Олден Марк. Гайджин

   А сынок миссис Бендор, малютка Саймон, тоже как нельзя лучшее расстарался — угодил своим звонком. Мистер Пол только блеял что-то неразборчивое. Короче, все складывается как нельзя лучше.
   Маноа поставил бокал на стол и поднялся на ноги. Позевывая и почесываясь, он подошел к бамбуковому плетеному креслу Пола Анами и встал у него за спиной. Антиквар, левый глаз которого подергивался от нервного тика, поднял голову и смиренно взглянул на детектива. В этом человеке напрочь отсутствовал боевой дух, подумал Маноа, зато в нем бездна благодарности. Детектив начал массировать плечевые мышцы антиквара и тыльную часть его шеи, причем делал это мастерски — сильно, но не грубо, насвистывая мотив гимна «Тысячелетняя скала». Используя большие пальцы рук, Маноа начал мягко поглаживать основание черепа мистера Анами — это хорошо успокаивало. Анами сидел тихо, полностью расслабившись. Разумеется, нервный срыв может повториться, но он, Маноа, постарается, чтобы это произошло только после того, как детектив извлечет из его слабой земной оболочки максимальную пользу для себя. В настоящий момент он являл собой образ доброго самаритянина, который находится рядом с человеком, нуждающимся в помощи.
   Нагнувшись к уху Анами, детектив прошептал:
   — Я ваш друг, мистер Пол, и никогда вас не покину. Ваша самая главная беда в том, что вашим словам никто не верит. Я имею в виду полицейских, врачей в больнице, которые вас лечили. Буквально все они не верят ни единому вашему слову. Вы говорили, что вас изнасиловали? А они утверждают, что вы гомосексуалист, и те повреждения, которые вам нанесли, вполне возможно, связаны с какой-нибудь вечеринкой. Они думают, что все это устроил ваш очередной приятель, желавший получить острые ощущения. Вы, надеюсь, понимаете, на что я намекаю? Верьте мне, мистер Пол. Я хорошо разбираюсь в ваших проблемах.
   Маноа снова разогнулся и продолжал массировать шею антиквара.
   — Что касается меня, то я вам верю. Я полностью на вашей стороне. Но я один. Но если вы будете поступать так, как я вам стану рекомендовать, то никто не посмеет больше вас тревожить. Доверяйте мне, братец Пол — и все будет хорошо. Верьте своему «Большому Рею». А не пора ли вам принять таблетки, которые вам прописали?

Часть четвертая
Чи
Концентрация всех сил посредством медитации

   Все вещи проявляют признаки своего существования,
   А потом возвращаются туда, откуда они
   Вышли.
   Взгляните на предметы, некогда красивые:
   Каждый возвращается к своим истокам...
   Это означает воссоединение предмета со своей
   Судьбой.
   Воссоединение всего сущего со своим извечным
   Уделом
   Мы называем вечностью.
   Лао Цзы, «Тао Те Чин»

Глава 22

   Международный аэропорт в Лос-Анджелесе
   Август 1983
   Нора Барт вошла в автобус "С", нашла местечко у окна недалеко от кабины водителя, скинула туфли и стала массировать ноги. Она по-прежнему чувствовала себя отвратительно — ее измучил полет, в горле першило, голова кружилась от перкодана — препарата, немного ослаблявшего боль от побоев, которые нанес ей якудза в Нью-Йорке. Хотя этот препарат вызвал у нее тошноту и озноб, но все-таки — слава Создателю — она осталась жива. Чего нельзя было сказать о Молли Дженьюари.
   Нынешняя поездка на автобусе не доставила Норе никакого удовольствия, не говоря уже о том, что было всего восемь тридцать утра, а ее желудок сжимался от голода. Она уже провела целый час в здании аэропорта, когда выяснилось, что среди багажа не оказалось ее новой сумки от Луи Вуаттона, которую она купила в аэропорту Кеннеди перед отлетом в Лос-Анджелес. Но еще более она жалела покупки, которые находились в злополучной сумке — две пары новых туфель, свитер ценой в восемьсот долларов, который ей достался на распродаже всего за триста, и плейер «Сони» с великолепными стереофоническими наушниками. Служащие авиакомпании долго извинялись, но это отнюдь не могло заменить потерянной сумки.
