Страница:
– Придём! Все придём, в восемь утра. Вы точно коньяку не хотите?
– Спасибо. Я при исполнении же.
– Да, да. Ну, ступай тогда, брат.
Опять за плечи агитатора приобнял, скалится и нежно так разворачивает.
Тот, однако, не даётся.
– Погодите, – говорит, – расписаться надо. Что агитация проведена.
Черноволосый будто испугался. Обмяк весь, спрашивает исподлобья:
– Где расписаться?
Агитатор папочку из-за пазухи достаёт, на шариковой ручке кнопочку нажимает. Черноволосому в руки тычет.
– Вот тут. Квартира у вас какая?
– Квартира у нас хорошая, – черноволосый отвечает, строго так. И улыбаться перестал. – Но расписаться – это дело серьёзное. В дверях не делается. Пойдёмте на кухню.
Вздохнул агитатор, а деваться некуда. На кухню так на кухню.
Черноволосый его за руку схватил и по коридору тянет скорее. Агитатор об коврик ботинками пошаркал всё-таки, поднял глаза – а это вроде не мужик уже, а девочка. Или тётечка, только маленькая – со спины-то не видно. Черноволосая тоже, с хвостом. Платок цветастый на плечах и юбка длинная, аж по полу волочится.
Зажмурился, головой помотал – опять мужик. В пиджаке. Откуда пиджак взялся?
Ладно, сплюнул тихонько и за папочку свою. Темно в коридоре, может, не заметил чего.
А на кухне светло, стол пустой, по трём сторонам черноволосые сидят, каждый с папиросою и при галстуке. В пиджаках, да. Один безо всякой рубашки – а всё равно при галстуке.
– Присаживайтесь, – говорят. – Будем решать ваш вопрос.
– Да у меня никакого вопроса. У меня, вот, подписной лист.
Галстучные хмыкнули хором.
Который без рубашки, папиросу затушил и в форточку выкинул.
– Подпись-то дорогого стоит. За подпись отвечать потом. Мы просто так подписываться не будем.
Агитатор чувствует, люди подозрительные. С тюремными, что ли, замашками. Ну их.
– Не будете, так и ладно. Я пойду тогда.
Приподнялся, развернулся – а за кухонной дверью к стеклу с десяток детских рож прилипло. Подмигивают.
– Нет, отчего же, – останавливают его галстучные. – Мы подпишем. Только и вы подпишите.
– Что подписать?
– Да предвыборную тоже бумагу. Только не к муниципальным выборам. К грядущим. Мы тут партию учредили. Хотим баллотироваться.
Агитатору уж лишь бы уйти поскорей. Подают ему бумагу.
– Пишите, – диктует тот, что без рубашки. – Я, фамилия-имя-отчество, готов отдать свой голос в пользу партии «Гражданская позиция». Дата, подпись. Собственно, всё.
– Что хоть за программа у вас? – спрашивает агитатор.
– А у нас программы нету никакой. У нас демократическая стратегия. Главное – заставить людей активную политическую позицию занимать. По каждому вопросу. Чтоб непременно сами решали. А как решат, так пускай и будет.
– Разумно, да. Ну, я пойду?
– Погодите-погодите. Мы вас отблагодарить должны. За голос. Хотите подарок какой? Или денег?
– Да у меня всё есть вроде. Спасибо. А денег не надо. Деньги за такое нехорошо брать.
– Правда, нехорошо, – соглашаются галстучные. – Но ведь есть у вас мечта какая-нибудь? Не может быть, чтоб мечты не было.
– У меня мечта, чтоб сома в нашей речке поймать, – агитатор признаётся зачем-то. – Дед ловил, отец ловил, а мне, видно, не судьба. Нету больше сомов. Экология такая. Но вдруг да забредёт? Вот, мечтаю.
Галстучные заулыбались.
– Знаете что? Вы как домой пойдёте, к берегу-то сверните. Да пакетик растопырьте пошире. Она к вам сама из воды запрыгнет, ваша мечта.
– Шутите всё, – смеётся агитатор. Папку обратно за пазуху запихнул – и в коридор. Дети за дверью врассыпную кинулись, только сквозняк им вслед шуршит.
– Погодите-ка, – агитатор соображает. – А вы не таджики? Вы вообще зарегистрированы тут?
– Зарегистрированы-зарегистрированы, – опять улыбаются галстучные. – Мы не таджики. Мы черти.
– Какие черти?
– Обычные черти. Девять этажей в доме людские, а три – наши. Как кто чёрта позовёт на нижних этажах, к нам новосёл едет. Набились уже, как в бочке. Скоро будем четвёртый этаж надстраивать.
Агитатор сам в тумане, света не видит, а умную беседу отчего-то продолжает.
– Как же дом выдержит?
– Понятно, не выдержит. Мы свой этаж надстроим – первый под землю уйдёт. Так постепенно весь дом туда запихаем. А вы ступайте, ступайте.
Агитатор в лифт – да на улицу. Потом, думает, квартиры обойду. Мутит чего-то, шатает. Заболел, наверное.
И домой.
На воздухе развеялся чуток, решил к речке-то завернуть. Смех смехом, да мало ли.
Только пакет целлофановый из кармана вытащил, река фонтаном пошла, а наружу – сом. Килограмм с десять, не меньше. Сам в пакете улёгся и хвостом чуть бьёт.
Агитатор домой его приволок, жену кричит.
Верней, собрался крикнуть – а нету крика.
Сбавил голос – и того голоса нету.
Шепчет – так и шёпота не стало.
Подписался же.
Пакет перед женою вывернул – оттуда куча вонючей грязи вывалилась.
Грязь-то жена убрала. А вонь осталась.
Живёт теперь агитатор молча и не принюхивается.
Митя-бизнес
Золотой петушок
Банкомат
Змеюрик
– Спасибо. Я при исполнении же.
– Да, да. Ну, ступай тогда, брат.
Опять за плечи агитатора приобнял, скалится и нежно так разворачивает.
Тот, однако, не даётся.
– Погодите, – говорит, – расписаться надо. Что агитация проведена.
Черноволосый будто испугался. Обмяк весь, спрашивает исподлобья:
– Где расписаться?
Агитатор папочку из-за пазухи достаёт, на шариковой ручке кнопочку нажимает. Черноволосому в руки тычет.
– Вот тут. Квартира у вас какая?
– Квартира у нас хорошая, – черноволосый отвечает, строго так. И улыбаться перестал. – Но расписаться – это дело серьёзное. В дверях не делается. Пойдёмте на кухню.
Вздохнул агитатор, а деваться некуда. На кухню так на кухню.
