А после университета меня подобрал шеф.
…дракон на тощей руке подмигнул мне, радостно вызверясь блестящим острозубьем, отчего стал ужасно похож на безвинно пострадавшего Десантуру – и оба полушария моего мозга растеклись киселем.
А когда я пришел в себя – я усиленно кланялся, держа в руках странного вида инструмент со многими струнами, и смотрел на кого-то снизу вверх, видя только четырехугольную шляпу с широкими полями и презрительно сжатый рот, до которого не доставала тень от громоздкого головного убора.
Здесь это называлось Безумием Будды, но я еще ничего не знал и решил, что это просто безумие.
Потому что мир был цветным и звонким.
[17], благородном Су Цине[18] или пылком У-ване[19]?! Кто поддержит великого Чжоу в трудную минуту советом и утешением? О, теперь в его душе навеки поселятся осенние ветры, которые будут шептать ему холодные слова отчаяния и злобы, и некому отныне…
Поняв, что больше от убитой горем женщины ничего не добьешься, выездной следователь поспешил откланяться. Что-то крылось в словах отвергнутой фаворитки, какие-то неуловимые нити, на которые следовало бы обратить внимание, но достойный сянъигун никак не мог вытащить это "что-то" на поверхность темного пруда своего рассудка, а потому решил временно отложить размышления на эту тему.
На сегодня у него был намечен еще один визит.
Пожалуй, не менее важный.
2
Цзюйжэнь Тун, чью замечательную тигровую орхидею вдребезги изорвал сошедший с ума торговец Фан Юйши, был болен. Он пластом лежал в кровати, укрытый, несмотря на теплый день, двумя шерстяными одеялами и еще легким покрывалом, и время от времени издавал протяжный стон. Одеяла были натянуты до самого подбородка, а на лбу у цзюйжэня Туна покоилось пропитанное яблочным уксусом полотенце, время от времени сменяемое его младшей женой – так что из всех тридцати восьми частей тела несчастного цзюйжэня виден был лишь один не в меру длинный нос, которым Тун страдальчески шмыгал.
Судья Бао невольно хмыкнул при виде этой душещипательной картины, и выездному следователю пришло в голову, что господин Тун сейчас весьма смахивает на заплаканную наложницу Сюань. Это сравнение сразу же загнало внутрь уже готовую было проступить на губах выездного следователя улыбку. Он давно привык доверять случайно всплывающим в голове мыслям, пусть даже и не оформившимся до конца в уверенную догадку. Неспроста пришло оное сравнение на ум дотошному следователю, не первый год и даже не первое десятилетие "поддерживающему неустрашимость"! Небо свидетель, существовала некая скрытая связь не только между этими двумя дурацкими происшествиями, но и между двумя пострадавшими людьми, чиновником Туном и наложницей Сюань – и судья Бао твердо решил эту связь выяснить.
– Как ваше драгоценное здоровье, уважаемый господин Тун? – вежливо поинтересовался следователь, присаживаясь рядом с постелью больного в плетеное кресло, услужливо пододвинутое младшей женой.
И еле заметного кивка хватило, чтобы понятливая хозяйка выскользнула из комнаты.
– Ох, и не спрашивайте, господин судья! – хнычущим голосом простонал цзюйжэнь из-под одеяла. – Когда я обнаружил то непотребство, что сотворил проклятый варвар с моей любимой орхидеей – думал, рассвета уж не увижу! А ведь я ее растил, лелеял, берег пуще сына родного, потому что готовил в подарок для сиятельного Чжоу-вана…
Сердце слегка екнуло в груди судьи, но высокоуважаемый сянъигун не подал вида, насколько взволновало и заинтересовало его это известие.
– Так вы заранее выращивали подарок сиятельному принцу? – с воодушевлением, подобающим случаю, переспросил он.
– Разумеется, господин Бао! Не один месяц готовился я к этому знаменательному дню, когда смогу вновь увидеть столь горячо любимого всеми нами, и мною в особенности, сиятельного Чжоу-вана, дабы преподнесть ему взлелеянную мной орхидею несравненной красоты и прочесть специально к этому случаю сочиненные вашим ничтожным собеседником стихи!
Досточтимому Туну едва хватило дыхания, чтобы произнести этот потрясающий, но несколько длинноватый пассаж.
– И вот, из-за подлого варвара, достойного казни бамбуковой пилой на деревянном осле, все мои труды пропали даром! Нечего подарить мне принцу, да и сам я занемог, и не в силах теперь отправиться в Столицу на сдачу экзаменов, к которой столь старательно готовился дни и ночи!
