Олди Генри Лайон. Человек Номоса (Одиссей сын Лаэрта - 1)

   - Мой папа орел! - гордо подбоченился Ментор, пропустив последние слова свинопаса мимо ушей, и Одиссею вновь очень захотелось надавать приятелю тумаков.
   Сказано - сделано.
   АМТПСТРОФА-11 ДОБРОГО ПУТИ И СВЕЖЕЙ ВОДЫ!
   ...Было? не было?
   - Двое мальчишек играют в песке, - однажды сказал Старик. - По всему ахеискому Номосу, год за годом, двое мальчишек играют в песке, и один из них сумасшедший. Символ эпохи, можно сказать. Божий промысел. Рыжий ничего не понял.
   - Ты чего плачешь? - спросил у рыжего Ментор. -Палец занозил?
   - Ага, - зачем-то согласился рыжий. - Палец.
   * * *
   Осень явилась самозванкой.
   Пышная, сияющая, она раскрасила деревья в пурпур и золото плодов; небо налилось особенной синевой, приглашая бросить взгляд, как бросаются в море с Кораксова утеса - без оглядки, молитвенно сложив руки над головой, - и утонуть навсегда. Осень шла по Итаке, щедро рассыпая дары, а дядя Алким говорит, что перед войной рождается больше мальчиков, зато после войны - тем паче после многих войн - бывает хороший урожай.
   Или это просто едоков становится меньше? - спрашивает сам себя дядя Алким, и сам себе не отвечает.
   Зато папа сегодня пребывал в самом чудесном расположении духа.
   - Это асфодели, - Лаэрт наклонился, сорвал один цветок, бледно-алый с желтенькими прожилками. - Иначе: дикие тюльпаны. На, понюхай.
   - Пахнет... - протянул Одиссей, послушно втянув ноздрями воздух, но так и не найдя подходящего слова, чтобы определить: чем именно пахнет бледный цветок-асфодель.
   - Да уж, пахнет. Небытием. Мне один хороший человек, спасибо ему, луковиц с того света привез... Жаль, их надо водой из Леты поливать. Были б тогда фиолетовые, с пятнышками; только нюхать их уже не стоило бы. А эта травка - с черным корешком, с белыми, медвяными цветочками! - называется "моли". Хочешь пожевать?
   В вопросе отца явно таился подвох.
   Маленький Одиссей отчаянно замотал головой. Меньше всего ему хотелось жевать травку с черным корешком и медвяными цветочками.
   - Молодец. Если пожевать моли - будешь защищен от колдовства, порчи и дурного глаза. Но со второго раза возникает привыкание. Голова кружится, всякая блажь мерещится... Один хороший человек, когда мне рассаду привозил, предупреждал. А это у нас мак: тот, что ярче посвящен Гипносу-Сладчайшему, а который почти черный - вырос на крови Прометея, в Колхиде. Знаешь?
   - Ara, - кивнул Одиссей и с уважением посмотрел на клумбу темно-багряных, действительно едва ли не черных цветов. Сразу представилось: скала, титан Прометей висит на цепях, коршун терзает титанову печенку, а внизу - точно такая же клумба.
   И папа поливает маки из леечки.
   Красота!
   - А вот эта липа от семени гипподриады Липы-Филю-ры, матери кентавра Хирона... Когда ты прошлой зимой снега наелся и кашлял, наша мама тебя сушеным липовым цветом отпаивала. За два дня как рукой сняло! Спасибо одному хорошему человеку, еще до твоего рождения достал семечко!.. уважил!.. А это яблоня Гесперид, вечерних нимф Заката. Только она у нас не плодоносит. Солнце мешает. Ведь у них, на Закате, сплошной закат, а у нас еще и восход покамест случается. Сохнет яблоня от восхода...
   - Хороший человек привез? - на всякий случай спросил мальчишка. Хорошего человека он себе представлял... ну, хорошим.
   Который папе все привозит.
   Лаэрт засмеялся:
   - Точно! В Микенах - дураки! - эти яблочки добыли да обратно вернули, а мне по дороге огрызочек случился. Привезли... порадовали!..
   - Хороший человек!
   Одиссей прошелся колесом: во-первых, от радости, во-вторых, чтобы папа увидел, как его сын умеет колесом ходить.
