Орлова Василина. Голос тонкой тишины

   - Ребро, - почему-то нереально заказала я. Но монета, конечно, упала набок. Это была та самая чересчур сияющая монета из клуба.
   И тут же в дверь позвонили.
   Как преступник, скрывающий улики, я схватила монету и вышвырнула ее в форточку.
   На пороге стоял вчерашний знакомец.
   - Что вам надо? - Я испугалась. Попробовала закрыть дверь, уже понимая, что это бесполезно. Он прошел бы и сквозь нее, но предпочел воспользоваться грубой силой - просунул ногу в проем и обольстительно улыбнулся.
   - Простите, что без уведомления. Не было времени. Между прочим, нехорошо выкидывать подарки, - он протянул мне пятак.
   - Я буду кричать!
   Выражение его лица резко изменилось.
   - Тихо, дура! Ни звука...
   Настоящий спазматический ужас, подобного я еще не испытывала, охватил меня. Сразу как-то ослабели ноги, подвело живот. Он отправил меня в кресло и, запирая дверь изнутри, покачал головой:
   - Ай-я-яй... Нет, это слишком... - Он снова выглядел представительно. Я что, похож на разбойника? Я пришел говорить о серьезном деле. Вас не собираются есть живьем или насиловать, уважаемая. Мы серьезная контора. Детские забавы мне лично опротивели еще до Рождества Христова...
   - Я знаю, кто вы, - дрожащим голосом проговорила я.
   - Да? - мужчина вытянул шею. - Это интересно. Я бы тоже с удовольствием узнал.
   - Вы гонец. Помощник дьявола!
   - Фи, - он поморщился. - Я вам доложу, сударыня, - меньше надо всякой чепухи читать. Вы связаны с литературой, пишете. Я думал, хоть вы-то не верите всем этим... легендам. Вам не хуже меня известно, что никакого дьявола не существует.
   - Лично мне не очень известно. И примет его наличия у меня накопилось достаточно.
   - О, я вас умоляю! - гнусаво пропел он. - Образование получают не из телепередачи "Секретные материалы". Зачем вы округлили глаза? Приведите их в подобающее положение. Разве вы чуете от меня запах серы? Видите копыта у меня вместо... э... ботинок? А сзади у меня, вы полагаете, хвост? Который я прячу в одной из штанин? Разрешите вам убедительно доказать, что ничего подобного, - он стал было расстегивать брючный ремень.
   - Ради всего святого, - взмолилась я.
   Он сделал еще более кислую мину:
   - "Ради всего святого"... К черту всю эту словесную мишуру! Люди объявляют святым все, что либо потеряли, либо готовы потерять. У вас есть святое? Так вот для меня это не свято. Будь люди хоть наполовину так осторожны в выражениях, как... как... Впрочем, они ни в чем не осторожны.
   - Урок состоялся, - отрубила я. - Так по какому, собственно, делу вы ко мне, господин Лукоморьев?
   Я сама придумала фамилию этому проходимцу. Но он воспротивился:
   - Позвольте уж представиться самому. Я пока безымянный клон... Мой оригинал был большим оригиналом, с ним вы меня спутали. Однако всякий клон во многом отличен от своего оригинала. Это совершенно другая личность.
   - Клон?! Господи, что вокруг творится?
   - Только вообразите! Старый хренус взаправду клонировался. Если помните, вчера в клубе, на ваших глазах. До сих пор не понимаю, зачем ему это было нужно. Взял и вызвал меня из небытия...
   Клон положил ноги на стол.
   - Вас не смущает?
   Честное слово, в этой фразе звучало столько такта и предупредительности!
   - Чему вы смеетесь? - обиженно спросил он.
   - Очень мило с вашей стороны осведомиться. Вчера один манекен спрашивал, не пугает ли меня беседа с ним.
   - Вы разговаривали с манекеном? - удивленно приподнял он бровь.
   - Лукоморьев, надеюсь, вы не сочтете меня сумасшедшей.
   - Нет, конечно, - смутился он. - Однако странно... С манекеном - это рановато. - Он качнул головой. - С кем вы еще встречались?
