Ортыков Болта. Неугомонный Носир

   — На-ка, держи! — сказал он мне, протягивая кашак. — Твой дед, бывало, говаривал: «В безлюдных горах палка — ближайший спутник чабана!» Смотри не потеряй!
   — Не потеряю! — обещал я и стал рассматривать своего «ближайшего спутника».
   Хотя палка была и длинна и тяжеловата, но всё же она понравилась мне. И хотите — верьте, хотите — нет, но я, даже не глядя в зеркало, мог сказать, что теперь я стал настоящим пастухом!
   Наконец отец велел мне садиться на осла. Одним прыжком я был на спине длинноухого. Полвона отец привязал к сбруе осла.
   Мама, как обычно, читала мне наставления и даже поцеловала в лоб — будто я отправлялся на край света!
   Мы тронулись в путь. Отец не давал покоя бедному ослу и всё подгонял его. Видно, поэтому через каких-нибудь полчаса мы оставили кишлак Чинор далеко позади.
   Каменистое ущелье, по которому мы поднимались, было настолько узким, что казалось, вот-вот сомкнётся. Но скоро оно расширилось. Стали попадаться открытые ровные площадки с растущими на них деревьями и даже полоски пахотной земли. По ущелью бежала река. Перепрыгивая с камня на камень, она спешила вниз — к нашему кишлаку.
   Отец шагал, ни на что не обращая внимания. Казалось, он даже не слышит шума реки — знай себе покрикивает: «Хушт, хушт!» — белого осла подгоняет. Покрикивает на него да тычет палкой. Ослик, бедняга, видно, очень притомился — был весь в мыле.
   А Полвон от такого путешествия повеселел. Он то и дело обгонял осла, словно хотел, чтобы мы поскорей добрались до места.
   — Гайрат, — вдруг сказал отец, — ты смотри, никому не говори, что нашёл Полвона на Дашти-Калон. Понял? — с ударением спросил он.
   — Понял, — отвечал я, хотя на самом деле не понимал, почему надо скрывать, что я нашёл Полвона в степи.
   А всё этот Кобил-лайлак виноват! «Не говорите никому, что нашли Полвона! Это ваш, доморощенный пёс! Понятно?» Ничего не понятно! И почему отец сразу же не пресек подобного разговора с Кобил-лайлаком?
   Почти весь день мы были в пути, только один раз сделали короткий привал у родника, где поели и немного отдохнули.
   Мы с отцом по очереди ехали на осле. А то и оба шли пешком, и тогда осёл тащил лишь один хурджин…
   Наконец мы добрались до пастбища. Трава здесь была высокая, свежая и сочная. На зелёных склонах виднелись чёрные юрты и белые брезентовые палатки, стоявшие довольно далеко друг от друга.
   Я устал от долгого пути по горной каменистой дороге и потому спросил у отца:
   — Скоро мы доедем?
   — Видишь вон ту белую палатку? Это и есть наша стоянка.
   Но до стоянки надо было ещё ехать и ехать. Я с любопытством оглядывался по сторонам — загоны для скота здесь были совсем не такие, какие я привык видеть. У нас в кишлаке они были ограждены высокими глинобитными стенами, а здесь только плетень из ветвей дикого миндаля.
   Миновав чужие стоянки, мы добрались до белой брезентовой палатки. Навстречу нам выбежал напарник моего отца — Собир-амак.
   — Ассалому алейкум! — приветствовал он нас. — Входите, входите! А-а, Гайрат-бой, — обратился он ко мне, подавая руку. — Как живёшь? Здоровы ли мама и ваши младшенькие?
   — Спасибо, — отвечал я, — они все здоровы и передают вам привет.

— Это твой пёс, Касым-ака? — спросил Собир-амак.