   - Лучше некуда! Тут у нас, сынок, еще одна яблонька растет... Гранатовая яблонька. Есть в городе Баб-Или
   ' Б а б - И л и (Врата Бога) - Вавилон.
   торговый Дом Мурашу, хороших людей там - пруд пруди. Один лучше другого. Вот, значит, саженец подарили, за услуги. Из земель хабирру' доставили. Но и она не плодоносит. Говорили, ее каким-то змием укреплять надо, по ' стволу. Я и ужа пробовал, и гадюку, и другую гадину, что из Горгонских кудрей... ни в какую! Ну да ладно, поживем-поищем...
   Ранняя лысина Лаэрта-Садовника вся покрылась бисеринками пота: от удовольствия, должно быть. Мол, поживем, поищем, найдем, а там очередной хороший человек еще чем-нибудь порадует...
   - Это у нас лавр и гиацинты; оба, сынок, тоже хорошенько замешаны на крови. Удивительное дело: красота чаще всего вырастает, если ее кровью удобрять. Про Гиацинта я тебе рассказывал, как его метательным диском убило; а лавр - это дриада Дафна-покойница. Оба - неудавшиеся любовники... знаешь, мальчик мой, Глубокоуважаемым вообще редко везет с любовниками.
   Лаэрт задумался о чем-то своем.
   Добавил погодя:
   - Да и с любовью, пожалуй, тоже.
   ...Осень шла по Итаке.
   Память ты, моя память... папа, это я.
   Я вернулся.
   Я стою рядом с тобой-молодым и с собой-маленьким, я нюхаю асфодель и не хочу жевать травку-моли; я слушаю твою болтовню ни о чем - якобы ни о чем. Ты всегда любил поговорить о пустяках, о своем саде, куда "хорошие люди" отовсюду свозили чудесные, невозможные саженцы, семена и побеги; ты обожал эти редкие минуты именно за самое дорогое, что в них было, - за редкость.
   Мама вечно бранилась, что ты уделяешь мне мало внимания. "Наша мама", как ты всегда называл ее в разговорах со мной; и капелька доброй лжи в этих словах была сладкой на вкус.
   Наша мама была не права.
   Хабирру-иудеи.
   Просто твое внимание было направлено повсюду; оно было не таким, как у других, не столь заметным, не столь бесстыже-выпирающим - твое внимание.
   Редким оно было, редким и дорогим, подобно бессловесным обитателям твоего садика.
   Папа, это я. А это ты - невысокий, плотный, облысевший задолго до моего рождения, сразу после двадцати (мама смеялась, что любит только настоящих мужчин - малорослых и лысых; она всегда прибавляла, что настоящий мужчина еще должен быть толстым, как ее отец, а тебе, Лаэрт-Садовник, всегда чуть-чуть не хватало до маминого идеала...); ты двигаешься неторопливо и косолапо, широко расставляя носки сандалий, стоптанных по краю подошвы.
   Тогда мне казалось: ты похож на Зевса-Эгидодержавца. Просто другие почему-то не умеют замечать этого. Мне и сейчас так кажется. А другие... они по-прежнему не научились замечать.
   Они только и умеют, что многозначительно переглядываться при упоминании имени Лаэрта-Садовника.
   Лаэрта-Пирата'.
   ...Боги! до чего же глуп я был! той детской глупостью, что у взрослых сродни подлости. Ведь больше всего на свете я мечтал о благословенном дне папа! прости!.. - когда ты наконец поедешь на войну. Я надеялся, что ты возьмешь меня с собой; и вот теперь я уезжаю на войну, прямиком в сбывшуюся мечту, и могу лишь кричать в ночную темень:
   "Папа!.. это я! Спасибо Тебе!
   Возвращаться трудно. Кто знает это лучше нас с тобой, Лаэрт-Садовник, мои смешной лысый папа? - никто. Кстати,о богах.
   Пират - слово греческого происхождения, использовано, в частности, в трудах Полибия и Плутарха; примерный смысл "совершаюших нападение на кораблях".
   Маленький Одиссей ликовал. Бродить по садику вместе с папой было совсем не то, что бродить по садику без папы - пускай даже вместе с няней или Ментором. Но ехать с папой в северную бухту Ретру...