   - С Иудой Искариотом.
   Он вздрогнул:
   - Я вам верю вполне. Сегодня я сам разговаривал... с телефоном. Вообразите, там, в трубке, раздавался голос. Можете себе представить? Моего собеседника не было видно. Во всяком случае, в радиусе многих тысяч километров, а голос звучал совсем рядом. А? - сказал он торжествующе.
   - Телефон был включен? - прищурилась я.
   - Какая разница, - отмахнулся он. - Дело не в механике, не в электричестве и даже не в пространстве. Оно во времени.
   - Вы разговаривали с прошлым? С фараоном, Пилатом?.. Или с будущим? С кем?
   - В некотором роде, в некотором роде. Мы говорили из прошлого в будущее. Мы сейчас с вами тоже разговариваем из прошлого в будущее. Время идет...
   - Тогда я не понимаю, в чем соль вашего телефонного разговора.
   - Но к делу, - оборвал он меня решительно. - Вы, несомненно, знаете, что ежегодно шеф дает один бал...
   - Вы же сказали, что его не существует?
   - Ой, - он скривился, будто съел клюквину. -Знаете, что меня больше всего смешит в людях? Это их твердые убеждения. Если дьявол - так он либо есть, либо его нет, терциум, хе-хе-хе, нон датур...
   - Почему вы выбрали именно меня? - перебила я.
   - Мы не выбирали, - пожал своими острыми плечами Лукоморьев. - Просто вы следующая. Только непонятно, какого черта сюда влез манекен. Конкурирующая фирма?.. Так, мне некогда! Будете вы или нет королевой бала?
   - У меня есть возможность выбора?
   - Уж и не знаю.
   - А форма одежды? - В моем голосе, должно быть, отразилась вся степень согласия. Вчерашний вечер не кончился. Он продолжался. Не было моих сил этому противостоять.
   Клон продолжал сидеть задрав ноги, рука неестественно вытянулась, и он коснулся своим отполированным ногтем моей стопы, воскликнув при этом:
   - Чудненько!.. Форма? Эх, женщины, нет чтобы интересоваться содержанием. Зайду за вами в полночь.. .
   С этими словами он испарился.
   - Эй, стойте! Это не так! А как же волшебный крем или что-нибудь в этом духе? - выкрикнула я.
   - Эффектного исчезновения не получилось. - Унылый Лукоморьев возник снова. - Послушайте, молодая начитанная леди. Если вы не откажетесь от своего сценария, нашей фирме придется подыскать кого-нибудь другого.
   С этими словами он испарился вторично. На спинке стула, где сидел этот рассыльный клон, сконденсировалась влага.
   В моей голове снова забормотали посторонние. На разные голоса. Впрочем, один голос звучал, как мой собственный. Только как бы со стороны, что ли, в записи. И я с трудом узнала его. Голос вещал белым стихом:
   - Это я была. Я там стояла. С непокрытой главою, босая. Там толпа для потехи, от скуки собралась у подножия трона. Он таких же среди возвышался, деревянный, тяжелый, крест-накрест. Я не плакала. Я не кричала, не упала на землю, не билась о дорожные серые камни. Эти камни видали немалослез людских...
   Что это за монолог? Чей? Я включила кофемолку, голос звучал:
   - Я смотрела в глаза его долго, неотрывно, без боли - без чувства. И я видела, как он спокоен, и улыбка его была нежной. Взгляд тускнел, как звезда на рассвете, на рассвете тысячелетий. Мать его в желтом мареве зноя все стояла, не шевельнувшись, будто мраморное изваянье. Безучастно, ослепнув от солнца.
   Турка выпала у меня из руки. Намолотый кофе распылился по комнате. Голос звучал:
   - Не слыхала ни стонов, ни криков в темном трауре скорби великой, не видала ни неба, ни Сына и не чувствовала утешений, что руками легко возложила на сухое плечо Магдалина.
   Я кинулась в дальнюю комнату. К перу и бумаге... Нет, к компьютерной клавиатуре. С нетерпением дождалась, пока оживет экран.
