Страница:
Мировая история ХХ века не знает ни одной иной страны, которая, как Россия, испытала бы на себе тяжелейшие последствия величайшего социального разлома, на фоне которого все прочие исторические события покажутся будущему историку свободной России малозначительными.
Поскольку вместе с самодержавным строем в стране стали стремительно разрушаться духовные и нравственные законы, века до этого определявшие не только линию поведения подданного императоров, но часто и его место в системе симфонического управления государством. Характер общественной жизни и условия, сформировавшие её, на протяжении долгих лет питали и давали творческую подпитку национальной культуре, научной мысли и тому особому образу государственного правления, где верховное лицо было подлинным «отцом народов».
Православная монархия в России, по образу и подобию Византии, была тем государственным строем, что расширял критерии своих «земных» задач за пределы исключительно «земных» интересов народонаселения, видя в каждом подданном бессмертное существо, созданное по образу и подобию Божию, предназначенное для спасения и вечной жизни в Царстве Божием. В этом случае эффективность государственных задач измерялись не столько экономическими показателями и политическими свободами, но и тем, насколько государство помогало собственному народу спастись для жизни вечной. В этой теории православного правления и заключался тот идеал государственности, облегчающий церкви служение по спасению человеческих душ. Эта модель государственного устройства еще со времен Византии представляла собой симфоническое правление светской и церковной властей, вместе служащих единой идее различными средствами. В ней церковь боролась с внутренним злом в человеке, а государство защищало церковь и народ от разрушительного воздействия зла внешнего, персонифицированного противниками данной формы правления и исповедниками иных убеждений.
Высокое духовное предназначение к марту 1917 года было потеснено идеей «Великой России», предусматривавшей копирование опыта западных стран для создания экономически конкурентоспособного государства. В глазах приверженцев этой идеи она обладала несомненной привлекательностью за счет гипотетической возможности построения сильного государства, доминирующего среди стран мирового сообщества. Энергичные защитники её, начиная со времен П. А. Столыпина, не желали признавать очевидную многим истину, что бурное экономическое развитие страны по ряду причин неизбежно будет происходить в ущерб духовному развитию нации. Это не замедлило подтвердиться в ту пору, когда, приближаясь к пику материального благополучия общества накануне Великой войны 1914–1918 годов, Россия стала всё чаще обнаруживать явные признаки духовного упадка, проявившегося, и, прежде всего, в легкомысленном отношении правящих классов и дворянства к религиозному смыслу самодержавия, как к отжившей условности.
Навязчивая идея русской интеллигенции начала ХХ века стать неотъемлемой частью «цивилизованной» Европы, быть признанной ею и сподобиться её сомнительной похвалы постепенно подвели страну к последней черте духовного упадка. И даже насущный вопрос о единстве народа в период Великой войны и соборном преодолении военных трудностей уже во второй половине 1915 года утратил в народе своё значение. Либеральные политики поспешили объявить в прессе, что «народ устал». Впрочем, «…русского народа не стало, – утверждал профессор Иван Александрович Ильин. – Это бессвязные толпы, мятущиеся, ненавидящие друг друга, охваченные каким-то наваждением». «…Волевое невежество свергло безвольную интеллигенцию: трезвый хам сверг мечтательного барина, революционный невежда сбросил радикального теоретика…», – подводил печальные итоги февральской революции 1917 года Ильин. Часть подданных российского императора, еще недавно так жаждавшая перемен, неясно представляла себе, на что обрекала себя, поддавшись общей истерии сокрушения духовных устоев жизни, а власть в государстве тем временем воровато подобрали государственные преступники и международные проходимцы, волею судеб вынесенные мутным потоком русской революции на поверхность общероссийской жизни. Не с ними ли должен был примириться остальной народ, признав тем самым их право отныне бесконтрольно пользоваться узурпированной властью? «По делам их узнаете их», – гласит известная евангельская истина, и в значительной мере она предопределила отношение к установлению новой власти в октябре 1917 года нравственно здоровой части российского общества, чинов его флота и армии, не пожелавшей становиться безропотным материалом для готовившихся социальных экспериментов. Своевременное признание собственных заблуждений и общенациональная сплоченность, верность историческому пути и здравствующему ещё тогда монарху могли бы изменить ход истории, но вместо этого разгорелось пламя невиданной доселе общественной смуты. Бывший министр исповеданий Временного правительства профессор Антон Карташов признавался читателям спустя почти полвека: «Потеряв Русь национально-государственную, православную, по грехам нашим, по слепоте и небрежению, мы жестоко наказаны за наш пассивизм, за неорганизованность, за непредусмотрительность, за незащищенность»[19]. Ему вторил другой соотечественник, человек монархических взглядов, участник неудачного покушения в эмиграции на либерала П. Н. Милюкова, поручик Георгий Ишевский: «В мгновение ока была сметена монархия, сметены три века национальной чести России. К власти тянулись кровавые руки каторжан, уголовных преступников, воров, интернациональных авантюристов, будущих цареубийц. Каины совершили каиново дело: уничтожили церковь Христову, армию, семью, честь и понятие о Родине, заменив прекрасное слово “РОССИЯ” похабными буквами Р.С.Ф.С.Р.»[20].
