– Синьора, ну не будь падлой, дай на бутылку!
Я с интересом наблюдала за развитием событий. Как наша надутая герцогиня справится с ситуацией? Наверно, отвыкла в своих европах от местного колорита.
Женщина рассеянно глянула куда-то поверх плеча алканавта и вдруг резко и сильно, не изменившись в лице, ударила аборигена коленом в пах, процедив сквозь зубы:
– Хиляй отседова, вша нарная!
Мужичонка согнулся, заскулил, удивленно моргая вспухшими веками, Стефания же, не убыстряя шага, прошла мимо, поравнялась со мной и бросила:
– Нужно все-таки возвращаться на набережную. А то набредем на еще каких-нибудь удивительных представителей местной фауны.
И засмеялась, заглянув в мое оторопевшее лицо. Я все никак не могла прийти в себя. Вот так номера отмачивает холеная светская львица! И какое превосходное знание блатного жаргона! Кажется, прошлое у нее и вправду было бурным, и эта запись, на которую я вчера случайно наткнулась, может оказаться вовсе и не художественным вымыслом. Надо, надо покопаться в черной тетрадке, жаль, вчера я слишком быстро захотела спать и не продвинулась далеко.
– Нина, постой, – задыхаясь, бормотал он. – Погоди, Нина, ты все не так поняла.
– Постыдился бы, кобелятина! – на ходу бросила женщина-бульдог. – Вчера весь вечер в баре с этой прошмандовкой Анжеликой околачивался, сегодня, значит, «полежи, Нинуша, отдохни, а я город посмотрю». А сам девку под локоток и в отель?
– Нинок, она журналистка... – увещевал Баренцев. – Я налаживал контакты с прессой...
– Вот тебе пресса, старый паскудник! – И оскорбленная депутатша изо всех сил шваркнула благоверного по пламенеющим щекам сумочкой.
Баренцев воровато оглянулся по сторонам, покосился на Стефанию и зашипел:
– Что ты делаешь, понимаешь, люди же!
Нина, не обращая на него внимания, маршировала к пристани, и политик, отдуваясь и потирая щеки, последовал за нею. Продолжения семейного скандала мы уже не слышали.
Стефания приблизилась к балюстраде, залюбовалась видом. Я переминалась с ноги на ногу рядом. Честно говоря, мне уже порядком надоели все эти древнерусские красоты хотелось поскорее вернуться на корабль и посмотреть, что там делает строптивый сынок моей начальницы. Но Стефания, как видно, никуда не торопилась, стояла, подставив лицо солнцу, и улыбалась.
– Извините, пожалуйста, вы не подскажете, как мне выйти к Алексеевскому монастырю? – спросил чей-то низкий, чуть глуховатый голос.
Я обернулась, Стефания тоже повела своей царственной головой в сторону вопрошавшего.
Перед нами стоял Евгений, тот мужчина из соседней каюты, с которым мы болтали утром. В руках он сжимал туристический проспект, купленный в газетном киоске.
Стефания скользнула равнодушным взглядом по иллюстрированной брошюрке, подняла глаза к лицу собеседника и вдруг резко отшатнулась. На нее прямо-таки страшно стало смотреть – губы в момент обесцветились, больше того, сделались какими-то голубоватыми, задрожали, побелевшие пальцы изо всех сил вцепились в перила. Представляю, что творилось с ее глазами за темными стеклами очков. Так обычно в ужастиках выглядят героини, заставшие в своей уютной спаленке ожившего мертвеца.
– Не говорить по-русски, – едва слышно прошелестела она.
Дядька же так просто не сдавался, все тыкал в свой проспект, повторяя:
– М-м-м... Как же вам объяснить? Вот смотрите, я сейчас покажу. Алексеевский монастырь... – Затем обернулся ко мне: – О, здравствуйте еще раз. Может, вы мне поможете?
Я пожала плечами, у Стефании же, видимо, все-таки сдали нервы, и она, прошептав: «Но! Но!», оттолкнула брошюру рукой и, кажется, задела его ладонь своим массивным серебряным кольцом. Мужчина невольно взглянул на него и вдруг – ровно как и моя начальница минуту назад – сильно побледнел. Солнце, словно опытный театральный осветитель, выпустило из-за рваного белого облака прямой ослепительный луч и высветило каменно застывшую у резного парапета пару. Из сипатого динамика, укрепленного на столбе, захрипев, брызнула какая-то надсадная, рвущая душу мелодия. Они же так и стояли посреди пристани, освещенные солнцем, и смотрели друг на друга во все глаза, совершенно ошалевшие.
И, черт знает почему, мне вспомнился отрывок из прочитанных вчера записей.
Однако это свидание Штирлица с женой начинало мне надоедать. Я намеренно громко кашлянула, стараясь привлечь их внимание.
Стефания опомнилась первая и, позабыв обо мне, кинулась бежать в сторону качавшегося на воде теплохода. Евгений бросился за ней. Пробежал несколько метров и остановился, хрипло закашлявшись. Стефания обернулась, замедлила шаг, бросила на него быстрый взгляд из-под очков. Он же, воспользовавшись заминкой, догнал ее.
– Это ты? – хрипло спросил, вглядываясь в ее наполовину скрытое очками лицо.
– Я вас не знать! Не знать! – пыталась вырвать руку она.
– Это ты! Я знаю, это ты! – повторял он, не выпуская ее.
Кажется, пора идти на помощь, а то синьора совсем уже растеряла остатки самообладания. Я ловко вклинилась между ними, ухватила ее под руку и заявила:
– Извините, вы ошиблись. Синьора приехала из Италии, она не говорит по-русски. Я ее личный помощник. Пойдемте, синьора, скоро отплытие.
И, оставив оторопевшего знакомца считать на пристани ворон, мы стремительным аллюром взлетели по трапу.
7
8
– Нет! Не могу больше. Надоело!
Семнадцатилетняя Света повалилась в кресло, закинула ноги на подлокотник и принялась смотреть в потолок. Тата неодобрительно покачала головой. В их отношениях давно уже выработались неизменные роли: Тата – серьезная рассудительная наставница, Светлана – очаровательная взбалмошная сумасбродка. За многолетнюю дружбу эти роли так закрепились за ними, что сейчас стало уже непонятно, так ли уж нужна постоянная опека легкомысленной Свете и действительно ли Тата такая обязательная и ответственная, или девушки просто продолжают по инерции двигаться в заданном раз и навсегда направлении.
