– Да-да, я понимаю!
Понимаешь – тогда зачем спрашиваешь? Не шибко я принципиален меж собратьев по перу (верней, по клавиатуре), но бумаг на будущие тексты не подписываю. Обжегся однажды. На заре карьеры подмахнул договорчик на только-только начатый романец. Очень уж по читателю тосковал. И бабок срубить хотелось. Срубил, мать его за подол: текст уперся рогом, забуксовал, сроки поджимали, издатель торопил, – я в итоге финал кукишем скрутил, а книга в свет так и не вышла: издательство обанкротилось. С тех пор зарекся. Между прочим, в "Аксель-Принте" о моем суеверии прекрасно известно. Или он надеется, что все-таки передумаю?
– Да, еще одно дельце. Помните, у вас в девяносто первом выходила повесть в сборнике "Тиран Нозавр"?
– Помню.
– Первая серьезная публикация?
– Дебют.
– Какой там был тираж, не подскажете?
– Сейчас.
Иду к полке, извлекаю пухлый томик. Клыкастый рептилоид ехидно скалится с обложки: "Гюльчатай, открой личико!", холст, масло. Сливочное.
Лезу в выходные данные.
– Первый завод – 55000.
– А второго не было?
– Насколько я знаю, нет. Издатель потом на ужасы с "Икс-ножками" переключился.
– Ясно, – зам по особым излучает оптимизм. Бодрый бас плещет в трубке, обдавая ухо брызгами. – А как жизнь? Ну, вообще?
– Вообще? Ноу проблемз!
Бас набирает обертоны:
– Депрессия, бессонница? Кошмары?!
Уп-с! Что за гнусные намеки?!
– Жизнь прекрасна и удивительна, – я беру мощную, качаловскую паузу. Насладившись, добавляю. – Удивительной жизнь становится в тот миг, когда перестает быть прекрасной. Короче, мне пока удивляться нечему. А роман пришлю по сети, как закончу.
– Рад, дорогой вы мой человечище! Душевно рад! А то знаете, писатели – народ тонкий, нервный… Увидимся на конвенте. Всех благ!
– До свиданья.
Оригинальный разговор. Ну и тип этот Антип! Впору срочно завести дневник и записать гусиным пером: "Звонили из издательства. Хотели странного." Хотя в нашей стране победившего сюрреализма и не такое случается! Не забыть бы вещи в дорогу собрать: в среду – поезд.
Диван принимает блудного свина в теплые объятья.
Баю-баюшки-баю, чего вижу, то пою…
IV. ОТСЕБЯТИНА: "ЛУЧШИЙ-ИЗ-ЛЮДЕЙ"
"Недостойный мерзавец, портящий вашу Гостевую книгу, прочел месяца три назад ваш роман "Рабы страха". Разум и нежелание пачкаться сдерживали меня все это время, но, случайно перечитав в шестой раз данное произведение, я решаю плюнуть на потерю части самоуважения и прямо говорю вам, что, по моему необоснованному тупому быдляцкому мнению, эта книга – дерьмо."
Из писем в гостевую книгу В. Снегиря
А вот днем мне Ла-Ланг еще не снился.
В смысле, во время дневного сна.
Говорят, творческие люди должны много спать. Восстанавливая энергию, нервные клетки и жировые запасы, сожженные в топке вдохновения. Еще в сортир надо чаще ходить. Очень способствует. Когда не требует поэта к священной жертве Аполлон, в покой священный туалета он беззаботно погружен…
Портки с безрукавкой оказались на месте. В прошлый раз я, испуган увиденным произволом, бегом вернулся в каморку, где и проторчал до "пшика". А застань меня "пшик" в исходной точке, – потом я нахожу имущество здесь, под рукой. Портки, например. Ларчик: нет, не бросил, приволок обратно. Молодец я. Жадина-говядина. Хотя и натворил себе этого добра с запасом, на всякий пожарный. Думаю, такие закономерности сна есть результат моих регулярных медитаций над коаном «Бытие определяет сознание». «Хлопок одной ладонью» перед сим шедевром дзена – что плотник супротив столяра. Поди раскумекай, кто же кого все-таки определяет. И куда.
Я помню, что я знаю, что мне снится то, что помню и знаю, а знаю я до хрена и больше…
Закон Снегиря.