   Поездка на автобусе не способствовала улучшению настроения, поскольку ей до этого уже приходилось путешествовать с Виктором по маршруту "С". Ей было необходимо добраться до автомобильной стоянки аэропорта, а это означало новую потерю времени. Здания аэропорта образовывали гигантский полукруг, и автобус маршрута "С" останавливался буквально перед каждым из них, впуская и высаживая пассажиров, до тех пор, пока, наконец, не подходил к огромному паркингу, уходившему под землю на несколько этажей. Не самая быстрая езда. Далеко не самая.
   Вряд ли Нора Барт доберется туда раньше девяти часов. Потом ей предстояло полтора часа вести машину по скоростной автостраде Пасифик до дома Виктора на Малибу-бич, где она собиралась прихватить кое-что из одежды. И автомобиль Виктора. Потом его автомобилем она пользоваться не станет, у нее уже созрел план, что делать с ним дальше. В аэропорту Кеннеди она купила себе билет на самолет до Торонто — вылет должен был состояться сегодня вечером из аэропорта в Лос-Анджелесе. Всего за несколько часов ей нужно было упаковать вещички, продать свою машину и доехать на машине Виктора до аэропорта.
   Сколько времени она пробудет в Канаде? Месяц или больше? На этот вопрос ответить сейчас она не могла. Единственное, что она знала наверняка, так это то, что от Нью-Йорка у нее осталось очень неприятное впечатление, особенно после того, как ее там избили. Именно после этого она решила, что если выживет, исполнив свою роль в маленькой пьеске, которую для нее сочинили ребята из якудзы, то она определенно свалит из Лос-Анджелеса.
   Это необходимо — утверждали они, колотя ее. Если она не будет выглядеть или вести себя, как свойственно жертве насилия, то человек в магазине может заподозрить неладное. Спрашивается, был ли у нее выбор? Ей пришлось терпеть и надеяться, что ее все-таки не убьют. Она пыталась защитить лицо, но огромный толстый якудза отвел от лица ее руки и несколько раз врезал, приговаривая, что если она станет кричать, то ей будет еще хуже. Нора была уверена, что ублюдок испытывает истинное удовольствие, избивая женщину.
   Но лучше так, чем оказаться на месте Молли Дженьюари. Нора не видела ее мертвой, но она была уверена, что Молли ждут штучки вроде тех, которые якудза проделали с Терико Ота и подобными ей. По крайней мере. Нора была жива, хотя в Нью-Йорке минуту или две ей казалось, что здоровяк расколет ей кулаком череп. Впрочем, стоило им заграбастать Молли, как якудза, казалось, про нее забыли и позволили ей выйти из машины около стоянки такси, предупредив на дорогу, чтобы она не светилась, а сразу же отправлялась в Лос-Анджелес. Норе дважды повторять было не надо.
   В автобусе она украдкой взглянула на себя в маленькое зеркальце. Синяк почти полностью скрыт темными очками, левая щека с кровоподтеком искусно замазана крем-пудрой. Хорошо еще, что губы больше не распухали. В самолете стюардесса принесла ей кусок льда, и Нора всю дорогу прикладывала его к разбитому рту. Так что, останется она в Лос-Анджелесе или переедет в Торонто — ей все равно понадобится некоторое время, чтобы лицо зажило. Иначе не было смысла возвращаться к прежнему доходному ремеслу девушки по вызову — кто станет платить деньги за бракованный товар?
   Нора намеревалась отдохнуть в Канаде недельки две. Сейчас она чувствовала себя неуверенной и зажатой, а все из-за того приключения, которое ей пришлось пережить в Нью-Йорке. Этот город вообще излучает слишком много отрицательной энергии. Когда она снова займется медитацией, она сможет опять шаг за шагом проследить за событиями, выбившими ее из колеи, и избавиться от навязчивых идей. Медитация поможет ей вернуться к нормальной жизни, в которой не будет места якудза и воспоминаниям, связанным с этим мрачным периодом ее существования. Все печали она похоронит в недоступных тайниках подсознания.
   На этот раз автобус ехал медленнее из-за строительства, которое затеяли в аэропорту. Некоторые пассажиры весьма заинтересовались происходящим: ведь это строили новую пятиэтажную международную радиостанцию и новую стоянку для машин. Но Норе Барт это было неинтересно, она даже не была, пожалуй, патриотом своего города.
