Уже с лета 1936 г. развертывается самое настоящее воспитание на крови. На крови других. Причем именно такая направленность задавалась и всячески поощрялась с самого верха. Примером для войск в этом отношении служило прежде всего Политуправление РККА. 25 августа 1936 г. на митинге его сотрудников, в присутствии Гамарника, принимается резолюция: «С чувством глубочайшего удовлетворения мы встретили приговор о расстреле шайки преступников, убийц и фашистских агентов Зиновьева, Каменева, Смирнова, Бакаева, Мрачковского и других. Этот приговор выражает нашу волю. Нет и не может быть места на прекрасной советской земле ползучим гадам, предателям, террористам, людям, поднимающим свою преступную руку на нашего великого, любимого и всем родного товарища Сталина»130.
Особенно неуютно начинают себя чувствовать многие активные участники Гражданской войны, первостроители РККА. На своем веку они прошли огонь, воду и медные трубы. И каким-то шестым чувством воспринимают они, как все более сгущаются над ними мрачные тучи. Награжденный тремя боевыми орденами Красного Знамени, заместитель командующего войсками ПриВО комкор И.С. Кутяков записывает в своем дневнике 27 августа 1936 г.: «Умер главком С.С. Каменев. Старик сделал свое дело и незаметно ушел восвояси. Вопрос времени, все там будем. Наступает время, когда все ветераны Гражданской войны уйдут из жизни: одних расстреляют, другие, как Томский, сами покончат с собой, третьи, как Каменев, уйдут в могилу»131.
В течение двух прошедших после убийства Кирова лет, уже к концу 1936 г., атмосфера в РККА стала довольно тревожной. Вот одно из необычных свидетельств. В справке на арест (январь 1937 г.) заместителя начальника военно-исторического отдела Генштаба РККА комбрига К.И. Соколова-Страхова в качестве одного из оснований ареста приведены такие его слова (по сообщению очередного «источника»): «Я – редактор Военно-исторического бюллетеня. Я чувствую, что за каждым моим шагом наблюдают… Работать теперь трудно и даже страшно на литературно-историческом фронте – чуть что ответственность огромная»132.
Уже в 1936 г. по требованию отдела кадров Политуправления РККА политработники писали автобиографии по новой схеме – с обязательным ответом на вопрос: «с кем приходилось работать»133. Ядовитейший по тем временам вопрос. Ведь до января 1925 г. председателем Реввоенсовета СССР и народным комиссаром по военным и морским делам был Л.Д. Троцкий. Теперь имя его было проклято, предано политической анафеме, куда пострашнее церковной. А всякий политработник, служивший в РККА со времен Гражданской войны, так или иначе имел дело с реализацией приказов бывшего наркома и его ближайших помощников. Здесь таилась и другая угроза. Укажешь известных сегодня всей стране военных деятелей. А ведь никто не знает наперед, как они будут котироваться завтра. И никакой гарантии, что они (с кем ты ранее работал) не окажутся в очередном списке врагов народа. Тут-то и будет очень «ко времени» твоя собственноручная запись о том, что ты вместе с ним работал и не разоблачил его как врага народа. Тут-то тебе и самому будет крышка.
Обстановка в отдельных частях, соединениях, да и в целом в армии складывалась настолько напряженная, что некоторые командиры всячески стремились как-то ее сменить. Можно предположить, что одним из таких путей была подача рапортов о своем желании принять участие в вооруженной борьбе Испанской республики против мятежников генерала Франко и германо-итальянских интервентов. Известие о начале гражданской войны в Испании всколыхнуло всю советскую страну. Стремление оказать республиканцам посильную помощь было огромным. Известный испанист М.Т. Мещеряков в своей последней публикации сообщил, что некоторые руководящие деятели выдвинули тогда идею о направлении в Испанию регулярных войск Красной армии. Вопрос об этом обсуждался, «однако военные воспротивились этой идее, выдвинутой Сталиным и Ворошиловым, и было решено направить туда военных советников и специалистов»134. И как по-барски скажет Ворошилов в марте 1937 г.: «Сейчас наши людишки немного работают против Франко»135.
А меж тем внутри СССР дело «выкорчевывания» шло своим чередом и набирало все более нарастающие обороты. В январе 1937 г. было объявлено о предстоящем новом процессе, на этот раз по делу «Антисоветского троцкистского центра». Во всех средствах массовой информации как по команде началась усиленная кампания по воспитанию ненависти к очередным «врагам народа», истошные заклинания к беспощадной расправе с ними. И многие в армии верили этим заклинаниям. Но далеко не все. Литератор красноармейской газеты «Ворошиловец» 71 сд (СибВО) лейтенант А.И. Иванов писал 20 января 1937 г. своей знакомой в Пушкинские горы: «Только что прочел в Известиях о суде над К. Радеком, Пятаковым, Сокольниковым и др. Их зачислили в шпионы, диверсанты, бандиты. Попробуй наш брат разобраться, что к чему. Какими этикетками не залепят их имена и приемлют как должное… но гложет мысль, как, что, каким образом, почему расстреливают людей? Ведь не продались же они генеральным штабам или иностранным контрразведкам ради личной наживы, хотя только этого и не хватало, чтобы нам сказать. Чего они хотят? За что идут на смерть?.. Это завешано столь непроницаемой завесой агитационной шумихи в газетах, на митингах, на собраниях, что миллионы никак не могут прийти в сознание и разобраться, что к чему. Совершенная темнота… А мы будем читать в газетах в специальном свете. Бедные! Жалка роль человека, которому ничего не остается делать, как надувать легкие для крика «ура» и складывать ладоши, извлекая хлопки, чтобы приветствовать приговор, по которому умерщвляются «злодеи». Массы решают все – это только спирт для одурманивания многих голов»136.
Вот такое письмо написал лейтенант своей знакомой. Конечно, далеко не верноподданническое. Но ни в одной хоть сколь-либо цивилизованной стране ничем не грозившее автору. Не то было тогда в СССР. В 1940 г. арестовали мужа этой знакомой лейтенанта и при обыске нашли это письмо трехгодичной давности. Особисты наметанным глазом сразу видят: «крамола». И немедленно докладывают начальнику Политуправления Красной армии. А тот тоже бдит. И налагает резолюцию: «Уволить. Мехлис»137 – чтоб знал лейтенант, какие письма можно писать, а какие нельзя. А 23 марта 1940 г. появляется и постановление на арест лейтенанта А.И. Иванова.
