Страница:
Ситуация противоречила естеству Высокой Науки: признаки – налицо, последствия – в полном наборе, а причина отсутствует категорически.
– Увы, мой король, – разлепил старик пересохшие губы. От его обычной ироничности, присутствующей даже тогда, когда он разговаривал с монархом, не осталось и следа. Для сведущих людей – а Эдвард и молчаливый капитан Штернблад, вне сомнений, были сведущими – это давало пищу для размышлений. – Я не вижу картины магической атаки. Наверное, старею. Велите, и я завтра утром подам в отставку.
– Что ты видишь? – спросил король.
Слова об отставке он пропустил мимо ушей. Лишь объявилась новая, строгая морщинка на лбу, уведомляя: король настаивает на более подробном ответе.
– Будь я моложе, я сказал бы, что этот человек хочет умереть. Что он избрал наилучший способ самоубийства, недоступный прочим беднягам. Но я стар, и не сделаю такой ошибки. Сударь Биннори не хочет умереть. Он просто умирает. Чахнет без повода, уходит куда-то, куда нам с вами нет дороги.
Лейб-малефактор закряхтел, страдальчески пытаясь растереть себе поясницу. Услужливый Абель мигом придвинул старцу второе кресло, и Серафим Нексус с блаженным стоном опустился на сиденье, плетеное из прутьев ивы. Право сидеть в присутствии королей он получил еще в царствование Эдварда I, отца ныне здравствующего монарха.
«Если тебя хватит удар в моем присутствии, – сказал его прошлое величество, скупой на привилегии, – я огорчусь. Но не слишком, и не надейся. Считай, я избавляю себя от твоих вздохов, оханья и скрипа суставов. Корысть, любезный Серафим, корысть движет миром. Копни поглубже благотворительность, обязательно найдешь корысть…»
Рассыпавшись в благодарностях, Нексус воздержался от комментариев.
Мало кто знал, что дряхлость, а вернее, ее внешние проявления сопутствуют матерому вредителю Серафиму с юности. Еще будучи учеником Йохана Порчуна, а позднее – студентом Универмага, он избрал такое поведение, как способ накопления маны. Каждому свое: маги Нихоновой школы практикуют «Великую безделицу», отчего становятся похожи на грузчиков, гармоники-ноометры вертятся в безумном танце, от которого у всех, кроме самих ноометров, возникает тошнота и головокруженье; рисковые некроты берут заем у Нижней Мамы, рассчитывая на сносные проценты, мантики по сто раз на дню прибирают свое жилище, закручивая энергетические потоки винтом…
Общую теорию накопления маны читали на первом курсе Универмага, не делая различия между факультетами. Впоследствии, на лабораторных работах, учащимся помогали вычленить и осознать индивидуальные особенности маносбора. Те, кто был глух к нюансам собственного тела, обрекали себя на пожизненную ограниченность.
Серафим Нексус поймал старость за хвост, когда она пробегала мимо, и превратил в инструмент. Будто мастер-резчик, приступающий к работе, он оглядывал пространство вокруг себя, определял количество и качество доступной маны, намечал цель, после чего начинал выбирать средства. Одних стамесок не меньше десятка: охи – прямые, ахи – фасонные, вздохи – радиусные, жалобы – коробчатые, сетования – уголковые, кряхтение – U-образный церазик, вид доходяги – клюкарз с поперечным изгибом лезвия…
Вооружившись, Серафим резал. Реакция окружающих помогала, создавая дополнительный вектор всасывания. Сочувствие уплотняло манопоток, насмешки сдабривали добычу перчиком, для лучшего усвоения. Лучше всего были тайные ожидания скорой смерти «Вредителя Божьей милостью» – они прессовали ману в дивный, питательный концентрат, долго хранящийся в резерве.
Когда пришла настоящая старость, он был к ней готов. А окружающие и не заметили – не всем дано отличить копию от подлинника.
– Значит, просто чахнет?
Король прошел вперед и остановился перед Биннори. Тот поднял голову и, не говоря ни слова, уставился на Эдварда сияющим взглядом. От блеска глаз и выражения лица Томаса любого взяла бы оторопь – осень, преисполненная счастья от скорого визита зимы.
Цветы, поставленные капитаном у ног поэта, Биннори не заинтересовали.
– Ты узнаешь меня, Томас?
– Конечно, – откликнулся Биннори. – Ты – самый большой гриб в здешнем лесу. И самый червивый. Я узнал бы тебя даже в супе.
Вздрогнул от испуга Абель: слуга знал, что владыки казнят и за меньшее. Капитан Штернблад с интересом разглядывал панно на стене: всадники схлестнулись в пыли и дыму, кромсая друг друга. Дремал в кресле лейб-малефактор, или делал вид, что дремлет, следя за происходящим на иных, недоступных обычным людям уровнях.
– Хорошо. Я – гриб. А ты? Ты кто, Томас?
– Я – лист. Я кружусь в воздухе, флиртуя с милочками-паутинками. Я – гном в красной шапочке. Я – вздох царицы фей. Я – клен в ярком уборе. Я – вкус родниковой воды, от которой ломит зубы. Я – это мы.
Внезапно, рассмеявшись, он запел:
– Три раза здесь, в Реттии, – слуга обеими руками пригладил бакенбарды. Те, кто хорошо знал Кромштеля, отметили бы: Абель донельзя взволнован, он на грани отчаяния. – У вашего величества превосходная память. И семь-восемь случаев во время наших странствий. От двух дней до недели, и он всегда приходил в чувство.
– Сколько это длится теперь?
– Месяц без малого. Поначалу я скрывал недуг, боясь дать пищу кривотолкам. Думал, обойдется. Раньше ведь обходилось? В конце второй недели я уведомил вас, ваше величество. Вы прислали к нам лейб-медикуса, сударя Ковенанта. Он и сейчас заходит… Ах да, я уже говорил.
Не слушая их, Томас Биннори продолжал петь:
– Да, – согласился поэт, делая пером странные движения: словно намеревался метнуть дротик, но в последний момент изменял решение. – Еще нужен лунный свет. Его намазывают на пенье соловья, как малиновый джем. Лучшее лакомство в мире.
– Это все чудесно. Как насчет миски доброй похлебки? Ты ведь любишь похлебку с цветной капустой, правда, Томас? И с мелко натертым корнем сельдерея. Ты еще шутил: возвышенность поэзии уравновешивается грубостью кухни. Самый тонкий ценитель прекрасного, случается, пускает ветры! Видишь, я запомнил.
