Когда план похода был подготовлен, Кутепов, ознакомившись с ним, приказал генералу Штейфону отправиться в тайную командировку в Константинополь для ознакомления с ним Главнокомандующего. Кутепов не знал, насколько барон будет расположен к предложению своих генералов, хотя неминуемая угроза голода в частях, настойчивые попытки французской стороны превратить остатки армии в гражданских беженцев практически не оставляли Врангелю иного выбора, как согласиться. Штейфон, как опытный штабной работник, должен был познакомить Врангеля со всеми преимуществами константинопольского похода, указать на слабые места французских контингентов, и доложить о готовности русских войск. Врангель принял прибывшего Штейфона приветливо, выслушал его небольшую преамбулу о жизни лагеря в целом, об испытываемых в последние дни трудностях в снабжении продовольствием, позволив затем перейти к главной теме доклада – содержании секретного плана. Пока генерал Штейфон знакомил Главнокомандующего с технической стороной вопроса, Врангель порывисто двигался по кабинету, кивал, останавливаясь у рабочего стола, делал карандашом некоторые уточняющие пометки в блокноте. По молчаливому одобрению Врангеля Штейфону казалось, что тот полностью разделяет выводы Кутепова и его генералов о срочности решительных действий, и он не ошибся. Когда Борис Александрович завершил доклад, барон некоторое время молча продолжал записывать что-то в блокнот, затем встал и, устремив на Штейфона решительный взор, произнес: «Бог в помощь! Прошу вас довести до сведения генерала Кутепова о моём полном согласии с предложенными мерами. От души благодарю вас, Борис Александрович, за тщательно проделанную подготовительную работу. Теперь вся надежа на Бога да наши русские штыки».
Вернувшись от Главнокомандующего, Штейфон явился к Кутепову, доложить о встрече и одобрении барона плана похода. Кутепов слушал краткий доклад Штейфона не без удовлетворения, и тотчас попросил адъютанта пригласить к нему генералов Витковского и Туркула. Необходимо было переговорить со всеми командирами, которых Кутепов наметил для руководства основными наступательными силами. Вопрос, связанный с непосредственными исполнителями этого беспрецедентного плана марш-броска, призванными воплотить его в жизнь, занимал мысли генерала Кутепова долго. Главное, в чем у него не оставалось сомнений, это в том, что для четкого исполнения задуманного требовались самые решительные и отчаянные люди. На солдат, остававшихся в лагере, Кутепов почти не надеялся. Многомесячное сидение в Галлиполи лучше любых пропагандистов настраивало нижних чинов на то, чтобы оставить армию при первом для них удобном случае. Воевать, да еще быть стойкими бойцами, эти люди едва ли годились. Наибольшую стойкость в Галлиполи демонстрировали, пожалуй, лишь корниловцы, марковцы и дроздовцы – чины соответствующих дивизий. Но их численного состава не хватало для столь масштабных действий. Из генералов, которых Кутепов намечал поставить на ключевые должности в предстоящем походе, он без колебаний остановился на столь же жестком командире дроздовцев Антоне Васильевиче Туркуле. Кутепов посчитал, что с теми задачами, которые возлагались на авангард, прекрасно справиться могут лишь дроздовские части. Арьергарды Кутепов мог смело вверить опытному тактику Штейфону. В арьергарды Кутепов определил юнкеров Сергиевского артиллерийского училища, Алексеевско-Николаевского инженерного и Николаевского кавалерийского училищ.
…В ожидании Туркула Кутепов и Штейфон еще раз прошлись по этапам осуществления первого этапа операции. Их общий замысел сводился к тому, чтобы в назначенный день внезапным ночным ударом окружить и разоружить расположенный за городом сенегальский батальон. По выполнении этой задачи отряд, разоруживший сенегальцев, мог бы выступить в качестве авангарда, отправившись по направлению к чаталджинским позициям, стараясь оставаться как можно дольше незамеченным. Сами позиции оставались последним препятствием на пути Русской армии для дальнейшего форсированного марша на Константинополь. Их занятию придавалось особенное значение. Следом за штурмующим их русским авангардом должны были тронуться основные силы армии. В их задачи входила не только огневая поддержка атакующего авангарда, но и организация череды атак для скорейшего прорыва французской обороны и выхода на главное направление. На арьергардный отряд командованием возлагались дополнительные задачи по изоляции французского гарнизона, прерывание их связи с миноносцем на рейде и, при необходимости, вывод артиллерии на прямую наводку для занятия позиций на побережье в случае десанта и попыток контратаковать занятые русскими позиции. Кроме того, на арьергард возлагались задачи по захвату и вывозу интендантских, артиллерийских и прочих запасов французского гарнизона, так необходимых Русской армии в ходе ее марша на Константинополь. Если по какой-либо причине помощь изолированным французским военным пришла бы ранее, чем Русская армия полностью покинула расположение лагеря, арьергардный отряд должен был сыграть роль удерживающей силы, чтобы дать возможность войскам отойти как можно дальше к конечному пункту их назначения.
Когда Туркул прибыл, Штейфон ознакомил его с общим планом командования и с задачами дроздовского авангарда в частности. Глаза молодого генерала загорелись в предчувствии грядущей битвы, он был готов уже по тревоге поднимать дроздовцев и мчаться во главе их на французскую проволоку и пулеметы, дабы единым ударом обрушиться, сокрушить их и беспощадно расправиться с малейшими попытками сопротивления. Кутепов по-отечески попросил генерала не горячиться и дождаться общего согласования похода между всеми командирами-участниками.