Определенная отчужденность, настороженность в отношениях между различными категориями военнослужащих стала наблюдаться уже с начала 1937 г. Начальник УВУЗ РККА комкор А.И. Тодорский говорил в марте 1937 г., что «у нас в академиях нет связи руководства не то что с массой, но и с людьми, которые стоят вслед за этим руководством. Начальники кафедр удивлялись, как это так, что я их вызвал поговорить поодиночке. Когда я сказал, что устрою личный прием постоянного состава и слушателей, Смолин (комкор, начальник Военно-инженерной академии. – О.С.) заявил: «Вряд ли кто явится, потому что ко мне никто не ходит»138.
Но имелись факты и противоположного свойства, свидетельствующие о стремлении некоторых рядовых армейских коммунистов смело вскрывать недостатки работы тех или иных руководителей. На партактиве в Военной академии им. Фрунзе при обсуждении вопроса об итогах февральско-мартовского (1937 г.) пленума ЦК ВКП(б) участник Гражданской войны слушатель С.Н. Переверткин резко критиковал тогдашнего помощника начальника академии по политчасти корпусного комиссара Е.А. Щаденко. Критиковал за то, что он своими указаниями стремился к тому, чтобы не занимались критикой недостатков работы по подготовке слушателей. Секретарей партбюро курсов инструктировали так, чтобы они больше говорили «о собственной учебе». «Редактор газеты «Фрунзевец» прямо говорит: «когда газета уже сверстана и когда ее приносишь на просмотр к т. Щаденко, он заявляет: «это надо вырезать, это не нужно… и вообще вы зря занимаетесь этими вопросами»… За два с половиной года не видел т. Щаденко ни на одном занятии»139. Критиковать же «на верху» побаивались.
Можно безошибочно сказать, что февральско-мартовский (1937 г.) пленум ЦК ВКП(б) явился переломным событием в подготовке и развязывании широкой кампании по репрессированию не только партийных, советских, хозяйственных, научных, но и военных кадров. Именно этот пленум был задуман как своеобразный инструктаж по «выкорчевыванию» всех «недостойных», всех колеблющихся. В его работе принимали участие и коммунисты РККА, избранные XVII партсъездом членами ЦК ВКП(б) (К.Е. Ворошилов, Я.Б. Гамарник, И.Э. Якир); кандидатами в члены ЦК ВКП(б) (В.К. Блюхер, С.М. Буденный, А.С. Булин, А.И. Егоров, И.П. Уборевич (кандидат в члены ЦК М.Н. Тухачевский находился в отпуске и в работе пленума не участвовал); члены Комиссии партийного контроля (Н.В. Куйбышев); члены Комиссии Советского контроля (Г.Д. Базилевич, Г.Д. Хаханьян); члены Центральной ревизионной комиссии (Л.Н. Аронштам). Из всей этой головки военно-партийной элиты Советского Союза умерли своею смертью лишь Ворошилов и Буденный. Гамарник уже через три месяца покончил жизнь самоубийством, Блюхера забили до смерти в тюрьме, все остальные расстреляны как «заговорщики и шпионы». Участники переломного пленума ЦК, они не только не возражали, не только не сопротивлялись его гибельному курсу, но и активно поддерживали и пропагандировали этот курс. В античные времена историк сказал бы: Боги покарали их за это. И как знать, может, в свой предсмертный час не один из них примерял к себе слова песни из времен гражданской войны: «Мы сами копали могилу свою…»
Накануне начала работы февральско-мартовского пленума ЦК Ворошилов обратился к секретарю ЦК ВКП(б) А.А. Андрееву с просьбой выдать пропуска на пленум таким известным тогда военачальникам и политработникам, как И.П. Белов, Я.И. Алкснис, В.М. Орлов, И.А. Халепский, В.Н. Левичев, Г.А. Осепян, П.А. Смирнов, М.П. Амелин, С.П. Урицкий, И.К. Александровский, Б.М. Фельдман и А.И. Седякин. На записке наркома имеется помета «Исполнено»140. Значит, очевидно, все 12 вышеперечисленных коммунистов побывали на заседаниях этого пленума, подышали его атмосферой, одобрили его курс, а затем – в разное время все до единого были расстреляны как «участники военно-фашистского заговора».
Об атмосфере работы этого пленума в какой-то мере можно судить по поведению члена ЦК Гамарника. В своем докладе на собрании актива ЛВО и КБФ он 20 марта давал такую оценку: «Бухарин по-адвокатски вывертывался на этом пленуме; в документе в 100 страниц, написанных им на имя ЦК, он вертелся ужом и всячески клеветал на партию и НКВД». Рассказывая о работе комиссии, созданной на пленуме по делу Рыкова – Бухарина, начальник Политуправления РККА даже с некоторой гордостью вспоминал: «Я входил в состав этой комиссии и присутствовал на этой комиссии. Эта комиссия по предложению Сталина единогласно приняла в качестве проекта для пленума резолюцию, которая на пленуме также была принята единогласно… Пленум исключил их из партии и передал их дело в НКВД»141.
Официальную трактовку решений февральско-мартовского пленума ЦК ВКП(б) и путей их реализации в Вооруженных силах СССР изложил нарком К.Е. Ворошилов в своем обширном (на 80 с лишним страниц) докладе на активе командного и начальствующего состава Наркомата обороны, состоявшемся 13–15 марта 1937 г. Ворошилов также всячески поносит своего бывшего друга Н.И. Бухарина. Опирается он на показания, как теперь достоверно установлено, сексота НКВД «красного профессора» Астрова, которого тогда Ворошилов характеризует и как «очень культурного» человека и, главное, как «архиискреннего». Воспев попутно сталинскую конституцию как «хартию вольностей всего советского народа», Ворошилов пока еще здраво заявил, что «главный наш враг там, на Западе, где на 5/6 света власть еще находится в руках капиталистов, империалистов» и что «нам нужно этой организации и интеллекту враждебных сил противопоставить нашу высокую организацию и наш высокий интеллект»142.