Одевшись, трогаю спусковой камень. В смотровой щели вспыхивает язычок света. Черт, кого там принесло?! Моргаю, всматриваюсь. Снаружи ночь. Глухая и слепая калека-ночь. Пара факелов немилосердно чадит, освещая дальнюю часть молельни, ближе к внешнему портику. Там, собравшись кучкой, ждут какие-то люди. Без движения, без слов, без молитв и прошений. Кривая Тетушка из-за алтаря хмуро глядит на этих истуканов. Не нравятся они Кривой Тетушке, подательнице случайной удачи. Мне, надо заметить, они тоже не нравятся. Кошмары вообще редко нравятся. Мысленно произведя этимологию слова "факел" от "fuck you all", отчего нервы слегка успокаиваются, продолжаю смотреть.
Глаза слезятся, как от дозы атропина.
…пять недвижных, пять спокойных, пять в широкополых шляпах…
Старые знакомые.
– Пора бы… Нежный Червь сказал: сразу после шестого гонга, – оказывается, они умеют говорить. – А уже полседьмого. Меня старуха убьет.
– А когда ты в дом монеты приносишь, она тебя не убивает? Потерпит твоя старуха. Ей, небось, сосед терпеть пособляет.
– Тихо вы…
На этот раз я успеваю отчетливо засечь миг поимки. С вульгарным чавканьем в пентаграмме, образованной ждущими хватами (словечко найдено, и мне сразу легчает…), возникает голый дядька. Он очумело брыкается, когда хваты бросаются крутить ему руки. Дядька зело тощ, худосочен, бороться с насилием явно не обучен, и лишь вопит на всю молельню:
– Менты! Менты позорные! Остаться должен только один!
Батюшки! Это ж Горец…
– Даешь демократию! Свободу узнику режима!
– Барсак! Угомони Отщепенца!
– Всего один стакан! Только один!!!
– Барсак!
В восторге от сна, искренне любуюсь, как хваты суют Горцу в пасть кляп. Вяжут руки, дают для острастки кулаком по хребту. Голый бомж скисает – мычит баритональным фальцетом, ежится, заискивая перед грубой силой.
Еле сдерживаюсь, чтоб не выскочить с советом. Дали б ему фьюшки хлебнуть, Горец бы за ними на карачках побежал. Хоть на край света.
– М-м-м… н-н-ты-ы-ыыы!…
– Пошел! Иди, кому сказано!
Шаг, другой. Костлявый хребет бомжа вдруг начинает дребезжать, издавая мерзкий визг бормашины. Занимается огнем, словно от факела. Пламя – странное, белесое, – мигом распространяется дальше, охватывая ягодицы, плечи, Горец вспыхивает бенгальской свечой, брызжет искрами…
Исчезает.
Оставив хватов в недоумении.
– А Нежный Червь брехал: до следующего вечера не пшикнет…
– Кто брехал? Нежный Червь?! Сам ты брехун!
– Но ведь пшикнул…
– Нафири-су ругаться станет. Он жертву для Дождевания заказывал…
– Ага… задаток дал…
"Пшик" настиг меня внезапно. Я едва успел захлопнуть смотровую щель и рухнуть на любимый сундучок. Старец-Облако злорадно впился в зад мой острым краем: надо будет выбрать время, натворить себе напильник (по возможности дрочевый) и сточить у Старца зубы…
V. ХОККУ "НА ПОРОГЕ СТАРОСТИ РАЗМЫШЛЯЮ О ВЕЧНОМ"
Есть некий тайный смысл,
Невыразимый словом,
У чтения в сортире.
VI. УЛ. ГЕРОЕВ ЧУКОТКИ 26, КВ. 31, С ВЫХОДОМ НА БАЛКОН И В ЧАТ
"У всех этих "фэнтезийщиков" проблем с русским языком не возникает – в литературе такого свойства он удивительно однообразен и бесцветен, это, фигурально выражаясь, язык для бедных. Отношение "массолита" к языку везде и всегда прагматически-функциональное, поэтому беллетристическое слово является носителем смысла, но не самим смыслом, не реальностью мистического порядка. Впрочем, "Влад Снегирь", "Н. Маржецкий", "Лидия Березка" – это вовсе не имена писателей, а торговые марки, потому и место им в одном ряду со "Smirnoff", "Adidas", "Pepsi" и "Tampax"…"
Из статьи «О скрытых функциях языка»
– Убился! Насмерть убился! Ой, божечки!…
– Убился – то ладно. Давно пора. Стекло разбил, вражина…
– Теперь дуть будет…
– Милицию вызывайте!