Биннори наклонился вперед и пушистым кончиком пера ткнул короля в живот, между пуговицами камзола. Перо согнулось, но ость выдержала. Эдвард стоял без движения, не мешая – со спокойствием, достойным врача или няньки, он наблюдал за действиями любимца.
– Пускают змея, – сказал поэт, состроив потешную гримасу. Он будто сообщал неофиту величайшую тайну мира. – Воздушного змея. Его пускают по ветру. Нет, я не хочу похлебки. Раскрашивайте капусту без меня. Я сыт танцами.
И вновь затянул, притоптывая ногой:
– Он танцует с королевой фей, – Абель понял и суть вопроса, и кому вопрос предназначен. Слуги, когда они друзья, понимают намного больше, чем друзья, когда они слуги. – На берегу реки. Под зеленой, как сыр, луной. Извините, ваше величество, он вам не ответит.
Зеленый сыр, вспомнил король. В детстве меня пичкали им сверх всякой меры. Говорили, от него улучшается аппетит. А я терпеть не мог этот сыр – в него добавляли сухие, растертые в порошок листья голубого донника, и мне казалось, что противнее нет ничего на свете.
– Он рассказывал, – извиняющимся тоном продолжил Абель. – Изредка.
Слуга опустил голову, словно чувствовал за собой тайный грех. На самом деле он просто боялся ненароком взглянуть в лицо Эдварду, и увидеть свое отражение: боль, сочувствие и страдание от невозможности спасти, отбить у судьбы счастливого человека Томаса Биннори.
– Позже, когда приступы становились воспоминанием, он делился ими: ночь, луна, река, феи… Танец. Песни, которые приходят из чащи и садятся на берегу, ожидая, пока их споют. Смех деревьев. Дубы хохочут басом, а ольха мелко подхихикивает. Поселок на холме, в получасе ходьбы от опушки. Он очень тоскует по родине, ваше величество.
– Серафим! – не оборачиваясь, позвал король.
– Я здесь, ваше величество, – с закрытыми глазами отозвался маг.
– Я хочу, чтобы ты провел консилиум. Собери всех, кого сочтешь нужным. Мэтры Высокой Науки – на твое усмотрение. Только без лишнего рвения. Я хочу правды, а не лживого усердия верноподданных. Ковенант подведет итог с медикусами. Тем временем в Реттию прибудет…
Король задумался. Он искал подходящее слово, не нашел, и завершил так, как получилось:
– Прибудет тот, за кем я уже послал. Гонец вернулся со Строфад. Они согласны оказать нам помощь, в обмен на деньги.
– Всего лишь деньги, мой король? – усомнился старец.
И правильно сделал.
– Деньги и выполнение одного условия. Не волнуйся, это наилегчайшее условие из всех возможных. Чтобы его выполнить, не придется сносить горы и обращать реки вспять. Даже искать скрытый подвох, и то не придется.
Серафим Нексус вздохнул.
– Я – дряхлый, выживший из ума вредитель. Многие годы я, как мог, оберегал ваше величество от напастей. И мой опыт подсказывает: такие условия – самые опасные. Надеюсь, вы знаете, что делаете.
Когда они уходили, им в спины неслось:
Серафим Нексус улыбнулся. Он знал цену таким заявлениям. Хотя выражение лица Эдварда II испугало бы лейб-малефактора, сохрани он способность пугаться.
– Как в сказке, ваше величество? Полкоролевства и дочь в придачу?
– У меня нет дочерей, – король остался серьезен. – У меня два сына. И оба слишком молоды для брака. Хотя… Пожалуй, я бы мог добавить сына к половине королевства. Сын подойдет, не правда ли?
– Не шутите так, ваше величество, – попросил Нексус.
– Я не шучу.
– Тем более. Слова бывают услышаны не теми, для кого они предназначались.
Caput II
– Итак, коллеги, подытожим, что нам известно.
Приват-демонолог Матиас Кручек выдержал паузу. Он прошелся по гостиной, заложив руки за спину. Под ковром застонали половицы, вторя тяжкой поступи. Половицы знали, кто в доме хозяин – дородный, грузный Матиас всегда ходил, сопровождаем скрипом, как свитой.
– Судя по картине, обрисованной уважаемым лейб-малефактором, недуг Биннори не дает заметных проявлений на эфирно-астральном уровне. Я правильно вас понял, коллега?
– Совершенно верно, коллега.
В углу, борясь с обидой, еле слышно засопел малефик Андреа Мускулюс. Пять минут назад Серефим Нексус в очередной, девятый за сегодня раз назвал его, действительного члена лейб-малефициума, «отроком». Маг высшей квалификации Кручек для старца, значит, «коллега», а он, Андреа (тоже м. в. к., между прочим!) – «отрок». И никому не интересно, что они с Кручеком дважды коллеги – с прошлого года Мускулюс читал спецкурс по практическому сглазу в Университете Магии, где Кручек занимал должность доцента.
«Похоже, для начальства мое отрочество затянется до седых волос, – думал Андреа, с раздражением шевеля пальцами ног. Вняв совету жены, он надел, идя в гости, новые башмаки, и обувь жала. – Все нам пеняют, все попрекают, а мы моргаем и утираемся. Перед Номочкой только неудобно. Еще решит, что мужа держат за мальчика на побегушках…»
– Налей-ка мне водички, отрок. Что-то в горле пересохло. Видать, злоумышляют на дедушку Серафима. Мыслят обо мне всякие гадости – вот оно и сушит. Ага, лей, не жалей…
Талант чтения мыслей за дряхлым хитрецом не числился, но Мускулюса от ужаса бросило в пот. В последнее время старец требовал, чтобы «отрок» сопровождал его едва ли не в сортир. Малефик с легким содроганием припомнил визит в Сорент, где довелось вылущивать злокачественный третий глаз у местного дурачка. Буквально через месяц у стен столицы обнаружилось гнездо черных пересмешников – его пришлось дренировать, отводя вредоносные хихоньки-хаханьки, под бдительным наблюдением Нексуса. А история с проклятием Нихона Седовласца? Беглый химероид, которого ловили всем лейб-малефициумом? Кутерьма со статуей императора Пипина, вдруг начавшей изрекать лже-пророчества?
Андреа терялся в догадках: то ли старец таким образом натаскивает своего будущего преемника (тьфу-тьфу-тьфу, спаси-пронеси!..), то ли до сих пор не доверяет «отроку» до конца. Смотрит: не оконфузится ли? Не возропщет?
– Позволь узнать, Серафим: до какого эфирно-астрального слоя была исследована структура личности Биннори?
Среди собравшихся в гостиной лишь супруга Мускулюса могла вот так запросто обратиться к лейб-малефактору Реттии. Красавица-некромантка прекрасно знала: ей сойдет с рук что угодно. И беззастенчиво этим пользовалась.