Теперь, когда Светлане в самое ближайшее время предстояли вступительные экзамены на вокальное отделение консерватории, Тату приставили к ней заботливые родители в качестве стража-репетитора. В ее задачи входило следить, чтобы абитуриентка не удрала гулять и не слонялась целыми днями без дела, а занималась и занималась. Ирония ситуации заключалась в том, что Светка, бессменная участница всех школьных концертов, лауреатка многочисленных детских конкурсов, ни капли не боялась предстоящих экзаменов и готовиться не желала. В совместных занятиях была скорее заинтересована Тата, собиравшаяся попытать счастья в консерватории уже в третий раз. Бог весть отчего она, обладавшая не слишком сильным, хотя чистым и приятным голосом, решила тоже идти на вокал. Должно быть, вслед за Светкой, которая с самого детства иной карьеры для себя и не мыслила, заразив этой мечтой и неизменную строгую подругу-дуэнью.
– Да брось ты напрягаться. Поступим мы! А если ты опять провалишься, так папа поговорит с этим старым хрычом, который там главный в комиссии.
– Ну, не знаю, – возразила Тата. – Хорошо бы, конечно. Ну, ты все-таки помоги мне, давай вместе, у меня с тобой лучше получается.
Она по-дирижерски плавно взмахнула руками. Светка быстро выпрямилась в кресле и стрельнула хитрыми глазами на подругу.
Я с интересом наблюдала за развитием событий. Как наша надутая герцогиня справится с ситуацией? Наверно, отвыкла в своих европах от местного колорита.
Женщина рассеянно глянула куда-то поверх плеча алканавта и вдруг резко и сильно, не изменившись в лице, ударила аборигена коленом в пах, процедив сквозь зубы:
– Хиляй отседова, вша нарная!
Мужичонка согнулся, заскулил, удивленно моргая вспухшими веками, Стефания же, не убыстряя шага, прошла мимо, поравнялась со мной и бросила:
– Нужно все-таки возвращаться на набережную. А то набредем на еще каких-нибудь удивительных представителей местной фауны.
И засмеялась, заглянув в мое оторопевшее лицо. Я все никак не могла прийти в себя. Вот так номера отмачивает холеная светская львица! И какое превосходное знание блатного жаргона! Кажется, прошлое у нее и вправду было бурным, и эта запись, на которую я вчера случайно наткнулась, может оказаться вовсе и не художественным вымыслом. Надо, надо покопаться в черной тетрадке, жаль, вчера я слишком быстро захотела спать и не продвинулась далеко.
* * *
Солнце яростно палило над растянувшейся впереди широкой тускло-голубой лентой реки, словно силилось перебороть порывистый пронизывающий ветер. Мы вышли на набережную. Слева белокаменной громадой высился Воскресенский монастырь. Из-за деревьев вылетела, выставив вперед массивную челюсть, госпожа Баренцева в пунцовом с золотом брючном костюме. Она решительно топала в сторону пристани, возмущенно размахивая миниатюрной сумочкой на длинном ремне. За разгневанной супругой пыхтел багроволицый политик.– Нина, постой, – задыхаясь, бормотал он. – Погоди, Нина, ты все не так поняла.
– Постыдился бы, кобелятина! – на ходу бросила женщина-бульдог. – Вчера весь вечер в баре с этой прошмандовкой Анжеликой околачивался, сегодня, значит, «полежи, Нинуша, отдохни, а я город посмотрю». А сам девку под локоток и в отель?
– Нинок, она журналистка... – увещевал Баренцев. – Я налаживал контакты с прессой...
– Вот тебе пресса, старый паскудник! – И оскорбленная депутатша изо всех сил шваркнула благоверного по пламенеющим щекам сумочкой.
Баренцев воровато оглянулся по сторонам, покосился на Стефанию и зашипел:
– Что ты делаешь, понимаешь, люди же!
Нина, не обращая на него внимания, маршировала к пристани, и политик, отдуваясь и потирая щеки, последовал за нею. Продолжения семейного скандала мы уже не слышали.
Стефания приблизилась к балюстраде, залюбовалась видом. Я переминалась с ноги на ногу рядом. Честно говоря, мне уже порядком надоели все эти древнерусские красоты хотелось поскорее вернуться на корабль и посмотреть, что там делает строптивый сынок моей начальницы. Но Стефания, как видно, никуда не торопилась, стояла, подставив лицо солнцу, и улыбалась.
– Извините, пожалуйста, вы не подскажете, как мне выйти к Алексеевскому монастырю? – спросил чей-то низкий, чуть глуховатый голос.
Я обернулась, Стефания тоже повела своей царственной головой в сторону вопрошавшего.
Перед нами стоял Евгений, тот мужчина из соседней каюты, с которым мы болтали утром. В руках он сжимал туристический проспект, купленный в газетном киоске.
Стефания скользнула равнодушным взглядом по иллюстрированной брошюрке, подняла глаза к лицу собеседника и вдруг резко отшатнулась. На нее прямо-таки страшно стало смотреть – губы в момент обесцветились, больше того, сделались какими-то голубоватыми, задрожали, побелевшие пальцы изо всех сил вцепились в перила. Представляю, что творилось с ее глазами за темными стеклами очков. Так обычно в ужастиках выглядят героини, заставшие в своей уютной спаленке ожившего мертвеца.
– Не говорить по-русски, – едва слышно прошелестела она.
Дядька же так просто не сдавался, все тыкал в свой проспект, повторяя:
– М-м-м... Как же вам объяснить? Вот смотрите, я сейчас покажу. Алексеевский монастырь... – Затем обернулся ко мне: – О, здравствуйте еще раз. Может, вы мне поможете?
Я пожала плечами, у Стефании же, видимо, все-таки сдали нервы, и она, прошептав: «Но! Но!», оттолкнула брошюру рукой и, кажется, задела его ладонь своим массивным серебряным кольцом. Мужчина невольно взглянул на него и вдруг – ровно как и моя начальница минуту назад – сильно побледнел. Солнце, словно опытный театральный осветитель, выпустило из-за рваного белого облака прямой ослепительный луч и высветило каменно застывшую у резного парапета пару. Из сипатого динамика, укрепленного на столбе, захрипев, брызнула какая-то надсадная, рвущая душу мелодия. Они же так и стояли посреди пристани, освещенные солнцем, и смотрели друг на друга во все глаза, совершенно ошалевшие.
И, черт знает почему, мне вспомнился отрывок из прочитанных вчера записей.