– Скорую!…
– И пожарную!
– Пацаны! Щас пожарники приедут! Айда смотреть!
– Гав! Гав! Ва-а-аууу!
– Дик, фу! Вечно ты всякую гадость…
На вопросы типа: "Самый умный, да?" и особенно: "Тебе что, больше всех надо?!" – я с детства любил отвечать утвердительно, огребая по шее за дурное любопытство. Наука не пошла впрок: каким я был, таким остался. Вот и сейчас, спросонья, бреду на балкон. Спасибо оттепели и моей лени: все собирался заклеить, от сквозняков, да как-то…
Внизу, у подъезда – вавилонское столпотворение. Лает спаниель Дик, галдит пацанва, охают старушки, божьи одуванчики. Близ цистерны с минеральной водой народ машет канистрами, но отходить боится – очередь. Свалишь на минутку, а потом начнется: "Вы здесь не стояли! Клава, подтверди!" Ремонтных дел мастера из соседнего дома гурьбой вывалили на внеплановый перекур.
Люди при деле: участвуют.
Открываю створки окна. Высовываюсь по пояс. Холодно, но возвращаться за курткой лень. Шагах в четырех от двери подъезда, в эпицентре волненья народного, расплескав лужу, засыпан осколками стекла…
Ясно.
Бедолага-Горец в очередной раз решил оправдать прозвище. С какого же этажа ты выпал, красавец? Поклонник Ламберта ворочается, делает попытку встать, но остается на четвереньках. Спаниель, струной натянув поводок, лижет ему щетинистый подбородок. У собаки праздник, именины сердца: гулька хвоста сейчас оторвется от восторга.
Тетя Вава, знатная сплетница-многостаночница, ахает в голос:
– Живой! Живой, ракло!
– Вавка, дай рупь! – уверенно подтверждает теткину догадку Горец. – Остаться должен только один!
Кажется, он снова готов к подвигам на ниве беспробудного алкоголизма.
– Ну, значит… значит, все путем!… – бормочет котельщик, топчась рядом с пострадавшим. – Он нечаянно! Ну, Горец, ну, падлюга…
Окно подъезда на четвертом этаже вынесено напрочь. Топорщатся свежей щепой обломки рамы.
– Он, значит… Выйти хотел, – котельщик горой стоит за друга. – Облегчиться…
Горец соглашается, кивая на манер китайского болванчика:
– Шишел-мышел, на хрен вышел!
Был бы трезвый – ей-богу, убился бы. Хотя тоже не факт.
– А вы это… Чево это вы?!
Бомж возводит очи горе, сетуя на человечество, – и видит меня. Тычу пальцем в выбитое окно. Через минуту он наконец соображает глянуть в указанном направлении. Долго смотрит. Очень долго. Словно эстет на Мону Лизу в подлиннике. После чего, хитрым акробатическим зигзагом, бухается на колени.
– Простите, люди! Люди! Виноваты мы с Михалычем, кругом виноваты! Починим! Век пива не видать!
– Только стекол у нас, значит… – спешит вмешаться практичный котельщик. – Нет у нас стекол. Ежели стекла, мы запросто…
– Запросто! – истово кланяется Горец.
Управдом Кликуша, Степан Макарович, ранее мрачно наблюдавший за сценой публичного покаяния, обводит взглядом жильцов:
– Я уже посчитал: по трюльнику с квартиры выходит. Все равно чинить надо: зима… А за этими гавриками я лично прослежу. Ежели филонить станут…
Кулак у Кликуши – зрелище не для слабонервных.
– В лучшем виде! Остаться должен только один! – преданно кивает Горец.
Надо будет трешку Кликуше отдать. Прямо сейчас накину куртку, спущусь и отдам. Иначе забуду. Почему я не спешу уйти с балкона? – если самое интересное уже закончилось, и продолжились будни?! Стою, смотрю, ежась от холода.