   — Вот и хорошо! — ласково проговорил Собир-амак и повернулся к отцу. — А что, Касым-ака, в кишлаке очень жарко?
   — Да нет, — отвечал тот. — А как дела тут?
   Собир-амак сказал отцу, что в отаре всё спокойно, ничего плохого не случилось. Сейчас овцы пасутся за холмом под охраной собаки.
   Собир-амака я знал только по рассказам отца. И он нравился мне. Он был моложе моего отца — в его бороде и усах ещё не было седины. Ходил он легко и всегда улыбался.
   Я слез с осла; Собир-амак ловко подхватил наш хурджин. И тут он увидел Полвона! Пастух даже вздрогнул от неожиданности.
   — Это твой пёс, Касым-ака? — спросил он.
   — Да, — отвечал отец. — Мой. Доморощенный…

ПРОНИЦАТЕЛЬНЫЙ СТАРИК

   Вот уже третий день я вместе с отцом пасу овец в горах. Если бы вы увидели эти места, то сказали бы: «Сама весна поселилась здесь! Сама весна в полном цвету».
   Солнце щедро разбросало свои лучи (не лучи — жемчуга!) по лужайке с высокой, сочной, нежно-зелёной травой. С ледников и снежных вершин веет свежий ветерок. Днём жарко, особенно в полдень. Потом становится прохладнее. А вечерами, бывает даже, мы кутаемся в тёплые ватные халаты и пьём чай, греясь у пламени очага.
   Не прошло и недели, как я понял — в горах очень хочется есть. Здесь так разыгрывается аппетит, что человек в один присест готов съесть недельный запас хлеба!
   О том, как вкусен айран, и говорить нечего! Он и жажду утоляет, и вкус его долго сохраняется во рту! Теперь понятно, почему чабаны так любят айран.
   А как здесь поют птицы! Особенно хороши красноногие куропатки, разгуливающие по окрестным холмам. Слушая их «ка-ка-ра, ку-кур, ка-кара-ку-кур», я забываю обо всём. А овцы тем временем разбредаются кто куда и уходят далеко вперёд.
   Скоро я понял, почему отец, приезжая с гор домой, тут же стремился вернуться обратно. В кишлаке ему ничто не нравилось — ни улицы, ни даже тень под высокой чинарой. Видно, недаром говорят старики: «Или великий город, или высокие горы».
   Раньше я думал, что чабан в горах оторван от всего мира, что он слышит здесь только вой волков, блеяние овец да пение птиц. Нелепые и смешные предположения!
   У нас в горах не было ни одной юрты, где не работал бы радиоприёмник. А в нашей палатке было даже два: один всегда стоял в углу, и мы его включали только по вечерам, а маленький радиоприёмник «Дорожный» Собир-амак носил с собой в хурджине и слушал передачи даже в пути.
   И совсем не скучно в горах. Каждый чабан умеет играть на домбре. И мой отец умел. Иногда он пел, аккомпанируя себе. А Собир-амак очень искусно играл на флейте. И когда выпадало свободное время, мы даже устраивали маленькие концерты.
   Жизнь в горах пришлась по душе не только мне, но и Полвону. Он успокоился. Отец спустил его с привязи и дал ему полную свободу. Пёс помогал нам пасти отару. Он ни на шаг не отходил от овец и зорко следил за всем вокруг. Но мы ни разу не слышали его лая.
   — Может, наш Полвон немой, а, сынок? — спрашивал, бывало, отец.
   — Он у нас пока гость, а привыкнет к здешним местам — мы ещё услышим его голос! — отвечал я.
   Отец пожимал плечами и покачивал головой. Его тревожило поведение Полвона. Стоило появиться возле нашей стоянки чужому человеку, как пёс немедленно бежал к нему и обнюхивал одежду пришельца. Видя это, соседские чабаны многозначительно переглядывались.
   Шли дни. И вот однажды в ущелье, где мы пасли овец, показалась ещё одна отара. Спустив овец в ущелье, чабан, волоча за собой длинную палку, направился к нам.
   — Это Аликул-чабан, — сказал отец. — Ему уже за семьдесят, но он ещё сильный человек. Аликул пасёт отару нашего соседа, богатого узбекского колхоза.
   — А почему узбеки пасут своих овец на нашем пастбище? — удивлённо спросил я.
   — Вот тебе раз! — рассмеялся отец. — А ещё в седьмой перешёл, одним из первых учеников считаешься! Да у них здесь около четырёх тысяч голов овец.
   — Четыре тысячи?!
   — Да, да, четыре тысячи! — повторил отец. — Наше ущелье огромное — иди по нему три дня и три ночи, а до конца не дойдёшь! Кроме узбекских отар, здесь пасутся ещё и овцы из соседних с нами таджикских колхозов.
   — Но ведь эти горы принадлежат нашему колхозу! — не унимался я. — Зачем же узбеки пригнали сюда свои стада? Или они с Пулод-амаком…
   Отец расхохотался. Потом спросил:
   — Разве вам в школе не рассказывали, как народы помогают друг другу…
   — Нет, что-то не припомню, — признался я. — Нам преподают… родной язык, литературу, зоологию, гео…
   — Тогда послушай, что я скажу, — прервал меня отец. — И в Узбекистане, и в Таджикистане много домашнего скота. В обширных долинах Узбекистана столько травы, что её хватает для скота до самой весны. А горный Таджикистан не имеет столь благоприятных мест. Поэтому зимой мы перегоняем свои отары в долины Узбекистана. А летом узбеки пригоняют своих овец в наши горы…
   Аликул-чабан был уже близко. Полвон, по своему обыкновению, бросился навстречу незнакомцу. И сколько отец ни звал пса, ни грозил ему, тот не возвращался. А старик не испугался — Полвон обнюхивает его, а он знай себе шагает.
   — Ассалому алейкум, Аликул-ата, — приветствовал старика отец, протягивая ему руку. — Как вы себя чувствуете, как здоровье ваших родственников?
   — Спасибо, спасибо! — отвечал старик.
   Он взглянул на меня из-под густых белых, как хлопок, бровей и спросил:
   — А этот молодец — твой сын, Касым?
   — Сын Гайрат.
   — Очень хорошо, очень хорошо. Приходи к нам в гости, к моему младшему сыну, — повернулся ко мне старый чабан. — Он примерно твоего возраста, тоже школьник.
   — Непременно придёт! — ответил за меня отец. — А вы пришлите сначала своего Шералй, пусть ребята познакомятся.
   — Правильно, правильно.
   Тут старик устремил долгий взгляд на Полвона.
   — Хорошего пса ты нашёл, Касым, — проговорил Аликул-чабан. — Волки убегут за семь санги рох ^[7], чуть заслышав его лай. Береги этого пса — взгляд у него неспокойный! Как бы не сбежал куда.
   — Да зачем ему убегать? — удивлённо пожал плечами отец, словно и в самом деле не понимая старика. — Это мой пёс. Доморощенный.
   — Доморощенный? — пронзительно взглянул на отца старый чабан. — Почему же я его до сих пор не видал? Или ты его растил в подземелье?
   — Не-ет, у себя во дворе, — выдавил отец, опустив глаза.
   Аликул-чабан снова внимательно посмотрел на Полвона и недоверчиво покачал головой:
   — А что же делает твой прежний пёс?
   — Он не смог примириться с новым сторожем- Полвоном, и Собир-амак свёл его в кишлак.
   — Полвон твой кажется хорошим волкодавом, — повторил Аликул-чабан. — Хотя ты и утверждаешь, что он доморощенный, однако взгляд у него тревожный. Будь осторожен, как бы тебе не потерять этого пса.
   И, волоча по земле длинный посох, Аликул-чабан направился к своей отаре.
   — Проницательный старик, — пробормотал отец. — Он знает всё, кроме разве дня своей смерти.

