Олди Генри Лайон. Орден Святого Бестселлера, или Выйти в тираж

   VIII. РУБАИ ИЗ ЦИКЛА "ОБИТЕЛЬ СКОРБЕЙ"
   Написал я роман, - а читатель ворчит.
   Написал я рассказ, - а читатель ворчит.
   Я все время пишу - он все время читает,
   И - Аллах мне свидетель! - все время ворчит!.
   VII. ОТСЕБЯТИНА: "ЛУЧШИЙ-ИЗ-ЛЮДЕЙ"
   Мы внимательно изучили ваши рассказы, выискивая самое лучшее.
   К сожалению, вынуждены огорчить отказом. В текстах должно быть поменьше жестоких и "кровожадных" сценок, а побольше добра, юмора, движений. Чтобы вам стали более понятны наши требования, сообщаем, что наш журнал рассчитан на среднего колхозника, среднего труженика. А теперь представьте: приехали вы в какой-нибудь колхозный клуб и читаете рассказ "Око за зуб". Написано, конечно, здорово, но реакцию зала можно отчетливо предсказать...
   Из архива В. Снегиря
   - И тут великий воин Бут-Бутан выхватил меч Дзё-Дзё-цы, что значит "Обух Счастья", и, произведя тайный прием "Снулый карп мечтает стать драконом"...
   - Ух-х-ха! Хо-хо-хо!
   - Тише!
   - ...изученный им у отшельницы Лохматого Хребта, с таким искусством отсек себе на взмахе кончик левого уха, что Черный Кудельпац в тот же миг умер от смеха! А боги с небес плакали жемчугом и изумрудами, больно ударяя по бритому затылку героя...
   - Га-га-гаххрр!
   - Еще! Еще давай!
   - И тогда великий воин Бут-Бутан, иначе Куриный Лев...
   - Ах-ха! Цып-Львенок!
   - Саранча в меду! Горяченькая!
   Набив рот саранчой, по вкусу напоминавшей мамины "хрустики", я лениво внимал. Этот сон мне нравился. Вкусно, смешно, и никаких дурацких хватов с Горцами. Невпопад вспомнился Вальтер Скотт: в дневниках сэр писал, что у него работа над романом идет всегда. Гуляет, ест, спит, а потом - бац, и сложилось. Ясное дело, мы с сэром одной крови: и в области таланта, и по части методов. В чате сижу, Настю люблю, потом сплю, значит, саранчу кушаю, байки слушаю, и вдруг - бац озарение. "Большое У", если верить китайцам. Или даже "Большое У-у-у!" Строчка за строчкой, и каждая нетленкой пахнет. Руки тянутся к перу, перо к бумаге, минута - и...
   Вот только еще посплю маленько.
   - ...в отрогах Дурьяндупы встретился ему крылатый Сри-Сида, то есть "Блистательный Небожитель", лелея желание поделиться секретами боя на овечьих колокольцах. Ибо слух о подвигах героя...
   Глаза болели от зеленого. Харчма старого Хун-Хуза располагалась на обширном лугу, при полном отсутствии стен или крыши над головой. В сезон дождей проще нанять нищих с зонтами, дабы прикрывали клиентов. Во всяком случае, это я решил, что так проще, а кому не нравится, пусть идет в другое место. Здесь же перед любым посетителем прямо на травке расстилалось полотно, и ты, сидя на собственной заднице, мог предаться чревоугодию. Кухня простая, но обильная: тушеная печень осьминога, свиные хрящики в жижице, суп из бычьих рогов, биточки "Черачап", нефритовые стебли в уксусе, глаза карасиков... И много-много манговой фьюшки. Под фьюшку слушать о подвигах Бут-Бутана было тепло и смешно.
   Хотя для меня жизнь Куриного Льва сочинялась без особого веселья.
