Олди Генри Лайон. Человек Номоса (Одиссей сын Лаэрта - 1)

   ~ У них есть слава и нетхемьи. А у меня - наоборот.
   - Ты хочешь сказать, муж мой...
   ~ Если, не приведи Гадес, я погибну, тебя на следующий день возьмет в осаду армия женихов. Все соседние острова, от Зама до Закинфа, а днем позже ~ и Большая Земля. Вдова Лаэрта-Садовника... они будут убеждать всю Ойкумену, что мечтают о твоей красоте! они будут пить, жрать и врать так громко, что им поверят. Допускаю, среди них даже сыщутся один-два восторженных юноши, кто на самом деле полюбит тебя. Как любят символ. Но большинству будет нужен трон Итаки вовсе не из-за твоих чар. А Одиссей...
   - В лучшем случае его оставят прозябать во дворце. Время от время бросая подачки, словно шелудивому псу, - в посвисте ветра прорезалась отточенная черная бронза. - В худшем...
   - Ты умница. Ты сама все понимаешь. Поэтому я больше никогда не покину острова. Есть и другие причины, но даже этой вполне достаточно. Впрочем, я все равно смертен. А ты знаешь проклятие "порченой крови", лежащее на моем роду: в каждом поколении - только один мальчик. Наследник. И если, волей случая или злого умысла, он не выживет...
   - Ты допустишь это?! - гневным эхом взрывается ветер. - Ты?! допустишь?!
   - Хотел бы я сказать: "Не допущу!"... А еще больше хотел бы поверить собственным словам. Во всяком случае, с завтрашнего дня я приставлю к мальчику своего человека. Храброго, как лев, и преданного, как собака.
   - И глупого, как осел? Чтобы его нельзя было подкупить или переманить? Ветер едва заметно улыбается, игриво шелестя в серебристых листьях олив.
   Ветер, он такой... вспыльчив, но отходчив.
   - Ну, осел - это, пожалуй, слишком! - Прибой делает вид, что обижен, ухмыляясь в седую пену усов. - Но в твоих рассуждениях есть резон. Думаю, наш новый свинопас Эвмей подойдет в самый раз.
   - Свинопас? - брезгливо морщит ветер гладь лужи, сбивая в складки отражение луны-Селены.
   - Ты же знаешь, какие у меня свинопасы, - смеется прибой, облизывая подножия утесов. - Кроме того, Эвмей - свинопас от роду-племени. Можно сказать, родился при этом деле! Что ему приглядеть за лишним свиненком?.. надо лишь проследить, чтобы они с Эвриклеей... ну, ты понимаешь, о чем я! Молодой горячий пастушок - и бывшая кормилица...
   - Эвриклея по сей день хороша? не правда ли, мой басилей?
   - Да. Она хороша по сей день.
   - И ты так ни разу не возлег с ней на ложе? хозяин - с рабыней? служанки не соврали мне?!
   - Что ты хочешь услышать, о многомудрая жена моя?
   - Правду.
   - А если мне, как мужчине, стыдно признаться в такой правде? Мужчинам привычнее хвастаться подвигами... даже если они их не совершали.
   - Не мужчинам. Героям. А ты просто мой басилей... мой смешной басилей...
   * * *
   Сейчас я горжусь своим отцом, хотя мало кто способен найти в этом причину для гордости. Впрочем, пусть их. Папа, они ничего не понимают. Они дураки. Горделивые дураки, которые избыток силы зовут бессилием, и пытаются подкинуть дрова разнообразия в угасающий костер. Даже я, твой сын...
   Папа, я люблю тебя.
   Но тогда вам с мамой было невдомек, что один хранитель-соглядатай у меня уже имеется.
   Мой Старик.
   СТРОФА-11 ПОЧЕМ НЫНЧЕ ДЕВКИ НА БОЛЬШОЙ ЗЕМЛЕ?
   - Ты кто ? как тебя зовут ?!
   - Эвмей, - сказал он. Потом взъерошил обеими руками воображаемую шевелюру, как если бы голова его была лишь недавно острижена на рабский манер, и добавил с непонятной мне гордостью:
   - Понимаешь, басиленок... Я свинопас. Лаэртов свинопас. Ты не думай, я был хороший работник, пока не охромел...