Край налитого оранжевым июньским огнем солнца тонул в темной водной глади. Легкий речной трамвайчик летел вперед, взбивая острым носом кудрявую пену. Закатное небо опрокинулось в воду и окрасило ее сиренево-розовыми полосами. Из-за деревьев, подернутых первой весенней зеленью, выглядывал освещенный огнями шпиль Московского университета. Недавно освободившаяся из зимнего плена река весело плескалась в тяжелый гранит набережной. С нижней палубы доносились радостные голоса, смех, крики. В застекленных окнах мелькали разноцветные девичьи платья и черно-белые плечистые мужские силуэты.Секунды бежали, а Светлана и Евгений так и не произнесли ни слова, все глаз не могли друг от друга отвести. Должно быть, это и есть тот самый призрак, с которым она боялась столкнуться, оставаясь на теплоходе. Неизвестно, что там произошло когда-то между ней, Евгением и Натальей, но ясно, что встреча с ними для нее мучительна.
Шумная стайка вчерашних школьников, сбежавших с собственного выпускного вечера, полчаса назад атаковала катерок, пришвартовавшийся к пристани у Ленинских гор, влетела с гомоном и песнями, яркая, бесшабашная, словно кочующий цыганский табор. Вспугнула катающихся по Москве-реке туристов, разорила корабельный буфет, сметя в одно мгновение все запасы мороженого и шампанского, и чем-то досадила темноволосому парню, бог знает почему в одиночестве прохлаждавшемуся на пароходике в этот летний вечер. Он был высок, гибок, с тонкими, немного резкими чертами лица – идеальными скулами, греческим носом, четко очерченной линией рта. Он поглядел на нашу лихую компанию несколько недоверчиво и, ссутулив плечи, сбежал от радостного шума и суеты вверх по лесенке на открытую палубу и там застыл у перил, и его силуэт слился с оранжево-бордовым закатом.
Выпускники же продолжали гулять внизу. Какими взрослыми и уверенными чувствовали себя в этот вечер мальчишки, впервые нацепившие галстуки... Как хороши были девчонки в воздушных платьях с летящими юбками – белых, розовых, голубых... И я, кажется, совсем сошла с ума от плескавшейся в груди радости, сорвалась вдруг с места, взметнув сиреневым подолом, простучала каблуками по ступенькам и выбежала на верхнюю палубу. Закружилась, метнулась к перилам и, раскинув руки, вдруг запела вполголоса. И, казалось, весь мир был подвластен мне в этот миг, весь мир прислушивался к моему голосу, который то взлетал в вышину, прямо в подернутое закатной дымкой небо, то опускался, весело прыгая по бежавшим внизу мелким волнам.
И молодой красивый парень, стоявший поодаль, в тени, тоже, казалось, замер, обескураженный.
– Non la sospiri la nostra casetta...[1]
Я пела, не видя никого вокруг себя, словно самим небесам, и притихшей водной глади, и горевшему тысячью огней городу, и лету, и счастью. Чувствовала, как легкий ветер скользит по моим опущенным векам, треплет волосы.
Я не заметила, как поднялась вслед за мной она, верная моя подруга, должно быть, встревожившаяся, что меня долго нет, не заметила, как подошла она близко, лишь услышала вдруг зазвучавший совсем рядом ее голос. Она быстро подхватила мелодию и начала подпевать в терцию:
– Che tutta a scosa nel verde ci a spetta?
Я оглянулась, протянула руки, подзывая ее к себе. Она обняла меня за плечи, и наши голоса слились воедино: мой – высокий, немного резкий, и ее – низкий, мягкий, грудной.
Солнце, подмигнув в последний раз, ушло под воду. И ветер пронесся вдруг над рекой, смешав темные и светлые волосы, взметнув пьянящие запахи сумерек. И брызги летели в лицо. И вся жизнь лежала впереди – долгая, захватывающая и, конечно же, счастливая, иначе ведь просто и быть не могло.
– Nido a noi sacro, ignoto almond inter pien d’amore e di mister?
Однако это свидание Штирлица с женой начинало мне надоедать. Я намеренно громко кашлянула, стараясь привлечь их внимание.
Стефания опомнилась первая и, позабыв обо мне, кинулась бежать в сторону качавшегося на воде теплохода. Евгений бросился за ней. Пробежал несколько метров и остановился, хрипло закашлявшись. Стефания обернулась, замедлила шаг, бросила на него быстрый взгляд из-под очков. Он же, воспользовавшись заминкой, догнал ее.
– Это ты? – хрипло спросил, вглядываясь в ее наполовину скрытое очками лицо.
– Я вас не знать! Не знать! – пыталась вырвать руку она.
– Это ты! Я знаю, это ты! – повторял он, не выпуская ее.
Кажется, пора идти на помощь, а то синьора совсем уже растеряла остатки самообладания. Я ловко вклинилась между ними, ухватила ее под руку и заявила:
– Извините, вы ошиблись. Синьора приехала из Италии, она не говорит по-русски. Я ее личный помощник. Пойдемте, синьора, скоро отплытие.
И, оставив оторопевшего знакомца считать на пристани ворон, мы стремительным аллюром взлетели по трапу.
7
– Что это нашло на твою маман? – спросила я, затягиваясь длинной тонкой сигаретой и томно выдыхая дым.
По возвращении на борт теплохода Стефания немедленно заперлась в каюте, сообщив, что работа на сегодня отменяется, чем мы с Эдом не преминули воспользоваться, расположившись в маленьком корабельном барчике без опасения, что нас вот-вот накроет бдительная мамаша. Густели сумерки, последние солнечные лучи бликовали в золоченых куполах церквей на берегу. «Михаил Лермонтов» медленно полз дальше к югу.
– Сам не знаю, – развел руками Эд. – Она с самого приезда в Россию какая-то странная.
– Еще бы! – Я фыркнула и тряхнула головой, прекрасно сознавая, что волосы от этого движения красиво рассыпаются по плечам, мерцая красноватыми искрами в лучах заката. – Я вообще не понимаю, чего вас сюда принесло, в это болото.
– Я здесь родился, – пояснил Эд. – Интересно стало посмотреть на Родину.
– К истокам потянуло, да? Это зря, – дернула плечом я. – Радуйся, что ноги унес и живешь теперь как человек. Если б мне представился случай отсюда свалить....
– Просто я не помню почти ничего, я же совсем маленький был. Только окно и снег. Помнишь, я рассказывал вчера. И что есть очень хочется.
– Что ж, твоя мамуля тебя не кормила, что ли? – спросила я.
– А ее тогда не было, – ответил Эд. – Там что-то такое случилось, и она не могла со мной жить. Работала, что ли, где-то далеко... Она не рассказывает, говорит только, что у нее были неприятности... А я не спрашиваю, чтоб не расстраивать. Я отца пытался расспрашивать, но он тоже от темы уходил все время. А теперь его уже нет...