Расширенный состав совещающихся генералов вскоре дополнился двумя новыми именами, и, если безотказного рубаку Барбовича не было необходимости представлять, то начальник Сергиевского училища являлся для собравшихся лиц человеком новым – генерал-майор Николай Андреевич Казмин. Лишь только Кутепов знал, что для арьергардных боёв вместе со Штейфоном должен был находиться человек, являвшийся для юнкеров «отцом родным», и который мог уравновесить и сгладить возможные трения, неизбежные, когда в командование боевыми частями вступает новый человек. Штейфон и являлся именно этим новым, а на Николая Андреевича Казмина возлагались не только командные, но и своего рода отеческие заботы о молодежи. В своих раздумьях о походных начальниках именно Казмина и его питомцев рассматривал Кутепов как важную часть для арьергардных боев. Генерал Штейфон охотно поддержал высказанное Кутеповым пожелание, и Казмин был вызван для конфиденциальных переговоров и, как и прежде, подтвердил свою готовность выполнения приказов Кутепова в назначенный час. Кутепов предупредил Казмина, что непосредственная близость казарм Сергиевского училища к баракам сенегальского гарнизона диктует необходимость быстрой и надежной блокады сенегальских стрелков, а возможно, и длительного удержания их под сильной охраной. По мере продвижения основных сил похода юнкера Казмина должны были снять охрану колониального гарнизона и форсированным маршем отходить за основными частями, соединившись с арьергардом. Казмин подтвердил ясность задачи и, вернувшись к себе, собрал офицеров – командиров батарей для согласования действий на случай объявления очередной «ночной тревоги». Не вдаваясь в подробности, он распределил задачи и указал главную цель – блокаду сенегальского гарнизона. Понимая, что замышляется нечто важное, офицеры тактично расспросили своего начальника о замысле командования. Не произнесенное вслух, слово «поход», казалось, витало в воздухе. Однако подчиненные не проявили излишнего любопытства, во всем полагаясь на мудрость и жизненный опыт своего генерала. Популярность Казмина у офицеров училища и воспитанников во все времена была высока, а уж если теперь, вдали от России, Николай Андреевич упоминал о возможных готовящихся переменах, внимание к его словам было в высшей степени серьезное. Однако Истории было угодно, чтобы этот великий план не состоялся.
2.4. Последующие исходы армии и беженцев как механизм сохранения единства военного и гражданского потенциала российского эмигрантского сообщества
Вернувшись от Главнокомандующего, Штейфон явился к Кутепову, доложить о встрече и одобрении барона плана похода. Кутепов слушал краткий доклад Штейфона не без удовлетворения, и тотчас попросил адъютанта пригласить к нему генералов Витковского и Туркула. Необходимо было переговорить со всеми командирами, которых Кутепов наметил для руководства основными наступательными силами. Вопрос, связанный с непосредственными исполнителями этого беспрецедентного плана марш-броска, призванными воплотить его в жизнь, занимал мысли генерала Кутепова долго. Главное, в чем у него не оставалось сомнений, это в том, что для четкого исполнения задуманного требовались самые решительные и отчаянные люди. На солдат, остававшихся в лагере, Кутепов почти не надеялся. Многомесячное сидение в Галлиполи лучше любых пропагандистов настраивало нижних чинов на то, чтобы оставить армию при первом для них удобном случае. Воевать, да еще быть стойкими бойцами, эти люди едва ли годились. Наибольшую стойкость в Галлиполи демонстрировали, пожалуй, лишь корниловцы, марковцы и дроздовцы – чины соответствующих дивизий. Но их численного состава не хватало для столь масштабных действий. Из генералов, которых Кутепов намечал поставить на ключевые должности в предстоящем походе, он без колебаний остановился на столь же жестком командире дроздовцев Антоне Васильевиче Туркуле. Кутепов посчитал, что с теми задачами, которые возлагались на авангард, прекрасно справиться могут лишь дроздовские части. Арьергарды Кутепов мог смело вверить опытному тактику Штейфону. В арьергарды Кутепов определил юнкеров Сергиевского артиллерийского училища, Алексеевско-Николаевского инженерного и Николаевского кавалерийского училищ.
…В ожидании Туркула Кутепов и Штейфон еще раз прошлись по этапам осуществления первого этапа операции. Их общий замысел сводился к тому, чтобы в назначенный день внезапным ночным ударом окружить и разоружить расположенный за городом сенегальский батальон. По выполнении этой задачи отряд, разоруживший сенегальцев, мог бы выступить в качестве авангарда, отправившись по направлению к чаталджинским позициям, стараясь оставаться как можно дольше незамеченным. Сами позиции оставались последним препятствием на пути Русской армии для дальнейшего форсированного марша на Константинополь. Их занятию придавалось особенное значение. Следом за штурмующим их русским авангардом должны были тронуться основные силы армии. В их задачи входила не только огневая поддержка атакующего авангарда, но и организация череды атак для скорейшего прорыва французской обороны и выхода на главное направление. На арьергардный отряд командованием возлагались дополнительные задачи по изоляции французского гарнизона, прерывание их связи с миноносцем на рейде и, при необходимости, вывод артиллерии на прямую наводку для занятия позиций на побережье в случае десанта и попыток контратаковать занятые русскими позиции. Кроме того, на арьергард возлагались задачи по захвату и вывозу интендантских, артиллерийских и прочих запасов французского гарнизона, так необходимых Русской армии в ходе ее марша на Константинополь. Если по какой-либо причине помощь изолированным французским военным пришла бы ранее, чем Русская армия полностью покинула расположение лагеря, арьергардный отряд должен был сыграть роль удерживающей силы, чтобы дать возможность войскам отойти как можно дальше к конечному пункту их назначения.