   Впрочем, нет. Не будем забегать вперед; не будем кидаться в воду и, захлебываясь пеной пополам с восторгом встречи, плыть к берегу, прежде чем днище заскрежещет по песку.
   ...Все началось с лисицы,
   Лисица была не лисица, а лис. Рыжий, как мальчишка, Шкодливый, как мальчишка. И возраста они были почти одинакового - лис разве что на год-два постарше.
   Матерый был зверь.
   Забившись под куст, он визгливо рычал, ни в какую не желая делиться добычей: только что задушенной мышкой-полевкой.
   - Собачка! хорошая собачка!..
   Хорошей собачкой лис тоже не желал быть. Обитатель неритских..лесов, впервые забравшись в этот сад, зверь нервничал и давно бы уже сбежал прочь, если бы мальчишка не загораживал единственный путь к бегству.
   - Собачка!.. - Рука с растопыренными пальцами потянулась к зверю: сейчас собачка обнюхает ладошку, и они станут друзьями - оба рыжие, оба хорошие!
   Где-то вдалеке басом залаяли настоящие собачки - итакийские пастушьи волкодавы, кудлачи-душегубы, ценящиеся на рынках Большой Земли вровень с молодой рабыней-банщицей; и лис решился.
   Подхватив мышку в зубы, он метнулся вперед, у самых Одиссеевых сандалий резко извернувшись и буквально разбрызгавшись в пространстве вспышкой искр. Наверное, будь на месте малыша ребенок постарше - успел бы испугаться. Уж больно стремителен оказался рывок. А случись вместо наследника бродяга-аэд или рапсод, кому песню сложить - что иному высморкаться... Вот уж есть где разгуляться, вспомнив, к примеру, гибель в огне опрометчивой Семелы-фиванки (при чем тут гибель, спросите? чья?! а мышка!..) или битву пламенного титана Флегия с Зевсом-Эгидодержавцем (Зевс и вовсе-то здесь ни при чем, но вы же их знаете, этих рапсодов! хлебом не корми!)... Короткий свист.
   Стук. ...и воровитый беглец споткнулся. Кубарем покатился со всех лап; застыл на траве с разбитой головой, пугая лисьего Таната мертвым оскалом. И опять же: ребенок постарше наверняка испугался бы. А этот не успел. Слишком быстро все произошло. Добрая собачка стала злой собачкой, теперь вот лежит, не шевелится.
   - Шкурку надо снять, - деловито сказали из-за спины.
   Одиссей обернулся.
   Парень лет двадцати сворачивал в кольцо ремешок. Плетеный, из кожи. Красивый. Не парень красивый - ремешок. На одном конце ремешка была укреплена свинцовая гирька. Тоже красивая.
   Блестящая.
   Жаль, с краешка грязью измазалась: желтоватой, склизкой.
   - Ты кто? как тебя зовут?!
   - Эвмей, - сказал парень, сунув ремешок с гирькой за пазуху. Потом взъерошил обеими руками воображаемую шевелюру, как если бы голова его была лишь недавно острижена на рабский манер, и добавил:
   - Понимаешь, басиленок... Я свинопас. Лаэртов свинопас. Ты не думай, я был хороший работник, пока не охромел...
   - Я не думаю, - поспешно сказал рыжий.
   Он действительно не думал ничего такого. И в придачу ничего не понял. Лишь вздохнул с капелькой разочарования. Не герой. Не даймон-хранитель. Не бог-олимпиец, явившийся спасти великого Одиссея от ужасной напасти. Папин свинопас... раб. Мелькнула мысль: если хорошенечко попросить, то Эвмей подарит ему, Одиссею, свой замечательный ремешок. А если не подарит - уже не попросить, а приказать. Или нажаловаться папе.
   Сам ведь сказал: я, мол, папин...
   Тем временем Эвмей обошел мальчишку и присел на корточки над убитым лисом. Вынул из оскаленных зубов тельце мышки, зачем-то обнюхал по-собачьи; зашвырнул обратно в кусты. Когда он еще только шел к зверю, можно было заметить: парень хромает. Не так, как дядя Алким - раскачиваясь и едва ли не подпрыгивая при каждом шаге, будто птичка-вертишейка. Иначе. Размахивая руками, словно по-другому ему не удалось бы сохранить равновесие, и сильно припадая на правый бок.
