Онойко Ольга. Дети немилости

   – Хорошо, – послушно прошептала она.
 
   Мы ушли к набережной, сели в беседке, полускрытой плетями роз. Я сложил на скамье маску и плащ. Сквозь листву темнела сырая стена храма. Напротив входа в беседку торговец картинами готовил лавку к открытию: с грохотом снял он щит, закрывавший стекло витрины, стал выставлять на стеллаже дешевенькие ремесленные работы – котята и птицы, закаты в ущельях, морские просторы в лунном сиянии. Алива разглядывала картины так, будто не видела творений прекрасней, а я, растравляя душу, отыскивал знакомые выражения на странно переменившемся ее лице. Алива надела очки и порой, в лучах солнца, глядя мимо меня, казалась всего лишь сильно загоревшей после поездки на юг. Потом тень падала иначе, и это была уже не моя Лива...
   Розы цвели. Храмовый шпиль, венчанный звездой, возносился к небу.
   Торговец заметил нас, и вскоре ко входу в беседку подошел мальчик, предложивший напитки для господина и госпожи. «Вы очень красивая, госпожа, – сказал он искренне, – наверно, живая еще красивее были!» Я подавился собственным дыханием, а Алива ласково улыбнулась и попросила что-нибудь сладкое. Обмен веществ у поднятых заменяется обменом энергий, физиология – магией; если маг был хороший, то можно иногда немного есть и пить. Только чтобы почувствовать вкус. «Да, – отдавая плату, безмолвно согласился я с маленьким разносчиком. – Еще красивее». Алива разглядывала крошечный бумажный рожок, а я все собирался с духом.
   – Не надо так смотреть, Мори, – наконец сказала она. – Такова судьба...
   – Слишком рано, – вырвалось у меня. – Нечестно!
   Алива низко опустила голову.
   – Не надо, – попросила она. – Если я буду про это думать, то буду несчастной.
   – Прости.
   Молчание повисело и растаяло, как облачко.
   – Мне самой у многих следует просить прощения, – проговорила она. – Прости, что встретил меня, Мори.
   – Я рад, что встретил тебя. Лива, я хотел приехать в Мерену сразу, как только получил известие. Но Аргитаи сказал, что ты не хочешь никого видеть...
   – Не совсем так, – глуховато ответила она. – Я не хотела, чтобы кто-нибудь видел меня.
   – Я написал тебе письмо.
   – Должно быть, к тому времени я уже ушла из Мерены. Но я догадываюсь, о чем ты писал. – Знакомые проницательные глаза взглянули на меня сквозь полупрозрачные стекла. Ветер трепал потускневшие темные волосы, непослушные, как всегда. Пальцы, ставшие еще тоньше, сжимали бумажный бокальчик. – Это был несчастный случай, Мори.
   – Лива, – сказал я. – Пожалуйста, Лива, не лги. Ты не умеешь, а мне больно. Зло должно быть наказано, я не потерплю зла. Ты их простила. Я не прощу.
   Она приложила к губам край рожка, чуть-чуть отпила.
   – Я говорю правду, – мягко ответила она. – Замок в Мерене старый, ему много сотен лет. По стене пошла трещина. Я вышла на балкон, и балкон обрушился. Может быть, кто-то виноват, что не уследил за этим, но не стоит его карать.
   – Ты знаешь, что случилось во время Весенних торжеств, Лива, и я тебе не верю.
   – Это был несчастный случай, – упрямо повторила она. – Мори, не надо на меня сердиться. Мне будет грустно потом.
   У меня заныли зубы. Алива, кроткая моя отрада, перечила мне, защищая собственных убийц...
   – Я сама выбрала такое посмертие, – говорила она, глядя на солнце, – я с детства знала, чем займусь – после. Поверь, мне сейчас хорошо. У меня есть покой и свобода. Я всегда мечтала бродить по стране с волчьими танцорами, бывать везде, ночевать под открытым небом – это нетрудно, меня ведь теперь не кусают комары, – Алива улыбнулась, – и холод я переношу легко... И музыка все время со мной. А люди эти – они очень славные, Мори...