– Не отчаивайтесь так, уважаемый господин Тун, – в голосе судьи звучало неподдельное сочувствие, которого он отнюдь не испытывал к этому заносчивому неженке, не привыкшему стойко сносить удары судьбы. – Вы обязательно поправитесь и успешно сдадите экзамены в следующем году. Я уверен, весь Нинго еще будет гордиться вами! А что касается подарка сиятельному Чжоу-вану, то у вас ведь остались стихи? Кто же мешает вам усладить изящнейшими строками, перед которыми наверняка меркнет слава стихотворцев прошлого, утонченный слух принца?
– Да, стихи… – растерянно промямлил цзюйжэнь Тун, пряча под одеяло и нос, словно стыдясь солнечного света. – Но не могу же я явиться к принцу без подготовленного мной дара, каковым являлась моя не имеющая себе соперников орхидея! Стихи предполагались лишь в качестве дополнения к ней, не более… Нет, нет и нет! И не уговаривайте меня!
– Но вы позволите хотя бы мне, недостойному, насладиться дарами вашего поэтического таланта? – вкрадчиво поинтересовался судья, и не собиравшийся уговаривать возбужденного Туна. – Разумеется, они предназначались не мне, низшему из низших ценителей – но теперь, когда ваш тонкий план по воле судьбы потерпел неудачу, неужели ваши прекрасные стихи должны пропасть втуне? Неужели вы лишите меня несравненного удовольствия прочесть их?
– О, не стоит об этом, – зардевшийся цзюйжэнь был явно польщен. – Впрочем, если вы так настаиваете…
Судья постарался покинуть дом цзюйжэня Туна как можно скорее, унося под мышкой продолговатую шкатулку, украшенную затейливой резьбой. В ней лежал длиннющий свиток, испещренный мелкими каллиграфическими иероглифами в стиле "бутонов и плодов". На чтение сего труда должно было уйти немало времени, но судья твердо решил ознакомиться с ним сегодня же вечером.
И во всех подробностях.
Выездной следователь чувствовал, что он на верном пути.
3
В канцелярии, как всегда, было душно, так же монотонно жужжали мухи и сюцай Сингэ Третий. Впрочем, за десять с лишним лет службы в Нинго судья Бао успел привыкнуть и к мухам, и к сюцаю, воспринимая их примерно одинаково – то есть, просто не воспринимая. Более того, монотонное жужжание и беспрерывный поток нудных рассказов Сингэ Третьего создавали некий фон, которым судья как бы отгораживался от внешнего мира, сосредоточиваясь на своих мыслях.
Увы, на этот раз сосредоточиться ему не дали. Сначала судье пришлось-таки на скорую руку разобраться с ворохом скопившихся на его столе жалоб, прошений и заявлений, игнорировать которые и далее он уже просто не мог – в конце концов, повседневные служебные обязанности судья должен выполнять, независимо от расследования, навешенного на него принцем Чжоу!
Как раз в тот момент, когда судья Бао дописывал свое решение на последней жалобе и собирался передать весь ворох ненавистных бумаг тихо зудевшему в углу сюцаю – так сказать, к исполнению – в дверь вежливо, но настойчиво постучали. Через мгновение стук повторился, и на пороге появился давешний распорядитель сиятельного Чжоу-вана. Судья тяжело вздохнул, отодвигая в сторону бумаги, и до его ушей долетела последняя фраза неугомонного сюцая:
– Вот тут-то и вошел к нему демон, и потребовал…
Что именно потребовал демон и от кого, судье узнать так и не довелось. Потому что Сингэ Третий, подняв голову от собственных ногтей, которые тщательно полировал крохотной пилочкой, узрел вошедшего и обалдело захлопнул свой рот – что с сюцаем, надо заметить, происходило крайне редко.
Сразу же выяснилось, что придворный почитатель Конфуция зашел справиться о ходе порученного судье расследования. Судья туманно сообщил об "опросе свидетелей, проведенном освидетельствовании трупов, сборе улик, а также некоторых других предпринимаемых следствием шагах, о результатах которых говорить пока еще преждевременно", – и распорядитель, недвусмысленно напомнив о том, что сиятельный принц Чжоу крайне заинтересован в скорейшем раскрытии этого дела, наконец удалился.
Судья Бао перевел дух, с нескрываемым злорадством лично сгрузил рассмотренные бумаги на стол пребывавшего в ступоре сюцая и снова попытался сосредоточиться на расследуемом деле.
– …а еще, говорят, – мигом опомнился Сингэ Третий, – престранная собака по городу бегает: воет под окнами, честным людям в глаза заглядывает – аж мороз по коже! – и все лапой на земле чертит, вроде как иероглифы старого головастикового письма; да что там собака – вон, сюцай Лу Цзунь, что из аптекарской управы, рассказывал вчера, будто к нему говорящий леопард приходил, весь в квадратных пятнах! Рыкнул ругательски, откусил у его, Лу Цзуня, любимой козы ногу, поблагодарил и ушел…
"Кто б тебе язык откусил, – подумал выездной следователь, извлекая из шкатулки свиток со стихами, – я бы того сам поблагодарил!"