Когда Туркул прибыл, Штейфон ознакомил его с общим планом командования и с задачами дроздовского авангарда в частности. Глаза молодого генерала загорелись в предчувствии грядущей битвы, он был готов уже по тревоге поднимать дроздовцев и мчаться во главе их на французскую проволоку и пулеметы, дабы единым ударом обрушиться, сокрушить их и беспощадно расправиться с малейшими попытками сопротивления. Кутепов по-отечески попросил генерала не горячиться и дождаться общего согласования похода между всеми командирами-участниками.
Расширенный состав совещающихся генералов вскоре дополнился двумя новыми именами, и, если безотказного рубаку Барбовича не было необходимости представлять, то начальник Сергиевского училища являлся для собравшихся лиц человеком новым – генерал-майор Николай Андреевич Казмин. Лишь только Кутепов знал, что для арьергардных боёв вместе со Штейфоном должен был находиться человек, являвшийся для юнкеров «отцом родным», и который мог уравновесить и сгладить возможные трения, неизбежные, когда в командование боевыми частями вступает новый человек. Штейфон и являлся именно этим новым, а на Николая Андреевича Казмина возлагались не только командные, но и своего рода отеческие заботы о молодежи. В своих раздумьях о походных начальниках именно Казмина и его питомцев рассматривал Кутепов как важную часть для арьергардных боев. Генерал Штейфон охотно поддержал высказанное Кутеповым пожелание, и Казмин был вызван для конфиденциальных переговоров и, как и прежде, подтвердил свою готовность выполнения приказов Кутепова в назначенный час. Кутепов предупредил Казмина, что непосредственная близость казарм Сергиевского училища к баракам сенегальского гарнизона диктует необходимость быстрой и надежной блокады сенегальских стрелков, а возможно, и длительного удержания их под сильной охраной. По мере продвижения основных сил похода юнкера Казмина должны были снять охрану колониального гарнизона и форсированным маршем отходить за основными частями, соединившись с арьергардом. Казмин подтвердил ясность задачи и, вернувшись к себе, собрал офицеров – командиров батарей для согласования действий на случай объявления очередной «ночной тревоги». Не вдаваясь в подробности, он распределил задачи и указал главную цель – блокаду сенегальского гарнизона. Понимая, что замышляется нечто важное, офицеры тактично расспросили своего начальника о замысле командования. Не произнесенное вслух, слово «поход», казалось, витало в воздухе. Однако подчиненные не проявили излишнего любопытства, во всем полагаясь на мудрость и жизненный опыт своего генерала. Популярность Казмина у офицеров училища и воспитанников во все времена была высока, а уж если теперь, вдали от России, Николай Андреевич упоминал о возможных готовящихся переменах, внимание к его словам было в высшей степени серьезное. Однако Истории было угодно, чтобы этот великий план не состоялся.
2.4. Последующие исходы армии и беженцев как механизм сохранения единства военного и гражданского потенциала российского эмигрантского сообщества
Пока Кутепов и его единомышленники разрабатывали блестящую военную операцию, представители Главнокомандующего барона Врангеля продолжили переговоры с парламентариями и представителями правительств Сербии и Болгарии. Кутепов помнил, что еще 26 апреля 1921 года с борта своей яхты «Лукулл» Врангель послал секретный приказ № 6183 командирам 1-го Армейского, Донского и Кубанского корпусов, атаманам Донского, Кубанского и Терского казачьих войск, в котором сообщал как о свершившемся факте о согласии славянских правительств теперь же принять: Королевства СХС – 10–11 тыс. человек на иждивение командования, Болгарии – 5–6 тыс. (без оглашения предварительных условий). Главком подчеркивал, что к июню 1921 года правительство Сербии «обещало» увеличить втрое число чинов, принятых на службу в Пограничную стражу при условии, что «ныне отправляемые части вполне зарекомендуют себя безукоризненно: поведением, отличной службой и добросовестной работой». Для укрепления дисциплины приказ предписывал: 1) немедленно перевести из направляемых в Сербию частей в беженские батальоны всех неподходящих элементов; 2) беженские батальоны временно, впредь до особого распоряжения, оставить в нынешних лагерях; 3) части отправлять с существующей организацией; 4) ввиду необходимости разгрузить, прежде всего, остров Лемнос в первую партию назначить по личному усмотрению генерала Ф. Ф. Абрамова одну из Кубанских дивизий с доведением ее численности до 5 тыс. за счет штаба корпуса, Кубанского технического полка и кубанских рабочих сотен; 5) в Пограничную стражу назначить: личный конвой Врангеля с включением Кубанского гвардейского дивизиона, который переформировать в сотню, и 1-ю Донскую дивизию с увеличением ее состава за счет 2-й Донской дивизии до необходимых 5 тысяч. Но казавшиеся гладкими на бумаге взаимные планы Главнокомандующего и принимающих сторон оказались не столь гладкими на практике. В день издания этого приказа число принимаемых на работы чинов Русской армии было снижено кабинетом Королевства до 4 тысяч человек. Спустя месяц, 27 мая, число уменьшилось еще на 500 человек. Врангель заподозрил неладное, о чем не замедлил оповестить Кутепова. 