   Мама ворчала.
   Мама упрекала папу в легкомыслии.
   Мама в конце концов поехала вместе с ними. Потому что басилея с домочадцами ждало празднество урожая. Одиссей не очень хорошо знал, почему празднество урожая надо справлять не в садике, а на пристани, да еще не в людной Форкинской гавани, а на дальней стороне бухты, где и корабли-то появляются редко, большей частью - поздно вечером. Но, видимо, папа под урожаем понимал что-то свое, недоступное маленьким мальчикам; и папино мнение разделяла куча народу, ибо берег бухты кишел людьми.
   Малыш раньше никогда не видел столько людей в одном месте. Жаль только, что папа приехал не на колеснице, а на осле, усадив его, рыжего Одиссея, на колено:
   Ослик был хороший, он покорно трюхал по горным тропинкам все ниже и ниже, спускаясь к морю; сзади на другом ослике, толстом и корноухом, ехала мама, а за мамой шли служанки и няня Эвриклея. К концу пути Одиссею стало казаться, что колесница ничуть не лучше милых осликов, но он на всякий случай спросил об этом у папы.
   - Колесница? - Лаэрт потрепал сына по знаменитым кудрям ("Мое солнышко!" часто ласкалась мама). И махнул свободной рукой за спину: туда, где курчавились порослью склоны Этоса. - Здесь?
   Рыжий представил себе колесницу - здесь?! - и без видимой причины ему стало смешно.
   Так, смеясь, и доехали до бухты.
   - Свежей воды!
   - Доброго пути и свежей воды!
   Они выкрикивали пожелания, однообразно-громко, они самозабвенно вопили, и в ушах едва ли не всех явившихся в бухту мужчин - свободных, рабов, пастухов, кожевенников, жнецов и пахарей - колыхались серьги: медные капли, у некоторых с жемчужиной или сердоликом. Солнце играло в металле, брызгаясь зайчиками.
   Щекотно.
   ...папа, мне трудно возвращаться. Я трюхаю помаленьку на ослике-ленивце, и давнее празднество урожая сливается со многими иными праздниками на Итаке" где мне довелось присутствовать - будто я не тащусь еле-еле, а мчусь изо всех сил, и виды по обочине дороги сливаются^ сплошную обжигающе-яркую полосу.
   Колесница?
   Здесь? Я-большой (а я большой?) отмечаю другое: по праву
   басилея ты резал жертвенных животных. Совершал возлияния. Отсекал у жертв языки и кропил их вином. Подымал чаши. Произносил слова.
   Лаэрт-Садовник! почему, обращаясь к богам - к Глубокоуважаемым, как говорил ты и как вслед за тобой повторяли прочие итакийцы - ты никогда не называл их по имени?
   Не Посейдон, а Владыка Пучин, Морской Дед или
   Фитальмий, то есть Порождающий.
   Не Зевс, не Дий-Отец - Скипетродержец, Учредитель или Высокогремящий.
   Вместо Аполлона - Дельфиний или Тюрайос, Отпирающий Двери.
   Не Гера - Волоокая, Владычица...Сова взамен Афины. Куда позже я заметил, что ты избегаешь имен далеко не всех богов - лишь Олимпийской Дюжины. Но избегаешь так, чтобы к тебе нельзя было придраться. Бывало, на Итаке гостили знатоки обрядов: ты открывал пиры в присутствии Навплия-Эвбейца и басилея святой Фокиды, ты устраивал общие моления, когда за спиной торчал этот желчный дылда, старший жрец из лемносского храма Дориды-Океаниды, приехавший лично поблагодарить тебя за богатое пожертвование. Сомневаюсь, что твои уловки вообще были замечены со стороны - люди будто превращались в слепцов, все, кроме дамата Алкима, чей взгляд в твою сторону я позднее не раз ловил.
   Спокойный, понимающий взгляд, какой бывает меж людьми, посвященными в общую тайну.
   Сейчас я тоже имею право так смотреть на тебя, папа.
   Я дорого заплатил за это право. И не жалею. Ты ведь сумел выжить, Лаэрт, ты качаешься одиноким колосом среди опустелой нивы, ты сумел вернуться, никуда не уезжая; я, твой сын, тоже сумею.
