– Санитарная зона! Мужчина, вы понимаете?
Мужчина понимал, но выходить не спешил.
За окном, утешеньем критику, проплыл станционный сортир повышенной вместимости, гордо выставленный на обозрение туристов. Сколько езжу мимо, столько любуюсь росписью стен храма Дристуну-великомученику: перечеркнутая бомба – и надпись: "Превратим мы наш сортир в бастион борьбы за мир!" Страна нужников и граффити. Не знаю, как вам, а мне нравится! Ибо есть дзен-пофигист, каковым и пребуду вовеки веков, аминь.
– Мужчина! Ну мужчина же! Семнадцать минут до прибытия!
Экзорцизм проводницы наконец увенчался успехом: через минуту изгнанный из убежища демон врывается в наше купе. Великий критик мечет громы и молнии, разоряясь столь многоэтажно, что я трепещу от зависти. Вот он, истинный мастер слова, носитель и творец живого русского языка! Ему бы в некроманты податься – любого мертвяка в три секунды подымет, между первым и вторым загибом. Даже соавторы дрогнули. Проснулись. А их будить, доложу я вам… В купе воцаряется утренний бедлам, знакомый по десяткам подобных поездок. Сквозь стекло брызжет не по-зимнему жизнерадостное солнце, и я мысленно смеюсь над собственным, воспаленным ночью, воображением. Все эти странности, намеки… Розыгрыш, ясное дело! Клуб приколистов-затейников. Вон, Эльф, зная привычку критика класть мобильник под подушку, стащил его "Мотороллу" и тайком выставил будильник на шесть утра.
Дабы успел всласть опростаться.
– Уважаемые пассажиры! Наш поезд прибывает…
Идем-идем. Только штаны подтянем.
На перроне буянит оголодавшая по общению стая фэнов-рецидивистов и мэтров в законе. Знакомые все лица. Кроме одного колобка: голова тыквой, брита наголо, зато на щеках красуется трехдневная щетина. Модное длиннополое пальто нараспашку, реет по ветру белоснежный шарф, будто заранее сдаваясь на милость победителя. От бабушки ушел, от дедушки ушел, теперь катается туда-сюда: сдобный, круглый, румяный. Но, на удивление, не производящий впечатления толстяка.
Последнюю мысль я уже додумываю в его объятиях.
– Здравствуйте, дорогой, здравствуйте! Душевно рад! Приятно иметь дело с обязательным человеком. Ах, да, совершенно забыл представиться: зам главреда "Аксель-Принт" по особым вопросам. Антип Венецианович Гобой.
Хватка у него, однако… А, судя по пухлым лапкам, сразу и не скажешь. Борец в отставке?!
– Влад Тромбон! – ляпаю первое, подвернувшееся на язык; а на язык, как обычно, подворачивается чушь собачья. – Простите, Влад Снегирь, конечно… А если еще точнее – Чижик, Владимир Сергеевич.
Я на самом деле Чижик. По паспорту. И темперамент соответствующий.
Колобок заразительно хохочет, сверкая новогодней елкой: металлокерамика a-la-Hollywood, серьга в ухе и целая коллекция перстней. Притопывают лаковые штиблеты без единого пятнышка грязи. Кажется, Гобой ни секунды не может спокойно устоять на месте.
– "И явились к нему люди со странными прозвищами; когда же начали называть они свои истинные фамилии, то повергли Антропогеля в еще большее изумление…" – нараспев, неожиданно густым басом, декламирует он. Видимо, это цитата, но я не знаю, откуда. – Полно, Владимир Сергеевич, мою фамилию все по первому разу так воспринимают. А вас, небось, в школе Пыжиком дразнили?
– Дразнили. Когда на фонтане водку пил.
– Ах, юность, пора надежд! Ну что, пойдемте? Машина ждет.
– Да я, вообще-то… с народом, на метро…
– Дидель сети разложил, – напевает кто-то за спиной "Птицелова" Багрицкого. Гнусаво хихикает:
– Чижик-Пыжик, надо ль плакать…
Кажется, Петров. Мне чудится в его пении нечто большее, чем просто ехидство. Ну, блин, шутники…
– Народ пусть безмолствует! – Колобок тащит жертву сноровисто, как муравей щепку. – Неужели, дорогой Влад (а я для вас просто Антип!…), вам действительно хочется нырять в подземку, потом ждать автобуса, тащиться по ухабам… Осторожно, здесь ступеньки!
Ну с чего, с чего Владу Снегирю такая честь?! Те же Эльф с Петровым, или Славка Неклюев, лидер продаж "МБЦ"… Богатыри, не мы! Может, действительно премию дать решили? И все заранее знают, один я – ни сном, ни духом? Ага, раскатал губы! Премию ему, пернатому…
– Неклюева прихватим? А? – с надеждой оглядываюсь на радостно гогочущих, обнимающихся, хлещущих пиво соратников по литфронту. Однако соратникам я по барабану. По наигранному, неестественному, нарочно гулкому барабану. Без очков видно: притворщики. Один Шекель-Рубель хитро щурится вслед. Впрочем, это у него, может быть, от поноса.