Но затем «покорный общему закону» Ворошилов дает совершенно четкую установку на очищение армии от врагов. Говоря о случившихся тогда пожарах на Дальнем Востоке, нарком обороны заявляет, что он «глубочайше убежден», что пожары не могут возникнуть «вдруг ни с того, ни с сего», и поэтому он дал несколько телеграмм с приказом «ищите вредительство»143. Очень типичная по тем временам логика. А далее, заявив, что арестованные комдив Шмидт и майор Кузьмичев должны были «укокошить вашего покорного слугу», Ворошилов в следующих словах формулирует генеральную линию ВКПСб) в отношении армии, установленную на февральско-мартовском пленуме ЦК: «Я повторяю, у нас арестовано полтора-два десятка пока что, но это не значит, товарищи, что мы с вами очищены от врагов, нет, никак не значит. Это говорит только за то, что мы еще по-настоящему не встряхнули, не просмотрели наших кадров, наших людей. Это нужно будет обязательно сделать, нужно очиститься полностью. Мы в рабоче-крестьянской Красной армии не имеем права терпеть ни одного врага, не можем допустить этого»144.
По-разному восприняли эту установку участники совещания. Некоторые резонно вскрывали болячки армейского механизма. Начальник группы контроля НКО А.И. Черепанов доложил о том, что в 1936 г. в Генеральном штабе было обнаружено дело, которое «ходило» 13 месяцев, побывало у 23 исполнителей и все-таки не было выполнено, пока за него не взялся сам нарком145. Начальник агитпропотдела Политуправления РККА дивизионный комиссар X.X. Харитонов обратил внимание на явную предвзятость, встречающуюся в печатной пропаганде. Например, в статье последнего номера журнала «Боец-охотник» на полном серьезе утверждалось: «Капитализм увечит не только людей, но и животных, увеличивая злобу в своих собаках (гомерический хохот)»146. Эта помета о гомерическом хохоте свидетельствовала, что в начале 1937 года разум многих военных руководителей еще не был полностью погружен в сон, здравый смысл был им еще не чужд.
Но многие участники совещания поспешили подхватить и посильно развить высказанную наркомом идею о необходимости вылавливания и уничтожения «врагов народа». Особенно усердствовал в этом направлении инспектор кавалерии РККА Маршал Советского Союза С.М. Буденный. В этом своем отнюдь не благовидном рвении он дошел даже до того, что стал давать прямую «наводку» особистам. Он обратил внимание, что почти все арестованные к тому времени командиры «…из одного соединения. Примаков из 8-й червонной кавалерийской дивизии, ныне первой червонной казачьей, Шмидт оттуда выходец, Туровский оттуда, Зюк – оттуда, Кузьмичев тоже оттуда… Вы видите этот куст, мало того, я хочу подчеркнуть и тов. Леплевскому[18], что нужно это знать»147.
Определенные признаки сна разума проявил здесь и командующий войсками БВО командарм 1-го ранга И.П. Белов. Полностью солидаризировавшись с Буденным, он до всякого суда обозвал арестованных вчерашних своих боевых товарищей бандитами, заявил, что группа арестованных командиров «должна была иметь какие-то гнезда, гнезда, которые мы должны раскрывать и в своей дальнейшей работе помогать органам НКВД более активно, чем делали это до настоящего времени»148.
В своем выступлении в Ленинграде 20 марта 1937 г. Гамарник, назвав партийному активу ЛенВО и КБФ фамилии арестованных к тому времени известных в армии командиров (комкоры Путна, Примаков, Туровский и др), дал ясно понять всем участникам партактива, что этим дело не ограничится. Гамарник говорил, что есть «группа врагов в Толмачевке (среди преподавателей). В Военно-медицинской академии оказалась группка врагов… а в целом ряде наших округов, и в ЛенВО, и в Москве группа всяких сволочей, и в СКВО, и на Украине»149. Так что курс на решительную чистку, а точнее – на погром военных кадров совершенно недвусмысленно был задан решениями февральско-мартовского (1937 г.) пленума ЦК ВКП(б) и взят на вооружение тогдашним руководством Военного ведомства, и прежде всего народным комиссаром обороны Ворошиловым и начальником Политуправления РККА Гамарником.
Чтобы более полно представить себе конкретную обстановку в РККА, послушаем голос наблюдательного и знающего очевидца. Вспоминает командир одной из дивизий Киевского военного округа комбриг А.В. Горбатов: «Наступила весна 1937 года. То там, то тут стали арестовывать командиров, о которых мы никогда ничего плохого не слыхали. Из уст в уста шепотом передавались слухи – один нелепее другого – о каких-то заговорах и шпионских злодеяниях. Люди ходили понурые, подавленные, держались отчужденно…»150
Часть вторая
ПРЕВРАЩЕНИЕ СТРАНЫ В АРЕСТНЫЙ ДОМ
Особенно неуютно начинают себя чувствовать многие активные участники Гражданской войны, первостроители РККА. На своем веку они прошли огонь, воду и медные трубы. И каким-то шестым чувством воспринимают они, как все более сгущаются над ними мрачные тучи. Награжденный тремя боевыми орденами Красного Знамени, заместитель командующего войсками ПриВО комкор И.С. Кутяков записывает в своем дневнике 27 августа 1936 г.: «Умер главком С.С. Каменев. Старик сделал свое дело и незаметно ушел восвояси. Вопрос времени, все там будем. Наступает время, когда все ветераны Гражданской войны уйдут из жизни: одних расстреляют, другие, как Томский, сами покончат с собой, третьи, как Каменев, уйдут в могилу»131.
В течение двух прошедших после убийства Кирова лет, уже к концу 1936 г., атмосфера в РККА стала довольно тревожной. Вот одно из необычных свидетельств. В справке на арест (январь 1937 г.) заместителя начальника военно-исторического отдела Генштаба РККА комбрига К.И. Соколова-Страхова в качестве одного из оснований ареста приведены такие его слова (по сообщению очередного «источника»): «Я – редактор Военно-исторического бюллетеня. Я чувствую, что за каждым моим шагом наблюдают… Работать теперь трудно и даже страшно на литературно-историческом фронте – чуть что ответственность огромная»132.