   Я, Одиссей, сын Лаэрта.
   Хорошие вещи - они, как правило, дорогие. В особенности оружие.
   Сразу за дворцом с его знаменитым садом - точнее, за садовой оградой из белого известняка, в полтора человеческих роста - начиналась большая луговина. Испокон веку она приманивала разнотравьем коз и баранов, а баси-лей Лаэрт отнюдь не возбранял пастухам выпасать стада в крамольной близости от оплота итакийской власти. Более того: блеяние-меканье давно стало неотъемлемой частью общего хора мироздания. В конце концов, к чему хорошей траве пропадать?
   И в горы плестись не надо...
   Правда, сейчас, осенью, отары перегоняли дальше, в предгорья Нейона пожировать напоследок; басилей-ские же "дюжины" - по двенадцать стад быков с коровами, овец, коз и свиней, принадлежащих лично Лаэрту - объедали нейонские пастбища с весны. Зато по ту сторону изгороди образовывалось прекрасное место для игр. Не все ж наследнику в саду смоквы околачивать?!
   Разумеется, под присмотром верного Эвмея и няни.
   На этот раз мальчишек было четверо: Одиссей, Ментор, забияка Эврилох, сын Клисфена, сына Архестрата, одного из итакийских геронтов; и трусишка-Антифат, родичей которого Одиссей никак не мог запомнить.
   Вчетвером играть куда веселее, чем вдвоем!
   Будете спорить?
   - Ты зачем его бьешь? - поинтересовался Эврилох еще по дороге, когда Одиссей как следует пнул идущего рядом Эвмея в ляжку.
   - Это мой раб! Хочу - и бью.
   - А зачем хочешь?
   - А чего он мне в глаза пылит? Пусть не шаркает!
   - Ух ты! - Эврилоха, записного драчуна, явно восхитила мысль, что, оказывается, можно на законных основаниях бить такого здоровенного дядьку, как рябой Эвмей. - А он на меня тоже пылит! Можно, я его тоже немножко побью?
   -И я!
   - И я!
   На мгновение Одиссей растерялся. Но увидел, как просияло радостью простоватое лицо свинопаса, как он с мольбой воззрился на своего маленького хозяина - и все понял правильно.
   - Можно! - последовало милостивое соизволение. -Разрешаю.
   - Только давайте играть, будто он - циклоп-людоед, а мы - аргонавты!
   - Точно! Мы на его остров высадились...
   - А он нас съесть хотел!
   -А мы его...
   И тут Эвмей зарычал. Да так, что у настоящего циклопа-людоеда вся желчь от зависти выкипела бы! Зарычал, затряс головой, пошел, расставив руки и припадая на одну ногу - прямо на трусишку-Антифата. Антифат не понял, что игра уже началась, и испуганно попятился от свинопаса. Зато Одиссей с Ментором сразу все поняли; и вот уже двое доблестных аргонавтов отважно нападают на циклопа, желающего полакомиться их товарищем! Почти сразу же аргонавтам на помощь пришел чуть замешкавшийся Эврилох, а следом - устыдившийся своего малодушия Антифат, который теперь из последних сил стремился доказать приятелям, что он - тоже герой! не хуже других! а, может быть, даже лучше!
   Будьте мужами, друзья! Да снискаем великую славу! Кто побежит - тот девчонка!..
   Поначалу нянюшка Эвриклея с тревожным неодобрением следила, как огромным крабом ворочается рябое чудовище, стряхивая с себя юных героев, как те раз за разом боосаются в атаку, молотя кулаками живучего великана - но потом не удержалась. Прыснула втихомолку, присела под тенистой смоковницей, достав из корзинки взятое с собой рукоделие.
   - Вот тебе, вот тебе! По зубам!
   - Не ешь! не ешь людей больше!
   - Гррры-оу-ааа! В корень - это правильно! молодец! В самый корень бей... Рррыхх!..
   - Держи его! Убегает!
   - За ноги, за ноги хватай!
   - В глаз!
   - Верно, в глаз! И пальцем, пальцем... Ыгррррах! У-у
   у-у-у!..