– Лейб-медикус добрался до четвертого эаса. Никаких патологий не обнаружено.
– Мы имеем прелюбопытнейшую ситуацию, – Матиас Кручек в возбуждении прищелкнул пальцами; энергичный вольт-пасс – и сноп голубых искр едва не прожег сюртук насквозь. – Ох, извините! Увлекся. Итак, в комплексе «тело-душа-аура» все взаимосвязано. Это прописные истины. Изменения любой из составляющих триады неизбежно влекут за собой изменения двух остальных. Но в случае с Биннори мы ничего подобного не наблюдаем!
Он ухватил со стола кубок, отхлебнул пунша, давно успевшего остыть, скривился и взмахнул ладонью, заново разогревая напиток. После чего залпом осушил кубок до дна, с удовлетворением крякнул и продолжил:
– Насколько я понял, недуг Биннори – душевного свойства. Бард до крайности рассеян, взгляд его блуждает, речи загадочны. Он забывает принимать пищу, не узнает знакомых, без цели бродит по комнатам или подолгу сидит в кресле. С лица его не сходит тихая улыбка, словно он блаженствует в стране грез. Я верно излагаю?
Нексус кивнул.
– Что же при этом творится с телом? Что говорят лекари?
– Они говорят, что телесное здоровье пациента вызывает у них опасения. Не столь сильные, чтобы требовались срочные меры, но… – Серафим в задумчивости пожевал губами. – Налицо изрядная ослабленность организма. Биннори медленно, но неуклонно теряет жизненные силы. Лекари считают, что это вызвано нерегулярным питанием. Лейб-медикус Ковенант с таким выводом не согласен. И я тоже.
– Вот! – приват-демонолог воздел палец к потолку, забрызгав остатками пунша лацканы многострадального сюртука. – Ухудшение здоровья выражено менее ярко, нежели дисгармония личности. Классический эффект запаздывания. Но! – палец вознесся еще выше, а в голосе Кручека зазвенел металл, вне сомнений, благородный. – Существенное изменение ауры должно было последовать без промедления! Фактически синхронно с душевным расстройством. Однако ничего такого не зафиксировано, что делает данный случай поистине уникальным. Кто-нибудь из вас сталкивался с чем-то подобным, коллеги? Я – нет.
– Жаль… – вздохнул лейб-малефактор, старея на глазах; хотя, вроде бы, дальше стареть ему было некуда. – Я искренне надеялся, что вы, коллега, как видный теоретик, просветите нас, сугубых практиков…
– Разумеется, я поищу в архивах описания аналогичных случаев…
Пора брать инициативу в свои руки, решил Мускулюс. Иначе так молча и просидим весь консилиум, время от времени подливая старцу целебной водички. Для храбрости он сделал большой глоток вина, поперхнулся и закашлялся.
– У тебя есть идея, отрок? – обернулся к нему Серафим. – Давай, не стесняйся.
– Я это… ну, в целом я… Судари коллеги, – прокашлявшись, выдавил пунцовый от стыда Мускулюс, – некоторые симптомы исследуемой болезни кажутся мне знакомыми. Предлагаю рассмотреть их с точки зрения специализации каждого из нас. Мастер Кручек, что вы скажете об одержимости демоном или бесом? Это ведь по вашей части.
– Одержимость?
Кручек устремил взгляд в окно, должно быть, надеясь высмотреть там подходящего инфернала. Увы, в саду, куда выходило окно, демонов не наблюдалось. По дорожке с важностью идиота расхаживал одинокий голубь. Первый желтый лист лениво планировал к земле: лето близилось к концу. Луч солнца, прорвавшись сквозь крону платана, мазнул кистью по лицу приват-демонолога.
Тот мотнул головой, став похож на лошадь, отгоняющую муху.
– Некое сходство действительно наблюдается, – признал он. – Поскольку демоны не обладают маной, мана-фактура одержимого практически не меняется. Сдвиги в линиях ауры незначительны. Общее ослабление организма… А вот тут не сходится! Физическая сила одержимого увеличивается многократно. Один correptus на моей памяти приподнял груженую телегу, которая увязла в грязи! В случае Томаса Биннори мы наблюдаем прямо противоположный эффект. Кроме того, демон, овладевший человеком, как правило, деятелен. Он стремится к какой-то цели. А сударь Биннори большую часть времени находится в блаженной прострации… Допустим, в него вселился особый, неизвестный Высокой Науке инфернал. Принципиально новый вид… Нет, маловероятно. Это не одержимость.
Он снова уставился в окно. Скоро осень. Начало семестра. Лекции, коллоквиумы, факультативы. Рутина ученых советов, будь они неладны. Проректор Гиппиус станет донимать напоминаниями об обещанной монографии. На научные изыскания, как всегда, не хватит времени. Придется работать по вечерам, при свечах. Этот внезапный консилиум – последний дар уходящего лета. Он будит любопытство истинного ученого.
– Спасибо, – Андреа Мускулюс вцепился в инициативу, стараясь не упустить эту скользкую рыбину. – А как насчет эфирной нежити? Дорогая, это твой профиль!
– Эфирная нежить? О да, общая слабость – явный симпто-о-ом!
Низкий, грудной голос Наамы сводил мужчин с ума. А если добавить к голосу остальные несомненные достоинства: фигуру, способную и в мертвеце зажечь огонь страсти, восхитительные ямочки на щеках, голубые озера глаз, русую косу до пояса… При взгляде на такую женщину все мигом забывали, что перед ними – член Совета Высших некромантов Чуриха! И что прозвище свое – Сестра-Могильщица – Наама получила отнюдь не за красивые глаза. А напрасно забывали, напрасно, летя мотыльками на огонь…
Короче, с супругой Мускулюсу исключительно повезло.
– Истечение из тела жизненных сил, мечтательная отрешенность… Веспертил выпилбы его за сутки-двое. Связь с суккубарой? Тогда истощение было бы скачкообразным. И ауральная картина дала бы знать… Спектрум-заклятие? Оно вгоняет человека в состояние мрачной подавленности. А поэт, по словам нашего дорогого Серафима, счастлив без меры. Есть много способов исподволь свести человека в могилу, – Наама из скромности потупила взор, – но при этом человек никогда не выглядит счастливым. Разве что… Призрак любимой? Вернее, ложныйпризрак?
– Эфирная нежить в облике призрака? – уточнил Андреа.
– Ты умница, милый. Лжец-мимикрант. Ты видишь того, кого хотел бы видеть, тянешься навстречу, а мимикрант вскрывает тебе душевные жилы… Это о-о-очень редкие сущности. Но и случай у нас особенный, не правда ли?
