Анна Ахматова тоже находилась без средств к существованию. К этому времени ее сын Левушка уже был осужден, ее муж тоже был схвачен НКВД, и потому она несла тяготы в квадрате - душевные и материальные. Конечно, мы не могли открыто включить ее имя в какой-нибудь издательский договор, ибо случись это, все издательство было бы сразу разгромлено и никто бы не уцелел. Но мы все же нашли выход: дали Ахматовой на перевод несколько писем Радищева, написанные им по-французски. Дело в том, что в это время профессор Ленинградского госуниверситета Юрий Макогоненко готовил монографию о Радищиве. Затем, когда мы стали готовить 15-томное собрание сочинений Виктора Гюго, издательство вновь привлекло к работе Анну Андреевну. Мы попросили ее перевести одну очень известную драму Гюго, написанную в стихах. Было это в 1955 или 1956 годах.
- И эта работа дала ей некоторую материальную поддержку?
- Даже очень весомую. В поэме было около трех тысяч строк, а каждая строка тогда оценивалась в 28 рублей. Тогда это были большие деньги: автомашина "Победа" стоила, по-моему, что-то около 16 тысяч рублей. По нынешнему курсу тысяча шестьсот.
Вспоминается разговор с Борисом Пастернаком. Мы связались с ним по просьбе нашего общего знакомого Коли Банникова, и Борис Леонидович поблагодарил меня за помощь, оказанную нашим издательством Анне Ахматовой. "Вы знаете, - сказал Пастернак, - Анна Андреевна очень затруднительна бывает в выражениях благодарности, и потому она меня просила поблагодарить вас..."
Книгу рассказов Зощенко мы тоже включили в план, но, к сожалению, он не увидел ее...
- Эх, эти писательские судьбы...Зощенко умер в опале, так и не дождавшись "реабилитации". И в это же время его "критик" Константин Симонов триумфально тиражировал свои пьесы, о которых сегодня как-то неудобно говорить... И это было обычное дело, своеобразной приметой того времени...
- Действительно, тогда с большим успехом шли драмы Симонова. Понравившаяся Сталину его пьеса "Русский вопрос" заполнила буквально все театры страны. И все три ленинградских театра - БДТ, театр имени Пушкина и театр Комедии - тоже ставили эту пьесу. Симонов был любимцем вождя. Моя супруга рассказала такую любопытную историю, связанную с именем этого писателя. Шел, наверное, 1950-й год, в БДТ готовилась к постановке очередная пьеса Симонова "Чужая тень". Была репетиция, на которой присутствовал автор. Он очень внимательно прислушивался к тому, как актеры читают и передают пафос его пьесы. И вот одна из реплик ("Подлецы американцы пустили колорадского жука на наши поля") показалась Симонову слишком скупой, невыразительной, как бы брошенной походя. И неудивительно: актер, произнесший эти слова, прекрасно понимал всю смехотворность "драматургии" с колорадским жуком. Среди артистов даже ходила такая шутка: ты, случайно, не видел где-то здесь колорадского жука? Услышав эту реплику, Симонов ужасно возмутился и сделал "внушение" Наталье Сергеевне: реплика, дескать, произнесена актером крайне небрежно, как будто она не имеет никакого значения. Сказав это, Симонов достал пьесу и указал на одной из ее страниц восклицательный знак, поставленный красным карандашом... И кто бы это мог сделать - как вы думаете? Правильно - Сталин, который, оказывается, читал эту пьесу. И этот "восклик", сделанный красным карандашом, как раз стоял в том месте, где говорилось о колорадском жуке. Для Иосифа Виссарионовича, подчеркнул Симонов, это место было очень важным. Он был просто влюблен в Сталина. И выражалось это в том, что будучи главным редактором "Литературной газеты", он поощрял публикации, прославляющие Сталина. Дело дошло до того, что Симонова вызвал Молотов (на заседание Президиума ЦК КПСС) и сделал ему проборку: как же, мол, так - партия осуждает культ личности, а "Литгазета" продолжает его, Сталина, воспевать. На прощанье Молотов сказал Константину Михайловичу: "Вы не обижайтесь, товарищ Симонов, но выговор с занесением в личное дело мы вынуждены вам сделать". Об этом мне рассказывал сам Симонов. Вообще он был жестковатый человек.
- Михаил Соломонович, насколько свободно вы владеете французским языком?
- Я всегда говорю, что прежде всего надо хорошо знать свой родной язык - русский. Но это же целая необъятная Вселенная, попробуй ее познать "от" и "до". И французский я знаю не так хорошо, как должен был бы его знать. Как выразился художник В. Стожаров, "открытая дверь - это еще не значит войти в дом".
- Можете ли вы это сказать в отношении латышского языка?
- Увы, дальше "лудзу" (пожалуйста) и "палдиес" (спасибо) мои познания не пошли. Хотя язык этот приятен на слух и в одной переводной книжке с моим предисловием моя фамилия звучала так: Трескуновс...Я всем в Ленинграде говорил, что я теперь Трес-ку-новс... Мне нравятся латыши своим человеколюбием, когда в голодные 20-е годы латыши, жившие в колонии под Ленинградом, буквально спасли нас от голода. Дали нам мешок пшеничной муки. Об этом мне рассказывал мой отец. Возможно, благодаря этой помощи, я сегодня имею возможность говорить с вами, работать на этой красивой земле, знакомиться с ее талантливым народом. И поверьте, это не дань "церемонии". Здесь, в Доме творчества писателей, я познакомился с поэтом Анатолом Имерманисом, чьи стихи я читал и которые мне пришлись по душе. Правда, как человека, я его знаю мало, а вот как поэта, принимаю всецело...
----------------------------------------------------------------------
СТРАНА С НЕПРЕДСКАЗУЕМЫМ ПРОШЛЫМ
(Михаил Задорнов. Март 1990 года, редакция газеты "Юрмала")
Он уже был знаменит, однако не настолько, чтобы быть увенчанным лаврами ПЕРВОГО писателя-сатирика в нашей необъятной и нешуточно смешной стране. Между прочим, Михаил весь пошел в своего отца Николая Задорного - автора известных романов "Амур-батюшка", "К океану", "Далекий край" и других литературных произведений. И не только по писательской принадлежности похожи отец с сыном. Не всем, наверное, известна и такая страничка из жизни Задорнова старшего: в молодости он работал актером и режиссером в театрах Сибири и Урала. И Михаил Задорнов тоже имеет некоторое отношение к театру и режиссуре. Впрочем, об этом чуть позже.