   Когда циклоп наконец был повержен, герои решили, что настала пора новых подвигов и что нехорошо всем бить одного. Эвмей был с этим категорически не согласен. Он как раз считал, что самое лучшее и есть, когда все - на одного; но возражения свинопаса оставили без внимания и перешли к обустройству честной битвы. К несчастью, уроки дяди Алкима помогли выяснить: пять на два поровну не делится - и Эвмею было разрешено отдохнуть.
   А герои тем временем заспорили: кто из них будет бра-тьями-Диоскурами', а кто - Афаридами2? В конце концов Диоскурами выпало быть Одиссею с Ментором, а Афаридами - Эврилоху с Антифатом.
   И грянул бой!
   Доблестные воители, вооружившись луками и дротиками, устроили охоту друг за другом: скрываясь за кустами мирта и ракитника, устраивая короткие перебежки, подкрадываясь ползком - и после с громовыми кличами набрасываясь на врага из засады.
   'Диоскуры- братья Кастор и Полидевк, сыновья спартанского басилея Тиндарея и его жены Леды. Согласно традиции, Кастор был рожден Ледой от законного мужа, а Полидевк - от Зевса.
   Афариды - братья Линкей и Идас, сыновья мессенского басилея Афарея, двоюродные братья Диоскуров; все четверо - бывшие аргонавты. В споре из-за угнанных совместно стад перебили друг друга.
   Эвмей некоторое время наблюдал за военными действиями.
   Потом хмыкнул, огляделся внимательно по сторонам, улегся под кустом ракитника - и, похоже, заснул. Или сделал вид, что заснул, поскольку никогда нельзя было сказать с полной уверенностью: спит свинопас по-настоящему или только притворяется? Надо заметить, что рябой весельчак засыпал всегда и везде, как только для этого выдавалась свободная минутка. Иногда прямо на ходу, продолжая хромать в нужном направлении. Впрочем, так же' мгновенно он и просыпался при первом подозрительном шорохе.
   Собачья, славная привычка.
   А вот о том, почему он предпочитает спать днем и что в таком случае делает ночью, Эвмей особо не распространялся.
   Однажды попробовал, так нянюшка Эвриклея... ох и нянюшка!
   Зевесов перун, не нянюшка!
   Память!.. горькая память моя!..
   Откуда было знать четверке мальчишек-итакийцев, что в это самое время в обильной зерном Мессении, у Могильного камня, схватились насмерть великие: Диоскуры с Афаридами, братья с братьями?! Что эхом игры - убийство? или это игра - эхо?!
   Откуда было знать, что новое поколение - всегда эхо старого?! По всему ахейскому Номосу, год за годом, мальчишки играют в песке, и один из них сумасшедший...
   Символ эпохи - игра в смерть.
   - ...Я тебя убил! Падай!
   - А вот и нет, а вот и нет! Мимо! Стрела только хитон зацепила!
   - На тебе, дротиком!
   Однако от дротика Эврилох увернулся и бросился на врага врукопашную. Мигом подоспели двое других героев, и образовалась "куча мала".
   Закономерный итог любой битвы.
   - А давайте: один прячется, а трое ищут! - предложил всклокоченный Ментор, поднимаясь с земли в клубах пыли.
   - Давайте! Как Зевс от своего папы Крона прятался! Прятаться выпало Одиссею, и он азартно бросился прочь, пока остальные, отвернувшись и старательно зажмурившись, трижды проговаривали известную всей детворе считалку:
   - Вот у весел ждут герои, Возле каждого их двое:
   Здесь Тезей сидят с Язоном', Мелеагр с Теламоном, Рядом с Идасом - Линкей, Вот Геракл, вот Анкей, Полидевк и Кастор рядом, Братья Зет и Калаид, Обводя героев взглядом, На корме Орфей стоит. На дворе уже темно, Мы идем искать руно!
   Примерно на "Полидевке и Касторе" рыжий беглец кубарем скатился в небольшую ложбину, вскочил на ноги и побежал по дну, подыскивая укрытие.
   "Пусть попробуют меня найти! Так спрячусь, что до вечера искать будут! А кто близко подойдет - я его из засады стрелой-молнией! ба-бах!".