НОСИРШАТРАМА

   День клонился к вечеру. До захода солнца оставалось часа два. Отец подозвал меня и сказал:
   — Отгони овец во-он на то пастбище. — Он указал посохом на пологий склон высокой горы. — Оттуда хорошо видна наша стоянка. А я пойду готовить ужин.
   Я погнал отару вверх, а отец быстро спустился вниз, к нашей палатке.
   Овцы, не поднимая голов, с хрустом щипали траву и медленно двигались вперёд. Молочные ягнята весело носились и катались в мягкой траве.
   Полвон шёл впереди отары и зорко следил, чтобы овцы не разбредались в разные стороны. А если некоторые овцы и отбивались, то Полвон так свирепо лязгал зубами, что разбежавшиеся овцы немедленно возвращались в отару.
   Я уже приближался с овцами к месту, указанному отцом, когда навстречу мне из-за ближайшего пригорка вышел невысокий парнишка.

   Я сразу узнал его. Это был Носиршатрама — сын Собир-амака. Я подбежал к нему и крепко обнял.
   — Оставь меня, лежебока! — пошутил Носиршатрама. — Тебе, видно, пошёл впрок пастуший хлеб! Ишь как растолстел!
   — Поживёшь здесь с неделю — сам увидишь, что с тобой станет! Так распухнешь! Послушаем тогда, что ты скажешь!
   — Ничего мне не поможет! Такой уж я уродился!
   И в самом деле, Носиршатрама на редкость тощий парень. Лицо у него узкое, нос острый, волосы чёрные. А длинные руки висят вдоль тела как плети. Но ведь хоть в чём-то человек бывает силён! Так вот у этого парня вся сила заключалась в его кулаках. Несмотря на то что Носиршатрама такой худой, бывает, он один одерживает верх над двумя или даже тремя ребятами. И нет ему равного в искусстве разбивания голов и разрывания чужих рубашек!
   С Носиршатрамой я подружился недавно, месяца три назад. Хотя мы были с ним из одного кишлака, но учились в разных школах. Старший его брат — Фозил Собиров — работает завучем в нашей школе. И вот однажды Фозил привёл Носиршатраму к нам в класс, посадил рядом с председателем совета отряда — Кадыром, первым учеником, и велел нам немедленно же сообщить, если Носиршатрама хоть пальцем шевельнёт.
   По правде говоря, мы тогда ничего не поняли. В поведении Носиршатрамы мы ничего плохого не заметили. Он держал себя так, что, казалось, и мухи не обидит. Однако от ребят я слышал, что его исключили из школы за хулиганство. Он, оказывается, часто срывал уроки. То свяжет косички впереди сидящим девчонкам, то измажет соседу уши краской… В классе поднимался шум и гам. На отчаянного мальчишку ничего не действовало — ни пионерские сборы, ни наставления учителей. После каждого скандала он давал обещание вести себя хорошо. Но на следующий же день в школе снова происходило какое-нибудь невероятное событие. И, конечно, зачинщиком оказывался всё тот же Носир! Настоящий Шатрама! Это прозвище так пристало к его имени, что Носира стали скоро все звать не просто Носир, а Носиршатрама (Носир-сорвиголова).
   Однажды после очередной проделки вызвал его к себе сам директор школы. Носиршатрама дал ему честное слово исправиться. Но не прошло после этого и двух часов, как Шатрама подставил ножку одной девочке, и она так шлёпнулась, что разбила в кровь лицо. Девочку отправили в больницу, а директор срочно созвал общешкольное собрание. Обсудив (уже в который раз!) поведение Носиршатрамы, собрание приняло решение исключить Носира из школы. Так он и очутился в нашем классе.
   Носиршатрама хотел было и здесь «показать» себя. Но мы решили перевоспитать его. И принять в свой пионерский отряд лишь тогда, когда он исправится. Но вскоре начались каникулы, и мы разошлись кто куда…
   Я очень обрадовался, увидев Носиршатраму. Что ни говори, а всё-таки скучновато в горах одному. Носир сообщил мне последние кишлачные новости, и мы так разболтались, что даже не заметили, как село солнце.
   Ночная мгла уже начала спускаться на окрестности, когда мы двинулись в обратный путь. На полпути нас встретил Собир-амак. Он шёл помочь мне и очень обрадовался, увидев нас вместе.