Уже в 1936 г. по требованию отдела кадров Политуправления РККА политработники писали автобиографии по новой схеме – с обязательным ответом на вопрос: «с кем приходилось работать»133. Ядовитейший по тем временам вопрос. Ведь до января 1925 г. председателем Реввоенсовета СССР и народным комиссаром по военным и морским делам был Л.Д. Троцкий. Теперь имя его было проклято, предано политической анафеме, куда пострашнее церковной. А всякий политработник, служивший в РККА со времен Гражданской войны, так или иначе имел дело с реализацией приказов бывшего наркома и его ближайших помощников. Здесь таилась и другая угроза. Укажешь известных сегодня всей стране военных деятелей. А ведь никто не знает наперед, как они будут котироваться завтра. И никакой гарантии, что они (с кем ты ранее работал) не окажутся в очередном списке врагов народа. Тут-то и будет очень «ко времени» твоя собственноручная запись о том, что ты вместе с ним работал и не разоблачил его как врага народа. Тут-то тебе и самому будет крышка.
Обстановка в отдельных частях, соединениях, да и в целом в армии складывалась настолько напряженная, что некоторые командиры всячески стремились как-то ее сменить. Можно предположить, что одним из таких путей была подача рапортов о своем желании принять участие в вооруженной борьбе Испанской республики против мятежников генерала Франко и германо-итальянских интервентов. Известие о начале гражданской войны в Испании всколыхнуло всю советскую страну. Стремление оказать республиканцам посильную помощь было огромным. Известный испанист М.Т. Мещеряков в своей последней публикации сообщил, что некоторые руководящие деятели выдвинули тогда идею о направлении в Испанию регулярных войск Красной армии. Вопрос об этом обсуждался, «однако военные воспротивились этой идее, выдвинутой Сталиным и Ворошиловым, и было решено направить туда военных советников и специалистов»134. И как по-барски скажет Ворошилов в марте 1937 г.: «Сейчас наши людишки немного работают против Франко»135.
А меж тем внутри СССР дело «выкорчевывания» шло своим чередом и набирало все более нарастающие обороты. В январе 1937 г. было объявлено о предстоящем новом процессе, на этот раз по делу «Антисоветского троцкистского центра». Во всех средствах массовой информации как по команде началась усиленная кампания по воспитанию ненависти к очередным «врагам народа», истошные заклинания к беспощадной расправе с ними. И многие в армии верили этим заклинаниям. Но далеко не все. Литератор красноармейской газеты «Ворошиловец» 71 сд (СибВО) лейтенант А.И. Иванов писал 20 января 1937 г. своей знакомой в Пушкинские горы: «Только что прочел в Известиях о суде над К. Радеком, Пятаковым, Сокольниковым и др. Их зачислили в шпионы, диверсанты, бандиты. Попробуй наш брат разобраться, что к чему. Какими этикетками не залепят их имена и приемлют как должное… но гложет мысль, как, что, каким образом, почему расстреливают людей? Ведь не продались же они генеральным штабам или иностранным контрразведкам ради личной наживы, хотя только этого и не хватало, чтобы нам сказать. Чего они хотят? За что идут на смерть?.. Это завешано столь непроницаемой завесой агитационной шумихи в газетах, на митингах, на собраниях, что миллионы никак не могут прийти в сознание и разобраться, что к чему. Совершенная темнота… А мы будем читать в газетах в специальном свете. Бедные! Жалка роль человека, которому ничего не остается делать, как надувать легкие для крика «ура» и складывать ладоши, извлекая хлопки, чтобы приветствовать приговор, по которому умерщвляются «злодеи». Массы решают все – это только спирт для одурманивания многих голов»136.
Вот такое письмо написал лейтенант своей знакомой. Конечно, далеко не верноподданническое. Но ни в одной хоть сколь-либо цивилизованной стране ничем не грозившее автору. Не то было тогда в СССР. В 1940 г. арестовали мужа этой знакомой лейтенанта и при обыске нашли это письмо трехгодичной давности. Особисты наметанным глазом сразу видят: «крамола». И немедленно докладывают начальнику Политуправления Красной армии. А тот тоже бдит. И налагает резолюцию: «Уволить. Мехлис»137 – чтоб знал лейтенант, какие письма можно писать, а какие нельзя. А 23 марта 1940 г. появляется и постановление на арест лейтенанта А.И. Иванова.
Определенная отчужденность, настороженность в отношениях между различными категориями военнослужащих стала наблюдаться уже с начала 1937 г. Начальник УВУЗ РККА комкор А.И. Тодорский говорил в марте 1937 г., что «у нас в академиях нет связи руководства не то что с массой, но и с людьми, которые стоят вслед за этим руководством. Начальники кафедр удивлялись, как это так, что я их вызвал поговорить поодиночке. Когда я сказал, что устрою личный прием постоянного состава и слушателей, Смолин (комкор, начальник Военно-инженерной академии. – О.С.) заявил: «Вряд ли кто явится, потому что ко мне никто не ходит»138.
Но имелись факты и противоположного свойства, свидетельствующие о стремлении некоторых рядовых армейских коммунистов смело вскрывать недостатки работы тех или иных руководителей. На партактиве в Военной академии им. Фрунзе при обсуждении вопроса об итогах февральско-мартовского (1937 г.) пленума ЦК ВКП(б) участник Гражданской войны слушатель С.Н. Переверткин резко критиковал тогдашнего помощника начальника академии по политчасти корпусного комиссара Е.А. Щаденко. Критиковал за то, что он своими указаниями стремился к тому, чтобы не занимались критикой недостатков работы по подготовке слушателей. Секретарей партбюро курсов инструктировали так, чтобы они больше говорили «о собственной учебе». «Редактор газеты «Фрунзевец» прямо говорит: «когда газета уже сверстана и когда ее приносишь на просмотр к т. Щаденко, он заявляет: «это надо вырезать, это не нужно… и вообще вы зря занимаетесь этими вопросами»… За два с половиной года не видел т. Щаденко ни на одном занятии»139. Критиковать же «на верху» побаивались.