   Взбираясь по противоположному склону ложбины, Одиссей заприметил глубокую рытвину. "Или, может, еще подальше забраться?!" - Давай сюда! Тут тебя в жизни не найдут! Рыжий дернулся на голос, вскидывая свой игрушечный лук.
   На верху склона стоял мальчишка. Ровесник или чуть постарше. Кучерявый; кучерявый настолько, что сам Одиссей рядом с ним был, будто лис рядом с ягненком. Этого мальчишку, одетого в нарядный хитончик без рукавов, Одиссей уже видел раньше. Впервые - в отцовском
   *В разных областях в считалке упоминались разные аргонавты;
   полный перечень гребцов не использовался по причине громоздкости.
   мегароне, на вручении дедушкиного лука; второй раз - в страшном сне про Ламию. И оба раза что-то в лице мальчишки казалось Одиссею странным.
   Неправильным.
   Однако сейчас сыну Лаэрта было не до разглядывания лиц.
   - Давай, забирайся, - кучерявый нетерпеливо дернул рукой. - А то увидят.
   Во второй руке мальчишка тоже держал маленький игрушечный лук, а за спиной его висел колчан со стрелами.
   Не заставив себя упрашивать, Одиссей через мгновение оказался рядом с кучерявым.
   - Сюда! - Новый знакомец схватил его за руку, увлекая в просвет между двумя терновыми кустами. Терн рос настолько тесно, что, того и гляди, от наглецов одни клочья останутся! Однако между кустами дети проскользнули вьюнами, ни разу не оцарапавшись, и вскоре оказались на просторной поляне, сплошь окруженной шипастым частоколом.
   ...память!
   Лишь сейчас, по возвращении на твой берег, я могу назвать по имени чувство, пожаром охватившее тогда маленького ребенка.
   Я любил терновник, любил, как любят мать, отца, вожделенную игрушку или еду, подкрепляющую готовые угаснуть силы. Я любил терновник, и шипы бережно коснулись детской кожи, а ветви расступились воинами, пропускающими вперед своего владыку.
   Так случилось.
   - Тут они нас не найдут! - радостно сообщил кучерявый.
   - Ага! - кивнул рыжий, оглядываясь по сторонам. - А я тебя видел уже. Тебя как зовут?
   Кучерявый на миг запнулся, словно прикидывая, и Одиссей еще успел удивиться: разве можно забыть собственное имя?!
   - Знаешь, зови меня Телемахом, - наконец представился кучерявый с откровенной гордостью. - Далеко Разящим.
   - А я Одиссей! Сердящий Богов. Сын басилея Лаэрта, - выпятил в ответ грудь наследник итакийского престола. - Ты здесь с кем играешь?
   - С тобой, - пожал плечами Телемах.
   - А ты один?
   Одиссей плохо понимал, как можно играть одному. С друзьями куда интереснее!
   - Один.
   - Без взрослых?! - совсем уж изумился рыжий баси-ленок. - Тебя отпустили?
   - Отпустили.
   - Здорово... - Зависть оказалась горькой на вкус. - А меня одного не отпускают еще. С нами няня Эвриклея. И Эвмей, мой лучший раб. Только он заснул. Кажется.
   Телемах ухмыльнулся:
   - Ну и пусть дрыхнет, соня!
   - А давай с нами! - щедро предложил Одиссей. Наверное, кучерявому наскучило одиночество. Надо обязательно принять его в игру!
   - Потом... - неопределенно протянул Телемах. - Когда-нибудь. Лучше мы с тобой из луков постреляем.
   Только сейчас Одиссей обратил внимание на лук Телемаха. Лук был маленький, детский, ненамного больше, чем его собственный - зато сделан так, что зависть выросла выше Олимпа! Получше иного настоящего! Тут тебе и хитрый изгиб, и полировка, и резьба - цветы всякие, и листики, в придачу разукрашены, как папина клумба! И накладки костяные, и даже тетива - подумать только! - разноцветная!
   Радуга, не тетива!
   - Ух ты! - не удержался Одиссей. Но тут же не преминул похвастаться:
   - А у меня настоящий лук есть! Во-о-от такенный! Мне его дедушка Автолик подарил! А тебе твой тоже дедушка подарил?
   - Нет, мне - папа, - Телемах ухмыльнулся чему-то своему.