Черноволосый его за руку схватил и по коридору тянет скорее. Агитатор об коврик ботинками пошаркал всё-таки, поднял глаза – а это вроде не мужик уже, а девочка. Или тётечка, только маленькая – со спины-то не видно. Черноволосая тоже, с хвостом. Платок цветастый на плечах и юбка длинная, аж по полу волочится.
Зажмурился, головой помотал – опять мужик. В пиджаке. Откуда пиджак взялся?
Ладно, сплюнул тихонько и за папочку свою. Темно в коридоре, может, не заметил чего.
А на кухне светло, стол пустой, по трём сторонам черноволосые сидят, каждый с папиросою и при галстуке. В пиджаках, да. Один безо всякой рубашки – а всё равно при галстуке.
– Присаживайтесь, – говорят. – Будем решать ваш вопрос.
– Да у меня никакого вопроса. У меня, вот, подписной лист.
Галстучные хмыкнули хором.
Который без рубашки, папиросу затушил и в форточку выкинул.
– Подпись-то дорогого стоит. За подпись отвечать потом. Мы просто так подписываться не будем.
Агитатор чувствует, люди подозрительные. С тюремными, что ли, замашками. Ну их.
– Не будете, так и ладно. Я пойду тогда.
Приподнялся, развернулся – а за кухонной дверью к стеклу с десяток детских рож прилипло. Подмигивают.
– Нет, отчего же, – останавливают его галстучные. – Мы подпишем. Только и вы подпишите.
– Что подписать?
– Да предвыборную тоже бумагу. Только не к муниципальным выборам. К грядущим. Мы тут партию учредили. Хотим баллотироваться.
Агитатору уж лишь бы уйти поскорей. Подают ему бумагу.
– Пишите, – диктует тот, что без рубашки. – Я, фамилия-имя-отчество, готов отдать свой голос в пользу партии «Гражданская позиция». Дата, подпись. Собственно, всё.
– Что хоть за программа у вас? – спрашивает агитатор.
– А у нас программы нету никакой. У нас демократическая стратегия. Главное – заставить людей активную политическую позицию занимать. По каждому вопросу. Чтоб непременно сами решали. А как решат, так пускай и будет.
– Разумно, да. Ну, я пойду?
– Погодите-погодите. Мы вас отблагодарить должны. За голос. Хотите подарок какой? Или денег?
– Да у меня всё есть вроде. Спасибо. А денег не надо. Деньги за такое нехорошо брать.
– Правда, нехорошо, – соглашаются галстучные. – Но ведь есть у вас мечта какая-нибудь? Не может быть, чтоб мечты не было.
– У меня мечта, чтоб сома в нашей речке поймать, – агитатор признаётся зачем-то. – Дед ловил, отец ловил, а мне, видно, не судьба. Нету больше сомов. Экология такая. Но вдруг да забредёт? Вот, мечтаю.
Галстучные заулыбались.
– Знаете что? Вы как домой пойдёте, к берегу-то сверните. Да пакетик растопырьте пошире. Она к вам сама из воды запрыгнет, ваша мечта.
– Шутите всё, – смеётся агитатор. Папку обратно за пазуху запихнул – и в коридор. Дети за дверью врассыпную кинулись, только сквозняк им вслед шуршит.
– Погодите-ка, – агитатор соображает. – А вы не таджики? Вы вообще зарегистрированы тут?
– Зарегистрированы-зарегистрированы, – опять улыбаются галстучные. – Мы не таджики. Мы черти.
– Какие черти?
– Обычные черти. Девять этажей в доме людские, а три – наши. Как кто чёрта позовёт на нижних этажах, к нам новосёл едет. Набились уже, как в бочке. Скоро будем четвёртый этаж надстраивать.
Агитатор сам в тумане, света не видит, а умную беседу отчего-то продолжает.
– Как же дом выдержит?
– Понятно, не выдержит. Мы свой этаж надстроим – первый под землю уйдёт. Так постепенно весь дом туда запихаем. А вы ступайте, ступайте.
Агитатор в лифт – да на улицу. Потом, думает, квартиры обойду. Мутит чего-то, шатает. Заболел, наверное.
И домой.
На воздухе развеялся чуток, решил к речке-то завернуть. Смех смехом, да мало ли.
Только пакет целлофановый из кармана вытащил, река фонтаном пошла, а наружу – сом. Килограмм с десять, не меньше. Сам в пакете улёгся и хвостом чуть бьёт.
Агитатор домой его приволок, жену кричит.
Верней, собрался крикнуть – а нету крика.
Сбавил голос – и того голоса нету.
Шепчет – так и шёпота не стало.
Подписался же.
Пакет перед женою вывернул – оттуда куча вонючей грязи вывалилась.
Грязь-то жена убрала. А вонь осталась.
Живёт теперь агитатор молча и не принюхивается.
Митя-бизнес
В одном посёлке городского типа в смутные годы при Доме культуры ткачей имени Николая Островского открыли детское кафе «Островок».
И вот стали люди замечать, что через два дня на третий ходит в кафе чужой человек. Придёт часу в шестом, сядет за столик у окна, закажет водки сто грамм и пирожок с печёнкой. Потом стопку пирожком прикроет, достанет книгу в чёрном кожаном переплёте, да не открывает, а всё сидит, в окно смотрит.
Целый месяц так продолжалось. Народ в посёлке терпеливый, тихий. Разное видел. Наконец Фёдор-официант не выдержал. Подошёл к чужому и говорит в пол:
– Чего сидишь? Сам, – говорит, – розовый, а книга у тебя чёрная. Шёл бы ты наружу.
Чужой рукою по окну провёл медленно, потом к Фёдору-официанту повернулся и палец ему показывает.
– Стёкло, – говорит, – у вас грязное. Закоптилось. Помыть надо.
– А ты, – отвечает Фёдор, – санэпидстанция, что ли? Чего тебе стекло? Наружу иди, говорю.
– Не кипятись, Фёдор, – чужой ему улыбается. – Лучше присядь, водочки со мной выпей.
И из-за толстой своей книги вторую стопочку выдвигает.
– Глумишься, что ли? – Фёдор спрашивает. – Если я с тобой водки выпью в рабочее время, меня отсюда навсегда выставят. Хозяин у нас суровый.
– Ты ведь, парень, обидеть меня собирался. А не вышло. Я не обидчивый. И откажешься – не обидишь. Да только холуйским местом ради живого человека не рискнуть – это ж как себя не уважать надо? Смотри, потом стыдно будет.
Взял чужой Фёдора на слабо. Сел тот за стол, стопку покрутил между пальцами.