   Краб.
   Шустрый краб на прибрежном песке.
   - У тебя есть нож, басиленок?
   Вопрос был задан серьезно, без малейшей тени шутки. Свинопас Эвмей пребывал в безмятежной уверенности, что у юного басиленка обязательно должен быть нож. А как же иначе? У Колебателя Земли есть трезубец, у Владыки Богов есть молния; у Гермеса-плута есть жезл-кадуцей, обвитый змеями, и крылатые сандалии - а у маленьких детей должны быть ножи. Кстати, само удивительное слово "басиленок" в устах Лаэртова свинопаса ничуть не таило в себе насмешки. Подтрунивания. Неуважения оно не таило тоже. Есть итакийский басилей Лаэрт; у него есть сын, наследник... итакийский басиленок.
   Все в порядке вещей.
   - Нету...
   Одиссей расстроился. Ну почему, почему у него нет ножа?! К счастью, свинопас не стал дразниться. Лишь кивнул: дескать, ладно, нет так нет, позже добудем! - и извлек из-за пазухи короткое лезвие без рукояти.
   Плоскую капельку черной бронзы.
   Одиссей присел на корточки рядом; стал смотреть, как свежуют добрую злую собачку. Смотреть было интересно и немножко страшно. Совсем чуть-чуть. А на самого Эвмея смотреть было интересно и немножко смешно. Пегие волосы обрезаны на скорую руку, торчат во все стороны - не волосы, а перья. И на подбородке перья. Жиденькие. А на щеках почти нету; это, наверное, потому, что щеки рябые, в ямочках с неровными краями. Не хотят перья расти в ямочках.
   И глаза у Эвмея лягушачьи: навыкате.
   - Ты молодец, басиленок, - Эвмей тряхнул снятой шкуркой, сунул ее туда же, за пазуху (ишь ты! не пазуха, а волшебная сумка Персея!); на животе, выше пояса, вздулась опухоль. - Не испугался. А я тоже хорош: дернись ты невпопад, как есть угодил бы по тебе! Плохой я раб. Нерадивый. Непредусмотрительный. А с плохими рабами что делают?
   Нет.
   Он по-прежнему не шутил. Задумался, ожидая подсказки от басиленка.
   - Их наказывают, - мальчишка почувствовал себя большим и умным; хозяином себя почувствовал. Ага, свинопас, простых вещей не знаешь?!
   - Точно! - обрадовался Эвмей, безжалостно дергая перья на подбородке. - А как их наказывают?
   - Н-ну... бьют их.
   - Ух ты! Здорово! Так давай, чего ты ждешь?
   - Я? что давать?!
   - Давай наказывай меня. Бей!
   Деваться было некуда. Сам ведь сказал, никто за язык не тянул... Без размаха Одиссей ткнул свинопаса кулачком в бок.
   Бок оказался теплым и твердым.
   - Да ну тебя! - В лягушачьих глазах Эвмея заблестели самые настоящие слезы. - Разве ж так бьют? По-настоящему давай!
   Одиссей ударил по-настоящему.
   И заорал во всю глотку, едва не свернув себе запястье.
   - Басилей не плачут, - мосластый палец Эвмея качнулся у лица, застыл живым укором. - И басилята не плачут. Где это видано: бьешь нерадивого раба, и сам ревешь в три ручья! Давай я тебе покажу... руку надо держать вот так...
   К вечеру Одиссей уже сумел один раз ударить своего нового раба по-настоящему. Ну, почти по-настоящему. Для начала вполне пристойно.
   * * * .
   ...алеф, бет, гимет, далет, хе, вав... зайн, хет, тет, йод, мем... а дядя Алким говорит, что у финикийцев сперва не мем, а каф, и потом уже - мем... нун, самех, пе, шаде, коф, Реш, шин, тав...
   Скучища! Вот мама, она всегда ворчит: "Бедненький! бледненький! Мучают ребенка!.." - мама, она права, мама добрая, а они все мучают ребенка!
   Учители-мучители!