8 мая с борта «Лукулла» Главнокомандующий послал обращение, в котором Врангель настаивал на эвакуации в первую очередь казаков с острова Лемнос и просил не отказать в принятии мер по обеспечению перевозимых частей продовольствием на весь срок переезда. Расходы по продовольствию предполагалось отнести на счет французского правительства до самой сербской границы. Однако радости у представителей Франции это предложение Врангеля не вызвало. Ведь в марте 1921 года в Лондоне был подписан британо-советский торговый договор, под воздействием которого официальный Париж счел Белое движение исторически приговоренным. Помощь от Франции сходила на нет не по дням, а по часам, и наиболее драматически это отражалось на галлиполийских сидельцах. Врангель настаивал на скорейшем переводе в Сербию 8—10 тысяч офицеров и солдат уже из Галлиполи, «при условии сохранения указанными контингентами их палаток, походных кухонь, госпитальных и хозяйственных оборудований, а также снабжения их продовольствием на весь переезд». В дни, когда до объявления похода оставались считаные часы, из штаба Врангеля была доставлена срочная депеша, переданная в руки Кутепову. Из прочитанного им явствовало, что переговоры, проводимые «Русским Советом» при личном благословении Врангеля, принесли неожиданно положительные результаты на дипломатической ниве. В письмах, адресованных болгарскому царю Борису и сербскому королевичу Александру, отправленных Главнокомандующим через посредство генерала Шатилова, тот просил двух балканских монархов о незамедлительном принятии под свое покровительство «русских патриотов, взоры и сердца которых направились на братские народы и на их Державных вождей»[60]. Врангель подчеркивал свою готовность подробно обсуждать все условия, которые могут быть выдвинуты принимающими сторонами. Для подчеркивания серьезности своих намерений барон Врангель командировал своего личного представителя, начальника штаба Главнокомандующего, генерала от кавалерии Павла Николаевича Шатилова. Именно ему, с согласия Врангеля, на переговорах поручалось предоставить этим монархам любые дополнительные сведения о состоянии армии, в случае их заинтересованности принять её не только под покровительство, но и на временную службу. Главные надежды Врангель возлагал на возможность размещения армии, как единого организма, именно на территории образованного в декабре 1918 года Королевства Сербов, Хорватов и Словенцев. Вчерашняя Сербия, потери которой, хотя и в относительных цифрах, были самыми большими в минувшей войне, благодаря поддержке Антанты после окончания боевых действий превратилась в бесспорного политического лидера на Балканах. В годы Гражданской войны в России, королевское правительство направляло в помощь белым не только воинские контингенты, но и посильную помощь оружием и другим военным имуществом. В период решающих сражений Русской армии в Северной Таврии и Крыму, где, по словам врангелевского мемуариста, «каждая тряпка была подспорьем, не то что груженый пароход», через порт Катарро, по согласованию с представителями Антанты, в Русскую армию Врангеля шли военные грузы. Власти Сербии активно привлекали войска для обеспечения разгрузки грузов на своей территории.
Весной 1920 года на содержание сербской королевской казны поступили 20 тысяч русских беженцев, покинувших крымские берега. Переезд в эту балканскую страну вызвал прилив воодушевления в армии: около 47 % населения исповедовало православие, язык общения был несложен, а уклад жизни в большинстве населенных пунктах во многом напоминал русскую провинцию. Внешнеполитическая доктрина королевства предполагала возобновление военных действий с большевиками при определенных обстоятельствах, включая «угрозу распространения большевизма». Формально это было закреплено членством в так называемой «Малой Антанте» (временном оборонительном союзе с Чехословакией и Румынией), одной из задач которой стало предотвращение экспансии большевизма в глубь Европы.
Однако при внешней дружественности короля Александра к изгнанникам, парламент и правительство страны не хотели обременять себя лишней заботой о чужой армии. За убедительными доводами Русского Совета о том, что шатающуюся и готовую вскоре упасть власть большевиков будет призвана сменить «дисциплинированная армия», сербские парламентарии не усматривали конкретной перспективы. Между тем в повседневной жизни страна несла экономические издержки, связанные с содержанием беженцев на своей территории.
Кронштадтский мятеж 1921 года и крестьянское движение антоновцев в лесах Тамбовщины какое-то время теплили надежды эмигрантов на победоносное возвращение домой. А последовавшие известия о подавлении мятежа не уменьшили решимости русских с оружием в руках вернуться в Россию. Еще долгое время в армии на чужбине царил эмоциональный подъем, и крах советского режима, по общему убеждению, был предрешён.
Пользовавшиеся временным гостеприимством сербов войска Врангеля платили за него сторицей. Решение инженерных, строительных, охранных задач Сербии дополнялось участием в обеспечении создающегося государственного аппарата квалифицированными научно-техническими и военными кадрами.