О чем думаешь, Снегирь?!
Я никогда не напишу про них. Мещане, обыватели, бытовка, февральский переулок, лай собак (лохматый Тузик гадит у подъезда, и бабушка Анюта впопыхах уводит пса: не приведи Господь, увидит отставной майор Трофимов – не оберешься криков, а убрать за Тузиком радикулит мешает…); мне не суметь увидеть эту жизнь, как ночью может видеть сны слепец, как дети видят небо, – всякий раз по-новому, в восторге, с интересом к трамваю, гастроному, муравью, дымящемуся летнему асфальту, мучительной капели в ноябре (балкон потек, и капли лупят в таз, подставленный внизу: зима, не медли!… приди и заморозь…); нам кажется, что это серый цвет, дальтоники, мы сетуем, вздыхая, меняя суету на суету, сжимаем в кулачке тщету побега, горсть медяков, желая одного: купить хоть ненадолго новый мир, где будет солнце, звезды, смех и слезы, азарт погони, прелесть искушенья, друзья, враги, события, судьба… Вы ищете не там, где потеряли. О да, согласен, что под фонарем искать светлее, но монетка счастья упала из кармана не сейчас – вчера, позавчера, прошедшим летом, пять лет тому назад, давным-давно, и ваши фонари уныло светят, веля "Ищи!" – овчарке так велит ее хозяин.
Нет, не напишу.
Лишен таланта, скучен, не умею.
Могу лишь обмануть. "В доспехе латном, один на сотню, с палашом в руке…" Или иначе: "Звездолет "Борец", закончив гипер-квантовый скачок, встал на орбите. Молодой десантник…" И будет мне почет. Тираж вскипит девятым валом, пеною обильной, с базара понесут мои творенья, и, надорвавшись, треснет Интернет от жарких писем: "Лапочка Снегирь! Не чаю уж дождаться продолженья великой эпопеи!" Я отвечу. Скажу, что продолженье скоро будет. Пишу для вас, любимых, дорогих…
Я никогда не напишу про вас.
Пожав плечами, ухожу с балкона.
* * *
[Snegir]: Снегирь прилетел! Готов к употреблению…
[Хазюк]: Влад, трям!!!
[Homo SS]: Здрасте на фиг! Я просто в шоке после прочтения каждой Вашей книги. Хожу как пыльным мешком пришибленная, минимум неделю!
[Oldie-Perdoon]: А ты правда Снегирь? Автор "Гуляй полем"?! А то был тут один козел…
[Глас Вопиющего]: Снегирь! Я уже говорил Вам о невозможности продолжения Вашего творчества в таком виде. Не забывайте, что Ваши сатанинские писульки ставят в опасность Вашу бессмертную душу! Бога побойтесь! Ведь _там_ уже поздно будет!…
[Derjimorder]: Народ, отвалите от человека, а то я щас кого-то за хвост возьму!
[Oldie-Perdoon]: И оторву вместе с ушами!
[Дядя Гусь] задумывается о золотой цепи, на которую приковать Снегиря, и чтоб он писал ему одному…
Щелчок ключа в замке. Дерг, дерг… Ага, хрен там, я цепочку накинул. Рефлекторно. Потому что тормоз. Забыл, кто сегодня прийти должен. Про чат со мной, любимым, в последний момент вспомнил, а про самое важное… Вот, кстати, и чат завис. Вернее, не чат, а модем.
Вовремя.
– Сейчас! Открываю! Не ломись!
Модем – на прозвон. Ага, замигал, заверещал, болезный.
– Иду!
Кто стучится в дверь моя? Видишь, дома нет никто! Это я, жена твоя…
А и не жена зато!
– Привет, Настя. Давай сумку. Тяжелая?
– Привет, Снегирь. Осторожней, яйца! На углу купила.
Она меня всегда по фамилии звала. Точней, по псевдониму. С самой первой нашей встречи. Когда я, распушив павлиний хвост (как же, белой акации цветы публикации! литератор!! круто!!! круче нас только эти, которые на углу продаются…) стал токовать на суку.
Осторожно ставлю сумку на пол, делаю вид, что помогаю Насте снять пальто, а сам при этом лезу обниматься.
– Ох, Снегирь… Дай хоть раздеться.