И Бао Драконова Печать углубился в изучение поэмы в честь сиятельного вана, отрешившись от болтовни Сингэ Третьего.
Было уже поздно, когда высокоуважаемый сянъигун осилил наконец поэму словообильного цзюйжэня. Тем не менее, судья, быстро зайдя домой, проглотив ужин и прикрикнув на жену, не хотевшую отпускать мужа на ночь глядя, снова вышел на улицу. Он очень надеялся, что Лань Даосин до сих пор в городе – а с кем еще, кроме Железной Шапки, мог поделиться своими догадками выездной следователь? Только мудрый даос, ежедневно соприкасавшийся с незримым миром духов и демонов, знающий и видящий многое, недоступное обычным людям, мог выслушать его без улыбки и, возможно, даже чем-то помочь. А помощь судье Бао сейчас была ой как нужна!
Тем не менее, направляясь к окраине Нинго, где находилось временное жилище даоса, судья продолжал терзаться сомнениями. Конечно, Лань Даосин человек мудрый и уважаемый, даже можно сказать, его друг, который не станет трепать языком на площадях и базарах, как, к примеру, Сингэ Третий – но все же он, судья Бао, не вправе доверять постороннему сведения, являющиеся служебной тайной.
Это с одной стороны.
А с другой стороны, он, судья Бао, явно зашел в тупик. Сведений от посланного лазутчика в ближайшее время ждать не приходится, все возможные факты и улики собраны, выводы сделаны – а далее следствие в его лице уперлось в непреодолимую стену.
Непреодолимую обычными методами.
А мягко говоря "необычные" методы Лань Даосина не единожды помогали судье прийти к разгадке – о чем выездной следователь Бао регулярно забывал упомянуть в своих отчетах. Возможно, и на этот раз даосский маг сумеет разобраться со сверхъестественным – а уж с повседневным судья Бао и сам разберется!
В конце концов, ведь он собирается прибегнуть к помощи Железной Шапки в интересах следствия?! И не все ли равно будет потом принцу Чжоу, да и всем остальным, каким способом судья Бао распутал это дело?!
Главное – результат, а не препятствия и борьба с ними….
Вот на этой самой мысли препятствие возникло не только на пути следствия, но и на пути самого судьи.
И оно, то бишь вышеупомянутое препятствие, имело вид двух изрядно подвыпивших оборванцев, вывалившихся из дверей харчевни, мимо которой как раз проходил судья.
– А вот, братки мои разлюбезные, и толстый чиновник, у которого наверняка водятся денежки! – радостно возопил один из забулдыг, нетвердой рукой извлекая из ножен короткий кривой меч (кстати, совершенно не полагавшийся ему по чину и званию). – Эй, толстячок, тряхни мошной, одолжи-ка нам связочку-другую медяков, а еще лучше пару ланов[20] – и мы с удовольствием выпьем за твое драгоценное здоровье, чтобы ты стал еще толще!
И оба проходимца радостно захохотали над этой шуткой, подступая к судье вплотную.
Это и было их ошибкой. Меч, пускай даже короткий, все же хорош на некотором расстоянии. А судья Бао, хоть с виду и впрямь был грузен и неуклюж, в свое время особо отмечался столичным наставником при Академии Истинной Добродетели во время сдачи очередного экзамена по кулачному бою.
Оружия судья не носил – но его и не потребовалось. Перехватив руку с мечом за запястье, судья коротко рванул ее обладателя на себя, одновременно нанеся ему мощный тычок в локоть, от которого любитель чужих ланов с криком покатился по земле, не успев заработать ничего, кроме двойного перелома.
Завладеть мечом у судьи не вышло. Но пока второй, быстро трезвеющий грабитель судорожно извлекал откуда-то из-за спины два широких ножа-"бабочки", в воздухе успела весело присвистнуть тяжелая серебряная печать на витом синем шнуре, которую судья всегда носил на поясе – и второй любитель выпивки на дармовщинку тихо улегся рядом со своим истошно орущим товарищем; а всякий желающий мог всласть налюбоваться багровеющим отпечатком дракона, кусающего собственный хвост, на лбу пострадавшего.
Но следующую ошибку совершил уже сам судья Бао.
Вместо того, чтобы поспешить за стражниками, он нагнулся над поверженными противниками, опрометчиво собираясь связать их собственными поясами. В этот самый момент из дверей харчевни и вывалила целая компания воруженных молодцов, привлеченных криками своего приятеля.