   Проклятый перкодан вызвал у нее новый, еще более сильный, приступ тошноты. Господи, ну почему у нее нет с собой героина? С последней порцией она разделалась еще в самолете, сидя на крохотном унитазе и моля Бога, чтобы ее не стошнило. Конечно, кокаин можно было заменить дарвоном, который хранился в ее квартире в Голливуде. Дарвон помогал ей справиться с болями в колене — профессиональной болезнью танцовщиц. Хореографы по большей части требовали от девушек невозможного, стараясь привлечь внимание крупных акул шоу-бизнеса к своей работе. Скоты они все. Сами-то не танцуют, зато готовы принести в жертву здоровье девушек, лишь бы выпендриться перед воротилами. Чтоб они все сдохли!
   Шум стройки сводил Нору с ума. Боже, какие только машины не работали здесь — отбойные молотки, генераторы, бетономешалки, стальные конструкции, ударявшиеся одна о другую. Боль от побоев, утомительный перелет, перкодан неожиданно вызвали у Норы острейший приступ голода. Ей до чертиков захотелось есть — даже тошнота куда-то отступила. При мысли о куске сочного поджаренного на углях бифштекса у нее потекли слюнки. Завтрак, который подавали в самолете — апельсиновый сок, сладкая булочка, кофе — казался ей теперь ничтожным. А ведь тогда она из-за тошноты от него отказалась. По дороге на виллу Виктора она обязательно заедет в ресторан Фанга и слопает цыпленка с солеными орешками, сырой фарш на листьях салата и, пожалуй, взбитые сливки на десерт. Да, она будет есть, есть, есть. Пока ее живот не станет тугим и гулким, как барабан военного оркестра.
   Автобус подкатил к зданию авиакомпании Аэро-Мехико. Господи — вот оно, начинается. Десятки мексиканцев с дешевыми чемоданами, набитыми сумками, извергающими музыку кассетниками, гитарами и орущими детьми. Сколько же у них детей! Нора удивилась, что они заодно не прихватили с собой аккумуляторы с проводами, чтобы заводить моторы автомобилей: таких, как мексиканцы, любителей чужих машин, свет еще не видел. По крайней мере здесь, в Лос-Анджелесе, они стояли на первом месте по угону автомобилей. Небольшого роста смуглая мексиканочка в сандалиях и красном платье плюхнулась на сиденье рядом с Норой. На вид ей было не больше шестнадцати лет, но у нее уже был ребенок. Даже Нора была вынуждена признать, что мальчик очаровательный: огромные черные глаза, милая улыбка и черные вьющиеся волосы. В прошлом году несколько мексиканцев работали на вилле Виктора — тот хотел починить себе солярий. Виктор был от них не в восторге. Тупой народ — говорил он — даже туалетную бумагу им необходимо продавать с инструкцией.
   Из-за духоты, усталости и перкодана Нора стала клевать носом и неожиданно задремала. Когда автобус подкатил к стоянке и остановился, она проснулась и обвела салон воспаленными покрасневшими глазами. Народу было — яблоку негде упасть. Люди стеной стояли в проходе, прижатые друг к другу и толкая тех, кому удалось устроиться на кожаных диванчиках. Очаровательный малыш на коленях соседки неожиданно начал кричать, широко открывая рот. Молодая мать расстегнула платье, вынула грудь и дала ее мальчику. Великолепно! Здоровенный краснокожий мужчина, сидевший наискосок от Норы рядом с тщедушным маленьким вьетнамцем, начал переругиваться со своим соседом, пытавшимся заглянуть в газету, которую он читал. Нора зажала уши руками.
   Водитель открыл двери, и люди повалили наружу. Нора решила не торопиться и оставаться на своем месте, пока не выйдут все. Пробиться через эту толпу было так же невозможно, как сквозь кирпичную стену. Вот когда эти гадкие людишки выйдут — и только тогда — Нора встанет с места. Вот и думай после этого о легкой жизни. К тому же, если она сейчас не съест что-нибудь, то точно сойдет с ума. Нора снова вспомнила о потерянной сумке и едва не застонала от ненависти к проклятым самолетчикам. Целый час искали — и все впустую. Если бы не это, Нора уже сидела бы в доме Виктора и насыщала свою измученную плоть.
   Когда последнее существо, имевшее наглость считать себя пассажиром, покинуло автобус, Нора надела туфли и встала. Уф! Что-то тяжело. И немного лихорадит. Она ухватилась за спинку сиденья и на секунду закрыла глаза, чтобы перевести дух. Через секунду Нора открыла глаза и собралась идти к выходу, но вдруг увидела еще одного пассажира, сидевшего в самом конце салона. Это был японец в темных очках и со сверкающей черной шевелюрой. Он был одет в кремовую шелковую рубашку и носил на шее толстую золотую цепочку. Нору поразила форма его носа — он был до того приплюснутый, что казалось, его обладателя по этому месту долго били. Японец спокойно сидел и смотрел на Нору.