Спустя всего десять лет после октябрьского переворота причину неожиданной лёгкости произошедшего объяснил соотечественникам в изгнании молодой ветеран Гражданской войны Иван Савин. «…Мы всю жизнь свою ныли. Смешно сказать: пережарит ли кухарка жаркое, падут ли 0,003 акции какого-либо банка, случайно купленные и полузабытые, суше, чем обычно, поздоровается Она, – мы неизменно ворчали: “Ну и жизнь! Вот, кто-нибудь перевернул бы её верх дном!” Теперь её перевернули. Кажется, надолго.…И только теперь… мы поняли, наконец, что “ну и жизнь!” – была настоящей жизнью… Революцию подготовили и сделали мы. Революцию подготовили и сделали кавалеры ордена Святой Анны третьей степени, мечтавшие о второй, студенты первого курса, завидовавшие третьекурсникам, и наоборот: штабс-капитаны до глубины души, оскорбленные тем, что Петр Петрович уже капитан… учителя математики, презиравшие математику и всем сердцем любившие что-нибудь другое, судебные следователи, страстно мечтавшие быть послезавтра прокурорами…»[21]
К этому можно добавить лишь обобщение профессора Ильина, рисующего социальную составляющую ниспровергателей самодержавного строя: «…Неустроившиеся семинаристы, недоучившиеся студенты, писаря, фельдшера, школьные учителя, фармацевты, приказчики, конторщики, почтальоны, “квалифицированные” рабочие и всевозможный “третий элемент” (пресловутые земские статистики из политических ссыльных). Из них-то и вербовался основной кадр коммунистов – всех этих “кожаных” комиссаров, револьверных комендантов и одержимых “товарищей”».
1.2. Политическое противостояние в российском обществе и возникновение основных социальных групп потенциальных эмигрантов
Поскольку вместе с самодержавным строем в стране стали стремительно разрушаться духовные и нравственные законы, века до этого определявшие не только линию поведения подданного императоров, но часто и его место в системе симфонического управления государством. Характер общественной жизни и условия, сформировавшие её, на протяжении долгих лет питали и давали творческую подпитку национальной культуре, научной мысли и тому особому образу государственного правления, где верховное лицо было подлинным «отцом народов».
Православная монархия в России, по образу и подобию Византии, была тем государственным строем, что расширял критерии своих «земных» задач за пределы исключительно «земных» интересов народонаселения, видя в каждом подданном бессмертное существо, созданное по образу и подобию Божию, предназначенное для спасения и вечной жизни в Царстве Божием. В этом случае эффективность государственных задач измерялись не столько экономическими показателями и политическими свободами, но и тем, насколько государство помогало собственному народу спастись для жизни вечной. В этой теории православного правления и заключался тот идеал государственности, облегчающий церкви служение по спасению человеческих душ. Эта модель государственного устройства еще со времен Византии представляла собой симфоническое правление светской и церковной властей, вместе служащих единой идее различными средствами. В ней церковь боролась с внутренним злом в человеке, а государство защищало церковь и народ от разрушительного воздействия зла внешнего, персонифицированного противниками данной формы правления и исповедниками иных убеждений.
Высокое духовное предназначение к марту 1917 года было потеснено идеей «Великой России», предусматривавшей копирование опыта западных стран для создания экономически конкурентоспособного государства. В глазах приверженцев этой идеи она обладала несомненной привлекательностью за счет гипотетической возможности построения сильного государства, доминирующего среди стран мирового сообщества. Энергичные защитники её, начиная со времен П. А. Столыпина, не желали признавать очевидную многим истину, что бурное экономическое развитие страны по ряду причин неизбежно будет происходить в ущерб духовному развитию нации. Это не замедлило подтвердиться в ту пору, когда, приближаясь к пику материального благополучия общества накануне Великой войны 1914–1918 годов, Россия стала всё чаще обнаруживать явные признаки духовного упадка, проявившегося, и, прежде всего, в легкомысленном отношении правящих классов и дворянства к религиозному смыслу самодержавия, как к отжившей условности.
Навязчивая идея русской интеллигенции начала ХХ века стать неотъемлемой частью «цивилизованной» Европы, быть признанной ею и сподобиться её сомнительной похвалы постепенно подвели страну к последней черте духовного упадка. И даже насущный вопрос о единстве народа в период Великой войны и соборном преодолении военных трудностей уже во второй половине 1915 года утратил в народе своё значение. Либеральные политики поспешили объявить в прессе, что «народ устал». Впрочем, «…русского народа не стало, – утверждал профессор Иван Александрович Ильин. – Это бессвязные толпы, мятущиеся, ненавидящие друг друга, охваченные каким-то наваждением». «…Волевое невежество свергло безвольную интеллигенцию: трезвый хам сверг мечтательного барина, революционный невежда сбросил радикального теоретика…», – подводил печальные итоги февральской революции 1917 года Ильин. Часть подданных российского императора, еще недавно так жаждавшая перемен, неясно представляла себе, на что обрекала себя, поддавшись общей истерии сокрушения духовных устоев жизни, а власть в государстве тем временем воровато подобрали государственные преступники и международные проходимцы, волею судеб вынесенные мутным потоком русской революции на поверхность общероссийской жизни. Не с ними ли должен был примириться остальной народ, признав тем самым их право отныне бесконтрольно пользоваться узурпированной властью? «По делам их узнаете их», – гласит известная евангельская истина, и в значительной мере она предопределила отношение к установлению новой власти в октябре 1917 года нравственно здоровой части российского общества, чинов его флота и армии, не пожелавшей становиться безропотным материалом для готовившихся социальных экспериментов. Своевременное признание собственных заблуждений и общенациональная сплоченность, верность историческому пути и здравствующему ещё тогда монарху могли бы изменить ход истории, но вместо этого разгорелось пламя невиданной доселе общественной смуты. Бывший министр исповеданий Временного правительства профессор Антон Карташов признавался читателям спустя почти полвека: «Потеряв Русь национально-государственную, православную, по грехам нашим, по слепоте и небрежению, мы жестоко наказаны за наш пассивизм, за неорганизованность, за непредусмотрительность, за незащищенность»[19]. Ему вторил другой соотечественник, человек монархических взглядов, участник неудачного покушения в эмиграции на либерала П. Н. Милюкова, поручик Георгий Ишевский: «В мгновение ока была сметена монархия, сметены три века национальной чести России. К власти тянулись кровавые руки каторжан, уголовных преступников, воров, интернациональных авантюристов, будущих цареубийц. Каины совершили каиново дело: уничтожили церковь Христову, армию, семью, честь и понятие о Родине, заменив прекрасное слово “РОССИЯ” похабными буквами Р.С.Ф.С.Р.»[20].