   «А я? – чуть не вырвалось у меня. – Как мне быть теперь?!» Я сумел промолчать: жестоко говорить такое, когда уже ничего не изменишь. На миг я понял романтических влюбленных, которые прерывали жизнь, чтобы соединиться с возлюбленными. Но я не герой романа и не принадлежу себе.
   Что теперь? Не всякий мужчина и одну-то женщину сумеет сделать счастливой, а мужчины дома Данари спокон веку разрываются на двух. Княжна Мереи совершенно, ничуть не похожа на Эррет: северный день и южная ночь. Я не хочу, чтобы моя жена жила несчастной. Алива не была бы несчастна со мной, я бы сумел одинаково любить их обеих!..
   Она все поняла.
   – Не надо больше меня любить, Мори. Просто помни.
   – Лива!
   – Я была бы тебе плохой супругой, – сказала она. – Я эгоистична, Мори. В глубине души. Обязанности тяготили бы меня. Заниматься благотворительностью, стиснув зубы, – что может быть хуже?..
   Я молчал. Мне хотелось выть и кого-нибудь убить – окончательно, без возможности пробуждения, так, как убили родителей... Я не верил в «несчастный случай»: может, прежде и поверил бы, но гибель Аливы и проклятые Весенние торжества разделяло чуть больше двух месяцев, и уж слишком это походило на части одного плана. Надеюсь, Эррет заставила своего новоявленного супруга жестоко пожалеть о том, что он родился на свет. Сам я в эту минуту жестоко пожалел, что одобрил ее идею. Конечно, решение было здравое и полезное, но то, что Сандо Улентари жив и даже не в тюрьме, кажется мне невыносимой несправедливостью, пусть самому князю его участь горше окончательной смерти.
   Алива, доброе сердце, ты научила бы меня прощать – а теперь я уже не хочу учиться.
   – Я что-нибудь могу сделать для тебя? – наконец спросил я.
   Она помолчала.
   – Я теперь – только память, ничего больше. Подари мне какую-нибудь вещицу, Мори. На память.
   Я закусил губу, мучительно ища то, что можно было бы отдать ей. На перстне – родовая печать, серьгу с гербом можно использовать как удостоверение моего полномочного представителя. Заметят такое у беззащитной лютнистки – ей несдобровать. Меньше всего я хотел, чтобы Аливе и после смерти пришлось страдать из-за близости ко мне. Что подарить, что? Не мчаться же к ювелиру в такой час, а у торговца напротив безделушки слишком дешевы и громоздки... Я не придумал ничего лучше, чем снять часы.
   Алива улыбнулась.
   – Время, – сказала она, – то, чего у меня теперь вдосталь.
 
   Щурясь от ветра, я смотрел на башенные часы.
   Я оставил плащ Онго в беседке; теперь руки цепенели от холода. Еще дышать было трудно. Известие о гибели невесты я получил письмом, в Хоране; шло наступление, я забыл, когда спал дольше четырех часов кряду, наполовину оглох от грохота артподготовки и на днях принял полк... Генерал Эрдрейари, скончавшийся два века назад, не усматривал внутренних противоречий во фразе «двадцатипятилетний полковник». Я был польщен и измучен. Дела мирной жизни отошли на второй план. Горе было во мне, но я не имел права ему поддаваться.
   Она казалась мне прекрасным призраком, княжна Алива, Северная Звезда; и призрак растаял.
   Потом настал черед Весенних торжеств – и чудовищного террористического акта, имевшего целью убийство моих родителей; мне пришлось немедленно оставить Хоран и часть, чтобы принять ответственность стократ большую и стократ более опасную. Эррет, которая единственная могла разделить ее со мной, уехала в Улен с собственной миссией. Навалившиеся обязанности заслонили в моей памяти все, что случилось ранее.
