Остапенко Юлия Владимировна. Королевская охота

Юлия Остапенко
Королевская охота

   Человек брёл по равнине. Уже не бежал, даже не трусил — просто тащился, валясь через каждые пять шагов, но всякий раз поднимался снова. Падая, он почти сливался с землёй, и приходилось напрягаться, чтобы не потерять его из виду.
   — Снимешь? — не отнимая ото лба приставленную «козырьком» ладонь, спросил я. Солнце стояло в зените и слепило глаза.
   Илья вскинул винтовку на плечо. С минуту водил стволом над пропастью, у которой мы стояли, потом покачал головой.
   — Слишком далеко.
   Хотелось сплюнуть, но было слишком жарко — даже для нас. Далеко на западе грудились куцые чёрные облачка, но ветер дул с моря, и их несло мимо.
   — С-сука, — уныло выдавил Илья. — Надо было сразу в обход.
   — Не понимаю, — сказал Дэвид.
   — Чего?
   — Что он делает.
   Я молча протянул руку. Дэвид так же молча вложил в неё бинокль. Все мы слишком устали и были слишком злы, чтобы комментировать ситуацию. Впрочем, с последним замечанием Ильи я был согласен.
   Даже сквозь окуляры бинокля человечек казался не существенно ближе. Зато его вид меня откровенно порадовал. Он и вчера выглядел неважно, как и его дружки, когда мы навели немного шухера в их лагере — если так можно назвать кусок брезента, натянутый на стальные пруты. «Лагерь» примостился под карнизом утёса, смешно сказать, всего в каких-то тридцати милях от Мегаполиса. Я сперва не поверил даже, когда в понедельник утром Илья примчался с новостью. Бледняки и раньше выползали из своих убежищ — с упорством, достойным лучшего применения, — временами скучивались на поверхности, но никогда ещё не подходили к Мегаполису так близко. Хотя год или два назад я слышал что-то об одном, подобравшимся, якобы, к самой стене. Но то был псих-одиночка, прирождённый камикадзе.
   А этот хмырь, ползущий меж утёсов со скоростью полудохлого таракана, являл собой образец неодолимой любви к жизни. С его приятелями мы разобрались за две минуты — хватило автоматной очереди, пропущенной сквозь брезент. Потом проверили: шестеро мужчин, две женщины. Возраст не определишь — бледняки все, как один, выглядят на шестьдесят, хотя мало кто из них доживает до двадцати. И наша роль в этом не сказать что велика — если их не убьём мы, это всё равно сделает солнце. И то, что их предки называли радиацией.
   Но, надо отдать бледнякам должное, некоторые из них держатся на удивление стойко. Чаще, конечно, они дохнут в первый же год после рождения, хотя для меня вообще загадка, как они в таких условиях умудряются производить себе подобных. Это мало похоже на инстинкт продолжения рода — их род не приспособлен для выживания в нынешнем мире. Но, поди ж ты, плодятся и размножаются, как и было завещано. Некоторые даже выходят на поверхность, и выглядят при этом вполне недурно. На телах, которые мы осмотрели вчера, почти не было признаков лучевой болезни, которая сражает бледняков задолго до смерти. Голоногие, беззубые, кое-кто с язвами на открытых частях тела — но только и всего. Они держались ого-го и протянули бы ещё, может статься, не один год, если бы не подоспели мы.
   И, подумать только, всего тридцать миль до стены.
   Но одного мы всё же упустили. Вернее — отпустили. Он выжил чудом — видать, справлял нужду в стороне от тента, как раз когда мы нагрянули. Илья хотел его пристрелить, но я не дал. Во-первых, это неспортивно. Во-вторых, учитывая обстоятельства, недурно было бы проследить за ним до бункера. Я знаю, власти не придают бледнякам особого значения, и вряд ли можно убедить правительство организовать полноценную облаву… но, чёрт подери, тридцать миль.
   Потому мы и дали человечку три часа форы — как раз пообедали и прикинули дальнейший план охоты. А потом пошли по следу.
   Кто ж знал, что гад окажется таким изворотливым.