Парень замолчал, повесил голову и печально уставился в крышку полированного стола. Ах, ну просто грустный ангел с картины эпохи Возрождения. Чтобы как-то отвлечь его от тоскливых мыслей, я снова вернулась к теме семейных тайн:
– Ну ты кремень. Я бы с ножом к горлу пристала, а все выспросила. Мало ли, вдруг ты им никакой не сын? Вот у тебя глаза какие? Ага, зеленые, а у Стефании-то черные! Может, она тебя усыновила, а ты на самом деле наследник английского престола, а? Прикинь? Ну, или там не престола, а просто какого-нибудь миллионного состояния...
Печальные глаза прекрасного принца снова вспыхнули смешливыми искрами. Я же продолжала задумчиво:
– Хотя тебе это не так важно, наверно. У тебя и так материальных проблем не наблюдается...
– На самом деле ты ошибаешься, мы не такие уж миллионеры, – возразил мой бесхитростный мальчишечка. – Конечно, у отца был автомобильный бизнес, он приносил неплохой доход. И маме, разумеется, за выступления платят очень много. Но в мире есть люди куда богаче нас...
– Да что ты? Знаешь, ты меня просто-таки обнадежил! – с дьявольской серьезностью заявила я.
Не такие уж богатые... Да что ты знаешь, мальчик, о бедности? О единственных, в трех местах зашитых колготках? О банке тушенки, которую растянуть нужно и на обед, и на ужин? О стипендии, которой едва хватает на проезд и сигареты? Эх ты, нищеброд недоделанный!
– Почему обнадежил? – не понял Эд.
– Ну, раз вы не такие уж богатые, может быть, твоя мать не станет так сильно возражать против нас с тобой, – вкрадчиво, вполголоса произнесла я, со значением заглядывая ему в глаза.
Быстро оглянувшись по сторонам и убедившись, что толстый усатый бармен как раз слинял куда-то в подсобку, Эдвард подался вперед, изо всех сил стиснул мое запястье и приник к моим губам. Я прижалась к нему, отвечая на поцелуй, дотронулась полуоткрытыми губами до родинки над уголком рта. Рукой же проникла под футболку, пальцы легко дотронулись до гладкой кожи живота, чувствуя, как все его тело сотрясает крупная дрожь. Он с силой, до боли сжал мои плечи, обжег губами шею. Голова у меня кружилась, в висках гулко билась кровь. Нет, так дальше продолжаться не может, нужно спровадить куда-нибудь из каюты его мамашу, и тогда...
Вернувшийся бармен загрохотал на стойке бутылками, и Эд, вспыхнув, как тургеневская барышня, выпустил меня и откинулся на спинку своего кресла. Мне слышно было через стол его тяжелое дыхание.
Небо, еще недавно подернутое светящимися лиловыми полосами, погасло и потемнело. Повеяло влажной речной прохладой. С прогулочной палубы уже доносилась музыка.
– Мороженого хочется... – протянула я.
– Я принесу, хочешь? – встрепенулся он.
– А здесь, кажется, не продают, – покосилась на стойку я.
– А я наверх сбегаю, там есть, в кафе. Ты подожди, хорошо?
И раньше чем я успела что-то ответить, он уже умчался. Такой милый, чуткий, хорошо воспитанный юноша, прямо-таки сказка. И целуется так сладко... Если бы только он был хозяином собственной жизни и кошелька, а не бесплатным приложением к строгой богатой матроне...
Я немножко помечтала, как изумительно могла бы сложиться моя судьба, будь Эд свободным двадцатипятилетним сиротой, и едва не уронила горючую девичью слезу на короткопалую жилистую руку в синих куполах, невесть откуда свалившуюся на мое плечо.
– Скучаешь, подруга? – прохрипел Черкасов, усаживаясь за мой столик.
– М-м-м... Нет, мне скучать не приходится, я ведь на работе, – быстро нашлась я.
– Хорош мне фигню впаривать, я видел, как ты с каким-то обсоском тут чаевничала, – оскалился Ванька-Лепила. – Что, длинноногая, динамо мне крутить вздумала? И не страшно тебе, а?
– Да что вы, это же сын моей начальницы! – дрогнувшим от искреннего возмущения голосом возвестила я.
– А она тебя к нему эскортом приставила, что ли? – мерзко захихикал старый зек и, протянув руку, потрепал меня по щеке.
Пальцы у него были короткие и словно приплюснутые на концах. Я невольно поморщилась.
– Ну-ну, не дуйся, глазастая. Давай уже, что ли, познакомимся поближе?
Залихватски подмигнув, он просунул шершавую ладонь мне под майку, сжал пальцами грудь. Я издала томный стон и опустила ресницы. Лепила же, еще более распаленный моей покорностью, притиснулся совсем уж вплотную и вляпался губами куда-то мне в шею. Стараясь подавить отвращение, я воровато оглянулась – Эд должен вернуться с минуты на минуту – и вынырнула из-под его руки, стискивавшей мое плечо.
– Ох, что вы делаете со мной! Я совсем голову потеряла. Но поймите же, я на работе, я не могу сейчас. Если меня эта старая кикимора с вами увидит – все, мне конец.
– Да ну? Строгая такая, что ли, сучара? – сочувственно мотнул головой Черкасов, в то же время исследуя своей лапищей изгибы моей фигуры. – А ты бросай ее. Серьезно, увольняйся и переходи ко мне. Я тебя нанимаю!
– Ой, я бы с удовольствием, – стрельнула глазами я. – Но у меня, понимаете, контракт. Я не могу вот так уйти...
– Что ж ты, глазастая, фигню всякую подписываешь, а? – по-отечески пожурил меня он. – В кабалу себя загоняешь...
Я же, хлопая ресницами, завела любимую песню бесприданниц всех времен:
– Ах, ведь я же бедная, неопытная, одинокая девушка. И позаботиться обо мне некому, и подсказать, что да как... – и ненавязчиво проехалась ступней по его лодыжке.
– А ты обращайся ко мне. Уж я тебя в обиду не дам, – растаявший от сознания собственной значимости Ванька-Лепила принялся красочно расписывать мне, какие блага этого грешного мира могут обрушиться на мою несчастную голову теперь, после нашей встречи.
Я участливо слушала, не забывая в то же время поглядывать, не показался ли на горизонте мой Ромео. И точно, вскоре он замаячил на другом конце палубы. Я довольно натурально пискнула и сделала испуганные глаза:
– Ой! Иван Михалыч, вон идет сынок моей стервы. Вы уж не губите меня, уходите, пожалуйста, а мы с вами наш разговор потом продолжим.
Черкасов сжалился над бедной подневольной девочкой и, заручившись моим обещанием в самом ближайшем времени зайти к нему «пообщаться», отчалил восвояси.
Через минуту на освободившееся место плюхнулся Эд, придвинул ко мне вазочку с мороженым и принялся буравить меня подозрительным взглядом.
– Кто это? – кивнул он в сторону удалявшегося авторитета. – О чем вы тут разговаривали?
– Да так, один ценный поклонник, – со смехом отмахнулась я. – Он еще вчера на меня глаз положил, подкатывал с заманчивыми предложениями. Но ты не бери в голову, я с ним управлюсь.
Эд нахмурился.
– Как это – управишься? Почему ты не можешь просто сказать ему, что ты моя девушка?
– А я уже твоя девушка? – с интересом подняла брови я.
– А разве нет? – запальчиво отозвался он. – Давай, если хочешь, я с ним поговорю, объясню, что к тебе не стоит приставать.
– Да ты что? Даже не вздумай! Ты знаешь, кто он такой? – воскликнула я. – Это же Черкасов, хозяин Мосстройбанка, неужели по телику ни разу не видел?
– Не видел... Да какая мне разница, кто он такой? Если он пристает к моей девушке...
– А такая разница. У нас директора банков знаешь какие? Уголовники вчерашние. Про этого, например, говорят, что он пятнадцать лет в свое время отсидел. А когда этот банк захотел к рукам прибрать, кореш его, тогдашний хозяин Мосстроя, чего-то несговорчивый оказался. Ну и нашли его с дыркой в башке в собственном кабинете.
– Ужас какой! – Кажется, моя история впечатлила парня, он даже забыл на минуту, что сгорает от ревности и кипит праведным негодованием. – И кто же убийца? Нашли его?
– А чего его искать-то, убийцу, если через неделю в том же кабинете уже Черкасов заседал?
– Ты хочешь сказать, это он его... как это у вас говорят... заказал? – Эд покосился в ту сторону, куда уковылял мой недавний воздыхатель. – Почему же он не в тюрьме тогда?
– Господи, ну ты прям совсем не от мира сего! – хмыкнула я. – Что у вас там в Италии, институт благородных девиц? Вроде же сицилийская мафия должна быть...
– Я сицилийскую мафию только в кино видел, – улыбнулся Эд.
– Ну хоть в кино, и на том спасибо. Чего ж тогда вопросы такие глупые задаешь? Откупился он от ментов. На лапу дал кому надо. Сечешь? Эх ты, киноман!
Эд нахмурился:
– По-твоему, это смешно? Человека убили, а преступник живет припеваючи, путешествует, Волгой любуется... Милиции до этого дела нет, а все вокруг тоже знают и молчат.
– Ну а что ж мне, плакать, что ли? Такая вот у нас интересная страна, – объяснила я. – Ты же вроде хотел ее как следует узнать? Вот, считай, что я твой личный экскурсовод. Учись соблюдать правила игры.
– Мне не нравятся такие правила. Они... неправильные, – выпалил Эд, от волнения долго подбирая русские слова.
– Жизнь вообще несправедлива, малыш, – заключила я. – Так что ты уж лучше не лезь к нему со своими объяснениями. Тебя он, может, и не тронет, ты же у нас почетный гость хозяина, а с Голубчиком связываться он не захочет. Только вот ты потом уедешь, а я останусь. А у нас в стране одиноким девушкам непросто живется и с хозяевами банков, особенно если они из уголовников, приходится дружить.
Эд покрутил в пальцах недопитый стакан, хмуро глядя на плещущееся в стеклянные стенки темное вино, и произнес негромко, не поднимая глаз:
– Никуда я не уеду... без тебя...
Нельзя сказать, чтобы я совсем не ожидала подобного поворота. Напротив, я надеялась на что-нибудь подобное, но чтобы так скоро, на второй день знакомства... Я прямо-таки опешила и на мгновение потеряла дар речи, лихорадочно соображая, какую бы выдать реакцию, чтобы не спугнуть пылкого мальчишку. В конце концов не придумала ничего лучше, как придвинуться к нему, потереться лбом о плечо и прошептать:
– Хороший мой...
Эд подался вперед, обхватил ладонями мое лицо. От его темно-каштановых с медным отливом волос пахло холодом, а от рук, тронутых загаром, – солнцем. От этого запаха, от прикосновений неловких нетерпеливых пальцев в голову гулко ударила кровь. Дыхание сбилось, я почти перестала соображать.
– Вот вы где! – раздался прямо над нами низкий голос Голубчика.
Мы, словно парочка застуканных на месте преступления школьников, отпрянули друг от друга. Однако Анатолия Марковича, похоже, вовсе не волновали наши страстные поцелуи. Его высеченное из мрамора лицо античного героя было, разумеется, как всегда исполнено властного спокойствия, однако в глазах читалась все же некоторая озадаченность. Бармен, завидев подошедшего хозяина, бросился протирать столик и менять пепельницу. Голубчик же, отослав его прочь небрежным жестом, приземлился напротив и спросил меня, внимательно глядя прямо в глаза:
– Алена, сегодня, когда вы со Све... Стефанией гуляли по городу, ничего не произошло?
– М-м-м... Что вы имеете в виду? – на всякий случай уточнила я.
– Не знаю... Может быть, что-то ее расстроило, напугало, – предположил он. – Что-то не нравится мне ее состояние...
– Она ведь еще утром начала хандрить, – напомнил Эд. – Может, отвыкла от этого климата?
– Мда, наверно, эта поездка была не слишком хорошей идеей, – сдвинул могучие брови Голубчик.
Э, нет, друзья мои, встрепенулась я. Только не вздумайте раньше времени отчалить по домам, дабы уберечь хрупкую нервную систему примадонны от лишних потрясений. В мои планы это совсем не входит.
– Так как же, Алена? Вы ничего не заметили? – снова уставился на меня Голубчик с видом государственного прокурора.
И я уверенно тряхнула головой:
– Нет, ничего такого я не заметила. По-моему, она просто немного устала. Да и солнце было очень яркое, наверно, у нее голова разболелась.
Ни слова о произошедшей днем «встрече на Эльбе». По крайней мере, пока сама не разберусь, что за отношения связывают итальянскую напыщенную синьору и российского зашуганного неудачника, и не соображу, как лучше использовать такую ценную информацию. Ответ же на этот животрепещущий вопрос следовало поискать в черной клеенчатой тетради.
По возвращении на борт теплохода Стефания немедленно заперлась в каюте, сообщив, что работа на сегодня отменяется, чем мы с Эдом не преминули воспользоваться, расположившись в маленьком корабельном барчике без опасения, что нас вот-вот накроет бдительная мамаша. Густели сумерки, последние солнечные лучи бликовали в золоченых куполах церквей на берегу. «Михаил Лермонтов» медленно полз дальше к югу.
– Сам не знаю, – развел руками Эд. – Она с самого приезда в Россию какая-то странная.
– Еще бы! – Я фыркнула и тряхнула головой, прекрасно сознавая, что волосы от этого движения красиво рассыпаются по плечам, мерцая красноватыми искрами в лучах заката. – Я вообще не понимаю, чего вас сюда принесло, в это болото.
– Я здесь родился, – пояснил Эд. – Интересно стало посмотреть на Родину.
– К истокам потянуло, да? Это зря, – дернула плечом я. – Радуйся, что ноги унес и живешь теперь как человек. Если б мне представился случай отсюда свалить....
– Просто я не помню почти ничего, я же совсем маленький был. Только окно и снег. Помнишь, я рассказывал вчера. И что есть очень хочется.
– Что ж, твоя мамуля тебя не кормила, что ли? – спросила я.
– А ее тогда не было, – ответил Эд. – Там что-то такое случилось, и она не могла со мной жить. Работала, что ли, где-то далеко... Она не рассказывает, говорит только, что у нее были неприятности... А я не спрашиваю, чтоб не расстраивать. Я отца пытался расспрашивать, но он тоже от темы уходил все время. А теперь его уже нет...
Парень замолчал, повесил голову и печально уставился в крышку полированного стола. Ах, ну просто грустный ангел с картины эпохи Возрождения. Чтобы как-то отвлечь его от тоскливых мыслей, я снова вернулась к теме семейных тайн:
– Ну ты кремень. Я бы с ножом к горлу пристала, а все выспросила. Мало ли, вдруг ты им никакой не сын? Вот у тебя глаза какие? Ага, зеленые, а у Стефании-то черные! Может, она тебя усыновила, а ты на самом деле наследник английского престола, а? Прикинь? Ну, или там не престола, а просто какого-нибудь миллионного состояния...
Печальные глаза прекрасного принца снова вспыхнули смешливыми искрами. Я же продолжала задумчиво:
– Хотя тебе это не так важно, наверно. У тебя и так материальных проблем не наблюдается...
– На самом деле ты ошибаешься, мы не такие уж миллионеры, – возразил мой бесхитростный мальчишечка. – Конечно, у отца был автомобильный бизнес, он приносил неплохой доход. И маме, разумеется, за выступления платят очень много. Но в мире есть люди куда богаче нас...
– Да что ты? Знаешь, ты меня просто-таки обнадежил! – с дьявольской серьезностью заявила я.
Не такие уж богатые... Да что ты знаешь, мальчик, о бедности? О единственных, в трех местах зашитых колготках? О банке тушенки, которую растянуть нужно и на обед, и на ужин? О стипендии, которой едва хватает на проезд и сигареты? Эх ты, нищеброд недоделанный!
– Почему обнадежил? – не понял Эд.
– Ну, раз вы не такие уж богатые, может быть, твоя мать не станет так сильно возражать против нас с тобой, – вкрадчиво, вполголоса произнесла я, со значением заглядывая ему в глаза.
Быстро оглянувшись по сторонам и убедившись, что толстый усатый бармен как раз слинял куда-то в подсобку, Эдвард подался вперед, изо всех сил стиснул мое запястье и приник к моим губам. Я прижалась к нему, отвечая на поцелуй, дотронулась полуоткрытыми губами до родинки над уголком рта. Рукой же проникла под футболку, пальцы легко дотронулись до гладкой кожи живота, чувствуя, как все его тело сотрясает крупная дрожь. Он с силой, до боли сжал мои плечи, обжег губами шею. Голова у меня кружилась, в висках гулко билась кровь. Нет, так дальше продолжаться не может, нужно спровадить куда-нибудь из каюты его мамашу, и тогда...
Вернувшийся бармен загрохотал на стойке бутылками, и Эд, вспыхнув, как тургеневская барышня, выпустил меня и откинулся на спинку своего кресла. Мне слышно было через стол его тяжелое дыхание.
Небо, еще недавно подернутое светящимися лиловыми полосами, погасло и потемнело. Повеяло влажной речной прохладой. С прогулочной палубы уже доносилась музыка.
– Мороженого хочется... – протянула я.
– Я принесу, хочешь? – встрепенулся он.
– А здесь, кажется, не продают, – покосилась на стойку я.
– А я наверх сбегаю, там есть, в кафе. Ты подожди, хорошо?
И раньше чем я успела что-то ответить, он уже умчался. Такой милый, чуткий, хорошо воспитанный юноша, прямо-таки сказка. И целуется так сладко... Если бы только он был хозяином собственной жизни и кошелька, а не бесплатным приложением к строгой богатой матроне...
Я немножко помечтала, как изумительно могла бы сложиться моя судьба, будь Эд свободным двадцатипятилетним сиротой, и едва не уронила горючую девичью слезу на короткопалую жилистую руку в синих куполах, невесть откуда свалившуюся на мое плечо.
– Скучаешь, подруга? – прохрипел Черкасов, усаживаясь за мой столик.
– М-м-м... Нет, мне скучать не приходится, я ведь на работе, – быстро нашлась я.
– Хорош мне фигню впаривать, я видел, как ты с каким-то обсоском тут чаевничала, – оскалился Ванька-Лепила. – Что, длинноногая, динамо мне крутить вздумала? И не страшно тебе, а?
– Да что вы, это же сын моей начальницы! – дрогнувшим от искреннего возмущения голосом возвестила я.
– А она тебя к нему эскортом приставила, что ли? – мерзко захихикал старый зек и, протянув руку, потрепал меня по щеке.
Пальцы у него были короткие и словно приплюснутые на концах. Я невольно поморщилась.
– Ну-ну, не дуйся, глазастая. Давай уже, что ли, познакомимся поближе?
Залихватски подмигнув, он просунул шершавую ладонь мне под майку, сжал пальцами грудь. Я издала томный стон и опустила ресницы. Лепила же, еще более распаленный моей покорностью, притиснулся совсем уж вплотную и вляпался губами куда-то мне в шею. Стараясь подавить отвращение, я воровато оглянулась – Эд должен вернуться с минуты на минуту – и вынырнула из-под его руки, стискивавшей мое плечо.