   - Хороший у тебя папа!
   - Ага. Мой папа - ого-го! Ну что, давай стрелять?
   - Давай! А куда?
   - А вон видишь - камень? А на камне - фигурка деревянная.
   - Вижу.
   В дальнем конце поляны действительно возвышался бесформенный ноздреватый камень. И на нем стояла фигурка - отсюда не разглядишь, чья. Но Одиссею на миг показалось: фигурка не деревянная, а золотая. Наверное, солнечный луч шутки шутит.
   Оказывается, Телемах успел заранее подготовить мишень.
   - Стреляй!
   - Далеко-о-о... - протянул Одиссей; но, тем не менее, вскинул лук, натянул его до упора и выстрелил.
   Для игрушки-самоделки и мальца ростом в два локтя это был отличный выстрел. Тростинка-стрела с наконечником, обмотанным полоской меха, ткнулась в подножие камня.
   - Я ж говорил - далеко! - развел руками Одиссей.
   - Он говорил! - обидно расхохотался Телемах. -Смотри!
   Кучерявый поднял свой разукрашенный лук. Медленно оттянул тетиву - и Одиссей даже не понял, в какой момент короткая стрела с бутоном розы, закрепленным вместо наконечника, прянула к цели.
   Просто была стрела на тетиве - и нет ее.
   Просто стояла мишень на камне - и уже не стоит.
   Исчезла. Как ветром сдуло.
   До камня мальчишки добежали одновременно. Искусно вырезанная и позолоченная фигурка юноши-лучника валялась на траве, стрела - рядом, а во рту юноша закусил алый бутон.
   - Ну конечно, из такого-то лука... - со слезами в голосе протянул Одиссей.
   - Хочешь, дам стрельнуть? - великодушно предложил кучерявый.
   -Ага!
   Стрела была поднята, мишень установлена на место, и Одиссей радостно схватил Телемахов лук вместе с новой стрелой - краен оголо вко и.
   ...Все вещи несут на себе отпечаток своих хозяев. Владельцев. Или мастеров, кто их сделал. Все, без исключения.
   Но иногда это проявляется особенно сильно.
   У меня ощущение "вещности" почему-то связано в первую очередь с луками.
   Я почувствовал дрожь в теле, когда впервые взял в руки лук, завещанный мне дедом, Волком-Одиночкой. И то же самое произошло, когда я впервые коснулся лука кучерявого Телемаха.
   Нет, не то же самое.
   Иначе.
   Мир налился красками, заиграл солнечным глянцем, умытый нянькой-дождем; мир заулыбался мне - и я невольно улыбнулся в ответ. Я любил этот мир! дождь! свет! Мне было хорошо в нем! И я не хотел обижать деревянного лучника-мишень, пронзая его своей стрелой - я выстрелил, любя.
   Как не дано большинству.
   Мишень качнулась и медленно завалилась на бок - стрела лишь игриво ткнула фигурку в бок, уносясь дальше.
   Дескать: ну что же ты? Догоняй!..
   - Неплохо для начала, - покровительственно заявил кучерявый Телемах. Потом я тебе покажу, как надо стрелять по-настоящему!
   И я совсем не обиделся на покровительственный тон, словно почувствовал мальчишка имеет на это право.
   Хотя, конечно, тогда я ни о чем таком не думал.
   - А ты мне дашь пострелять из своего настоящего лука? - сразу поинтересовался Телемах.
   Гордость наполнила меня до краев. Лук кучерявого просто замечательный - но дедушкин лук все равно лучше!
   - Конечно, дам! - великодушно пообещал я.
   Впоследствии я сдержал слово.
   * * *
   - Ты где прятался? Мы тебя искали-искали... Одиссей покосился в сторону терновника.
   - Вон там.
   -- Врешь! Мы тут все облазили! Не было тебя там!
   - Там терн... не пролезешь... - Антифат вдруг запнулся, глядя на указанный Одиссеем проход. - Не было тут тропинки! Не было!
   - Это у тебя глаз нету! Вот она!
   За кустами все оказалось по-прежнему: ноздреватый бесформенный камень, истоптанная трава - только кучерявый Телемах с фигуркой-мишенью куда-то исчезли.