   Он неплохо знал местность, петлял, будто заправский лис, то и дело отсиживался в укромных местечках, которые сходу не отличишь от простого завала булыжников, и упорно не давался в руки. Скрыться от нас он не мог, но и нам ни разу не удалось приблизиться к нему на расстояние выстрела. В первый день это только добавляло азарта. Но потом Илья начал гундосить, что-де зря мы отправили Ноаха с машиной в город, и какому только дебилу пришла в башку эта гениальная идея. «Тебе», — напомнил я, и он зыркнул на меня так, что я не стал припоминать ему его же слова — дескать, настоящая охота должна быть пешей. Конечно, мы могли вызвать машину или вертолёт по рации в любое время, но это означало бы, что мы спасовали. И перед кем? Перед этой хлипкой гнилушкой, ползущей от нас на брюхе? Даже не смешно.
   Тем более сейчас, на третий день, когда мы стояли на утёсе прямо над его головой.
   — К ночи окочурится, — предрёк я, передавая бинокль Илье. Тот всмотрелся в равнину и ухмыльнулся. Да уж, наш визави выглядел не в пример потрёпанее, чем вчера днём. Башка лысая, что твоя коленка, кожа с шеи свисает клочьями, белки глаз красные, как помидоры. Клиент созрел. Можно просто сесть прямо здесь и делать ставки, сколько он ещё проползёт.
   Но мы не могли просто сесть. Чёрта с два.
   — Я не понимаю, — снова сказал Дэвид. Он растерянно потирал переносицу; я ужасно не люблю, когда он так делает — это значит, что сейчас он скажет гадость, которая всем испортит настроение. — Он уже давно должен был привести нас к бункеру.
   Я проглотил заготовленную было колкость. А ведь и правда… Мало кто из бледняков способен продержаться на открытом воздухе дольше трёх суток. Итого выходит: сутки от бункера до места сходки, сутки на трёп, сутки — на обратный путь. Никак не больше.
   — И это значит…
   — Это значит, — сказал Дэвид, — что он идёт не к бункеру.
   Илья оторвался от бинокля. Таким охреневшим я его ещё никогда не видал.
   — Не к бункеру? — переспросил он таким тоном, будто Дэвид предположил, что солнце всходит на севере. — А куда?!
   Дэвид пожал плечами.
   — Мать его, — подытожил Илья.
   — Дэвид, это чушь, — вмешался я. — Ему некуда больше идти. Здесь кругом на десяток миль — никаких подземных объектов. Да и наземных тоже.
   — Знаю, — невозмутимо отозвался Дэвид. Мы с Ильёй переглянулись. Похоже, его спокойствие бесило нас в равной степени. И оба мы судорожно пытались припомнить, кому из нас пришла идея тащить этого засранца с собой. «Тебе», — второй раз за два дня напомнил я Илье, на сей раз — выразительным взглядом. Он в ответ только схаркнул себе под ноги.
   — Ладно, — сказал я. — Пошли.
   И мы пошли.
 
   Во второй половине дня жара немного спала, и можно было идти быстрее. Илья шёл первым, держа винтовку наперевес. Я свой автомат закинул за спину и даже не трогал — всё равно честь последней пули принадлежала Илье, иначе обид и нытья будет — до следующей охоты. Дэвид плёлся позади, отставая на десяток шагов. Его спокойствие временами переходило в какую-то апатию, и хотя он не жаловался ни словом, ни взглядом, я ясно видел, что наша пешая прогулка задрала его куда больше, чем нас с Ильёй. Этот молчаливый протест раздражал меня сильнее, чем злобное нытьё Ильи и неуловимый бледняк, разом взятые, и мне вдруг захотелось сказать ему об этом. Я придержал шаг, поравнялся с Дэвидом и только тогда увидел, что он шагает с дозиметром в руках.
   — Тебе делать не хрен? — осведомился я.
   — Пытаюсь понять, — пробормотал он, щёлкая клавишами датчика. — Почему он не умирает? Уровень радиации здесь обычный, смертельный для его вида…
   «Его вида»! Ботаник хренов. Точнее, зоолог — в данном случае. Говоря по правде, он никогда мне не нравился.