– Ох, что вы делаете со мной! Я совсем голову потеряла. Но поймите же, я на работе, я не могу сейчас. Если меня эта старая кикимора с вами увидит – все, мне конец.
– Да ну? Строгая такая, что ли, сучара? – сочувственно мотнул головой Черкасов, в то же время исследуя своей лапищей изгибы моей фигуры. – А ты бросай ее. Серьезно, увольняйся и переходи ко мне. Я тебя нанимаю!
– Ой, я бы с удовольствием, – стрельнула глазами я. – Но у меня, понимаете, контракт. Я не могу вот так уйти...
– Что ж ты, глазастая, фигню всякую подписываешь, а? – по-отечески пожурил меня он. – В кабалу себя загоняешь...
Я же, хлопая ресницами, завела любимую песню бесприданниц всех времен:
– Ах, ведь я же бедная, неопытная, одинокая девушка. И позаботиться обо мне некому, и подсказать, что да как... – и ненавязчиво проехалась ступней по его лодыжке.
– А ты обращайся ко мне. Уж я тебя в обиду не дам, – растаявший от сознания собственной значимости Ванька-Лепила принялся красочно расписывать мне, какие блага этого грешного мира могут обрушиться на мою несчастную голову теперь, после нашей встречи.
Я участливо слушала, не забывая в то же время поглядывать, не показался ли на горизонте мой Ромео. И точно, вскоре он замаячил на другом конце палубы. Я довольно натурально пискнула и сделала испуганные глаза:
– Ой! Иван Михалыч, вон идет сынок моей стервы. Вы уж не губите меня, уходите, пожалуйста, а мы с вами наш разговор потом продолжим.
Черкасов сжалился над бедной подневольной девочкой и, заручившись моим обещанием в самом ближайшем времени зайти к нему «пообщаться», отчалил восвояси.
Через минуту на освободившееся место плюхнулся Эд, придвинул ко мне вазочку с мороженым и принялся буравить меня подозрительным взглядом.
– Кто это? – кивнул он в сторону удалявшегося авторитета. – О чем вы тут разговаривали?
– Да так, один ценный поклонник, – со смехом отмахнулась я. – Он еще вчера на меня глаз положил, подкатывал с заманчивыми предложениями. Но ты не бери в голову, я с ним управлюсь.
Эд нахмурился.
– Как это – управишься? Почему ты не можешь просто сказать ему, что ты моя девушка?
– А я уже твоя девушка? – с интересом подняла брови я.
– А разве нет? – запальчиво отозвался он. – Давай, если хочешь, я с ним поговорю, объясню, что к тебе не стоит приставать.
– Да ты что? Даже не вздумай! Ты знаешь, кто он такой? – воскликнула я. – Это же Черкасов, хозяин Мосстройбанка, неужели по телику ни разу не видел?
– Не видел... Да какая мне разница, кто он такой? Если он пристает к моей девушке...
– А такая разница. У нас директора банков знаешь какие? Уголовники вчерашние. Про этого, например, говорят, что он пятнадцать лет в свое время отсидел. А когда этот банк захотел к рукам прибрать, кореш его, тогдашний хозяин Мосстроя, чего-то несговорчивый оказался. Ну и нашли его с дыркой в башке в собственном кабинете.
– Ужас какой! – Кажется, моя история впечатлила парня, он даже забыл на минуту, что сгорает от ревности и кипит праведным негодованием. – И кто же убийца? Нашли его?
– А чего его искать-то, убийцу, если через неделю в том же кабинете уже Черкасов заседал?
– Ты хочешь сказать, это он его... как это у вас говорят... заказал? – Эд покосился в ту сторону, куда уковылял мой недавний воздыхатель. – Почему же он не в тюрьме тогда?
– Господи, ну ты прям совсем не от мира сего! – хмыкнула я. – Что у вас там в Италии, институт благородных девиц? Вроде же сицилийская мафия должна быть...
– Я сицилийскую мафию только в кино видел, – улыбнулся Эд.
– Ну хоть в кино, и на том спасибо. Чего ж тогда вопросы такие глупые задаешь? Откупился он от ментов. На лапу дал кому надо. Сечешь? Эх ты, киноман!
Эд нахмурился:
– По-твоему, это смешно? Человека убили, а преступник живет припеваючи, путешествует, Волгой любуется... Милиции до этого дела нет, а все вокруг тоже знают и молчат.
– Ну а что ж мне, плакать, что ли? Такая вот у нас интересная страна, – объяснила я. – Ты же вроде хотел ее как следует узнать? Вот, считай, что я твой личный экскурсовод. Учись соблюдать правила игры.
– Мне не нравятся такие правила. Они... неправильные, – выпалил Эд, от волнения долго подбирая русские слова.
– Жизнь вообще несправедлива, малыш, – заключила я. – Так что ты уж лучше не лезь к нему со своими объяснениями. Тебя он, может, и не тронет, ты же у нас почетный гость хозяина, а с Голубчиком связываться он не захочет. Только вот ты потом уедешь, а я останусь. А у нас в стране одиноким девушкам непросто живется и с хозяевами банков, особенно если они из уголовников, приходится дружить.
Эд покрутил в пальцах недопитый стакан, хмуро глядя на плещущееся в стеклянные стенки темное вино, и произнес негромко, не поднимая глаз:
– Никуда я не уеду... без тебя...
Нельзя сказать, чтобы я совсем не ожидала подобного поворота. Напротив, я надеялась на что-нибудь подобное, но чтобы так скоро, на второй день знакомства... Я прямо-таки опешила и на мгновение потеряла дар речи, лихорадочно соображая, какую бы выдать реакцию, чтобы не спугнуть пылкого мальчишку. В конце концов не придумала ничего лучше, как придвинуться к нему, потереться лбом о плечо и прошептать:
– Хороший мой...
Эд подался вперед, обхватил ладонями мое лицо. От его темно-каштановых с медным отливом волос пахло холодом, а от рук, тронутых загаром, – солнцем. От этого запаха, от прикосновений неловких нетерпеливых пальцев в голову гулко ударила кровь. Дыхание сбилось, я почти перестала соображать.
– Вот вы где! – раздался прямо над нами низкий голос Голубчика.
Мы, словно парочка застуканных на месте преступления школьников, отпрянули друг от друга. Однако Анатолия Марковича, похоже, вовсе не волновали наши страстные поцелуи. Его высеченное из мрамора лицо античного героя было, разумеется, как всегда исполнено властного спокойствия, однако в глазах читалась все же некоторая озадаченность. Бармен, завидев подошедшего хозяина, бросился протирать столик и менять пепельницу. Голубчик же, отослав его прочь небрежным жестом, приземлился напротив и спросил меня, внимательно глядя прямо в глаза:
– Алена, сегодня, когда вы со Све... Стефанией гуляли по городу, ничего не произошло?