Впрочем, высвобождается она не сразу. Искоса поглядывая на меня, начинает стягивать сапоги.
– Что это у тебя пищит? Холодильник не закрыл?
– Это модем.
– Опять в сети, маньяк?
– On-line-интервью даю. В январе на сайте анонсировали. Извини, забыл предупредить. Часа полтора еще.
– Да ладно, ерунда. Тебе кофе сварить?
– Ну! Что б я без тебя делал?…
Настя уходит на кухню. Я вновь подсаживаюсь к компьютеру. Бедняга-модем ломится в сеть, печально и тихо стеная. Вечером на наших линиях коннект паршивый, все перегружено… Странно не то, что связь глючит, а то, что она изредка работает нормально! Наша АТС 1934-го года постройки, с нее разве что на Беломорканал звонить. Вот, опять сорвалось…
– Держи кофе.
– Угу.
Мы познакомились шесть лет назад. Три месяца эйфории. Ходили в обнимку, целовались в метро; улыбались в ответ на осуждающие взгляды. Свадьба! Гулянка, дым коромыслом. Еще год все было хорошо. Чудесно! На последнюю трешку шли в кафе. А потом, когда мои книги "пошли" всерьез, когда появилась возможность жить на гонорары… Семейный уют лопнул. Ссоры на пустом месте, глупые обиды, обоюдные загулы "на сторону". Спустя два года мы развелись. Тихо, мирно, без скандалов.
Через месяц я зашел к ней под каким-то пустячным предлогом. Остался на ночь. Лучшую ночь в моей непутевой жизни. "Я так соскучилась по тебе, Снегирь!" И лишь где-то далеко, на самом краешке сознания, – страх, что наутро…
Вскоре Настя заглянула ко мне: забрать свой зонтик. Целую неделю забирала. Я пошел ее провожать и снова остался. В общем, так мы теперь и живем, третий год. Мелькаем туда-сюда. Наверное, скоро заведем ребенка. Здесь главное: ни в коем случае не расписываться снова! Штамп в паспорте для нас – хуже проклятия Властелина Черных Кактусов! Такая, значит, любовь…
Ладно, как там со связью?
Коннект? Есть коннект!
Он сказал: "Поехали…"
[Necronom]: Вы писали, что общаться с читателем вам интересно. Когда вас хвалят – тогда интересно? Мне небезразлично ваше творчество… я так сказать голосую за вас рублём… потрудитесь соответствовать!
[Живчик]: Вчера в метро за два часа прочитал "Имперцев" – я в экстазе!! Искромётный юмор, красота отдельных мгновений и целостность ситуаций, тонкие психологические переживания плюс здоровая доля полного маразма – настоящий коктейль творчества!!
[Coockish]: Итак,ответьте мне господин Снегирь отчего вы столь грубо обошлись с моим земляком Колюном,отказав ему в наивной просьбе выслать Ваше фото с афтографом, а также не отреагировали на присланную им же идею для, уверен, просто гениальной Эппопеи?!!
[Big Pig]: Я очень люблю ваши книжки! ВСЕ ОЧЕНЬ КРУТО! Я ЛЮБЛЮ МИР!
[Хаврошечка]: Уважаемый Влад! Я написала вам в гостевуху такое искреннее, душевное письмо, какого никому никогда не писала, раскрыла вам свою душу. А вы плюнули в нее своим молчанием. Неужели трудно было ответить хоть что-то!
[Рыло Пушистое]: Я люблю Очаковское пиво в пластиковых бутылках, но недавно прошел слух, что это разбавленный пивной концентрат спирт. Что Вы думаете по этому поводу?
…за моей спиной Настя полезла в шкаф. Я было испугался: станет наводить порядок, а это хуже керосина! Нет, раздумала. Вынула чехол с гитарой, извлекла инструмент. Недавно купил: у старенькой "Кремоны" треснул корпус, так я присмотрел дешевенькую "Реноме". Мои шесть аккордов все равно на чем брать, хоть на лыже. Так, для себя оттянуться…
Тихий, изрядно фальшивый перебор.
Голос у Настюхи не ахти, но слушать можно.
– Кому поет твоя свирель
В промозглом ноябре?
Вослед свободе и игре —
Мечты о конуре.
И ты согласен умереть,
Но перестать стареть.