– Как хоть звать тебя? – спрашивает.
– Зовут меня Митя-бизнес, – отвечает чужой. – Митя-бизнес, даритель предвечных радостей.
– Ну, будь здоров, Митя, – Фёдор сказал, махнул стопку, поднялся да и рухнул на пол.
Думали, мёртвый – нет, просто пьяный вусмерть. Вытащили Фёдора на плечах, уложили на скамеечку, а он хохочет да орёт – «под вечерок путь недалёк! под вечерок путь недалёк!» – а после что-то уж совсем неприличное.
Хотели люди чужому морду набить. Но побоялись.
Два дня Фёдор пропадал. Хозяин, понятно, не искал его, нанял нового, Фёдора же обещал по стенке размазать, как увидит.
А на третий день останавливается у кафе бордовая «девятка», выходит из неё Фёдор, с волосами напомаженными, в костюме с искрой, всем говорит «здравствуйте» и улыбается довольно.
– Откуда ты, Фёдор? – спрашивает народ.
– Из Ярославля, – тот отвечает. – Ресторан у меня там. Большие всё люди обедают. Отцы города. Европейская кухня, отдельные кабинеты, цены в скв. Не абы что.
Потом рукою всем помахал, сел в «девятку» и уехал навсегда.
С тех пор повелось – кого чужой за свой стол посадит, водкою угостит, у того жизнь повернётся так, что и не мечтал прежде. Милицейский сержант Егоркин стал начальником областного ГАИ. Огородник Николай Ильич – лётчиком на международных авиалиниях. А безымянная учительница русского языка и литературы победила на конкурсе «Мисс Европа». Тут её, понятно, все по имени узнали – да поздно.
Ну, порадовались за учительницу и обратно забыли. Все забыли, только жених её бывший не забыл. А жених у неё заведовал отделом происшествий в газете «Ленинское знамя». Не последний человек был в посёлке. Журналист.
«Разоблачу, – думает, – прохвоста. Отомщу за разбитую любовь и материал в газете напечатаю. На две полосы».
Стал журналист следить за чужим. Сядет в кафе за колонною, кофе попивает и глядит на предмет всего подозрительного. Две недели следил – ничего путного не выследил.
Решил тогда – пойду, мол, в лобовую атаку. И не такие передо мной раскрывались. Напою и секрет его выпытаю.
Приходит чужой в кафе, книгу достал, а журналист к нему шасть за столик.
– Здравствуйте, – говорит, – уважаемый. Вот вы всех нас, жителей, угощаете, а я решил, отчего бы и вас не угостить. Не откажите в любезности.
– С удовольствием, – отвечает чужой. – Угощусь.
Заказал журналист поллитру, потом вторую и давай чужому подливать. Беседу завязал степенную. Политическую. У самого привычка – едва только ветер в голове забродил. А чужой вроде уж и лыка не вяжет.
Ну, думает журналист, настал момент.
– А вот ещё, – говорит, – я интересуюсь, как это у вас получается нашим людям предвечные радости дарить? Что за секрет такой? Не расскажете ли?
– Расскажу, – отвечает чужой. – Обязательно расскажу.
И голову на стол уронил.
Журналист его посадил обратно, по щекам легонько похлестал. Тот вроде очухался.
– Всё дело, – говорит, – в книге. Если в эту книгу чьё имя записать задом наперёд – всё самое заветное у того человека сбудется. До самой последней смерти. А сейчас, – говорит, – извините, малость проветриться надо мне.
Поднялся чужой и ушёл, шатаясь.
Журналист книгу со стола дёрнул. Всё, думает, моя теперь книга. И счастье моё теперь.
А книга будто привинчена. Не отрывается.
Журналист в азарт вошёл. «Ну, ничего. Сейчас имя своё туда впишу. А чужому пожелаю, чтоб немедленно под машину попасть. Да насмерть. И все дела».
Распахнул книгу наугад. Думал, будут чистые страницы – а там жирными буквами неясные слова напечатаны. Одну только фразу успел взглядом выхватить:
«Он не знал, что делать, и бежал, оставляя позади себя огороды и задворки усадеб».
Журналист обратно книгу захлопнул. Зажмурился, в ладони лицо сунул, будто маленький. Страх его взял отчего-то.
«Может, – думает, – и правда убежать».
Пересилил он страх, открыл глаза – нет книги. Пропала.
На скатерти ж будто северное сияние гуляет. А под ним – Райская Москва живёт. Девушки с косами вокруг головы сидят по бульварам, сложив руки на коленях. В метро люди друг другу стихи читают. Фонтаны красным вином бьют.
До утра глядел журналист на скатерть, не мог оторваться.
Вечером после работы опять в кафе пришёл, сел за столик – да, искрится Райская Москва.
Так с тех пор и ходит. Спился совсем, людям в глаза смотреть не может, а ходит.
Чужой же и вправду из посёлка насовсем исчез.
И вот стали люди замечать, что через два дня на третий ходит в кафе чужой человек. Придёт часу в шестом, сядет за столик у окна, закажет водки сто грамм и пирожок с печёнкой. Потом стопку пирожком прикроет, достанет книгу в чёрном кожаном переплёте, да не открывает, а всё сидит, в окно смотрит.
Целый месяц так продолжалось. Народ в посёлке терпеливый, тихий. Разное видел. Наконец Фёдор-официант не выдержал. Подошёл к чужому и говорит в пол:
– Чего сидишь? Сам, – говорит, – розовый, а книга у тебя чёрная. Шёл бы ты наружу.
Чужой рукою по окну провёл медленно, потом к Фёдору-официанту повернулся и палец ему показывает.
– Стёкло, – говорит, – у вас грязное. Закоптилось. Помыть надо.
– А ты, – отвечает Фёдор, – санэпидстанция, что ли? Чего тебе стекло? Наружу иди, говорю.
– Не кипятись, Фёдор, – чужой ему улыбается. – Лучше присядь, водочки со мной выпей.
И из-за толстой своей книги вторую стопочку выдвигает.
– Глумишься, что ли? – Фёдор спрашивает. – Если я с тобой водки выпью в рабочее время, меня отсюда навсегда выставят. Хозяин у нас суровый.
– Ты ведь, парень, обидеть меня собирался. А не вышло. Я не обидчивый. И откажешься – не обидишь. Да только холуйским местом ради живого человека не рискнуть – это ж как себя не уважать надо? Смотри, потом стыдно будет.
Взял чужой Фёдора на слабо. Сел тот за стол, стопку покрутил между пальцами.
– Как хоть звать тебя? – спрашивает.
– Зовут меня Митя-бизнес, – отвечает чужой. – Митя-бизнес, даритель предвечных радостей.