Сен-Жерменский мирный трактат 1919 года наделял Королевство СХС обширными территориями, однако степень их интеграции в экономическую жизнь страны не могла набрать требуемые обороты в отсутствие квалифицированных кадров в области строительства, снабжения, телефонной и телеграфной связи, а также в силу отсутствия управленческих навыков. Вынужденно, в отличие от западноевропейских стран тех лет, Королевство СХС признавало полученные в гражданских и военных учебных заведениях Российской империи свидетельства об их окончании, как имеющие законную равноценную силу с собственными дипломами. Стране нужны были образованные и квалифицированные кадры. Русские военные эмигранты, среди которых 13 % были лица с высшим образованием и 62 % – со средним, оказались как нельзя кстати для страдающего от нехватки кадров югославского правительства в условиях экономического кризиса. В стране свирепствовала инфляция, и быстрый упадок уровня жизни привел к массовым забастовкам. В забастовочное движение вовлеклось свыше 200 тысяч работников различных предприятий, многие из которых простаивали. Право на труд не было законодательно закреплено, и по этому поводу в парламенте Королевства проходили жаркие дебаты. Депутаты требовали введения новой конституции, созыва Учредительного собрания и роспуска нынешнего состава Скупщины. В который раз назначенные министры не оправдывали ожидания правительства, и в прессе Королевства все чаще стали появляться грозные разоблачения неблаговидных поступков парламентариев и возникать требования наказать коррупционеров. Министру внутренних дел Драшковичу, накануне пережившему неудавшееся покушение разгневанных соотечественников, предстояло держать ответ перед новым избираемым парламентом за вскрывшиеся злоупотребления за время его правления. В Черногории исподволь распространялось антисербское движение, и проблема межэтнических конфликтов обострялась день ото дня.
В первый день встречи между представителем Врангеля генералом Шатиловым и премьер-министром Николой Пашичем последний легко дал согласие на прием 5 тысяч русских воинских чинов на службу в Пограничную стражу Королевства, для охраны границ от недружественных действий соседей и перспективного участия в охране общественного порядка. Такое же число лиц привлекалось на строительство шоссейных магистралей, а чуть менее 2 тысяч русских военных принималось на железнодорожную службу. По сведениям, полученным сербским премьером от военного агента генерал-майора Дмитрия Николаевича Потоцкого, в лагере Галлиполи насчитывалось 50 инженеров различных специальностей. Кроме них офицеров механиков и техников с законченным образованием – 440 человек, а также 4 инженерные роты и команды подрывников количеством 460 человек. Из чинов технического полка и инженерного училища насчитывалось 995 офицеров и 865 солдат и юнкеров. 140 человек характеризовались военным агентом как инженеры с «хорошей технической подготовкой». Таким образом, специалистов, готовых приступить к работе в королевстве, было 1090 человек. «Они представляют исключительно подготовленный технический персонал, годный для службы по эксплуатации железных дорог, по изысканиям и ремонту путей и постройке новых линий», – уверял Потоцкий. На переговорах с Пашичем Шатилов выдвинул предложение о создании из имевшихся в Галлиполи инженерных частей артели рабочих, техников и механиков, снабженных кухнями и палатками, под руководством инженеров в группах числом не менее 300 человек в каждой, а сербам заготовить для них продукты и хлеб «по расчету солдатского рациона». Премьер-министр охотно согласился и обещал сделать соответствующие поручения всем заинтересованным министерствам.
Весной 1921 года для ведения переговоров с болгарской стороной Врангель командировал личного военного представителя генерал-лейтенанта Василия Ефимовича Вязьмитинова. Возможность воспользоваться гостеприимством болгар рассматривалась Главнокомандующим как запасной вариант на случай непредвиденных неудач за столом переговоров с правительством Королевства СХС.
Между тем, на встрече с генералом Шатиловым, югославский король Александр подтвердил готовность к содействию в размещении части Русской армии на территории королевства. Шатилов покидал королевскую резиденцию с чувством некоторого облегчения и радости, пребывая в уверенности, что наконец возникала ощутимая возможность изменить что-либо в положении армии.
Путь Шатилова лежал в Софию, где он рассчитывал обсудить все имевшиеся возможности у болгарского правительства для временного размещения русских войск. Перед отбытием в Софию Шатилов написал письмо-обращение к бывшему послу Временного правительства в США Б. А. Бахметеву, призвав того выполнить «патриотический долг» и обеспечить средствами переезд и пребывание первое время в Королевстве СХС частей Русской армии. Через некоторое время посол Бахметев отвечал Шатилову письмом, переданным через русского посланника в Белграде В. Н. Штрандтмана, что сделает все возможное для финансирования переезда.
По приезде Шатилова в Софию генерала предупредили о возможных пробуксовках переговорного процесса из-за болезни председателя болгарского правительства А. Стамболийского. Переговоры начались на уровне второстепенных правительственных чиновников. Одновременно с этим генерал Шатилов попросил аудиенции болгарского царя Бориса, не возлагая, впрочем, особых надежд на результат этой протокольной встречи. По мнению людей, хорошо знавших обстановку, царь не влиял на внешнюю политику и находился под сильным влиянием премьер-министра. Согласно конституции, полномочия премьера Стамболийского были велики, и страной управляло многопартийное правительство, в котором парламентское большинство занимала Земледельческая партия, председателем которой и был Стамболийский.