   Не в добрый час Онго решил позаботиться о моей безопасности и душевном спокойствии. Я успел порадоваться встрече с танцорами Севера... и не мог отделаться от мысли, насколько легче и приятнее было бы сейчас приветствовать восточных аристократов, улыбаясь в их вежливые, полные изысканной ненависти глаза.
   ...Я вышел, имея большой запас времени, решил прогуляться по набережной и отправился длинной дорогой. Теперь времени оставалось в обрез. Чтобы добраться к авиаполю, следовало дойти до ближайшего моста и пересечь Заречье. Нужно было либо поторопиться, либо сесть в паровик. Последнее не воодушевляло. Ложной гордостью или особой утонченностью чувств я не страдал, но кататься в общественном паровике в толпе потных работяг у меня совсем не было настроения.
   Набережная осталась позади, и старый город открылся передо мной.
   Я любил его улочки, узорные ограды палисадников, крыши, увенчанные маленькими башенками. Серебряные шпили церквей точно струны протягивались от земли до неба, и звезды их сияли, раскидывая над столицей второй, рукотворный небосвод. Камни мостовой были темными от влаги, на садовых цветах блистала роса. Я шел по университетскому району; древние лектории давно отдали музеям и школам искусств, уже и новый Университет обзавелся длинной историей, а здесь по сию пору жили ученые, инженеры, государственные маги – благонадежная, немного чопорная публика. Даже ветер стих, осмеливаясь лишь играть флюгерами. Умиротворением веяло от стен и садов, и я разрешил тишине сделать меня своей частью.
   Алива Мереи ушла в бесконечное странствие.
   Я летел по улочкам, которые знал как свои пять пальцев: свернуть у фонтана, пройти по краю канала, нырнуть в арку... Людей становилось все больше, я едва не сбил кого-то с ног, слишком резко обогнув башенку на углу. Пришлось убавить шаг, и я невольно огляделся по сторонам.
   Вид открывался отрадный: в этих местах царили достоинство и достаток. Заборы были кованые, узорные, тропинки в садах белели мрамором, клумбы красовались цветами. Неподалеку вышла на балкончик статная, белокурая словно рескидди женщина с тяжелой лейкой, стала поливать цветы. У крыльца играли ее дети: совсем юная девушка с каштановыми кудрями и светлоголовый мальчик. В конце улицы седовласый мужчина, похожий на профессора медицины, с улыбкой разглядывал лепные украшения; одет он был по-аллендорски, но черты лица не оставляли сомнений – родился ученый где-то в южной Уарре. Должно быть, только-только вернулся из путешествия.
   Мимо меня прошел молодой клерк с жемчужиной в ухе и длинными, как у женщины, волосами.
   Мускулы мои напряглись.
   ...что хорошего сделал мой батюшка? Конечно, кроме реформы законодательства? Он сделал из меня неплохого офицера собственной гвардии.
   Я не остановился.
   «Ледяная чайка» – не самый частый знак. Я увидел его в энциклопедии, а на лицах встречал раза два, не больше. Носить его тяжело, такое не пишут ради красоты. «Ледяная чайка» может понадобиться финансисту перед крупной сделкой, государственному магу, работающему с Четвертой магией, дипломату, которому предстоят сложные переговоры, – тем, кто остро нуждается в спокойствии духа.
   Знак на лице клерка был очень похож на «чайку». Особенно издалека. Очень похож – но не настолько, чтобы я перепутал.
   «Змеедемон».
   Представить себе письмоводителя с «ледяной чайкой» трудно, но можно. Представить оного же со «змеедемоном»... Когда я проходил курс боевой магии (сверх того, что полагался всем курсантам Академии. «В силу особых обстоятельств происхождения», – как с бычьим изяществом выразился генерал-ректор), единожды я сам написал этот знак. Ощущения такие, будто несешь на носу рюмку с серной кислотой. Имея на себе печать подобной власти, идти по улице гуляючи – доступно, мягко говоря, не каждому...
   Пренебрегая «Памяткой городского разведчика», я обернулся и вперился глазами в затылок человека со «змеедемоном».
   И в спину мне ударила боевая схема Третьей магии. «Небесный огонь».
 
   Убивать меня не собирались – это я понял сразу. Времени на раздумья, впрочем, не оставляли тоже. Я едва успел выбросить наперерез «огню» «облачный щит» и махнуть через забор в ближайший сад. Позади полыхнуло и громыхнуло. Несусветная глупость была, конечно, останавливать «небесный огонь» «щитом», его следовало дополнять «землей». Меня извиняло то, что я все-таки не боевой маг.
   Кудрявая девочка-подросток, только что смотревшая на меня расширенными от ужаса глазами, вдруг молча, как бешеный волчонок, взвилась в воздух. С узорного балкончика на меня рухнул «глас Бездны», судя по его радиусу, девочку накрывало тоже; мне следовало подставить ее вместо себя и перекатиться к стене, но душевных сил на такое я не имел. Чувствуя себя дураком, я поймал маленькую тень, перехватил один убийственный удар ногой в печень, другой – по колену, вывернул ей руку и прижал к земле, закрывая собой. На отражение «гласа» осталась доля секунды, и получилась у меня только жалкая, школьная «горная тишина».
   Сил, впрочем, я вложил в «тишину» преизрядно, и в результате даже ухитрился не оглохнуть – только перед глазами поплыло. Обещая собственноручно удавить того, кто придумал использовать детей, я поймал между ладоней длинный нож, брошенный в меня парнишкой, и отправил в фальшивую «мать», которая как раз дочерчивала пламенеющую схему «белого пика».
   Они не давали мне времени собраться, бесовы отродья. Если б я располагал хоть минутой, я придумал бы что-нибудь из арсенала Четвертой магии и послушал, как бы они запели. Но они знали, что мне нельзя давать времени на Четвертую.
   А я знал, от кого они это знали.
   Чудесно, просто чудесно.
   Плюнув на достоинство, я вычертил «безумный свет» и снял с лица «равноденствие». Это должно было произвести некоторое впечатление. Бросил наугад и откатился на влажную землю под розовыми кустами. Сверху посыпалась роса и лепестки. Будь оно все неладно! Я думал, что написал слишком много знаков, а теперь меня брала злость оттого, что я не предусмотрел что-нибудь вроде «трех острий» или «акульего плавника». Так, «млечный лебедь» разбирается на три части, из них одна боевая и две вспомогательные...
   «Равноденствие» сработало.
   Шандарахнуло знатно.
   Я выдохнул.
   Всадил кулак в подреберье кудрявой упрямицы, успокаивая вздыбившуюся совесть тем, что девчушка – из шестого сословия и ей не привыкать.
   Снял «мощь», дописал «небесный огонь» и, во внезапном озарении, добавил две начальные схемы Второй магии – «вдохновение» и «ненависть». Получившийся коктейль мог разом свалить роту солдат, но на сей раз бухнуло убогонько и как-то смущенно. Даже не бухнуло, откровенно говоря, а пукнуло. Я устыдился и удивился, а потом различил сквозь частокол колючих стеблей «профессора медицины» и понял, почему мне пришла на ум именно медицина. Господин-тень специализировался на Второй магии.
   В изрядную лужу я с этим сел.
   И фантазия у меня закончилась.
   Что теперь? Заскулить «не лупите меня больше, почтенные господа»? Звать на помощь полицию? Гвардейскую роту? Бесы! Мне нужно было написать боевые знаки. Иметь сейчас хоть те же «острия», и...
   Парень со «змеедемоном» что-то сказал сотоварищу и уставился на мое пристанище под кустом. Он меня видел. Мне очень не нравилось выражение его лица. И еще больше не понравилось, когда я понял, что он отнюдь не молод, как бы даже не ровесник «профессора». Бес их знает, этих бесфамильных господ, они выглядят то непомерно моложе реального возраста, то непомерно же старше...
