В подавляющем своем большинстве документы, исходящие из КГБ при СМ СССР, из Военной коллегии Верховного суда СССР, обладают высокой степенью достоверности, но попадаются и своеобразные юридические ребусы.
27 июля 1956 г. в официальном (на бланке) документе из КГБ, адресованном председателю Военной коллегии, говорится о судьбе бывшего заместителя начальника Управления связи РККА, бригинженере: «Иудин С.Д. 1899 года рождения, уроженец гор. Киржача, Владимирской области, был арестован 10 марта 1938 года УНКВД по Московской области и осужден 25 августа 1938 г. Военной коллегией Верховного суда СССР к ВМН. Приговор приведен в исполнение 25 июля 1938 года»31. Далее заделана подпись начальника учетно-архивного отдела Комитета госбезопасности при СМ СССР полковника Плетнева, но расписался его заместитель (подпись неразборчива). Вот и суди как хочешь. То ли опечатка – но ведь не буквенная, не цифровая! То ли бригинженера действительно в июле расстреляли (застрелили!), а в августе «оформили» судебно?
А вот еще один аналогичный пример. 9 марта 1956 г. председатель Военной коллегии Верховного суда СССР генерал-лейтенант юстиции А.А. Чепцов подписывает официальную справку на имя начальника ГУК МО СССР и начальника Главного политуправления Вооруженных сил СССР. Речь идет о судьбе бывшего начальника строительно-квартирного отдела МВО бригинтенданта Д.Д. Бодрова. Здесь сказано, что арестованный 7 августа 1937 г. бригинтендант осужден Военной коллегией к ВМН 31 октября 1937 г., а «приговор исполнен 1 сентября 1937 года»32, т. е. за два месяца до вынесения приговора. Вот как хочешь, так и понимай!
Изредка встречаются и явные неточности. Так, в надзорном производстве по делу героя Гражданской войны, бывшего командира отчаянно штурмовавшей Сиваш 15-й (позднее Сивашской) дивизии комдива И.И. Раудмеца в подписанном и заверенном официальном донесении Военной коллегии в Главное управление кадров и Главное политуправление Министерства обороны СССР утверждается, что он был арестован 11 июня 1936 г.33 У меня это вызвало недоумение, так как Ворошилов в своем перечислении арестованных в 1936 г. лиц высшего комначсостава РККА Раудмеца не называет. И только тщательное изучение всех документов, содержащихся в надзорном производстве, в том числе заявлений и анкет, собственноручно заполненных его вдовой, позволило установить ошибочность официального доклада Военной коллегии и определить, что комдив И.И. Раудмец в действительности был арестован в Киеве 11 июня 1937 г.34
Нуждаются в критическом анализе и сохранившиеся в архиве Военной коллегии алфавитные списки на осужденных ею по первой инстанции в 1937–1938 гг.35 Почему-то в них отсутствуют фамилии многих военнослужащих, осужденных Военной коллегией в эти годы (как это устанавливается по другим источникам).
И, наконец, еще об одном ведомственном архиве. Речь идет о бывшем Центральном архиве КГБ СССР, а ныне он называется Центральный архив Федеральной службы безопасности Российской Федерации (ЦАФСБ РФ). По некоторым данным, архивы бывшего КГБ включают в себя более 10,6 млн единиц хранения36. Несколько месяцев жизни я потратил на то, чтобы «пробиться» в этот архив. В результате – удалось несколько дней поработать с некоторыми неизвестными мне ранее документами (например, оперативными приказами наркома внутренних дел СССР Н.И. Ежова). И все же не то что полного, а даже частичного удовлетворения душевного нет. Во-первых, потому, что в этом архиве нет элементарнейших условий для работы исследователя. А во-вторых, и это самое главное, – вплоть до середины 90-х годов исследователь фактически был лишен всякой возможности вести научный поиск. В его распоряжении представляли только те документы, которые считали нужным предоставить сотрудники архива. Более того, лишали историка возможности ознакомления и изучения таких первичных документов, как архивно-следственные дела военнослужащих, осужденных во второй половине 30-х годов. Причем эта позиция вполне сознательная. Даже в первой половине 80-х годов тогдашний заместитель председателя КГБ СССР генерал-полковник В.П. Пирожков писал: «Что касается материалов архивных дел, то частных лиц мы с ними не знакомим. И прежде всего по мотивам, связанным с действующим законодательством. Нельзя не учитывать и того, что эти материалы создают нередко искаженное и неверное представление о самом репрессированном, его поведении на следствии и в суде, а также затрагивают интересы других невинно пострадавших лиц. Главное – не опорочить так называемыми «признательными показаниями» доброе имя человека, честно посвятившего свою жизнь делу партии, народа и социализма»37.
Казалось бы, все правильно. Проявлена «отеческая» забота «компетентных» органов об интересах лиц, давших «признательные показания». Но в действительности – это самая настоящая попытка скрыть злодеяния НКВД. Тут необходимо учитывать как минимум два обстоятельства. Во-первых, далеко не все давали эти «признательные показания». В ходе дальнейшего изложения я постараюсь назвать имена настоящих героев, которые не сломились даже под гнетом застеночных дел мастеров НКВД и умерли с гордым сознанием сохранения своей чести, не оговорив ни себя, ни своих боевых товарищей. А во-вторых, и об этом будет подробно рассказано в последующих главах книги, все эти «признательные показания» в абсолютно подавляющем большинстве случаев были вырваны у арестованных командиров и политработников РККА в результате применения к ним давным-давно осужденных всем цивилизованным миром «физических методов воздействия», а попросту говоря, самых настоящих издевательств и пыток. И не допуская историков к изучению этих дел, руководство архива ФСБ вольно или невольно способствует сокрытию правды о злодеяниях ягодовцев, ежовцев, бериевцев.
Историку, пришедшему в этот архив и «допущенному» для работы в нем, не разрешали даже ознакомиться с описями. Хуже того, сотрудники архива требовали от историка, чтобы он заранее назвал, какие именно документы ему необходимы. А откуда он может знать, какие документы здесь есть? Когда же все-таки «навскидку» называешь те или иные документы, которые должны были бы отложиться в этом архиве, слышишь в ответ: «У нас таких документов нет». Как это проверить и как этому можно поверить?
Вот лишь один пример. Известно, что в свое время Хрущев говорил о 383 списках, посланных Ежовым Сталину, с просьбой утвердить осуждение содержащихся в списках лиц по первой категории (расстрел) или по второй (10, а потом 25 лет лишения свободы). На мою законную просьбу ознакомиться с этими списками тогдашний заместитель начальника ЦАМБ РФ с совершенно чистым взором твердо ответил: «А у нас их нет!» А ведь известно, что один экземпляр исходящего секретного документа обязательно остается у учреждения-отправителя.
Попытался было я ознакомиться хотя бы с такими документами, как стенограммы партийных собраний и партактивов Главного управления госбезопасности в 1937–1938 гг. и то получил, как выражался шолоховский герой, «полный отлуп». А уж о списках сотрудников Особого отдела Главного управления госбезопасности я и сам заикаться не стал. И все же так хочется верить, что наступит такое время, когда распахнутся тяжелые двери архивов ВЧК – ГПУ – ОГПУ – НКВД… Скорее бы наступило это времечко – «приди, приди, желанное!». А пока, увы, мы в этом плане не очень-то далеко ушли от времен древнего Египта, где, как известно, знания носили тайный характер, всячески укрывались от простых смертных и были достоянием лишь жречества.
И с предоставлением народу (и его историкам) возможности максимально полного ознакомления с документами его собственной истории надо спешить всемерно.
Ибо чем раньше, полнее и всестороннее современное поколение историков сумеет изучить всю совокупность этого корпуса документов, тем больше вероятность сравнительно адекватного реконструирования исторического процесса. Ведь уже и сейчас, по ныне действующим правилам хранения, в Архиве Военной коллегии Верховного суда, например, о целом ряде осужденных в 1937–1941 гг. осталась лишь маленькая картонная карточка с указанием фамилии, имени, отчества и формулой «осужден ВК ВС в 1937 (1938, 1939)». Вот и все, что осталось от человека, некогда активно участвовавшего в строительстве РККА. Кроме того, немалое количество дел отослано из архива в местные органы госбезопасности, что создает дополнительные трудности их выявления и изучения.
А самая главная опасность состоит в том, что на наших глазах под антитоталитарный перезвон по разным причинам происходит самое настоящее исчезновение бесспорно существовавших ранее многих ценнейших, основополагающих по данной проблеме документов. Так, уже в 1957 г. при дополнительной проверке дела расстрелянного 30 октября 1937 г. бывшего командира 16 ск БВО комдива А.П. Мелик-Шахназарова сотрудники Главной военной прокуратуры, имевшие зачастую недостижимые даже для современного историка права и возможности, вынуждены были констатировать: «Личного дела на Мелик-Шахназарова разыскать не представилось возможным»38. Объяснения причин здесь не дано. Остается лишь предполагать: то ли времени и терпения у военных прокуроров не хватило, то ли личные дела осужденных «врагов народа» изымались и куда-то отправлялись или же вообще уничтожались?
Тем более острым становится этот вопрос в наши дни, по прошествии более 60 лет со времени кровопролитных событий 1937–1938 гг. Во всяком случае, имеются косвенные данные о том, что, например, в Архиве Военной коллегии Верховного суда СССР часть надзорных производств по реабилитации военнослужащих, проведенной в 1957 г., уже уничтожена.
В печати неоднократно сообщалось, что в ходе августовских событий 1991 г. в архивах ЦК КПСС проводилось массовое уничтожение (специальными машинами) неизвестных общественности документов. А по авторитетному свидетельству В.В. Бакатина, еще в 1989–1990 гг. по приказу тогдашнего руководства КГБ при Совете Министров СССР были уничтожены (путем сожжения в печах) 105 томов «Оперативной разработки» по А.И. Солженицыну (значился под псевдонимом «Паук») и 550 томов по А.Н. Сахарову («Аскет»). Печи после сожжения были проверены, о чем составлены соответствующие акты39. Кто сейчас может поручиться, что и поныне (под самыми различными соусами) не ведется массовое уничтожение документов, невыгодных (неудобных) для той или иной правящей в стране группировки?
В мировой исторической науке чуть ли не до каждого человека подсчитаны жертвы политических репрессий при Тиберии, в годы инквизиции, при Иване Грозном, в годы Великой Французской революции 1789–1799 гг. А точные данные о загубленных в совсем недавнем прошлом наших родных соотечественниках под различными ухищрениями все еще укрываются от историков, несмотря на совершенно ясный соответствующий Указ Президента Российской Федерации.
Как и каждый уважающий читателя и себя автор, я был обязан возможно полно выявить и тщательно изучить всю посильную мне литературу вопроса и уже опубликованные по данной проблеме документы. Без этого всякая попытка исследования была бы просто некорректна. Поэтому я должен и буду опираться на эти публикации. Но, используя их как своеобразные несущие опоры, я отнюдь не собираюсь создавать некую хрестоматию уже опубликованного. К уже напечатанному я буду прибегать, как правило, лишь в самых необходимых для наиболее полного раскрытия проблемы случаях. Самая же главная моя цель – поделиться с людьми теми новыми, еще не публиковавшимися данными (материалами) по исследуемой проблеме, которые мне удалось выявить в результате многолетней работы в архивах – особенно в Российском государственном военном архиве и в Архиве Военной коллегии Верховного суда Российской Федерации. И сейчас, когда начинаю все результаты этой работы сводить воедино, я совсем не жалею, а даже доволен, что годы жизни посвятил выявлению, рассмотрению, изучению, переписыванию пожелтевших от неумолимого бега времени пыльных страниц архивных дел. Сказать то и так, о чем и как до тебя не говорили, – в этом, очевидно, одна из высших духовных радостей. И не так уж важно, сколь малым тиражом будет издана книга. Важно, чтобы было что сказать.
В отдельных случаях я позволю себе поделиться с читателем и некоторыми личными воспоминаниями и впечатлениями о том по-своему героическом и, безусловно, страшном времени. Ведь я в то время жил, учился. В кадрах РККА в эти роковые годы я еще не состоял, но летом 1935 г. принял военную присягу «торжественное обязательство» и в 1935–1936 гг. отслужил два двухмесячных сбора в одной из стрелковых дивизий Ленинградского военного округа (первый сбор – красноармейцем, а второй – командиром отделения). Затем состоял в запасе – сначала в звании помкомвзвода, а с 1940 г. – в среднем политсоставе (без звания). Осенью 1937 г. мне – студенту 4-го курса исторического факультета Ленинградского государственного университета – стукнуло 20 лет. И я не был исключением из правила, согласно которому нет человека, довольного своим положением и недовольного своим умом. Во всяком случае была пора в эти лета «сметь свое суждение иметь». По крайней мере, университетская обстановка предвоенных лет осталась в памяти на всю оставшуюся жизнь.
Я долго думал над структурой монографии. Каждый согласится, что здесь возможны самые различные варианты. Но в результате поиска, выявления, сбора и анализа многочисленных первичных документов я пришел к довольно определенному выводу, что наиболее целесообразно построить изложение в соответствии с основными этапами того смертного пути, по которому в 1937–1941 гг. прошли многие тысячи воинов РККА: арест, предварительное следствие, судебная комедия, пуля в затылок. Описанию этих ступеней в ад XX века предшествует краткий анализ социальной атмосферы в партии, в стране, в армии в 1937–1938 гг. А в последней главе постараюсь показать неописуемо губительные последствия беспощадной расправы тоталитарно-репрессивной системы с Рабоче-крестьянской Красной армией буквально накануне гитлеровского нашествия.
В процессе многолетней подготовительной работы к написанию предлагаемой читателю книги мне удалось в 1989–1996 гг. опубликовать несколько исследовательских статей в журналах «Коммунист», «Вопросы истории КПСС», «Кентавр», «Вопросы истории», «Отечественная история», «Военно-исторический журнал» и небольшой раздел «Трагедия комначсостава в 1937–1938 гг.» (в моей книге «РККА накануне: Очерки политического воспитания Красной Армии 1929 г. – июнь 1941 г.» М., 1993, с. 193–215). Но все эти публикации освещали в основном отдельные аспекты проблемы и явились лишь своеобразным подступом к монографическому ее рассмотрению.
И, наконец, о праве на изложение и публикацию своей точки зрения. Не знаю, у кого как, а у меня, родившегося в один год с Октябрьской революцией, только сейчас, на склоне восьмого десятка лет быстро уходящей жизни, впервые появилась реальная возможность действительно свободного научного исследования. Такое нравственное и юридическое право во всем просвещенном мире считалось незыблемым чуть ли не со времен Ренессанса. Уже Мартин Лютер восклицал: «Я здесь стою – и не могу иначе!» Иногда о свободе исследования говорилось и в советский период. Но каждый – и говорящий, и слушающий – прекрасно понимали, что это «слова, слова, слова…». Все мы были скованы железным панцирем «партийных оценок». И не только историки, но и все творческие, хоть чуть-чуть самостоятельно мыслящие люди. Как бился в этих тенетах, как рвался из этих цепей один из немногих поистине великих поэтов уплывающей в прошлое эпохи А.Т. Твардовский, когда писал:
Я рад, что дожил до времен, когда и на нашей многострадальной Родине можно писать (а если «повезет», даже и публиковать) то, что ты действительно знаешь, и так, как ты думаешь и представляешь минувшее.
Часть первая
В ПАРТИИ
27 июля 1956 г. в официальном (на бланке) документе из КГБ, адресованном председателю Военной коллегии, говорится о судьбе бывшего заместителя начальника Управления связи РККА, бригинженере: «Иудин С.Д. 1899 года рождения, уроженец гор. Киржача, Владимирской области, был арестован 10 марта 1938 года УНКВД по Московской области и осужден 25 августа 1938 г. Военной коллегией Верховного суда СССР к ВМН. Приговор приведен в исполнение 25 июля 1938 года»31. Далее заделана подпись начальника учетно-архивного отдела Комитета госбезопасности при СМ СССР полковника Плетнева, но расписался его заместитель (подпись неразборчива). Вот и суди как хочешь. То ли опечатка – но ведь не буквенная, не цифровая! То ли бригинженера действительно в июле расстреляли (застрелили!), а в августе «оформили» судебно?
А вот еще один аналогичный пример. 9 марта 1956 г. председатель Военной коллегии Верховного суда СССР генерал-лейтенант юстиции А.А. Чепцов подписывает официальную справку на имя начальника ГУК МО СССР и начальника Главного политуправления Вооруженных сил СССР. Речь идет о судьбе бывшего начальника строительно-квартирного отдела МВО бригинтенданта Д.Д. Бодрова. Здесь сказано, что арестованный 7 августа 1937 г. бригинтендант осужден Военной коллегией к ВМН 31 октября 1937 г., а «приговор исполнен 1 сентября 1937 года»32, т. е. за два месяца до вынесения приговора. Вот как хочешь, так и понимай!
Изредка встречаются и явные неточности. Так, в надзорном производстве по делу героя Гражданской войны, бывшего командира отчаянно штурмовавшей Сиваш 15-й (позднее Сивашской) дивизии комдива И.И. Раудмеца в подписанном и заверенном официальном донесении Военной коллегии в Главное управление кадров и Главное политуправление Министерства обороны СССР утверждается, что он был арестован 11 июня 1936 г.33 У меня это вызвало недоумение, так как Ворошилов в своем перечислении арестованных в 1936 г. лиц высшего комначсостава РККА Раудмеца не называет. И только тщательное изучение всех документов, содержащихся в надзорном производстве, в том числе заявлений и анкет, собственноручно заполненных его вдовой, позволило установить ошибочность официального доклада Военной коллегии и определить, что комдив И.И. Раудмец в действительности был арестован в Киеве 11 июня 1937 г.34
Нуждаются в критическом анализе и сохранившиеся в архиве Военной коллегии алфавитные списки на осужденных ею по первой инстанции в 1937–1938 гг.35 Почему-то в них отсутствуют фамилии многих военнослужащих, осужденных Военной коллегией в эти годы (как это устанавливается по другим источникам).
И, наконец, еще об одном ведомственном архиве. Речь идет о бывшем Центральном архиве КГБ СССР, а ныне он называется Центральный архив Федеральной службы безопасности Российской Федерации (ЦАФСБ РФ). По некоторым данным, архивы бывшего КГБ включают в себя более 10,6 млн единиц хранения36. Несколько месяцев жизни я потратил на то, чтобы «пробиться» в этот архив. В результате – удалось несколько дней поработать с некоторыми неизвестными мне ранее документами (например, оперативными приказами наркома внутренних дел СССР Н.И. Ежова). И все же не то что полного, а даже частичного удовлетворения душевного нет. Во-первых, потому, что в этом архиве нет элементарнейших условий для работы исследователя. А во-вторых, и это самое главное, – вплоть до середины 90-х годов исследователь фактически был лишен всякой возможности вести научный поиск. В его распоряжении представляли только те документы, которые считали нужным предоставить сотрудники архива. Более того, лишали историка возможности ознакомления и изучения таких первичных документов, как архивно-следственные дела военнослужащих, осужденных во второй половине 30-х годов. Причем эта позиция вполне сознательная. Даже в первой половине 80-х годов тогдашний заместитель председателя КГБ СССР генерал-полковник В.П. Пирожков писал: «Что касается материалов архивных дел, то частных лиц мы с ними не знакомим. И прежде всего по мотивам, связанным с действующим законодательством. Нельзя не учитывать и того, что эти материалы создают нередко искаженное и неверное представление о самом репрессированном, его поведении на следствии и в суде, а также затрагивают интересы других невинно пострадавших лиц. Главное – не опорочить так называемыми «признательными показаниями» доброе имя человека, честно посвятившего свою жизнь делу партии, народа и социализма»37.
Казалось бы, все правильно. Проявлена «отеческая» забота «компетентных» органов об интересах лиц, давших «признательные показания». Но в действительности – это самая настоящая попытка скрыть злодеяния НКВД. Тут необходимо учитывать как минимум два обстоятельства. Во-первых, далеко не все давали эти «признательные показания». В ходе дальнейшего изложения я постараюсь назвать имена настоящих героев, которые не сломились даже под гнетом застеночных дел мастеров НКВД и умерли с гордым сознанием сохранения своей чести, не оговорив ни себя, ни своих боевых товарищей. А во-вторых, и об этом будет подробно рассказано в последующих главах книги, все эти «признательные показания» в абсолютно подавляющем большинстве случаев были вырваны у арестованных командиров и политработников РККА в результате применения к ним давным-давно осужденных всем цивилизованным миром «физических методов воздействия», а попросту говоря, самых настоящих издевательств и пыток. И не допуская историков к изучению этих дел, руководство архива ФСБ вольно или невольно способствует сокрытию правды о злодеяниях ягодовцев, ежовцев, бериевцев.
Историку, пришедшему в этот архив и «допущенному» для работы в нем, не разрешали даже ознакомиться с описями. Хуже того, сотрудники архива требовали от историка, чтобы он заранее назвал, какие именно документы ему необходимы. А откуда он может знать, какие документы здесь есть? Когда же все-таки «навскидку» называешь те или иные документы, которые должны были бы отложиться в этом архиве, слышишь в ответ: «У нас таких документов нет». Как это проверить и как этому можно поверить?
Вот лишь один пример. Известно, что в свое время Хрущев говорил о 383 списках, посланных Ежовым Сталину, с просьбой утвердить осуждение содержащихся в списках лиц по первой категории (расстрел) или по второй (10, а потом 25 лет лишения свободы). На мою законную просьбу ознакомиться с этими списками тогдашний заместитель начальника ЦАМБ РФ с совершенно чистым взором твердо ответил: «А у нас их нет!» А ведь известно, что один экземпляр исходящего секретного документа обязательно остается у учреждения-отправителя.
Попытался было я ознакомиться хотя бы с такими документами, как стенограммы партийных собраний и партактивов Главного управления госбезопасности в 1937–1938 гг. и то получил, как выражался шолоховский герой, «полный отлуп». А уж о списках сотрудников Особого отдела Главного управления госбезопасности я и сам заикаться не стал. И все же так хочется верить, что наступит такое время, когда распахнутся тяжелые двери архивов ВЧК – ГПУ – ОГПУ – НКВД… Скорее бы наступило это времечко – «приди, приди, желанное!». А пока, увы, мы в этом плане не очень-то далеко ушли от времен древнего Египта, где, как известно, знания носили тайный характер, всячески укрывались от простых смертных и были достоянием лишь жречества.
И с предоставлением народу (и его историкам) возможности максимально полного ознакомления с документами его собственной истории надо спешить всемерно.
Ибо чем раньше, полнее и всестороннее современное поколение историков сумеет изучить всю совокупность этого корпуса документов, тем больше вероятность сравнительно адекватного реконструирования исторического процесса. Ведь уже и сейчас, по ныне действующим правилам хранения, в Архиве Военной коллегии Верховного суда, например, о целом ряде осужденных в 1937–1941 гг. осталась лишь маленькая картонная карточка с указанием фамилии, имени, отчества и формулой «осужден ВК ВС в 1937 (1938, 1939)». Вот и все, что осталось от человека, некогда активно участвовавшего в строительстве РККА. Кроме того, немалое количество дел отослано из архива в местные органы госбезопасности, что создает дополнительные трудности их выявления и изучения.
А самая главная опасность состоит в том, что на наших глазах под антитоталитарный перезвон по разным причинам происходит самое настоящее исчезновение бесспорно существовавших ранее многих ценнейших, основополагающих по данной проблеме документов. Так, уже в 1957 г. при дополнительной проверке дела расстрелянного 30 октября 1937 г. бывшего командира 16 ск БВО комдива А.П. Мелик-Шахназарова сотрудники Главной военной прокуратуры, имевшие зачастую недостижимые даже для современного историка права и возможности, вынуждены были констатировать: «Личного дела на Мелик-Шахназарова разыскать не представилось возможным»38. Объяснения причин здесь не дано. Остается лишь предполагать: то ли времени и терпения у военных прокуроров не хватило, то ли личные дела осужденных «врагов народа» изымались и куда-то отправлялись или же вообще уничтожались?
Тем более острым становится этот вопрос в наши дни, по прошествии более 60 лет со времени кровопролитных событий 1937–1938 гг. Во всяком случае, имеются косвенные данные о том, что, например, в Архиве Военной коллегии Верховного суда СССР часть надзорных производств по реабилитации военнослужащих, проведенной в 1957 г., уже уничтожена.
В печати неоднократно сообщалось, что в ходе августовских событий 1991 г. в архивах ЦК КПСС проводилось массовое уничтожение (специальными машинами) неизвестных общественности документов. А по авторитетному свидетельству В.В. Бакатина, еще в 1989–1990 гг. по приказу тогдашнего руководства КГБ при Совете Министров СССР были уничтожены (путем сожжения в печах) 105 томов «Оперативной разработки» по А.И. Солженицыну (значился под псевдонимом «Паук») и 550 томов по А.Н. Сахарову («Аскет»). Печи после сожжения были проверены, о чем составлены соответствующие акты39. Кто сейчас может поручиться, что и поныне (под самыми различными соусами) не ведется массовое уничтожение документов, невыгодных (неудобных) для той или иной правящей в стране группировки?
В мировой исторической науке чуть ли не до каждого человека подсчитаны жертвы политических репрессий при Тиберии, в годы инквизиции, при Иване Грозном, в годы Великой Французской революции 1789–1799 гг. А точные данные о загубленных в совсем недавнем прошлом наших родных соотечественниках под различными ухищрениями все еще укрываются от историков, несмотря на совершенно ясный соответствующий Указ Президента Российской Федерации.
Как и каждый уважающий читателя и себя автор, я был обязан возможно полно выявить и тщательно изучить всю посильную мне литературу вопроса и уже опубликованные по данной проблеме документы. Без этого всякая попытка исследования была бы просто некорректна. Поэтому я должен и буду опираться на эти публикации. Но, используя их как своеобразные несущие опоры, я отнюдь не собираюсь создавать некую хрестоматию уже опубликованного. К уже напечатанному я буду прибегать, как правило, лишь в самых необходимых для наиболее полного раскрытия проблемы случаях. Самая же главная моя цель – поделиться с людьми теми новыми, еще не публиковавшимися данными (материалами) по исследуемой проблеме, которые мне удалось выявить в результате многолетней работы в архивах – особенно в Российском государственном военном архиве и в Архиве Военной коллегии Верховного суда Российской Федерации. И сейчас, когда начинаю все результаты этой работы сводить воедино, я совсем не жалею, а даже доволен, что годы жизни посвятил выявлению, рассмотрению, изучению, переписыванию пожелтевших от неумолимого бега времени пыльных страниц архивных дел. Сказать то и так, о чем и как до тебя не говорили, – в этом, очевидно, одна из высших духовных радостей. И не так уж важно, сколь малым тиражом будет издана книга. Важно, чтобы было что сказать.
В отдельных случаях я позволю себе поделиться с читателем и некоторыми личными воспоминаниями и впечатлениями о том по-своему героическом и, безусловно, страшном времени. Ведь я в то время жил, учился. В кадрах РККА в эти роковые годы я еще не состоял, но летом 1935 г. принял военную присягу «торжественное обязательство» и в 1935–1936 гг. отслужил два двухмесячных сбора в одной из стрелковых дивизий Ленинградского военного округа (первый сбор – красноармейцем, а второй – командиром отделения). Затем состоял в запасе – сначала в звании помкомвзвода, а с 1940 г. – в среднем политсоставе (без звания). Осенью 1937 г. мне – студенту 4-го курса исторического факультета Ленинградского государственного университета – стукнуло 20 лет. И я не был исключением из правила, согласно которому нет человека, довольного своим положением и недовольного своим умом. Во всяком случае была пора в эти лета «сметь свое суждение иметь». По крайней мере, университетская обстановка предвоенных лет осталась в памяти на всю оставшуюся жизнь.
Я долго думал над структурой монографии. Каждый согласится, что здесь возможны самые различные варианты. Но в результате поиска, выявления, сбора и анализа многочисленных первичных документов я пришел к довольно определенному выводу, что наиболее целесообразно построить изложение в соответствии с основными этапами того смертного пути, по которому в 1937–1941 гг. прошли многие тысячи воинов РККА: арест, предварительное следствие, судебная комедия, пуля в затылок. Описанию этих ступеней в ад XX века предшествует краткий анализ социальной атмосферы в партии, в стране, в армии в 1937–1938 гг. А в последней главе постараюсь показать неописуемо губительные последствия беспощадной расправы тоталитарно-репрессивной системы с Рабоче-крестьянской Красной армией буквально накануне гитлеровского нашествия.
В процессе многолетней подготовительной работы к написанию предлагаемой читателю книги мне удалось в 1989–1996 гг. опубликовать несколько исследовательских статей в журналах «Коммунист», «Вопросы истории КПСС», «Кентавр», «Вопросы истории», «Отечественная история», «Военно-исторический журнал» и небольшой раздел «Трагедия комначсостава в 1937–1938 гг.» (в моей книге «РККА накануне: Очерки политического воспитания Красной Армии 1929 г. – июнь 1941 г.» М., 1993, с. 193–215). Но все эти публикации освещали в основном отдельные аспекты проблемы и явились лишь своеобразным подступом к монографическому ее рассмотрению.
И, наконец, о праве на изложение и публикацию своей точки зрения. Не знаю, у кого как, а у меня, родившегося в один год с Октябрьской революцией, только сейчас, на склоне восьмого десятка лет быстро уходящей жизни, впервые появилась реальная возможность действительно свободного научного исследования. Такое нравственное и юридическое право во всем просвещенном мире считалось незыблемым чуть ли не со времен Ренессанса. Уже Мартин Лютер восклицал: «Я здесь стою – и не могу иначе!» Иногда о свободе исследования говорилось и в советский период. Но каждый – и говорящий, и слушающий – прекрасно понимали, что это «слова, слова, слова…». Все мы были скованы железным панцирем «партийных оценок». И не только историки, но и все творческие, хоть чуть-чуть самостоятельно мыслящие люди. Как бился в этих тенетах, как рвался из этих цепей один из немногих поистине великих поэтов уплывающей в прошлое эпохи А.Т. Твардовский, когда писал:
Эти вдохновенные строки, выражающие «мечту поэта», написаны в 1958 г. на волне XX партсъезда. Позже Твардовский напишет, может быть, главную книгу своей жизни – поэму «По праву памяти». Написал так, как он хотел. И как каждый творец, хотел видеть свое творение напечатанным. Но не тут-то было. Это император Николай I «высочайше дозволял» публиковать А.С. Пушкину все, что тот написал. А могущественные генсеки «от имени народа» «не пущали». Так и умер Александр Трифонович, измученный и до глубины души оскорбленный малограмотной, но зато высокобдительной всемогущей кремлевской цензурой, не позволившей ему увидеть свои заветные думы обнародованными…
Вся суть в одном-единственном завете:
То, что скажу, до времени тая,
Я это знаю лучше всех на свете —
Живых и мертвых, – знаю только я.
Сказать то слово никому другому
Я никогда бы ни за что не мог
Передоверить. Даже Льву Толстому —
Нельзя. Не скажет – пусть себе он бог.
А я лишь смертный. За свое в ответе,
Я об одном при жизни хлопочу:
О том, что знаю лучше всех на свете,
Сказать хочу. И так, как я хочу.
Я рад, что дожил до времен, когда и на нашей многострадальной Родине можно писать (а если «повезет», даже и публиковать) то, что ты действительно знаешь, и так, как ты думаешь и представляешь минувшее.
Часть первая
АТМОСФЕРА
Сон разума рождает чудовищ.
ФРАНСИСКО ГОЙЯ
В ПАРТИИ
Атмосфера в ВКП(б) в середине 30-х годов характеризовалась прежде всего повседневно нараставшим всевластием Политбюро ЦК ВКП(б), избранного 10 февраля 1934 г., в последний день работы XVII партсъезда1. Заранее подобранные прежним руководством ЦК 1225 делегатов съезда с решающим голосом, представлявших 1 872 488 членов партии, избрали новый (также заранее определенный) состав Центрального Комитета: 71 член и 68 кандидатов[3]. В этот же день члены ЦК (несколько десятков человек) избрали также предварительно намеченных и предложенных им 10 членов Политбюро: А.А. Андреев, К.Е. Ворошилов, Л.М. Каганович, М.И. Калинин, С.М. Киров, С.В. Косиор, В.В. Куйбышев, В.М. Молотов, Г.К. Орджоникидзе, И.В. Сталин и 5 кандидатов в члены Политбюро (А.И. Микоян, Г.И. Петровский, П.П. Постышев, Я.Э. Рудзутак и В.Я. Чубарь)[4]. И вот этот, по сути, сам себя избравший синедрион высших партийных жрецов бесконтрольно заправлял всем и вся в необъятной стране с огромным населением.
Но фронтальное изучение доступных протоколов Политбюро ЦК позволяет сделать вывод, что определенные возможности для делового обсуждения поставленных вопросов здесь все-таки (по крайней мере, формально) имелись. На заседаниях обычно присутствовали не только члены Политбюро, но и представители других высших коллегий партии. Так, на заседании Политбюро ЦК ВКП(б) 4 мая 1934 г. присутствовало 7 членов Политбюро (Андреев, Ворошилов, Калинин, Куйбышев, Молотов, Орджоникидзе, Сталин), 1 кандидат в члены Политбюро (Микоян), 24 члена ЦК ВКП(б) (в том числе Л.П. Берия, А.С. Бубнов, Н.И. Ежов, А.А. Жданов, Н.С. Хрущев, Г.Г. Ягода) и 15 кандидатов в члены ЦК ВКП(б) (в том числе Л.3. Мехлис, А.Н. Поскребышев, А.И. Рыков)2.
Еще более представительный характер носили обычно заседания оргбюро ЦК ВКП(б). На его заседании 5 июня 1936 г., например, присутствовало 7 членов оргбюро (А.А. Андреев, Я.Б. Гамарник, Н.И. Ежов, А.А. Жданов, А.В. Косарев, А.И. Стецкий, Н.М. Шверник), 1 кандидат в члены оргбюро (А.И. Криницкий), а также 14 членов ЦК ВКП(б), 13 кандидатов в члены ЦК ВКП(б), председатель ревизионной комиссии ЦК, 3 члена бюро КПК при ЦК ВКП(б), 6 руководителей групп КПК, 7 заведующих отделами ЦК (В.В. Адоратский, К.Я. Бауман, И.А. Лычев, Г.М. Маленков, О.А. Пятницкий, Б.М. Таль, А.С. Щербаков), 13 помощников заведующих отделами ЦК, 1 помощник секретаря ЦК ВКП(б), 1 представитель газеты «Правда» и начальник политуправления Народного комиссариата путей сообщения СССР3.
Секретариат и оргбюро ЦК имели немалую власть, но верховным распорядителем-диктатором было Политбюро ЦК ВКП(б). Именно оно окончательно утверждало и предложения других коллегий ЦК, и проекты постановлений ЦИК СССР и Совнаркома СССР. Масштаб работы Политбюро был поистине всеохватный. На некоторых его заседаниях принимались окончательные решения по сотне, а то и двум сотням вопросов. Например, одно из дел оргбюро ЦК ВКП(б), начатое 23 августа 1938 г. и оконченное 25 декабря того же года, содержит решения по 1727 вопросам4. Среди них немало было, как в свое время говаривал В.И. Ленин, «вермишели». Например, в 1934 г. здесь решались вопросы «Об отпуске гвоздей для стимулирования хлебозакупок» (16 сентября); в 1935 г. «О розничных ценах на мандарины» (8 сентября); в 1936 г. – «О кровельном железе для хлопковых колхозов Таджикистана», а 13 февраля 1939 г. Политбюро ЦК ВКП(б) утверждает постановление СНК СССР о кастрации излишних быков в колхозах и совхозах5 и т. п. Все это лишь подтверждает, что не было в жизни партии и всей страны такого вопроса, по которому Политбюро не могло бы принять своего решения, притом окончательного. Оно считало себя высшим арбитром и в специальных, технических вопросах. 2 сентября 1934 г. Политбюро утвердило постановление Совета труда и обороны «Об автосцепке»: «Признать автосцепку ИРТ-3, как удовлетворительно показавшую себя в условиях работы на железных дорогах… В связи с этим дискуссию о типе автосцепки прекратить»6.