– Насколько мне известно, голубушка, призраки, истинные или ложные, не умеют овладевать людьми, – проскрипел из глубины кресла лейб-малефактор. – Или мимикранты составляют исключение?
– Ну разумеется, они действуют извне.
– В таком случае, – Серафим со значением уставился на опустевший бокал, и Мускулюс поспешил его наполнить, – вынужден разочаровать вас. Я тщательнейшим образом обследовал жилище на предмет возмущений астрала. И что вы думаете? Ни-че-го! В смысле, ничего не обнаружил. Уж призрака или нежить я бы почуял, не сомневайтесь. Порча или сглаз исключаются – это я проверил в первую очередь. Со всей определенностью могу утверждать: извнена Биннори никто не покушается. Причина – внутри пациента. Просто мы ее не видим.
Матиас Кручек поежился и глянул на камин, где на чугунной решетке были аккуратно сложены сухие березовые поленья. Сбоку кучкой лежали сосновые щепки с выступившими капельками смолы – для растопки. За окнами царила дивная погода, милостиво сменив палящий зной на благодатную теплынь. Но сейчас по гостиной пронеслось зябкое дыхание зимы, коснулось каждого – и сгинуло без следа.
Неизвестность.
Terra Incognita.
Манящая тайна, которая с равной вероятностью может одарить искрящимся фонтаном чудес – либо низвергнуть в ледяные бездны ужаса. К счастью, здесь собрались те, кому не впервой делать шаг во тьму, раздвигая пределы человеческого знания. Близость тайн будила в них дрожь не страха, но предвкушения.
Доцент заглянул в кубок, словно желая обнаружить на дне ответ. Увы, кубок отмалчивался.
– Мне кажется, коллега Наама ближе всех подошла к разгадке. Перед нами проблема, суть которой – вне компетенции Высокой Науки. Поскольку агрессивные воздействия мы исключили, остается одно. Некая сущность, аналогичная ложному призраку, гложет Биннори изнутри. Именно на ней сосредоточено все внимание пациента. Судя по видимым проявлениям, процесс сей достаточно… м-м-м… приятен. Вот почему бард не желает возвращаться из глубин постепенно разрушающегося «эго» во внешний мир.
– Позвольте, коллега! – не выдержал Мускулюс. – Лейб-медикус исследовал тонкую структуру личности пациента! И не обнаружил патологий.
– Вот потому-то я и утверждаю, что мы имеем дело с феноменом, понять и устранить который методами Высокой Науки невозможно. Поканевозможно, – с нажимом повторил доцент. – Впрочем, Высокая Наука имеет свойство развиваться, осваивая области, ранее ей неподвластные.
– Дорогой Матиас, я с вами полностью согласна. Но сейчас речь идет о душевном здоровье и, возможно, о самой жизни Томаса Биннори. Он нуждается в помощи, причем безотлагательно.
У человека несведущего слова прекрасной магички вызвали бы изумление. С чего бы это дама, посвятившая себя некромантии, беспокоилась о жизни и здоровье малознакомого сударя? Однако члены консилиума хорошо представляли, над чем в действительности работают некроты. В памяти Андреа всплыли слова Эфраима Клофелинга, гроссмейстера СВН Чуриха: «Смерть – вот истинный враг! Гибель человека – вот мишень для наших стрел!..»
– Я не маг-медикус, – Кручек в растерянности заморгал, сделавшись похож на филина, разбуженного средь бела дня. – Свои соображения я вам изложил. К сожалению, это лишь гипотеза. И я не представляю, как она может способствовать практическому излечению пациента.
– Выходит, мы бессильны?
– Увы, голубушка, – согласился Серафим. – Но, как я уже сообщил в начале нашей беседы, его величество распорядился пригласить… э-э-э… альтернативного специалиста.
– Эта чушь о «похищении душ»?! – взорвался Кручек. – Варварское шаманство?! Неужели вы не объяснили его величеству, что это антинаучно?! Нельзя строить лечение на замшелых суевериях! Ваш «специалист» сведет Биннори в могилу скорее, чем таинственный недуг!
Нексус выслушал гневную тираду, кивая в такт. Со стороны это выглядело так, будто старец согласен с каждым словом коллеги. Однако, едва лейб-малефактор вновь заговорил, обманчивое впечатление рассеялось:
– У его величества есть свои источники сведений. И они, полагаю, вполне надежны. Смею надеяться, я хорошо знаю нашего монарха – и не припомню, чтобы он пользовался непроверенными слухами. Тем более, когда речь идет о болезни его любимца.
Матиас Кручек прикусил язык. Все ждали продолжения – и оно воспоследовало:
– В ответе на высочайшее имя сообщается, что специалист не гарантирует исцеления. Но твердо обещает, что вреда пациенту причинено не будет.
– Хм… не ожидал, право слово, – буркнул доцент. – Весьма достойный ответ для… э-э… для шамана. Обычно подобные субъекты сулят златые горы. А тут…
– Если лечение окажется успешным…
Кручек вздрогнул, теряя нить размышлений.
– Если лечение окажется успешным, – повторила некромантка, – следует познакомиться с этим специалистом поближе. И, по возможности, перенять его методику.
– Перенять методику? Ерунда! – с горячностью возразил Кручек. – Сейчас в вас говорит чистый практик, коллега! Если шаман достигнет успеха, нам в первую очередь следует понять принцип! Теоретическую основу его действий. И вот тогда, на базе развитой теории… Извините, я опять увлекся. В любом случае, мне будет крайне любопытно увидеть, как… м-м… альтернативный специалист совершит чудо.
Он невесело рассмеялся, подводя итог:
– Что ж, нам остается только одно: набраться терпения.
Когда гости разошлись, Матиас Кручек сварил себе кофию, расположился на диване и постарался расслабиться. Его одолевала тревога, на первый взгляд, не имевшая под собой реальных оснований. Мерещилось, что он, скромный ученый, чужой волей назначен фигурантом некой истории, задуманной во мглистых далях, без ведома ее участников, и уже оформившейся до конца в воображении рассказчика.
– Увы, мой король, – разлепил старик пересохшие губы. От его обычной ироничности, присутствующей даже тогда, когда он разговаривал с монархом, не осталось и следа. Для сведущих людей – а Эдвард и молчаливый капитан Штернблад, вне сомнений, были сведущими – это давало пищу для размышлений. – Я не вижу картины магической атаки. Наверное, старею. Велите, и я завтра утром подам в отставку.
– Что ты видишь? – спросил король.
