Страница:
глазами недоверчиво изучал Сергея. "Выполняйте !" - Сергей взял предписание и машинально вышел в коридор.
"Загребли ? Куда ?" - накинулись на него. Сергей не слышал свой ответ. По коридору шел дежурный офицер :"Медкомиссия начинается завтра с десяти утра ! Товарищи призывники, не опаздывать !..." Сергей пожал руку Вовке Попову, своему однокласснику, еще не побывавшему по ту сторону двери, и покинул до завтрашнего дня военкомат.
Он брел по набережной Фонтанки в сторону к Невскому. Первый телефон-автомат он разыскал в начале улицы Росси. У матери было занято. Он подождал на улице. Еще раз набрал номер - мать вышла. У будки очень быстро собралась очередь. Сергей задыхался - он присел на скамейке в сквере у бюста Ломоносова. Собрался еще раз позвонить, но очередь не убывала, и он смог успокоить дрожь в ногах только отправившись скорым шагом дальше.
Сергей решил позвонить матери завтра, когда окончательно все определится, и с облегченным сердцем явился в квартиру своей жены. Вечером он злорадно сообщил, что его призывают на военную службу. Теща ахнула, кликнула Алешу. Сергей с ухмылкой слушал, что же ему предстоит сделать. "...Ты не мечтай оставить жену и ребенка на нас!" - теща поднялась из-за стола и стала расхаживать с ребенком на руках по комнате: "Никуда ты не пойдешь!" Сергей молчал. "Завтра с утра возьмешь у руководителя предприятия ходатайство, что у тебя ребенок..."
тесть был деловит и конкретен. "И не смей ни о чем даже и заикаться!" ворвалась теща Эльвира : "Ты подумал, если у Мариночки пропадет молоко !?" "Да пошли вы!" - Сергею вдруг стало лень ругаться. Он просто ушел на кухню, где и просидел до полуночи, читая 'Затерянный мир' Конан Дойля. Потом с грохотом отлетела дверь - его жена встала за спиной. "...Ты немедленно скажешь мне, как позвонить директору!" Сергей, не
оборачиваясь, продолжал сидеть за книгой. "Я потребую, чтобы он подписал заявление!.." "А заявление ты напишешь ?" "Нет, заявление напишешь ты и сейчас же !" Сергей повернулся к ней : "А еще что я должен написать ?" Жена задохнулась от
ярости, с минуту она испепеляла его глазами, ставшими маленькими на сильно напудренном лице, и ушла, хлопнув сначала дверью на кухне, а затем в своей комнате. А Сергея все происходящее очень развеселило.
Медкомиссия была очень формальной. Если есть все руки и ноги, то 'Годен!', все остальные болезни - просто симуляция. Шансов у Сергея не пройти ее не было никаких. Через какой-то час снова явившись перед длинным столом, накрытым красной скатертью, Сергей равнодушно выслушивал приговор. "Такие люди, и до сих пор не в армии!" - с отвращением постановил председатель. Вчерашний майор подозвал Сергея : "Вы будете служить в нашем полку в Псковской дивизии. Сегодня...среда, значит, в понедельник прибудете непосредственно на место" - он написал Сергею адрес и предупредил : "Любое опоздание будет рассматриваться как дезертирство, как вы человек уже военный!". "У меня еще флюрографии нет" - заметил Сергей. "Вам должны сделать вне очереди.
Если не успеете, то в части сделаем !" - майор
внимательно посмотрел Сергею в глаза : "Мне кажется, что вам в армии самое место! Вы свободны!"
Отец обеспокоился больше, чем мать. Сергей не стал рассказывать, куда ему предстояло отправиться. У него оставалось еще несколько свободных дней. Он позвонил Киру на работу, рассказал, что его все-таки забирают, попросил дать ему отгул в пятницу. Кир настоял только, чтобы Сергей пришел назавтра сдать дела и просто сказать до свидания.
Вечером Сергей поехал еще на Васильевский, его родственники, естественно, никуда не обращались и
не звонили, и Сергей обходил их как неодушевленные предметы. Он забрал документы - паспорт, диплом, свидетельства - о браке и рождении своей дочери - отложил в сторону. Переночевал в последний раз в этой квартире и наутро ушел отсюда навсегда.
Первые три месяца он служил под Псковом. На следующий, восемьдесят первый год, оказался в Германии, все в той должности командира взвода воздушно-десантного полка. Сергей слишком легко перенесся из жизни, по течению которой он бездумно плыл столько лет, в жизнь, еще более простую, в которой не нужно было заботиться о прокормлении, и которую так же легко надо было отдать в час 'Х'.
"...Лейтенанта Зандера к командиру полка..." - раздалось посреди полевого лагеря на полигоне под Нойбранденбургом. Сергей встал с травы, на которой вкруговую сидела вторая рота, и пошел за ординарцем.
В штабной палатке он застал командира полка, начштаба, начальника особого отдела и еще какого-то незнакомого подполковника. "Садись!" - махнул ему полковник, не слушая рапорт : "Значит.
Наш полк должен откомандировать добровольцев для прохождения интернационального долга! Мой выбор пал также и на тебя. Пишешь рапорт на имя Министра обороны, где указываешь всякое такое..."
Сергей хотел спросить, о чем спросить не придумал и попросил бумагу. Написал всякое, которое требовалось, подвинул лист полковнику. Тот пробежал рапорт глазами, наклонился к начштаба : "Кто там у нас следующий ?.."
______________
Сергей вернулся в свой родной город бабьим летом восемьдесят второго года, высушенный в горах, с неподвижными глазами над резко очерченными скулами, с переломанным носом и седым правым виском.
Он целыми днями передвигался бесцельно по ставшему крохотным городу, уставая от бесконечного количества людей. Часами осторожно шагал, глядя под ноги, напрягаясь, минуя подворотни, и вздрагивая от скрипа тормозов. Иногда Сергей доезжал до Александровского сада, что между желтой стеной Адмиралтейства и Исаакиевским собором, занимал место с краю на одной и той же скамейке и сидел дотемна, глядя
на решетку...
Он написал за два года службы только два очень коротких письма матери. Она ни о чем не расспрашивала, но однажды, сидя в полной темноте
на кухне, Сергей услышал далекий протяжный вой,
доносившийся из-за двери родительской спальни. Несколько раз, тоже ночью, он чувствовал, как мать стоит безмолвно в темном коридоре, в двух шагах от него...
Сергей не то чтобы не хотел видеть свою жену,
просто она вытерлась из его памяти. Первые несколько месяцев, что он провел под Псковом, ему хотелось только выспаться. В ГДР, где он втянулся в лямку, появившееся свободное время щедро просаживалось в окрестных кабаках. В отпуске Сергей остался в Германии и исколесил ее всю от севера до юга, истратив все отпускные и жалованье за два месяца. Его вызывающе холостяцкая жизнь, оказалось, не давала
покоя совету полковых жен, на который Сергей был однажды вызван, где и спрошен его председательницей о жене, о детях. Он с плохо скрытым раздражением переспросил ее : "А вы кто мне ?" Супружница командира полка, 'мать полка', блеснула медными свежевыкрашенными волосами. "Вы ошибаетесь, если думаете, что это ваше дело! Семейные отношения у нас - это общественное дело!" - рявкнула она как добрый полковник. Сергей не стал дальше слушать.
Только через несколько лет он связал этот мимолетный эпизод с командировкой за пределы южных рубежей родины и даже сплюнул, не то с досады, не то от недоумения.
Однажды в кармане куртки, которую он уже не носил, Сергей нашел ключ от квартиры своей жены. Повертев массивную железку в руках, решил лично возвратить ключ. Он чувствовал, что жизнь его распараллелилась - вместе с мощным потоком, который не давал ему покоя и носил по закоулкам города, еле сочилась, как кровь из невидимой внутренней раны, не до конца пересохшая живая струйка. Этой струйке уже не дано было вздуться, но с ней, как с кровью, вытекала жизнь.
Дверь ему открыла жена. Она замялась дольше, чем когда-то ранее. От улыбки, раздвинувшей широко ее рот, раздался негромкий, но отчетливый
шлепающий звук. "Ты !?" Сергей, глядя в настороженные глаза, про себя еле усмехнулся : "Отдать ключ..." В проеме двери показалась теща.
Лицо ее в миг натянуло и сменило несколько масок : любопытную, испуганную, высокомерную. И наконец выбрало радостную : "Вот это сюрприз !" Она отступила на шаг и стала обегать глазами часть комнаты, невидимой из коридора. Сергей неторопливо прошел за тещей. В комнате за густо уставленным столом сидело полно людей. Теща громко радовалась : "Звонил, представляете, два дня назад, говорил, что не улететь, а тут такой подарок!.." Среди гостей Сергей узнал некоторых, виденных им два года назад. Жена незаметно, в спину, толкала его к столу. Сергей
сел с краю на подставленную табуретку. Тесть, распоряжавшийся с дальнего конца, возгласил тост : "Предлагаю выпить за нашего зятя, бывшего офицера советской армии!" "Что будешь есть ?" - шептала над плечом жена, стараясь украдкой прикоснуться к руке Сергея. "Конечно, за два года не станешь настоящим офицером! Как мы !" - продолжал тесть : "Но теперь он, может, станет настоящим мужчиной..." Кто-то гаркнул, гости чокнувшись, выпили. Сергея неожиданно взглядом встретился с глазами миловидной, едва старше его, женщины. Она чуть-чуть улыбнулась и отвернулась, не сразу, чтобы передать кому-то салат. Сергей не стал пить. "Не по-офицерски !"
громко проговорил мужской голос : "Леша ! Он совершенно пить не умеет ! Чему его в армии научили ?" Тесть тут же подхватил, веселясь : "Николай, возьми его себе в обучение..." Сергей оборвал начавшего говорить Николая : "Было бы кому учить..." Тот привстал над столом, оказавшись невысоким человеком с глазами, полускрытыми припухшими веками. Тесть начал бубнить.
Сергей стоял в полный рост, поочередно рассматривая то один, то другой глаз стоявшего напротив Николая. "Майор, ты сколько людей убил ?"
В комнате затихли. "Я, между прочим, подполковник!" - задрожал голос немолодого человека : "А ты - щенок!.." Смотря на него, Сергей чувствовал в себе точно такие же брезгливость и
равнодушие, какие он еще совсем недавно выказал
к заискивавшему и пугливому пленному, и жизни которого он позволил продлиться на время, нужное, чтобы повернуться спиной и сделать несколько шагов... Сергей отвел взгляд, постоял и
молча вышел. Оставшиеся в доме люди услышали только, как звякнул положенный на полку ключ и глухо стукнула входная дверь...
Сергей спустился пешком до первого этажа. Ему стало противно от своей суетливой многодневной ходьбы. От попытки замазать своей грязью ни в чем не виноватого человека. От того, что вынужден до конца дней таить бездонную тьму своей души. Сергей убыстрял шаг, почти бежал, не глядя по сторонам, и успокоился, от физической усталости, возле Летнего сада. Перейдя по мосту к улице Пестеля, безотчетно подошел к уличной газете, 'Комсомольской правде'.
Сергей механически пробегал глазами строчки, сдвигаясь всем телом вправо. Потом он обошел человека, читавшего ту же газету, бросил на него взгляд , сказал про себя, продолжая чтение - "Фишер, физик из школы". Фишер вел физику в его классе, но Сергей был один среди массы учеников, поэтому физик не узнал его. Сергею стало ясно, что он сделает - он пойдет в свою
школу и встретится с учителем истории.
Островский, историк, был самым старшим среди учителей школы, наводил страх, успевая спросить за двадцать минут половину класса и продиктовать
добрых пять страниц по новой теме. Он вел так
называемый 'Уголок истории', вывешивая каждую неделю ответы на любые вопросы, анонимные и подписанные, язвительные, злобные, потрясавшие основы строя. На день Победы Островский пришел в своем обычном костюме со скромной наградной колодкой, да еще его фотография висела на доске
ветеранов войны. Сергей имел у него твердую четверку, потому что получить выше у изможденного, сильно хромавшего, со взглядом фанатика Островского возможно было только при выдающихся знаниях.
Сергей посмотрел на часы - пять часов, вокруг.
Фишер уже не было рядом. Школа, как Сергей знал, переехала очередной раз к 'Чернышевской', за кинотеатром 'Спартак'. Дошел он до нее за полчаса. Школа еще не была закрыта. Как и десять лет назад, возле школы собирались группки. Сергей ощутил, как жар опаляет ему лицо, когда он разыскал в расписании 'Островский П.А.', понедельник - два урока с десяти и два урока в конце дня...
Он едва дождался понедельника. Вышел в восемь утра, совершенно бодрый, хотя и проворочался всю
ночь и заснул под утро на два часа. К десяти Сергей подходил к школе, от ударов сердца, казалось, дрожала рубашка. Сергей собирался побродить невдалеке от школы, даже дошел до скамеек перед кассами кинотеатра, но дальше не отошел и просидел, наблюдая за движением стрелок
часов.
В половине двенадцатого он пересек порог школы.
Коридоры были пустынны. Около соседнего с нужным ему кабинетом расхаживали высоченные ребята, изредка окидывали оценивающими взглядами Сергея. За ближайшей дверью громко заговорили, она с шумом раскрылась, пропустила парня с дерзко задранным подбородком. Выйдя в коридор, он проскрежетал : "Пошел на...", хлопнул дверью и
застучал шагами. Дверь вторично распахнулась, быстро поднимаясь и опускаясь, вылетел Островский, поднял кулак : "Не выучишь - и не думай приходить !" Повернувшись, внимательно, чуть
наклонив голову, посмотрел на Сергея, строго сказал : "Из десятого пятого, семьдесят второй год, Зандер. Через пять минут освобожусь."
Звонок оглушил. Коридор мгновенно заполнился галдевшей молодежью. Дверь опередила руку Сергея.
Высокий, уже снова знакомый настолько, будто и
не прошло десяти лет, человек впустил Сергея в
класс. "Ну, рассказывай, как первые десять лет ?" В его огромной ладони потерялась рука Сергея.
"Рассказывать особо нечего - учился, женился, работал по распределению. Как обычно." "А учился где ?" "В ЛЭТИ, на радиотехническом." - Сергей пустил нить разговора на волю течения : "А вы нынешних также гоняете ?" "Ты про того, кого я намедни выгнал! Умнейший парень, но спорит о том, о чем ни черта не знает..." "А чего он не знает ?" - Сергей, помня свой опыт обучения истории 'по Островскому', воспринял виденную им сцену, как должное. "Они молодые ребята, им хочется всего очень быстро," - Островский превратился в учителя : "и чтобы им дали дорогу.
В общем, социализм или другое. Ты знаешь, что у вас трое уехало ?" Сергей медленно покачал головой. "Этот тоже уедет, я уверен! Ему там будет лучше, но это ему, а другие, скажу откровенно, не такие талантливые, а которые его поддерживают, еще поймут, но на своей шкуре, что такое уверенность в будущем! Вот возьмем тебя - ты получил высшее образование, прожил вольные шесть лет, будем откровенны, не зная, нужно ли тебе это образование !.." Сергей пристально посмотрел ему в глаза. Глаза историка
сверкнули : "Я прошу не обижаться..." "Эта уверенность стоит слишком много крови!" Островский
задумался, не отрывая своего обжигающего взгляда. Он колебался, но Сергей сказал : "Нам друг от друга нечего скрывать - мы оба знаем, что такое война" Тогда тот просто ответил : "К сожалению, из умирающих империй вытекает человеческая кровь и чем больше империя, тем этой крови больше." Оба помолчали. "Сергей, ты когда вернулся ?" "Три недели назад." Островский снова обжег глазами : "Теперь ты первый выпускник - участник войн периода распада." "Петр Антонович, я вдруг понял, что мне ближе немцы..." - Сергей медлил : "...потому что и они и мы воевали с народом и, чтобы выжить, мы должны были убивать любого." В коридоре надолго зазвенело. Переждав звонок, Островский хрипло проговорил : "Наш батальон, уже в Восточной Пруссии, в Гольдапе, однажды подняли по тревоге из-за вервольфов. Приехали в фольварк. А там жили переселенцы откуда-то из Белоруссии. Вообще,
их давно приказано было отправить домой, но, сам понимаешь, вместо деревни - одни колышки. Так они возле нас кормились : девки, ребятишки. Мне, как тебе, двадцать пять лет. Бойцы у меня
- все больше дядьки после сорока, домовитые мужички. Они наладились к этим девахам бегать, а
я за них каждые два дня получаю по шее. Куришь ?" Сергей достал свою зажигалку. Оба неторопливо задымили 'Беломором'. "Значит, приезжаем, " Островский замахал рукой, разгоняя дым : "оказалось, кинули гранату в хату. Трое раненых, убитых - девка одна, блаженная была, и
пацан лет десяти. Они все опытные, как солдаты, только окно заскрипело, они все по углам поховались, только эта сумасшедшая пошла смотреть, кто там. А мальчишке просто места не хватило в углу." Сергей докурил, историк пододвинул пепельницу к Сергею. Сергей прикурил следующую папиросу. "Мы прочесывать все вокруг.
Обыскались, так эти идиоты никуда и не уходили от хутора - лежали, смотрели, что мы будем делать. А уже рассвело. Трое их было - один пятнадцать лет, и два близнеца по четырнадцати. Симпатичные, белокурые, аккуратно одетые мальчики. На ногах - ботинки и гетры. С походными рюкзачками, в рюкзачках - еще по пять
гранат, консервы мясные и всякое барахло для похода - нитки, иголки, спички, ножик перочинный. Стоят, смотрят на нас как нашкодившие школяры, мол дяди накажут и отпустят. И мы стоим и не знаем, что делать. Тут пацана убитого вынесли, бабки завыли-заголосили. Мы-то насмотрелись всякого, но тут ведь уже война кончилась. Вылетает распушонный весь начальник особого отдела, кричит - 'эти мерзавцы!', подбегает - старшему из этих 'партизан' пистолетом в зубы - 'кто подослал? переводчика мне !' Я говорю, что переводчик в штабе. А он даже обрадовался - 'тогда и нечего с ними разговаривать. Комбат, выделяй людей !' Все все поняли, отворачиваются, вроде даже кто-то уходит, а особист, углядев, мне и говорит, тихонько 'постройте батальон.' Делать нечего, даю команду. Особист плечом к плечу со мной, как бы командует - 'выделите комсомольцев!' Я прохожу вдоль строя, сам, наверное, знаешь, как человек и вроде бы на месте стоит, но будто отходит от тебя. А особист от меня ни на шаг - 'выйти из строя!' В общем, команда собралась из пацанов, по виду как и эти немчики, бледные они, руки у них трясутся. Я отговорился, что расстрелом по уставу не уполномочен командовать, особист сам за дело - построил шеренгу, скомандовал 'отделение...' У бойцов винтовки ходят ходуном, немцы поняли, близнецы заскулили тихонечко, знаешь, будто боясь, что за слезы еще сильнее накажут. А за моей спиной кто-то шепчет - 'товарищ капитан, разрешите лучше мне грех на душу взять...' Я обернулся - сержант Горьковенко, лет пятидесяти, из строя вышел и меня за рукав
взял. Я не успел ему ничего сказать, услышал визгливое 'пли!', потом не залп, а как зачетную стрельбу - то один выстрелит, то другой, и как-то нервно последний, лишь бы куда, потому что он задерживает остальных. Старший сразу упал - в ногу ему попали, еще один из близнецов, а второй вдохнул глубоко и глаза зажмурил. И камни из стены высоко над его головой брызнули.
Батальон насупился. Особист, такой тридцатилетний
лейтенант, кряжистый, лысоватый, быстренько подбежал на цыпочках, в стоявшего выстрелил в упор, а потом, будто, отряхнул рукава, над одним, другим, третьим... Кончил дело, не оглядываясь, запихнул пистолет в кобуру, обошел строй и исчез. Батальон разошелся без моей команды. Я сам поскорее, чтобы на гражданских не глядеть, пошел. У того, кто последний выстрелил, истерика, в винтовку вцепился... Ему сзади по башке дали, винтовку забрали. Старшего из комсомольцев потом в партию приняли." Сергей успел выкурить, пока учитель рассказывал, еще две папиросы. Островский замолк, кинул перетертую
папиросу в пепельницу. Сергей только сказал : "Плохо, что после войны грех тяжелее." Оба помолчали. Островский засмотрелся на пепельницу, бросил взгляд на часы : "Спасибо, что зашел. Мне
надо подготовиться к уроку", встал, протянул руку. Сергей тоже встал : "Что вы рассказываете об этой войне ?" "К сожалению, я пересказываю новости... Еще добавляю, что каждое новое поколение может изменить свою жизнь, только уважая выбор тех, кто жил раньше, как бы тебе это заявление ни показалось слишком торжественным..." Не отпуская руки Сергея, еще сказал : "Тебе трудно. Это навсегда. Иди на работу." И в последний раз, перед тем как Сергей ушел, положил ему руку на плечо : "Приходи!"
После встречи с Островским Сергей впервые со стороны оценил себя и все меньше находил причину своей неустроенности в окружавших обстоятельствах. Что же, условием его беззаботной, вольной жизни предполагалась его же готовность отдать себя служению системе, давшей ему такую жизнь. Что система и сделала, хотя она уже порядочно растеряла прежнюю цепкость, чтобы ловить тех, кто хотел избежать отдавать ей долг. Сергей видел и тогда, до армии, сколько существовало способов продлить жизнь, свободную от ответственности. Одно в глубине души жгло, как жжет челюсть гнилой зуб, что никуда не деться от взвешивания себя - чего достиг и упустил. Выслушать приговор честнейшего
внутреннего и всевидящего судьи о том, было ли
несделанное упущением по обстоятельствам или по незнанию, нерасторопности, в конце концов, следствием тех крох, которых не добрал в каждый
миг отпущенных едва ли трех десятков тысяч дней. От чего получается невеселый итог, что невозможно избежать собственной судьбы. Сергей чаще всего начинал отсчет от своей женитьбы, но
однажды он спустился глубже - к Юте. Вызывая в памяти ее размытое лицо, однажды внезапно понял,
что ничего бы не изменилось. И он несся навстречу реке времени, ярко, как днем, вспоминая события, о которых никогда не думал, провожал взглядом мощный поток и каждый раз убеждался, что течение несло бы его в ту же точку, из которой он нынче возвращался в прошлое...
И еще. Прежде ему бывало стыдно за свою жизнь, прожитую во снах. Теперь Сергей перестал чувствовать раздвоенность души, он - тот же и наяву и в фантазиях. С ним случалось, что он пробуждался посреди ночи в состоянии восторга, лежал, тщетно стараясь вспомнить, и, желая продлить это состояние, засыпал вновь и утром вставал с новым опытом чувств.
Однажды Сергею приснился белый собор, потолок которого растворялся в небесной сини. Вокруг были люди, но Сергей ходил, потрясенный легкостью колонн и не слыханной прежде музыкой. Он пробудился посреди ночи. Перед его невидящими
от слез глазами стояло и никуда не исчезало видение ажурных колонн среди свежего, наполнявшегося розовым светом воздуха...
Долее Сергей не мог заснуть. А над затихшими домами совершался переход от темно-синего цвета к голубому, и едва-едва из-за линии крыш, ставшей линией горизонта, густела и расширялась бело-красная полоса...
Через неделю Сергей устроился на работу. Он не
вернулся в свою первую контору, только встретился с Киром, и они недолго поговорили. Кир ни о чем его не расспрашивал, но просил не пропадать. Сергей, вспомнив про свою институтскую специальность, решил работать по ней.
Он с трудом отходил от войны. По ночам на него с утеса летели камни. Чернобородая рожа, показывая кривые зубы, поджидала его, карабкавшегося по скале и, когда он с немеющими
руками останавливался передохнуть, всякий раз не
дойдя метра до ухмылявшегося лица, цепкие пальцы внезапно снимали с его плеча автомат, обшаривали карманы, вынимали нож, пистолет...
Когда-то ему приснился случай в Герате, на операции по 'чистке'. Он, расставив взвод цепью,
двигался на левом фланге. Обойдя полувзорванный дом, Сергей решил заглянуть вовнутрь. Он был неопытен и глуп и вперся в хибару, как будто к себе в казарму... В двух шагах от него у стены стоял человек, ясно различимый в конусе света. Сергей, как парализованный, стоял и смотрел ему в глаза. Человек поманил Сергея к себе. Тонкий рот разрезал, как шрам, густые волосы на лице, а строгие глаза подавляли волю,
и Сергей ощутил себя ребенком в присутствии знавшего все на свете взрослого. Он очнулся от громкого шарканья, крика, но даже грохот автоматной очереди не сбил его наземь, и Сергей, дрожа, смотрел, как пули разрывают тело человека. Над ухом выдохнул сержант Маслов : "Вот блядь такая !.." Сержант шустро обежал развалюху : "Никого, лейтенант!.." Сергей продолжал стоять над трупом, из под которого вырывались ярко освещенные солнцем струйки пыли. Ноги, обутые в галоши, в белых штанах выпростались из-под короткого, едва достигавшего колен, халата. Маслов попинал тело и весело сказал : "Ни хуя нет!" Тут же двое живых вышли наружу и присоединились ко взводу, который ушел вперед едва ли на десяток шагов.
Сергей посмотрел на своих солдат, как впервые
они были молодые, здоровые парни, только сплоченность их всех в вооруженную стаю не давала каждому по отдельности допустить к себе обычные чувства - страха, неуверенности. И он сам тут же превратился просто в командира подразделения, развернутого в боевой порядок, и который бы просто не понял ничего, если бы ему
напомнили о том, что случилось несколько секунд
назад...
Сергей принялся старательно, как будто впервые, осваивать все забытое им за три года, прошедшие
с окончания института и понесся в самую стремнину вдоль по течению потока времени... ------------------------------------------------------
Part 3 Часть 3
...Сергей проснулся и, лежа на широкой - Queensize - кровати, смотрел на женщину, спавшую на его правой руке. Он, чтобы не потревожить ее, дотянулся до рычажка, раскрывавшего жалюзи. В пять утра здесь, в городке Cranston в Род-Айленде, светало, как в Крыму. Сегодня начинался первый день уик-енда мая. Ирина, сладко потянулась, и он притянул ее к своей груди. Ирина улыбнулась во сне, Сергей дотронулся губами до ее шеи, лба, волос... Когда
он коснулся ее губ, она ответила ему. Ирина просыпалась, и ее поцелуи становились крепче, закрывали ему глаза, рот, после чего у Сергея перехватывало дыхание. А она продолжала целовать его шею, грудь и все ниже... Потом он лег сверху, стискивая ее, от чего она тихо смеялась, закинув голову с пышными, жесткими волосами и чуть приоткрыв рот... Они бились будто пойманные рыбы, хватая жадно воздух, истязая друг друга поцелуями, и не в состоянии оторваться один от другого... Затем их, обессиленных, опять накрыл сон...