Примерзли губы к тростнику —
Звучанье? Пытка?!
И эхо шепчет старику:
«Отбрось копыта…»
"Старого Пана" я написал прошлой осенью. В простеньком "ля-ля миноре". И никогда не слышал, чтобы Настя пыталась… Пение отвлекало, я сперва хотел попросить ее выйти, но раздумал.
Сам не знаю, почему.
– Пан?
Пропал?!
Ночь слепа.
Изо рта —
Сизый пар.
Ветер волосы трепал,
Успокаивал…
[Captain]: Хай, Снегирь! Я прочитал без малого 500 (478) фэнтэзийных (фантастических) книг, но только твои и Березкины вызвали во мне особое восхищение, а также заставили меня думать. Единственная мечта, которая осталась – пожать тебе руку. Попробую сделать это через интернет.
[Driver]: Возможен ли увлекательный и умный роман без стрельбы и мордобоя – короче, без приключений тела?
[Mastiff]: Не кажется ли Вам, что наличие в книге какой-либо отчетливой идеи – это погрешность писателя? А Ваших опусов я вообще не читал… Советуете?
[Gold Petooh]: Вот, выловил любопытную цитату: "Произведения одного автора или группы авторов одного пола ("гомосексуальные", если можно в данном контексте так выразиться) – они всегда в чем-то неуловимо однобоки". Hе желаете прокомментировать? Я это к тому, что у вас книги действительно какие-то… без либидо.
[Умница] [Gold Petooh]: Это такое японское боевое искусство – Либи-до?
[Uncle Bend]: Во многих Ваших книгах по ходу сюжета встречаются описания различных способов казни – от банального сажания на кол до совсем уж экзотических. Взяты ли они из исторических источников? Всегда ли необходима такая подробность в их описании?
– Пусты осенние леса,
Бесплодны небеса,
Ты не собака, ты не псарь,
Ты – битая лиса.
Метелка дикого овса
В курчавых волосах.
Ледком подернулась тоска —
вода в колодце.
Набухла жилка у виска,
коснись – прольется.
Хорошо, что я умею быстро печатать. Большинство моих коллег это делает медленно. А я быстро. Зато они пишут быстрее. Не все, но многие.
Каждому – свое, как было написано над воротами Бухенвальда.
Или я опять что-то путаю?
– Пан?
Пропал?!
Ночь слепа…
[Sibilla]: Смотрит, кто это? – это же Влад Снегирь! Здравствуйте, я к вам из Монголии, решила посетить интервью! Я вот честно ни фига не читала… А на английском есть ваши романы, Снегирь?
[Herr Cooles] Страшные вещи пишешь, уважаемый. Плохо спится после чтения твоих книг… Да и сразу тянет читать новые;). Любишь убивать своих героев. Неужели смерть является последним штрихом, эксперементум крузис, чтобы герой понял сам себя? А может, твои персонажи тебе слишком дороги, чтобы оставлять их в живых?
[Fat_Princess]: Птичка, ты просто гений! Не меньше!!! Приезжай в Абакан – пивом и жильем обеспечим! Любим, любим, любим…
[Mood Dark]: С ума сойти… Все что читал…такой бред…Снегирь…какой провинциал со стажем и непременными усами подковой, переработав в КБ, мог сочинить "Гуляй полем", извините…но…сдохнуть со смеху…и этот человек еще пишет о вампирах…читают вас дауны…и я в том числе, потому что сегодня выпил уж больно много пива…
[Канкретный Пацан]: А почему наши писатели тяготеют к фэнтези? Где старый добрый НФ? Патаму чта фэнтези – это по понятиям, а НФ – типа нет?
[Рыло Пушистое]: Какой спиртной напиток в данный момент вы считаете наиболее подходящим для свободного полета творческой мысли?
– Кому нужна твоя свирель,
Когда умолк апрель,
Когда последний лист сгорел
На гибельном костре?!
И ты согласен умереть, —
Но только бы скорей…
Идет нелепая зима
в хрустальном платье.
У божества – своя тюрьма,
свое проклятье.
Скоро надо будет закругляться.
Устал.
– Пан?
Пропал?!
Ночь слепа.
Изо рта —
Сизый пар.