Спустя всего десять лет после октябрьского переворота причину неожиданной лёгкости произошедшего объяснил соотечественникам в изгнании молодой ветеран Гражданской войны Иван Савин. «…Мы всю жизнь свою ныли. Смешно сказать: пережарит ли кухарка жаркое, падут ли 0,003 акции какого-либо банка, случайно купленные и полузабытые, суше, чем обычно, поздоровается Она, – мы неизменно ворчали: “Ну и жизнь! Вот, кто-нибудь перевернул бы её верх дном!” Теперь её перевернули. Кажется, надолго.…И только теперь… мы поняли, наконец, что “ну и жизнь!” – была настоящей жизнью… Революцию подготовили и сделали мы. Революцию подготовили и сделали кавалеры ордена Святой Анны третьей степени, мечтавшие о второй, студенты первого курса, завидовавшие третьекурсникам, и наоборот: штабс-капитаны до глубины души, оскорбленные тем, что Петр Петрович уже капитан… учителя математики, презиравшие математику и всем сердцем любившие что-нибудь другое, судебные следователи, страстно мечтавшие быть послезавтра прокурорами…»[21]
К этому можно добавить лишь обобщение профессора Ильина, рисующего социальную составляющую ниспровергателей самодержавного строя: «…Неустроившиеся семинаристы, недоучившиеся студенты, писаря, фельдшера, школьные учителя, фармацевты, приказчики, конторщики, почтальоны, “квалифицированные” рабочие и всевозможный “третий элемент” (пресловутые земские статистики из политических ссыльных). Из них-то и вербовался основной кадр коммунистов – всех этих “кожаных” комиссаров, револьверных комендантов и одержимых “товарищей”».
1.2. Политическое противостояние в российском обществе и возникновение основных социальных групп потенциальных эмигрантов
В мартовские дни 1917 года часть русских крестьян, вдохновляемых либеральной интеллигенцией на сокрушение устоев, в предчувствии грядущего общероссийского хаоса учинила в разных губерниях такие бунты, «бессмысленные и беспощадные», против законных землевладельцев-помещиков, что по степени жестокости многие из них превзошли все иные, случавшиеся в России доселе. Дух «пугачёвщины» снова носился над пылающими усадьбами России 1917 года. Не отставали от крестьянства и «просвещенные» классы. Представители русской интеллигенции, сея в обществе семена недоверия и враждебности к самодержавию, армии и флоту, его естественным защитникам и охранителям, пускались во все тяжкие, где устно, где печатно, натравливая солдат и матросов на офицеров, генералов и адмиралов в армии и на флоте. Впрочем, и иные генералы из числа разночинцев, быстро перестроившись в «друзей народа», спешили делать громкие заявления: «…ведите русскую жизнь к правде и свету под знаменем свободы (от чего свободы? – Примеч. авт.)! Но дайте и нам реальную возможность за эту свободу вести войска в бой под нашими старыми боевыми знаменами, с которых – не бойтесь – стерто имя Самодержца, стерто прочно и в сердцах наших. Его больше нет (доклад делался за год до расстрела царской семьи 16 июля 1917 года. – Примеч. авт.), но есть Родина»[22]. Некоторые генералы, принадлежавшие к высшей военной среде, повели себя недостойно.
Русский публицист утверждал: «Одни еще до 2 марта (генерал Лукомский) сочиняли манифесты об отречении, другие (генерал-адъютант Алексеев) подсказывали ответы соратникам об отречении, а третьи (генерал Рузский) прямо употребили насилие… Старшие военачальники (генерал Брусилов) стали срывать с себя царские вензеля и топтать их ногами на глазах и в угоду черни; стали разъезжать (генерал Гутор) по фронту в грузовиках в обнимку с обозниками; стали пожимать руки солдатам-комитетчикам и перестали подавать руку офицерам»[23].
Часть интеллигенции и профессура не отставала от либеральных военных. Именно ей был преподан разлагающий пример бесцеремонного отношения к национальным духовным святыням, оправдывавшим разрушение известным утверждением героя Достоевского о том, что «теперь все позволено».
«Отмена» самодержавия нашла неожиданную поддержку в среде православных иерархов. Словно бы стремясь превзойти образовавшееся в России Временное правительство по части политических нововведений, 5 марта 1917 года. Синод распорядился, чтобы во всех церквях Петроградской епархии многолетие Царствующему Дому «отныне не провозглашалось». А всего за несколько дней до выпуска первого обращения – 6 марта 1917 года Митрополит одной из главных кафедр страны – Киевской – Владимир (Богоявленский) поспешил направить от своего имени по всем епархиям телеграммы с распоряжением о том, что «моления следует возносить за Богохранимую Державу Российскую и Благоверное Временное правительство Ея».
В церковных богослужебных книгах определениями Синода от 7 и 18 марта 1917 года предписывалось упразднение молитв о царской власти, и таким образом Дом Романовых в сознании молящегося как бы «утрачивал» свои сакральные права. Это свидетельствует лишь о том, что и вторая составляющая симфонического правления в России поразительно скоро утратила монархические черты, перейдя на положение «республиканского» института.
А через год с небольшим в Петрограде прошли первые публичные лекции консультанта наркома юстиции Щпицберга. Из них потрясенная аудитория узнала, что правительством уже готовятся декреты о запрещении церковного причастия, как «колдовского акта»[24]. Лектор озвучил планы об изъятии священных сосудов и готовящемся закрытии церквей, прямо объявляя духовенство «контрреволюционным». У всякого слушавшего Шпицберга не возникало сомнений в неизбежности готовящихся крупных гонений на церковь, ибо докладчика уже ни раз привлекали в качестве «специалиста по церковным вопросам» перед очередным антицерковным мероприятием.
Слушавшие и посещавшие лекции не протестовали: столь невероятным казались им «химерические замыслы» большевиков на второй год их правления. Хотя еще в самом начале большевистской эры общей реакцией населения на произвол властей был поток «писем протеста», манифестации, забастовки на производстве и даже стихийное повстанческое движение в сельских местностях. В дальнейшем социальный протест принял радикальную форму в виде создания армии на добровольческих принципах, призванной восстановить в государстве порядок вещей. Можно с некоторой долей уверенности утверждать, что на всём протяжении Гражданской войны участниками антибольшевистской борьбы двигала скорее «идея высшего подвига», выражавшаяся в изгнании ложных социальных учений из пределов страны и проведения Учредительного собрания для определения дальнейшего исторического пути развития страны.
Великобритания и Франция – союзники бывшей императорской армии и её условных правопреемников – армий Белого лагеря делали все, чтобы не оказывать военную и финансовую помощь в объемах, которые бы позволили им победить своего противника. Возрождение былой экономической мощи России в случае победы военных над международными авантюристами, захватившими валявшуюся под ногами власть, пугало Запад, не желавший помочь будущему конкуренту в лице России, случись ей преодолеть тяготы смутного времени, а тем более восстановить монархический строй правления, ведущий к возрождению её былой мощи. Впрочем, до восстановления монархии и в случае победы над большевиками, было не так близко, ибо борцам с большевизмом не хватало единомыслия в собственных рядах. Вопросы будущего России, формы правления и даже текущие задачи стратегии и тактики неизбежно превращали соратников по борьбе с III Интернационалом в непримиримых оппонентов. Утраченное в партийных спорах и взаимных противодействиях драгоценное время в своё время привело Белую армию на Юге, да и во многих других частях страны к ситуациям, когда никакие, даже самые хорошо обученные, воинские части не могли справиться с непомерной задачей противостояния многократно превосходившему их в численности противнику. Пятимиллионная армия командарма Фрунзе не возникла в одночасье, а явилась плодом планомерной работы столь различных по убеждениям и политическим целям людей, умело сплоченных враждебной национальной России силой, понимавшей, что разногласия в частностях несущественны перед лицом основной цели.
Сказалось и системное финансирование военного проекта большевиков – ведь даже для содержания малочисленного вооруженного отряда, не говоря уже о регулярной армии, требуется хорошо налаженный приток средств. Разрушив государственное финансирование прежней армии, большевики получили щедрое финансирование первых отрядов Красной гвардии из иностранных источников, позволивших создать основу регулярной армии[25] и удерживать власть до той поры, пока с 1918 года их правительством не стали проводиться плановые мобилизации в стремительно растущие региональные армии для борьбы с белыми.
Свержение власти Временного правительства не означало одномоментной капитуляции всех государственных институтов и всенародной поддержки идей разрушения пусть и убогой республиканской государственности во имя мифического «счастья народов». В рядах сопротивления большевизму, без различия идеологий, часто оказались самые разные люди – опытные фронтовики и представители «военной молодежи», стремившиеся удержать Россию от окончательного впадения в хаос, когда многовековые национальные ценности и святыни оказывались «отмененными», а духовные ориентиры смещенными. Эта часть пассионарной военной молодежи – будущее интеллектуальное ядро эмиграции – составилась из выпускников императорских военных учебных заведений. Волна репрессий распространилась на них с первых дней падения самодержавия, когда большевики пытались придать чинимому ими разгрому форму независимого общественного протеста, выражаемого несогласными с этими рассадниками политической «реакции». Свою деструктивную деятельность по развалу системы военного образования Временное правительство прикрывало необходимостью борьбы с «реакционностью военных», противостоящих повсеместному утверждению идеалов «свободы, равенства и братства», а большевики постарались её уничтожить, как оплот вооруженного сопротивления. Простая и незатейливая пропаганда последовательно, в феврале и в октябре 1917 года, возымела на общество своё действие. Эйфория обретенной свободы от общественных и личных обязательств по отношению к царствующему дому Романовых, общественным институтам империи в сознании народа была многократно усилена пропагандой «справедливости мировых социальных учений», к носителям которых причисляли себя большевики. Именно под лозунгами марксизма на расправу с «осколками старого мира» привлекались «широкие народные массы». В те дни, невзирая на неравные силы, военная молодежь достойно постояла за себя, оказав сопротивление «наэлектризованной» провокаторами толпе и беснующейся городской черни. В Москве и в Петрограде юнкера не сдавали стен своих учебных заведений в течение нескольких дней. Сценарий нападений на училища применялся один и тот же. Демагогические выкрики уличных агитаторов привлекали и собирали толпу, и затем вели её к воротам училищ, вдохновляя на прорыв внутрь зданий. Оказавшись там и пользуясь неготовностью юнкеров и кадет без колебаний стрелять по безоружным людям, толпа начинала грабеж имущества и убийства сопротивлявшихся офицеров или учащихся.
Во время осады и беспорядков, бушевавших в 1917 году в стенах училищных зданий, их начальство пыталось связаться со своим руководством, выяснить полномочия и получить распоряжения. Но по какой-то странной закономерности генералы либо отсутствовали на местах, либо отмалчивались, предоставляя директорам корпусов и начальникам юнкерских училищ действовать на своё усмотрение. Как вести себя, когда в учебном корпусе беснуется толпа, знали, увы, немногие… Случалось, что если кого из высших начальников и заставали звонком врасплох, то последние старались отделаться туманными фразами или ни к чему не обязывающими советами. На призывы отдельных офицеров-воспитателей и юнкеров старших классов к своим убеленным сединами генералам выйти на улицы и защитить порядок в городе последние лишь отмалчивались. Стремление усмирить бунт черни, по утверждениям современников, оказалось особо сильным у всего старшего курса Константиновского артиллерийского училища, однако приказом начальника им было запрещено покидать пределы здания. Организованного сопротивления юных артиллеристов в те дни просто не получилось. Одно за другим военные училища слали бумаги в местный Военно-Революционный комитет, в которых объявляли о своей сдаче на милость победителей; некоторые юнкера разбегались, часто оставляя военную форму и стараясь на выходе из стен училища, придать себе наиболее «гражданский вид». Центром общегородского сопротивления Военно-Революционному комитету большевиков в Москве в ноябрьские дни 1917 года стал дом Александровского военного училища на Арбате. Именно в его стенах были сформированы первые отряды добровольцев, состоявшие из офицеров и юнкеров, солдат-ударников, студентов, гимназистов и реалистов старших классов, пришедших туда, чтобы постоять за державу. Тогда же самый многочисленный из отрядов и получил название Белой гвардии. Участие в боях против вооруженных отрядов Военно-Революционного комитета приняли в том числе юнкера и офицеры Алексеевского военного училища, 2-й школы прапорщиков и кадеты старших классов трех корпусов, чьи здания располагались в Лефортово. Полковник Лейб-гвардии Волынского полка Леонид Николаевич Трескин отдал приказ юнкерам занять и держать оборону в Лефортово, в здании Алексеевского военного училища, не допуская туда бандитов и распаленную жаждой легкой поживы толпу. И лишь достоверно узнав о том, что противник подтягивает артиллерию, чтобы бить по зданию училища прямой наводкой, полковник Трескин отдал приказ юнкерам сложить оружие.
Но в целом московское сопротивление большевикам не угасало: начавшись в центре, оно постепенно охватывало всё новые районы города. Шла стрельба на Спиридоновке и на соседней с ней Малой Бронной, в близлежащем Гранатном переулке. Две силы противостояли друг другу: вооруженные рабочие с заводов Пресни и юнкера московских училищ. Прицельным огнём с крыш рабочие постепенно вытеснили юнкеров с этих улиц, не вполне удобных для долговременной обороны, на открытое пространство площади, к Никитским воротам. Затем перестрелка возобновилась возле здания кинотеатра «Унион», на пересечении Малой Никитской улицы и бульвара.
Примерно в это же время шёл бой и возле другого белого бастиона, находившегося неподалёку от Волхонки – казарм Александровского военного училища. Несколько лет тому назад московская вечерняя газета рассказала о случайно обнаруженном в здании тайнике, где с октября 1917 года оставались спрятанными некоторые личные вещи и оружие юнкеров. Звуки перестрелки доносились с Остоженки, Пречистенки и из Хамовников. Обыватели испуганно жались к стенам зданий. Городские улицы быстро обезлюдели, и жизнь города приостановилась.
После многочасовых, упорных боёв красногвардейцами был занят Брянский (Белорусский ныне) вокзал. Переправившись у Зарядья, они просочились в притихшее Замоскворечье. Положение дел изменила перешедшая к большевикам 1-я запасная артиллерийская бригада, предоставившая им для обстрела засевших на Тверской улице юнкеров свои орудия. В те дни удача лишь ненадолго улыбнулась оборонявшимся белогвардейцам, когда вечером 30 октября 1917 года был отбит Брянский вокзал. На него утром следующего дня прибыл с фронта «батальон смерти», присоединившийся к Белой гвардии и вместе с ней поведший успешное наступление на красногвардейцев, укрепившихся на всем протяжении Тверского бульвара. Красные дрогнули, откатываясь на Страстную площадь; небольшая часть их в это время отбивалась от атак белогвардейцев у стен Зачатьевского монастыря на Остоженке.
Еще спустя сутки юнкеров вытеснили с Пресни. Красногвардейцами оказались заняты Провиантские склады. Постепенно они вернули себе господствующее положение на Страстной (ныне Пушкинской) площади и даже перешли в контратаку. Алексеевское военное училище было окружено красными и неиствовавшей толпой, призывавшей к убийству всех засевших там юнкеров. Солдаты-дезертиры Двинского полка приступом взяли Малый театр; люмпены и городская чернь, подоспевшая из Сокольников, захватила почтамт. Артиллерийским огнем юнкеров вынудили отойти со Страстной площади, в то время как рабочие завода Михельсона перешли Москворецкий мост и закрепились на Москворецкой улице. В импровизированный штаб Белой гвардии пришло известие о том, что в Крутицких казармах сложили оружие юнкера. Затем прибежавшие юнкера сообщили, что видели белый флаг, выброшенный из окна Алексеевского училища. Борьба стихала, но не заканчивалась, и одной из причин все еще продолжающегося сопротивления стала изоляция юнкеров, окруженных в Кремле, не пожелавших сложить оружие и не ведавших о почти повсеместной победе красной гвардии. Ввиду нарастающего численного превосходства восставших бои в городе стали затихать. Часть белых защитников Москвы, сдавшихся под честное слово ВРК, была расстреляна на территории воинских казарм в Лефортово.
11 ноября 1917 года Священный собор Православной российской церкви отозвался полным скорби и гнева посланием к народу: «…В течение ряда дней русские пушки обстреливали величайшую святыню России – наш Кремль с древними его соборами, хранящими святые чудотворные иконы, мощи св. угодников и древности российские. Пушечным снарядом пробита кровля дома Богородицы, нашего Успенского Собора, поврежден образ Св. Николая, сохранившийся на Никольских воротах и во время 1812 года, произведено разрушение в Чудовом монастыре, хранящем мощи Св. Митрополита Алексия. С ужасом взирает православный народ на совершившееся, с гневом и отвращением будут клеймить это злое дело потомки наши. …Но чьими же руками совершено это ужасное деяние? Увы! Нашего русского воинства, того воинства, которое мы молитвенно чтим именованием христолюбивого, которое еще недавно являло подвиги храбрости, смирения, благочестия. …Вместо обещанного лжеучителями нового общественного строения – кровавая распря строителей, всего мира и братства народов – смешение языков и ожесточенная ненависть братьев. Люди, забывшие Бога, как голодные волки бросаются друг на друга. Происходит всеобщее затмение совести и разума. …Давно уже… сердце народное отравляется учениями, ниспровергающими веру в Бога, насаждающими зависть, алчность, хищение чужого. На этой почве обещают они создание всеобщего счастья на земле… Но не может никакое земное царство держаться на безбожии: оно гибнет от внутренней распри и партийных раздоров. Посему и рушится Держава Российская от этого беснующегося безбожия. На наших глазах совершается праведный суд Божий над народом, утратившим святыню… Вместе с кремлевскими храмами начинает рушиться все мирское строение Державы Российской»[26].
Русский публицист утверждал: «Одни еще до 2 марта (генерал Лукомский) сочиняли манифесты об отречении, другие (генерал-адъютант Алексеев) подсказывали ответы соратникам об отречении, а третьи (генерал Рузский) прямо употребили насилие… Старшие военачальники (генерал Брусилов) стали срывать с себя царские вензеля и топтать их ногами на глазах и в угоду черни; стали разъезжать (генерал Гутор) по фронту в грузовиках в обнимку с обозниками; стали пожимать руки солдатам-комитетчикам и перестали подавать руку офицерам»[23].
Часть интеллигенции и профессура не отставала от либеральных военных. Именно ей был преподан разлагающий пример бесцеремонного отношения к национальным духовным святыням, оправдывавшим разрушение известным утверждением героя Достоевского о том, что «теперь все позволено».
«Отмена» самодержавия нашла неожиданную поддержку в среде православных иерархов. Словно бы стремясь превзойти образовавшееся в России Временное правительство по части политических нововведений, 5 марта 1917 года. Синод распорядился, чтобы во всех церквях Петроградской епархии многолетие Царствующему Дому «отныне не провозглашалось». А всего за несколько дней до выпуска первого обращения – 6 марта 1917 года Митрополит одной из главных кафедр страны – Киевской – Владимир (Богоявленский) поспешил направить от своего имени по всем епархиям телеграммы с распоряжением о том, что «моления следует возносить за Богохранимую Державу Российскую и Благоверное Временное правительство Ея».
В церковных богослужебных книгах определениями Синода от 7 и 18 марта 1917 года предписывалось упразднение молитв о царской власти, и таким образом Дом Романовых в сознании молящегося как бы «утрачивал» свои сакральные права. Это свидетельствует лишь о том, что и вторая составляющая симфонического правления в России поразительно скоро утратила монархические черты, перейдя на положение «республиканского» института.
А через год с небольшим в Петрограде прошли первые публичные лекции консультанта наркома юстиции Щпицберга. Из них потрясенная аудитория узнала, что правительством уже готовятся декреты о запрещении церковного причастия, как «колдовского акта»[24]. Лектор озвучил планы об изъятии священных сосудов и готовящемся закрытии церквей, прямо объявляя духовенство «контрреволюционным». У всякого слушавшего Шпицберга не возникало сомнений в неизбежности готовящихся крупных гонений на церковь, ибо докладчика уже ни раз привлекали в качестве «специалиста по церковным вопросам» перед очередным антицерковным мероприятием.
Слушавшие и посещавшие лекции не протестовали: столь невероятным казались им «химерические замыслы» большевиков на второй год их правления. Хотя еще в самом начале большевистской эры общей реакцией населения на произвол властей был поток «писем протеста», манифестации, забастовки на производстве и даже стихийное повстанческое движение в сельских местностях. В дальнейшем социальный протест принял радикальную форму в виде создания армии на добровольческих принципах, призванной восстановить в государстве порядок вещей. Можно с некоторой долей уверенности утверждать, что на всём протяжении Гражданской войны участниками антибольшевистской борьбы двигала скорее «идея высшего подвига», выражавшаяся в изгнании ложных социальных учений из пределов страны и проведения Учредительного собрания для определения дальнейшего исторического пути развития страны.
Великобритания и Франция – союзники бывшей императорской армии и её условных правопреемников – армий Белого лагеря делали все, чтобы не оказывать военную и финансовую помощь в объемах, которые бы позволили им победить своего противника. Возрождение былой экономической мощи России в случае победы военных над международными авантюристами, захватившими валявшуюся под ногами власть, пугало Запад, не желавший помочь будущему конкуренту в лице России, случись ей преодолеть тяготы смутного времени, а тем более восстановить монархический строй правления, ведущий к возрождению её былой мощи. Впрочем, до восстановления монархии и в случае победы над большевиками, было не так близко, ибо борцам с большевизмом не хватало единомыслия в собственных рядах. Вопросы будущего России, формы правления и даже текущие задачи стратегии и тактики неизбежно превращали соратников по борьбе с III Интернационалом в непримиримых оппонентов. Утраченное в партийных спорах и взаимных противодействиях драгоценное время в своё время привело Белую армию на Юге, да и во многих других частях страны к ситуациям, когда никакие, даже самые хорошо обученные, воинские части не могли справиться с непомерной задачей противостояния многократно превосходившему их в численности противнику. Пятимиллионная армия командарма Фрунзе не возникла в одночасье, а явилась плодом планомерной работы столь различных по убеждениям и политическим целям людей, умело сплоченных враждебной национальной России силой, понимавшей, что разногласия в частностях несущественны перед лицом основной цели.
Сказалось и системное финансирование военного проекта большевиков – ведь даже для содержания малочисленного вооруженного отряда, не говоря уже о регулярной армии, требуется хорошо налаженный приток средств. Разрушив государственное финансирование прежней армии, большевики получили щедрое финансирование первых отрядов Красной гвардии из иностранных источников, позволивших создать основу регулярной армии[25] и удерживать власть до той поры, пока с 1918 года их правительством не стали проводиться плановые мобилизации в стремительно растущие региональные армии для борьбы с белыми.
Свержение власти Временного правительства не означало одномоментной капитуляции всех государственных институтов и всенародной поддержки идей разрушения пусть и убогой республиканской государственности во имя мифического «счастья народов». В рядах сопротивления большевизму, без различия идеологий, часто оказались самые разные люди – опытные фронтовики и представители «военной молодежи», стремившиеся удержать Россию от окончательного впадения в хаос, когда многовековые национальные ценности и святыни оказывались «отмененными», а духовные ориентиры смещенными. Эта часть пассионарной военной молодежи – будущее интеллектуальное ядро эмиграции – составилась из выпускников императорских военных учебных заведений. Волна репрессий распространилась на них с первых дней падения самодержавия, когда большевики пытались придать чинимому ими разгрому форму независимого общественного протеста, выражаемого несогласными с этими рассадниками политической «реакции». Свою деструктивную деятельность по развалу системы военного образования Временное правительство прикрывало необходимостью борьбы с «реакционностью военных», противостоящих повсеместному утверждению идеалов «свободы, равенства и братства», а большевики постарались её уничтожить, как оплот вооруженного сопротивления. Простая и незатейливая пропаганда последовательно, в феврале и в октябре 1917 года, возымела на общество своё действие. Эйфория обретенной свободы от общественных и личных обязательств по отношению к царствующему дому Романовых, общественным институтам империи в сознании народа была многократно усилена пропагандой «справедливости мировых социальных учений», к носителям которых причисляли себя большевики. Именно под лозунгами марксизма на расправу с «осколками старого мира» привлекались «широкие народные массы». В те дни, невзирая на неравные силы, военная молодежь достойно постояла за себя, оказав сопротивление «наэлектризованной» провокаторами толпе и беснующейся городской черни. В Москве и в Петрограде юнкера не сдавали стен своих учебных заведений в течение нескольких дней. Сценарий нападений на училища применялся один и тот же. Демагогические выкрики уличных агитаторов привлекали и собирали толпу, и затем вели её к воротам училищ, вдохновляя на прорыв внутрь зданий. Оказавшись там и пользуясь неготовностью юнкеров и кадет без колебаний стрелять по безоружным людям, толпа начинала грабеж имущества и убийства сопротивлявшихся офицеров или учащихся.
Во время осады и беспорядков, бушевавших в 1917 году в стенах училищных зданий, их начальство пыталось связаться со своим руководством, выяснить полномочия и получить распоряжения. Но по какой-то странной закономерности генералы либо отсутствовали на местах, либо отмалчивались, предоставляя директорам корпусов и начальникам юнкерских училищ действовать на своё усмотрение. Как вести себя, когда в учебном корпусе беснуется толпа, знали, увы, немногие… Случалось, что если кого из высших начальников и заставали звонком врасплох, то последние старались отделаться туманными фразами или ни к чему не обязывающими советами. На призывы отдельных офицеров-воспитателей и юнкеров старших классов к своим убеленным сединами генералам выйти на улицы и защитить порядок в городе последние лишь отмалчивались. Стремление усмирить бунт черни, по утверждениям современников, оказалось особо сильным у всего старшего курса Константиновского артиллерийского училища, однако приказом начальника им было запрещено покидать пределы здания. Организованного сопротивления юных артиллеристов в те дни просто не получилось. Одно за другим военные училища слали бумаги в местный Военно-Революционный комитет, в которых объявляли о своей сдаче на милость победителей; некоторые юнкера разбегались, часто оставляя военную форму и стараясь на выходе из стен училища, придать себе наиболее «гражданский вид». Центром общегородского сопротивления Военно-Революционному комитету большевиков в Москве в ноябрьские дни 1917 года стал дом Александровского военного училища на Арбате. Именно в его стенах были сформированы первые отряды добровольцев, состоявшие из офицеров и юнкеров, солдат-ударников, студентов, гимназистов и реалистов старших классов, пришедших туда, чтобы постоять за державу. Тогда же самый многочисленный из отрядов и получил название Белой гвардии. Участие в боях против вооруженных отрядов Военно-Революционного комитета приняли в том числе юнкера и офицеры Алексеевского военного училища, 2-й школы прапорщиков и кадеты старших классов трех корпусов, чьи здания располагались в Лефортово. Полковник Лейб-гвардии Волынского полка Леонид Николаевич Трескин отдал приказ юнкерам занять и держать оборону в Лефортово, в здании Алексеевского военного училища, не допуская туда бандитов и распаленную жаждой легкой поживы толпу. И лишь достоверно узнав о том, что противник подтягивает артиллерию, чтобы бить по зданию училища прямой наводкой, полковник Трескин отдал приказ юнкерам сложить оружие.
Но в целом московское сопротивление большевикам не угасало: начавшись в центре, оно постепенно охватывало всё новые районы города. Шла стрельба на Спиридоновке и на соседней с ней Малой Бронной, в близлежащем Гранатном переулке. Две силы противостояли друг другу: вооруженные рабочие с заводов Пресни и юнкера московских училищ. Прицельным огнём с крыш рабочие постепенно вытеснили юнкеров с этих улиц, не вполне удобных для долговременной обороны, на открытое пространство площади, к Никитским воротам. Затем перестрелка возобновилась возле здания кинотеатра «Унион», на пересечении Малой Никитской улицы и бульвара.
Примерно в это же время шёл бой и возле другого белого бастиона, находившегося неподалёку от Волхонки – казарм Александровского военного училища. Несколько лет тому назад московская вечерняя газета рассказала о случайно обнаруженном в здании тайнике, где с октября 1917 года оставались спрятанными некоторые личные вещи и оружие юнкеров. Звуки перестрелки доносились с Остоженки, Пречистенки и из Хамовников. Обыватели испуганно жались к стенам зданий. Городские улицы быстро обезлюдели, и жизнь города приостановилась.
После многочасовых, упорных боёв красногвардейцами был занят Брянский (Белорусский ныне) вокзал. Переправившись у Зарядья, они просочились в притихшее Замоскворечье. Положение дел изменила перешедшая к большевикам 1-я запасная артиллерийская бригада, предоставившая им для обстрела засевших на Тверской улице юнкеров свои орудия. В те дни удача лишь ненадолго улыбнулась оборонявшимся белогвардейцам, когда вечером 30 октября 1917 года был отбит Брянский вокзал. На него утром следующего дня прибыл с фронта «батальон смерти», присоединившийся к Белой гвардии и вместе с ней поведший успешное наступление на красногвардейцев, укрепившихся на всем протяжении Тверского бульвара. Красные дрогнули, откатываясь на Страстную площадь; небольшая часть их в это время отбивалась от атак белогвардейцев у стен Зачатьевского монастыря на Остоженке.
Еще спустя сутки юнкеров вытеснили с Пресни. Красногвардейцами оказались заняты Провиантские склады. Постепенно они вернули себе господствующее положение на Страстной (ныне Пушкинской) площади и даже перешли в контратаку. Алексеевское военное училище было окружено красными и неиствовавшей толпой, призывавшей к убийству всех засевших там юнкеров. Солдаты-дезертиры Двинского полка приступом взяли Малый театр; люмпены и городская чернь, подоспевшая из Сокольников, захватила почтамт. Артиллерийским огнем юнкеров вынудили отойти со Страстной площади, в то время как рабочие завода Михельсона перешли Москворецкий мост и закрепились на Москворецкой улице. В импровизированный штаб Белой гвардии пришло известие о том, что в Крутицких казармах сложили оружие юнкера. Затем прибежавшие юнкера сообщили, что видели белый флаг, выброшенный из окна Алексеевского училища. Борьба стихала, но не заканчивалась, и одной из причин все еще продолжающегося сопротивления стала изоляция юнкеров, окруженных в Кремле, не пожелавших сложить оружие и не ведавших о почти повсеместной победе красной гвардии. Ввиду нарастающего численного превосходства восставших бои в городе стали затихать. Часть белых защитников Москвы, сдавшихся под честное слово ВРК, была расстреляна на территории воинских казарм в Лефортово.
11 ноября 1917 года Священный собор Православной российской церкви отозвался полным скорби и гнева посланием к народу: «…В течение ряда дней русские пушки обстреливали величайшую святыню России – наш Кремль с древними его соборами, хранящими святые чудотворные иконы, мощи св. угодников и древности российские. Пушечным снарядом пробита кровля дома Богородицы, нашего Успенского Собора, поврежден образ Св. Николая, сохранившийся на Никольских воротах и во время 1812 года, произведено разрушение в Чудовом монастыре, хранящем мощи Св. Митрополита Алексия. С ужасом взирает православный народ на совершившееся, с гневом и отвращением будут клеймить это злое дело потомки наши. …Но чьими же руками совершено это ужасное деяние? Увы! Нашего русского воинства, того воинства, которое мы молитвенно чтим именованием христолюбивого, которое еще недавно являло подвиги храбрости, смирения, благочестия. …Вместо обещанного лжеучителями нового общественного строения – кровавая распря строителей, всего мира и братства народов – смешение языков и ожесточенная ненависть братьев. Люди, забывшие Бога, как голодные волки бросаются друг на друга. Происходит всеобщее затмение совести и разума. …Давно уже… сердце народное отравляется учениями, ниспровергающими веру в Бога, насаждающими зависть, алчность, хищение чужого. На этой почве обещают они создание всеобщего счастья на земле… Но не может никакое земное царство держаться на безбожии: оно гибнет от внутренней распри и партийных раздоров. Посему и рушится Держава Российская от этого беснующегося безбожия. На наших глазах совершается праведный суд Божий над народом, утратившим святыню… Вместе с кремлевскими храмами начинает рушиться все мирское строение Державы Российской»[26].