"Загребли ? Куда ?" - накинулись на него. Сергей не слышал свой ответ. По коридору шел дежурный офицер :"Медкомиссия начинается завтра с десяти утра ! Товарищи призывники, не опаздывать !..." Сергей пожал руку Вовке Попову, своему однокласснику, еще не побывавшему по ту сторону двери, и покинул до завтрашнего дня военкомат.
Он брел по набережной Фонтанки в сторону к Невскому. Первый телефон-автомат он разыскал в начале улицы Росси. У матери было занято. Он подождал на улице. Еще раз набрал номер - мать вышла. У будки очень быстро собралась очередь. Сергей задыхался - он присел на скамейке в сквере у бюста Ломоносова. Собрался еще раз позвонить, но очередь не убывала, и он смог успокоить дрожь в ногах только отправившись скорым шагом дальше.
Сергей решил позвонить матери завтра, когда окончательно все определится, и с облегченным сердцем явился в квартиру своей жены. Вечером он злорадно сообщил, что его призывают на военную службу. Теща ахнула, кликнула Алешу. Сергей с ухмылкой слушал, что же ему предстоит сделать. "...Ты не мечтай оставить жену и ребенка на нас!" - теща поднялась из-за стола и стала расхаживать с ребенком на руках по комнате: "Никуда ты не пойдешь!" Сергей молчал. "Завтра с утра возьмешь у руководителя предприятия ходатайство, что у тебя ребенок..."
тесть был деловит и конкретен. "И не смей ни о чем даже и заикаться!" ворвалась теща Эльвира : "Ты подумал, если у Мариночки пропадет молоко !?" "Да пошли вы!" - Сергею вдруг стало лень ругаться. Он просто ушел на кухню, где и просидел до полуночи, читая 'Затерянный мир' Конан Дойля. Потом с грохотом отлетела дверь - его жена встала за спиной. "...Ты немедленно скажешь мне, как позвонить директору!" Сергей, не
оборачиваясь, продолжал сидеть за книгой. "Я потребую, чтобы он подписал заявление!.." "А заявление ты напишешь ?" "Нет, заявление напишешь ты и сейчас же !" Сергей повернулся к ней : "А еще что я должен написать ?" Жена задохнулась от
ярости, с минуту она испепеляла его глазами, ставшими маленькими на сильно напудренном лице, и ушла, хлопнув сначала дверью на кухне, а затем в своей комнате. А Сергея все происходящее очень развеселило.
Медкомиссия была очень формальной. Если есть все руки и ноги, то 'Годен!', все остальные болезни - просто симуляция. Шансов у Сергея не пройти ее не было никаких. Через какой-то час снова явившись перед длинным столом, накрытым красной скатертью, Сергей равнодушно выслушивал приговор. "Такие люди, и до сих пор не в армии!" - с отвращением постановил председатель. Вчерашний майор подозвал Сергея : "Вы будете служить в нашем полку в Псковской дивизии. Сегодня...среда, значит, в понедельник прибудете непосредственно на место" - он написал Сергею адрес и предупредил : "Любое опоздание будет рассматриваться как дезертирство, как вы человек уже военный!". "У меня еще флюрографии нет" - заметил Сергей. "Вам должны сделать вне очереди.
Если не успеете, то в части сделаем !" - майор
внимательно посмотрел Сергею в глаза : "Мне кажется, что вам в армии самое место! Вы свободны!"
Отец обеспокоился больше, чем мать. Сергей не стал рассказывать, куда ему предстояло отправиться. У него оставалось еще несколько свободных дней. Он позвонил Киру на работу, рассказал, что его все-таки забирают, попросил дать ему отгул в пятницу. Кир настоял только, чтобы Сергей пришел назавтра сдать дела и просто сказать до свидания.
Вечером Сергей поехал еще на Васильевский, его родственники, естественно, никуда не обращались и
не звонили, и Сергей обходил их как неодушевленные предметы. Он забрал документы - паспорт, диплом, свидетельства - о браке и рождении своей дочери - отложил в сторону. Переночевал в последний раз в этой квартире и наутро ушел отсюда навсегда.
Первые три месяца он служил под Псковом. На следующий, восемьдесят первый год, оказался в Германии, все в той должности командира взвода воздушно-десантного полка. Сергей слишком легко перенесся из жизни, по течению которой он бездумно плыл столько лет, в жизнь, еще более простую, в которой не нужно было заботиться о прокормлении, и которую так же легко надо было отдать в час 'Х'.
"...Лейтенанта Зандера к командиру полка..." - раздалось посреди полевого лагеря на полигоне под Нойбранденбургом. Сергей встал с травы, на которой вкруговую сидела вторая рота, и пошел за ординарцем.
В штабной палатке он застал командира полка, начштаба, начальника особого отдела и еще какого-то незнакомого подполковника. "Садись!" - махнул ему полковник, не слушая рапорт : "Значит.
Наш полк должен откомандировать добровольцев для прохождения интернационального долга! Мой выбор пал также и на тебя. Пишешь рапорт на имя Министра обороны, где указываешь всякое такое..."
Сергей хотел спросить, о чем спросить не придумал и попросил бумагу. Написал всякое, которое требовалось, подвинул лист полковнику. Тот пробежал рапорт глазами, наклонился к начштаба : "Кто там у нас следующий ?.."
______________
Сергей вернулся в свой родной город бабьим летом восемьдесят второго года, высушенный в горах, с неподвижными глазами над резко очерченными скулами, с переломанным носом и седым правым виском.
Он целыми днями передвигался бесцельно по ставшему крохотным городу, уставая от бесконечного количества людей. Часами осторожно шагал, глядя под ноги, напрягаясь, минуя подворотни, и вздрагивая от скрипа тормозов. Иногда Сергей доезжал до Александровского сада, что между желтой стеной Адмиралтейства и Исаакиевским собором, занимал место с краю на одной и той же скамейке и сидел дотемна, глядя
на решетку...
Он написал за два года службы только два очень коротких письма матери. Она ни о чем не расспрашивала, но однажды, сидя в полной темноте
на кухне, Сергей услышал далекий протяжный вой,
доносившийся из-за двери родительской спальни. Несколько раз, тоже ночью, он чувствовал, как мать стоит безмолвно в темном коридоре, в двух шагах от него...
Сергей не то чтобы не хотел видеть свою жену,
просто она вытерлась из его памяти. Первые несколько месяцев, что он провел под Псковом, ему хотелось только выспаться. В ГДР, где он втянулся в лямку, появившееся свободное время щедро просаживалось в окрестных кабаках. В отпуске Сергей остался в Германии и исколесил ее всю от севера до юга, истратив все отпускные и жалованье за два месяца. Его вызывающе холостяцкая жизнь, оказалось, не давала
покоя совету полковых жен, на который Сергей был однажды вызван, где и спрошен его председательницей о жене, о детях. Он с плохо скрытым раздражением переспросил ее : "А вы кто мне ?" Супружница командира полка, 'мать полка', блеснула медными свежевыкрашенными волосами. "Вы ошибаетесь, если думаете, что это ваше дело! Семейные отношения у нас - это общественное дело!" - рявкнула она как добрый полковник. Сергей не стал дальше слушать.
Только через несколько лет он связал этот мимолетный эпизод с командировкой за пределы южных рубежей родины и даже сплюнул, не то с досады, не то от недоумения.
Однажды в кармане куртки, которую он уже не носил, Сергей нашел ключ от квартиры своей жены. Повертев массивную железку в руках, решил лично возвратить ключ. Он чувствовал, что жизнь его распараллелилась - вместе с мощным потоком, который не давал ему покоя и носил по закоулкам города, еле сочилась, как кровь из невидимой внутренней раны, не до конца пересохшая живая струйка. Этой струйке уже не дано было вздуться, но с ней, как с кровью, вытекала жизнь.
Дверь ему открыла жена. Она замялась дольше, чем когда-то ранее. От улыбки, раздвинувшей широко ее рот, раздался негромкий, но отчетливый
шлепающий звук. "Ты !?" Сергей, глядя в настороженные глаза, про себя еле усмехнулся : "Отдать ключ..." В проеме двери показалась теща.
Лицо ее в миг натянуло и сменило несколько масок : любопытную, испуганную, высокомерную. И наконец выбрало радостную : "Вот это сюрприз !" Она отступила на шаг и стала обегать глазами часть комнаты, невидимой из коридора. Сергей неторопливо прошел за тещей. В комнате за густо уставленным столом сидело полно людей. Теща громко радовалась : "Звонил, представляете, два дня назад, говорил, что не улететь, а тут такой подарок!.." Среди гостей Сергей узнал некоторых, виденных им два года назад. Жена незаметно, в спину, толкала его к столу. Сергей
сел с краю на подставленную табуретку. Тесть, распоряжавшийся с дальнего конца, возгласил тост : "Предлагаю выпить за нашего зятя, бывшего офицера советской армии!" "Что будешь есть ?" - шептала над плечом жена, стараясь украдкой прикоснуться к руке Сергея. "Конечно, за два года не станешь настоящим офицером! Как мы !" - продолжал тесть : "Но теперь он, может, станет настоящим мужчиной..." Кто-то гаркнул, гости чокнувшись, выпили. Сергея неожиданно взглядом встретился с глазами миловидной, едва старше его, женщины. Она чуть-чуть улыбнулась и отвернулась, не сразу, чтобы передать кому-то салат. Сергей не стал пить. "Не по-офицерски !"
громко проговорил мужской голос : "Леша ! Он совершенно пить не умеет ! Чему его в армии научили ?" Тесть тут же подхватил, веселясь : "Николай, возьми его себе в обучение..." Сергей оборвал начавшего говорить Николая : "Было бы кому учить..." Тот привстал над столом, оказавшись невысоким человеком с глазами, полускрытыми припухшими веками. Тесть начал бубнить.
Сергей стоял в полный рост, поочередно рассматривая то один, то другой глаз стоявшего напротив Николая. "Майор, ты сколько людей убил ?"
В комнате затихли. "Я, между прочим, подполковник!" - задрожал голос немолодого человека : "А ты - щенок!.." Смотря на него, Сергей чувствовал в себе точно такие же брезгливость и
равнодушие, какие он еще совсем недавно выказал
к заискивавшему и пугливому пленному, и жизни которого он позволил продлиться на время, нужное, чтобы повернуться спиной и сделать несколько шагов... Сергей отвел взгляд, постоял и
молча вышел. Оставшиеся в доме люди услышали только, как звякнул положенный на полку ключ и глухо стукнула входная дверь...
Сергей спустился пешком до первого этажа. Ему стало противно от своей суетливой многодневной ходьбы. От попытки замазать своей грязью ни в чем не виноватого человека. От того, что вынужден до конца дней таить бездонную тьму своей души. Сергей убыстрял шаг, почти бежал, не глядя по сторонам, и успокоился, от физической усталости, возле Летнего сада. Перейдя по мосту к улице Пестеля, безотчетно подошел к уличной газете, 'Комсомольской правде'.
Сергей механически пробегал глазами строчки, сдвигаясь всем телом вправо. Потом он обошел человека, читавшего ту же газету, бросил на него взгляд , сказал про себя, продолжая чтение - "Фишер, физик из школы". Фишер вел физику в его классе, но Сергей был один среди массы учеников, поэтому физик не узнал его. Сергею стало ясно, что он сделает - он пойдет в свою
школу и встретится с учителем истории.
Островский, историк, был самым старшим среди учителей школы, наводил страх, успевая спросить за двадцать минут половину класса и продиктовать
добрых пять страниц по новой теме. Он вел так
называемый 'Уголок истории', вывешивая каждую неделю ответы на любые вопросы, анонимные и подписанные, язвительные, злобные, потрясавшие основы строя. На день Победы Островский пришел в своем обычном костюме со скромной наградной колодкой, да еще его фотография висела на доске
ветеранов войны. Сергей имел у него твердую четверку, потому что получить выше у изможденного, сильно хромавшего, со взглядом фанатика Островского возможно было только при выдающихся знаниях.
Сергей посмотрел на часы - пять часов, вокруг.
Фишер уже не было рядом. Школа, как Сергей знал, переехала очередной раз к 'Чернышевской', за кинотеатром 'Спартак'. Дошел он до нее за полчаса. Школа еще не была закрыта. Как и десять лет назад, возле школы собирались группки. Сергей ощутил, как жар опаляет ему лицо, когда он разыскал в расписании 'Островский П.А.', понедельник - два урока с десяти и два урока в конце дня...
Он едва дождался понедельника. Вышел в восемь утра, совершенно бодрый, хотя и проворочался всю
ночь и заснул под утро на два часа. К десяти Сергей подходил к школе, от ударов сердца, казалось, дрожала рубашка. Сергей собирался побродить невдалеке от школы, даже дошел до скамеек перед кассами кинотеатра, но дальше не отошел и просидел, наблюдая за движением стрелок
часов.
В половине двенадцатого он пересек порог школы.
Коридоры были пустынны. Около соседнего с нужным ему кабинетом расхаживали высоченные ребята, изредка окидывали оценивающими взглядами Сергея. За ближайшей дверью громко заговорили, она с шумом раскрылась, пропустила парня с дерзко задранным подбородком. Выйдя в коридор, он проскрежетал : "Пошел на...", хлопнул дверью и
застучал шагами. Дверь вторично распахнулась, быстро поднимаясь и опускаясь, вылетел Островский, поднял кулак : "Не выучишь - и не думай приходить !" Повернувшись, внимательно, чуть
наклонив голову, посмотрел на Сергея, строго сказал : "Из десятого пятого, семьдесят второй год, Зандер. Через пять минут освобожусь."
Звонок оглушил. Коридор мгновенно заполнился галдевшей молодежью. Дверь опередила руку Сергея.
Высокий, уже снова знакомый настолько, будто и
не прошло десяти лет, человек впустил Сергея в
класс. "Ну, рассказывай, как первые десять лет ?" В его огромной ладони потерялась рука Сергея.
"Рассказывать особо нечего - учился, женился, работал по распределению. Как обычно." "А учился где ?" "В ЛЭТИ, на радиотехническом." - Сергей пустил нить разговора на волю течения : "А вы нынешних также гоняете ?" "Ты про того, кого я намедни выгнал! Умнейший парень, но спорит о том, о чем ни черта не знает..." "А чего он не знает ?" - Сергей, помня свой опыт обучения истории 'по Островскому', воспринял виденную им сцену, как должное. "Они молодые ребята, им хочется всего очень быстро," - Островский превратился в учителя : "и чтобы им дали дорогу.
В общем, социализм или другое. Ты знаешь, что у вас трое уехало ?" Сергей медленно покачал головой. "Этот тоже уедет, я уверен! Ему там будет лучше, но это ему, а другие, скажу откровенно, не такие талантливые, а которые его поддерживают, еще поймут, но на своей шкуре, что такое уверенность в будущем! Вот возьмем тебя - ты получил высшее образование, прожил вольные шесть лет, будем откровенны, не зная, нужно ли тебе это образование !.." Сергей пристально посмотрел ему в глаза. Глаза историка
сверкнули : "Я прошу не обижаться..." "Эта уверенность стоит слишком много крови!" Островский
задумался, не отрывая своего обжигающего взгляда. Он колебался, но Сергей сказал : "Нам друг от друга нечего скрывать - мы оба знаем, что такое война" Тогда тот просто ответил : "К сожалению, из умирающих империй вытекает человеческая кровь и чем больше империя, тем этой крови больше." Оба помолчали. "Сергей, ты когда вернулся ?" "Три недели назад." Островский снова обжег глазами : "Теперь ты первый выпускник - участник войн периода распада." "Петр Антонович, я вдруг понял, что мне ближе немцы..." - Сергей медлил : "...потому что и они и мы воевали с народом и, чтобы выжить, мы должны были убивать любого." В коридоре надолго зазвенело. Переждав звонок, Островский хрипло проговорил : "Наш батальон, уже в Восточной Пруссии, в Гольдапе, однажды подняли по тревоге из-за вервольфов. Приехали в фольварк. А там жили переселенцы откуда-то из Белоруссии. Вообще,
их давно приказано было отправить домой, но, сам понимаешь, вместо деревни - одни колышки. Так они возле нас кормились : девки, ребятишки. Мне, как тебе, двадцать пять лет. Бойцы у меня
- все больше дядьки после сорока, домовитые мужички. Они наладились к этим девахам бегать, а
я за них каждые два дня получаю по шее. Куришь ?" Сергей достал свою зажигалку. Оба неторопливо задымили 'Беломором'. "Значит, приезжаем, " Островский замахал рукой, разгоняя дым : "оказалось, кинули гранату в хату. Трое раненых, убитых - девка одна, блаженная была, и
пацан лет десяти. Они все опытные, как солдаты, только окно заскрипело, они все по углам поховались, только эта сумасшедшая пошла смотреть, кто там. А мальчишке просто места не хватило в углу." Сергей докурил, историк пододвинул пепельницу к Сергею. Сергей прикурил следующую папиросу. "Мы прочесывать все вокруг.
Обыскались, так эти идиоты никуда и не уходили от хутора - лежали, смотрели, что мы будем делать. А уже рассвело. Трое их было - один пятнадцать лет, и два близнеца по четырнадцати. Симпатичные, белокурые, аккуратно одетые мальчики. На ногах - ботинки и гетры. С походными рюкзачками, в рюкзачках - еще по пять
гранат, консервы мясные и всякое барахло для похода - нитки, иголки, спички, ножик перочинный. Стоят, смотрят на нас как нашкодившие школяры, мол дяди накажут и отпустят. И мы стоим и не знаем, что делать. Тут пацана убитого вынесли, бабки завыли-заголосили. Мы-то насмотрелись всякого, но тут ведь уже война кончилась. Вылетает распушонный весь начальник особого отдела, кричит - 'эти мерзавцы!', подбегает - старшему из этих 'партизан' пистолетом в зубы - 'кто подослал? переводчика мне !' Я говорю, что переводчик в штабе. А он даже обрадовался - 'тогда и нечего с ними разговаривать. Комбат, выделяй людей !' Все все поняли, отворачиваются, вроде даже кто-то уходит, а особист, углядев, мне и говорит, тихонько 'постройте батальон.' Делать нечего, даю команду. Особист плечом к плечу со мной, как бы командует - 'выделите комсомольцев!' Я прохожу вдоль строя, сам, наверное, знаешь, как человек и вроде бы на месте стоит, но будто отходит от тебя. А особист от меня ни на шаг - 'выйти из строя!' В общем, команда собралась из пацанов, по виду как и эти немчики, бледные они, руки у них трясутся. Я отговорился, что расстрелом по уставу не уполномочен командовать, особист сам за дело - построил шеренгу, скомандовал 'отделение...' У бойцов винтовки ходят ходуном, немцы поняли, близнецы заскулили тихонечко, знаешь, будто боясь, что за слезы еще сильнее накажут. А за моей спиной кто-то шепчет - 'товарищ капитан, разрешите лучше мне грех на душу взять...' Я обернулся - сержант Горьковенко, лет пятидесяти, из строя вышел и меня за рукав
взял. Я не успел ему ничего сказать, услышал визгливое 'пли!', потом не залп, а как зачетную стрельбу - то один выстрелит, то другой, и как-то нервно последний, лишь бы куда, потому что он задерживает остальных. Старший сразу упал - в ногу ему попали, еще один из близнецов, а второй вдохнул глубоко и глаза зажмурил. И камни из стены высоко над его головой брызнули.
Батальон насупился. Особист, такой тридцатилетний
лейтенант, кряжистый, лысоватый, быстренько подбежал на цыпочках, в стоявшего выстрелил в упор, а потом, будто, отряхнул рукава, над одним, другим, третьим... Кончил дело, не оглядываясь, запихнул пистолет в кобуру, обошел строй и исчез. Батальон разошелся без моей команды. Я сам поскорее, чтобы на гражданских не глядеть, пошел. У того, кто последний выстрелил, истерика, в винтовку вцепился... Ему сзади по башке дали, винтовку забрали. Старшего из комсомольцев потом в партию приняли." Сергей успел выкурить, пока учитель рассказывал, еще две папиросы. Островский замолк, кинул перетертую
папиросу в пепельницу. Сергей только сказал : "Плохо, что после войны грех тяжелее." Оба помолчали. Островский засмотрелся на пепельницу, бросил взгляд на часы : "Спасибо, что зашел. Мне
надо подготовиться к уроку", встал, протянул руку. Сергей тоже встал : "Что вы рассказываете об этой войне ?" "К сожалению, я пересказываю новости... Еще добавляю, что каждое новое поколение может изменить свою жизнь, только уважая выбор тех, кто жил раньше, как бы тебе это заявление ни показалось слишком торжественным..." Не отпуская руки Сергея, еще сказал : "Тебе трудно. Это навсегда. Иди на работу." И в последний раз, перед тем как Сергей ушел, положил ему руку на плечо : "Приходи!"
После встречи с Островским Сергей впервые со стороны оценил себя и все меньше находил причину своей неустроенности в окружавших обстоятельствах. Что же, условием его беззаботной, вольной жизни предполагалась его же готовность отдать себя служению системе, давшей ему такую жизнь. Что система и сделала, хотя она уже порядочно растеряла прежнюю цепкость, чтобы ловить тех, кто хотел избежать отдавать ей долг. Сергей видел и тогда, до армии, сколько существовало способов продлить жизнь, свободную от ответственности. Одно в глубине души жгло, как жжет челюсть гнилой зуб, что никуда не деться от взвешивания себя - чего достиг и упустил. Выслушать приговор честнейшего
внутреннего и всевидящего судьи о том, было ли
несделанное упущением по обстоятельствам или по незнанию, нерасторопности, в конце концов, следствием тех крох, которых не добрал в каждый
миг отпущенных едва ли трех десятков тысяч дней. От чего получается невеселый итог, что невозможно избежать собственной судьбы. Сергей чаще всего начинал отсчет от своей женитьбы, но
однажды он спустился глубже - к Юте. Вызывая в памяти ее размытое лицо, однажды внезапно понял,
что ничего бы не изменилось. И он несся навстречу реке времени, ярко, как днем, вспоминая события, о которых никогда не думал, провожал взглядом мощный поток и каждый раз убеждался, что течение несло бы его в ту же точку, из которой он нынче возвращался в прошлое...
И еще. Прежде ему бывало стыдно за свою жизнь, прожитую во снах. Теперь Сергей перестал чувствовать раздвоенность души, он - тот же и наяву и в фантазиях. С ним случалось, что он пробуждался посреди ночи в состоянии восторга, лежал, тщетно стараясь вспомнить, и, желая продлить это состояние, засыпал вновь и утром вставал с новым опытом чувств.
Однажды Сергею приснился белый собор, потолок которого растворялся в небесной сини. Вокруг были люди, но Сергей ходил, потрясенный легкостью колонн и не слыханной прежде музыкой. Он пробудился посреди ночи. Перед его невидящими
от слез глазами стояло и никуда не исчезало видение ажурных колонн среди свежего, наполнявшегося розовым светом воздуха...
Долее Сергей не мог заснуть. А над затихшими домами совершался переход от темно-синего цвета к голубому, и едва-едва из-за линии крыш, ставшей линией горизонта, густела и расширялась бело-красная полоса...
Через неделю Сергей устроился на работу. Он не
вернулся в свою первую контору, только встретился с Киром, и они недолго поговорили. Кир ни о чем его не расспрашивал, но просил не пропадать. Сергей, вспомнив про свою институтскую специальность, решил работать по ней.
Он с трудом отходил от войны. По ночам на него с утеса летели камни. Чернобородая рожа, показывая кривые зубы, поджидала его, карабкавшегося по скале и, когда он с немеющими
руками останавливался передохнуть, всякий раз не
дойдя метра до ухмылявшегося лица, цепкие пальцы внезапно снимали с его плеча автомат, обшаривали карманы, вынимали нож, пистолет...
Когда-то ему приснился случай в Герате, на операции по 'чистке'. Он, расставив взвод цепью,
двигался на левом фланге. Обойдя полувзорванный дом, Сергей решил заглянуть вовнутрь. Он был неопытен и глуп и вперся в хибару, как будто к себе в казарму... В двух шагах от него у стены стоял человек, ясно различимый в конусе света. Сергей, как парализованный, стоял и смотрел ему в глаза. Человек поманил Сергея к себе. Тонкий рот разрезал, как шрам, густые волосы на лице, а строгие глаза подавляли волю,
и Сергей ощутил себя ребенком в присутствии знавшего все на свете взрослого. Он очнулся от громкого шарканья, крика, но даже грохот автоматной очереди не сбил его наземь, и Сергей, дрожа, смотрел, как пули разрывают тело человека. Над ухом выдохнул сержант Маслов : "Вот блядь такая !.." Сержант шустро обежал развалюху : "Никого, лейтенант!.." Сергей продолжал стоять над трупом, из под которого вырывались ярко освещенные солнцем струйки пыли. Ноги, обутые в галоши, в белых штанах выпростались из-под короткого, едва достигавшего колен, халата. Маслов попинал тело и весело сказал : "Ни хуя нет!" Тут же двое живых вышли наружу и присоединились ко взводу, который ушел вперед едва ли на десяток шагов.
Сергей посмотрел на своих солдат, как впервые
они были молодые, здоровые парни, только сплоченность их всех в вооруженную стаю не давала каждому по отдельности допустить к себе обычные чувства - страха, неуверенности. И он сам тут же превратился просто в командира подразделения, развернутого в боевой порядок, и который бы просто не понял ничего, если бы ему
напомнили о том, что случилось несколько секунд
назад...
Сергей принялся старательно, как будто впервые, осваивать все забытое им за три года, прошедшие
с окончания института и понесся в самую стремнину вдоль по течению потока времени... ------------------------------------------------------
Part 3 Часть 3
...Сергей проснулся и, лежа на широкой - Queensize - кровати, смотрел на женщину, спавшую на его правой руке. Он, чтобы не потревожить ее, дотянулся до рычажка, раскрывавшего жалюзи. В пять утра здесь, в городке Cranston в Род-Айленде, светало, как в Крыму. Сегодня начинался первый день уик-енда мая. Ирина, сладко потянулась, и он притянул ее к своей груди. Ирина улыбнулась во сне, Сергей дотронулся губами до ее шеи, лба, волос... Когда
он коснулся ее губ, она ответила ему. Ирина просыпалась, и ее поцелуи становились крепче, закрывали ему глаза, рот, после чего у Сергея перехватывало дыхание. А она продолжала целовать его шею, грудь и все ниже... Потом он лег сверху, стискивая ее, от чего она тихо смеялась, закинув голову с пышными, жесткими волосами и чуть приоткрыв рот... Они бились будто пойманные рыбы, хватая жадно воздух, истязая друг друга поцелуями, и не в состоянии оторваться один от другого... Затем их, обессиленных, опять накрыл сон...