   ...я опомнился.
   Все это не более чем игра. Я с большим жаром в нее играл, но пора заканчивать. Либо я сейчас выйду пред очи шестого сословия и добьюсь положенного мне несколькими фразами, либо на пустом месте потеряю лицо.
   Сальто через забор получилось недурственно. При условии небольшой подготовки, пожалуй, из меня вышел бы не последнего разбора убийца.
   – Благодарю, господа, – сказал я, усмиряя дыхание. – Вы меня развлекли.
   Можно ли было ожидать иного?
   Пожалуй, в глухом лесу неподалеку от Дома Теней – можно. Но мы находились в сердце столицы, и никто, имеющий разум, не стал бы гневить душу Тысячебашенного. Поднятые руки опустились, пробуждавшиеся схемы потухли. Тени сдержанно улыбнулись и склонили головы.
   – Ты в плохой форме, – послышался до боли знакомый голос.
   Я обернулся, роняя с лица стоившую мне такого напряжения высокомерную мину.
   Навстречу мне шла Эррет.
   Так я и знал, что она распорядится ускорить рейс.
 
   Она шла, улыбаясь, прекрасная и целеустремленная; широкая юбка плескалась вокруг удлиненных голеней, ветер трепал темные локоны, распущенные по плечам. Город тянулся к ней, точно преданный пес: камни мостовой пробуждались под ее ногами, флюгера блестели ярче, витражи в декоративных башенках бросали радуги. Неслышимая приветственная песнь разносилась по Тысячебашенному, и в ритме песни плясало темное пламя в ее зрачках.
   Эррет, владычица сил, украшение судеб.
   – Ты в плохой форме, – сказала она чрезвычайно бодро. – Я полагала, Мори, что ты продержишься дольше.
   – Чудесно, – проворчал я.
   Эррет засмеялась, глядя на меня; глаза ее тепло сощурились.
   – Если уж ты высчитал время моего прилета, – сказала она, – и отменил визит на острова, мог бы подготовиться к встрече.
   «Высокого же она обо мне мнения», – подумал я почти с усмешкой; впрочем, не исключено, что Эррет насмехалась. Она на равных обсуждала с Онго стратегию, а политического опыта у нее было побольше, чем у легендарного полководца.
   – Должен заметить, – неодобрительно сказал я, решив покамест оставаться суровым, – что это старый район, где живут почтенные люди. И мне крайне не нравится, что здесь вздумали применять «глас Бездны» и «белый пик». Это неприлично.
   – Поэтому я и говорю, что ты в плохой форме, – заметила Эррет и подняла лицо. Я проследил за ее взглядом и узрел по-хозяйски расположившуюся на балкончике даму, фальшивую матушку пары юных теней.
   Дама, сладко улыбаясь, раскинула руки – и я различил тончайшую прозрачную пленку вроде мыльного пузыря, затянувшую часть мостовой, сад и дом. Поглощенный вначале размышлениями, а потом стычкой, я не обратил на нее внимания, да и о последствиях применения боевых заклинаний в тесном переулке как-то не задумывался – думать вообще трудно, когда по тебе гвоздят Третьей магией – и в итоге упустил из виду отсутствие положенных разрушений.
   Молодец, что тут добавить.
   – «Звездный доспех», – сказал я покорно.
   – Изолирующая сфера, – кивнула Эррет. – Да, Мори: я сочла необходимым произвести некоторые кадровые перестановки.
   После того, как я оплошал в драке, мне не стоило подшучивать над манерой Эррет выражаться. Хотя говорить «сочла необходимым» относительно подобных вещей довольно забавно... Заговорщики сумели переманить на свою сторону всю верхушку Дома Теней. Только поэтому стал возможным террористический акт такого масштаба, как тот, что случился во время Весенних торжеств. Шестому сословию дозволили казнить предателей по собственному обычаю: в сравнении с их обычаями законное повешение – всего лишь мелкая неприятность.