   Нора узнала его. Господи — это Джимми Хаито. Несколько лет назад он был известен в Лос-Анджелесе и Сан-Франциско как боксер-легковес под именем Джимми Хи-Хо. Теперь же парень выступал в качестве киллера якудза. Он уже убил двух человек, и Нора знала об этом.
   Какое-то мгновение Нора пыталась убедить себя, что это случайное совпадение, но страх уже поселился в ее сердце. Нора знала, почему Джимми Хи-Хо оказался с ней в одном автобусе. То, что Нора считала ушедшим в прошлое, снова возвращалось к ней, но на этот раз в куда более ужасном варианте. Парни из якудза отнюдь не собирались позволить Норе жить дальше. Они продолжали играть по собственным правилам, и вот, наконец, дошла очередь и до нее, как обязательно дойдет она до парня по фамилии Бендор и его матери — просто Молли Дженьюари стояла в списке раньше. Виктор, как всегда, оказался прав — все они скоты. Фрэнки, Кисен, Джимми Хи-Хо и гайджин — все. И особенно гайджин.
   Джимми Хи-Хо поправил очки на своем лошадином лице.
   — Здравствуй, малышка Нора. С какой это стати ты собралась в Канаду? Ты разве не знаешь, что там сейчас холодно? — Он положил руки на спинку переднего кресла и сделал губами чмокающий звук. — Иди-ка сюда, поближе ко мне. Нам необходимо поговорить.
   Нора застыла в проходе, как статуя, и водитель, повернувшись к ней, спросил:
   — Вы собираетесь выходить, мисс, или как?
   Нора вспомнила о том, как погиб Виктор, полезла в сумочку и достала его сверкающий золотом пистолетик. Водитель автобуса — пухлый негритос — увидел оружие и, произнеся: «Господи!», мгновенно соскочил с кресла и бросился вон через открытую дверь, неудачно спрыгнул на тротуар, подвернул ногу и сдавленно вскрикнул от боли.
   Нора Барт направила пистолетик в Джимми Хи-Хо и трижды нажала на спуск. Одна пуля пробила заднее окно, другая ударила в металлический поручень сиденья, выбив целый сноп искр, третья угодила в деревянное покрытие пола.
   Джимми Хи-Хо, скорчившись, кричал, что она поганая дура, что у него с собой нет оружия и он только хотел с ней поговорить. Нора Барт не верила ему и поэтому выстрелила еще раз, попав в автобусную стенку над головой Джимми.
   Джимми Хи-Хо сполз на пол и, абсолютно скрытый креслами, продолжал вопить:
   — Брось игрушку, дура, брось, кому говорят. Прекрати стрельбу, и мы потолкуем.
   Нора Барт услышала вой полицейских сирен, слышала, как люди с криком бросились прочь от опасного автобуса, и поняла, что для нее все это слишком, а Виктора, который решал за нее щекотливые проблемы, больше рядом с ней никогда не будет.
   Она присела на диванчик, где до этого сидела молоденькая мексиканка, сбросила с себя туфли на высоченных красных каблуках, взглянула себе под ноги, потом подняла голову, вложила ствол пистолетика в рот и нажала курок. Раздался выстрел, и Нора сначала откинулась на спинку сиденья, а потом сползла на пол. Пальцы ее маленькой руки поползли к горлу последним жестом и замерли, намертво вцепившись в блестящее украшение на шее — ожерелье «собачий ошейник».

Глава 23

   Гонолулу
   Август 1983
   Алекс Бендор всегда нравились полотенца для гостей в доме Пола Анами. Все они, лежавшие на кровати в ее комнате, отличались размером, цветом и запахом. Все они источали запахи гавайских цветов, каждое свой. Какой, все-таки, хороший вкус у Пола, не говоря уж о том, что у него прекрасно развито воображение — черта, отсутствовавшая у большинства знакомых Алекс. Алекс прекрасно различала запахи, и для нее было большим удовольствием определять, какими цветами пахнет то или другое полотенце. Вот гардения, гибиск, а это — орхидея, вот аромат имбиря, а вот запах алламонда, бразильского цветка, Бог весть каким путем занесенного на острова. Милый Пол! Она полюбила его с того самого момента, как он вытащил Саймона из воды после того, как случай на Банзай Трубе едва не стоил ее сыну жизни.
   Сегодня вечером, сняв с лица витаминную маску из растертого авокадо, она умылась и вытерлась сначала полотенцем с запахом гардении, а потом — с запахом алламонда. Божественно. Было время, когда она могла позволить себе есть авокадо дважды в день, но это было давно, до того, как ученые подсчитали, что в каждом плоде содержится до восьми калорий. Тем не менее, ничто не могло сравниться с авокадо по его воздействию на кожу лица — об этом с древности знали все гавайские женщины. Чтобы очистить лицо после питательной маски, было вполне достаточно протереть его водой с лимонным соком.
   К сожалению, морщин с лица теперь не удалишь даже с помощью маски из авокадо. Как говорила в доброе старое время Момс Мабли, вы просыпаетесь в одно прекрасное утро и обнаруживаете, что и вы не смогли избежать подобного украшения.
   Спальня Алекс находилась на втором этаже, напротив хозяйской. Комната была высокая, светлая и просторная, полы из наборного паркета. Стены были оклеены светлыми обоями, а под потолком неслышно вращались лопасти большого вентилятора. Алекс, накрутив волосы на бигуди, сидела на кровати, одетая в кимоно Пола, и читала — уже в который раз — дневники Касуми. Два хрустальных стакана с водой и с лимонным соком — стояли на ночном столике, отделенные от Алекс москитным пологом, который окружал кровать со всех сторон. Из небольшого радиоприемника-часов, стоящего рядом с хрустальными бокалами, негромко слышалась музыка Баха.
   Неужели Касуми было только шестнадцать лет, когда она писала все это? Каким умным ребенком была она, и не просто умным, а с замечательным чувством юмора и с редким талантом к самоанализу. Несомненно, она получила в этом возрасте огромную душевную травму, когда родители продали ее для известных услуг, но она им простила, более того — была уверена, что тем самым выполняет свой дочерний долг. Алекс считала, что любовь Касуми к Руперту де Джонгу была одновременно и наивной, и очень серьезной, что не слишком удивительно для столь юной девушки. Де Джонг был ее спасителем, человеком, вырвавшим ее из позорного и унизительного состояния. По этой причине она считала его рыцарем без страха и упрека, не способным ни на что дурное.
   В отличие от многих, Касуми не боялась его. Она свободно писала в дневнике о шутках, которые позволяла себе с гайджином, особенно, когда ей казалось, что его слова несправедливы. Так, однажды он позволил себе несколько выспренное выражение, что ему хотелось бы, чтобы ее сердце и губы составляли единое целое. «Лучше промолчать, чем сказать неправду», — записала она тогда в своем дневнике.
   По сравнению с другими романами военного времени, отношения гайджина и Касуми сохранили свои индивидуальные черты. Они, например, в течение всей войны продолжали делать друг другу подарки. Ничего особенного. Гребень для волос, авторучка. Книга стихов, веер. И каждый раз любовники бывали искренне рады подарку партнера. И никто из них не пытался рассматривать чувство благодарности как своего рода бремя. Если бы сама Алекс не стала жертвой де Джонга, она бы, пожалуй, назвала отношения Касуми и де Джонга трогательными. Но всякий раз, когда она начинала испытывать чувство симпатии по отношению к любовникам, она дотрагивалась до шрама в том месте, где у нее когда-то было ухо.
   В дневнике Касуми можно было обнаружить несколько фраз на английском языке, по всей видимости, тщательно скопированные Касуми под руководством де Джонга. Но было ясно, что девушке этот язык не нравился. Она считала его слишком ограниченным, чтобы передать тонкие движения человеческой души. Однажды, когда де Джонгу пришлось оставить ее на короткое время в одиночестве, она записала: «Я боюсь потерять то, что имею; я опасаюсь, что никогда не получу того, чего желаю в жизни более всего». Интересно, имел ли гайджин непосредственное отношение к этим словам, написанным в дневнике его возлюбленной? Или под этим подразумевалось нечто другое?
   Приходилось ли де Джонгу убивать ради Касуми?
   Их любовь была весьма тесно переплетена с реальностями тогдашнего существования.
   Алекс потерла кулаком глаза, чтобы отогнать подступающую дремоту, и снова перечитала строки, в которых говорилось об обещании де Джонга отвезти прядь волос Касуми после ее смерти в Японию. Он дал это обещание как настоящий самурай, а подобную клятву невозможно игнорировать. Исполнение священной клятвы позволяло самураю рассчитывать на славу и почет в будущих перевоплощениях. Нарушение клятвы означало позор и бесчестие в будущей жизни. У Руперта де Джонга было, по крайней мере, две причины сдержать слово. Прежде всего, он был больше японцем, чем сами японцы. И во-вторых, однажды Касуми спасла ему жизнь.
   Алекс видела де Джонга в Гонолулу, поэтому никаких сомнений в том, что он не забыл свою клятву, не оставалось. Он, собственно, и объявился на фестивале, чтобы оказать честь ее памяти. Гайджин не относился к людям, которые забывают хоть что-нибудь. Японцы помнят о своих умерших близких. Фестиваль Бон проходит в течение июля и августа. В это время японцы поют, танцуют, готовят ритуальные кушанья и зажигают огни — свечи, масляные светильники и бумажные фонарики.
   Алекс пыталась поговорить о Касуми и де Джонге с Полом, но тот казался куда более подавленным, чем обычно, и чаще прежнего ходил к врачу. Было ясно, что его депрессия прогрессирует. Его разговор уже не был живым, как прежде, блестящий ум его словно бы дремал. Что с ним? Возможно, новый любовник заставляет его испытывать муки ревности? Алекс, которая уже давно привыкла к любовным делишкам Пола, не хотелось давить на беднягу. Он мог сам начать разговор с ней о своих мучениях, а мог и промолчать. Пусть будет, как захочется милейшему Полу.
   Впрочем, усилилась депрессия Пола, или это только показалось Алекс после долгой разлуки, поваром он по-прежнему оставался непревзойденным. Он лично приготовил обед — изысканное блюдо под названием «сай-мин» — прозрачнейший бульон с лапшой, тонко нарезанную сырую рыбу, каждый ломтик которой был свернут в трубочку и начинен фаршем из ломтиков слегка припущенного белого турнепса, бараньи ребрышки в имбирном маринаде, мороженое из плодов манго и шампанское. По неизвестной для Алекс причине он на несколько дней отослал из дома своего слугу, филиппинца по имени Хуан. И вообще Пол говорил только о том, о чем обычно говорят за обедом, поглядывая время от времени на потолок, словно там, где находились спальни, сидел кто-то, кто мог подслушать их разговор.
   Когда Алекс спросила, одни ли они в доме, Пол заколебался, но потом сказал, что ей не о чем беспокоиться.
   — Все совершенно нормально, — добавил он и достал одну из своих таблеток. Алекс подумала, что наверху, в спальне, заперт один из любовников Пола, но это, впрочем, не ее дело. Она слишком устала, чтобы размышлять еще и по поводу интимной жизни хозяина дома.
   Алекс захлопнула дневник. В сущности, она не столь уж и переутомлена. Раньше бывало хуже, особенно когда Саймон разработал для нее диету и специальный комплекс упражнений.
   Кстати, о Саймоне. Отчего он не выполнил ее просьбу и не оставил фотографию в доме Фрэнки, как они договорились? И что это за странные слова он просил передать ей от своего имени? Что он, дескать, теперь верит во все, сказанное ею раньше? Именно такое послание от сына передал ей Пол. Не должно ли это означать, что он, наконец, поверил, что Руперт де Джонг жив и намеревается ее убить? Ей бы следовало разузнать поточнее, что ее сын имел в виду, поскольку если Саймон станет ей помогать, то это значительно облегчит ее миссию. Де Джонг, несомненно, чрезвычайно опасный негодяй, но не столь опасен, как ее сын. Никто не в состоянии превзойти Саймона в области тайной войны.
   Необходимо все-таки что-то сделать для того, чтобы де Джонг встретился с Касуми. Той оставалось жить всего несколько дней. Что будет, если она умрет раньше, нежели Алекс удастся извлечь пользу из ее состояния? Нет, чертовски плохо, что Саймон не сдержал своего слова. Фотография должна была послужить той самой приманкой, которая позволила бы выманить де Джонга из его убежища. Наживкой, которая, возможно, заставила бы его заглотить вместе с ней и стальной крючок смерти.
   Алекс слишком хотела спать, чтобы покинуть удобную постель и сходить в ванную почистить зубы и снять бигуди. Она обычно всегда снимала их перед сном — привычка, которая появилась во времена замужества. Ни одна женщина на свете не может нормально выглядеть в бигуди. Оттого-то она не позволяла мужчинам видеть себя с подобным украшением на голове. Но сейчас она была не в состоянии даже пошевелить руками.