   Сегодня занятия у дамата Алкима казались Одиссею особенно нудными. Такое иногда бывало, и чаще, чем следовало бы: чтение, письмо и счет вызывали зевоту того и гляди, скулы вывихнешь! В Пие, понимаешь, по велению Нелея Пилосского откормили три свиньи для всенародного празднества, в Метапе - четыре, а в Сфагиях лишь две... сколько всего свиней откормили для свино-родного... тьфу ты! -для всенародного празднества?! Много откормили, ешь не хочу! Наконец счет-чтение, к счастью, остались позади, а к письму дядя Алким так и не приступил. Одиссей очень надеялся, что уже и не приступит. Ибо отец Ментора, увлекшись, принялся рассказывать детям о жизни на Большой Земле: какие там есть города, какие гавани, где живут магнеты, где - этолийцы, где - мирмидоняне, и кто с кем сейчас в союзе, а кто, наоборот, воюет.
   Поначалу было интересно. Особенно насчет кто какой город захватил, а кому удалось отбиться. Но дядя Алким есть дядя Алким, и вскоре пошло-поехало: снабжение Ти-ринфской крепости ячменем, поставки в Аргос ввозной бронзы, конкуренция критских и микенских ювелиров, подготовка опытных атлофетов' для Истмиад...
   Одиссей чуть не заснул.
   Он бы, наверное, заснул, если бы Ментор время от времени не пихал его локтем в бок. Наследник басилея Лаэрта вскидывался с твердым намерением немедленно надавать белобрысой гидре тумаков, но вспоминал, где они.
   В итоге гидра оставалась безнаказанной.
   Пришлось ограничиться поимкой здоровенного рыжего муравья и запусканием последнего Ментору за шиворот. После чего мститель минуту-другую давился от смеха,
   *Атлофет- судья спортивных состязаний.
   наблюдая, как ерзает приятель на скамье. Натешившись, один рыжий сбежал к своим муравьятам, а второй вновь стал слушать дядю Алкима, едва удерживаясь от зевоты.
   Эвмей, тот уже давным-давно заснул по-настоящему:
   улегся прямо под стеной, в тени - и засопел. Однако, когда Одиссею понадобилось отлучиться по малой нужде, рябой свинопас открыл один глаз, проследил, куда направился мальчик - и вновь отдал дань легкокрылому Гипносу лишь по возвращении басиленка.
   Эвмею хорошо, ему спать можно. Ему учиться не надо - потому что он уже взрослый. А еще потому, что раб. Рабом, конечно, быть плохо - но, как оказалось, из всякого правила есть исключения. Ишь, дрыхнет, и ухом не ведет! Ленивый раб. Нерадивый. Не помогает хозяину всенародных свиней считать. Надо будет потом его отдубасить. Это Эвмей молодчина, правильно придумал: если что не так, господин должен своего раба бить. Вот пусть теперь пеняет на себя!
   Он и пеняет... в тенечке, под стеночкой...
   - ...от Нерея-Морского и Дориды, дочери Океана, родились нереиды, имена которых: Кимотоя, Спейо, Главконома, Навситоя, Талия, Эрато, Сао, Амфитрита, Эвника, Фети-да, Эвлимена, Агава... Понтомедуса, Деро... Динамена, Кето...
   Сейчас-то я понимаю: мудрый Алким не просто заставлял нас с Ментором заучивать имена нереид или количество мер зерна, поставляемых из угодий критского правителя в Фестскую и Кутаитскую области. Он учил нас думать. Складывать пустяк к пустяку, незначительное к малозначащему - и получать драгоценность. Не имена, а смысл имен, тайный и явный. Не родители, а наследственность. Чистота крови и преемственность власти. Не колебания цен на грубую полбу - причины, вызвавшие их. Не кто какой город взял или, наоборот, удержал - почему ему удалось или не удалось это сделать.
   И стоила ли овчинка выделки?
   Память ты, моя память... Когда с треском, оглушившим народы, провалился поход Семерых на Фивы, дядя Алким устроил нам игру. Взятие крепости; только, как выразился он сам, "по-взрослому".
   Крепость мы строили два дня, общими усилиями. То есть строили мы с Ментором, изгваздавшись в грязи по уши, а дядя Алким руководил: где что должно располагаться. По сей день гадаю: откуда он, ни разу не выезжавший за пределы Итаки, был столь подробно осведомлен о внутреннем устройстве Семивратных Фив?! Побывал я в этих Фивах много позднее, побродил вдоль стен, башен, на верхних галереях постоял...