– Пусть Неклюева его издатель возит! Давайте же, Влад, дорогой! Нам есть, о чем поговорить.
Ну, если так… Дела – это святое.
Коммерческие, блин, тайны.
Темно-синий "BMW" приветливо распахивает пасть. Багажник также открывается сам собой, водитель остается на месте. Укладываю рюкзак, суюсь в салон… Нифига себе! Это кто же за рулем?! Их Преосвященство, генеральный директор собственной персоной?!
– Здравствуйте, Андрей Олегович!
А колобок от смеха прямо заливается. Что я опять брякнул?
– Добрый день, Владимир Сергеевич, – шофер-гендир отменно вежлив. -Садитесь, прошу вас. Как доехали?
– Спасибо, хорошо…
– Это не Андрей Олегович! – выдавливает наконец Гобой. – Это Игнат Кузьмич, его все с шефом путают. То бумаги на подпись норовят подсунуть, то разговоры о поставках заводят…
Двойник скупо ухмыляется, став похожим на восковую фигуру из коллекции "Монстры ХХ-го века", и мы трогаемся, сразу ввинтившись в бесконечный поток машин. Да, теперь и сам вижу – ошибся. Водила, бугай-рекордсмен, шефа раза в полтора здоровее будет. Родственники? А ездит он, кстати, здорово! Мягко ведет, без суеты – это в столичном-то потоке.
– Сигарету, Влад?
– Не откажусь, – в тон Гобою отвечаю я, вальяжно откидываясь на спинку сиденья. Идет какая-то игра. Значит, сыграем по местным правилам, совместив, как говаривала Настя, неприятное с бесполезным. В зеркале заднего обзора видна унылая физиономия – Джеймс Снегирь, агент 007 на пенсии, – и меня разбирает смех.
Поэтому не сразу замечаю, что Антип Венецианович, левой рукой давая прикурить от своей зажигалки, правой как бы невзначай щупает мне пульс.
– Устало выглядите, Влад, – опережает он встречный вопрос. – Разрешите?
Зажигалка исчезает. В следующее мгновение Гобой, зам по особым, жестом окулиста-профессионала оттягивает мне нижнее веко и заглядывает в левый глаз.
– Чудесно! Лучше не бывает! – спешит успокоить самозваный эскулап. – Вовремя приехали. Как нельзя вовремя! Попейте водочки, а лучше – текилы, с коллегами пообщайтесь, перемойте друг другу косточки, отдохните…
Рецепты доктора Гобоя ложатся бальзамом на сердце. А что до маленьких странностей – мы здесь все психи.
– Прошу прощения. Я буквально на минутку.
Из рукава пальто, словно по волшебству, возникает миниатюрный мобильник. От аппарата к запястью владельца тянется золотая цепочка. Тонкая, витая. Успеваю заметить краем глаза, что на клавишах вместо цифр – одни буквы. Латинские. Местами же вообще иероглифы. Или руны?
Пухлые пальцы берут сложный аккорд.
Телефон отзывается клавесином.
– Да, это я. Кажется, успеваем. Нет еще. Думаю, завтра. Да, поговорю. До связи.
Мобильник рыбкой ныряет обратно в рукав. Силен, Антип! Копперфильд, Мефистофель и "новый русский" в одном флаконе? Делая вид, что нам подобные фокусы – плюнуть и растереть, глазею в окно. Мелькают кресты церквей, освящая рекламу "Макдональдса", густо зеленеют памятники всяким деятелям, и – автомобили, автомобили… Пора городу переходить в третье измерение. Индивидуальные микро-вертолеты типа "Саранча"; дирижабли-такси, а там, глядишь, и до антигравов додумаются. Хотя… лет за двадцать вертолеты с антигравами все воздушное пространство забьют вглухую. Да и если сверзится такая штука… Без нуль-транспортировки не обойтись. Как без других кабинок, на которых по два нуля нарисовано. Приспичит – днем с огнем не найдешь. Вот о чем Шекель-Рубелю писать надо, а не про философию жанра.
– О чем задумались, Влад?
– О проблемах два нуля-транспортировки, – мы люди честные, нам скрывать нечего.
– Новый роман замыслили? – Гобой расплывается в улыбке, щурясь Чеширским котом. – Не торопитесь, матерый вы мой человечище! Роман по выходу читают. Допишите сперва "Лучшего-из-людей", передохните, сил наберитесь, – и тогда уж… Себя надо любить, холить и лелеять, иначе недолго и нервный срыв заработать. Кошмары, опять же, сниться начнут…
Он что, всерьез решил, будто я про телепорты в канализации писать собрался? Ишь, возбудился: пафос, жестикуляция провинциального актера. Мамонт Дальский, трагик драный…
– Простите, Влад. Меня иногда заносит. Я ведь раньше на театре выступал. В опере пел. Надеюсь, вас это не очень смущает?
– Пустяки, Антип Венецианович. Я другого в толк не возьму: персональное приглашение, "машина к подъезду"… Желаю, знаете ли, возопить: "За что?!"
– За все, Владимир свет Сергеевич! Любим мы вас! Авторов вашего класса – по пальцам пересчитать…
Сижу, помалкиваю. Обуреваюсь подозрениями. Когда издатель начинает "за любовь" – жди подвоха. Предпочитаю будни: тираж, гонорар, срок выхода книги. Ну, под коньячок можно на врагов посетовать. А любит меня пусть лучше кто-нибудь другой. Желательно, Настя.
– Кстати, о мартовской допечатке "Имперцев"…
Кажется, добрались. Сейчас заявит: "Спешу обрадовать. Шиш тебе, мил-птиц Снегирь, а не допечатку. Ибо народ не Снегиря, а Маржецкого с Березкою с базара, блин, несет…" Вот и вся любовь.
– Спешу обрадовать: наши маркетологи решили ставить в производство не пять, а двенадцать тысяч. Держите гонорар. Чтоб веселей на конвенте гулялось.
– А-а… договор? Расходный ордер?
Легкомысленный взмах сдобной лапки. Точь-в-точь Карлсон: "Пустяки, дело житейское!"
– В понедельник заедете в контору, оформим. Гостиницу уже заказали. Посудите сами, золотой вы мой: приехали отдохнуть, развеяться, а тут – бумаги, подписи… Сам бы их век не видел. Зато гонорарушка (эк вкусно у Гобоя выходит!…) всегда к месту. Гонорарушка и тиражик. Помните, у классика? "А'хиважным для нас сегодня является ти'аж, ти'аж и еще 'аз ти'аж!" Или у другого классика…
В мгновение ока картавый говорок исчезает. Салон "BMW" наполняется сочным басом Антипа Венециановича:
– На земле весь род людской
Чтит один кумир священный,
Он известен всем по всей вселенной,
Тот кумир – тираж большой!
Меня покупают. Однозначно. На чем кидаете, черти?! Хотя, положа руку на печень, с "Аксель-Принтом" мы работаем пятый год. Контора солидная, в меру честная. Особенно с авторами. Ибо честность рентабельна, по мелочам кидать – терять лицо.
А если не по мелочам? Если по-крупному?
– Сатана там входит в раж,
там входит в раж!
Люди гибнут за тираж,
да, за тираж!!!
Снегирь, дурила, как тебя можно кинуть?
Каким образом?!
Воображение отказывало. Я, конечно, фантаст, но не до такой же степени…
– А вот и пансионат.
Здание впечатляет. Снаружи. А внутри – особенно. Швейцар, тряся бакенбардами, распахивает перед нами двери, молчаливая охрана, мраморные лестницы, ковры, светящийся указатель: "Бар". Как поселюсь, надо будет наведаться. По опыту знаю: на конвентах "барская" жизнь процветает. У окошка администрации – галдящая толпа. И сразу, с порога: "Снегирь прилетел!" "А где Эльф с Петровым?" "Я в 804-ом, заходи, накатим косорыловки!" "…звездолет Ы летит в систему У, а на борту десантник Гидропончик…" "Все издатели тормоза!" "Точно! Мне опять на обложке "зеркалку" влепили!" "Ты в номинациях есть?" "Козлы! Бэдж посеяли!" "Здоров, Снегирь! Пива хочешь?"
– Ваш ключ, Влад. 241-ый номер.
Оказывается, пока я вдыхал долгожданную атмосферу беспредела, Гобой успел просочиться сквозь очередь, подкатился к администраторше и вернулся с трофеями. Интересно, он и анкету за меня заполнил? Или так договорился?
А потом зашли мы в номер, славный 241-ый, – и, культурно выражаясь, охренел я до пупа. "Люкс" двухкомнатный шикарный, два стола (один журнальный, а второй для посиделок…) и двуспальный сексодром! Блеск посуды в темных недрах обалденного буфета, кожа кресел-бегемотов, туша жирного дивана, куча встроенных шкафов, люстра в форме бригантины, бра, торшеры, под ногами – ворс толстенного ковра. На кронштейне телевизор (блин, с подствольным видаком!…) – не "LG", не мелкий "Томпсон", а прославленный в рекламах супер-"Sony-Trinitron". Сажень по диагонали! Холодильник дремлет сбоку. Машинально открываю. Пиво, водка, минералка, два флакона "Ахтамара", баночки – лосось, маслины, красно-черная икра…