Можно безошибочно сказать, что февральско-мартовский (1937 г.) пленум ЦК ВКП(б) явился переломным событием в подготовке и развязывании широкой кампании по репрессированию не только партийных, советских, хозяйственных, научных, но и военных кадров. Именно этот пленум был задуман как своеобразный инструктаж по «выкорчевыванию» всех «недостойных», всех колеблющихся. В его работе принимали участие и коммунисты РККА, избранные XVII партсъездом членами ЦК ВКП(б) (К.Е. Ворошилов, Я.Б. Гамарник, И.Э. Якир); кандидатами в члены ЦК ВКП(б) (В.К. Блюхер, С.М. Буденный, А.С. Булин, А.И. Егоров, И.П. Уборевич (кандидат в члены ЦК М.Н. Тухачевский находился в отпуске и в работе пленума не участвовал); члены Комиссии партийного контроля (Н.В. Куйбышев); члены Комиссии Советского контроля (Г.Д. Базилевич, Г.Д. Хаханьян); члены Центральной ревизионной комиссии (Л.Н. Аронштам). Из всей этой головки военно-партийной элиты Советского Союза умерли своею смертью лишь Ворошилов и Буденный. Гамарник уже через три месяца покончил жизнь самоубийством, Блюхера забили до смерти в тюрьме, все остальные расстреляны как «заговорщики и шпионы». Участники переломного пленума ЦК, они не только не возражали, не только не сопротивлялись его гибельному курсу, но и активно поддерживали и пропагандировали этот курс. В античные времена историк сказал бы: Боги покарали их за это. И как знать, может, в свой предсмертный час не один из них примерял к себе слова песни из времен гражданской войны: «Мы сами копали могилу свою…»
Накануне начала работы февральско-мартовского пленума ЦК Ворошилов обратился к секретарю ЦК ВКП(б) А.А. Андрееву с просьбой выдать пропуска на пленум таким известным тогда военачальникам и политработникам, как И.П. Белов, Я.И. Алкснис, В.М. Орлов, И.А. Халепский, В.Н. Левичев, Г.А. Осепян, П.А. Смирнов, М.П. Амелин, С.П. Урицкий, И.К. Александровский, Б.М. Фельдман и А.И. Седякин. На записке наркома имеется помета «Исполнено»140. Значит, очевидно, все 12 вышеперечисленных коммунистов побывали на заседаниях этого пленума, подышали его атмосферой, одобрили его курс, а затем – в разное время все до единого были расстреляны как «участники военно-фашистского заговора».
Об атмосфере работы этого пленума в какой-то мере можно судить по поведению члена ЦК Гамарника. В своем докладе на собрании актива ЛВО и КБФ он 20 марта давал такую оценку: «Бухарин по-адвокатски вывертывался на этом пленуме; в документе в 100 страниц, написанных им на имя ЦК, он вертелся ужом и всячески клеветал на партию и НКВД». Рассказывая о работе комиссии, созданной на пленуме по делу Рыкова – Бухарина, начальник Политуправления РККА даже с некоторой гордостью вспоминал: «Я входил в состав этой комиссии и присутствовал на этой комиссии. Эта комиссия по предложению Сталина единогласно приняла в качестве проекта для пленума резолюцию, которая на пленуме также была принята единогласно… Пленум исключил их из партии и передал их дело в НКВД»141.
Официальную трактовку решений февральско-мартовского пленума ЦК ВКП(б) и путей их реализации в Вооруженных силах СССР изложил нарком К.Е. Ворошилов в своем обширном (на 80 с лишним страниц) докладе на активе командного и начальствующего состава Наркомата обороны, состоявшемся 13–15 марта 1937 г. Ворошилов также всячески поносит своего бывшего друга Н.И. Бухарина. Опирается он на показания, как теперь достоверно установлено, сексота НКВД «красного профессора» Астрова, которого тогда Ворошилов характеризует и как «очень культурного» человека и, главное, как «архиискреннего». Воспев попутно сталинскую конституцию как «хартию вольностей всего советского народа», Ворошилов пока еще здраво заявил, что «главный наш враг там, на Западе, где на 5/6 света власть еще находится в руках капиталистов, империалистов» и что «нам нужно этой организации и интеллекту враждебных сил противопоставить нашу высокую организацию и наш высокий интеллект»142.
Но затем «покорный общему закону» Ворошилов дает совершенно четкую установку на очищение армии от врагов. Говоря о случившихся тогда пожарах на Дальнем Востоке, нарком обороны заявляет, что он «глубочайше убежден», что пожары не могут возникнуть «вдруг ни с того, ни с сего», и поэтому он дал несколько телеграмм с приказом «ищите вредительство»143. Очень типичная по тем временам логика. А далее, заявив, что арестованные комдив Шмидт и майор Кузьмичев должны были «укокошить вашего покорного слугу», Ворошилов в следующих словах формулирует генеральную линию ВКПСб) в отношении армии, установленную на февральско-мартовском пленуме ЦК: «Я повторяю, у нас арестовано полтора-два десятка пока что, но это не значит, товарищи, что мы с вами очищены от врагов, нет, никак не значит. Это говорит только за то, что мы еще по-настоящему не встряхнули, не просмотрели наших кадров, наших людей. Это нужно будет обязательно сделать, нужно очиститься полностью. Мы в рабоче-крестьянской Красной армии не имеем права терпеть ни одного врага, не можем допустить этого»144.
По-разному восприняли эту установку участники совещания. Некоторые резонно вскрывали болячки армейского механизма. Начальник группы контроля НКО А.И. Черепанов доложил о том, что в 1936 г. в Генеральном штабе было обнаружено дело, которое «ходило» 13 месяцев, побывало у 23 исполнителей и все-таки не было выполнено, пока за него не взялся сам нарком145. Начальник агитпропотдела Политуправления РККА дивизионный комиссар X.X. Харитонов обратил внимание на явную предвзятость, встречающуюся в печатной пропаганде. Например, в статье последнего номера журнала «Боец-охотник» на полном серьезе утверждалось: «Капитализм увечит не только людей, но и животных, увеличивая злобу в своих собаках (гомерический хохот)»146. Эта помета о гомерическом хохоте свидетельствовала, что в начале 1937 года разум многих военных руководителей еще не был полностью погружен в сон, здравый смысл был им еще не чужд.