   — Да вы, никак, уж и подружились?
   — Мы и раньше были друзьями, а теперь ещё больше подружимся, — ответил я.
   — Слышишь? — обратился Собир-амак к сыну. — Ты должен стать таким же умницей, как и твой товарищ.
   Собир-амак ласково обнял нас. Мы подобрали свои палки и погнали отару к стоянке.
   Носиршатрама, утомлённый длинной дорогой, уснул сразу же после ужина. Улёгся и я, но сон долго не шёл ко мне.
   Отец и Собир-амак засиделись допоздна. Отец жаловался на беспечность Кобил-лайлака. Вот уж двадцатый день овцы не видят соли. Хорош заведующий, ему хоть бы что, он и глаз не кажет на стоянку. Собир-амак говорил о своей тревоге за сына.
   — Конечно, хорошо, что Носира перевели в школу Гайрата. Но вот начались каникулы, и сын мой опять зашалил. Позавчера голову расшиб: нырнул с берега и ударился о корягу. А если бы о камень стукнулся? Вот и решил я взять Носира в горы. Здесь он у меня на глазах, да и Гайрат ваш тут…
   — И правильно сделал, — заметил мой отец. — Твой Носир немного озорной, шалун, но он исправится. Подрастёт и исправится.
   — «Шалун»! Сорвиголова парень! Матери ведра воды не принесёт, а на всякие проказы — по деревьям лазать да подраться — он мастер!…
   — Надо ребят предупредить, — прервал его мой отец, — чтобы они были осторожными в горах.
   Здесь и пропасти, и крутые обрывы, и река горная, бурная.
   — Верно, Касым-ака, — согласился Собир-амак. — Завтра же надо будет поговорить с ними…
   Однако наутро Собир-амак, видно, позабыл о своём намерении. А я решил, что сам буду присматривать за Носиром.
   Носиршатрама будто и вправду оставил в кишлаке все свои дурные привычки. С палкой в руке он шагал рядом со мной — пас отару. Сидя на зелёных пригорках, мы без умолку рассказывали друг другу сказки, пели песни. Порою спорили о названиях тех или иных горных трав. Случалось, даже хватали друг друга за шиворот, но вечером как ни в чём не бывало возвращались на стоянку. Мы стали хорошими помощниками наших отцов. Мы уходили в горы каждый день, а отец и Собир-амак сопровождали нас по очереди.
   Прошло уже два дня, как Носиршатрама жил с нами. Вечером мы, как всегда, собрались возле нашей палатки. Собир-амак, ловко орудуя иглой и шилом, зашивал мукки ^[8], а мы с Носиршатрамой слушали радио. Вдруг вдали мы заметили какого-то мальчика.
   — А вот и гость к нам пожаловал! — воскликнул отец. — Это Шерали, младший сын Аликула-чабана.
   Шерали был высоким и стройным, с ясными карими глазами. На нём был пиджак и брюки, заправленные в красные кожаные сапожки. На голове — казахская войлочная шляпа с широкими, загнутыми вверх полями.
   Мы познакомились. Шерали был на год старше нас. Он перешёл уже в восьмой класс. Шерали хорошо говорил по-таджикски. Видимо, и поэтому мы с ним подружились очень быстро.
   Наш новый товарищ оказался спокойным, скромным и молчаливым. «Сам себя не восхваляй, пусть тебя хвалят другие», — сказал он, когда Носиршатрама расхвастался о своих «подвигах» в школе, и Носиршатрама прикусил язык. Горы Шерали знал хорошо. Он пас отару здесь третье лето.
   Однажды мы втроём отправились за хворостом. Нашим проводником был Шерали; он, погоняя осла, шёл впереди. Скоро мы добрались до арчовой рощи. Здесь росли большие и толстые деревья. Привязав ослов, мы принялись собирать хворост.
   — Гайрат! — вдруг позвал меня Носиршатрама. — Я хочу пить. Пойдём посмотрим, нет ли здесь какого-нибудь родничка.
   Я согласился.
   — Поблизости нет ни одного источника, — сказал Шерали.
   Но Шатрама заупрямился.
   — Хоть из-под земли, да найду воду! — сказал он и начал спускаться в ущелье, а я остался.
   Мы с Шерали собрали четыре вязанки хвороста и присели под старой, может, даже тысячелетней арчой. Пора было в обратный путь. Мы уже навьючили наших ослов, однако Носиршатрама всё ещё не возвращался.
   — Что с ним могло случиться? — взглянул на меня Шерали. — Не сквозь землю же он провалился?
   — Не знаю, — отвечал я, оглядываясь вокруг.