   - Только слезы текли беспрестанно - по щекам, враз увядшим от горя, по глубоким усталым морщинам, по губам, что сомкнулись безгневно. Эти слезы чертили полоски и блестели под солнца лучами. Она их не стирала, не замечала. И застыли приподнято брови, лоб высокий наполня печалью. Магдалина дрожала, рыдала, шевельнулись беззвучные губы, по прекрасному лику бежали, меняясь, нечеткие тени. И вскричала она о возмездье, о каре грядущей, о смерти, но потом осеклась и упала. Тяжело - на горячие камни, к подножью креста. И навзрыд о смиренье молилась, молила себя о молчанье. Но молчать не могла, а стенала, хватаясь руками за сердце. И впивалась в ладони зубами, одежду свою разрывала. Будто мстила себе. За страданья Его на престоле. И в толпе незнакомые лица смятенно мешались. И Его ученик был растерян, стыдился и плакал. Утирая глаза кулаками, рычал от бессилья и гнева...
   Я спускалась с Голгофы. Светило солнце. Следом тени распятий тянулись, куда бы ни шла. Искупление кровью свершилось. Но люди варили похлебки, торговали, бранились, чинили обиды и зло. Миром правит язычник.
   Живу через много столетий. Ничего не изменилось, все тот же кровавый закат. Бесполезно, прекрасно и свято маячат распятья. Что ни день принимает Он гвозди в ладони свои...
   Экран компьютера взорвался... Нет, погас... Нет, там явилось неотчетливое лицо и послышался голос:
   - Со всеми этими видениями надо еще разбираться. В Библии ясно сказано, что Иосиф взял тело Иисуса и положил в пещеру, задвинув вход в нее камнем. Потом говорится, что пришедшие к могиле Мария Магдалина и еще одна Мария увидели тот камень отодвинутым, а у тела - некоего юношу в белом. Что ж, непременно всякий юноша в белом - ангел? Давайте реально смотреть на вещи!.. Эдак кого угодно можно сделать ангелом...
   - Чудо неподвластно обыденной логике, - услышала я свой голос. - Просто в один прекрасный момент вера превращается в знание.
   - Зачем предполагать чудо там, где невооруженным глазом просматривается предумышленный сценарий?
   - Но как же Его воскресение?
   - Да полно! Кому Он являлся-то? - шевелились с экрана беззвучные губы. - Двум женщинам, убитым горем, да напуганным ученикам... Не мог оставить поточнее свидетельств!..
   Экран все же погас. В нем появилось мое отражение.
   Стражи скорби
   Янаконец вышла из странного оцепенения. Поспешно собралась: надела длинное серое платье, поверх - черное пальто, а голову повязала легким белым шарфом.
   Внизу, у подъезда, меня встретил Василий. Эти ребята, кто б они ни были, взялись за меня всерьез. Дверь открыта настежь.
   - Куда мы собрались? - промурлыкал Василий.
   - Хочу немного проветриться, - по возможности беззаботно ответила я.
   - Зачем же так торопиться? - мягко произнес он.
   За этой мягкостью скрывалось недоброе. Когти в нежной кошачьей лапке. Вот-вот они вытянутся из подушечек...
   - Пусти! - с властностью, какой в себе не подозревала, приказала я.
   Василий изменился в лице, но отступил. И даже слегка склонился.
   - На все воля твоя, - пробормотал он.
   В арке стоял одноногий.
   - Не ходи, - произнес он мрачно.
   Я не удостоила его взглядом.
   - Ты можешь не вернуться! - крикнул он вслед. - Верней, не сможешь вернуться.
   Посмотрим, решила я.
   Ворона, прыгая с ветки на ветку, следовала за мной; два раза, мне показалось, она гаркнула:
   - Мерт-ва!
   "Глупости, - объяснила я себе. - Я буду жить всегда".
   Но страх все же сжимал меня. Казалось, что спускаются сумерки, хотя было утро. Земля пересекалась тенями, солнце превратилось в маленькую точку на светло-золотом небосклоне. Мир будто разделился на тень, по которой я шла, и на свет, недосягаемо высокий.