   — Зачем тебе вообще эта штуковина? — терпеливо спросил я, надеясь, что разговор немного расслабит его, и он перестанет действовать мне на нервы своими флюидами. — Что-нибудь новенькое собираешься выяснить?
   — Возможно, — буркнул Дэвид, и я послал его подальше. Вслух, но он только хмыкнул, продолжая щёлкать по клавишам.
   — Вот он! — внезапно завопил Илья и вскинул винтовку. Громыхнул выстрел, потом ещё один. Илья перехватил винтовку за ствол и со всех ног кинулся вперёд. Я рванул за ним. Когда мы, тяжело дыша, остановились, Илья принялся материться. Я пнул ногой мешок маловразумительного месива, валяющийся на земле. Недели две назад это, должно быть, был бледняк. Но, похоже, кто-то из представителей «нашего вида», как сказал бы Дэвид, познакомился с ним раньше нас. Охота на бледняков — популярный спорт. Дешёвый, не требующий лицензии и довольно увлекательный временами.
   Подошёл Дэвид и спросил, от чего бесится Илья. Я объяснил, что он то ли сослепу, то ли от излишнего рвения принял за нашего друга старый мешок костей. Винить Илью в этом было трудно — с каждым часом наш клиент становился всё более похож на то, во что Илья только что бездарно всадил две пули.
   — Пошли отсюда. Воняет — жуть, — поморщился Дэвид и прытко припустил вперёд. Мы с Ильёй переглянулись. Я пожал плечами. Обоняние у нас искусственно притуплено — не настолько, чтобы мы не могли идентифицировать запах, но эмоциональная его переносимость заметно снижена. Это один из многочисленных подарков, которыми одарили нас предки костяного мешка, валявшегося сейчас у наших ног. Это — а ещё улучшенные рефлексы, повышенная восстанавливаемость тканей и почти полная резистентность к воздействию окружающей среды, в том числе — радиоактивному. Старики говорят, нас собирались использовать для колонизации новых планет. Наши деды рассудили, что начать стоит с Земли. Долгожданная ядерная война между странами Большой Девятки пришлась очень кстати. Мой папаша говаривал, что после неё выжили только тараканы да мы. Он преувеличивал, конечно, но ему, видать, нравилось сравнивать нас с тараканами. Мой папаша был малость придурковат, и никто не удивился, когда однажды он прямо на работе снял галстук и всадил себе в горло нож для резки бумаг. Кстати, он, как и Дэвид, чувствовал запахи острее, чем все нормальные люди. Мать не раз говорила мне, как рада, что я не похож на отца.
   — Э-эй! — закричал Дэвид. — Джер, Илья! Сюда! След!!
   И мы с Ильёй переглянулись снова. Конечно, Дэвид — мудак. Но он один из нас. Этого не отнять.
   Мы хлопнули друг друга по ладоням.
   И пошли.
 
   — Их двое. Глядите…
   Мы глядели. И впрямь, теперь по песку тянулась не одна, а две вереницы следов — рядом, словно бледняки шли, поддерживая друг друга. Потом одна вереница обрывалась, а другая продолжала путь через равнину, но шагов через триста их снова стало две — будто второй путешественник свалился с неба.
   — Встретились два одиночества, — заметил я не без сарказма.
   — Он её нёс, — сказал Илья. — Вот отсюда и досюда. Тащил на спине. Потом она опять шла сама. Блин, точно ведь бункер где-то рядом…
   — Она? — тупо переспросил я и тут же хлопнул себя по лбу. И впрямь, вторые следы — намного мельче первых, тех, которые мы изучали уже третьи сутки.
   — Не факт, — возразил Дэвид. — Может, ребёнок.
   — Ребёнок? Здесь? Один? — переспросил я и снова постучал по лбу — теперь уже это был лоб Дэвида. Он принял упрёк и смущённо потёр переносицу костяшками пальцев.
   — Маловероятно, но хрен их знает, — удивил меня Илья — обычно в подобных дискуссиях он принимал мою сторону. — Если этот чувак третьи сутки не дохнет на поверхности, то ребёнок вполне может продержаться день или два.