   Стояло ясное летнее утро. В роще на разные голоса заливались птицы. Высоко в поднебесье, распластав крылья, парил орёл. В когтях он держал что-то чёрное, похожее на камень. «Как это ему удалось поднять камень, да и для чего ему камень?» — подумал я.
   Шерали тоже следил за орлом.
   Вдруг орёл выпустил свою ношу. Камень стремительно полетел вниз. Орёл плавно опустился на дно ущелья и, снова подхватив камень когтями, взлетел на скалу и принялся клевать.
   — Понял уловку орла? — с улыбкой спросил меня Шерали.
   — Признаюсь, нет.
   — Это не камень, а черепаха, — пояснил Шерали. — Панцирь её слишком твёрдый, и орёл не может добраться до мяса. Поэтому орёл сбрасывает черепаху с большой высоты, чтобы разбить панцирь.
   — А соображает этот стервятник! — сказал я, восхищённый находчивостью орла.
   — Но что же всё-таки случилось с Носиршатрамой? — встревожился Шерали. — Неужели он до сих пор ищет воду?
   — Уж не заснул ли он где-нибудь, — отвечал я, чувствуя, что в сердце закрадывается непонятный страх.
   — Разве он такой соня?
   — Ещё какой! Стоит ему только прилечь, как он тут же и захрапит.
   — Тогда немедленно нужно искать его! — вскочил с места Шерали.
   Мы принялись кричать что было сил. Горы отвечали нам гулким эхом. Поднялись в воздух потревоженные птицы. Затихли красноногие куропатки. Носиршатрама не откликался.
   — Видно, и в самом деле он где-то крепко уснул, — заметил Шерали.
   — И всегда он такой, — распалялся я, — то уснёт, то отстанет! Одно слово — шатрама!
   — Однако ждать, пока он выспится, пользы мало. Нужно начинать поиски, — решительно сказал Шерали. — В этих диких местах какие только хищники не водятся!
   — Тогда — на поиски!
   — Пошли!