   Я огляделся, наново запоминая лица. Вполне возможно, что я этих людей больше никогда не увижу, но не узнать их при встрече – непростительный промах.
   Обычные, неприметные лица, и знаки обычные... за исключением господина со «змеедемоном», в обоих смыслах.
   – И желала бы отчитаться, – продолжала Эррет и вдруг лукаво на меня покосилась. – Может, пройдем немного?
   – Пройдем, – согласился я.
 
   Блистательный эскорт следовал за нами – бесшумно, как подобает теням.
   Несколько часов назад я предвкушал встречу с Эррет как радостное событие, но с тех пор обстоятельства успели измениться. Шагая рядом с нею, я думал не о ней, а о князьях Улентари – и еще о положении крестьянства, о тайных политических кружках, о проблемах Восточных островов и западных гор. Эрдрейари оказался в столице по делам Западной операции, дневал и ночевал в здании Военного совета; вернувшись с Тиккайная, он снова отправится в горы.
   Уарре нужна дорога через Лациаты. Торговля с Аллендором через северный океан не оправдывает затрат, а огибать горы с юга, через пустыню, немногим проще. Горцы считают своим священным правом грабить всех, кто проходит через их земли, и крайне трудно объяснить им, почему этого делать не стоит. Эрдрейари, подтвердив свою древнюю славу, присоединил к империи Чаарикам, но возможным это стало лишь тогда, когда чаары исчезли с лица земли. Поголовное истребление аборигенов Лациат – не выход... Каманар Таяна, безуспешно пытавшийся объединить дикарей, ныне укрылся в бесконечных пещерах Короны Мира. Все попытки найти его до сих пор оставались бесплодны. С чьей-то легкой руки Арияса в Уарре прозвали Пещерным Львом: невольное уважение мешалось с насмешкой.
   Бесконечные заговоры Восточных островов, озлобленные кочевники на Юном Юге, на западе – непримиримые горцы, за которыми встает Аллендор... и в час, когда империя окружена врагами, словно северный волк – собаками, Улентари, как черви, грызут ее изнутри.
   – Как здоровье уважаемого супруга? – осведомился я у Эррет.
   Эррет отмахнулась и засмеялась – низким грудным смехом, не предвещавшим ничего доброго. Князя Сандо она любила немногим больше, чем я.
   ...«Не принимай поспешных решений, – сказала она, когда я, отупевший и злой от бессонницы, вслух размышлял, что бы мне хотелось сделать с Сандо. – Если главу дома казнят или низложат, Улентари должны будут назвать нового князя своей крови. К тому же публичная казнь властелина разъярит вассалов».
   «Я сам разъярен так, что дальше некуда, – сказал я. – Двести человек погибло! Еще четыре сотни ранено, а ведь там было столько детей! Мне горько оттого, что погибли родители, и все же такова судьба моего дома. Можно карать, но не роптать. Но школьники!»
   «Улентари один раз уже были на волосок от успеха. Ты хочешь, чтобы эта стрела вечно целилась в тебя и твоих потомков?»
   Эррет была кругом права, конечно, но ее манера задавать риторические вопросы выводила меня из себя.
   «Что ты предлагаешь?» – прорычал я.
   «Князь Сандо хотел власти, – задумчиво проговорила Эррет, ничуть не оскорбленная. – Власти над всей Уаррой. Он получит власть. Я выйду за него замуж, Мори».
   Сначала я поперхнулся, но миг спустя – понял.
   Князь Улентари холост. Сочетавшись браком с Эррет, он не сможет рассчитывать на появление законного наследника. Эррет переживет его, и Улен достанется ей – то есть фактически перейдет в казну. Сандо проведет остаток жизни под домашним арестом, ежесекундно сознавая, что он – последний из князей Улентари. Для такого честолюбца, как он, это непрекращающаяся пытка и достойная кара.