   Бут-Бутана, мальчишку-неудачника, я во многом писал с себя, любимого. Влад Снегирь, он же Владимир Чижик, в детстве просто Пыжик. Вечно обижаемый рохля. Пятый класс школы: пошел заниматься дзюдо. Один раз подтянулся на турнике, дважды отжался от пола. Посмеялись, но взяли. Через полгода ударился головой об пол: врачи-окулисты запретили борьбу напрочь. Пошел на фехтование. Чуть глаз не выбили: маска прохудилась. Пошел на карате, уже в бурсе: сломал ногу, а тренера вскоре посадили по валютной статье. Мне легко было "делать" Бут-Бутана - подкидыш, воспитанный в семье маслодела Чемпаки, гордый заморыш, он был убежден, что родился для воинских подвигов. Вечно битый, всегда задиристый, превращавший в оружие любой попавший в руки предмет (ветку, пояс, камень...) и снова битый, битый, битый... За него давали не двух - две сотни небитых. Неукротимый дух царил в скудном теле. И однажды бродячий Пандит рассказал мальчишке сказку про Лучшего-из-Людей: воина, мудреца, правителя, волшебника, равного богам. За что Златоухая Джестумшук, госпожа Сивого неба, велела дружине Вержегромцев расчленить предательски усыпленного героя. Части тела Лучшего-из-Людей были раскиданы по земле, обратясь в младенцев. Подкидышей. Вечно ищущих завершения и никогда не находящих его.
   "Возможно, ты, малыш, правая рука Его, - на прощание сказал Пандит. Рука Меча. Ты помнишь, ты хочешь, но не можешь. Что ж, ищи..."
   Бут-Бутан пошел искать. Сейчас, в моем незаконченном романе, он бился на стенах Дангопеи вместе с Носатой Аю, "Рукой Щита", страстно желавшей защитить всех страдальцев, но навлекавшей на них лишь новые беды, и Мозгачом Кра-Кра, "Головой Власти", косноязыким волшебником, не способным произнести до конца ни одно заклинание. И мне надо было гнать их дальше на поиски, а я ел саранчу, пил фьюшку, спал без задних ног и врал издателю, что скоро закончу.
   Брехло я ленивое.
   Самое время "пшикнуть" и сесть за работу.
   - ...спасибо Нежному Червю: подкинул Отщепенку. Швея, доложу я вам! пока мы над плащами корпели, она за два дня все мундиры галунами обшила! И не прожорлива, хвала Мамочке: соломки маковой кинешь, и ладно...
   - Да чего их кормить? Пущай работают! А там - "пшик", и гуляй морем...
   - Это верно, кормов жаль. Нежный Червь по связке в час берет. А ежели Отщепенец для жертвенного Дождеванья или там пытку новую испробовать, - и того дороже...
   Медовая саранча встала мне поперек горла, трепеща крылышками.
   Расплатившись с Хун-Хузом, поднимаюсь. Пора уходить. Хваты, Отщепенцы, галуны... Червь, понимаете ли, Нежный. Торт есть такой, "Нежность". С червями, должно быть.
   Снится дрянь всякая...
   Дорога от харчмы к храму вилась чудными загогулинами: с высоты птичьего полета они наверняка складывались в витиеватое ругательство. "Чому я не сокш, чому не лггаю?" Катерина из "Грозы" тоже, помнится, интересовалась: чего люди не летают? Не ваше дело, сапиенсы. Вам дай крылья, вы друг дружке на голову гадить станете. Раньше, в других снах, я летал довольно часто - но здесь, в Ла-Ланге, талант авиатора бежал меня. Видно, с реализмом переборщил. Магии себе натворить, что ли? Или артефакт завалящий?! Ладно, перебьюсь! Если б еще не дикий штын из слободы золотарей-ортодоксов: вон из-за частокола воняет. Поселок философских каменщиков я уже, к счастью, миновал.
   За долиной млечных тюльпанов, на Худом Утесе, торчит наклонная сразу в три стороны башня местного мага Нафири-су, сибарита и мизантропа. Того и гляди, рухнет - но не поймешь, куда именно. Сердце наполняется законной гордостью за творение моей блистательной фантазии: буйно цветут хвойные бунгало, в кустах зверобоя продырявленного, щелкая клювами, гвельфы-сырояды гоняются за шустрыми гибеллинчиками, от питомника бойцовых выхухолей доносится меланхоличное: "К ноге! Фас! Куси за лодыжку!..", - и, обуян гордыней, я немедленно поскальзываюсь на слоновьей лепешке.
   Еле успел ухватиться за дюжего мужика, шедшего навстречу.
   - Ну ты, бродила! Зырь, кого хватаешь! А то самого щас цапну!
   А еще в шляпе! Широкополой, из войлока... Ба! Это ж хват!