ДИКИЙ ЗВЕРЬ

   Не знаю, где лазил бедняга Шерали. Мы разошлись в разные стороны.
   Я спустился в ущелье. Горы теснились вокруг. Здесь, на дне ущелья, темно, словно уже наступил вечер. Я оглянулся вокруг и немножко струсил. Арчовые пни и большие камни среди травы казались мне дикими кабанами. Хоть и страшно было, но надо искать друга, и я, продолжая громко звать Носиршатраму, снова пошёл вперёд.
   «Не может же человек пропасть бесследно? — рассуждал я. — Значит, с ним что-то случилось».
   — Гайрат! Скорей сюда! — вдруг услышал я чей-то голос.
   Он доносился сверху, из зарослей арчи. Это Шерали звал меня. Но самого его не было видно. Подниматься по крутому склону было трудно. Я карабкался вверх, прижавшись к скале, как змея. Последнее усилие — и я взобрался. Но что это? Под большой арчой стояли Шерали и Носиршатрама! И Шатрама, вместо того чтобы извиниться за свой поступок, стал ещё насмехаться надо мной:
   — Посмотри-ка, Шерали, на этого лежебоку. Наш Гайратджан совсем выдохся, словно машина, у которой кончилось горючее!
   — По правде сказать, ума у тебя ни на грош! — рассердился я.
   — А что случилось-то? Что случилось? — сразу стал задираться Носиршатрама. — Мы с Шерали никак не дозовёмся тебя, где ты ходишь?
   Ну каков этот Шатрама! Я с ног сбился, ищу его по всему ущелью, и я же виноват. Отлупить бы его как следует, да только связываться не хочется.
   — Эх ты, лежебока! — не унимался Носиршатрама. — Ты лучше спроси, как я от медведя удирал!
   — От медведя! — не поверил я своим ушам. — Не может быть! И медведь не тронул тебя?
   — А что он мог мне сделать?
   — Да разорвать на кусочки!
   — Верно ты говоришь, — сдался наконец Носиршатрама. — Если бы я не влез на эту арчу, то мне бы уж был конец! Медведь положил передние лапы на ствол и встал во весь рост. Я уж думал: конец мне. Хорошо, что косолапый не смог влезть!
   Да он не хотел лезть! — вмешался в наш разговор Шерали. — Дерево для такого зверя не препятствие. Во всяком случае, с медведем шутить не стоит. Он добрый, пока не разозлишь его. Но сам первый на людей не нападает. А стоит лишь немного рассердить его, так он и на голый столб вскарабкается.
   Шатрама молчал. И я попросил его рассказать, как же он повстречался с медведем.
   Упрямый Шатрама всё-таки нашёл родник и увидел возле него стаю куропаток. Одна птица прихрамывала. Носиршатрама решил сначала поймать куропатку, а потом напиться. Да не тут-то было. Только он нагнулся, чтобы схватить птицу, как та увернулась и быстро-быстро заковыляла в кусты. Шатрама — за ней. Ему казалось, ещё немного — и он поймает куропатку, но всякий раз птица увёртывалась. И, наконец, нырнув в густые арчовые заросли, совсем исчезла. Носиршатрама оглянулся — и чуть не присел от страха!… На него шёл огромный медведь! Носиршатрама одним махом вскарабкался на высокую арчу.
   — Так я и сидел на ней, пока медведю не надоело и он не ушёл восвояси. А потом я спустился на землю. Здесь и нашёл меня Шерали, — закончил рассказ Шатрама.
   — Короче говоря, ты спасся! — заключил я. — Но смотри, в другой раз будь осторожнее. А не то всё расскажу твоему отцу.

   — Есть, лежебока! Есть быть осторожным! — вскинув ладонь к виску, отвечал Шатрама.
   — Ладно. Посмотрим! — заметил Шерали.
   Мы двинулись к тому месту, где оставили ослов и вязанки хвороста.
   — Вот ты говоришь, что медведи первыми не нападают на людей, — обратился Носиршатрама к Шерали, — а на меня напал.

   — Ну и что? Мало ли как бывает. Вон у нас прошлым летом что случилось… Пришёл к нам на стоянку один парень из кишлака. Расхвастался, что, мол, стреляет без промаха! Взял он ружьё и отправился на охоту. В горах он повстречал медведя. Вскинул ружьё, выстрелил. Но промахнулся, только слегка поранил медведя. Парень испугался и пустился наутёк; хорошо ещё, что сумел удрать от разъярённого зверя. О своём позоре парень рассказал только мне. Отцу моему он не стал рассказывать: видно, постыдился. В тот же день парень ушёл в кишлак. А наутро мы, как обычно, погнали отару в горы. Овцы напали на густую сочную траву и паслись, не поднимая голов. Отец мой уселся на мягкой траве и стал наигрывать на домбре. Я сидел немного поодаль и чистил своё ружьё. Пёс наш, Юлбарс, куда-то убежал. Вдруг слышу — одна из овец трижды ударила копытом о землю. Это было плохим предзнаменованием. Я тут же вскинул голову. Серый козёл — вожак, который обычно возвышался над всей отарой и всегда чуял приближение хищников, — уставился горящими глазами в то место, где сидел мой отец. Я привстал и глянул туда. И что же? Огромный медведь… подкрадывался к отцу, держа в лапах камень! Сначала я растерялся и хотел было окликнуть отца. Но зверь был уже близко и мой крик не помешал бы ему бросить камень. Я быстро собрал ружьё, зарядил и припал к земле. Отец не чувствовал надвигающейся опасности. Знай себе напевает. Медведь поднял камень — сейчас швырнёт! Я прицелился и выстрелил. Медведь взревел и… рухнул. Я подбежал к убитому зверю, смотрю: это тот самый медведь, которого ранил наш незадачливый гость из кишлака. Вчерашняя рана его была на виду — я не ошибся. Медведь, видимо, хотел отомстить за свою рану первому встречному человеку.