– М-м-м... Что вы имеете в виду? – на всякий случай уточнила я.
– Не знаю... Может быть, что-то ее расстроило, напугало, – предположил он. – Что-то не нравится мне ее состояние...
– Она ведь еще утром начала хандрить, – напомнил Эд. – Может, отвыкла от этого климата?
– Мда, наверно, эта поездка была не слишком хорошей идеей, – сдвинул могучие брови Голубчик.
Э, нет, друзья мои, встрепенулась я. Только не вздумайте раньше времени отчалить по домам, дабы уберечь хрупкую нервную систему примадонны от лишних потрясений. В мои планы это совсем не входит.
– Так как же, Алена? Вы ничего не заметили? – снова уставился на меня Голубчик с видом государственного прокурора.
И я уверенно тряхнула головой:
– Нет, ничего такого я не заметила. По-моему, она просто немного устала. Да и солнце было очень яркое, наверно, у нее голова разболелась.
Ни слова о произошедшей днем «встрече на Эльбе». По крайней мере, пока сама не разберусь, что за отношения связывают итальянскую напыщенную синьору и российского зашуганного неудачника, и не соображу, как лучше использовать такую ценную информацию. Ответ же на этот животрепещущий вопрос следовало поискать в черной клеенчатой тетради.
8
Я взбегаю по крутой деревянной лестнице. Ступеньки стонут и кряхтят под ногами. Я знаю, что он догонит меня, но все равно на всякий случай перевешиваюсь через перила и кричу вниз:– Светка, давай еще разок для верности! – попросила Тата и опустила руки на клавиши пианино.
– Не поймаешь!
Проскакиваю площадку второго этажа и несусь выше, на чердак. Влетаю в низкую комнатушку под крышей с покатым дощатым потолком. Старая скрипучая дверь захлопывается за мной. Я стою посреди комнаты, жадно вдыхая пряный запах слежавшейся соломы, сердце подпрыгивает от быстрого бега. За маленьким низким оконцем шуршат капли дождя.
Дверь снова хлопает. Я слышу его прерывистое дыхание, стою все так же, не оборачиваясь, не сводя глаз со стекающей по ветвистой трещине на стекле капле воды. Он приближается бесшумно, как опытный хищник, и я вздрагиваю, почувствовав прикосновение его губ к шее. Руки его стаскивают с меня через голову колючий свитер, я подчиняюсь его движениям, как тряпичная кукла. У меня нет больше своей воли, я хочу делать лишь то, что велит мне он.
Он целует между лопаток. Лицо влажное от дождя, ресницы трепещут на моей коже. Потом разворачивает меня к себе, приникает к губам, и в животе у меня вспыхивает пламя. Мне кажется, что от наших прижатых друг к другу тел сейчас посыплются искры и загорится солома на полу. Пальцы мои, выпачканные в золе, оставляют темные следы на его коже, будто нас и в самом деле опалило огнем, и у губ его горьковатый дымный привкус.
Колени мои дрожат, и он осторожно опускает меня прямо на пол. Сухие травинки щекочут спину. На секунду мне становится холодно, но вот он прижимается ко мне, снова обжигая. Я больше не знаю, где я и где он. Я чувствую, как исчезает, испаряется моя душа, и словно со стороны слышу собственный хриплый крик.
Потом мы лежим, сраженные, остывающие, медленно возвращающиеся в себя. Дождь кончился, и в окно бьет солнечный луч, дробясь в мокром стекле на тысячи радужных осколков. Я закидываю руки за голову и потягиваюсь, учась снова, клетка за клеткой, ощущать собственное тело.
– Стой! – вдруг говорит он. – Не двигайся!
И я застываю на полу. Он торопливыми судорожными движениями нашаривает джинсы, достает из кармана огрызок карандаша, отдирает от покрывающих стены выцветших обоев неровный кусок и принимается рисовать, изредка быстро поглядывая на меня из-под упавших на лоб спутанных влажных волос. В серьезных прищуренных глазах его солнце зажигает изумрудные искры, сильные умелые пальцы скользят по бумаге. Я смотрю на него из-под полуопущенных ресниц. Я еще не знаю, что когда-нибудь буду исступленно ненавидеть это прекрасное точеное лицо греческого бога и больше всего на свете захочу уничтожить его, стереть навсегда из своей памяти.
– Нет! Не могу больше. Надоело!
Семнадцатилетняя Света повалилась в кресло, закинула ноги на подлокотник и принялась смотреть в потолок. Тата неодобрительно покачала головой. В их отношениях давно уже выработались неизменные роли: Тата – серьезная рассудительная наставница, Светлана – очаровательная взбалмошная сумасбродка. За многолетнюю дружбу эти роли так закрепились за ними, что сейчас стало уже непонятно, так ли уж нужна постоянная опека легкомысленной Свете и действительно ли Тата такая обязательная и ответственная, или девушки просто продолжают по инерции двигаться в заданном раз и навсегда направлении.
Теперь, когда Светлане в самое ближайшее время предстояли вступительные экзамены на вокальное отделение консерватории, Тату приставили к ней заботливые родители в качестве стража-репетитора. В ее задачи входило следить, чтобы абитуриентка не удрала гулять и не слонялась целыми днями без дела, а занималась и занималась. Ирония ситуации заключалась в том, что Светка, бессменная участница всех школьных концертов, лауреатка многочисленных детских конкурсов, ни капли не боялась предстоящих экзаменов и готовиться не желала. В совместных занятиях была скорее заинтересована Тата, собиравшаяся попытать счастья в консерватории уже в третий раз. Бог весть отчего она, обладавшая не слишком сильным, хотя чистым и приятным голосом, решила тоже идти на вокал. Должно быть, вслед за Светкой, которая с самого детства иной карьеры для себя и не мыслила, заразив этой мечтой и неизменную строгую подругу-дуэнью.
* * *
– Удивляюсь я тебе, – вздохнула Тата. – Вступительные экзамены в консерваторию через три недели, а ты...– Да брось ты напрягаться. Поступим мы! А если ты опять провалишься, так папа поговорит с этим старым хрычом, который там главный в комиссии.
– Ну, не знаю, – возразила Тата. – Хорошо бы, конечно. Ну, ты все-таки помоги мне, давай вместе, у меня с тобой лучше получается.
Она по-дирижерски плавно взмахнула руками. Светка быстро выпрямилась в кресле и стрельнула хитрыми глазами на подругу.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента