Страница:
С того дня, стоило мне увидеть обреченного супруга в обществе его дражайшей половины, я тотчас вспоминал орангутанга, пытающегося играть на скрипке.
Любовь – гармоничнейшая из всех мелодий, тяга к которой заложена в нас самой природой. Женщина – восхитительный инструмент, доставляющий неизъяснимые наслаждения, – но лишь тому, кто знает расположение его трепещущих струн, кто изучил его устройство, его робкую клавиатуру и изменчивую, прихотливую постановку пальцев, потребную, чтобы на нем играть. Сколько орангутангов!.. – я хотел сказать: людей – женятся, не ведая, что есть женщина!
Сколько обреченных обходятся с женами точно так же, как кассанская обезьяна – со скрипкой! Они разбивают сердце, которого не понимают, они губят и презирают сокровище, чья тайна остается от них скрытой. Так и не повзрослев до самой смерти, они уходят из жизни с пустыми руками, оставляя позади растительное существование, наполненное досужими разговорами о любви и удовольствиях, распутстве и добродетели, – так рабы любят потолковать о свободе. В большинстве своем эти люди женятся, пребывая в глубочайшем неведении относительно того, что такое женщина и что такое любовь. Они ломятся в дверь чужого дома и удивляются, отчего в гостиной им не рады. Но ведь даже самый заурядный музыкант знает, что его связуют с инструментом (инструментом, сделанным из дерева или из слоновой кости!) некие неизъяснимые дружеские узы. Он знает по собственному опыту, что должны пройти годы, прежде чем таинственная нить протянется от него, человека, к косной материи скрипки или рояля. Далеко не сразу угадывает он все ее возможности и капризы, все ее изъяны и достоинства. Лишь ценою долгих упражнений музыкант совершает чудо: инструмент оживает и начинает издавать чарующие звуки; он становится музыканту другом лишь потому, что тот задает ему множество важных вопросов и получает на них ответы.
Разве, ведя скучную жизнь семинариста, забившегося в свою келью, мужчина способен узнать, что есть женщина, и научиться разбирать эту пленительную нотную запись? Или, может быть, на это способен мужчина, чье ремесло – думать за других, судить других, управлять другими, красть у других деньги, кормить их, убивать или ранить? Да и вообще, разве хоть одному из наших обреченных досуг изучать женщину? Они торгуют своим временем, откуда же сыщется у них время для забот о собственном счастье? Их бог – деньги. Вот откуда на свете такое множество бледных и хилых, болезненных и страждущих молодых женщин. Одних мучают более или менее серьезные воспаления, другие подвержены более или менее жестоким нервическим припадкам. У всех этих женщин мужья – невежды и принадлежат к числу обреченных. Мужья эти выковали собственное несчастье с таким тщанием, какое муж-художник употребил бы на то, чтобы взлелеять поздние, но пленительные цветы удовольствия. В один и тот же срок неуч довершает свой крах, а человек искусный взращивает свое счастье.
XXVI
Ни в коем случае не начинайте супружескую жизнь с насилия над женой.
В предыдущих Размышлениях мы исследовали болезнь с дерзкой непочтительностью хирурга, который отважно разрезает обманчивые кожные покровы, чтобы добраться до места, где прячется позорная язва. После вскрытия, произведенного на нашем операционном столе, от общественной добродетели не осталось даже трупа. Любовник или супруг, улыбнулись вы, слушая нас, или содрогнулись? Как бы там ни было, мы с коварной радостью заявляем, что виноваты во всем сами обреченные. Арлекин, пытающийся выяснить, может ли его конь обходиться вовсе без еды, ничуть не более смешон, чем эти мужья, желающие обрести счастье в браке, но не оказывающие жене ни одного из тех знаков внимания, в которых она так нуждается. Прегрешения жен суть не что иное, как обвинительные приговоры эгоизму, беззаботности и ничтожеству мужей.
Теперь, читатель, вам, который так часто возлагал вину за собственные преступления на другого, предстоит самому взять в руки весы. Одна их чаша довольно тяжела: подумайте, что положить на другую! Прикиньте процент обреченных среди общего количества женатых мужчин и взгляните на весы: вы узнаете, где коренится зло.
Попытаемся глубже вникнуть в причины брачной болезни.
Именовать любовью продолжение рода – значит грешить самым отвратительным святотатством из всех, какие допускаются современными нравами. Наградив нас божественным даром мысли и тем самым возвысив над животными, природа вложила в нас способность испытывать ощущения и чувства, потребности и страсти. По натуре человек двойственен: в нем сосуществуют зверь и любовник. Помня об этом, мы можем пролить свет на интересующую нас социальную проблему.
Рассматривая брак с точек зрения политической, гражданской и нравственной, мы увидим в нем закон, договор и установление: закон – это продолжение рода, договор – передача собственности, установление – ручательство, в надежности которого заинтересованы все жители земли: у всякого есть отец и мать, у всякого могут родиться дети. Следовательно, брак должен быть предметом всеобщего уважения. Общество поневоле ограничилось этими очевидными соображениями, ибо для него они представляют наибольшую важность.
Большинство мужчин, вступая в брак, помышляют лишь о том, как бы продолжить свой род, вступить во владение имуществом и стать отцами, однако ни продолжение рода, ни собственность, ни дети сами по себе счастья не приносят. Crescite et multiplicamini![10] – для исполнения этого завета любовь не нужна. Именем закона, короля и правосудия требовать у барышни, которую вы впервые увидели две недели назад, любви – бессмыслица, достойная большинства обреченных!
Любовь есть согласие потребности и чувства, семейное счастье проистекает из связующей супругов совершенной гармонии душ. Отсюда следует, что, дабы достичь счастья, мужчина обязан блюсти некоторые правила чести и такта. Воспользовавшись плодами социального закона, освящающего потребность, он должен затем подчиниться тайным законам природы, способствующим расцвету чувств. Если он видит счастье в том, чтобы быть любимым, ему следует искренне полюбить самому: истинная страсть всемогуща.
Однако быть страстным – значит никогда не утрачивать желания. Можно ли всегда желать свою жену?
Да.
Утверждать, что невозможно всегда любить одну и ту же женщину, так же бессмысленно, как полагать, что прославленному музыканту для исполнения разных мелодий потребны разные скрипки.
Любовь – поэзия чувств. Участь, ее ожидающая, подобна участи всех великих порождений человеческой мысли. Либо она возвышенна, либо ее нет вовсе. Если же она есть, то длится вечно и с каждым днем становится все сильнее. Это – та любовь, в которой древние видели плод связи Неба и Земли.
Литература строится на семи положениях, музыка выражает все с помощью семи нот, у живописи в распоряжении имеются всего семь цветов; подобно этим трем искусствам любовь, возможно, исходит из семи принципов, исчисление которых мы предоставляем потомкам.
Если средства, которыми обладают поэзия, музыка и живопись, неисчерпаемы, еще большим богатством должны блистать наслаждения любви; ведь названные три искусства, помогающие нам – быть может, безуспешно – искать истину с помощью аналогий, оставляют человека наедине с его воображением, любовь же – не что иное, как соединение двух тел и двух душ. Разве не очевидно, что если три основных способа, с помощью которых люди выражают свои мысли, требуют от людей, которых природа создала поэтами, музыкантами или художниками, предварительного обучения, то нельзя стать счастливым, не проникнув вначале в тайны наслаждения? Все люди ощущают тягу к продолжению рода, подобно тому, как все они хотят есть и пить, но не всем дано быть любовниками и гурманами. Современная цивилизация доказала, что вкус – это наука и что умение пить и есть ведомо лишь редким избранникам. Наслаждение как искусство еще ждет своего исследователя. Наша задача скромнее: мы стремились лишь доказать, что несчастная участь, ожидающая всех обреченных, проистекает исключительно из незнания основ, на коих зиждется счастье.
С величайшей робостью дерзаем мы предать тиснению ряд афоризмов, которые, быть может, положат начало этой новой науке, подобно тому как гипсовые слепки положили начало геологии, и предлагаем их вниманию философов, юношей, готовящихся к вступлению в брак, и обреченных супругов.
Брачный катехизис
XXVII
Брак есть наука.
XXVIII
Мужчина не имеет права жениться, не изучив предварительно анатомии и не сделав вскрытия хотя бы одной женщины.
XXIX
Судьба супружеской пары решается в первую брачную ночь.
XXX
Лишая женщину свободы воли, вы лишаете ее и возможности приносить жертвы.
XXXI
В любви тело женщины, не говоря уже о ее душе, подобно лире, открывающей свои тайны лишь тому, кто умеет на ней играть.
XXXII
Даже если женщина не питает к мужчине отвращения, в душе ее непременно дремлет чувство, которое рано или поздно прикажет ей отвергнуть удовольствия, не освященные страстью.
XXXIII
Не только чести, но и корысти ради муж никогда не должен доставлять себе такого удовольствия, которое он не сумел сделать желанным для своей жены.
XXXIV
Поскольку удовольствие проистекает из согласия ощущений и чувства, можно осмелиться утверждать, что удовольствия суть своего рода материальные идеи.
XXXV
Поскольку сочетания идей неисчислимы, так же должно обстоять дело и с удовольствиями.
XXXVI
Как на одном дереве не найти двух одинаковых листков, так в жизни человека не сыскать двух одинаковых наслаждений.
XXXVII
Если наслаждение всякий раз ощущается по-иному, мужчина может быть всю жизнь счастлив с одной и той же женщиной.
XXXVIII
Уметь улавливать малейшие оттенки наслаждения, углублять, обновлять и разнообразить их – вот в чем состоит гений мужа.
XXXIX
Если муж и жена не любят друг друга, гений этот – не что иное, как распутство, ласкам же, вдохновленным любовью, похотливость чужда.
XL
Самая целомудренная из замужних женщин может быть самой сладострастной.
XLI
Самой добродетельной женщине случается невольно согрешить против пристойности.
XLII
Когда двоих связуют узы наслаждения, общественные условности умолкают. Об этот риф разбилось не одно судно. Муж, который хотя бы однажды забудет, что обязан уважать целомудрие и без покровов, – человек пропащий. Супружеская любовь должна открывать и закрывать глаза лишь в нужные мгновения.
XLIII
Главное – нее силе или частоте, но в меткости.
XLIV
Заронить желание, взрастить его, взлелеять, развить, раздразнить и наконец удовлетворить – это целая поэма.
XLV
В наслаждениях следует переходить от двустишия к четверостишию, от четверостишия к сонету, от сонета к балладе, от баллады к оде, от оды к кантате, от кантаты к дифирамбу. Муж, начинающий прямо с дифирамба, – глупец.
XLVI
Каждой ночи потребно особое меню.
XLVII
Брак обязан неустанно сражаться с ненасытным чудовищем – привычкой.
XLVIII
Если мужчина не умеет отличить наслаждения вчерашней ночи от наслаждений сегодняшней, значит, он женился слишком рано.
XLIX
Легче быть любовником, чем мужем, ибо труднее быть остроумным каждый день, чем шутить от случая к случаю.
L
Мужу ни за что не следует засыпать первым и просыпаться последним.
LI
Мужчина, входящий в туалетную комнату женщины, – либо философ, либо болван.
LII
Безупречный муж: – человек конченый.
LIII
Замужняя женщина – раб, которому следует воздавать царские почести.
LIV
Мужчина может льстить себя надеждой, что знает свою жену и приносит ей счастье, лишь если она часто сидит у него на коленях.
Именно всей невежественной компании обреченных мужей, всем этим подагрикам, курильщикам, нюхальщикам табака, старикам, ворчунам и проч. адресовано письмо, которое стерновский Готье Шенди послал своему брату Тоби, когда тот задумал жениться на вдове Водмен.
Поскольку почти все советы, которые самобытнейший из английских сочинителей включил в это прославленное письмо, достойны пополнить наши замечания касательно наилучшего обращения мужей с женами, мы приводим его целиком, умоляя обреченных отнестись к нему как к одному из содержательнейших творений человеческого ума.
Письмо г-на Шенди капитану Тоби Шенди
Если мужчина принадлежит к узкому кругу тех избранников, которые в полной мере вкусили достижений человеческой мысли, ему следовало бы перед тем, как жениться, взвесить свои нравственные и физические силы. Дабы успешно бороться против всех тех бурь, которые многочисленные соблазны постоянно грозят поднять в сердце жены, муж должен быть не только сведущ в науке наслаждения и располагать состоянием, которое позволит ему не войти ни в один из разрядов обреченных, но и обладать отменным здоровьем, безупречной чуткостью, острым умом, здравомыслием, достаточным, чтобы выказывать свое превосходство лишь в подобающих обстоятельствах, и, наконец, исключительно тонкими слухом и зрением.
Пусть супруг даже хорош собой, строен и мужествен, однако если он не удовлетворяет всем перечисленным выше требованиям, быть ему среди обреченных. Поэтому муж, которого природа наградила лицом некрасивым, но выразительным, скорее сумеет противостоять злу, нежели глупый красавец, – лишь бы жена хоть однажды забыла о его уродстве.
Исправим упущение Стерна и предупредим, что умный муж не должен источать никаких запахов, дабы не вызвать у жены отвращения. Поэтому он будет с превеликой осторожностью прибегать к духам, – ведь злоупотребление ими может навеять окружающим самые оскорбительные подозрения.
Умный муж обязан следить за своими манерами и в разговорах с женой так тщательно выбирать слова, как если бы он ухаживал за самой ветреной красавицей. Именно к нему обращена мысль философа:
«Есть женщины, которые, погубив и опозорив себя ради мужчины, разлюбили его за то, что он без должного изящества сбросил сюртук, дурно остриг ноготь, надел чулок наизнанку или неловко расстегнул пуговицу».
Одна из первостепенных обязанностей настоящего мужчины – скрывать от жены истинные размеры своего состояния, дабы иметь возможность удовлетворять любые ее прихоти не хуже самого щедрого холостяка.
Наконец, – вещь самая трудная и требующая сверхчеловеческого самообладания – он обязан безраздельно властвовать над тем ослом, о котором говорит Стерн. Осел этот должен повиноваться ему, как крестьянин XIII века повиновался своему господину; он должен слушаться и замолкать, пробуждаться и застывать по первому приказанию.
Однако все перечисленные достоинства отнюдь не гарантируют мужу успеха. Даже наделенный этими совершенствами, он, равно как и все прочие мужчины, рискует стать для своей жены тем же, чем является для газеты подставной редактор, отвечающий за ее материалы перед законом, но не оказывающий на них ни малейшего влияния.
Как! – воскликнут недалекие людишки, не видящие дальше собственного носа, – неужели нужно потратить столько сил на то, чтобы завоевать любовь собственной жены; неужели нельзя быть счастливым в семейной жизни, не усвоив предварительно всей вашей премудрости? Чего доброго, правительство откроет для нас кафедру любви, как открыло недавно кафедру общественного права?
Любовь – гармоничнейшая из всех мелодий, тяга к которой заложена в нас самой природой. Женщина – восхитительный инструмент, доставляющий неизъяснимые наслаждения, – но лишь тому, кто знает расположение его трепещущих струн, кто изучил его устройство, его робкую клавиатуру и изменчивую, прихотливую постановку пальцев, потребную, чтобы на нем играть. Сколько орангутангов!.. – я хотел сказать: людей – женятся, не ведая, что есть женщина!
Сколько обреченных обходятся с женами точно так же, как кассанская обезьяна – со скрипкой! Они разбивают сердце, которого не понимают, они губят и презирают сокровище, чья тайна остается от них скрытой. Так и не повзрослев до самой смерти, они уходят из жизни с пустыми руками, оставляя позади растительное существование, наполненное досужими разговорами о любви и удовольствиях, распутстве и добродетели, – так рабы любят потолковать о свободе. В большинстве своем эти люди женятся, пребывая в глубочайшем неведении относительно того, что такое женщина и что такое любовь. Они ломятся в дверь чужого дома и удивляются, отчего в гостиной им не рады. Но ведь даже самый заурядный музыкант знает, что его связуют с инструментом (инструментом, сделанным из дерева или из слоновой кости!) некие неизъяснимые дружеские узы. Он знает по собственному опыту, что должны пройти годы, прежде чем таинственная нить протянется от него, человека, к косной материи скрипки или рояля. Далеко не сразу угадывает он все ее возможности и капризы, все ее изъяны и достоинства. Лишь ценою долгих упражнений музыкант совершает чудо: инструмент оживает и начинает издавать чарующие звуки; он становится музыканту другом лишь потому, что тот задает ему множество важных вопросов и получает на них ответы.
Разве, ведя скучную жизнь семинариста, забившегося в свою келью, мужчина способен узнать, что есть женщина, и научиться разбирать эту пленительную нотную запись? Или, может быть, на это способен мужчина, чье ремесло – думать за других, судить других, управлять другими, красть у других деньги, кормить их, убивать или ранить? Да и вообще, разве хоть одному из наших обреченных досуг изучать женщину? Они торгуют своим временем, откуда же сыщется у них время для забот о собственном счастье? Их бог – деньги. Вот откуда на свете такое множество бледных и хилых, болезненных и страждущих молодых женщин. Одних мучают более или менее серьезные воспаления, другие подвержены более или менее жестоким нервическим припадкам. У всех этих женщин мужья – невежды и принадлежат к числу обреченных. Мужья эти выковали собственное несчастье с таким тщанием, какое муж-художник употребил бы на то, чтобы взлелеять поздние, но пленительные цветы удовольствия. В один и тот же срок неуч довершает свой крах, а человек искусный взращивает свое счастье.
XXVI
Ни в коем случае не начинайте супружескую жизнь с насилия над женой.
В предыдущих Размышлениях мы исследовали болезнь с дерзкой непочтительностью хирурга, который отважно разрезает обманчивые кожные покровы, чтобы добраться до места, где прячется позорная язва. После вскрытия, произведенного на нашем операционном столе, от общественной добродетели не осталось даже трупа. Любовник или супруг, улыбнулись вы, слушая нас, или содрогнулись? Как бы там ни было, мы с коварной радостью заявляем, что виноваты во всем сами обреченные. Арлекин, пытающийся выяснить, может ли его конь обходиться вовсе без еды, ничуть не более смешон, чем эти мужья, желающие обрести счастье в браке, но не оказывающие жене ни одного из тех знаков внимания, в которых она так нуждается. Прегрешения жен суть не что иное, как обвинительные приговоры эгоизму, беззаботности и ничтожеству мужей.
Теперь, читатель, вам, который так часто возлагал вину за собственные преступления на другого, предстоит самому взять в руки весы. Одна их чаша довольно тяжела: подумайте, что положить на другую! Прикиньте процент обреченных среди общего количества женатых мужчин и взгляните на весы: вы узнаете, где коренится зло.
Попытаемся глубже вникнуть в причины брачной болезни.
Именовать любовью продолжение рода – значит грешить самым отвратительным святотатством из всех, какие допускаются современными нравами. Наградив нас божественным даром мысли и тем самым возвысив над животными, природа вложила в нас способность испытывать ощущения и чувства, потребности и страсти. По натуре человек двойственен: в нем сосуществуют зверь и любовник. Помня об этом, мы можем пролить свет на интересующую нас социальную проблему.
Рассматривая брак с точек зрения политической, гражданской и нравственной, мы увидим в нем закон, договор и установление: закон – это продолжение рода, договор – передача собственности, установление – ручательство, в надежности которого заинтересованы все жители земли: у всякого есть отец и мать, у всякого могут родиться дети. Следовательно, брак должен быть предметом всеобщего уважения. Общество поневоле ограничилось этими очевидными соображениями, ибо для него они представляют наибольшую важность.
Большинство мужчин, вступая в брак, помышляют лишь о том, как бы продолжить свой род, вступить во владение имуществом и стать отцами, однако ни продолжение рода, ни собственность, ни дети сами по себе счастья не приносят. Crescite et multiplicamini![10] – для исполнения этого завета любовь не нужна. Именем закона, короля и правосудия требовать у барышни, которую вы впервые увидели две недели назад, любви – бессмыслица, достойная большинства обреченных!
Любовь есть согласие потребности и чувства, семейное счастье проистекает из связующей супругов совершенной гармонии душ. Отсюда следует, что, дабы достичь счастья, мужчина обязан блюсти некоторые правила чести и такта. Воспользовавшись плодами социального закона, освящающего потребность, он должен затем подчиниться тайным законам природы, способствующим расцвету чувств. Если он видит счастье в том, чтобы быть любимым, ему следует искренне полюбить самому: истинная страсть всемогуща.
Однако быть страстным – значит никогда не утрачивать желания. Можно ли всегда желать свою жену?
Да.
Утверждать, что невозможно всегда любить одну и ту же женщину, так же бессмысленно, как полагать, что прославленному музыканту для исполнения разных мелодий потребны разные скрипки.
Любовь – поэзия чувств. Участь, ее ожидающая, подобна участи всех великих порождений человеческой мысли. Либо она возвышенна, либо ее нет вовсе. Если же она есть, то длится вечно и с каждым днем становится все сильнее. Это – та любовь, в которой древние видели плод связи Неба и Земли.
Литература строится на семи положениях, музыка выражает все с помощью семи нот, у живописи в распоряжении имеются всего семь цветов; подобно этим трем искусствам любовь, возможно, исходит из семи принципов, исчисление которых мы предоставляем потомкам.