   — Да какая разница, — раздосадованный тем, что внезапно остался в меньшинстве, бросил я. — Был один бледняк, стало двое. Значит, и Дэвиду найдётся чем поживиться.
   Дэвид согласно кивнул, его глаза слабо блеснули. Хоть и конченный ботаник, на деле он мало чем отличался от нас. Я тихонько вздохнул про себя. Эх, ладно — свой лимит я отстрелял в лагере. Автоматная очередь, уложившая большинство тусовавшихся под тентом бледняков, была моя. Илья добил двоих, ещё одного, уцелевшего чудом, пристрелил Ноах, а Дэвид на меня обиделся и обозвал мясником. Я, честно говоря, и сам не знаю, как это вышло. Обычно мы делим добычу поровну.
   Но теперь, когда охота снова оживилась, я был готов честно отдать свой долг. Я всегда честно отдаю долги, включая карточные. Илья подтвердит.
   — Вдвоём не уйдут далеко. Двинули, — бодро сказал Илья, кажется, совсем забыв про недавний конфуз с древним трупом. Дэвид тоже приободрился и, коротко улыбнувшись, впервые за день поправил висящий на бедре пистолет.
   Мы двинули.
 
   Но в итоге прав таки оказался именно я!
   — Баба, — сказал Илья, и я тут же отобрал у него бинокль, даже не пытаясь скрыть ликование.
   Это действительно была женщина. Хотя я понял это не сразу — у неё сильно облезло лицо, а от волос остался куцый клок рыжей пакли, но было ясно, что это не ребёнок. Сколько лет женщине, конечно, сказать никто не мог — включая, вероятно, и её соплеменника. Мы застали их то ли в минуту отдыха, то ли в процессе окончательного издыхания. Они лежали на земле крестом, женщина примостила затылок на ногах мужчины, и несколько секунд я всерьёз думал, что оба окочурились. Но потом женщина шевельнулась, подняла руку, на которой уже почти не осталось кожи, и мужчина тоже поднял руку, на которой болтались обрывки рукава. Они не прикасались друг к другу, просто подержали так руки немного и снова уронили их на землю. Я себе вполне представлял их диалог: «Жива ещё, нет?» — «Типа того. А ты?»
   — Ну, парни, кто первый? — спросил я смиренно.
   — Ш-ш, — прошипел Илья. Он уже лежал на животе, прижимая винтовку к плечу, и вожделенно щурился в оптический прицел. За его плечом часто дышал Дэвид. Скалистая гряда осталась позади, и мы заняли позицию на небольшом холме, с солнечной стороны. Укрыться особенно было негде, зато равнина — как на ладони, да и вряд ли полуослепшие к этому времени бледняки могли нас заметить с такого расстояния. Они вообще не любят смотреть в сторону солнца. Припекало, к слову, снова порядочно, я весь взмок и снял рубашку. Илья тоже, и я видел пот, ручьями тёкший по его загорелой спине.
   — Она поднимет руку, — хрипло сказал Илья. — И…
   Я окинул соратников завистливым взглядом и опять приложился к биноклю. Хоть понаблюдаю вблизи… Я почувствовал, как гулко и мучительно забилось сердце, как загудел кровоток, набирая обороты. Сейчас… вот сейчас… это, которое раньше было человеческой женщиной, снова поднимет руку, не подозревая, что подаёт сигнал снайперу, а раз она не подозревает, то её рука не будет дрожать, спокойная, длинная бледная рука… Сей-ча-а…
   Я не знаю, сколько проходит времени. Мы, все торе, хрипло дышим, молча глотая пыль. Одной рукой я сжимаю мокрый корпус бинокля, другой — ствол над плечом. Се-ей…ча-а…
   Женщина поднимает руку.
   Илья спускает курок.
   И, дьявол возьми, выстрела нет!
   В оглушительной, ослепительной горячей тиши снова сухо щёлкает курок, и тогда Илья начинает орать. Я отрываю бинокль от глаз, чтобы схватить автомат, но за миг до этого замечаю, что бледняки больше не лежат крестом, они поднимаются. Очень медленно, но они поднимаются, и сейчас они побегут. Очень медленно, как полудохлые тараканы, но ведь снова побегут, мать их!
   — Дэвид, стреляй! — ору я, дёргая автомат. Как назло, застряло — ствол, всегда удобно выскальзывавший из чехла, за что-то зацепился и не идёт ни в какую. Ты мёртв, парень, ты мёртв, отрешённо думаю я и наконец с треском выдираю автомат из чехла.
   Дэвид в этом время стреляет, держа пистолет обеими руками, но куда там — он даже в упор мажет в пяти случаях из десяти, да и слишком далеко. Я бросаюсь вперёд, поливая равнину свинцом; пули с короткими щелчками рикошетят от камней, одна из них сдирает с моей голени полоску кожи. Но я не останавливаюсь, я бегу. Я здоровый, сильный, совершенный человек, король мира, выведенный в секретных лабораториях Пентагона сто двадцать лет назад, и я бегу по следу тварей, которым в нашем мире места нет. Они выжили, как и мы, но места им здесь нет. Мой отец был прав: после ядерной войны могли выжить только тараканы — и мы. Мы — потому что приспособлены, а тараканы… не знаю, почему.
   И, чёрт подери, я не знаю, почему бегу за ними, но не могу догнать. Я их даже не вижу: мои зоркие глаза их не видят, я слепну в вихре пыли, поднятой выпущенной мной очередью. И где-то там, в это пыли, ползут наши бледнячки. По отдельности, разумеется — некогда нежничать, — мужчина чуть впереди, женщина отстаёт. А может, я всё-таки попал хотя бы в одного?.. Чёрт! Ну какого хрена мы не подошли к ним поближе?
   — Сволочь ты, Джеронимо, — сказал Илья черед десять минут, стоя над местом, где только что лежали бледняки. — Договорились же, что эти двое — наши с Дэвидом.
   — Ваши с Дэвидом, — передразнил я. — Ваши с Дэвидом грандиозные стрелковые способности — это что-то с чем-то.
   — На себя посмотри, — огрызнулся Дэвид, что было на него не слишком похоже.
   — Заело, — мрачно бросил Илья.
   — Мозги у вас заело, — сказал я и пошёл вперёд. Мать их, они же всё равно где-то здесь, может, в десяти шагах от нас. Заползли под чахлый куст и не дышат.
   По голени у меня текла кровь, она щекотала кожу и жутко раздражала, но я не обращал на неё внимания. Царапина затянется минут через двадцать, и эти двадцать минут я не собирался терять.
   И, чёрт возьми, не собирался больше никому их дарить.
   Илья и Дэвид шли за мной.
 
   Был вечер, когда мы вышли к реке.
   — Уау! — взвыл Илья и бросился по откосу вниз, вопя на бегу. Винтовку он бросил у самой воды — я бы убил его, если бы он сиганул в реку вместе с ней. Впрочем, если б и убил, то не сразу, потому что сам я очень быстро последовал его примеру.
   — Ох-хренеть! А-а!
   — Холодная? — опасливо осведомился Дэвид с берега. Он топтался у воды, плескавшейся на носки его ботинок, в одной руке сжимал винтовку Ильи, а в другой — мой автомат, и выглядел ужасно несчастным. Мы с Ильёй захохотали.
   — Горячая, идиот! Как в финской бане!
   — Гм-м… — пробубнил Дэвид и принялся неохотно раздеваться, но уже через минуту нырял, орал и бесился вместе с нами. Река была чистая, как слеза — если лечь лицом вниз, можно было разглядеть каждый камешек на дне. И не удивительно, тут в неё гадить просто некому — от Мегаполиса она далеко, а бледняк если и залезет в эту воду, то обратно уже не выберется, шкуру прямо тут оставит. Боже, подумалось мен, какой идиотизм — мы можем безбоязненно нырять в воду, над которой дозиметр забьётся в истерике, но стрелять без промаха — это не каждому из нас по силам. Похоже, таланта в этом деле всё-таки никто не отменял.