   «Наш брак будет вполне мистическим», – пообещала Эррет, и у меня не было повода сомневаться.
   ...Я понял, куда мы идем, и немного приободрился. Светлая память матушке, но поваров Данакесты она испортила. Добиться от них чего-нибудь по-настоящему вкусного, например, хотохорских жуков, совершенно невозможно.
   Господин Нери, который держит тут за углом ресторанчик, просто бог жуков. Я могу съесть таз. Тем более что после скакания по кустам и швыряния заклятиями изрядно проголодался. О, украшение пустыни, дивный город Хотохор, которому духи песка подарили таких прекрасных жуков! Эррет знает, как меня утешить.
   Не все же думать о делах и погрязать в мрачных мыслях.
   На каменной скамейке возле дверей ресторана, подложив сложенный плащ, восседал сухонький старичок. Тяжелая, не по комплекции, трость, утвержденная между стоп, чуть подрагивала вместе с его руками. Старичок щурился на солнце и, очевидно, грелся. Одет он был как дворянин, избравший ученую карьеру, вид его умилял сердце.
   Завидев нас, старичок поднялся и поклонился.
   Я почти растерялся, когда бесфамильные господа разом опустились на одно колено.
   – Кровь небесная... – едва слышно проговорила Эррет рядом со мной, и я понял, что этого человека она отнюдь не ожидала здесь встретить. – Господин Кайсен... Данва, почему ты не предупредила?!
   – Я не знала, что он здесь! – прошипела позади блондинка. – Он делает, что хочет!
   Я ей поверил.
   Я знал, кто такой господин Кайсен.
   – Проходите, дамы и господа, – мягко сказал он, поведя рукой. – Мы вас ждем.
   Улыбнулся, окинув меня взором ласковых серых глаз, и морщины сложились в лучистую маску.
   По молчаливому уговору я мирюсь с тем, что Эррет или Онго могут порой перехватывать инициативу и принимать решения за меня; остальные делают это на свой страх и риск. Впрочем, господин Кайсен мог рисковать. Выбора у меня не было. Вслед за источавшим гостеприимство стариком мы прошли в полутемный зал. Он пустовал, что неудивительно в такой ранний час; лишь в отдалении, у стены, сидели несколько человек в дорожных плащах. Я не видел ни знакомых подавальщиков, ни распорядителя. Надеюсь, происходящее стало для них не слишком большим шоком. Грациозная девочка, принявшая заказ, двигалась так же выверенно и быстро, как кудряшка в саду, и я понадеялся, что в кухне, как всегда, царит господин Нери. А то сюрприз господина Кайсена будет для меня сопряжен с некоторыми неудобствами.
   – Вот я и повстречал вас, – ласково произнес старик, – го... господин Данари. Очень рад. Это большая честь.
   Он взглядом извинился за едва не мелькнувшую оговорку, но я понял, что была она неслучайной.
   – Большая честь для меня, господин Кайсен, – ответил я, – доверить вам безопасность дома Данари. Теперь я наконец буду спокоен.
   Он покивал, добродушно усмехаясь.
   – Я раскаиваюсь в том, что пять лет назад решил удалиться от дел. – Лицо его стало опечаленным. – Если бы я как должно выполнял свои обязанности до самой смерти, ваш почтенный отец пережил бы меня. Впрочем, я стар и не могу полагаться только на себя. Господин Данари, позвольте представить моих соратников и учеников.
   – Прошу вас.
   Старец помедлил, разглядывая зал из-под набрякших век.
   – Данва, она же Фиррат, Тень Юга, – произнес господин Кайсен.
   Блондинка сладко улыбнулась мне, бросила Эррет короткий насмешливый взгляд, бесшумно встала и склонила голову, сложив руки под грудью так, чтобы наилучшим образом продемонстрировать роскошное декольте. Эррет скривилась.