Убеждение во всемогуществе Политбюро ЦК было настолько прочным, что на его утверждение был представлен (судя по контексту) проект решения об изучении русского языка во французских лицеях. И вот появляется такое решение Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 августа 1937 г.: «Введение преподавания русского языка во французских лицеях предоставить усмотрению французского правительства»7. Все-таки, очевидно, вслед за щедринским чинодралом поняли, что «сие от них не зависит»…
А внутри страны Политбюро ЦК ВКП(б) было действительно всемогущим. Оно могло назначить любого человека на любой пост, в том числе и выборный. Даже списки кандидатов в депутаты Верховного совета СССР в 1937 г. и кандидатов в депутаты Верховных советов союзных и автономных республик в 1938 г. предварительно, задолго до выборов, утверждались Политбюро8. Оно же могло и снять любого человека с любого поста и даже выборного. До всякого судебного разбирательства, под истошные крики угодничавших пропагандистов о великих свободах, дарованных сталинской конституцией, Политбюро ЦК ВКП(б) 20 декабря 1936 г. принимает решение: вывести из состава ЦИК СССР Г.Л. Пятакова, Г.Я. Сокольникова, С.А. Туровского и др. (всего 7 человек)9. Постановлением Политбюро от 20 октября 1937 г. из состава членов ЦИК СССР исключаются 15 человек10 и т. д. Так оно обращается с представителями законодательной власти. А уж об остальных ветвях власти и говорить нечего. Политбюро назначает (утверждает) и «освобождает» наркомов, прокуроров, председателей Верховного суда, полпредов, присваивает высшие военные звания, награждает орденами и лишает орденов, принимает решение об отпуске и лечении ответственных руководителей.
Обеспечив назначение «соответствующих» людей, Политбюро неукоснительно контролирует практическую работу высших органов советской власти. 13 декабря 1934 г. оно утверждает составы комиссий по руководству VII съездом Советов Союза ССР (13 человек) и по руководству XVI Всероссийским съездом Советов11. 16 октября 1936 г. Политбюро утверждает комиссию по руководству VIII Чрезвычайным съездом Советов (15 человек), 4 января 1937 г. – комиссию по руководству 3-й сессией ЦИК Союза ССР VII созыва в составе 17 человек12. И всюду в этих комиссиях непременно мелькают одни и те же фамилии: Сталин, Молотов, Калинин, Каганович, Ворошилов, Андреев, Ежов…
Долгие годы в советской литературе имела хождение официальная версия, пытавшаяся объяснить массовые расстрелы 1937–1938 гг. тем, что органы НКВД на какой-то период якобы вышли из-под контроля партии. Это утверждение не соответствует действительности. Многочисленные документы неопровержимо свидетельствуют, что партия и НКВД – «близнецы-братья», что на протяжении всей предвоенной истории Политбюро ЦК РКП (б) – ВКП(б) неослабно держало под контролем и твердой рукой направляло всю деятельность ВЧК – ГПУ – ОГПУ – НКВД. Я надеюсь сказать об этом более подробно в следующих главах. Здесь же мне хотелось бы обратить внимание лишь на несколько фактов. Решением Политбюро ЦК ВКП(б) от 1 апреля 1934 г. Сталин и Ежов включены в комиссию по выработке проекта положения о НКВД и Особом Совещании13. Решением Политбюро от 26 сентября 1936 г. народным комиссаром внутренних дел СССР был назначен Ежов, «с оставлением его по совместительству секретарем ЦК ВКП(б) и председателем Комиссии Партконтроля с тем, чтобы он девять десятых своего времени отдавал НКВД»14. Именно решением Политбюро (опросом) от 28 декабря 1936 г. начальником Главного управления государственной безопасности НКВД СССР был назначен Я.С. Агранов15.
Специальным постановлением Политбюро от 20 сентября 1938 г. «Об учете, проверке и утверждении в ЦК ВКП(б) ответственных работников Наркомвнудела, Комитета обороны, Наркомата обороны, Наркомата Военно-Морского флота, Наркоминдела, Наркомата оборонной промышленности, Комиссии партийного контроля и Комиссии Советского контроля» устанавливалось, что утверждению в ЦК ВКП(б) подлежали все ответственные работники центрального аппарата вплоть до заместителей начальников отделов, а по Наркомвнуделу – даже до начальников отделений. Обязательному утверждению в ЦК ВКП(б) подлежали также наркомы, заместители наркомов и начальники отделов НКВД союзных и автономных республик, начальники краевых, областных и окружных органов НКВД, их заместители и начальники отделов этих органов, начальники городских и районных отделений НКВД16.
Но фронтальное изучение доступных протоколов Политбюро ЦК позволяет сделать вывод, что определенные возможности для делового обсуждения поставленных вопросов здесь все-таки (по крайней мере, формально) имелись. На заседаниях обычно присутствовали не только члены Политбюро, но и представители других высших коллегий партии. Так, на заседании Политбюро ЦК ВКП(б) 4 мая 1934 г. присутствовало 7 членов Политбюро (Андреев, Ворошилов, Калинин, Куйбышев, Молотов, Орджоникидзе, Сталин), 1 кандидат в члены Политбюро (Микоян), 24 члена ЦК ВКП(б) (в том числе Л.П. Берия, А.С. Бубнов, Н.И. Ежов, А.А. Жданов, Н.С. Хрущев, Г.Г. Ягода) и 15 кандидатов в члены ЦК ВКП(б) (в том числе Л.3. Мехлис, А.Н. Поскребышев, А.И. Рыков)2.
Еще более представительный характер носили обычно заседания оргбюро ЦК ВКП(б). На его заседании 5 июня 1936 г., например, присутствовало 7 членов оргбюро (А.А. Андреев, Я.Б. Гамарник, Н.И. Ежов, А.А. Жданов, А.В. Косарев, А.И. Стецкий, Н.М. Шверник), 1 кандидат в члены оргбюро (А.И. Криницкий), а также 14 членов ЦК ВКП(б), 13 кандидатов в члены ЦК ВКП(б), председатель ревизионной комиссии ЦК, 3 члена бюро КПК при ЦК ВКП(б), 6 руководителей групп КПК, 7 заведующих отделами ЦК (В.В. Адоратский, К.Я. Бауман, И.А. Лычев, Г.М. Маленков, О.А. Пятницкий, Б.М. Таль, А.С. Щербаков), 13 помощников заведующих отделами ЦК, 1 помощник секретаря ЦК ВКП(б), 1 представитель газеты «Правда» и начальник политуправления Народного комиссариата путей сообщения СССР3.
Секретариат и оргбюро ЦК имели немалую власть, но верховным распорядителем-диктатором было Политбюро ЦК ВКП(б). Именно оно окончательно утверждало и предложения других коллегий ЦК, и проекты постановлений ЦИК СССР и Совнаркома СССР. Масштаб работы Политбюро был поистине всеохватный. На некоторых его заседаниях принимались окончательные решения по сотне, а то и двум сотням вопросов. Например, одно из дел оргбюро ЦК ВКП(б), начатое 23 августа 1938 г. и оконченное 25 декабря того же года, содержит решения по 1727 вопросам4. Среди них немало было, как в свое время говаривал В.И. Ленин, «вермишели». Например, в 1934 г. здесь решались вопросы «Об отпуске гвоздей для стимулирования хлебозакупок» (16 сентября); в 1935 г. «О розничных ценах на мандарины» (8 сентября); в 1936 г. – «О кровельном железе для хлопковых колхозов Таджикистана», а 13 февраля 1939 г. Политбюро ЦК ВКП(б) утверждает постановление СНК СССР о кастрации излишних быков в колхозах и совхозах5 и т. п. Все это лишь подтверждает, что не было в жизни партии и всей страны такого вопроса, по которому Политбюро не могло бы принять своего решения, притом окончательного. Оно считало себя высшим арбитром и в специальных, технических вопросах. 2 сентября 1934 г. Политбюро утвердило постановление Совета труда и обороны «Об автосцепке»: «Признать автосцепку ИРТ-3, как удовлетворительно показавшую себя в условиях работы на железных дорогах… В связи с этим дискуссию о типе автосцепки прекратить»6.
Убеждение во всемогуществе Политбюро ЦК было настолько прочным, что на его утверждение был представлен (судя по контексту) проект решения об изучении русского языка во французских лицеях. И вот появляется такое решение Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 августа 1937 г.: «Введение преподавания русского языка во французских лицеях предоставить усмотрению французского правительства»7. Все-таки, очевидно, вслед за щедринским чинодралом поняли, что «сие от них не зависит»…
А внутри страны Политбюро ЦК ВКП(б) было действительно всемогущим. Оно могло назначить любого человека на любой пост, в том числе и выборный. Даже списки кандидатов в депутаты Верховного совета СССР в 1937 г. и кандидатов в депутаты Верховных советов союзных и автономных республик в 1938 г. предварительно, задолго до выборов, утверждались Политбюро8. Оно же могло и снять любого человека с любого поста и даже выборного. До всякого судебного разбирательства, под истошные крики угодничавших пропагандистов о великих свободах, дарованных сталинской конституцией, Политбюро ЦК ВКП(б) 20 декабря 1936 г. принимает решение: вывести из состава ЦИК СССР Г.Л. Пятакова, Г.Я. Сокольникова, С.А. Туровского и др. (всего 7 человек)9. Постановлением Политбюро от 20 октября 1937 г. из состава членов ЦИК СССР исключаются 15 человек10 и т. д. Так оно обращается с представителями законодательной власти. А уж об остальных ветвях власти и говорить нечего. Политбюро назначает (утверждает) и «освобождает» наркомов, прокуроров, председателей Верховного суда, полпредов, присваивает высшие военные звания, награждает орденами и лишает орденов, принимает решение об отпуске и лечении ответственных руководителей.
Обеспечив назначение «соответствующих» людей, Политбюро неукоснительно контролирует практическую работу высших органов советской власти. 13 декабря 1934 г. оно утверждает составы комиссий по руководству VII съездом Советов Союза ССР (13 человек) и по руководству XVI Всероссийским съездом Советов11. 16 октября 1936 г. Политбюро утверждает комиссию по руководству VIII Чрезвычайным съездом Советов (15 человек), 4 января 1937 г. – комиссию по руководству 3-й сессией ЦИК Союза ССР VII созыва в составе 17 человек12. И всюду в этих комиссиях непременно мелькают одни и те же фамилии: Сталин, Молотов, Калинин, Каганович, Ворошилов, Андреев, Ежов…
Долгие годы в советской литературе имела хождение официальная версия, пытавшаяся объяснить массовые расстрелы 1937–1938 гг. тем, что органы НКВД на какой-то период якобы вышли из-под контроля партии. Это утверждение не соответствует действительности. Многочисленные документы неопровержимо свидетельствуют, что партия и НКВД – «близнецы-братья», что на протяжении всей предвоенной истории Политбюро ЦК РКП (б) – ВКП(б) неослабно держало под контролем и твердой рукой направляло всю деятельность ВЧК – ГПУ – ОГПУ – НКВД. Я надеюсь сказать об этом более подробно в следующих главах. Здесь же мне хотелось бы обратить внимание лишь на несколько фактов. Решением Политбюро ЦК ВКП(б) от 1 апреля 1934 г. Сталин и Ежов включены в комиссию по выработке проекта положения о НКВД и Особом Совещании13. Решением Политбюро от 26 сентября 1936 г. народным комиссаром внутренних дел СССР был назначен Ежов, «с оставлением его по совместительству секретарем ЦК ВКП(б) и председателем Комиссии Партконтроля с тем, чтобы он девять десятых своего времени отдавал НКВД»14. Именно решением Политбюро (опросом) от 28 декабря 1936 г. начальником Главного управления государственной безопасности НКВД СССР был назначен Я.С. Агранов15.
Специальным постановлением Политбюро от 20 сентября 1938 г. «Об учете, проверке и утверждении в ЦК ВКП(б) ответственных работников Наркомвнудела, Комитета обороны, Наркомата обороны, Наркомата Военно-Морского флота, Наркоминдела, Наркомата оборонной промышленности, Комиссии партийного контроля и Комиссии Советского контроля» устанавливалось, что утверждению в ЦК ВКП(б) подлежали все ответственные работники центрального аппарата вплоть до заместителей начальников отделов, а по Наркомвнуделу – даже до начальников отделений. Обязательному утверждению в ЦК ВКП(б) подлежали также наркомы, заместители наркомов и начальники отделов НКВД союзных и автономных республик, начальники краевых, областных и окружных органов НКВД, их заместители и начальники отделов этих органов, начальники городских и районных отделений НКВД16.