Родился Михаил Николаевич не где-нибудь на берегах Москвы-реки, а в старом добром юрмальском роддоме, который некогда находился в белом с колоннами особняке по проспекту Дзинтари (Янтарный). Со своей будущей женой Велтой (урожденная Калнберзиня) они "познакомились" в том же роддоме, когда в один день и один час появились на свет и издали дружное уа-уа...
Однако жил и учился Михаил в Риге, писать начал в Москве, а когда по-настоящему освоил писательское ремесло, чуть было своим пером не вызвал серьезную дестабилизацию на всем Ближнем Востоке. Бывало и такое...
- Михаил, если вы будете меня уверять, что писать начали еще с пеленок, то я вам поверю. Это у вас так легко и изящно получается...
- Смотря на какой слог поставить ударение. А если без шуток, то я никогда не думал, что буду писателем да еще с приставкой "сатирик". Хотя, конечно, какие-то генетические предпосылки к этому у меня были. Но я почему-то после школы решил стать ученым, что связывал с поступлением в какой-нибудь престижный вуз. И вот, хорошо усвоив в школе химию, физику и математику, я подался в столицу нашей родины - в Московский авиационный институт (МАИ). По всем предметам я прошел в общем неплохо, а вот на сочинении срезался и получил за него три непроходных балла. Я тогда не только скверно писал, но к тому же с изрядным количеством ошибок.
- То есть вы уже тогда чувствовали себя чуть ли не Львом Толстым, который однажды забыл, как правильно пишется слово "двадцать" - в середине "т" или "д"?
Да, в этом смысле я тогда очень походил на Льва Николаевича. Но после неудачи в МАИ прыти у меня поубавилось и я с теми же оценками, которые получил в Москве, приехал в Ригу и поступил в политехнический институт. Позже я все равно перевелся в МАИ и благополучно закончил его. Работал на кафедре и получал "грязными" 100 рублей. Но в какой-то момент фортуна подкинула мне сюрприз в виде добавочных 30 рублей - за руководство институтской самодеятельностью. Это были тогда такие деньги, ради которых я мог бы пойти на все...
Агиттеатр, которым я руководил, делал успехи: занимал первые места на смотрах и фестивалях народного творчества Москвы, РСФСР и страны в целом. Мы постоянно развлекали комсомольские ударные стройки, тогда еще не подозревая, что они никому не нужны. В 23 года я объездил весь Союз вдоль и поперек: побывал на Камчатке, в Средней Азии, прошел весь Северный морской путь, был в тайге у лесорубов и у нефтяников Тюмени. Сами понимаете, что ничего не оставалось другого, как только сесть за письменный стол и сочинить серию путевых очерков. Это были жизнеутверждающие байки о героях-нефтяниках Тюмени, которые мне очень нравились. Понравились они и нашему главному "черносотенцу", редактору "Молодая гвардия" Иванову. Очерки были опубликованы, а ваш покорный слуга впервые получил столь крупный гонорар 160 рублей. Это подействовало на меня весьма вдохновляюще и потому на следующий год я отправился на БАМ, чтобы вернуться оттуда с новой порцией путевых заметок. И сбылось. Напечатал их в журнале "Юность"...
- Но мы немного отвлеклись от вашего агиттеатра. Кстати, как он назывался?
- У него было шовинистическое название, но в то время на это никто не обращал внимания. Он назывался "Россия". В течение года мы в среднем давали 265 концертов. Выступали даже перед правительством и самим Леонидом Ильичом. В ложе, где ОНИ сидели, никто ничего не слушал, что-то пили, что-то ели и всем было до "фени", когда мы на всю Москву что-то орали про БАМ и КАТЭК. Нас опекали ребята из КГБ, и перед выступлениями проводили досмотр сцены и всего нашего реквизита. Боялись, видно, что среди нас мог затесаться террорист. Мы говорили и пели под фонограмму, а в зале сидели сероглазые мальчики, которые должны были в определенных местах аплодировать. Но поскольку в юморе они ни черта не понимали, то хлопали невпопад, что вызывало в зале смех и овацию. Так что система с фонограммой была внедрена на сцене еще задолго до Пугачевой или Серова.
Мне не нравится, когда кто-то утверждает, что у русских людей мало талантов. Это неправда: как сказал мой знакомый милиционер, у русских людей пропасть талантов, только жаль, все они сидят.
Когда я работал в агиттеатре, я писал не только "дежурные" очерки, но и юморески, смешные рассказы. Один из них взяли в свой репертуар известные в то время артисты эстрады и два года исполняли его по всей стране. И однажды мне позвонили из одного учреждения и сказали, что на моем счету...860 рублей гонорара. Ко мне пришло второе очень сильное вдохновение: я понял, что хочу писать для артистов эстрады. И стал писать для Петросяна, Клары Новиковой, Винокура и других.
Мне захотелось напечататься, и я один рассказ послал в "Литературную газету". Очень рассчитывал на 16-ю страницу. Рассказ прочитал редактор отдела, бывший официант ресторана "Метрополь", и когда мы с ним встретились, он мне так и сказал: "Фигня!" Вот такой был уровень общения редакции с авторами. Я говорю ему, что, может, можно что-нибудь переделать? Пожалуйста, я готов на все. А он все равно свое: "Фигня!" Впрочем, я ни на кого не в обиде: автору всегда кажется, что он написал шедевр, хотя по большому счету написал действительно фигню.
- Для себя я вас открыл в телепрограмме "Вокруг смеха", когда вы прочли рассказ "Два девятых вагона"...
- Это был мой первый выход на телеэкран, хотя до этого я уже пять лет работал на сцене. В передаче "Вокруг смеха" очень трудно сниматься, слишком высокий темп - 10 минут и не более. Все "лишнее" вырезается, причем вырезается беспощадно. Но был мой год, год крысы, и мне повезло. Опаздывал Хазанов, и режиссер на записи попросил меня поработать "лишних" сорок минут. Передо мной выступил Булат Окуджава, который умеет великолепно настраивать аудиторию. Зал был готовенький к юмору. Вот так получилось, что я без единой купюры прочитал весь свой рассказ "Два девятых вагона".