Но многие участники совещания поспешили подхватить и посильно развить высказанную наркомом идею о необходимости вылавливания и уничтожения «врагов народа». Особенно усердствовал в этом направлении инспектор кавалерии РККА Маршал Советского Союза С.М. Буденный. В этом своем отнюдь не благовидном рвении он дошел даже до того, что стал давать прямую «наводку» особистам. Он обратил внимание, что почти все арестованные к тому времени командиры «…из одного соединения. Примаков из 8-й червонной кавалерийской дивизии, ныне первой червонной казачьей, Шмидт оттуда выходец, Туровский оттуда, Зюк – оттуда, Кузьмичев тоже оттуда… Вы видите этот куст, мало того, я хочу подчеркнуть и тов. Леплевскому[18], что нужно это знать»147.
Определенные признаки сна разума проявил здесь и командующий войсками БВО командарм 1-го ранга И.П. Белов. Полностью солидаризировавшись с Буденным, он до всякого суда обозвал арестованных вчерашних своих боевых товарищей бандитами, заявил, что группа арестованных командиров «должна была иметь какие-то гнезда, гнезда, которые мы должны раскрывать и в своей дальнейшей работе помогать органам НКВД более активно, чем делали это до настоящего времени»148.
В своем выступлении в Ленинграде 20 марта 1937 г. Гамарник, назвав партийному активу ЛенВО и КБФ фамилии арестованных к тому времени известных в армии командиров (комкоры Путна, Примаков, Туровский и др), дал ясно понять всем участникам партактива, что этим дело не ограничится. Гамарник говорил, что есть «группа врагов в Толмачевке (среди преподавателей). В Военно-медицинской академии оказалась группка врагов… а в целом ряде наших округов, и в ЛенВО, и в Москве группа всяких сволочей, и в СКВО, и на Украине»149. Так что курс на решительную чистку, а точнее – на погром военных кадров совершенно недвусмысленно был задан решениями февральско-мартовского (1937 г.) пленума ЦК ВКП(б) и взят на вооружение тогдашним руководством Военного ведомства, и прежде всего народным комиссаром обороны Ворошиловым и начальником Политуправления РККА Гамарником.
Чтобы более полно представить себе конкретную обстановку в РККА, послушаем голос наблюдательного и знающего очевидца. Вспоминает командир одной из дивизий Киевского военного округа комбриг А.В. Горбатов: «Наступила весна 1937 года. То там, то тут стали арестовывать командиров, о которых мы никогда ничего плохого не слыхали. Из уст в уста шепотом передавались слухи – один нелепее другого – о каких-то заговорах и шпионских злодеяниях. Люди ходили понурые, подавленные, держались отчужденно…»150
Часть вторая
АРЕСТ
Арест есть вычет из жизни, пополнить которую не в состоянии никакая сила человеческая.
Из проекта российского устава уголовного судопроизводства 1864 г.
ПРЕВРАЩЕНИЕ СТРАНЫ В АРЕСТНЫЙ ДОМ
Всегда и всюду арест был для каждого человека величайшим бедствием, нередко ломавшим всю его жизнь. И поэтому любое государство стремилось как-то оберечь своих граждан от необоснованных арестов. Но бывали в истории времена, когда разражались подлинные пароксизмы массовых арестов. Такое произошло, например, во Франции в годы якобинской диктатуры. Тогда каждый гражданин обязан был иметь удостоверение о цивизме (Carte de civizme) – о гражданской благонадежности. Согласно декрету от 17 сентября 1793 г. все те, кому было отказано в выдаче подобного удостоверения, объявлялись «подозрительными» и подлежали аресту. Один из великих историков XIX века писал по этому поводу: «Более ужасный закон никогда не управлял ни одной нацией. Все тюрьмы и арестные дома на французской земле переполнены людьми до самой кровли. 44 тысячи комитетов подобно 44 тысячам жнецов и собирателей колосьев, очищают Францию, собирают свою жатву и складывают ее в эти дома. Это жатва аристократических плевел»1.
Особенно унизительным и позорным во всех армиях мира считался безосновательный арест офицера. Как щепетильно к подобным случаям относились в старой русской армии, можно судить по такому случаю. На состоявшемся в Петербурге 30 апреля 1849 г. традиционном параде гвардейских корпусов император Николай I, знавший поименно всех офицеров и нижних чинов Петербурга и окрестностей2, вызвал из строя офицера Егерского полка и извинился перед ним за то, что «по одноименству офицер сей был взят под стражу вместо другого капитана Львова, принадлежащего к шайке социалистов…»3. Император всероссийский счел необходимым публично и лично извиниться за необоснованный арест перед безвестным капитаном!.. Как это работало на внедрение веры в истинность старинного изречения: «За Богом молитва, а за царем служба не пропадает!»
После победы Февральской революции 1917 г. и свержения самодержавия Россия стала одной из самых демократических стран в мире. Но положение круто изменилось сразу же после Октябрьской революции и взятия власти большевиками. Политические аресты стали бытом. Уже через десять дней Ленин вынужден был признать: «Нас упрекают, что мы арестовываем. Да, мы арестовываем… Когда мы арестовывали, мы говорили, что мы всех отпустим, если вы дадите подписку о том, что вы не будете саботировать. И такая подписка дается»4. Так что на первых порах советская власть стремилась «убедить» своих оппонентов по-преимуществу арестами. Очень скоро стало ясно, что всех недовольных властью не переарестуешь, да и мест заключения не хватало. А кроме того, при отсутствии упорядоченной системы арестов можно было остаться без специалистов. 11 декабря 1918 г. издается постановление Совета рабоче-крестьянской обороны о порядке ареста ВЧК сотрудников советских учреждений и предприятий5. Через год был издан приказ президиума ВЧК от 17 декабря 1919 г., в котором говорилось, что: «У нас еще мало своих специалистов. Приходится нанимать буржуазную голову» и поэтому «к аресту специалиста надо прибегать лишь тогда, если установлено, что его работа направлена к свержению Советской власти. Арестовать же его лишь за то, что он бывший дворянин, что когда-то был работодателем и эксплуататором, нельзя, если он исправно работает»6.