   Четверка его коллег выворачивает из-за клубничной рощи. Чмокают соломенные шлепанцы, смачно, взасос целуясь с грязью. Чудеса: в округе сушь, а здесь всегда грязи по колено. Одно слово - сон.
   - Что, Дун-Дук, с горя решил бродилу прихватить? Раз с Отщепенкой обломилось?
   - Я его?! Я его прихватил?! Вцепился, шаталец, как банный репей...
   В ответ - мрачный гогот. Восстановив равновесие, я спешу убраться подальше от компании хватов. Жаль, спешить по грязи выходит скверно: чав-чав, чмок-чмок. Не бегство, а фонограмма "Любви людоеда".
   За спиной, удаляясь, бубнит разноголосица:
   - Надо Нежному Червю сказать! Прямо в глаз! Неча нас в оный храм гонять!
   - Ну! Второй раз конфузия!
   - Нафири-су во злобе со свету сживет...
   - Вот вам и Случайная Удача!
   - Так она ж от роду-веку - случайная. Видать, случай мимо выпал.
   - Две стражи прождали - и все мытарю в кошель!
   - А может, жертву ей надоть? Кривой Тетушке?
   - Же-е-ертву... Бродилу своего лучше бы цапал да к Нафири-су тащил. Кто б его хватился, шатальца?
   - Теперь уж поздно - убег...
   - Что ты мелешь, Спаран? Человек, живая печень. Не Отщепенец, чай...
   - Ладно уж, чего без толку язык полоскать...
   Похоже, маг опять остался с носом. Ну и черт с ним. Делай ноги, приятель, "пшик" не за горами!
   Храм пустовал. Кусок стены послушно крутанулся вокруг оси, и мне навстречу...
   - Настя?!
   - Снегирь?!
   - Ты чего в моем сне делаешь, подруга?
   - А ты - в моем?!
   С минуту мы ошарашенно глядим друг на друга. На Анастасии - знакомые портки с безрукавкой, только безрукавка почему-то надета задом наперед. Туго я соображать стал. Никак не пойму, по какой причине. Ведь есть же причина, должна быть!
   - Кошмар, Снегирь! Какой гад такие сны сочиняет?! Встречу - убью!
   Скромно молчу.
   - Думала: замуровали! Сейчас Фредди Крюгер вылезет!.. Не мог раньше объявиться?!
   - Фредди?
   - Ты, дубина!
   - Откуда ж я знал? Сплю себе, фьюшку хлебаю...
   - Алкаш! Он хлебает, а я расхлебываю!
   Машинально оправдываясь, я нутром чую приближение скандала, - но тут на тройке с бубенцами подкатывает дружище-"пшик". Оттолкнув Настю, врываюсь в каморку, спешно раздеваюсь, швыряя вещи в сундучок. Пинаю спусковой камень, больно ушибаясь локтем. Из нездешнего далека гулом колокольни вспыхивает:
   - Снегирь, ты куда?! Ты зачем голый, Снегирь!..
   Просыпаюсь я, Настя. С легким паром. То есть с добрым утром.
   IX. ДОРОГА ДАЛЬНЯЯ, КАЗЕННЫЙ ДOM С ПЕРЕРЫВОМ НА ВОСПОМИНАНИЯ
   Противостояние "высокой" и "коммерческой" прозы существовало всегда и всегда было нормальным состоянием литературы. Другое дело, что интересы авторов обеих литератур диаметрально противоположны.
   Авторы "коммерческой" литературы, как правило, страстно жаждут признания другой стороны, но, не в силах получить его обычным путем, добиваются такого признания нелитературными средствами. Войны всегда развязываются авторами "низкой" литературы, и если уж война начинается, то ведется именно как война - действия, направленные на полный разгром противника.