Сколько их было, судье сосчитать не удалось. Да он, собственно, и не пытался считать врагов. Подхватив с земли оброненный первым грабителем меч, Бао наискось рубанул по лицу ближнего нападающего, на обратном движении зацепил еще одного, пытавшегося зайти сбоку – но тут судью сбили наземь, вырвали из рук оружие и стали остервенело пинать ногами.
"Убьют!" – обреченно понял судья, захлебываясь кровью и криком.
– Эй, братки, а может, хватит? – вдруг нерешительно остановился один из дебоширов. – Смотрите, какая у толстяка печать – небось, судья местный! А за судью нас и в горах достанут, и в лесах отыщут…
– Судья, говоришь? – сухопарый крепыш в рваной безрукавке и широченных штанах подскочил к говорившему и схватил его за грудки, сверля своего насмерть перепуганного братка безумным взглядом.
На самом дне этих горящих глаз покачивались дымные облачка, как бывает у всех, злоупотребляющих опиумом.
– А ты посмотри, что твой судья сделал с Лысым Фаном! – заорал он, топорща растрепанную жидкую бороденку и брызжа слюной. – Он ему голову напополам разрубил! А Чжао-Умнику руку в двадцати местах сломал! Клянусь чужой мамой и не своими детьми, плевать мне на то, кто он такой – я никому не позволю убивать и калечить моих людей!
Отшвырнув менее решительного товарища, крепыш – явно главарь шайки, приехавшей в Нинго по своим темным делишкам – растолкал всех и, рванув с пояса секирку с короткой ручкой, взмахнул ею над головой, намереваясь раскроить судье череп.
Лезвие полыхнуло в сумерках отраженным светом заката, судья Бао увидел накрывающее его желтое облако и решил, что он уже умер.
К счастью, он снова ошибся.
Из желтого облака в какой-то неуловимый момент выросли две жилистые руки с очень знакомой татуировкой, и облако молча и деловито свернуло шею главарю разбойников.
Это судья Бао еще успел заметить. А что произошло потом, он заметить не успел – и не только потому, что лежал на земле, кашляя и плюясь багровой слюной, а один глаз у него заплывал основательным кровоподтеком. Просто удивительное желтое облако внезапно превратилось в размазавшийся по небу драконий хвост, и к тому времени, когда этот хвост вновь собрался в одном месте, судья Бао только-только начал вставать, нашаривая на земле оброненный меч, чтобы помочь нежданному спасителю – но тут выяснилось, что помощь не требуется. Те же сухие жилистые руки, будто высеченные из железного дерева, без труда поставили не до конца пришедшего в себя судью на ноги – и выездной следователь Бао увидел, что разбойники лежат на земле в самых разнообразных позах.
Мертвые.
Все.
– Да простит меня высокоуважаемый сянъигун за то, что я лишил его возможности предать этих негодяев справедливому суду, – смиренно произнес преподобный Бань, с поклоном подавая судье его печать и шапку. – Но у меня просто не оставалось иного выхода.
Монах помолчал и добавил:
– Еще раз великодушно прошу простить ничтожного инока.
4
Наверное, после этого прискорбного происшествия судье следовало бы вернуться домой и позвать лекаря – но выездной следователь Бао не даром носил почетный титул "господина, поддерживающего неустрашимость".
Говорить было больно, но можно. Дождавшись появления уже спешивших на шум стражников и отдав им все необходимые распоряжения, доблестный сянъигун наотрез отказался от настойчивых предложений Баня-спасителя проводить судью до дома. Дескать, тридцать и еще три раза благодарен вам, милосердный бодисатва[21], но уж лучше вы проводите стражу до канцелярии и проследите за ходом освидетельствования, а я зайду в лавчонку напротив, умоюсь и поплетусь себе в одиночестве.
Что?
А, конечно… дойду, дойду, не тревожьтесь, все цело… ну, в крайнем случае, пошлю лавочника за носильщиками с паланкином!..
Насчет того, что у него все цело, судья изрядно привирал. Тучность, о которой уже было говорено, и впрямь спасла сянъигуна Бао от многих неприятных последствий, но колола в боку этакая опаска по поводу одного-двух сломанных ребер, время от времени вынуждая сплевывать в сторону слюной цвета столь любимой даосами киновари. Да и членораздельно объясняться с преподобным Банем становилось все труднее – давали знать о себе разбитые губы и несколько потерянных зубов.
Впрочем, настойчивость судьи – при всех его благодарностях, многократно высказанных вслух – наконец дала свои результаты. Стражники удалились, таща на волокушах из копий и плащей тела лихих молодцов, преподобный Бань после некоторых сомнений последовал за ними, а судья действительно зашел в лавку. Там испуганный старик-торговец помог ему умыться и перетянуть двумя полотенцами болевший все сильнее бок, после чего достойный сянъигун похромал дальше.