- Слушок прошел, что с явлением гласности для писателей-сатириков наступили тяжелые времена. Все обо всем могут говорить и писать...
- Это далеко не так. Да, для сатириков, которые писали про тещу и нерадивых сантехников, времена действительно стали тяжелыми. При такой "склеротической" тематике не разбежишься. Но для тех писателей, которые воспринимают жизнь во всей ее "красе", наступил золотой век. Я всегда думал, что главное в творчестве писателей-сатириков - писать смешно. Сейчас, если скажешь с эстрады "Долой КПСС", зал не изумится и не будет аплодировать, ибо об этом пишут в каждой газете. А раньше бы такое заявление вызвало овацию и... будьте любезны, пройдите на Лубянку. Пиши смешно и тебя поймут и примет любая аудитория. Сатира определяется смехом.
Я достаточно поездил по стране и видел, как русские провинции беспробудно спят, как они упираются руками и ногами, чтобы только ничего в этой жизни не менять. И я придерживаюсь мнения, что спящих можно разбудить смехом.
- Ваша юмореска "Письмо Генеральному секретарю" кое у кого вызвала настоящий нервный срыв...
- Я находился в Риге, когда здесь готовились к встрече Горбачева. И я помню что творилось в Риге и Юрмале, когда в Латвию приезжал Броз Тито. Тогда "скорая помощь" не могла прорваться сквозь оцепление к человеку, у которого был инфаркт миокарда. Вы же помните кортежи из черных бронированных лимузинов. А какая неразбериха царила на всем пути следования этих высокопоставленных лиц! И я решил это осмеять, хотя не всю у меня сразу получилось. Какие-то две-три фразы блуждали в голове, но полного замысла рассказа не было. И вот вдруг появился его стержень: памятник Менделееву отмыли настолько, что он оказался памятником Ломоносову. Я понял, что если все подать в предельно утрированном виде, может получиться неплохой юмор. Появилась и такая мысль: нужно восстановить в городе телефонную связь, которую немцы обрезали при отступлении. Я нашел несколько подходящих гипербол и почувствовал, что искомая доминанта рассказа найдена. Суть ее сводилась к следующему: что вы хотите от наших руководителей, если те, у кого были способности, пошли работать по способностям, а у кого их не было, пошли в комсомол, профсоюз, в парторганизации и стали руководить теми, у кого эти способности были. Но которые исчезли благодаря бездарному руководству. Так я нашел внутреннюю мотивацию нашей глупости. Закончил я свое обращение к Генсеку так: приезжайте к нам еще раз, поскольку у нас скоро кончатся продукты, которые нам позволили накупить в вашу честь.
- Я полагаю, "Письмо Генеральному секретарю" было своего рода маленьким термоядерным взрывом в общественном сознании...
- Впервые этот рассказ я прочитал в Эстонии. Разумеется, ни один печатный орган - начиная с журнала "Огонек" и кончая "Литературкой" - не осмелился его напечатать. Мне всюду советовали убрать слово "Генеральному", заменив его на "Уважаемый товарищ секретарь". Чтобы все подумали, будто дело происходит во времена Хрущева или Брежнева. Однажды из моего рассказа изъяли "соски у коровы" - мол, пошло звучит. Тогда я предложил второй вариант: "дойные соски у коровы". Прошло на бис. Но в случае с Генеральным секретарем я остался ему верен и ничего в рассказе не менял. Смелости хватило только у одного редактора - у редактора журнала "Театр". Спасибо ему за это огромное! Потом "Письмо Генсеку" я прочел во "Взгляде" - благо была поздняя ночь, а его ведущие провели хитрую операцию. Они долго говорили о поездке Горбачева по стране и ссылались на его слова о том, что встречи руководителей партии и государства должны проходить без показухи и лишней парадности.
- Михаил, за что вас однажды ругнула "Атмода"?
- Выступая по телевидению с рассказом "Великая страна с непредсказуемым прошлым" я нечаянно задел "одну сторону". Я сказал, примерно, следующее: можно называться "дамой" и "господином", но когда дама выходит из Рижского залива вся в фекалиях, то мне ее не хочется называть дамой. Или когда на господине галстук цвета, унижающего человеческое достоинство. Кто-то видел эту передачу и в свободном ключе ее истолковал. С некоторыми, так сказать, передержками. И получилось так, будто я высмеял понятия "дамы" и "господина". Вот за это и ругнула меня "Атмода". Но на меня обиделся и Интерфронт, когда в интервью газете "Советская молодежь" на вопрос корреспондента: "Как вы относитесь к тому, что русские должны знать латышский язык?", я ответил: русские русский язык не могут выучить, не говоря уж о латышском. Это вызвало такую бурную реакцию, что телефон у моих родителей просто трескался от негодования. "Ваш сын ест русский хлеб, а сам позволяет такие выпады против автора перестройки..." Я тоже возмутился: позвольте, граждане, о каком русском хлебе вы говорите, если мы его лет 15 как покупаем у дяди Сэма? В этом и заключается разница между Родиной и Государством. Человек, любящий Родину, делает все возможное, чтобы хлеб созревал на ее нивах, а человек, поклоняющийся государству, говорит с трепетом в голосе о русском хлебе, которого давно уже нет. Я хочу "уколоть" человека, заставить его что-то понять, а он обижается...
- Но на вас, судя по печати, сильно обиделся и палестинский народ.
- Речь шла о качестве наших товаров: одеколон "Гвоздика" может навсегда отбить охоту у комаров жить, наши телевизоры покупают палестинские террористы, ибо они (телевизоры) под видом презентов могут попадать в квартиры врагов и там взрываться. Меня причислили к сионистам, евреям, чему я ужасно возмутился: называть меня, почти единственного в стране русского юмориста евреем, действительно надо быть террористом.
В связи с моим выступлением палестинцы направили ноту протеста в наш МИД, который через газету "Известия" ответил, что, дескать, мнение Михаила Задорнова не всегда совпадает с мнением государства.
- Но ведь у нас и своих "террористов" хоть пруд пруди...
- И наши отечественные пострашнее международных: те хоть действуют пока что через МИД. В Омске ко мне пришел человек и спросил - одобрено инстанциями или не одобрено мое выступление? Я разозлился, вышел на сцену и спросил у зала: скажите, товарищи, у нас демократия или не демократия? Зал, естественно, взорвался аплодисментами. Вот видите, сказал я визитеру, у нас, оказывается, демократия. Как потом выяснилось, это был секретарь по идеологии. Затем пришла матрона из облсовпрофа и тоже с пафосом в голосе спросила: как вы можете так про товарища Горбачева? А как - так? Во всех цивилизованных странах профсоюзы защищают человека от бюрократии, а тут представитель профсоюза меня допрашивает. Прихлебатели администрации, а не профсоюзные защитники трудящихся. Я вышел на сцену и обо всем этом рассказал. И снова сорвал аплодисменты. Сейчас никуда не надо идти искать правды, кроме как в народ.
Вот такая наша страна непредсказуемых вывихов. Но что удивительно, люди прекрасно понимают юмор, смеются до упада над нашими безобразиями, и каждый в силу своих талантов осваивает новое мышление и новое мышленье. Поэтому те, кто очень хочет видеть демократию в наморднике, уже освоил "мышленье", а те, кто выращивает хлеб на своих землях и делает взрывоопасные телевизоры, всегда имели нормальное мышление.
- Спасибо, Михаил, за беседу и пусть ваш юмор будет неиссякаемым.
----------------------------------------------------------------------
"О ЛЮБВИ В СЛОВАХ НЕ ГОВОРЯТ"
Писатель Марк Ефетов постоянный гость Дома творчества писателей в Дубулты. На протяжении многих лет он приезжает на Рижское взморье и увозит отсюда некие нерукотворные произведения. Этот, старейший художник слова, был лично знаком с авторами таких литературных шедевров, как "Двенадцать стульев", "Золотой теленок", с Михаилом Булгаковым, другими писателями послереволюционного периода. Недавно Ефетов отметил свое 80-летие...
- Марк Семенович, если судить по краткой литературной энциклопедии, печататься вы начали с 1929 года. Теоретически вы могли знать и даже быть лично знакомы с Маяковским, Булгаковым и другими писателями, которых принято относить к классикам советской литературы. Расскажите о писательских путях-перекрестках и наиболее значительных для вас встречах...
- С живым Маяковским я не встречался. Был только на панихиде во дворе Союза писателей, на улице Воровского. Запомнил слова, сказанные Луначарским: "Это не панихида, а митинг протеста". С Михаилом Афанасьевичем Булгаковым был знаком во время моей работы в редакции газеты "Гудок". Для той же последней страницы писали Юрий Олеша и Евгений Катаев-Петров. Впоследствии он сыграл большую роль в моей жизни. Об этом я написал в своей книге "Давнее и недавнее", которая сейчас находится в работе.
- Пятьдесят восемь лет вы отдали "снам человечества" - так иногда называют литературу. Можете ли вы на основании своего колоссального опыта сделать вывод - какие "сны" больше всего нужны людям?
- Прежде всего, нравственность. И еще: людям нужно страстное писательское слово. Писатели могут - и обязаны это делать - активно участвовать в борьбе за мир, за выживание человечества всего земного шара, за планету без войны. Мы много говорим и пишем об этом, и тема стала как бы привычной, фраза - стереотипной, и от этого они теряют силу своего убеждения. А вот что в первые дни второй мировой войны сказал Бернард Шоу: "Немцы перелетают Ламанш, затрачивая огромное количество бензина, и бомбят Лондон. Англичане перелетают Ламанш, затрачивая уйму первоклассного бензина и бомбят Берлин. Неужели нельзя как-нибудь договориться, чтобы немцы бомбили Берлин, а англичане Лондон. Сколько бензина можно тогда сохранить!".
Я привел этот пример, чтобы сказать: писательское слово может быть образнее, парадоксальнее, необычнее и ярче. Это запомнится, это дойдет до сердца и ума. Писатели должны не только писать, но и выступать. Нужна писательская публицистика.
- Как вы работаете и почему в своем творчестве часто обращаетесь к теме детства?
- Я очень рано начал работать - мне не было еще пятнадцати... Потому-то и писать я начал о своих сверстниках и для них.
- В одном из своих последних стихотворений Роберт Рождественский написал: "Три эпохи, три гордости, три стыда". То есть, он имел в виду "эпоху Сталина", "эпоху Хрущева", "эпоху Брежнева". Что вы можете сказать о себе и литературе вообще в контексте этих "трех эпох"?
- Во все эпохи, а не только в эти три, были хорошие произведения и плохие.
- Вы сказали, что на протяжении почти 40 лет приезжаете в Дубулты, в Дом творчества. Как ваше писательство связано с Юрмалой?
- Мне нигде так хорошо не работалось, как в Дубулты. Было бы нескромным перечислять все повести, написанные на Рижском взморье. Обращусь только к моему "Избранному": "Граната в ушанке", "Валдайские колокольцы" и "Последний снаряд". Все эти вещи написаны в нашем Доме имени Райниса, где сам воздух насыщен озоном литературы. Здесь каждая тропа напоминает о задуманном, обдуманном, написанном или свершениях моих коллег. Я бы сказал, что здесь зачастую перестук пишущих машинок заглушает ласковый прибой янтарного берега.
- С развитием научно-технического прогресса становится ли человек умнее, добрее, отзывчивее?
- Я отвечу вам стихами Александра Яшина:
В несметном нашем богатстве
Слова драгоценные есть:
Отечество,
Верность,
Братство.
А есть еще:
Совесть,
Честь.
Ах, если бы все понимали,
Что это не просто слова,
Каких бы мы бед избежали.
И это не просто слова!
- У нас, в Латвии, из ста браков через какое-то время разводится пятьдесят одна пара. Не лучше, наверное, обстоят дела и в других республиках... Не считаете ли вы, что институт семьи переживает трудные времена?
- Я за семью, и даже за семейный подряд. Это объединение самых близких, самых любящих, самых понимающих друг друга людей. И когда случается семейная катастрофа, рвется некая драгоценная нить бытия. И это не может огорчать...
- Расскажите, пожалуйста, о вашем самом любимом человеке... Кто он? И можно ли любить человека за "что-то", или любовь - необъяснимое состояние, как, скажем, судьба?
- "О любви в словах не говорят..."
- Вы защищали Москву, награждены медалью "За оборону Москвы". Приходилось ли вам убивать человека - врага? И если да - что вы при этом ощущали?
- Я был фронтовым корреспондентом и потому не стрелял и не убивал. Но если бы завтра мне довелось встретиться с врагом, лицом к лицу с тем, кто посягал бы на жизнь моей семьи, Родины, я, не задумываясь, убил бы его и не испытал бы угрызений совести. Когда хотят спустить курок, целясь в тебя, надо немедленно стрелять первым...
- Как вы относитесь к перестройке? Вы лично ощущаете ее, и в чем?
- И эта работа дала ей некоторую материальную поддержку?
- Даже очень весомую. В поэме было около трех тысяч строк, а каждая строка тогда оценивалась в 28 рублей. Тогда это были большие деньги: автомашина "Победа" стоила, по-моему, что-то около 16 тысяч рублей. По нынешнему курсу тысяча шестьсот.
Вспоминается разговор с Борисом Пастернаком. Мы связались с ним по просьбе нашего общего знакомого Коли Банникова, и Борис Леонидович поблагодарил меня за помощь, оказанную нашим издательством Анне Ахматовой. "Вы знаете, - сказал Пастернак, - Анна Андреевна очень затруднительна бывает в выражениях благодарности, и потому она меня просила поблагодарить вас..."
Книгу рассказов Зощенко мы тоже включили в план, но, к сожалению, он не увидел ее...
- Эх, эти писательские судьбы...Зощенко умер в опале, так и не дождавшись "реабилитации". И в это же время его "критик" Константин Симонов триумфально тиражировал свои пьесы, о которых сегодня как-то неудобно говорить... И это было обычное дело, своеобразной приметой того времени...
- Действительно, тогда с большим успехом шли драмы Симонова. Понравившаяся Сталину его пьеса "Русский вопрос" заполнила буквально все театры страны. И все три ленинградских театра - БДТ, театр имени Пушкина и театр Комедии - тоже ставили эту пьесу. Симонов был любимцем вождя. Моя супруга рассказала такую любопытную историю, связанную с именем этого писателя. Шел, наверное, 1950-й год, в БДТ готовилась к постановке очередная пьеса Симонова "Чужая тень". Была репетиция, на которой присутствовал автор. Он очень внимательно прислушивался к тому, как актеры читают и передают пафос его пьесы. И вот одна из реплик ("Подлецы американцы пустили колорадского жука на наши поля") показалась Симонову слишком скупой, невыразительной, как бы брошенной походя. И неудивительно: актер, произнесший эти слова, прекрасно понимал всю смехотворность "драматургии" с колорадским жуком. Среди артистов даже ходила такая шутка: ты, случайно, не видел где-то здесь колорадского жука? Услышав эту реплику, Симонов ужасно возмутился и сделал "внушение" Наталье Сергеевне: реплика, дескать, произнесена актером крайне небрежно, как будто она не имеет никакого значения. Сказав это, Симонов достал пьесу и указал на одной из ее страниц восклицательный знак, поставленный красным карандашом... И кто бы это мог сделать - как вы думаете? Правильно - Сталин, который, оказывается, читал эту пьесу. И этот "восклик", сделанный красным карандашом, как раз стоял в том месте, где говорилось о колорадском жуке. Для Иосифа Виссарионовича, подчеркнул Симонов, это место было очень важным. Он был просто влюблен в Сталина. И выражалось это в том, что будучи главным редактором "Литературной газеты", он поощрял публикации, прославляющие Сталина. Дело дошло до того, что Симонова вызвал Молотов (на заседание Президиума ЦК КПСС) и сделал ему проборку: как же, мол, так - партия осуждает культ личности, а "Литгазета" продолжает его, Сталина, воспевать. На прощанье Молотов сказал Константину Михайловичу: "Вы не обижайтесь, товарищ Симонов, но выговор с занесением в личное дело мы вынуждены вам сделать". Об этом мне рассказывал сам Симонов. Вообще он был жестковатый человек.
- Михаил Соломонович, насколько свободно вы владеете французским языком?
- Я всегда говорю, что прежде всего надо хорошо знать свой родной язык - русский. Но это же целая необъятная Вселенная, попробуй ее познать "от" и "до". И французский я знаю не так хорошо, как должен был бы его знать. Как выразился художник В. Стожаров, "открытая дверь - это еще не значит войти в дом".
- Можете ли вы это сказать в отношении латышского языка?
- Увы, дальше "лудзу" (пожалуйста) и "палдиес" (спасибо) мои познания не пошли. Хотя язык этот приятен на слух и в одной переводной книжке с моим предисловием моя фамилия звучала так: Трескуновс...Я всем в Ленинграде говорил, что я теперь Трес-ку-новс... Мне нравятся латыши своим человеколюбием, когда в голодные 20-е годы латыши, жившие в колонии под Ленинградом, буквально спасли нас от голода. Дали нам мешок пшеничной муки. Об этом мне рассказывал мой отец. Возможно, благодаря этой помощи, я сегодня имею возможность говорить с вами, работать на этой красивой земле, знакомиться с ее талантливым народом. И поверьте, это не дань "церемонии". Здесь, в Доме творчества писателей, я познакомился с поэтом Анатолом Имерманисом, чьи стихи я читал и которые мне пришлись по душе. Правда, как человека, я его знаю мало, а вот как поэта, принимаю всецело...
----------------------------------------------------------------------
СТРАНА С НЕПРЕДСКАЗУЕМЫМ ПРОШЛЫМ
(Михаил Задорнов. Март 1990 года, редакция газеты "Юрмала")
Он уже был знаменит, однако не настолько, чтобы быть увенчанным лаврами ПЕРВОГО писателя-сатирика в нашей необъятной и нешуточно смешной стране. Между прочим, Михаил весь пошел в своего отца Николая Задорного - автора известных романов "Амур-батюшка", "К океану", "Далекий край" и других литературных произведений. И не только по писательской принадлежности похожи отец с сыном. Не всем, наверное, известна и такая страничка из жизни Задорнова старшего: в молодости он работал актером и режиссером в театрах Сибири и Урала. И Михаил Задорнов тоже имеет некоторое отношение к театру и режиссуре. Впрочем, об этом чуть позже.
Родился Михаил Николаевич не где-нибудь на берегах Москвы-реки, а в старом добром юрмальском роддоме, который некогда находился в белом с колоннами особняке по проспекту Дзинтари (Янтарный). Со своей будущей женой Велтой (урожденная Калнберзиня) они "познакомились" в том же роддоме, когда в один день и один час появились на свет и издали дружное уа-уа...
Однако жил и учился Михаил в Риге, писать начал в Москве, а когда по-настоящему освоил писательское ремесло, чуть было своим пером не вызвал серьезную дестабилизацию на всем Ближнем Востоке. Бывало и такое...
- Михаил, если вы будете меня уверять, что писать начали еще с пеленок, то я вам поверю. Это у вас так легко и изящно получается...
- Смотря на какой слог поставить ударение. А если без шуток, то я никогда не думал, что буду писателем да еще с приставкой "сатирик". Хотя, конечно, какие-то генетические предпосылки к этому у меня были. Но я почему-то после школы решил стать ученым, что связывал с поступлением в какой-нибудь престижный вуз. И вот, хорошо усвоив в школе химию, физику и математику, я подался в столицу нашей родины - в Московский авиационный институт (МАИ). По всем предметам я прошел в общем неплохо, а вот на сочинении срезался и получил за него три непроходных балла. Я тогда не только скверно писал, но к тому же с изрядным количеством ошибок.
- То есть вы уже тогда чувствовали себя чуть ли не Львом Толстым, который однажды забыл, как правильно пишется слово "двадцать" - в середине "т" или "д"?
Да, в этом смысле я тогда очень походил на Льва Николаевича. Но после неудачи в МАИ прыти у меня поубавилось и я с теми же оценками, которые получил в Москве, приехал в Ригу и поступил в политехнический институт. Позже я все равно перевелся в МАИ и благополучно закончил его. Работал на кафедре и получал "грязными" 100 рублей. Но в какой-то момент фортуна подкинула мне сюрприз в виде добавочных 30 рублей - за руководство институтской самодеятельностью. Это были тогда такие деньги, ради которых я мог бы пойти на все...
Агиттеатр, которым я руководил, делал успехи: занимал первые места на смотрах и фестивалях народного творчества Москвы, РСФСР и страны в целом. Мы постоянно развлекали комсомольские ударные стройки, тогда еще не подозревая, что они никому не нужны. В 23 года я объездил весь Союз вдоль и поперек: побывал на Камчатке, в Средней Азии, прошел весь Северный морской путь, был в тайге у лесорубов и у нефтяников Тюмени. Сами понимаете, что ничего не оставалось другого, как только сесть за письменный стол и сочинить серию путевых очерков. Это были жизнеутверждающие байки о героях-нефтяниках Тюмени, которые мне очень нравились. Понравились они и нашему главному "черносотенцу", редактору "Молодая гвардия" Иванову. Очерки были опубликованы, а ваш покорный слуга впервые получил столь крупный гонорар 160 рублей. Это подействовало на меня весьма вдохновляюще и потому на следующий год я отправился на БАМ, чтобы вернуться оттуда с новой порцией путевых заметок. И сбылось. Напечатал их в журнале "Юность"...
- Но мы немного отвлеклись от вашего агиттеатра. Кстати, как он назывался?
- У него было шовинистическое название, но в то время на это никто не обращал внимания. Он назывался "Россия". В течение года мы в среднем давали 265 концертов. Выступали даже перед правительством и самим Леонидом Ильичом. В ложе, где ОНИ сидели, никто ничего не слушал, что-то пили, что-то ели и всем было до "фени", когда мы на всю Москву что-то орали про БАМ и КАТЭК. Нас опекали ребята из КГБ, и перед выступлениями проводили досмотр сцены и всего нашего реквизита. Боялись, видно, что среди нас мог затесаться террорист. Мы говорили и пели под фонограмму, а в зале сидели сероглазые мальчики, которые должны были в определенных местах аплодировать. Но поскольку в юморе они ни черта не понимали, то хлопали невпопад, что вызывало в зале смех и овацию. Так что система с фонограммой была внедрена на сцене еще задолго до Пугачевой или Серова.
Мне не нравится, когда кто-то утверждает, что у русских людей мало талантов. Это неправда: как сказал мой знакомый милиционер, у русских людей пропасть талантов, только жаль, все они сидят.
Когда я работал в агиттеатре, я писал не только "дежурные" очерки, но и юморески, смешные рассказы. Один из них взяли в свой репертуар известные в то время артисты эстрады и два года исполняли его по всей стране. И однажды мне позвонили из одного учреждения и сказали, что на моем счету...860 рублей гонорара. Ко мне пришло второе очень сильное вдохновение: я понял, что хочу писать для артистов эстрады. И стал писать для Петросяна, Клары Новиковой, Винокура и других.
Мне захотелось напечататься, и я один рассказ послал в "Литературную газету". Очень рассчитывал на 16-ю страницу. Рассказ прочитал редактор отдела, бывший официант ресторана "Метрополь", и когда мы с ним встретились, он мне так и сказал: "Фигня!" Вот такой был уровень общения редакции с авторами. Я говорю ему, что, может, можно что-нибудь переделать? Пожалуйста, я готов на все. А он все равно свое: "Фигня!" Впрочем, я ни на кого не в обиде: автору всегда кажется, что он написал шедевр, хотя по большому счету написал действительно фигню.
- Для себя я вас открыл в телепрограмме "Вокруг смеха", когда вы прочли рассказ "Два девятых вагона"...
- Это был мой первый выход на телеэкран, хотя до этого я уже пять лет работал на сцене. В передаче "Вокруг смеха" очень трудно сниматься, слишком высокий темп - 10 минут и не более. Все "лишнее" вырезается, причем вырезается беспощадно. Но был мой год, год крысы, и мне повезло. Опаздывал Хазанов, и режиссер на записи попросил меня поработать "лишних" сорок минут. Передо мной выступил Булат Окуджава, который умеет великолепно настраивать аудиторию. Зал был готовенький к юмору. Вот так получилось, что я без единой купюры прочитал весь свой рассказ "Два девятых вагона".
- Слушок прошел, что с явлением гласности для писателей-сатириков наступили тяжелые времена. Все обо всем могут говорить и писать...
- Это далеко не так. Да, для сатириков, которые писали про тещу и нерадивых сантехников, времена действительно стали тяжелыми. При такой "склеротической" тематике не разбежишься. Но для тех писателей, которые воспринимают жизнь во всей ее "красе", наступил золотой век. Я всегда думал, что главное в творчестве писателей-сатириков - писать смешно. Сейчас, если скажешь с эстрады "Долой КПСС", зал не изумится и не будет аплодировать, ибо об этом пишут в каждой газете. А раньше бы такое заявление вызвало овацию и... будьте любезны, пройдите на Лубянку. Пиши смешно и тебя поймут и примет любая аудитория. Сатира определяется смехом.
Я достаточно поездил по стране и видел, как русские провинции беспробудно спят, как они упираются руками и ногами, чтобы только ничего в этой жизни не менять. И я придерживаюсь мнения, что спящих можно разбудить смехом.
- Ваша юмореска "Письмо Генеральному секретарю" кое у кого вызвала настоящий нервный срыв...
- Я находился в Риге, когда здесь готовились к встрече Горбачева. И я помню что творилось в Риге и Юрмале, когда в Латвию приезжал Броз Тито. Тогда "скорая помощь" не могла прорваться сквозь оцепление к человеку, у которого был инфаркт миокарда. Вы же помните кортежи из черных бронированных лимузинов. А какая неразбериха царила на всем пути следования этих высокопоставленных лиц! И я решил это осмеять, хотя не всю у меня сразу получилось. Какие-то две-три фразы блуждали в голове, но полного замысла рассказа не было. И вот вдруг появился его стержень: памятник Менделееву отмыли настолько, что он оказался памятником Ломоносову. Я понял, что если все подать в предельно утрированном виде, может получиться неплохой юмор. Появилась и такая мысль: нужно восстановить в городе телефонную связь, которую немцы обрезали при отступлении. Я нашел несколько подходящих гипербол и почувствовал, что искомая доминанта рассказа найдена. Суть ее сводилась к следующему: что вы хотите от наших руководителей, если те, у кого были способности, пошли работать по способностям, а у кого их не было, пошли в комсомол, профсоюз, в парторганизации и стали руководить теми, у кого эти способности были. Но которые исчезли благодаря бездарному руководству. Так я нашел внутреннюю мотивацию нашей глупости. Закончил я свое обращение к Генсеку так: приезжайте к нам еще раз, поскольку у нас скоро кончатся продукты, которые нам позволили накупить в вашу честь.
- Я полагаю, "Письмо Генеральному секретарю" было своего рода маленьким термоядерным взрывом в общественном сознании...
- Впервые этот рассказ я прочитал в Эстонии. Разумеется, ни один печатный орган - начиная с журнала "Огонек" и кончая "Литературкой" - не осмелился его напечатать. Мне всюду советовали убрать слово "Генеральному", заменив его на "Уважаемый товарищ секретарь". Чтобы все подумали, будто дело происходит во времена Хрущева или Брежнева. Однажды из моего рассказа изъяли "соски у коровы" - мол, пошло звучит. Тогда я предложил второй вариант: "дойные соски у коровы". Прошло на бис. Но в случае с Генеральным секретарем я остался ему верен и ничего в рассказе не менял. Смелости хватило только у одного редактора - у редактора журнала "Театр". Спасибо ему за это огромное! Потом "Письмо Генсеку" я прочел во "Взгляде" - благо была поздняя ночь, а его ведущие провели хитрую операцию. Они долго говорили о поездке Горбачева по стране и ссылались на его слова о том, что встречи руководителей партии и государства должны проходить без показухи и лишней парадности.
- Михаил, за что вас однажды ругнула "Атмода"?
- Выступая по телевидению с рассказом "Великая страна с непредсказуемым прошлым" я нечаянно задел "одну сторону". Я сказал, примерно, следующее: можно называться "дамой" и "господином", но когда дама выходит из Рижского залива вся в фекалиях, то мне ее не хочется называть дамой. Или когда на господине галстук цвета, унижающего человеческое достоинство. Кто-то видел эту передачу и в свободном ключе ее истолковал. С некоторыми, так сказать, передержками. И получилось так, будто я высмеял понятия "дамы" и "господина". Вот за это и ругнула меня "Атмода". Но на меня обиделся и Интерфронт, когда в интервью газете "Советская молодежь" на вопрос корреспондента: "Как вы относитесь к тому, что русские должны знать латышский язык?", я ответил: русские русский язык не могут выучить, не говоря уж о латышском. Это вызвало такую бурную реакцию, что телефон у моих родителей просто трескался от негодования. "Ваш сын ест русский хлеб, а сам позволяет такие выпады против автора перестройки..." Я тоже возмутился: позвольте, граждане, о каком русском хлебе вы говорите, если мы его лет 15 как покупаем у дяди Сэма? В этом и заключается разница между Родиной и Государством. Человек, любящий Родину, делает все возможное, чтобы хлеб созревал на ее нивах, а человек, поклоняющийся государству, говорит с трепетом в голосе о русском хлебе, которого давно уже нет. Я хочу "уколоть" человека, заставить его что-то понять, а он обижается...
- Но на вас, судя по печати, сильно обиделся и палестинский народ.
- Речь шла о качестве наших товаров: одеколон "Гвоздика" может навсегда отбить охоту у комаров жить, наши телевизоры покупают палестинские террористы, ибо они (телевизоры) под видом презентов могут попадать в квартиры врагов и там взрываться. Меня причислили к сионистам, евреям, чему я ужасно возмутился: называть меня, почти единственного в стране русского юмориста евреем, действительно надо быть террористом.
В связи с моим выступлением палестинцы направили ноту протеста в наш МИД, который через газету "Известия" ответил, что, дескать, мнение Михаила Задорнова не всегда совпадает с мнением государства.
- Но ведь у нас и своих "террористов" хоть пруд пруди...
- И наши отечественные пострашнее международных: те хоть действуют пока что через МИД. В Омске ко мне пришел человек и спросил - одобрено инстанциями или не одобрено мое выступление? Я разозлился, вышел на сцену и спросил у зала: скажите, товарищи, у нас демократия или не демократия? Зал, естественно, взорвался аплодисментами. Вот видите, сказал я визитеру, у нас, оказывается, демократия. Как потом выяснилось, это был секретарь по идеологии. Затем пришла матрона из облсовпрофа и тоже с пафосом в голосе спросила: как вы можете так про товарища Горбачева? А как - так? Во всех цивилизованных странах профсоюзы защищают человека от бюрократии, а тут представитель профсоюза меня допрашивает. Прихлебатели администрации, а не профсоюзные защитники трудящихся. Я вышел на сцену и обо всем этом рассказал. И снова сорвал аплодисменты. Сейчас никуда не надо идти искать правды, кроме как в народ.
Вот такая наша страна непредсказуемых вывихов. Но что удивительно, люди прекрасно понимают юмор, смеются до упада над нашими безобразиями, и каждый в силу своих талантов осваивает новое мышление и новое мышленье. Поэтому те, кто очень хочет видеть демократию в наморднике, уже освоил "мышленье", а те, кто выращивает хлеб на своих землях и делает взрывоопасные телевизоры, всегда имели нормальное мышление.
- Спасибо, Михаил, за беседу и пусть ваш юмор будет неиссякаемым.
----------------------------------------------------------------------
"О ЛЮБВИ В СЛОВАХ НЕ ГОВОРЯТ"
Писатель Марк Ефетов постоянный гость Дома творчества писателей в Дубулты. На протяжении многих лет он приезжает на Рижское взморье и увозит отсюда некие нерукотворные произведения. Этот, старейший художник слова, был лично знаком с авторами таких литературных шедевров, как "Двенадцать стульев", "Золотой теленок", с Михаилом Булгаковым, другими писателями послереволюционного периода. Недавно Ефетов отметил свое 80-летие...
- Марк Семенович, если судить по краткой литературной энциклопедии, печататься вы начали с 1929 года. Теоретически вы могли знать и даже быть лично знакомы с Маяковским, Булгаковым и другими писателями, которых принято относить к классикам советской литературы. Расскажите о писательских путях-перекрестках и наиболее значительных для вас встречах...
- С живым Маяковским я не встречался. Был только на панихиде во дворе Союза писателей, на улице Воровского. Запомнил слова, сказанные Луначарским: "Это не панихида, а митинг протеста". С Михаилом Афанасьевичем Булгаковым был знаком во время моей работы в редакции газеты "Гудок". Для той же последней страницы писали Юрий Олеша и Евгений Катаев-Петров. Впоследствии он сыграл большую роль в моей жизни. Об этом я написал в своей книге "Давнее и недавнее", которая сейчас находится в работе.
- Пятьдесят восемь лет вы отдали "снам человечества" - так иногда называют литературу. Можете ли вы на основании своего колоссального опыта сделать вывод - какие "сны" больше всего нужны людям?
- Прежде всего, нравственность. И еще: людям нужно страстное писательское слово. Писатели могут - и обязаны это делать - активно участвовать в борьбе за мир, за выживание человечества всего земного шара, за планету без войны. Мы много говорим и пишем об этом, и тема стала как бы привычной, фраза - стереотипной, и от этого они теряют силу своего убеждения. А вот что в первые дни второй мировой войны сказал Бернард Шоу: "Немцы перелетают Ламанш, затрачивая огромное количество бензина, и бомбят Лондон. Англичане перелетают Ламанш, затрачивая уйму первоклассного бензина и бомбят Берлин. Неужели нельзя как-нибудь договориться, чтобы немцы бомбили Берлин, а англичане Лондон. Сколько бензина можно тогда сохранить!".
Я привел этот пример, чтобы сказать: писательское слово может быть образнее, парадоксальнее, необычнее и ярче. Это запомнится, это дойдет до сердца и ума. Писатели должны не только писать, но и выступать. Нужна писательская публицистика.
- Как вы работаете и почему в своем творчестве часто обращаетесь к теме детства?
- Я очень рано начал работать - мне не было еще пятнадцати... Потому-то и писать я начал о своих сверстниках и для них.
- В одном из своих последних стихотворений Роберт Рождественский написал: "Три эпохи, три гордости, три стыда". То есть, он имел в виду "эпоху Сталина", "эпоху Хрущева", "эпоху Брежнева". Что вы можете сказать о себе и литературе вообще в контексте этих "трех эпох"?
- Во все эпохи, а не только в эти три, были хорошие произведения и плохие.
- Вы сказали, что на протяжении почти 40 лет приезжаете в Дубулты, в Дом творчества. Как ваше писательство связано с Юрмалой?
- Мне нигде так хорошо не работалось, как в Дубулты. Было бы нескромным перечислять все повести, написанные на Рижском взморье. Обращусь только к моему "Избранному": "Граната в ушанке", "Валдайские колокольцы" и "Последний снаряд". Все эти вещи написаны в нашем Доме имени Райниса, где сам воздух насыщен озоном литературы. Здесь каждая тропа напоминает о задуманном, обдуманном, написанном или свершениях моих коллег. Я бы сказал, что здесь зачастую перестук пишущих машинок заглушает ласковый прибой янтарного берега.
- С развитием научно-технического прогресса становится ли человек умнее, добрее, отзывчивее?
- Я отвечу вам стихами Александра Яшина:
В несметном нашем богатстве
Слова драгоценные есть:
Отечество,
Верность,
Братство.
А есть еще:
Совесть,
Честь.
Ах, если бы все понимали,
Что это не просто слова,
Каких бы мы бед избежали.
И это не просто слова!
- У нас, в Латвии, из ста браков через какое-то время разводится пятьдесят одна пара. Не лучше, наверное, обстоят дела и в других республиках... Не считаете ли вы, что институт семьи переживает трудные времена?
- Я за семью, и даже за семейный подряд. Это объединение самых близких, самых любящих, самых понимающих друг друга людей. И когда случается семейная катастрофа, рвется некая драгоценная нить бытия. И это не может огорчать...
- Расскажите, пожалуйста, о вашем самом любимом человеке... Кто он? И можно ли любить человека за "что-то", или любовь - необъяснимое состояние, как, скажем, судьба?
- "О любви в словах не говорят..."
- Вы защищали Москву, награждены медалью "За оборону Москвы". Приходилось ли вам убивать человека - врага? И если да - что вы при этом ощущали?
- Я был фронтовым корреспондентом и потому не стрелял и не убивал. Но если бы завтра мне довелось встретиться с врагом, лицом к лицу с тем, кто посягал бы на жизнь моей семьи, Родины, я, не задумываясь, убил бы его и не испытал бы угрызений совести. Когда хотят спустить курок, целясь в тебя, надо немедленно стрелять первым...
- Как вы относитесь к перестройке? Вы лично ощущаете ее, и в чем?