Но несмотря на все подобные постановления, у многих советских руководителей «арестовательный рефлекс» становился как бы безусловным. Увы, не был исключением и сам Владимир Ильич. В августе 1921 г. к нему зашел А.И. Рыков и рассказал, что некий Т.А. Рунов («свой человек») слышал, как на одном из собраний член Всероссийского Комитета помощи голодающим экономист и публицист С.Н. Прокопович «держал противоправительственную речь». И как же поступает председатель Совнаркома РСФСР, юрист по образованию В.И. Ленин? 26 августа 1921 г. в письме «И.В. Сталину и всем членам Политбюро ЦК РКП(б)» он пишет: «Прокоповича сегодня же арестовать по обвинению в противоправительственной речи… и продержать месяца три, пока обследуем это собрание тщательно». И далее Ленин уговаривает Сталина (и других членов Политбюро): «Не надо колебаться. Советую сегодня же это покончить в Политбюро»7. В этот день не успели, а на следующий – 27 августа 1921 г. – Политбюро ЦК по совету Ленина приняло решение об аресте не только Прокоповича, но и других членов Всероссийского Комитета помощи голодающим «ввиду их контрреволюционной деятельности».
Аресты личного состава РККА по политическим мотивам проводились несколько реже, чем среди гражданского населения. Вступающие в армию по призыву и добровольцы тщательно фильтровались при зачислении, все подозрительные – «выбраковывались». Да и на службе военнослужащие вели себя сдержаннее… Тем более что все они находились под неусыпным надзором военных комиссаров, особых отделов. Широко прокатилась волна арестов по армии в связи с началом массовой коллективизации. В целях максимального обеспечения политической устойчивости армии при проведении политики ликвидации кулачества было принято решение, чтобы семьи, члены коих служат в РККА, высылке не подвергались. Но с другой стороны, принимались различные меры для выявления и изгнания из армии всех нежелательных элементов, а потом уже и их родственников из деревни. В циркуляре ОГПУ № 25/00 от 1/2 февраля 1930 г. всем постоянным представителям и начальникам Особых отделов военных округов предписывалось при проведении «операции по кулачеству» тщательно выяснить наличие родственников в армии (сохраняющих хозяйственные и семейные связи). Эти данные предлагалось немедленно сообщать соответствующим особорганам на предмет немедленного изъятия из армии подобных красноармейцев и младшего начсостава, определенных как члены кулацких семей. В циркуляре, в частности, предписывалось:
«1… Выявленных красноармейцев (а также младший начсостав и льготников) из кулаков и прочего социально чуждого элемента, замеченных в антисоветской агитации, арестовывать и дело направлять, не демобилизовывая их, на Особое совещание, а на военнослужащих войск ОГПУ – в Коллегию ОГПУ.
2. Обратить особое внимание на выявление связей начсостава с кулацкими элементами в деревне и нэпманами в городе, создав специальный учет таковых. Начсостав, изобличенный в систематической антисоветской агитации против политики партии и Соввласти в деревне, также подлежит аресту. Арест среднего начсостава производить с разрешения начальника Особого отдела округа, согласованного с Реввоенсоветом округа, а старшего и высшего – Особого отдела ОГПУ.
3. (Заклеен).
4. Не допускать в части ходоков и делегаций из деревни с жалобами, арестовывая таковых»8.
Таким образом, любая попытка крестьян установить определенное единство армии с народом могла закончиться самым плачевным образом – арестом.
Опасность быть арестованным по любому поводу все более возрастала. В конце июня 1930 г. в организационном отчете ЦК ВКП(б) XVI партсьезду было рассказано о так называемом «орловском деле». Здесь (в г. Орле) по настоянию секретаря окружкома ВКП(б) Дробенина была арестована рабочая часть бюро городского комитета партии. За что же такая немилость обрушилась на довольно ответственных партийных функционеров? Только за то, что они посмели выступить с критикой окружного комитета партии9. Тогда этот ретивый «арестовальщик» был Центральным Комитетом исключен из партии, а бюро окружкома распущено. Но в целом уже с начала 30-х годов в стране все более насаждался дух арестантского дома. Именно в это время, 20 августа 1930 г., всемирно известный ученый и истинно великий гражданин академик И.П. Павлов в очередном своем письме-протесте правительству СССР писал: «Беспрерывные и бесчисленные аресты делают нашу жизнь совершенно исключительной. Я не знаю цели их (если это безмерно усердное искание врагов режима, или метод устрашений, или еще что-нибудь), то не подлежит сомнению, что в подавляющем большинстве случаев для ареста нет ни малейшего основания… А жизненные последствия факта повального арестовывания совершенно очевидны»10.
Однако «повальное арестовывание» продолжалось. И даже в армии оно приняло настолько угрожающий характер, что циркуляром Главной военной прокуратуры от 23 апреля 1933 г. пришлось довольно строго ограничить аресты лиц начсостава и установить обязательную санкцию этих арестов военными прокурорами округов и главным военным прокурором11.
Особенно унизительным и позорным во всех армиях мира считался безосновательный арест офицера. Как щепетильно к подобным случаям относились в старой русской армии, можно судить по такому случаю. На состоявшемся в Петербурге 30 апреля 1849 г. традиционном параде гвардейских корпусов император Николай I, знавший поименно всех офицеров и нижних чинов Петербурга и окрестностей2, вызвал из строя офицера Егерского полка и извинился перед ним за то, что «по одноименству офицер сей был взят под стражу вместо другого капитана Львова, принадлежащего к шайке социалистов…»3. Император всероссийский счел необходимым публично и лично извиниться за необоснованный арест перед безвестным капитаном!.. Как это работало на внедрение веры в истинность старинного изречения: «За Богом молитва, а за царем служба не пропадает!»