   - Девушка, а девушка, - подошел слева какой-то темный. - А ты верующая, да?..
   Я ускорила шаг, почти побежала. Кинув случайный взгляд на номер дома, увидела: тридцать три.
   "Это не шестерка, - сказала я себе, чтобы развеять нелепый страх. - Это две тройки. Два треугольника".
   Неподалеку валялся кусок мела, будто кто-то специально бросил его здесь. Я начертила на асфальте два треугольника, оставляя знак тому, кто должен прийти мне на помощь. Кто-то ведь должен. Я даже знала - кто.
   Оттуда, куда я шла, бежали люди. Они спешили, двигались сплошной толпой, с невеселыми лицами, кидая на меня взгляды.
   Я вошла в метро. Разошлись с лязгом двери вагонов.
   - Осторожно, двери закрываются, - сказал металлический голос.
   И за окнами полетели ленты кабелей.
   Я попробовала отвлечь себя размышлениями. Скажем, метро... В сущности, весь свод правил человеческого общежития отображен в правилах пользования метрополитеном. Длинное, нудное перечисление по пунктам. А смысл укладывается в короткую, всем давно надоевшую фразу типа: не делай другому так, как не хочешь, чтобы сделали тебе. Будь я действительно инопланетянкой, эти правила сказали бы мне о здешних обычаях больше, чем любые литературные памятники.
   Метро сгущалось людьми в черном. Меня не оставляло ощущение, что сейчас в двери вскочит черт и схватит меня. Им известно, куда я направляюсь.
   - Кто тронет меня, пожалеет себя! - пробормотала я заклинание, и старушка, стоявшая рядом, проворно юркнула в другой конец вагона.
   В голове у меня затанцевало.
   - Мы все, - звучал мой собственный голос, - бесконечные отображения одного. Мы всесильны. Мы бессильны. Мы вольны. Мы не вольны. Мы - это мы. Нас нет. Безразлична наша жалость, безразлична и бессильна наша смелость, наша гордость, наша слабость - безразличны. Не имеет значения, осознаем мы это или нет...
   - Я плачу! - рыдал маленький, похожий на крота, человечек и вытирал нос большим грязным платком. - Вы слышите, я плачу! Я так высокомерно считал, будто что-то решаю... Я чувствовал ответственность за происходящее, свою вину... Мир идет вниз, к невежеству, к отсутствию света. И человечество во мне печалится. Прекрасны люди в невежестве своем - вопит во мне человеческое...
   - Прекрати кривляться! - Силой воли я прихлопнула его.
   - Движенья нет, движение - отсутствие покоя, - воскликнул безо всякой связи третий голос. - Твое физическое тело - всего лишь отросток, не более чем условное обозначение... Твое отражение в стекле вагонной двери и пассажирка напротив тебя, которая задумчиво уставилась в пол, - это два отражения одного...
   - Все желания исполняются, - мерно гудит четвертый, бас, - все намерения получают продолжение... Будь скотом или человеком, предметом или тенью предмета - ты не можешь быть частью, а можешь только считать себя таковой...
   -Стоп! Молчать! Оставьте меня в покое! - закричала я и закрыла уши руками.
   Пассажиры с беспокойством заоборачивались.
   -Простите, простите, - бормотала я. - Я больна. Я, наверное, схожу с ума. Но мне уже лучше. Я уже ухожу, прощайте... Мне станет легче, уверяю вас...
   Задерживать меня никто не собирался.
   Я была наверху, у Кремля, и на минуту застыла: мне показалось, что на башнях вместо красных пентаклей машут мне белыми крыльями ангелы. Или они пронзены шпилями и бьются из последних сил в попытке взлететь. Наваждение не рассеивалось.
   Я летела к церкви Богородицы (почему-то именно в эту церковь, я знала, мне надо попасть). У входа в Исторический музей предо мной предстал человек с половинчатым лицом. Правая часть была красива, обрисованная мягко, глядела на меня теплым, проницательным, всепрощающим взглядом. Левая же половина лица была уродливо перекошена, с хищным крылом носа, заостренной скулой и впалой щекой. Прищуренный глаз был яростен. В правой руке человек держал зонтик-трость, но, приглядевшись, я поняла, что это шпага в дивных инкрустированных ножнах. В остальном он был совершенно обыкновенным.
   - Кто ты? - спросила я, замирая. - Почему преграждаешь мне путь?
   - Я стражник, - сказал человек, и правая половина его лица грустно улыбнулась, а левая еще более посуровела.
   - Ты не пустишь меня? - тревожно спросила я.
   Мне почему-то стало понятно, что я не в силах отослать его.
   - На все воля твоя, - чуть поколебавшись, повторил чужие слова странный человек.
   - Я хочу пройти, - вложила я в слова всю свою силу.
   - Ты должна знать, зачем, - невозмутимо проговорил он.
   - Это необходимо! - Только в силе голоса заключалась убедительность моих аргументов.
   - Ты согласилась быть королевой?
   - Нет, я еще не дала согласия!
   Он коснулся моего плеча шпагой. И занавес упал.
   Надо мной суетились люди. Над ними летело, изменяясь, небо. Уже приобретшее свой серый цвет.
   - Ты кто такая? - спросила женщина в белом халате.
   - Королева, - прошелестела я пересохшими губами. И снова впала в забытье.
   - Вероятно, общее переутомление. Но это предварительный диагноз. Конечно, ее придется оставить на какое-то время у нас под наблюдением, говорил женский голос.
   - Что произошло? - спросил мужской.
   - Из сопроводиловки следует, что ее подобрали на улице. Была без сознания. Бредит балом, на котором должна присутствовать. Бормочет другие странности - о каких-то монетах, манекенах, Христе. Просит, чтоб ее оставили в покое.
   - Бушевала?
   - Да, рвалась, вскакивала, кричала что-то... Перепугала всех больных. Пришлось положить на вязки.
   Я открыла глаза. Вокруг бродили тени. Сфокусировав взгляд, увидела женщин в ночных рубашках. В затрапезных халатах. Они ходили, невидяще косясь на меня. Я дернулась. Но сесть не смогла - что-то удерживало. Переведя взгляд с белого потолка на руки и ноги, я с ужасом увидела, что они разведены и привязаны к кровати.
   - Ну вот, проснулась. Здравствуй, - сказал доктор, приближаясь ко мне. - Как ты себя чувствуешь?
   Я посмотрела на его красное лицо в капиллярах и еще раз попыталась встать. Бесполезно. Тогда я заплакала.
   - Ну, ну... Успокойся. И лежи себе, лежи. Синяк вон нянечке поставила. Зачем?
   - Сильная, чертовка, - покачала головой нянечка. - Такая хрупкая, а двоих взрослых женщин раскидала... Пришлось даже больную на помощь звать.
   Я обернулась и увидела ту, которую санитарки звали на помощь. Она глядела на меня в упор. Глядела и не видела. Я узнала в ней кого-то очень знакомого и прикрыла глаза. Мне было почти все равно.
   Попробовала вспомнить "Отче наш", но восторженный хор грянул непонятные слова:
   Вселенная внесмертная внетленная
   За-времь неравномерное горение...
   - Сделайте ей укол... Не бойся, это просто успокаивающее...
   Проваливаясь куда-то в темноту, я успела увидеть себя посреди высокого зала. В ослепительно белом платье. С ажурным серебряным гребнем в распущенных волосах.
   - Ну, что? - с укоризной глядел на меня Василий, а я сидела, разминая затекшие кисти рук. - Допрыгалась?
   - Сегодня вроде не время посещений, - проворчала я.
   - В церковь ей, видите ли, захотелось! - Он, похоже, всерьез намеревался устроить мне разнос. - И что?..
   - Заберите меня отсюда, - взмолилась я. - Я все буду делать, как нужно.
   - То-то. "Заберите!" Ладно, так и быть, пойдем.
   Я встала босыми ногами на холодный пол.