Если средства, которыми обладают поэзия, музыка и живопись, неисчерпаемы, еще большим богатством должны блистать наслаждения любви; ведь названные три искусства, помогающие нам – быть может, безуспешно – искать истину с помощью аналогий, оставляют человека наедине с его воображением, любовь же – не что иное, как соединение двух тел и двух душ. Разве не очевидно, что если три основных способа, с помощью которых люди выражают свои мысли, требуют от людей, которых природа создала поэтами, музыкантами или художниками, предварительного обучения, то нельзя стать счастливым, не проникнув вначале в тайны наслаждения? Все люди ощущают тягу к продолжению рода, подобно тому, как все они хотят есть и пить, но не всем дано быть любовниками и гурманами. Современная цивилизация доказала, что вкус – это наука и что умение пить и есть ведомо лишь редким избранникам. Наслаждение как искусство еще ждет своего исследователя. Наша задача скромнее: мы стремились лишь доказать, что несчастная участь, ожидающая всех обреченных, проистекает исключительно из незнания основ, на коих зиждется счастье.
С величайшей робостью дерзаем мы предать тиснению ряд афоризмов, которые, быть может, положат начало этой новой науке, подобно тому как гипсовые слепки положили начало геологии, и предлагаем их вниманию философов, юношей, готовящихся к вступлению в брак, и обреченных супругов.
Брачный катехизис
XXVII
Брак есть наука.
XXVIII
Мужчина не имеет права жениться, не изучив предварительно анатомии и не сделав вскрытия хотя бы одной женщины.
XXIX
Судьба супружеской пары решается в первую брачную ночь.
XXX
Лишая женщину свободы воли, вы лишаете ее и возможности приносить жертвы.
XXXI
В любви тело женщины, не говоря уже о ее душе, подобно лире, открывающей свои тайны лишь тому, кто умеет на ней играть.
XXXII
Даже если женщина не питает к мужчине отвращения, в душе ее непременно дремлет чувство, которое рано или поздно прикажет ей отвергнуть удовольствия, не освященные страстью.
XXXIII
Не только чести, но и корысти ради муж никогда не должен доставлять себе такого удовольствия, которое он не сумел сделать желанным для своей жены.
XXXIV
Поскольку удовольствие проистекает из согласия ощущений и чувства, можно осмелиться утверждать, что удовольствия суть своего рода материальные идеи.
XXXV
Поскольку сочетания идей неисчислимы, так же должно обстоять дело и с удовольствиями.
XXXVI
Как на одном дереве не найти двух одинаковых листков, так в жизни человека не сыскать двух одинаковых наслаждений.
XXXVII
Если наслаждение всякий раз ощущается по-иному, мужчина может быть всю жизнь счастлив с одной и той же женщиной.
XXXVIII
Уметь улавливать малейшие оттенки наслаждения, углублять, обновлять и разнообразить их – вот в чем состоит гений мужа.
XXXIX
Если муж и жена не любят друг друга, гений этот – не что иное, как распутство, ласкам же, вдохновленным любовью, похотливость чужда.
XL
Самая целомудренная из замужних женщин может быть самой сладострастной.
XLI
Самой добродетельной женщине случается невольно согрешить против пристойности.
XLII
Когда двоих связуют узы наслаждения, общественные условности умолкают. Об этот риф разбилось не одно судно. Муж, который хотя бы однажды забудет, что обязан уважать целомудрие и без покровов, – человек пропащий. Супружеская любовь должна открывать и закрывать глаза лишь в нужные мгновения.
XLIII
Главное – нее силе или частоте, но в меткости.
XLIV
Заронить желание, взрастить его, взлелеять, развить, раздразнить и наконец удовлетворить – это целая поэма.
XLV
В наслаждениях следует переходить от двустишия к четверостишию, от четверостишия к сонету, от сонета к балладе, от баллады к оде, от оды к кантате, от кантаты к дифирамбу. Муж, начинающий прямо с дифирамба, – глупец.
XLVI
Каждой ночи потребно особое меню.
XLVII
Брак обязан неустанно сражаться с ненасытным чудовищем – привычкой.
XLVIII
Если мужчина не умеет отличить наслаждения вчерашней ночи от наслаждений сегодняшней, значит, он женился слишком рано.
XLIX
Легче быть любовником, чем мужем, ибо труднее быть остроумным каждый день, чем шутить от случая к случаю.
L
Мужу ни за что не следует засыпать первым и просыпаться последним.
LI
Мужчина, входящий в туалетную комнату женщины, – либо философ, либо болван.
LII
Безупречный муж: – человек конченый.
LIII
Замужняя женщина – раб, которому следует воздавать царские почести.
LIV
Мужчина может льстить себя надеждой, что знает свою жену и приносит ей счастье, лишь если она часто сидит у него на коленях.
Именно всей невежественной компании обреченных мужей, всем этим подагрикам, курильщикам, нюхальщикам табака, старикам, ворчунам и проч. адресовано письмо, которое стерновский Готье Шенди послал своему брату Тоби, когда тот задумал жениться на вдове Водмен.
Поскольку почти все советы, которые самобытнейший из английских сочинителей включил в это прославленное письмо, достойны пополнить наши замечания касательно наилучшего обращения мужей с женами, мы приводим его целиком, умоляя обреченных отнестись к нему как к одному из содержательнейших творений человеческого ума.
Письмо г-на Шенди капитану Тоби Шенди
«Дорогой брат Тоби.В нынешних обстоятельствах Стерн, без сомнения, вычеркнул бы из письма мистера Шенди пассаж относительно осла и не только не стал бы советовать обреченному выпускать несколько унций крови из-под ушей, но и заменил бы огурцы и латук на кушанья куда более основательные. Если он рекомендовал быть как можно более сдержанным перед боем, то лишь для того, чтобы обрести чудесную мощь в бою, по примеру английского правительства, которое в мирное время располагает всего двумя сотнями кораблей, но готово выстроить на своих верфях вдвое больше, лишь только представится возможность ринуться в бой за владычество над всеми морями и флотами.
Я собираюсь сказать тебе кое-что о природе женщин и о том, как за ними ухаживать; и счастье, может быть, для тебя – хотя и не такое уж счастье для меня, – что ты имеешь возможность получить наставительное письмо по этому предмету, а я в состоянии его написать.
Если бы так угодно было распорядителю наших судеб – и твои познания достались тебе не слишком дорогой ценой, я бы предпочел, чтобы ты вместо меня макал в эту минуту перо в чернила; но так как вышло иначе – пока миссис Шенди здесь рядом готовится лечь в постель, – я набросаю тебе в беспорядке, как они пришли мне на ум, ряд полезных для тебя, на мой взгляд, советов и наставлений, которые я привожу в знак любви к тебе, не сомневаясь, дорогой Тоби, в том, как они будут тобою приняты.
Во-первых, в отношении всего, что касается в этом деле религии – хотя жар на щеке моей свидетельствует; что я покраснел, заговорив с тобой об этом предмете, несмотря на нелицеприятное старание твое держать такие вещи в тайне, мне хорошо известно, как мало ты пренебрегаешь исполнением ее предписаний, – но я все-таки желал бы отметить одно из ее правил в особенности, о котором (в продолжение твоего ухаживания) ты забывать не должен, а именно: никогда не выступай в поход, будь то утром или после полудня, не поручив себя сначала покровительству всевышнего, дабы он охранял тебя от лукавого.
Гладко брей себе голову по меньшей мере раз в каждые четыре или пять дней, и даже чаще, для того чтобы, если по рассеянности случится тебе снять перед ней парик, она не в состоянии была приметить, сколько волос снято у тебя Временем – и сколько Тримом.
– Еще лучше удалить из ее воображения всякую мысль о плешивости.
Всегда держи в уме, Тоби, и действуй в согласии с твердо установленной истиной – что женщины робки. И слава богу, что они такие, – иначе с ними житья бы не было.
Смотри, чтобы штаны твои были не слишком узкие, но не давай им также чересчур свободно висеть на бедрах, подобно шароварам наших предков.
– Золотая середина предотвращает всякие выводы.
Что ты бы ни собирался сказать, много или мало, не забывай, что всегда надо говорить тихим, мягким тоном. Молчание и все, что к нему приближается, вселяет в мозг мечты о полуночных тайнах. Поэтому, если можешь, никогда не бросай щипцов и кочерги.
Избегай всяких шуток и балагурства в разговоре с ней и в то же время принимай все доступные для тебя меры, чтобы ей не попадали в руки книги и писания, проникнутые этим духом; существуют книги душеспасительные, и хорошо, если бы тебе удалось приохотить ее к ним; но ни в коем случае не позволяй ей заглядывать ни в Рабле, ни в Скаррона, ни в «Дон Кихота».
– Все эти книги возбуждают смех, а ты знаешь, дорогой Тоби, нет страсти серьезнее плотского наслаждения.
Втыкай булавку в грудь твоей рубашки, перед тем как войти в ее комнату.
Если тебе дозволяется сесть рядом с ней на диван и она дает тебе случай положить твою руку на свою – остерегайся им воспользоваться – ты не можешь это сделать так, чтобы она не узнала состояния твоих чувств. Оставляй ее на этот счет и на счет как можно большего числа других вещей в полном неведении: поступая таким образом, ты привлечешь на свою сторону ее любопытство; но если она все-таки не сдастся, а осел твой по-прежнему будет становиться на дыбы, как есть все основания предположить… Тебе следует первым делом выпустить несколько унций крови из-под ушей, как бьшо в обычае у древних скифов, которые вылечивались таким способом от самых бурных приступов вожделения.
Авиценна, далее, стоит за то, чтобы смазывать соответственное место настоем чемерицы, производя надлежащие опорожнения и прочищения желудка, – и я считаю, что он прав. Но ты должен есть поменьше или вовсе не есть козлятины или оленины – не говоря уже о мясе ослят или жеребят – и тщательно воздерживаться – поскольку, разумеется, ты в силах – от павлинов, журавлей, лысух, нырков и болотных курочек.
Что же касается напитков – мне нет надобности рекомендовать тебе настой из вербены и травы ганеа, замечательное действие которого описывает Элиан, – но если ты потерял к нему вкус – оставь его на время и замени огурцами, дынями, портулаком, водяными лилиями, жимолостью и латуком.
Сейчас мне больше не приходит в голову ничего полезного для тебя, кроме разве… объявления новой войны. – Итак, пожелав тебе, дорогой Тоби, всего наилучшего, остаюсь твоим любящим братом,
Вальтером Шенди».
Если мужчина принадлежит к узкому кругу тех избранников, которые в полной мере вкусили достижений человеческой мысли, ему следовало бы перед тем, как жениться, взвесить свои нравственные и физические силы. Дабы успешно бороться против всех тех бурь, которые многочисленные соблазны постоянно грозят поднять в сердце жены, муж должен быть не только сведущ в науке наслаждения и располагать состоянием, которое позволит ему не войти ни в один из разрядов обреченных, но и обладать отменным здоровьем, безупречной чуткостью, острым умом, здравомыслием, достаточным, чтобы выказывать свое превосходство лишь в подобающих обстоятельствах, и, наконец, исключительно тонкими слухом и зрением.
Пусть супруг даже хорош собой, строен и мужествен, однако если он не удовлетворяет всем перечисленным выше требованиям, быть ему среди обреченных. Поэтому муж, которого природа наградила лицом некрасивым, но выразительным, скорее сумеет противостоять злу, нежели глупый красавец, – лишь бы жена хоть однажды забыла о его уродстве.
Исправим упущение Стерна и предупредим, что умный муж не должен источать никаких запахов, дабы не вызвать у жены отвращения. Поэтому он будет с превеликой осторожностью прибегать к духам, – ведь злоупотребление ими может навеять окружающим самые оскорбительные подозрения.
Умный муж обязан следить за своими манерами и в разговорах с женой так тщательно выбирать слова, как если бы он ухаживал за самой ветреной красавицей. Именно к нему обращена мысль философа:
«Есть женщины, которые, погубив и опозорив себя ради мужчины, разлюбили его за то, что он без должного изящества сбросил сюртук, дурно остриг ноготь, надел чулок наизнанку или неловко расстегнул пуговицу».
Одна из первостепенных обязанностей настоящего мужчины – скрывать от жены истинные размеры своего состояния, дабы иметь возможность удовлетворять любые ее прихоти не хуже самого щедрого холостяка.
Наконец, – вещь самая трудная и требующая сверхчеловеческого самообладания – он обязан безраздельно властвовать над тем ослом, о котором говорит Стерн. Осел этот должен повиноваться ему, как крестьянин XIII века повиновался своему господину; он должен слушаться и замолкать, пробуждаться и застывать по первому приказанию.
Однако все перечисленные достоинства отнюдь не гарантируют мужу успеха. Даже наделенный этими совершенствами, он, равно как и все прочие мужчины, рискует стать для своей жены тем же, чем является для газеты подставной редактор, отвечающий за ее материалы перед законом, но не оказывающий на них ни малейшего влияния.
Как! – воскликнут недалекие людишки, не видящие дальше собственного носа, – неужели нужно потратить столько сил на то, чтобы завоевать любовь собственной жены; неужели нельзя быть счастливым в семейной жизни, не усвоив предварительно всей вашей премудрости? Чего доброго, правительство откроет для нас кафедру любви, как открыло недавно кафедру общественного права?