Слова об отставке он пропустил мимо ушей. Лишь объявилась новая, строгая морщинка на лбу, уведомляя: король настаивает на более подробном ответе.
– Будь я моложе, я сказал бы, что этот человек хочет умереть. Что он избрал наилучший способ самоубийства, недоступный прочим беднягам. Но я стар, и не сделаю такой ошибки. Сударь Биннори не хочет умереть. Он просто умирает. Чахнет без повода, уходит куда-то, куда нам с вами нет дороги.
Лейб-малефактор закряхтел, страдальчески пытаясь растереть себе поясницу. Услужливый Абель мигом придвинул старцу второе кресло, и Серафим Нексус с блаженным стоном опустился на сиденье, плетеное из прутьев ивы. Право сидеть в присутствии королей он получил еще в царствование Эдварда I, отца ныне здравствующего монарха.
«Если тебя хватит удар в моем присутствии, – сказал его прошлое величество, скупой на привилегии, – я огорчусь. Но не слишком, и не надейся. Считай, я избавляю себя от твоих вздохов, оханья и скрипа суставов. Корысть, любезный Серафим, корысть движет миром. Копни поглубже благотворительность, обязательно найдешь корысть…»
Рассыпавшись в благодарностях, Нексус воздержался от комментариев.
Мало кто знал, что дряхлость, а вернее, ее внешние проявления сопутствуют матерому вредителю Серафиму с юности. Еще будучи учеником Йохана Порчуна, а позднее – студентом Универмага, он избрал такое поведение, как способ накопления маны. Каждому свое: маги Нихоновой школы практикуют «Великую безделицу», отчего становятся похожи на грузчиков, гармоники-ноометры вертятся в безумном танце, от которого у всех, кроме самих ноометров, возникает тошнота и головокруженье; рисковые некроты берут заем у Нижней Мамы, рассчитывая на сносные проценты, мантики по сто раз на дню прибирают свое жилище, закручивая энергетические потоки винтом…
Общую теорию накопления маны читали на первом курсе Универмага, не делая различия между факультетами. Впоследствии, на лабораторных работах, учащимся помогали вычленить и осознать индивидуальные особенности маносбора. Те, кто был глух к нюансам собственного тела, обрекали себя на пожизненную ограниченность.
Серафим Нексус поймал старость за хвост, когда она пробегала мимо, и превратил в инструмент. Будто мастер-резчик, приступающий к работе, он оглядывал пространство вокруг себя, определял количество и качество доступной маны, намечал цель, после чего начинал выбирать средства. Одних стамесок не меньше десятка: охи – прямые, ахи – фасонные, вздохи – радиусные, жалобы – коробчатые, сетования – уголковые, кряхтение – U-образный церазик, вид доходяги – клюкарз с поперечным изгибом лезвия…
Вооружившись, Серафим резал. Реакция окружающих помогала, создавая дополнительный вектор всасывания. Сочувствие уплотняло манопоток, насмешки сдабривали добычу перчиком, для лучшего усвоения. Лучше всего были тайные ожидания скорой смерти «Вредителя Божьей милостью» – они прессовали ману в дивный, питательный концентрат, долго хранящийся в резерве.
Когда пришла настоящая старость, он был к ней готов. А окружающие и не заметили – не всем дано отличить копию от подлинника.
– Значит, просто чахнет?
Король прошел вперед и остановился перед Биннори. Тот поднял голову и, не говоря ни слова, уставился на Эдварда сияющим взглядом. От блеска глаз и выражения лица Томаса любого взяла бы оторопь – осень, преисполненная счастья от скорого визита зимы.
Цветы, поставленные капитаном у ног поэта, Биннори не заинтересовали.
– Ты узнаешь меня, Томас?
– Конечно, – откликнулся Биннори. – Ты – самый большой гриб в здешнем лесу. И самый червивый. Я узнал бы тебя даже в супе.
Вздрогнул от испуга Абель: слуга знал, что владыки казнят и за меньшее. Капитан Штернблад с интересом разглядывал панно на стене: всадники схлестнулись в пыли и дыму, кромсая друг друга. Дремал в кресле лейб-малефактор, или делал вид, что дремлет, следя за происходящим на иных, недоступных обычным людям уровнях.
– Хорошо. Я – гриб. А ты? Ты кто, Томас?
– Я – лист. Я кружусь в воздухе, флиртуя с милочками-паутинками. Я – гном в красной шапочке. Я – вздох царицы фей. Я – клен в ярком уборе. Я – вкус родниковой воды, от которой ломит зубы. Я – это мы.
Внезапно, рассмеявшись, он запел:
– С ним и раньше такое бывало, – сказал король, обращаясь к Абелю. – Два раза. Нет, три.
– Это мы –
Ночным туманом
Тихо шарим по карманам
Зазевавшейся души.
Есть ли стертые гроши?
– Три раза здесь, в Реттии, – слуга обеими руками пригладил бакенбарды. Те, кто хорошо знал Кромштеля, отметили бы: Абель донельзя взволнован, он на грани отчаяния. – У вашего величества превосходная память. И семь-восемь случаев во время наших странствий. От двух дней до недели, и он всегда приходил в чувство.
– Сколько это длится теперь?
– Месяц без малого. Поначалу я скрывал недуг, боясь дать пищу кривотолкам. Думал, обойдется. Раньше ведь обходилось? В конце второй недели я уведомил вас, ваше величество. Вы прислали к нам лейб-медикуса, сударя Ковенанта. Он и сейчас заходит… Ах да, я уже говорил.
Не слушая их, Томас Биннори продолжал петь:
– Надо кушать, Томас, – в голосе короля пробились интонации матери, уговаривающей ребенка. – Одними стрекозиными крылышками сыт не будешь.
– Это мы –
Благою вестью
Подбираемся к невесте,
Приближая срок родин.
Ты не с нами? Ты – один.
– Да, – согласился поэт, делая пером странные движения: словно намеревался метнуть дротик, но в последний момент изменял решение. – Еще нужен лунный свет. Его намазывают на пенье соловья, как малиновый джем. Лучшее лакомство в мире.
– Это все чудесно. Как насчет миски доброй похлебки? Ты ведь любишь похлебку с цветной капустой, правда, Томас? И с мелко натертым корнем сельдерея. Ты еще шутил: возвышенность поэзии уравновешивается грубостью кухни. Самый тонкий ценитель прекрасного, случается, пускает ветры! Видишь, я запомнил.
Биннори наклонился вперед и пушистым кончиком пера ткнул короля в живот, между пуговицами камзола. Перо согнулось, но ость выдержала. Эдвард стоял без движения, не мешая – со спокойствием, достойным врача или няньки, он наблюдал за действиями любимца.
– Пускают змея, – сказал поэт, состроив потешную гримасу. Он будто сообщал неофиту величайшую тайну мира. – Воздушного змея. Его пускают по ветру. Нет, я не хочу похлебки. Раскрашивайте капусту без меня. Я сыт танцами.
И вновь затянул, притоптывая ногой:
– Что ты делаешь? – бледный, как полотно, прошептал король.
– Это мы –
Листвой осенней
Догораем в воскресенье,
Размечтавшись о весне.
В понедельник – первый снег.
– Он танцует с королевой фей, – Абель понял и суть вопроса, и кому вопрос предназначен. Слуги, когда они друзья, понимают намного больше, чем друзья, когда они слуги. – На берегу реки. Под зеленой, как сыр, луной. Извините, ваше величество, он вам не ответит.
Зеленый сыр, вспомнил король. В детстве меня пичкали им сверх всякой меры. Говорили, от него улучшается аппетит. А я терпеть не мог этот сыр – в него добавляли сухие, растертые в порошок листья голубого донника, и мне казалось, что противнее нет ничего на свете.
– Он рассказывал, – извиняющимся тоном продолжил Абель. – Изредка.
Слуга опустил голову, словно чувствовал за собой тайный грех. На самом деле он просто боялся ненароком взглянуть в лицо Эдварду, и увидеть свое отражение: боль, сочувствие и страдание от невозможности спасти, отбить у судьбы счастливого человека Томаса Биннори.
– Позже, когда приступы становились воспоминанием, он делился ими: ночь, луна, река, феи… Танец. Песни, которые приходят из чащи и садятся на берегу, ожидая, пока их споют. Смех деревьев. Дубы хохочут басом, а ольха мелко подхихикивает. Поселок на холме, в получасе ходьбы от опушки. Он очень тоскует по родине, ваше величество.
– Серафим! – не оборачиваясь, позвал король.
– Я здесь, ваше величество, – с закрытыми глазами отозвался маг.
– Я хочу, чтобы ты провел консилиум. Собери всех, кого сочтешь нужным. Мэтры Высокой Науки – на твое усмотрение. Только без лишнего рвения. Я хочу правды, а не лживого усердия верноподданных. Ковенант подведет итог с медикусами. Тем временем в Реттию прибудет…
Король задумался. Он искал подходящее слово, не нашел, и завершил так, как получилось:
– Прибудет тот, за кем я уже послал. Гонец вернулся со Строфад. Они согласны оказать нам помощь, в обмен на деньги.
– Всего лишь деньги, мой король? – усомнился старец.
И правильно сделал.
– Деньги и выполнение одного условия. Не волнуйся, это наилегчайшее условие из всех возможных. Чтобы его выполнить, не придется сносить горы и обращать реки вспять. Даже искать скрытый подвох, и то не придется.
Серафим Нексус вздохнул.
– Я – дряхлый, выживший из ума вредитель. Многие годы я, как мог, оберегал ваше величество от напастей. И мой опыт подсказывает: такие условия – самые опасные. Надеюсь, вы знаете, что делаете.
Когда они уходили, им в спины неслось:
– Это мы –
Без тени смысла,
Как пустое коромысло,
Упадем на плечи тьмы.
Не узнали? Это мы.
* * *
– Я отдам все, лишь бы этот человек стал прежним, – сказал король, выйдя из дома.Серафим Нексус улыбнулся. Он знал цену таким заявлениям. Хотя выражение лица Эдварда II испугало бы лейб-малефактора, сохрани он способность пугаться.
– Как в сказке, ваше величество? Полкоролевства и дочь в придачу?
– У меня нет дочерей, – король остался серьезен. – У меня два сына. И оба слишком молоды для брака. Хотя… Пожалуй, я бы мог добавить сына к половине королевства. Сын подойдет, не правда ли?
– Не шутите так, ваше величество, – попросил Нексус.
– Я не шучу.
– Тем более. Слова бывают услышаны не теми, для кого они предназначались.
Caput II
Задающий вопросы стоит на пороге,
Задающий вопросы в тоске и тревоге,
Он, бедняга, не знал, задавая вопросы,
Что вопросы – столбы, а ответы – дороги…
Томас Биннори
– Итак, коллеги, подытожим, что нам известно.
Приват-демонолог Матиас Кручек выдержал паузу. Он прошелся по гостиной, заложив руки за спину. Под ковром застонали половицы, вторя тяжкой поступи. Половицы знали, кто в доме хозяин – дородный, грузный Матиас всегда ходил, сопровождаем скрипом, как свитой.
– Судя по картине, обрисованной уважаемым лейб-малефактором, недуг Биннори не дает заметных проявлений на эфирно-астральном уровне. Я правильно вас понял, коллега?
– Совершенно верно, коллега.
В углу, борясь с обидой, еле слышно засопел малефик Андреа Мускулюс. Пять минут назад Серефим Нексус в очередной, девятый за сегодня раз назвал его, действительного члена лейб-малефициума, «отроком». Маг высшей квалификации Кручек для старца, значит, «коллега», а он, Андреа (тоже м. в. к., между прочим!) – «отрок». И никому не интересно, что они с Кручеком дважды коллеги – с прошлого года Мускулюс читал спецкурс по практическому сглазу в Университете Магии, где Кручек занимал должность доцента.
«Похоже, для начальства мое отрочество затянется до седых волос, – думал Андреа, с раздражением шевеля пальцами ног. Вняв совету жены, он надел, идя в гости, новые башмаки, и обувь жала. – Все нам пеняют, все попрекают, а мы моргаем и утираемся. Перед Номочкой только неудобно. Еще решит, что мужа держат за мальчика на побегушках…»
– Налей-ка мне водички, отрок. Что-то в горле пересохло. Видать, злоумышляют на дедушку Серафима. Мыслят обо мне всякие гадости – вот оно и сушит. Ага, лей, не жалей…
Талант чтения мыслей за дряхлым хитрецом не числился, но Мускулюса от ужаса бросило в пот. В последнее время старец требовал, чтобы «отрок» сопровождал его едва ли не в сортир. Малефик с легким содроганием припомнил визит в Сорент, где довелось вылущивать злокачественный третий глаз у местного дурачка. Буквально через месяц у стен столицы обнаружилось гнездо черных пересмешников – его пришлось дренировать, отводя вредоносные хихоньки-хаханьки, под бдительным наблюдением Нексуса. А история с проклятием Нихона Седовласца? Беглый химероид, которого ловили всем лейб-малефициумом? Кутерьма со статуей императора Пипина, вдруг начавшей изрекать лже-пророчества?
Андреа терялся в догадках: то ли старец таким образом натаскивает своего будущего преемника (тьфу-тьфу-тьфу, спаси-пронеси!..), то ли до сих пор не доверяет «отроку» до конца. Смотрит: не оконфузится ли? Не возропщет?
– Позволь узнать, Серафим: до какого эфирно-астрального слоя была исследована структура личности Биннори?
Среди собравшихся в гостиной лишь супруга Мускулюса могла вот так запросто обратиться к лейб-малефактору Реттии. Красавица-некромантка прекрасно знала: ей сойдет с рук что угодно. И беззастенчиво этим пользовалась.
– Лейб-медикус добрался до четвертого эаса. Никаких патологий не обнаружено.
– Мы имеем прелюбопытнейшую ситуацию, – Матиас Кручек в возбуждении прищелкнул пальцами; энергичный вольт-пасс – и сноп голубых искр едва не прожег сюртук насквозь. – Ох, извините! Увлекся. Итак, в комплексе «тело-душа-аура» все взаимосвязано. Это прописные истины. Изменения любой из составляющих триады неизбежно влекут за собой изменения двух остальных. Но в случае с Биннори мы ничего подобного не наблюдаем!
Он ухватил со стола кубок, отхлебнул пунша, давно успевшего остыть, скривился и взмахнул ладонью, заново разогревая напиток. После чего залпом осушил кубок до дна, с удовлетворением крякнул и продолжил:
– Насколько я понял, недуг Биннори – душевного свойства. Бард до крайности рассеян, взгляд его блуждает, речи загадочны. Он забывает принимать пищу, не узнает знакомых, без цели бродит по комнатам или подолгу сидит в кресле. С лица его не сходит тихая улыбка, словно он блаженствует в стране грез. Я верно излагаю?
Нексус кивнул.
– Что же при этом творится с телом? Что говорят лекари?
– Они говорят, что телесное здоровье пациента вызывает у них опасения. Не столь сильные, чтобы требовались срочные меры, но… – Серафим в задумчивости пожевал губами. – Налицо изрядная ослабленность организма. Биннори медленно, но неуклонно теряет жизненные силы. Лекари считают, что это вызвано нерегулярным питанием. Лейб-медикус Ковенант с таким выводом не согласен. И я тоже.
– Вот! – приват-демонолог воздел палец к потолку, забрызгав остатками пунша лацканы многострадального сюртука. – Ухудшение здоровья выражено менее ярко, нежели дисгармония личности. Классический эффект запаздывания. Но! – палец вознесся еще выше, а в голосе Кручека зазвенел металл, вне сомнений, благородный. – Существенное изменение ауры должно было последовать без промедления! Фактически синхронно с душевным расстройством. Однако ничего такого не зафиксировано, что делает данный случай поистине уникальным. Кто-нибудь из вас сталкивался с чем-то подобным, коллеги? Я – нет.
– Жаль… – вздохнул лейб-малефактор, старея на глазах; хотя, вроде бы, дальше стареть ему было некуда. – Я искренне надеялся, что вы, коллега, как видный теоретик, просветите нас, сугубых практиков…
– Разумеется, я поищу в архивах описания аналогичных случаев…
Пора брать инициативу в свои руки, решил Мускулюс. Иначе так молча и просидим весь консилиум, время от времени подливая старцу целебной водички. Для храбрости он сделал большой глоток вина, поперхнулся и закашлялся.
– У тебя есть идея, отрок? – обернулся к нему Серафим. – Давай, не стесняйся.
– Я это… ну, в целом я… Судари коллеги, – прокашлявшись, выдавил пунцовый от стыда Мускулюс, – некоторые симптомы исследуемой болезни кажутся мне знакомыми. Предлагаю рассмотреть их с точки зрения специализации каждого из нас. Мастер Кручек, что вы скажете об одержимости демоном или бесом? Это ведь по вашей части.
– Одержимость?
Кручек устремил взгляд в окно, должно быть, надеясь высмотреть там подходящего инфернала. Увы, в саду, куда выходило окно, демонов не наблюдалось. По дорожке с важностью идиота расхаживал одинокий голубь. Первый желтый лист лениво планировал к земле: лето близилось к концу. Луч солнца, прорвавшись сквозь крону платана, мазнул кистью по лицу приват-демонолога.
Тот мотнул головой, став похож на лошадь, отгоняющую муху.
– Некое сходство действительно наблюдается, – признал он. – Поскольку демоны не обладают маной, мана-фактура одержимого практически не меняется. Сдвиги в линиях ауры незначительны. Общее ослабление организма… А вот тут не сходится! Физическая сила одержимого увеличивается многократно. Один correptus на моей памяти приподнял груженую телегу, которая увязла в грязи! В случае Томаса Биннори мы наблюдаем прямо противоположный эффект. Кроме того, демон, овладевший человеком, как правило, деятелен. Он стремится к какой-то цели. А сударь Биннори большую часть времени находится в блаженной прострации… Допустим, в него вселился особый, неизвестный Высокой Науке инфернал. Принципиально новый вид… Нет, маловероятно. Это не одержимость.
Он снова уставился в окно. Скоро осень. Начало семестра. Лекции, коллоквиумы, факультативы. Рутина ученых советов, будь они неладны. Проректор Гиппиус станет донимать напоминаниями об обещанной монографии. На научные изыскания, как всегда, не хватит времени. Придется работать по вечерам, при свечах. Этот внезапный консилиум – последний дар уходящего лета. Он будит любопытство истинного ученого.
– Спасибо, – Андреа Мускулюс вцепился в инициативу, стараясь не упустить эту скользкую рыбину. – А как насчет эфирной нежити? Дорогая, это твой профиль!
– Эфирная нежить? О да, общая слабость – явный симпто-о-ом!
Низкий, грудной голос Наамы сводил мужчин с ума. А если добавить к голосу остальные несомненные достоинства: фигуру, способную и в мертвеце зажечь огонь страсти, восхитительные ямочки на щеках, голубые озера глаз, русую косу до пояса… При взгляде на такую женщину все мигом забывали, что перед ними – член Совета Высших некромантов Чуриха! И что прозвище свое – Сестра-Могильщица – Наама получила отнюдь не за красивые глаза. А напрасно забывали, напрасно, летя мотыльками на огонь…
Короче, с супругой Мускулюсу исключительно повезло.
– Истечение из тела жизненных сил, мечтательная отрешенность… Веспертил выпилбы его за сутки-двое. Связь с суккубарой? Тогда истощение было бы скачкообразным. И ауральная картина дала бы знать… Спектрум-заклятие? Оно вгоняет человека в состояние мрачной подавленности. А поэт, по словам нашего дорогого Серафима, счастлив без меры. Есть много способов исподволь свести человека в могилу, – Наама из скромности потупила взор, – но при этом человек никогда не выглядит счастливым. Разве что… Призрак любимой? Вернее, ложныйпризрак?
– Эфирная нежить в облике призрака? – уточнил Андреа.
– Ты умница, милый. Лжец-мимикрант. Ты видишь того, кого хотел бы видеть, тянешься навстречу, а мимикрант вскрывает тебе душевные жилы… Это о-о-очень редкие сущности. Но и случай у нас особенный, не правда ли?
– Насколько мне известно, голубушка, призраки, истинные или ложные, не умеют овладевать людьми, – проскрипел из глубины кресла лейб-малефактор. – Или мимикранты составляют исключение?
– Ну разумеется, они действуют извне.
– В таком случае, – Серафим со значением уставился на опустевший бокал, и Мускулюс поспешил его наполнить, – вынужден разочаровать вас. Я тщательнейшим образом обследовал жилище на предмет возмущений астрала. И что вы думаете? Ни-че-го! В смысле, ничего не обнаружил. Уж призрака или нежить я бы почуял, не сомневайтесь. Порча или сглаз исключаются – это я проверил в первую очередь. Со всей определенностью могу утверждать: извнена Биннори никто не покушается. Причина – внутри пациента. Просто мы ее не видим.
Матиас Кручек поежился и глянул на камин, где на чугунной решетке были аккуратно сложены сухие березовые поленья. Сбоку кучкой лежали сосновые щепки с выступившими капельками смолы – для растопки. За окнами царила дивная погода, милостиво сменив палящий зной на благодатную теплынь. Но сейчас по гостиной пронеслось зябкое дыхание зимы, коснулось каждого – и сгинуло без следа.
Неизвестность.
Terra Incognita.
Манящая тайна, которая с равной вероятностью может одарить искрящимся фонтаном чудес – либо низвергнуть в ледяные бездны ужаса. К счастью, здесь собрались те, кому не впервой делать шаг во тьму, раздвигая пределы человеческого знания. Близость тайн будила в них дрожь не страха, но предвкушения.
Доцент заглянул в кубок, словно желая обнаружить на дне ответ. Увы, кубок отмалчивался.
– Мне кажется, коллега Наама ближе всех подошла к разгадке. Перед нами проблема, суть которой – вне компетенции Высокой Науки. Поскольку агрессивные воздействия мы исключили, остается одно. Некая сущность, аналогичная ложному призраку, гложет Биннори изнутри. Именно на ней сосредоточено все внимание пациента. Судя по видимым проявлениям, процесс сей достаточно… м-м-м… приятен. Вот почему бард не желает возвращаться из глубин постепенно разрушающегося «эго» во внешний мир.
– Позвольте, коллега! – не выдержал Мускулюс. – Лейб-медикус исследовал тонкую структуру личности пациента! И не обнаружил патологий.
– Вот потому-то я и утверждаю, что мы имеем дело с феноменом, понять и устранить который методами Высокой Науки невозможно. Поканевозможно, – с нажимом повторил доцент. – Впрочем, Высокая Наука имеет свойство развиваться, осваивая области, ранее ей неподвластные.
– Дорогой Матиас, я с вами полностью согласна. Но сейчас речь идет о душевном здоровье и, возможно, о самой жизни Томаса Биннори. Он нуждается в помощи, причем безотлагательно.
У человека несведущего слова прекрасной магички вызвали бы изумление. С чего бы это дама, посвятившая себя некромантии, беспокоилась о жизни и здоровье малознакомого сударя? Однако члены консилиума хорошо представляли, над чем в действительности работают некроты. В памяти Андреа всплыли слова Эфраима Клофелинга, гроссмейстера СВН Чуриха: «Смерть – вот истинный враг! Гибель человека – вот мишень для наших стрел!..»
– Я не маг-медикус, – Кручек в растерянности заморгал, сделавшись похож на филина, разбуженного средь бела дня. – Свои соображения я вам изложил. К сожалению, это лишь гипотеза. И я не представляю, как она может способствовать практическому излечению пациента.
– Выходит, мы бессильны?
– Увы, голубушка, – согласился Серафим. – Но, как я уже сообщил в начале нашей беседы, его величество распорядился пригласить… э-э-э… альтернативного специалиста.
– Эта чушь о «похищении душ»?! – взорвался Кручек. – Варварское шаманство?! Неужели вы не объяснили его величеству, что это антинаучно?! Нельзя строить лечение на замшелых суевериях! Ваш «специалист» сведет Биннори в могилу скорее, чем таинственный недуг!
Нексус выслушал гневную тираду, кивая в такт. Со стороны это выглядело так, будто старец согласен с каждым словом коллеги. Однако, едва лейб-малефактор вновь заговорил, обманчивое впечатление рассеялось:
– У его величества есть свои источники сведений. И они, полагаю, вполне надежны. Смею надеяться, я хорошо знаю нашего монарха – и не припомню, чтобы он пользовался непроверенными слухами. Тем более, когда речь идет о болезни его любимца.
Матиас Кручек прикусил язык. Все ждали продолжения – и оно воспоследовало:
– В ответе на высочайшее имя сообщается, что специалист не гарантирует исцеления. Но твердо обещает, что вреда пациенту причинено не будет.
– Хм… не ожидал, право слово, – буркнул доцент. – Весьма достойный ответ для… э-э… для шамана. Обычно подобные субъекты сулят златые горы. А тут…
– Если лечение окажется успешным…
Кручек вздрогнул, теряя нить размышлений.
– Если лечение окажется успешным, – повторила некромантка, – следует познакомиться с этим специалистом поближе. И, по возможности, перенять его методику.
– Перенять методику? Ерунда! – с горячностью возразил Кручек. – Сейчас в вас говорит чистый практик, коллега! Если шаман достигнет успеха, нам в первую очередь следует понять принцип! Теоретическую основу его действий. И вот тогда, на базе развитой теории… Извините, я опять увлекся. В любом случае, мне будет крайне любопытно увидеть, как… м-м… альтернативный специалист совершит чудо.
Он невесело рассмеялся, подводя итог:
– Что ж, нам остается только одно: набраться терпения.
Когда гости разошлись, Матиас Кручек сварил себе кофию, расположился на диване и постарался расслабиться. Его одолевала тревога, на первый взгляд, не имевшая под собой реальных оснований. Мерещилось, что он, скромный ученый, чужой волей назначен фигурантом некой истории, задуманной во мглистых далях, без ведома ее участников, и уже оформившейся до конца в воображении рассказчика.