   - Слушай меня внимательно, девочка. Сейчас ты подойдешь к нянечке и скажешь: "Отдайте ключи". Она сначала, увы, не отдаст. Но ты требуй. Если не усомнишься, получишь. Вперед!
   Я все сделала так, как он велел. Нянечка ударила меня по лицу и швырнула на кровать, пригрозив в случае новых фокусов прибегнуть к вязкам.
   - Вы не забыли, сегодня бал, синьорина. - На этот раз возник Лукоморьев.
   Я взяла себя в руки. И заложила руки, в которые себя взяла, за голову. Уставилась в потолок. Через минуту лениво возразила:
   - Я не могу идти в таком виде, дурак. К тому же меня отсюда никто не выпустит.
   - Синьорина, выпустить вас или не выпустить, равно как впустить или не впустить куда бы то ни было, может лишь один-единственный человек во Вселенной. Этот человек - вы сами...
   Он галантно потянулся к моей руке.
   Я несильно хлестнула его четками по носу. И только сейчас удивилась как могли их не отнять в приемном покое?
   - Подите вы к черту!
   - Охотно, охотно, - раскланялся он. - Однако вы совсем не цените мою заботу. Это я принес вам четки. Знаете, как гласят учебники по этикету, я с удовольствием отправлюсь туда, куда вы меня приглашаете, но - и в этом "но" вся суть - если и вы почтите нас по тому же адресу своим присутствием.
   Я смолчала.
   - Так - ваше решение?
   - Вы довели меня до психушки, - беспредметно возразила я.
   - Хозяйка, да ведь вы сами стремились сюда! - развел руками Лукоморьев. - Мы всячески оберегали вас, но разве есть вещи, которые королевна не получит, если захочет?..
   - Скажите, кто был тот страж перед Историческим?
   - Вы не узнали, королевна?
   - Никогда прежде его не видела... - Неожиданно для самой себя я добавила: - Баркаял. Так это был...
   Лукоморьев-Баркаял привстал, чтобы поклониться.
   - Да, синьорина, я был в числе восемнадцати падших...
   Теперь он глядел светлым ликом, отмеченным печатью глубокой скорби, с неутоленным честолюбием, темнеющим по внешним углам глаз.
   - Я полюбил земную женщину, королевна... Нет, это не было возможности выносить. И я ампутировал себе крылья скальпелем любви, выражаясь современным литературным... Полетел туда, то есть сюда, вниз... Я попал в плен ваших нелепых законов. Досель я не знал человеческой лживой морали, тягот сомнений... Я полюбил земную женщину... Но она не любила меня...
   - Кто здесь?
   - Тс, царевна больна, - робкие голоса доносились откуда-то из угла комнаты.
   - А что случилось?
   - Она ничего не помнит!
   - Да ну?
   - Молчать там! - рявкнул Баркаял.
   Нянечка безмятежно всхрапывала в своем кресле. Удивительное дело, похоже, никто нас не слышал. Все спали. Кроме Ингигерды, той, что помогала меня вязать, блистающей во тьме своими фосфоресцирующими глазами.
   - Вы в обиде на Ингигерду? - устало продолжал тот, кто был ангелом, но пал. - Но если бы не она, женщины не справились бы с вами, и вы, чего доброго, выпрыгнули бы в окошко...
   - Нет, я не в обиде.
   Я поднялась, скинула ночную сорочку, снова надела ее, уже задом наперед.
   В окне больницы сияла луна, в ее бледное лицо тыкались ветви деревьев.
   Мне снова послышалось что-то - не то песня, не то стихи. Тонкий детский голос выводил бесхитростные слова, будто доносимые ветром. Они были слишком взрослы для юного голоса.
   Боль не больна, потеря беспечальна,
   Когда все узнано случайно и нечаянно...
   Мне нечего желать. Благословенна
   Земная скорбь. Я преклоню колено.
   Ты одинок. Сиротство мировое
   Прими и ты в покорстве и покое.
   Кто безвопросен, тот и безответен
   Блажен.
   Кто не любил на этом свете
   Блажен.
   Кто не зажмурился покрепче,
   Не испугался встреч с бесчеловечным
   Блажен.