Найти доступа к болеющему премьеру Шатилов не мог, но, к своему удивлению, обнаружил среди неожиданных сторонников болгарского епископа Стефана и большого друга России – дуайена дипломатического корпуса при дворе болгарского царя, французского посланника Жоржа Пико. Он обладал исключительным влиянием на членов правительства и был вхож к его главе. В числе лиц, первоначально сочувствующих Русской армии, оказался и начальник штаба болгарской армии генерал Топалджиков. Все они приложили некоторые усилия к тому, чтобы переговорный процесс между болгарским правительством и представителем Врангеля состоялся и прошел с определенным успехом, невзирая на многочисленные отговорки Стамболийского и все новые условия, выдвигавшиеся им русским. По рекомендации генерала Вязьмитинова Шатилов не возражал, как бы соглашаясь на все условия, большую часть которых русская сторона не собиралась выполнять.
Проявленной дипломатической гибкости русская сторона была всецело обязана российскому посолу в Болгарии, статскому советнику Александру Михайловичу Петряеву. Всеми силами он стремился помочь Шатилову успешно осуществить его миссию, стараясь помочь, чем мог. Именно его усилиями была организована аудиенция русского генерала у болгарского монарха. Борис принял Шатилова и сопровождавшего его генерала Валентинова, посвятив встрече не более получаса. В ходе аудиенции он искренне сокрушался по поводу французской политики распыления Русской армии и обещал генералу оказать посильную помощь во временном размещении армии в пределах его прав, ограниченных конституцией. Иными словами, он бы мог обещать лишь то, с чем согласился бы его премьер. «Говорили мы с царем по-русски, частью по-французски. Он извинился, что плохо говорит по-русски, и ссылался на недостаток практики. Впечатление на нас он произвел необычайно симпатичное… Выходя от него, я ясно почувствовал, что нами исполнен акт вежливости, который ни на шаг не продвинет наше дело», – вспоминал Шатилов[61].
Премьер затаил обиду на переговорщиков, считая себя обманутым: соглашение о переезде военных подписано, однако отправить всех их сразу на сельскохозяйственные работы и угледобычу не удалось. Первоначально согласившись на все условия, русские и не собирались бросать военную подготовку, строевые занятия, не отдавали все оружие, а главное, и не собирались превращаться в обыкновенных беженцев.
Стамболийский нервничал: в беседах с советским постпредом все чаще проскальзывал намек, что если он больше не в силах справляться с остатками немногочисленной врангелевской армии, то этим может заняться и новый глава парламента. А каким образом меняются эти фигуры в парламентских республиках, болгарский премьер представлял себе довольно ясно.
Русским требовалось устранить у себя всякие формы военной организации, изъять остатки оружия, преобразовать, как это пытались сделать еще в Галлиполи французы, в беженцев, всецело зависящих от воли уполномоченных комиссаров правительства. Однако подойти с подобными требованиями к русским напрямую Стамболийский не решался. Правительство уже дало ряд обещаний Врангелю, на основании которых временное пребывание иностранных вооруженных сил на территории Болгарии становилось легитимным. Парламент обусловил все это множеством обязательств, связывавших русское командование в действиях против советской власти, но не устранил самой военной организации. Главным виновником этого, по мнению Стамболийского, оказался генерал Вязьмитинов. Именно он подготовил благоприятную почву для переговоров между болгарским правительством и Врангелем, подсказав Главнокомандующему, как повести дело так, чтобы отстоять права всех эвакуированных частей и гражданских ведомств. Хоть и с запозданием, Стамболийский постарался избавиться от генерала, влиявшего на Врангеля столь неблагоприятным для болгар образом. Воспользовавшись очередным ухудшением ситуации во взаимоотношениях с русскими военными в 1923 году, премьер приказал выслать проживавшего в Софии Вязьмитинова из пределов страны. Тот незамедлительно переехал в Белград, где в знак уважения ему была предложена почетная должность правителя дел учебного отдела Державной комиссии по делам русских беженцев в Королевстве. В свободное от работы время генерал состоял сотрудником редакции «Военного сборника», выходившего в Белграде под редакцией полковников Генштаба Василия Михайловича Пронина и Ивана Федоровича Патронова. В Белграде же Вязьмитинов прожил до конца своих дней, скончавшись 29 января 1929 года, и был похоронен на Новом кладбище города. Его кратковременная миссия посредника в переговорах с болгарами стяжала ему заслуженное уважение Врангеля, и причиной тому был дипломатический дар генерала, помогший преодолеть все неблагоприятные для русской стороны обстоятельства в условиях непростой внутриполитической обстановки в стране.
Весной 1920 года на содержание сербской королевской казны поступили 20 тысяч русских беженцев, покинувших крымские берега. Переезд в эту балканскую страну вызвал прилив воодушевления в армии: около 47 % населения исповедовало православие, язык общения был несложен, а уклад жизни в большинстве населенных пунктах во многом напоминал русскую провинцию. Внешнеполитическая доктрина королевства предполагала возобновление военных действий с большевиками при определенных обстоятельствах, включая «угрозу распространения большевизма». Формально это было закреплено членством в так называемой «Малой Антанте» (временном оборонительном союзе с Чехословакией и Румынией), одной из задач которой стало предотвращение экспансии большевизма в глубь Европы.
Однако при внешней дружественности короля Александра к изгнанникам, парламент и правительство страны не хотели обременять себя лишней заботой о чужой армии. За убедительными доводами Русского Совета о том, что шатающуюся и готовую вскоре упасть власть большевиков будет призвана сменить «дисциплинированная армия», сербские парламентарии не усматривали конкретной перспективы. Между тем в повседневной жизни страна несла экономические издержки, связанные с содержанием беженцев на своей территории.