   Из статьи в фэнзине "Дружба уродов"
   Одинокий трубач на перроне вдохновенно лабал "Семь сорок" в ритме "Прощания славянки". Гимн Ее Величества Дороги взмывал к небесам, золотой иглой пронзая насквозь плоть сумерек, и вороны, ошалев от меланхолии, граяли Краснознаменным хором им. Дж. Гершвина. Смутные тени наполняли февраль: добры молодцы с баулами, красны девицы с мобилами, проводницы с полупроводниками, носильщики с волчьим блеском в очах, красных от недосыпа и бодуна; разбитные офени бойко впаривали пиво, перцовку на меду, конфеты "Радий", пижамы из байки и сервизы под Гжель, - видимо, пассажирам назначалось хлебать "ёрш" именно из синюшно-лубочной чашки, надев хэбэшный пеньюар и закусив липкой карамелькой. Мимо скользнул юноша бледный, вяло каркнув: "На хлебушек, дядя?", и, не дождавшись милосердия, купил у жирной бабки пол-литра "Рябины на коньяке". У ступеней подземного перехода, зевая во всю пасть, скучал мордоворот-ротвейлер: псу меньше всего хотелось ехать за тридевять земель, хлебать щи из "Педигрипала". Рядом зевала дуэтом жеваная мамзель-хозяйка, сверкая фарфором челюстей. Вавилон кишел в ночи, Вавилон плавился надеждой на обетованность иных земель, сливая воедино трубу, грай ворон, хрип динамиков: "Скорый поезд № 666 "Азазельск Лимбовка" прибывает на..." и тоску гудков от сортировки - в детстве я чертовски любил ездить на поездах, "где спят и кушают", ибо такой, гулкой и бестолковой, казалась сказка.
   Люблю по сей день.
   Душой я уже был на конвенте. О, конвент! О-о-о! Попойка титанов - если водомеркой скользить по поверхности бытия. Расколотые зеркала ("Утром встал! увидел! н-на, дракула!.."), поверженные унитазы ("А чего он? чего?!"), шашлыки из корюшки, пляски под луной, в номере пылится груда огнетушителей, невесть зачем собранных со всех этажей, саранча опустошает бар дотла, ангел опрокидывает чашу за чашей, а звезда Полынь отражается в безумных глазах, до краев полных чистейшего, как дедов самогон, творческого порыва. Но набери воздуха, нырни глубже - и откроется! Грызня за премию, гнутую железяку, не нужную нигде и никогда, кроме как здесь и сейчас, верная зависть и черная любовь, искренность, смешная, словно детский поцелуй, скрытность, похожая на распахнутый настежь бордель, террариум, гадючник, сад Эдем, детский сад, Дикая Охота, седина в бороде, бес в ребрах: "Я! с ней! пятнадцать лет назад! Чуваки, я старый...", слезы в жилетку: "Пипл хавает! Хавает! Ну скажи, скажи мне, почему он хавает меня, гнилого, а свежачок..."; вопль сердца, взорвавшегося над торговым лотком: "Борька! Борькина новая книжка!" - и в ответ на справедливое: "Какая, к арапу, новая?! Просто раньше не публиковали!" подавиться инфарктным комом: "Не новая... Борька, черт! За Борьку, гады... Молча, не чокаясь..." А если загрузить карманы свинцом и опуститься на дно, где шевелят усами трезвые сомы, где бессонные акулы способны урвать часок-другой покоя, а затонувший галеон полон слитков золота, - контракты, соглашения, джентльменские и как получится, налоговые справки, роялти, проценты, отчисления, пиар, форзацы, контртитулы, "споры по настоящему договору...", возвышение малых сих и низвержение великих, тиражи, тиражи, тиражи... И рожденные в буйстве хокку:
   Иду по склону.
   Кругом писатели.
   Да ну их на...!
   Седые фэны, помнящие фотокопии и самиздат, слова, таинственные для выбравших "пепси" юнцов; лысые мальчики, истрепанные страстями и алкоголем; халтурщики, способные вдруг оглушить стальным абзацем, как бьет иранская булава - насмерть; сонеты, эпиграммы и лимерики, которым не дождаться публикаций; издатели хладнокровнее гюрзы и внимательнее "парабеллума", жадные диктофоны газетчиков жрут случайность откровений; наглые от смущения девочки вырывают автографы с корнем, кто-то сует рассказ на рецензию, вынуждая охренеть с первого взгляда: "Она раскинулась на простынях с моргающими глазами..."; споры взахлеб, до утра, гитара, изнасилованная сотней рук, нет, я не Байрон, я другой, когда б вы знали, из какого сора...
   Конвент.
   Странная, страшная штука.
   Соитие ада и рая.
   - Угостишь?
   - Ну-у... жадно мне...
   Это был лев филологии, кашалот литературоведения, сизый кречет пера, великий критик современности, за любовь к Третьему рейху получивший кличку Шекель-Рубель. Субтильный барин, он и сейчас смотрелся скучающим лордом в отставке, снизошедшим до бутылки "Золотой эры". Ветер трепал лошадиный хвост волос, схваченных резинкой, - никогда не понимал, как можно отрастить такое сокровище при его лысине! Разве что с детства удобрять затылок...
   Впрочем, лошадиная задница тоже безволосая.
   Шекель-Рубель вальяжно крякнул, отрыгнув с видом короля, лечащего золотуху. Достал билет.
   - Па-а-ашли, Влади-инька?
   - Угу. Докурю, и пойдем.
   Отчего-то стало грустно, что Настя не смогла меня проводить. Сейчас бы целовались на прощание, семейно, целомудренно вытянув губы, обещали ждать, скучать, зная, что забудем обещание, едва поезд тронется, застучит колесами...
   Хотя мы и утром неплохо попрощались.
   ...Анастасия уютно, по-домашнему ворочается рядом, но просыпаться не спешит. Мне тоже жаль покидать теплую истому постели. Однако вдруг возникает предательское желание сделать Насте что-нибудь приятное. Например, подать кофе в постель. С горячими гренками. Как она любит. Благородные порывы у меня столь редки, что противиться воистину грешно. Осторожно, чтобы не разбудить, выбираюсь из берлоги, на цыпочках крадусь на кухню, прикрывая за собой дверь. Чайник - на конфорку, масло и ломтики батона - на сковородку; ага, Снегирю бог послал кусочек сыру, дабы, на булку взгромоздясь...
   Спасибо Настюхе: во время моего отсутствия она решила постеречь квартиру, оставшись у меня на недельку. Не то чтобы сильно боюсь воров, но так спокойнее. Заодно, пока комп свободен, настучит свой реферат. О влиянии кого-то на кого-то.
   Надо будет из вежливости уточнить: кого на кого.
   Когда я объявился в дверях спальни, держа поднос с хлебом насущным, Настя только-только успела открыть глаза - и теперь изумленно хлопала длиннющими ресницами. Ресницы у нее от природы такие. Все подруги завидуют.
   - Ты мне снишься, Снегирь?
   - Обижаешь, мамочка! Это я, твой лучший в мире птиц! Вам кофе в постель или в чашечку?
   - Ты действительно самый лучший птиц! Иди сюда.
   - А вот ты мне взаправду снилась, - сообщаю в перерыве между кофе и поцелуями.
   - Да? Приятно. Надеюсь, я была фурией? Стервой в кожаном комбидресе?!
   - Не совсем, крошка. Комбидресе, например, отсутствовал.
   - А мне тоже что-то снилось. - На миг я напрягаюсь. Вздрагиваю. Но Настя этого не замечает, набивая рот гренкой. - Дрянь какая-то. Только уже забыла, что именно. Я вообще редко сны запоминаю. Но тебя, птица певчего, я бы точно запомнила!
   Поднос с пустыми чашками перекочевывает на тумбочку.
   Одеяло накрывает нас обоих с головой.
   - Вла-адинька! Мы опозда-а-аем!
   Шекель-Рубель капризничает. Это у него в крови: шел бы сам, парился в купе! - нет, обязательно надо уболтать собеседника, заставить проникнуться виной: держал несчастного критика на ветру, голодного-холодного, подверженного менингиту, гепатиту и сибирской язве!..
   - Иду, иду!
   Когда он поднимается первым, виляя тощим задом, возникает острое желание дернуть критика за хвост. Борюсь с собой всю дорогу до купе и не выдерживаю. Дергаю. Шекель-Рубель оглядывается со скучной укоризной, морща носик, будто я при нем нагадил в Дрезденской галерее.
   - У меня будет понос, - деловито сообщает он, веря, что этот факт интересен всем. Наклоняется, загоняя сумку под койку, и повторяет с нажимом: - У меня точно будет по-о-онос. Как всегда, в дороге. Девушка! Де-е-евушка!
   Это не ко мне. Это к проводнице, румяной девахе-гренадеру.
   - Что вам?
   - Де-евушка, скажите, у вас какая сторона рабочая?
   - Обе, - ничтоже сумняшеся отвечает красотка, видимо, прекрасно поняв суть вопроса.
   Пока я давлюсь хохотом, Шекель-Рубель скорбит над бесчувственностью "отдельных представителей бомонда". Предаваясь шумному ожиданию "медвежьей болезни", прострелу от сквозняков, зверствам таможни и недополучению вожделенной премии. Но скорбь длится недолго: в купе, дыша в рифму табаком и коньяком, ломятся двое наших попутчиков. Монстры жанра - я по сравнению с ними начинающий пижон; соавторы-многостаночники Эльф и Петров, творцы бесконечного фэнтези-сериала "Дюжина кресел, или Златой телец" о похождениях арабского мага Сулеймана бен-Марии. На книжном рынке только и слышишь: "Когда выйдет "Седьмое кресло"? А "Шестое..." уже разобрали? И доп-тираж? А правда, что "Первое кресло" экранизируют под названием "За двумя стульями погонишься,.."?!" Кстати, Петров - он не Петров. Это псевдоним. На самом деле он Сидоров. Зато Эльф - взаправду Эльф. Ну, почти. Когда юного Яшу Эльфенберга не хотели брать в университет, то взятка паспортистке сделала свое дело, обрезание состоялось, и на свет родился Ян Эльф (по мне, хрен редьки не слаще). Даже графа "национальность" приобрела соответствующий вид, но никто не знает, какой именно. Яшка категорически отказывается демонстрировать паспорт.
   В народе Эльфа дразнят Дваждырожденным.
   - Об-струк-ци-я! Об-струк-ци-я! - скандируют соавторы, покатываясь со смеху. Суть шутки понятна лишь им, но я ловлю себя на желании вновь начать ржать. Это нервное. Предвкушаю, значит. Застоялся, пора рвануть.
   Гудок.
   Плывет Вавилон за окном.
   - За удачную дорогу!
   - А Березку в "Книжном обозрении" обозрели во все дырки! Заказали девку...
   - Знать бы - кто?
   - Между первой и второй наливай еще одну!
   - Пол-лю-ци-я! Пол-лю-ци-я!
   - Валюн, сучий язвенник, пишет: "По молодости лет думал, что трудно быть бездарней Маржецкого. Ан, оказалось, есть еще скрытые резервы навалом". И как начал тебя, Снегирь, поливать...
   - Абзац ему в кегль! Шекель, сало будешь?
   - Понос у меня... Ладно, давай. Толще, толще режь, жлоб!
   - Перцовочки? Для лучшего стула?
   - Акт дефекации закончился успешно! Фекалии были теплые, упругие и высокохудожественные...
   Между шестой и седьмой объявилась таможня. Или между седьмой и восьмой? Нет, не помню. Помню только, что Эльф убежал покупать раков, утверждая, будто знает места их зимовки, а вернулся без раков, зато со штофом подозрительной "Старки" и в сопровождении вертухая. Мордатый цербер долго взирал на нашу компанию, шурша бровями, потом раздал декларации. Сыграли в крестики-нолики. Петров спросил, является ли он, Петров, и даже в каком-то смысле Петров-Водкин, произведением искусства. Или, на худой конец, антиквариатом. Шекель-Рубель послал Петрова на вышеупомянутый худой конец и, в свою очередь, начал бурно выяснять условия провоза валюты. Цербер оживился, выгнал всех, кроме критика, из купе, запер дверь и вздернул пытуемого на дыбу. Минут через двадцать, пучась от разочарования, он позвал нас обратно.
   - Цель поездки?
   - Еду в издательство вычитывать гранки, - сказал я, делая пассы.
   Этому сакраментальному заклинанию пришлось обучиться лет пять назад, заехав к друзьям в Ростов. Было шесть утра, вокзал заселяли лишь редкие наперсточники, а меня остановил мент с автоматом и кавказским акцентом. Паспорт его не удовлетворил. Моя заспанная рожа навела на подозрения. И лишь загадочное "вычитывать гранки" - два удивительных, волшебных слова! дуплетом пробили броню насквозь. Мент вспыхнул златозубым оскалом: "Вах, иди, харроший чилавэк! Вижу, ты не фалшивомонэтчик!.." С тех пор "гранки" не раз выручали меня в критические дни.
   Но только не сейчас.
   - Еще раз спрашиваю: цель поездки?!
   - Писатели мы, - буркнул вожделевший "Старки" Эльф и благоразумно добавил: - Бедные...
   Морда цербера приобрела странную конфигурацию:
   - Писатели? Все?!
   - Ага.
   - Детективщики?
   - Нет. Фантасты.
   Цербер просиял. Цербер возликовал. Цербер выгнал сунувшихся было на помощь коллег, заперся с нами в купе и стал подробно интересоваться стандартами "роялти" на десяти тысячах тиража. Также его очень беспокоил пункт 6.5: "При внесении редакторской корректуры более 30% Издательство вправе снизить авторский гонорар на сумму оплаты затрат и работы специалистов, производивших работу по внесению сверхнормативной правки". Мы объяснили, просветили и утешили.
   - Как книга называется? - спросил напоследок проницательный Шекель-Рубель. Цербер зарделся:
   - Я сперва назвал "Уходи с баркаса". Но главред... Сошлись на "Таможня берет добро".
   - Надо будет отловить. А фамилия автора?
   - Я под псевдонимом. Будете искать, спрашивайте П. Верещагина.
   Через десять минут поезд отчалил к светлому будущему.
   - ...раки! Вижу раков! Свистят! На горе! Иду брать!
   - ...с недавних пор определение "депрессивный" по отношению к моим текстам стало меня напрягать...
   - ...я пишу в очерке: "Начав карьеру с довольно неровных, но неизменно интеллигентных и профессионально написанных романов..." А эта сука правит: "Начав карьеру с неровных, эпигонских романов..." Ну не гад?!
   - За хороших людей в нашем лице!
   - Владя! Тебе взнос оплатили?
   - Не то слово! Заколебали: приезжай да приезжай! Этот звонил... как его? Зам по особым...
   Тишина упала на купе. Замер пластиковый стаканчик у рта Эльфа. Петров прикусил зубами рачью клешню. Кончил ныть Шекель-Рубель. Все смотрели на меня. Пристально. Молча. Не моргая. Так смотрят на новичка, вдруг объявившегося на пороге казармы. Так смотрят на игрока, впервые вышедшего на поле в составе сборной. И сквозь хмельную блажь просвечивало нечто усмешливое, холодно-благожелательное, словно ледяная кружка пива с бодуна.
   - Кто звонил, Владя?
   - Ну, этот... Антип Венецианович, кажется.
   - Что сказал?
   Кончилась тишина. Сдохла. Луна в окошко: тук-тук. Колеса на стыках: так-так. Бутылки о столик: что-что?
   - Да ну вас, козлов! Ничего не сказал. Звал на конвент. Спрашивал, как пишется. Обсудили график допечаток.
   - И все?
   - Вроде все. А, еще интересовался "Тираном Нозавром". Первой публикацией. Не было ли левых допечаток. И спросил, как мне спится.
   Эльф нервно опрокидывает стаканчик. По счастью, не на стол, а в рот. Наклоняется вперед, блеснув стеклами очков:
   - Ну и как тебе спится, Снегирь?
   В очках Эльфа отражаюсь я. Какой-то чужой я. Значительный. Толстый. С буржуйским самодовольством во взоре.
   - Хорошо мне спится. Вам бы всем так...
   - Яша, отстань, - вполголоса бросает Петров, возвращаясь к обсасыванию клешни. - Всему свое время. Видишь же, нашего полку прибыло.
   Эльф тянется за бутылкой, облизываясь, словно варан на песочке.
   - Вижу, вижу... Ну что, Снегирь? За тебя, красивого!
   И, разливая, смеется:
   - Добро пожаловать в Орден Святого Бестселлера.
   Несмотря на вчерашний перебор, опасения не оправдались - бодун проехал стороной. Ошибся адресом, напав на обычно спиртоустойчивого Шекель-Рубеля. Эльф дрых в удивительной позе (Поль Гоген, "Потеря невинности"), Петров храпел на манер алябьевского "Соловья", а бедолага-критик нашел политическое убежище в ватерклозете. Откуда его пыталась изгнать давешняя проводница с обеими рабочими сторонами:
   - Санитарная зона! Мужчина, вы понимаете?
   Мужчина понимал, но выходить не спешил.
   За окном, утешеньем критику, проплыл станционный сортир повышенной вместимости, гордо выставленный на обозрение туристов. Сколько езжу мимо, столько любуюсь росписью стен храма Дристуну-великомученику: перечеркнутая бомба - и надпись: "Превратим мы наш сортир в бастион борьбы за мир!" Страна нужников и граффити. Не знаю, как вам, а мне нравится! Ибо есть дзен-пофигист, каковым и пребуду во веки веков, аминь.