Ветер волосы трепал,
Успокаивал…
[Elf_Gosha]: С некоторых пор с отвращением отбрасываю все, что написал Снегирь. Начиная э-э… дай Бог памяти – с "Острого угла", что ли? Все – сплошная истерика. И "Имперцы", и "Гуляй…" завалены этим по самую крышу. Какой антураж? Какой юмор? Все смыто псевдоисследованием человеческой души. Если проявление духовной жизни – непрекращающаяся истерика, то это не к писателю, а к психотерапевту.
[Ellen]: Спасибо за ТЕ САМЫЕ слова, что, наверное, приходили в голову многим читателям – только никто не знал, как сказать.
[Lordik]: Как относитесь к мату в книгах?
[Valentine]: Скажите, насколько важна Вам фантастическая сторона произведений? Нет ли желания написать книгу о Жизни, которая вокруг нас и оставаться человеком в которой порой труднее, чем совершить подвиг в волшебных мирах?
[Second-Hand]: Очень люблю твои книги, но в последнее время пошли какие-то не очень понятные отклонения в сторону "психологического трепа". Я люблю психологическую литературу (Достоевского иногда почитываю), но не до такой же степени! Будь проще и народ к тебе потянется.
[Жадина]: А то, что небольшой роман выпустили в 2-х то-о-оненьких томиках по 50 р. каждый (!) навевает нехорошие мысли об излишнем сребролюбии…
– Снегирь, а Снегирь… Я давно хотела тебя спросить…
Чат разбегался, по экрану гурьбой бежали всякие "хаюшки", "чмоки", "покашки" и "удачи!". Я мотнул головой, параллельно выстукивая ответную дребедень. Дескать, спрашивай, раз давно.
– Только ты не обижайся, ладно?
– Ладно.
– Понимаешь, они ведь дураки. Обычные дураки, пустые как барабан, получившие возможность греметь на весь свет. Ты читал их вопросы? И свои ответы… Это позорище, Снегирь, птичка моя певчая. Тебе не стыдно?
Я откинулся на спинку кресла. Она не понимает. Она никогда не поймет. То, что я сейчас сделаю, будет жестоко, но это единственный способ.
– Неправда, Настя. Они не дураки. Они – читатели. Умные, глупые, смешные, гордые… Всякие. Чи-та-тели. Люди, которые читают. Тот же биологический вид, что и читатели Толстого, Гессе, Бодлера… Не веришь?
– Не верю, Снегирь.
– Хорошо. Представь себе, что Лев Толстой жив. Что у него есть персональная страничка на сайте "Русская литература". Http://www.rus-litr.ru/tolstoy-leo/ И вот ты пишешь ему в гостевую книгу. Ты – умная, образованная, под завязку набитая аллюзиями, метафорами, эстетическим мироощущеньем и чувством слова. Садись, пиши. Только имей в виду: Интернет платный, и на долгие письма у тебя бабок не хватит!
Когда я уступил ей место, Настя долго смотрела в экран. Минуту; может, больше. К концу молчания она начала шевелить губами. Словно ребенок. Пальцы, помедлив, легли на клавиши.
– Дорогой Лев Николаевич!
Еще минуты две Настя всматривалась в написанное, медля продолжить. На лице любимой женщины писателя Снегиря отражалась сложная гамма чувств: так внезапно опрокидываешься в зеркало, впервые увидев по-настоящему – морщины, мешки под глазами, сухие губы…
Не выдержав паузы, она стерла привествие и начала заново:
– Здравствуйте, господин граф!
– Ты еще "Ваша светлость!" напиши, – не удержался я. – И про зеркало революции.
– Уважаемый писатель Лев Толстой! – ей было трудно не ответить мне колкостью, но Настя (чудо?!) промолчала. – Я очень люблю Ваш роман "Анна Каренина". А также "Войну и мир", "Воскресенье" и рассказы. На мой взгляд, это вершины русской словесности, в полной мере отразившие…
Прекратив печатать, она опустила руки на колени. Резко отодвинула кресло от стола. Кажется, Настя была готова расплакаться.
– Ты прав, Снегирь, – чуть слышно прошелестел ответ. – Они – читатели. А я – дура. Круглая. Извини, пожалуйста…
Я обнял ее за плечи. Теплые, узкие плечи, обтянутые джемпером.