– Ну, будь здоров, Митя, – Фёдор сказал, махнул стопку, поднялся да и рухнул на пол.
Думали, мёртвый – нет, просто пьяный вусмерть. Вытащили Фёдора на плечах, уложили на скамеечку, а он хохочет да орёт – «под вечерок путь недалёк! под вечерок путь недалёк!» – а после что-то уж совсем неприличное.
Хотели люди чужому морду набить. Но побоялись.
Два дня Фёдор пропадал. Хозяин, понятно, не искал его, нанял нового, Фёдора же обещал по стенке размазать, как увидит.
А на третий день останавливается у кафе бордовая «девятка», выходит из неё Фёдор, с волосами напомаженными, в костюме с искрой, всем говорит «здравствуйте» и улыбается довольно.
– Откуда ты, Фёдор? – спрашивает народ.
– Из Ярославля, – тот отвечает. – Ресторан у меня там. Большие всё люди обедают. Отцы города. Европейская кухня, отдельные кабинеты, цены в скв. Не абы что.
Потом рукою всем помахал, сел в «девятку» и уехал навсегда.
С тех пор повелось – кого чужой за свой стол посадит, водкою угостит, у того жизнь повернётся так, что и не мечтал прежде. Милицейский сержант Егоркин стал начальником областного ГАИ. Огородник Николай Ильич – лётчиком на международных авиалиниях. А безымянная учительница русского языка и литературы победила на конкурсе «Мисс Европа». Тут её, понятно, все по имени узнали – да поздно.
Ну, порадовались за учительницу и обратно забыли. Все забыли, только жених её бывший не забыл. А жених у неё заведовал отделом происшествий в газете «Ленинское знамя». Не последний человек был в посёлке. Журналист.
«Разоблачу, – думает, – прохвоста. Отомщу за разбитую любовь и материал в газете напечатаю. На две полосы».
Стал журналист следить за чужим. Сядет в кафе за колонною, кофе попивает и глядит на предмет всего подозрительного. Две недели следил – ничего путного не выследил.
Решил тогда – пойду, мол, в лобовую атаку. И не такие передо мной раскрывались. Напою и секрет его выпытаю.
Приходит чужой в кафе, книгу достал, а журналист к нему шасть за столик.
– Здравствуйте, – говорит, – уважаемый. Вот вы всех нас, жителей, угощаете, а я решил, отчего бы и вас не угостить. Не откажите в любезности.
– С удовольствием, – отвечает чужой. – Угощусь.
Заказал журналист поллитру, потом вторую и давай чужому подливать. Беседу завязал степенную. Политическую. У самого привычка – едва только ветер в голове забродил. А чужой вроде уж и лыка не вяжет.
Ну, думает журналист, настал момент.
– А вот ещё, – говорит, – я интересуюсь, как это у вас получается нашим людям предвечные радости дарить? Что за секрет такой? Не расскажете ли?
– Расскажу, – отвечает чужой. – Обязательно расскажу.
И голову на стол уронил.
Журналист его посадил обратно, по щекам легонько похлестал. Тот вроде очухался.
– Всё дело, – говорит, – в книге. Если в эту книгу чьё имя записать задом наперёд – всё самое заветное у того человека сбудется. До самой последней смерти. А сейчас, – говорит, – извините, малость проветриться надо мне.
Поднялся чужой и ушёл, шатаясь.
Журналист книгу со стола дёрнул. Всё, думает, моя теперь книга. И счастье моё теперь.
А книга будто привинчена. Не отрывается.
Журналист в азарт вошёл. «Ну, ничего. Сейчас имя своё туда впишу. А чужому пожелаю, чтоб немедленно под машину попасть. Да насмерть. И все дела».
Распахнул книгу наугад. Думал, будут чистые страницы – а там жирными буквами неясные слова напечатаны. Одну только фразу успел взглядом выхватить:
«Он не знал, что делать, и бежал, оставляя позади себя огороды и задворки усадеб».
Журналист обратно книгу захлопнул. Зажмурился, в ладони лицо сунул, будто маленький. Страх его взял отчего-то.
«Может, – думает, – и правда убежать».
Пересилил он страх, открыл глаза – нет книги. Пропала.
На скатерти ж будто северное сияние гуляет. А под ним – Райская Москва живёт. Девушки с косами вокруг головы сидят по бульварам, сложив руки на коленях. В метро люди друг другу стихи читают. Фонтаны красным вином бьют.
До утра глядел журналист на скатерть, не мог оторваться.
Вечером после работы опять в кафе пришёл, сел за столик – да, искрится Райская Москва.
Так с тех пор и ходит. Спился совсем, людям в глаза смотреть не может, а ходит.
Чужой же и вправду из посёлка насовсем исчез.
Золотой петушок
В одном посёлке городского типа жил человек – богатый, да больной.
Верней, не жил, а умирать туда переехал. В посёлке ведь и проживать не очень неудобно, и умирать хорошо. На воздухе, посреди птичек.
Уже и не работал он на своё богатство. Деньги в банке держал и процентом кормился.
Вот совсем ему плохо стало. Ноги отнялись, руки скрючились. «Помру сейчас», – думает.
Тут является ему Николай Чудотворец и говорит: «Завтра с утра иди в деревню. Живут там три брата с матерью. Выпроси мать у братьев, посели к себе и ухаживай. Может, и здоровья прибудет».
Утром проснулся человек – вроде отпустило малость. Ходить можно.
Отправился в деревню.
Пришёл. Видит, у самого леса трёхэтажный дом стоит. Первый этаж мраморный, второй гранитный, третий кирпичный. И крыша остренькая, со шпилем.
А рядом конура – не конура, так, сарайчик дощатый, окно в решёточку.
Входит человек в дом – на первом этаже старший брат с женою сидят, борщ из хрустальных тарелок хлебают.
Поднимается на второй этаж – там средний брат с женою сидят, вино из разноцветных бутылок пьют.
Поднимается на третий этаж – там младший брат, холостой, сидит, курит, изо рта дымом фигуры выпускает – то зайца, то белочку.
Спустился человек вниз, говорит старшему брату:
– Здравствуй, хозяин. А не живёт ли с тобою старушка какая?
– Как же нет? – отвечает старший брат. – Мать живёт. У ней дом свой деревянный рядом.
Выходят на крыльцо – а у сарая на брёвнышке бабушка сидит в лохмотьях и тюрю из тазика ест.
– Отдай мне её, – просит человек. – Я её кормить буду.
– Отдать не отдам, – отвечает старший брат. – Живая душа всё ж таки, не мешок картошки. А за деньги продам, пожалуй.
– А много ли стоит она?
– Сто тысяч дашь – мать твоя. Я на шпиль давно хотел петушка золотого прицепить. Вот, повешу.
Человек дал старшему брату сто тысяч и старушку в город увёз.
Домой привёл, одел в чистое и пёстренькое, накормил рыбною котлеткой, кашей с маслом, определил комнату, кровать с периной.
– Будешь, – спрашивает, – жить тут?
– Буду, конечно, добрый человек! Жить буду, Бога за тебя буду каждый день молить, одежду тебе чинить, дом убирать!
– Одежду чинить и дом убирать – для этого другие люди есть. А ты живи да кушай.
Семь лет жила при нём старушка, семь лет молилась в своей комнатке, по вечерам только выходила голубям булочку покрошить. Совсем человек здоровый стал. Ходит, радуется, разве лишь стареет насколько положено.
Вот, заскучала старушка по деревне – дети там всё-таки. Может, и внуков ей родили. Попросилась – отпусти, мол, на недельку.
А он отпускать боится – вдруг, думает, разжалобится старушка, останется с сыновьями.
Поехали вместе.
Приезжают в деревню. Глядь, дома трёхэтажного нету. На том месте, где дом стоял, – яма, в яме болотная жижа пузырится, а по-над жижей золотой петушок туда-сюда скачет без толку и квакает по-лягушачьи.
Поплакала старушка, поплакала, и поехали они обратно в город – жизнь доживать.
Верней, не жил, а умирать туда переехал. В посёлке ведь и проживать не очень неудобно, и умирать хорошо. На воздухе, посреди птичек.
Уже и не работал он на своё богатство. Деньги в банке держал и процентом кормился.
Вот совсем ему плохо стало. Ноги отнялись, руки скрючились. «Помру сейчас», – думает.
Тут является ему Николай Чудотворец и говорит: «Завтра с утра иди в деревню. Живут там три брата с матерью. Выпроси мать у братьев, посели к себе и ухаживай. Может, и здоровья прибудет».
Утром проснулся человек – вроде отпустило малость. Ходить можно.
Отправился в деревню.
Пришёл. Видит, у самого леса трёхэтажный дом стоит. Первый этаж мраморный, второй гранитный, третий кирпичный. И крыша остренькая, со шпилем.
А рядом конура – не конура, так, сарайчик дощатый, окно в решёточку.
Входит человек в дом – на первом этаже старший брат с женою сидят, борщ из хрустальных тарелок хлебают.
Поднимается на второй этаж – там средний брат с женою сидят, вино из разноцветных бутылок пьют.
Поднимается на третий этаж – там младший брат, холостой, сидит, курит, изо рта дымом фигуры выпускает – то зайца, то белочку.
Спустился человек вниз, говорит старшему брату:
– Здравствуй, хозяин. А не живёт ли с тобою старушка какая?
– Как же нет? – отвечает старший брат. – Мать живёт. У ней дом свой деревянный рядом.
Выходят на крыльцо – а у сарая на брёвнышке бабушка сидит в лохмотьях и тюрю из тазика ест.
– Отдай мне её, – просит человек. – Я её кормить буду.
– Отдать не отдам, – отвечает старший брат. – Живая душа всё ж таки, не мешок картошки. А за деньги продам, пожалуй.
– А много ли стоит она?
– Сто тысяч дашь – мать твоя. Я на шпиль давно хотел петушка золотого прицепить. Вот, повешу.
Человек дал старшему брату сто тысяч и старушку в город увёз.
Домой привёл, одел в чистое и пёстренькое, накормил рыбною котлеткой, кашей с маслом, определил комнату, кровать с периной.
– Будешь, – спрашивает, – жить тут?
– Буду, конечно, добрый человек! Жить буду, Бога за тебя буду каждый день молить, одежду тебе чинить, дом убирать!
– Одежду чинить и дом убирать – для этого другие люди есть. А ты живи да кушай.
Семь лет жила при нём старушка, семь лет молилась в своей комнатке, по вечерам только выходила голубям булочку покрошить. Совсем человек здоровый стал. Ходит, радуется, разве лишь стареет насколько положено.
Вот, заскучала старушка по деревне – дети там всё-таки. Может, и внуков ей родили. Попросилась – отпусти, мол, на недельку.
А он отпускать боится – вдруг, думает, разжалобится старушка, останется с сыновьями.
Поехали вместе.
Приезжают в деревню. Глядь, дома трёхэтажного нету. На том месте, где дом стоял, – яма, в яме болотная жижа пузырится, а по-над жижей золотой петушок туда-сюда скачет без толку и квакает по-лягушачьи.
Поплакала старушка, поплакала, и поехали они обратно в город – жизнь доживать.
Банкомат
В одном посёлке городского типа молодая вдова из частного сектора вышла замуж за банкомат. Отец с матерью было воспротивились, ругали её, говорили, лучше б уж за чечена вышла, чем за металлический ящик, обещали домой не пустить. Но скоро смирились с новым зятем, устойчивым, непьющим, а главное, спокойным.
Домой забрать банкомат молодой вдове не разрешили, потому приходила вдова к нему каждый день в его универсам, садилась рядом на раскладной стульчик, прислонялась легонько плечом и даже о чём-то с ним разговаривала.
Так прожили они месяца полтора. А как-то раз, ранним утром, звонят молодой вдове из универсама и говорят – украли, мол, мужа вашего, приехали четыре амбала на чёрной «Газели» с помятым крылом, вырвали банкомат с корнем, бросили в машину и умчались неизвестно куда.
Сперва кинулась молодая вдова в универсам, да потом думает – зачем? что там не видела? – лучше уж самой мужа искать. Идёт, торопится, а сама отчего-то всё корень его представляет. Вот бы, мечтает, и правда корни у него были, ах же ж.
Вышла из посёлка – три дороги в три стороны расходятся, у перекрёстка тополь стоит, с ветки на ветку дрозды ныряют, щебечут вовсю.
Заплакала молодая вдова и говорит:
– Ох, вы, дроздочки-голубочки, не видали вы чёрную «Газель» с помятым крылом? Она мужа моего увезла, семью мне разбила!
Пожалели её дрозды и отвечают:
– Видали мы чёрную «Газель». Поехала «Газель» налево, по разбитой дороге, через рыжие поля, в нищую глушь.
Побежала молодая вдова налево. Долго бежала, ноги устали, колени подгибаются, а тут опять перекрёсток. Рядом кошка драная сидит, брюхо себе лижет.
Заплакала молодая вдова и говорит:
– Ох, ты, мурочка-красавица, не видала ты чёрную «Газель» с помятым крылом? Она мужа моего увезла, семью мне разбила!
Пожалела её кошка и отвечает:
– Видала я чёрную «Газель». Поехала «Газель» налево, по разбитой дороге, через рыжие поля, в нищую глушь.
Опять повернула налево молодая вдова. А ноги уж совсем не подымаются, и сердце выскакивает. Брела, брела, а как набрела на развилку, как остановилась – так в грязь лицом и упала.
Смотрит, в грязи черви серые ползают бессмысленно туда-сюда. Заплакала молодая вдова и шепчет им:
– Ох, вы, дружочки-червячки, не видали вы чёрную «Газель» с помятым крылом? Она мужа моего увезла, семью мне разбила!
Пожалели её черви и отвечают:
– Видали мы чёрную «Газель». Поехала «Газель» налево, по разбитой дороге, через рыжие поля, в нищую глушь.
Снова потащилась влево молодая вдова, да скоро кончилась дорога на каком-то грязном дворе. Не то двор, не то свалка, ржавчина и гниль, не то человечье хозяйство, не то уж адские вовсе предместья.
Посреди двора стоит чёрная «Газель». Задние двери распахнуты, внутри банкомат лежит, не шевелится.
Бросилась к нему молодая вдова, обняла, расцеловала.
Потом посмотрела наружу. Сидят на брёвнах четыре мужичка. Не то чтоб амбалы, наоборот, худые да поношенные. Глядят на неё смерть как уныло, только всполошённо малость.
– Зачем же вы, – спрашивает молодая вдова, – мужа моего увезли? Или вам семья чужая не дорога, плевать вам на чужую семью?
– Что ты, – отвечают мужички. – Разве мы знали, что он муж твой? Ни ему, ни тебе мы зла не хотели.
А хотели мы в наше агропредприятие мужа твоего председателем назначить. Очень мы бедно живём и голодно. На сухарях да воде, на грибах да на ягодах. Сама видишь. Вот станет твой муж нашим председателем, тогда по-другому заживём. И деньги попрут, и хозяйство наладится. Мы так думаем.
Упросили мужички молодую вдову и мужа оставить, и самой остаться. Обещали ей почёт и уважение, в будний день яичко, а в праздник курочку. Осталась молодая вдова в деревне. Хозяйство там, правда, так и не наладилось, зато было теперь народу кого ругать. А народ, хоть и ругал, яичком и курочкой молодую вдову не обижал. Сама же она стала полотенца вышивать на продажу. Их в город возили, а оттуда чуть ли не в Москву – за красоту и удобство.
Жила она в таком почёте и уважении, пока не приехала из района ревизия по труду. Приехала, потребовала председателя, посмотрела на него, поудивлялась, а потом говорит:
– Интересный, – говорит, – опыт. Надо его развивать на более высоком уровне. Собирайтесь, – обращается к молодой вдове, – завтра все вместе поедем в область. Будем вашего мужа продвигать по партийной линии.
Смутили молодую вдову такие слова, вечером всё ворочалась, заснуть не могла, а как сморило, увидела сон: самой ей положили мужа по партийной линии двигать, линия эта вроде разделительной полосы на шоссе, вдова вперёд по ней мужа пихает, надрывается, а мимо в две стороны иномарки проносятся с синими огнями на крышах, чуть по локтям не бьют.
С утра пошла молодая вдова насчёт сна к соседке, знающей женщине. Та ей говорит, плохой, мол, сон, упирайся, оставайся и мужа не выдавай. Обманут вас в области, попользуются и выкинут обоих.
Да как тут упираться? Упрёшься – небось с милицией придут. Делать нечего, поехали они в город.
А в городе был банкомат назначен заведовать партийной общественной приёмной. Положили ему порядочную зарплату, которую отдавали молодой вдове, и та до времени была довольна. А уж как были довольны посетители приёмной, об этом слава по всей России пошла.
Придёт посетитель в приёмную с проблемой какой или даже с бедой, а выходит с деньгами. Выслушает его банкомат, помигает лампами и выдаёт – тысячу, две, а кому и все сто, свеженькими пятёрочками.
Очередь к нему за месяц занимали, те, кто с областной пропиской, а неместные разве в окошко могли пролезть. Тут, конечно, и недоброжелатели подтянулись. Антикоррупционеры. Откуда, говорят, у вашей общественной приёмной столько денег? Не иначе, говорят, взятки берёте.
Прокуратура всполошилась, прислала мастеров, вроде как электричество чинить. Заодно поставили в кабинете видеокамеру, чтобы взятки снимала.
Взяток, нет, не дождались. Но увидали в свою камеру что похуже. Оказалось, банкомат деньги не всем выдавал, а через одного. Первый-то посетитель никаких денег не получает. Наоборот, заглатывает его банкомат с ботинками, косточки выплёвывает в корзину для бумаг и стеклянным животом светит. А второму, да – деньги даёт. Понятно – деньги ведь из ничего не родятся. Третьего посетителя опять съест. Четвёртого осчастливит.
Чётные, осчастливленные, домой идут и славу о народной приёмной разносят. А нечётные, конечно, молчат навеки.
Пришлось прокурорским приёмную закрыть от греха. Банкомат обесточили, в поле вывезли и на мелкие кусочки разнесли. А молодая вдова к родителям вернулась. Так бобылихою и живёт.
Домой забрать банкомат молодой вдове не разрешили, потому приходила вдова к нему каждый день в его универсам, садилась рядом на раскладной стульчик, прислонялась легонько плечом и даже о чём-то с ним разговаривала.
Так прожили они месяца полтора. А как-то раз, ранним утром, звонят молодой вдове из универсама и говорят – украли, мол, мужа вашего, приехали четыре амбала на чёрной «Газели» с помятым крылом, вырвали банкомат с корнем, бросили в машину и умчались неизвестно куда.
Сперва кинулась молодая вдова в универсам, да потом думает – зачем? что там не видела? – лучше уж самой мужа искать. Идёт, торопится, а сама отчего-то всё корень его представляет. Вот бы, мечтает, и правда корни у него были, ах же ж.
Вышла из посёлка – три дороги в три стороны расходятся, у перекрёстка тополь стоит, с ветки на ветку дрозды ныряют, щебечут вовсю.
Заплакала молодая вдова и говорит:
– Ох, вы, дроздочки-голубочки, не видали вы чёрную «Газель» с помятым крылом? Она мужа моего увезла, семью мне разбила!
Пожалели её дрозды и отвечают:
– Видали мы чёрную «Газель». Поехала «Газель» налево, по разбитой дороге, через рыжие поля, в нищую глушь.
Побежала молодая вдова налево. Долго бежала, ноги устали, колени подгибаются, а тут опять перекрёсток. Рядом кошка драная сидит, брюхо себе лижет.
Заплакала молодая вдова и говорит:
– Ох, ты, мурочка-красавица, не видала ты чёрную «Газель» с помятым крылом? Она мужа моего увезла, семью мне разбила!
Пожалела её кошка и отвечает:
– Видала я чёрную «Газель». Поехала «Газель» налево, по разбитой дороге, через рыжие поля, в нищую глушь.
Опять повернула налево молодая вдова. А ноги уж совсем не подымаются, и сердце выскакивает. Брела, брела, а как набрела на развилку, как остановилась – так в грязь лицом и упала.
Смотрит, в грязи черви серые ползают бессмысленно туда-сюда. Заплакала молодая вдова и шепчет им:
– Ох, вы, дружочки-червячки, не видали вы чёрную «Газель» с помятым крылом? Она мужа моего увезла, семью мне разбила!
Пожалели её черви и отвечают:
– Видали мы чёрную «Газель». Поехала «Газель» налево, по разбитой дороге, через рыжие поля, в нищую глушь.
Снова потащилась влево молодая вдова, да скоро кончилась дорога на каком-то грязном дворе. Не то двор, не то свалка, ржавчина и гниль, не то человечье хозяйство, не то уж адские вовсе предместья.
Посреди двора стоит чёрная «Газель». Задние двери распахнуты, внутри банкомат лежит, не шевелится.
Бросилась к нему молодая вдова, обняла, расцеловала.
Потом посмотрела наружу. Сидят на брёвнах четыре мужичка. Не то чтоб амбалы, наоборот, худые да поношенные. Глядят на неё смерть как уныло, только всполошённо малость.
– Зачем же вы, – спрашивает молодая вдова, – мужа моего увезли? Или вам семья чужая не дорога, плевать вам на чужую семью?
– Что ты, – отвечают мужички. – Разве мы знали, что он муж твой? Ни ему, ни тебе мы зла не хотели.
А хотели мы в наше агропредприятие мужа твоего председателем назначить. Очень мы бедно живём и голодно. На сухарях да воде, на грибах да на ягодах. Сама видишь. Вот станет твой муж нашим председателем, тогда по-другому заживём. И деньги попрут, и хозяйство наладится. Мы так думаем.
Упросили мужички молодую вдову и мужа оставить, и самой остаться. Обещали ей почёт и уважение, в будний день яичко, а в праздник курочку. Осталась молодая вдова в деревне. Хозяйство там, правда, так и не наладилось, зато было теперь народу кого ругать. А народ, хоть и ругал, яичком и курочкой молодую вдову не обижал. Сама же она стала полотенца вышивать на продажу. Их в город возили, а оттуда чуть ли не в Москву – за красоту и удобство.
Жила она в таком почёте и уважении, пока не приехала из района ревизия по труду. Приехала, потребовала председателя, посмотрела на него, поудивлялась, а потом говорит:
– Интересный, – говорит, – опыт. Надо его развивать на более высоком уровне. Собирайтесь, – обращается к молодой вдове, – завтра все вместе поедем в область. Будем вашего мужа продвигать по партийной линии.
Смутили молодую вдову такие слова, вечером всё ворочалась, заснуть не могла, а как сморило, увидела сон: самой ей положили мужа по партийной линии двигать, линия эта вроде разделительной полосы на шоссе, вдова вперёд по ней мужа пихает, надрывается, а мимо в две стороны иномарки проносятся с синими огнями на крышах, чуть по локтям не бьют.
С утра пошла молодая вдова насчёт сна к соседке, знающей женщине. Та ей говорит, плохой, мол, сон, упирайся, оставайся и мужа не выдавай. Обманут вас в области, попользуются и выкинут обоих.
Да как тут упираться? Упрёшься – небось с милицией придут. Делать нечего, поехали они в город.
А в городе был банкомат назначен заведовать партийной общественной приёмной. Положили ему порядочную зарплату, которую отдавали молодой вдове, и та до времени была довольна. А уж как были довольны посетители приёмной, об этом слава по всей России пошла.
Придёт посетитель в приёмную с проблемой какой или даже с бедой, а выходит с деньгами. Выслушает его банкомат, помигает лампами и выдаёт – тысячу, две, а кому и все сто, свеженькими пятёрочками.
Очередь к нему за месяц занимали, те, кто с областной пропиской, а неместные разве в окошко могли пролезть. Тут, конечно, и недоброжелатели подтянулись. Антикоррупционеры. Откуда, говорят, у вашей общественной приёмной столько денег? Не иначе, говорят, взятки берёте.
Прокуратура всполошилась, прислала мастеров, вроде как электричество чинить. Заодно поставили в кабинете видеокамеру, чтобы взятки снимала.
Взяток, нет, не дождались. Но увидали в свою камеру что похуже. Оказалось, банкомат деньги не всем выдавал, а через одного. Первый-то посетитель никаких денег не получает. Наоборот, заглатывает его банкомат с ботинками, косточки выплёвывает в корзину для бумаг и стеклянным животом светит. А второму, да – деньги даёт. Понятно – деньги ведь из ничего не родятся. Третьего посетителя опять съест. Четвёртого осчастливит.
Чётные, осчастливленные, домой идут и славу о народной приёмной разносят. А нечётные, конечно, молчат навеки.
Пришлось прокурорским приёмную закрыть от греха. Банкомат обесточили, в поле вывезли и на мелкие кусочки разнесли. А молодая вдова к родителям вернулась. Так бобылихою и живёт.
Змеюрик
Юрий Поляков
Много лет тому назад, ещё при Брежневе, работал в НИИ среднего машиностроения младший научный сотрудник Гелий Меделянский. Как и всякий советский мэнээс, он имел достаточно оплачиваемого трудового досуга, переходящего порой в безделье. Его коллеги тратили свободное рабочее время по-всякому: кто-то проводил межлабораторные коллоквиумы по новой повести братьев Срубацких, запрещённой и поэтому вышедшей лишь в журнале «Юный техник». Надо было найти и предъявить как можно больше явных и скрытых антисоветских намёков в тексте, воспевающем светлое коммунистическое будущее. Другие разучивали под гитару песенки барда Булана Ахашени про виноградные косточки, гусаров, старьевщиков и фонарщиков. Третьи учили китайский, хинди, иврит, эсперанто, даже древнегреческий, зная, что никогда им эти языки не понадобятся, или в крайнем случае овладевали английским, чтобы понять наконец, о чем поют «битлы». Четвёртые придирчиво штопали штормовки и вострили альпенштоки, готовясь к отпускному восхождению на непокорный шеститысячник, ибо лучше гор могут быть только горы. Пятые со служебного телефона выстраивали замысловатые схемы и цепочки обмена квартир. Конечно, кто-то работал и на среднее машиностроение, но не о них наш рассказ.
Забегая вперёд, скажем, что именно из пятых после 91-го вышли олигархи всех видов, родов и размеров. Участники коллоквиумов по Срубацким ломанулись в политику. А полиглоты эмигрировали во все концы света. Прочие маются без работы или до сих пор штопают штормовки, напевая знаменитые строки Булана Ахашени:
И вот однажды в универсаме на Домодедовской улице он стал свидетелем скандала, разразившегося из-за негодных куриных яиц. Возмущённый гражданин пытался вернуть их продавцу, брезгливо предъявляя скрюченный слизистый зародыш, обнаруженный под скорлупой и похожий на большеголовую ящерку. Меделянский только подивился наивности покупателя, который при советской власти всегда был неправ, что, собственно, и привело к свержению коммунистов в результате восстания озверевших потребителей. Подивившись, он занялся любимым делом: стал втихаря из нескольких пакетов полугнилой картошки собирать упаковку высококачественных корнеплодов для внутрисемейного поедания.
Тут надо заметить, что в литературном деле жизненные впечатления, как венерические инфекции, имеют скрытый, латентный период и лишь спустя некоторое время остро проявляют себя, заражая восторгом вдохновения весь творческий организм. Спустя месяц, делая влажную уборку квартиры, Гелий чуть не рухнул со стула, обнаружив в уме почти готовую сказку про маленького динозаврика, появившегося из яйца, отложенного в юрский период, и неведомо как попавшего в коробку с куриными яйцами. Вылупился он прямо в универсаме, страшно напугав продавцов, принявших его за новую разновидность продовольственных грызунов. Вызвали немедленно крысоморов из санэпидемстанции, и участь новорождённой рептилии была предрешена. Но тут на счастье в универсам в поисках мороженого заглянул семиклассник Юра Шмаков, он-то и нашёл окоченевшего динозаврика, спрятавшегося со страха под брикетами пломбира.
Мальчик взял странное существо с собой и отнёс домой. Но мама Лия Павловна, брошенная мужем и обиженная на весь мир, категорически возражала против любой живности в доме. Тогда Юра под большим секретом показал монстрика однокласснице Ленке Зайцевой, и разумная девочка посоветовала отнести зверушку в школу, в живой уголок. Так и сделали. По традиции каждому пришкольному животному давали имя, а поскольку юное пресмыкающееся больше походило на змейку, чем на ящерку (ножки были едва заметны), его назвали Змеюрик, в честь Юры, нашедшего странное существо. Кормили питомца мелким мотылём для аквариумных рыбок, и он стал быстро увеличиваться в размерах: отросли ножки, а на спине появились странные складки, озадачившие не только юных натуралистов, но и молодую учительницу биологии Олимпиаду Владимировну.
Забегая вперёд, скажем, что именно из пятых после 91-го вышли олигархи всех видов, родов и размеров. Участники коллоквиумов по Срубацким ломанулись в политику. А полиглоты эмигрировали во все концы света. Прочие маются без работы или до сих пор штопают штормовки, напевая знаменитые строки Булана Ахашени:
И только Гелий, выпускник МВТУ им. Баумана, ничего такого не делал. Он просто сидел у кульмана и тихо мечтал стать писателем. Сочинять Меделянский, собственно, ещё не пробовал, так как не было подходящего сюжета, а те, что приходили иногда в голову, оказывались при ближайшем рассмотрении далеко не новыми, уже использованными другими, более расторопными авторами. Зарабатывал он мало и состоял в полной крепостной зависимости от жены-стоматологини, без выходных дней сверлившей блатные зубы казённой бормашиной и вставлявшей левые пломбы из сэкономленных материалов. По её указанию Гелий, не оставляя, конечно, литературных мечтаний, готовил обед, мыл посуду, делал в квартире уборку, мелкий ремонт и даже ходил в магазины за покупками.
Раздавите гадину,
раздавите гадину,
раздавите гадину
в себе!
И вот однажды в универсаме на Домодедовской улице он стал свидетелем скандала, разразившегося из-за негодных куриных яиц. Возмущённый гражданин пытался вернуть их продавцу, брезгливо предъявляя скрюченный слизистый зародыш, обнаруженный под скорлупой и похожий на большеголовую ящерку. Меделянский только подивился наивности покупателя, который при советской власти всегда был неправ, что, собственно, и привело к свержению коммунистов в результате восстания озверевших потребителей. Подивившись, он занялся любимым делом: стал втихаря из нескольких пакетов полугнилой картошки собирать упаковку высококачественных корнеплодов для внутрисемейного поедания.
Тут надо заметить, что в литературном деле жизненные впечатления, как венерические инфекции, имеют скрытый, латентный период и лишь спустя некоторое время остро проявляют себя, заражая восторгом вдохновения весь творческий организм. Спустя месяц, делая влажную уборку квартиры, Гелий чуть не рухнул со стула, обнаружив в уме почти готовую сказку про маленького динозаврика, появившегося из яйца, отложенного в юрский период, и неведомо как попавшего в коробку с куриными яйцами. Вылупился он прямо в универсаме, страшно напугав продавцов, принявших его за новую разновидность продовольственных грызунов. Вызвали немедленно крысоморов из санэпидемстанции, и участь новорождённой рептилии была предрешена. Но тут на счастье в универсам в поисках мороженого заглянул семиклассник Юра Шмаков, он-то и нашёл окоченевшего динозаврика, спрятавшегося со страха под брикетами пломбира.
Мальчик взял странное существо с собой и отнёс домой. Но мама Лия Павловна, брошенная мужем и обиженная на весь мир, категорически возражала против любой живности в доме. Тогда Юра под большим секретом показал монстрика однокласснице Ленке Зайцевой, и разумная девочка посоветовала отнести зверушку в школу, в живой уголок. Так и сделали. По традиции каждому пришкольному животному давали имя, а поскольку юное пресмыкающееся больше походило на змейку, чем на ящерку (ножки были едва заметны), его назвали Змеюрик, в честь Юры, нашедшего странное существо. Кормили питомца мелким мотылём для аквариумных рыбок, и он стал быстро увеличиваться в размерах: отросли ножки, а на спине появились странные складки, озадачившие не только юных натуралистов, но и молодую учительницу биологии Олимпиаду Владимировну.