Кронштадтский мятеж 1921 года и крестьянское движение антоновцев в лесах Тамбовщины какое-то время теплили надежды эмигрантов на победоносное возвращение домой. А последовавшие известия о подавлении мятежа не уменьшили решимости русских с оружием в руках вернуться в Россию. Еще долгое время в армии на чужбине царил эмоциональный подъем, и крах советского режима, по общему убеждению, был предрешён.
Пользовавшиеся временным гостеприимством сербов войска Врангеля платили за него сторицей. Решение инженерных, строительных, охранных задач Сербии дополнялось участием в обеспечении создающегося государственного аппарата квалифицированными научно-техническими и военными кадрами.
Сен-Жерменский мирный трактат 1919 года наделял Королевство СХС обширными территориями, однако степень их интеграции в экономическую жизнь страны не могла набрать требуемые обороты в отсутствие квалифицированных кадров в области строительства, снабжения, телефонной и телеграфной связи, а также в силу отсутствия управленческих навыков. Вынужденно, в отличие от западноевропейских стран тех лет, Королевство СХС признавало полученные в гражданских и военных учебных заведениях Российской империи свидетельства об их окончании, как имеющие законную равноценную силу с собственными дипломами. Стране нужны были образованные и квалифицированные кадры. Русские военные эмигранты, среди которых 13 % были лица с высшим образованием и 62 % – со средним, оказались как нельзя кстати для страдающего от нехватки кадров югославского правительства в условиях экономического кризиса. В стране свирепствовала инфляция, и быстрый упадок уровня жизни привел к массовым забастовкам. В забастовочное движение вовлеклось свыше 200 тысяч работников различных предприятий, многие из которых простаивали. Право на труд не было законодательно закреплено, и по этому поводу в парламенте Королевства проходили жаркие дебаты. Депутаты требовали введения новой конституции, созыва Учредительного собрания и роспуска нынешнего состава Скупщины. В который раз назначенные министры не оправдывали ожидания правительства, и в прессе Королевства все чаще стали появляться грозные разоблачения неблаговидных поступков парламентариев и возникать требования наказать коррупционеров. Министру внутренних дел Драшковичу, накануне пережившему неудавшееся покушение разгневанных соотечественников, предстояло держать ответ перед новым избираемым парламентом за вскрывшиеся злоупотребления за время его правления. В Черногории исподволь распространялось антисербское движение, и проблема межэтнических конфликтов обострялась день ото дня.
В первый день встречи между представителем Врангеля генералом Шатиловым и премьер-министром Николой Пашичем последний легко дал согласие на прием 5 тысяч русских воинских чинов на службу в Пограничную стражу Королевства, для охраны границ от недружественных действий соседей и перспективного участия в охране общественного порядка. Такое же число лиц привлекалось на строительство шоссейных магистралей, а чуть менее 2 тысяч русских военных принималось на железнодорожную службу. По сведениям, полученным сербским премьером от военного агента генерал-майора Дмитрия Николаевича Потоцкого, в лагере Галлиполи насчитывалось 50 инженеров различных специальностей. Кроме них офицеров механиков и техников с законченным образованием – 440 человек, а также 4 инженерные роты и команды подрывников количеством 460 человек. Из чинов технического полка и инженерного училища насчитывалось 995 офицеров и 865 солдат и юнкеров. 140 человек характеризовались военным агентом как инженеры с «хорошей технической подготовкой». Таким образом, специалистов, готовых приступить к работе в королевстве, было 1090 человек. «Они представляют исключительно подготовленный технический персонал, годный для службы по эксплуатации железных дорог, по изысканиям и ремонту путей и постройке новых линий», – уверял Потоцкий. На переговорах с Пашичем Шатилов выдвинул предложение о создании из имевшихся в Галлиполи инженерных частей артели рабочих, техников и механиков, снабженных кухнями и палатками, под руководством инженеров в группах числом не менее 300 человек в каждой, а сербам заготовить для них продукты и хлеб «по расчету солдатского рациона». Премьер-министр охотно согласился и обещал сделать соответствующие поручения всем заинтересованным министерствам.
Весной 1921 года для ведения переговоров с болгарской стороной Врангель командировал личного военного представителя генерал-лейтенанта Василия Ефимовича Вязьмитинова. Возможность воспользоваться гостеприимством болгар рассматривалась Главнокомандующим как запасной вариант на случай непредвиденных неудач за столом переговоров с правительством Королевства СХС.
Между тем, на встрече с генералом Шатиловым, югославский король Александр подтвердил готовность к содействию в размещении части Русской армии на территории королевства. Шатилов покидал королевскую резиденцию с чувством некоторого облегчения и радости, пребывая в уверенности, что наконец возникала ощутимая возможность изменить что-либо в положении армии.
Путь Шатилова лежал в Софию, где он рассчитывал обсудить все имевшиеся возможности у болгарского правительства для временного размещения русских войск. Перед отбытием в Софию Шатилов написал письмо-обращение к бывшему послу Временного правительства в США Б. А. Бахметеву, призвав того выполнить «патриотический долг» и обеспечить средствами переезд и пребывание первое время в Королевстве СХС частей Русской армии. Через некоторое время посол Бахметев отвечал Шатилову письмом, переданным через русского посланника в Белграде В. Н. Штрандтмана, что сделает все возможное для финансирования переезда.
По приезде Шатилова в Софию генерала предупредили о возможных пробуксовках переговорного процесса из-за болезни председателя болгарского правительства А. Стамболийского. Переговоры начались на уровне второстепенных правительственных чиновников. Одновременно с этим генерал Шатилов попросил аудиенции болгарского царя Бориса, не возлагая, впрочем, особых надежд на результат этой протокольной встречи. По мнению людей, хорошо знавших обстановку, царь не влиял на внешнюю политику и находился под сильным влиянием премьер-министра. Согласно конституции, полномочия премьера Стамболийского были велики, и страной управляло многопартийное правительство, в котором парламентское большинство занимала Земледельческая партия, председателем которой и был Стамболийский.
Найти доступа к болеющему премьеру Шатилов не мог, но, к своему удивлению, обнаружил среди неожиданных сторонников болгарского епископа Стефана и большого друга России – дуайена дипломатического корпуса при дворе болгарского царя, французского посланника Жоржа Пико. Он обладал исключительным влиянием на членов правительства и был вхож к его главе. В числе лиц, первоначально сочувствующих Русской армии, оказался и начальник штаба болгарской армии генерал Топалджиков. Все они приложили некоторые усилия к тому, чтобы переговорный процесс между болгарским правительством и представителем Врангеля состоялся и прошел с определенным успехом, невзирая на многочисленные отговорки Стамболийского и все новые условия, выдвигавшиеся им русским. По рекомендации генерала Вязьмитинова Шатилов не возражал, как бы соглашаясь на все условия, большую часть которых русская сторона не собиралась выполнять.
Проявленной дипломатической гибкости русская сторона была всецело обязана российскому посолу в Болгарии, статскому советнику Александру Михайловичу Петряеву. Всеми силами он стремился помочь Шатилову успешно осуществить его миссию, стараясь помочь, чем мог. Именно его усилиями была организована аудиенция русского генерала у болгарского монарха. Борис принял Шатилова и сопровождавшего его генерала Валентинова, посвятив встрече не более получаса. В ходе аудиенции он искренне сокрушался по поводу французской политики распыления Русской армии и обещал генералу оказать посильную помощь во временном размещении армии в пределах его прав, ограниченных конституцией. Иными словами, он бы мог обещать лишь то, с чем согласился бы его премьер. «Говорили мы с царем по-русски, частью по-французски. Он извинился, что плохо говорит по-русски, и ссылался на недостаток практики. Впечатление на нас он произвел необычайно симпатичное… Выходя от него, я ясно почувствовал, что нами исполнен акт вежливости, который ни на шаг не продвинет наше дело», – вспоминал Шатилов[61].
Премьер затаил обиду на переговорщиков, считая себя обманутым: соглашение о переезде военных подписано, однако отправить всех их сразу на сельскохозяйственные работы и угледобычу не удалось. Первоначально согласившись на все условия, русские и не собирались бросать военную подготовку, строевые занятия, не отдавали все оружие, а главное, и не собирались превращаться в обыкновенных беженцев.
Стамболийский нервничал: в беседах с советским постпредом все чаще проскальзывал намек, что если он больше не в силах справляться с остатками немногочисленной врангелевской армии, то этим может заняться и новый глава парламента. А каким образом меняются эти фигуры в парламентских республиках, болгарский премьер представлял себе довольно ясно.
Русским требовалось устранить у себя всякие формы военной организации, изъять остатки оружия, преобразовать, как это пытались сделать еще в Галлиполи французы, в беженцев, всецело зависящих от воли уполномоченных комиссаров правительства. Однако подойти с подобными требованиями к русским напрямую Стамболийский не решался. Правительство уже дало ряд обещаний Врангелю, на основании которых временное пребывание иностранных вооруженных сил на территории Болгарии становилось легитимным. Парламент обусловил все это множеством обязательств, связывавших русское командование в действиях против советской власти, но не устранил самой военной организации. Главным виновником этого, по мнению Стамболийского, оказался генерал Вязьмитинов. Именно он подготовил благоприятную почву для переговоров между болгарским правительством и Врангелем, подсказав Главнокомандующему, как повести дело так, чтобы отстоять права всех эвакуированных частей и гражданских ведомств. Хоть и с запозданием, Стамболийский постарался избавиться от генерала, влиявшего на Врангеля столь неблагоприятным для болгар образом. Воспользовавшись очередным ухудшением ситуации во взаимоотношениях с русскими военными в 1923 году, премьер приказал выслать проживавшего в Софии Вязьмитинова из пределов страны. Тот незамедлительно переехал в Белград, где в знак уважения ему была предложена почетная должность правителя дел учебного отдела Державной комиссии по делам русских беженцев в Королевстве. В свободное от работы время генерал состоял сотрудником редакции «Военного сборника», выходившего в Белграде под редакцией полковников Генштаба Василия Михайловича Пронина и Ивана Федоровича Патронова. В Белграде же Вязьмитинов прожил до конца своих дней, скончавшись 29 января 1929 года, и был похоронен на Новом кладбище города. Его кратковременная миссия посредника в переговорах с болгарами стяжала ему заслуженное уважение Врангеля, и причиной тому был дипломатический дар генерала, помогший преодолеть все неблагоприятные для русской стороны обстоятельства в условиях непростой внутриполитической обстановки в стране.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента