
где некто норовит надраться даром.
Его городовой порочит с жаром,
а барышня обходит стороной.
Попахивает анекдотцем старым
с папашей-недотепой и гусаром...
И в этот водевильный ералаш
въезжает мой стерильный экипаж.
Стоит июль безветренный и знойный,
на козлах кучер головой поник,
Мясницкою плетется скот убойный
(народ не только баснями велик).
Виновного в тюрьму ведет конвойный,
и оба лучшей участи достойны,
но каждый к этой участи привык.
Прошла война, грядут другие войны,
их воспевает бардов хор нестройный,
героев прославляя имена
все те же, что и в наши времена.
Минувшее мне мнится водевильным,
крикливым, как пасхальное яйцо,
под ярмарочным гримом, под обильным,
лубочное блестит его лицо.
Потряхивая бутафорским, пыльным
отрепьем то военным, то цивильным,
комедиант взбегает на крыльцо
и голосом глухим и замогильным
с каким-то придыханием бессильным
вещает вздор, сивухою томим...
Минувшее мне видится таким.
И все-таки я навзничь пораженным
не падаю. Не проявляю прыть.
На всем пути, в былое протяженном,
Америки, я вижу, не открыть.
И не каким-то городским пижоном,
а путником, в раздумья погруженным,
я продолжаю потихоньку плыть;
все тем же завсегдатаем прожженным,
картинками из быта окруженным...
Кого-то, знать, их правда потрясла,
но не меня. Я не из их числа.
И вижу, ба, знакомые все лица
и речи, и грехи из года в год!
В одежке, может, малая крупица
нас различает -- прочее не в счет.
Так стоило ли в даль сию тащиться,
чтоб выведать, в чем разница таится?
Уж эта ловля блох из рода в род!..
Куда течешь, ленивая столица?
Успел уже и кучер притомиться:
он в этом разбирается весьма,
хоть не учил ни счета, ни письма.
Отбив бока и с привкусом отравы
во рту, я поздно начал понимать:
для поисков мифической державы
вояжи ни к чему предпринимать:
итоги их, как водится, лукавы,
а за пределы выходить заставы --
ну разве что суставы поразмять.
Дворовые пророчества, вы правы:
я жертвой пал совсем пустой забавы,
с которой с детства кем --то связан был..
Движение я переоценил!
"Дай Бог", -- я говорил и клялся Богом,
"Бог с ним", -- врага прощая, говорил
так, буднично и невысоким слогом,
так, между дел, без неба и без крыл.
Я был воспитан в атеизме строгом.
Перед церковным не вздыхал порогом,
но то, что я в вояже том открыл,
скитаясь по минувшего дорогам,
заставило подумать вдруг о многом.
Не лишним был раздумий тех итог:
пусть Бога нет, но что же значит Бог?
Гармония материи и духа?
Слияние мечты и бытия?
Пока во мне все это зреет глухо,
я глух и нем, и неразумен я.
Лишь шум толпы влетает в оба уха.
И как тут быть? Несовершенство слуха?
А прозорливость гордая моя?
Как шепоток, когда в гортани сухо,
как в просторечьи говорят: "непруха"...
А Бог, на все взирающий в тиши, --
гармония пространства и души.
Скорей назад, покуда вечер поздний
движенья моего не перекрыл!
И там и здесь -- одни и те же козни,
добро и зло, и пагубность чернил,
кровавой сечи шум и запах розни,
хотя неумолимей и серьезней,
но тот же, тот же, что и прежде был...
И всякий день, то знойный, то морозный,
нам предстает судьбою нашей грозной.
История нам кажется дурной.
А сами мы?.. А кто тому виной?..
И в наши дни, да и в минувшем веке,
как это парадоксом ни зови,
все те же страсти бьются в человеке:
в его мозгу и в жестах, и в крови.
Всех нас ведет путеводитель некий,
он сам приподымает наши веки,
и нас сжигает то огонь любви,
а то страданье о родимом бреге,
то слепота от сытости и неги...
А то вдруг распояшется толпа,
откинув чубчик праздничный со лба.
...Чем тягостней кареты продвиженье,
тем кажется напраснее езда.
Печально распалять воображенье,
но расслаблять не стоит повода.
Крушение надежд -- не пораженье,
и наших лиц святое выраженье,
авось, не исказится от стыда.
Стакан вина снимает напряженье...
Как сладостно к пенатам возвращенье!
Да не покинем дома своего,
чтоб с нами не случилось ничего.
* * *
Кто из поэтов не хочет быть новатором! Особенно в пору, когда для
новаторства открыты все пути. И вот уже смелость художественного поиска
выражается в демонстративном пренебрежении к знакам препинания: точкам,
запятым и т. д. Вероятно, иным кажется: выкорчуй эти проклятые запятые, как
сорняки, и стих расцветет, заблагоухает, словно цветок. Итак, ликвидировать
запятые -- и точка!
Думается мне, "новаторство" подобного рода возникает тогда, когда
сказать читателю нечего. И невдомек искателям "суперноваций", что предмет
искусства -- это не карьер, полезные ископаемые которого могут в какой-то
момент иссякнуть совсем. Сила жизни -- в ее бесконечной мудрой
самообновля-емости. Художник-старатель, обладающий повышенной чуткостью к
движению бытия, всегда найдет драгоценные крупицы нового там, где
посредственность, стремящаяся к сиюминутному успеху, старается вмиг схватить
золотой слиток.
Вот такие мысли возникли у меня при чтении новой книги Булата Окуджавы.
Стихи его как будто просты и непритязательны. Но про него, пожалуй, не
скажешь словами нашего гениального современника: "в конце нельзя не впасть,
как в ересь, в неслыханную простоту". Мне кажется, Б. Окуджава и начал прямо
"с конца", с этой "ереси" и продолжает ей быть верным всегда.
Как-то, когда зашла речь о модном в некоторых кругах постмодернизме,
поэт обмолвился: "Термины тут вовсе ни при чем. Главное, чтоб был талант".
В словах его, клянусь, не было ни доли гордыни. Человек он удивительно
скромный, и грандиозная слава, похоже, ему даже мешает. С каким смущением
воспринимал он приветствия знаменитостей на торжествах по случаю своего
70-летия. Что же до заключительного слова юбиляра, то оно вообще было
уникальным. Смущенный, он как бы насильно был вытолкнут бурей юбилея на
середину сцены. Поблагодарил всех разом и обронил в заключение: "Простите,
но все это мне глубоко чуждо". И виновато развел руками.
Сряд ли случайно книга, вбирающая в себя прежде всего новые
произведения, написанные совсем недавно (но также и родившиеся ранее, но не
опубликованные пока), начинается стихотворением "Нынче я живу
отшельником,/меж осинником и ельником". Так сказать, вдали от мирской суеты,
от шума городского...
От шума городского? Позвольте, а как же "Арбат-- мой дом"!? Ведь
Окуджава издавна сыскал себе известность как поэт города и город его --а это
не только Москва, но и Париж, Варшава, Лондон, акварельные образы которых
встают со страниц книги,-- не подавляет человека. Как тут не вспомнить хотя
бы троллейбус, последний, случайный, который, снимает боль, "что скворчонком
стучала в виске"?
Да, были времена, когда боль излечивала такая вот поездка. Но, похоже,
для нынешних жестких времен нужны новые лекарства. Добрая, человеколюбивая
муза Окуджавы посуровела. Словно бы ушла в себя, не видя в окружающем мире
той моральной опоры, на которой основывалась раньше. "Ничего, что поздняя
поверка./ /Все, что заработал, то твое./Жалко лишь, что родина померкла,/что
бы там ни пели про нее". "Ребята, нас предали снова". "Вымирает мое
поколение..."
Мотив неизбежного ухода, включение образов античной мифологии (река
Стикс, Харон, перевозящий "на ту сторону") усиливают драматическое звучание
многих стихов. Трагической силы этот мотив, естественно, достигает в том
случае, когда уход незаурядной личности явно преждевремен и связан с
обстоятельствами непримиримой борьбы в обществе ("Памяти Алеся Адамовича").
Да, но как все-таки с отшельничеством? И было ли оно, если в прямом, не
иносказательном смысле уединившись от друзей, поэт постоянно носит их образы
в своем сердце? В новой книге, как и прежде, много стихов "адресных": В.
Некрасову и Д. Самойлову, И. Лиснянской и Р. Рождественскому, Ю. Мориц и Б.
Чичибабину, пану Ольбрыхскому...
Трезво глядя в глаза суровой правде жизни, лирический герой ни на
минуту не может выключиться из атмосферы катастрофического кризиса,
охватившего страну.
В книге удивительно сочетаются самые разнообразные жанровые и стилевые
разновидности лирики: пейзажная сменяется медитативной, гражданская
чередуется с интимной, чеканная четкость афоризма соседствует с мягкой
ироничной доверительностью чисто разговорно-бытовых оборотов ("меня удручают
размеры страны проживания")...
Я уже обмолвился вначале о том, что немало в книге стихов печальных,
связанных с предощущением ухода, смены поколений. Но гораздо больше все-таки
других. Тех, в которых находит отражение продесс самоуглубления личности,
нарастания нравственной требовательности к себе. Мне кажется, в сфере этой
интеллектуальной лирики поэт добивается наибольшего успеха.
Во мне давно уже бродило несогласие с полушутливым высказыванием самого
Пушкина о том, что проза требует мысли и мысли, а поэзия, прости господи,
должна быть глуповата. Гораздо раньше английский поэт Мэтью Прайор не без
ехидства заметил: "Поэзия глупа. В суждении таком/Есть много истины, но не
забудь при этом,/ Что не всегда дурак рождается поэтом./Он может быть и
просто дураком".
Мысли и мысли требует прежде всего поэзия! Только не формул, не
силлогизмов, не скучных назиданий. Результатов исканий духа человеческого,
прорывающегося per aspera ad astra ("Сегодня утром уж в который раз", "В
старинном зеркале стенном", "Что есть полоски бересты?", "Весь в туманах
житухи вчерашней" ). Как, к примеру, не согласиться с поэтом нам, сполна
ощутившим "это сладкое слово свобода" -- после десятилетий несвободы:
Час утренний--делам, любви--вечерний,
раздумьям--осень, бодрости--зима...
Весь мир устроен из ограничений,
чтобы от счастья не сойти с ума.
Сборник можно назвать книгой поэтических миниатюр, но завершается она
неожиданно небольшой поэмой "В карете прошлого". Написанная с изящной
непринужденностью, всей своей стилистикой как бы воскрешая мир упорядоченной
старины (и этим родственная исторической прозе поэта), она снимает тягостную
напряженность раздумий о настоящем. И заставляет примириться с мыслью о том,
что другого настоящего нет и, увы, пока быть не может. Тем самым косвенно
подтверждается идея ответственности каждого перед другими (соседями по шару
земному), но прежде всего перед самим собой, перед своей совестью.
Ну, и в заключение этих кратких заметок еще раз об отшельничестве. Если
прочитать открывающее книгу стихотворение повнимательней, то обязательно
обратим внимание на такое место: "сын безделья и труда". Ну, насчет безделья
-- это не главное, хотя как же в России без него? А касательно труда... Как
говорится, тут-то собака и зарыта. Вот это как раз то, на что творческая
личность просто обречена. А в результате такой, от Бога, внутренней
"обреченности" рождаются настоящие творения искусства.
"Нынче я живу отшельником...".................... 5
"Понедельник, после вторник..."................... . 6
"Часики бьют так задумчиво..." .................... 7
"Я горой за сюжетную прозу...".................... 8
"К сожалению, все отцветает..."..................... 9
"Дальний звук городского романса "................ 10
"Возражение -- не спор..."........................ 11
"Кабы ведать о том, кабы знать...".................. 12
"Пока еще жизнь не погасла...".................... 13
"Если б можно было тихо умереть..."................ 14
"Проснется ворон молодой..."...................... 15
"Наша жизнь -- это зал ожидания..."................ 16
"И ты, который так угрюм, и ты, что праздничен. "... 17
"Мой мальчик, нанося обиды...".................... 18
Большая перемена............................... 19
"На углу у гастронома...".......................... 20
"Ребята, нас вновь обманули..." .................... 22
"Мой брат по перьям и бумаге..."................... 23
"Воспитанным кровавою судьбой..."................. 24
"Я живу в ожидании краха..."...................... 25
"Дома лучше (что скрывать?)...".................... 26
"Красный снегирь на июньском суку...".............. 27
"Корабль нашей жизни..."......................... 28
Памяти Бориса Чичибабина....................... 29
Утро.......................................... 30
"Смилуйся, быстрое Время..."...................... 31
"Арбата больше нет: растаял, словно свеченька..."...... 32
"Раз и два...".................................. 33
"Мой дом под крышей черепичной..." ............... 34
"Становлюсь сентиментальным..." .................. 35
"Силуэт мой будничный хмурится..."................ 36
"Что есть полоски бересты..."...................... 37
"Тщеславие нас всех подогревает..."................. 38
Обольщение................................... 39
"Малиновка свистнет и тут же замрет..."............. 40
"Меня удручают размеры страны проживания..."...... 41
"Сегодня утром уж в который раз..."............... 42
В альбом...................................... 43
"Вымирает мое поколение..." ...................... 44
"Вот Тюрингии столица..." ........................ 45
"Мгновенна нашей жизни повесть..."................ 46
"Вот постарел, и стало холодно..." .................. 47
Отъезд........................................ 48
"Тянется жизни моей карнавал..." .................. 50
Новая Англия.................................. 51
"Вот какое нынче время..."........................ 52
"Давайте чашу высечем хрустальную...".............. 53
"На почве страха и тоски...."....................... 54
Перед витриной................................ 55
"Весь в туманах житухи вчерашней..."............... 57
"Среди стерни и незабудок..."...................... 58
"Мы стоим с тобой в обнимку возле Сены...".......... 59
"Впереди идет сержант..."......................... 60
Шестидесятники Варшавы........................ 61
Памяти Льва Гинзбурга........................... 63
"Пора уже не огорчаться..." ....................... 65
"Вот Король уехал на войну. Он Москву покинул..." .... 66
"Ничего, что поздняя поверка..." ................... 67
Свадебное фото................................ 68
Памяти Алеся Адамовича......................... 69
"Был Лондон предо мной. А нынче вновь все то же..." . . 70
"Мне русские милы из давней прозы...".............. 71
"А вот Резо -- король марионеток..."................ 73
Памяти Давида Самойлова........................ 74
"Теперь уж снега не оставят..." .................... 75
"Лицо у завистника серое с желтым оттенком..."....... 77
"Пока он писал о России..." ....................... 78
"Я в раю, где уют и улыбки..."..................... 79
"Украшение жизни моей..." ....................... 81
Мнение пана Ольбрыхского....................... 82
"Лучше безумствовать в черной тоске..."............. 83
Не пробуй этот мед: в нем ложка дегтя..."........... 84
"Поверившие в сны крамольные..." ................. 85
"Пока от вранья не отвыкнем...".................... 86
В карете прошлого.............................. 87
В. Баранов. Виновата ли запятая,
или Ересь неслыханной простоты .................. 97