   Кто и с открытыми глазами
   Звал братом недруга
   Пред всеми небесами
   Блажен и свят...
   Я увидела вереницы всходивших на холм один за другим людей. А может, то были иные существа. На мгновение оказавшись на самой вершине, каждый начинал путь вниз, по-прежнему глядя в чужую спину. А в его спину неотрывно смотрел уже следующий... Они шли и шли, и не было конца этому шествию.
   - Поторопитесь, - прошипел Василий, сминая решетки на окнах, словно они были пластилиновые.
   Взмахом руки он стер стекло. Перевалившись через подоконник, рухнул вниз. Ветер ворвался в палату, и волосы спящих женщин зашевелились. К окну заторопилась Ингигерда, на ходу уменьшаясь и превращаясь в девочку. И тоже исчезла в ночи. Меня немного удивило, что не слышу приземлившихся под окном. Я выглянула. Внизу была темнота. Успела услышать дыхание за спиной. И кто-то столкнул меня в пропасть.
   Кунсткамера
   - Тоннель времени, синьорина... Полюбуйтесь на экспонаты, что украшают его.
   - Очевидно, сфинкс? - осведомилась я, стоя перед огромной золоченой клеткой, в которой возилось и почесывалось красивое мускулистое животное с человеческим лицом. Шерсть его отливала медью, а синие глаза темно светились вечностью.
   На мне не застиранная больничная сорочка, а слепящее красное одеяние.
   Служитель - гном, как бы приплюснутый, в потрепанном колпаке и с рогатым знаком во всю грудь, пустился в пространные разъяснения:
   - Это сфинкс философии, синьорина. Сия живность известна своей неуемной прожорливостью. Ему подавай факты, события. Иногда их не хватает. Или они однообразны. Тогда он чахнет. В целом он покладист. Уживается с религией, мистикой и наукой. До сих пор неизвестно, трансцендент или имманент. По утрам нисходит от абстрактного к конкретному, вечерами структурируется по количеству, качеству, отношению и, возможно, модальности. Иногда переходит из нечто в ничто. Распочковывается. Опирается на конечности здравого смысла. Может часами выдвигать и задвигать гипотезы, а вообще является специфическим подвидом знания. Не подходите слишком близко, любезная, он натуралист. Вся его сущность между двух кормушек: сознанием и материей. Язык весьма своеобразен, близок к житейскому...
   - Блохи не дают покоя животному, - посетовал Василий. Он уже целиком принял обличье кота и выглядел ласковым и смирным.
   - А это что за интересный экспонат? - Я залюбовалась стеклянным кубом, внутри которого клубились какие-то фигуры.
   - Дым без огня, синьорина, - встряла Ингигерда, которая, видно, стремилась загладить свою вину передо мной.
   - А это что за зверь?
   Вздыбленный монстр, ероша хоботобивнями свою подстилку из чего-то похожего на сено, выпускал из ноздрей красноватый пар. И бил себя по бокам хвостом-трезубцем.
   - Домашняя собачка Его Святейшества, подарена ему верховными жрецами созвездия Гончих Псов, - сообщил экскурсовод.
   - Некогда наш провожатый служил у Джованни делла Ровере, папы Юлия II, - хихикая, нашептал мне на ухо кот. - У того самого, вы помните, кто заказал Микеланджело роспись Сикстинской капеллы. Бедняга и тогда был беспамятен, а нынче вовсе выжил из ума. Нашего босса называет Святейшеством...
   - А что за этой дверью? - Я указала на тяжелую дубовую дверь, скованную семью запорами, на каждом из которых висел замок со скважинами для ключей, заклеенными бумажными квадратами в лиловых печатях.
   - Там чудеса, синьорина, - ответствовал служитель. - Леший бродит, знаете ли... Дух оттуда нехороший. Босс всегда держит эту дверь закрытой.
   - Понятно, - кивнула я. - Скажите, а где же он сам? Неужели я так и не увижу его?
   - Всему свой час, синьорина, - склонился служитель и раздвинул каменные створки.