После победы Февральской революции 1917 г. и свержения самодержавия Россия стала одной из самых демократических стран в мире. Но положение круто изменилось сразу же после Октябрьской революции и взятия власти большевиками. Политические аресты стали бытом. Уже через десять дней Ленин вынужден был признать: «Нас упрекают, что мы арестовываем. Да, мы арестовываем… Когда мы арестовывали, мы говорили, что мы всех отпустим, если вы дадите подписку о том, что вы не будете саботировать. И такая подписка дается»4. Так что на первых порах советская власть стремилась «убедить» своих оппонентов по-преимуществу арестами. Очень скоро стало ясно, что всех недовольных властью не переарестуешь, да и мест заключения не хватало. А кроме того, при отсутствии упорядоченной системы арестов можно было остаться без специалистов. 11 декабря 1918 г. издается постановление Совета рабоче-крестьянской обороны о порядке ареста ВЧК сотрудников советских учреждений и предприятий5. Через год был издан приказ президиума ВЧК от 17 декабря 1919 г., в котором говорилось, что: «У нас еще мало своих специалистов. Приходится нанимать буржуазную голову» и поэтому «к аресту специалиста надо прибегать лишь тогда, если установлено, что его работа направлена к свержению Советской власти. Арестовать же его лишь за то, что он бывший дворянин, что когда-то был работодателем и эксплуататором, нельзя, если он исправно работает»6.
Но несмотря на все подобные постановления, у многих советских руководителей «арестовательный рефлекс» становился как бы безусловным. Увы, не был исключением и сам Владимир Ильич. В августе 1921 г. к нему зашел А.И. Рыков и рассказал, что некий Т.А. Рунов («свой человек») слышал, как на одном из собраний член Всероссийского Комитета помощи голодающим экономист и публицист С.Н. Прокопович «держал противоправительственную речь». И как же поступает председатель Совнаркома РСФСР, юрист по образованию В.И. Ленин? 26 августа 1921 г. в письме «И.В. Сталину и всем членам Политбюро ЦК РКП(б)» он пишет: «Прокоповича сегодня же арестовать по обвинению в противоправительственной речи… и продержать месяца три, пока обследуем это собрание тщательно». И далее Ленин уговаривает Сталина (и других членов Политбюро): «Не надо колебаться. Советую сегодня же это покончить в Политбюро»7. В этот день не успели, а на следующий – 27 августа 1921 г. – Политбюро ЦК по совету Ленина приняло решение об аресте не только Прокоповича, но и других членов Всероссийского Комитета помощи голодающим «ввиду их контрреволюционной деятельности».
Аресты личного состава РККА по политическим мотивам проводились несколько реже, чем среди гражданского населения. Вступающие в армию по призыву и добровольцы тщательно фильтровались при зачислении, все подозрительные – «выбраковывались». Да и на службе военнослужащие вели себя сдержаннее… Тем более что все они находились под неусыпным надзором военных комиссаров, особых отделов. Широко прокатилась волна арестов по армии в связи с началом массовой коллективизации. В целях максимального обеспечения политической устойчивости армии при проведении политики ликвидации кулачества было принято решение, чтобы семьи, члены коих служат в РККА, высылке не подвергались. Но с другой стороны, принимались различные меры для выявления и изгнания из армии всех нежелательных элементов, а потом уже и их родственников из деревни. В циркуляре ОГПУ № 25/00 от 1/2 февраля 1930 г. всем постоянным представителям и начальникам Особых отделов военных округов предписывалось при проведении «операции по кулачеству» тщательно выяснить наличие родственников в армии (сохраняющих хозяйственные и семейные связи). Эти данные предлагалось немедленно сообщать соответствующим особорганам на предмет немедленного изъятия из армии подобных красноармейцев и младшего начсостава, определенных как члены кулацких семей. В циркуляре, в частности, предписывалось:
«1… Выявленных красноармейцев (а также младший начсостав и льготников) из кулаков и прочего социально чуждого элемента, замеченных в антисоветской агитации, арестовывать и дело направлять, не демобилизовывая их, на Особое совещание, а на военнослужащих войск ОГПУ – в Коллегию ОГПУ.
2. Обратить особое внимание на выявление связей начсостава с кулацкими элементами в деревне и нэпманами в городе, создав специальный учет таковых. Начсостав, изобличенный в систематической антисоветской агитации против политики партии и Соввласти в деревне, также подлежит аресту. Арест среднего начсостава производить с разрешения начальника Особого отдела округа, согласованного с Реввоенсоветом округа, а старшего и высшего – Особого отдела ОГПУ.
3. (Заклеен).
4. Не допускать в части ходоков и делегаций из деревни с жалобами, арестовывая таковых»8.
Таким образом, любая попытка крестьян установить определенное единство армии с народом могла закончиться самым плачевным образом – арестом.
Опасность быть арестованным по любому поводу все более возрастала. В конце июня 1930 г. в организационном отчете ЦК ВКП(б) XVI партсьезду было рассказано о так называемом «орловском деле». Здесь (в г. Орле) по настоянию секретаря окружкома ВКП(б) Дробенина была арестована рабочая часть бюро городского комитета партии. За что же такая немилость обрушилась на довольно ответственных партийных функционеров? Только за то, что они посмели выступить с критикой окружного комитета партии9. Тогда этот ретивый «арестовальщик» был Центральным Комитетом исключен из партии, а бюро окружкома распущено. Но в целом уже с начала 30-х годов в стране все более насаждался дух арестантского дома. Именно в это время, 20 августа 1930 г., всемирно известный ученый и истинно великий гражданин академик И.П. Павлов в очередном своем письме-протесте правительству СССР писал: «Беспрерывные и бесчисленные аресты делают нашу жизнь совершенно исключительной. Я не знаю цели их (если это безмерно усердное искание врагов режима, или метод устрашений, или еще что-нибудь), то не подлежит сомнению, что в подавляющем большинстве случаев для ареста нет ни малейшего основания… А жизненные последствия факта повального арестовывания совершенно очевидны»10.
Однако «повальное арестовывание» продолжалось. И даже в армии оно приняло настолько угрожающий характер, что циркуляром Главной военной прокуратуры от 23 апреля 1933 г. пришлось довольно строго ограничить аресты лиц начсостава и установить обязательную санкцию этих арестов военными прокурорами округов и главным военным прокурором11.