   Все совпало, в точности!
   А тогда, едва Строительство твердыни было наконец завершено и "войска" вышли на исходные позиции, дядя Алким поинтересовался:
   - Ну что, герои? Как город брать будем?
   - Ворота вышибать надо, - солидно заявил я-маленький, понимая, что на этот раз Геракла в моем войске нет. Самому придется.
   - Славно, славно, - покивал дамат Алким, ковыляя вокруг нас без видимой цели. - Ворота, значит? А какие именно? Пройтидские? Электрийские? Нейские? Афинские? Бореадские? Кренидские? Гомолоидские?..
   Мы с Ментором задумались. Действительно, а какие лучше? Нам казалось, что без разницы (или пускай Гомолоидские, у них название красивое!). Но раз дядя Алким спрашивает, значит, разница, наверное, есть.
   Есть, да не про нашу честь.
   - Нейские! - брякнул я наобум, в последний момент отдав им предпочтение перед Гомолоидскими. - Вышибли, и мечи наголо! А еще лучше на стенку полезем! Ого-го, сами боги меня не остановят!
   - Ого-го! - радостно подхватил Ментор, прыгая на одной ножке.
   Это он зря. Договаривались же: в присутствии его папы на одной ножке не прыгать. Зачем хорошего человека понапрасну обижать?
   - Можно и ого-го, - снова кивнул Алким. - Например герой Капаней из Аргоса так и сделал. Ого-го, и на стенку...
   - Ну и как? - едва ли не в один голос поинтересовались мы с Ментором.
   Дядя Алким грустно вздохнул:
   - Похоронили героя Капанея.
   Мне сразу расхотелось ого-го и на стенку.
   - А если двое ворот выбить? - предложил Ментор. - И с двух сторон...
   - Уже лучше. И все-таки: какие именно?
   - Ну... вот эти и вот эти. Которые рядом.
   - Значит, Нейские и Афинские? Валяй! - согласился дядя Алким. - А я пока оборону налажу.
   Ментор смело двинул вперед раскрашенные фигурки "воинов". И, разумеется, в самом скором времени был наголову разбит собственным отцом.
   - Мальчики, вы хотите воевать, как герои...
   Дамат Алким, дотошный калека, я до сих пор помню твои слова! Тебя сейчас нет со мной, на ночной террасе, тебя вообще нет больше среди живых, но твоим голосом говорит со мной ветер, луна, вся моя короткая жизнь, которая истово хочет продлиться, став долгой и свободной от ярких событий!.. "Славно, славно..." - киваешь ты, ковыляя во мраке, и я киваю в ответ: действительно, как же славно, что мы, дети, внимательно слушали тебя - пусть внутренне протестуя, пусть не все понимая, но слушали!
   - ...как герои. А герои выигрывают битвы, но не войны. Думаете, почему великого Геракла наголову разгромили в Элиде? Потому что среди объединенных сил пилосцев, спартанцев и элидян не оказалось героев, зато нашлись опытные лавагеты1. Под Писами бились люди с людьми - не боги, титаны или чудовища. Обычные люди, способные паниковать, истекать кровью, зубами вгрызаться в землю, не уступая и пяди. И Геракл отступил,
   *Лавагет -полководец, военачальник.
   впрочем, как я полагаю, ненадолго, ибо с некоторых пор он все больше человек, и все меньше - герой.
   Дядя Алким остановился.
   Почесал крючковатый нос, всегда сизый зимой.
   Подытожил:
   - Значит, надо учиться воевать, как это делают люди. В сущности ведь, у героя нет ничего, кроме предназначения. Их надо лечить или изгонять - а мы, глупцы, восхищаемся...
   Все наше естество бунтовало. Кричало. Вопило. Сопротивлялось. Мы хотели быть героями. Мы хотели совершать подвиги. Но двое мальчишек слушали дядю Алкима, только что не разинув рты. А может, и разинув - сейчас уже трудно вспомнить.
   Столь необычно было сказанное им.
   - ...Герой должен быть один, мальчики мои. Он обречен мойрами-Пряхами на одиночество. Воюет в одиночку, побеждает в одиночку и умирает тоже в одиночку. Потом люди помнят Героя - напрочь забыв тех, кто помогал ему, был рядом, сражался и умирал плечом к плечу с ним. В этом сила, но в этом и слабость героя. В одиночестве. Ого-го и на стенку; ого-го - и в Вечность. Бултых! - круги по черной воде... Даже если собрать целую армию героев, каждый из них будет сражаться сам по себе. Это не будет настоящая армия; это будет толпа героев-одиночек. Жуткое, если задуматься, и совершенно небоеспособное образование...
   Алким помолчал немного. Мы тоже молчали, не решаясь задать хоть один из множества вопросов, вертевшихся на языках.
   Присохли языки.
   - Люди живут иначе. И воюют иначе. У них зачастую нет телесной мощи героев. Им не покровительствуют родители-боги, вытаскивая из всех возможных и невозможных передряг. У людей нет шлемов-невидимок, крылатых коней-пегасов и адамантовых серпов, закаленных в крови Урана. Люди смертны, люди уязвимы, терзаемы страхом вперемешку с сомнениями; людям приходится воевать по-другому. Там, где герой идет напролом или, воспарив на крылатом коне, обрушивает с неба на головы врагов огромные камни, люди ищут иные пути. Военная хитрость. Иногда, если надо, - подлость. Отвлекающий удар. Да, гибнут твои друзья, но их гибель цена победы. Внезапные перемещения отрядов. Нападение из засады; удар в спину. Подкуп. Обман. Иногда мне кажется, что против этих способов бессильны даже Глубоко...
   Дядя Алким вдруг осекся.
   Резко сменил тон:
   - Вернемся в Фивы. Давайте не будем сейчас рассматривать обманные маневры, засады, распускание ложных слухов, долгую осаду и ночные вылазки - ах, если бы Семеро не вели себя героями! Тогда бы они не погибли самым глупым на свете образом - геройски. А будь во главе войска опытный лавагет - не герой! один, а не великолепная, наивная семерка! - он бы поступил по-другому. О, он многое сумел бы придумать, наш уязвимый лавагет, но вам ведь, мальчики мои, интересно другое: как можно взять Фивы приступом?
   Мы с Ментором дружно закивали. В общем-то, мы ничего не имели против засад, обманных маневров и ночных вылазок, но приступ...
   О, это сладкое слово "приступ"!
   Штурм!
   - Тогда смотрите. Первый удар - отвлекающий; в Нейские, юго-восточные ворота, которые укреплены слабее других. Тут вы оказались правы. Любой ценой выбить их тараном; если не получится - выманить фиванцев ложным отступлением и завязать бой под стенами. В город сразу пробиться не удастся, но это и не нужно. Как только сюда начнут стягиваться силы обороны...
   Алким начал уверенно передвигать раскрашенные фигурки внутри игрушечной крепости; и вот - гремя доспехами, бегут к Нейским воротам воины-фиванцы, сверкает медь на щитах, блистают наконечники копий, свист стрел, крики, звон и грохот мечей о щиты...
   - Теперь же... Ментор, помогай!
   Другой отряд нападающих неожиданно вырвался из-за РОЩИ на холме. Бьет таран в Бореадские ворота, и створки трещат, болезненно вскрикивая под натиском; спешат на подмогу оставшиеся фиванцы, бросают резервы - отразить второй приступ...
   - Одиссей!.. да, да, вот отсюда!
   И лишь теперь, выждав нужное время, со стороны Тиресиевых пустошей, у северо-западных Электрийских ворот - без всякого шума, крика и грохота объявляется третий, основной отряд. С ходу сметая немногочисленную стражу, атакующие врываются в город и бегут по улицам, не отвлекаясь раньше времени на грабеж и насилие, чтобы ударить в тыл... опрокинуть, смять, растоптать... подло и неотвратимо, как должны воевать люди, как умеют воевать только они!..
   Даже сейчас я вспоминаю о "взрослых детских играх" с удовольствием. Тогда же, маленький и торопливый...
   На удивление, тогда мне сильно помог мой Старик.
   - ...нимфа Тайгета родила Лакедемона от Зевса-Дождевика; от Лакедемона и Спарты, дочери Эврота (который сам был сыном Лелега и наяды Клеохарии), родились Амикл и Эвридика; от Амикла и Диомеды, дочери Лапифа, родились Кинорт и Гиацинт, возлюбленный Аполлона... сыном Кинорта был Пиреер, женившийся на Горгофоне, дочери Персея, - от их брака родились Тиндарей, Икарий, Афарей и Левкипп...
   Однажды, вконец замучившись от обрыдшей мне игры в "отцов и детей", я спросил папу: "А мы? мы тоже полубоги?" Лаэрт-Садовник криво усмехнулся: "Что же мы, сынок, лучше других?"
   Нет, папа. Не лучше.
   Впрочем, потешное взятие Фив - это случилось позднее, а в тот раз...
   ...Скука и сон будто сговорились. Брали приступом. Одолевали.
   Чтобы не дать подлым глазам окончательно закрыться, Одиссей начал смотреть на Старика, расположившегося за спиной дяди Алкима. Старику, по всей видимости, скучно не было: он слушал внимательно, время от времени кивал или наоборот, хмурился, явно прикидывая в уме какую-то пакость; дважды одобрительно хмыкнул, а один раз, когда Алким мельком коснулся ввозных пошлин на благовония, пробормотал невпопад: "Это если не учитывать пиратов! Впрочем, сын Лаэрта, платящий "пенный сбор"?!" - И Старик едва не расхохотался.
   А Одиссею сразу стало интересно: отчего это он не должен платить какой-то "пенный сбор"? Оттого, что сын басилея Лаэрта должен быть смелым и никого не бояться? Конечно, так думать было приятно, но Старик, похоже, имел в виду что-то другое. Надо будет спросить у него - как-нибудь потом...
   Но интерес Старика к рассказу дяди Алкима раздражал.
   Беспокоил.
   Отгонял сон, как сам Старик отгонял беспокойные тени.
   Одиссей прислушался внимательнее. Нет, интереснее не стало, но теперь Одиссей слушал из одного лишь упрямства. Если Старик считает, что это интересно и полезно, и дядя Алким, наверное, тоже так считает (иначе не рассказывал бы!), и даже Ментор слушает скрепя сердце - то что же это получается? Старик - умный. Потому что старый. Дядя Алким вообще самый умный, почти как папа. И Ментор тоже умным вырастет, наверное. Эвмей не в счет - он все-таки свинопас, пускай и очень веселый. Выходит, дядю Алкима не слушают только раб-свинопас и он. Одиссей? Выходит, Ментор вырастет умным, а он, Одиссей, дураком?
   Фигушки!
   Конечно, когда Одиссей вырастет, он станет басилеем, как папа, и великим воином. Героем! А как же иначе? Но дядя Алким всегда говорит, что воевать надо уметь в первую очередь головой. Тогда вернешься с победой и славой, а иначе без головы.
   Хорошо же! Он будет умным! Он узнает все, что знает Дядя Алким, и станет таким же умным. Вот только спать очень хочется...
   Рыжий упрямец вскинул голову сам, за мгновение до того, как усердный Ментор собрался в очередной раз пихнуть его локтем.
   Подавитесь!
   Буду слушать!..
   * * *
   - Ну что, почем нынче девки на Большой Земле? --весело поинтересовался Эвмей, когда занятие окончилось и оба ученика радостно подбежали к свинопасу, больше всего на свете желая наконец порезвиться вволю - с Эвмеем это получалось как нельзя лучше!
   И, неожиданно для самого себя, Одиссей, опередив Ментора, вдруг затараторил:
   - Рабыни упали в цене чрезвычайно, и сейчас молодая швея на рынках Самоса стоит цену трех быков, а прядильщица лишь на полбыка дороже; зато в Пилосе...
   - Ишь ты! - удивился Эвмей. Но быстро оправился и хитро подмигнул Ментору. - Во дает, басиленок! А я вчера такую девку на ночь отхватил... Безо всяких быков.
   - Безо всяких? - усомнились мальчишки.
   - Ну, один бычок при мне был, ясное дело... Правда, то на ночь, а то насовсем.
   - А папа говорит, когда мама не слышит, что насовсем - это надоесть может, - сообщил Ментор, гордясь тайными познаниями. - Зато на ночь - интереснее.
   - Ай, дамат! - сквозь смех с трудом выдавил Эвмей. - Ух, дамат! Орел! Мы, колченогие, завсегда...