   Но сейчас мне, честное слово, не хотелось стрелять, и было по фиг, хочется ли остальным. Вымыться после трёх с гаком дней мытарств — удовольствие из разряда божественных. Это резко подняло всем настроение, и мы с Дэвидом разок утопили Илью, а потом Илья с Дэвидом разок утопили меня, но вот Дэвида нам прищучить не удалось — засранец плавает лучше, чем стреляет. Когда мы наконец выбрались на берег, отфыркиваясь и упоённо матерясь от удовольствия, солнце уже почти село. Стало стремительно холодать, но с термочувствительностью у нас тоже нет проблем. Однако после дурачеств на реке мне вдруг захотелось романтики.
   — Надо костёр, — заявил я, и обтирающийся рубашкой Илья фыркнул.
   — Сам и возись.
   — Не вопрос, — благодушно согласился я и меньше чем за полчаса надрал лишайника и ломких твёрдых колючек, которые росли у реки в изобилии. Дэвид начал было втирать что-то про жизненный цикл планеты и баланс экосистемы, но я весело предложил ему заткнуться, что он и сделал, кажется, ничуть не обидевшись.
   Потом мы валялись у костра, разглядывая безоблачное ночное небо. Было тепло и спокойно, и даже мысль о треклятых бледняках, как обычно, растворившихся прямо у нас перед носом, не портила этот вечер. Один раз над нами в сторону Мегаполиса пролетел вертолёт.
   — Эх, хорошо всё-таки, — сказал Илья. — Жалко, что в последний раз, наверное…
   — Чего-о? — Я так удивился, что аж перевернулся на бок — посмотреть на него и проверить, не шутит ли. — Ты помирать собрался, что ли?
   — Вряд ли. Но я Нелли обещал.
   — Бог ты мой, вот это я понимаю — причина, — сказал я изменившимся голосом и стремительно откатился в сторону, так что могучий удар Ильи, нацеленный мне в плечо, пришёлся на пустоту.
   — Иди ты, Джер! Знаю, что ты думаешь.
   — А если знаешь, чего порешь всякую хрень?
   — Да она заела меня совсем. Говорит, всё, в печёнках у меня уже эта ваша королевская охота. Ты бы, говорит, хоть на футбол ходил, как все нормальные мужики, а то шастаешь хрен знает где, а потом от тебя, говорит, мервечиной несёт. В койку не пускает, — пожаловался он после паузы, и тут уж впрямь было не до смеха.
   — А что, твоя Нелли тоже реагирует на запахи?
   — Ну, выходит, так…
   — А ты б как-нибудь пригласил Дэвида к вам домой, на пивко, — заговорщицким полушепотом предложил я. — Они бы общий язык быстренько сыскали… И сможешь охотиться вволю, Дэвид её в твоё отсутствие развлечёт, как сумеет. Ага, Дэйв?
   Дэвид не ответил. Я обнаружил, что он спит.
   — Иди ты, Джер, — повторил Илья беззлобно — мы оба знали, что Дэвид ему не соперник.
   — Ага, — согласился я. — Но только ж не дело это — чтобы баба тебя на охоту не пускала. Что за фигня…
   Илья долго молчал. Потом сказал:
   — А вообще ты прав. Действительно, фигня.
   — Действительно! — оживился я. — Ну, вот это я понимаю — дело! А то сопли распустил…
   — Всё ж таки тридцать миль до Мегаполиса. Как она не понимает? Совсем оборзели. Как бы ей понравилось, если б они в город полезли, а?
   — То-то и оно, — подтвердил я. — Только ты, главное, ничего не пытайся ей объяснить. Всё равно не дойдёт, только нервы зря трепать.
   — Это точно. Хотя крику будет… А, ладно.
   — Мы команда? — спросил я угрожающе.
   — А то, — кивнул Илья, и мы хлопнули друг друга по ладоням.
   Потом мы спали, а те двое — наверное, они шли.
 
   Я проснулся от того, что Дэвид орал. Я никогда не слышал, чтоб он так орал. Я подскочил на месте, машинально хватаясь за ствол автомата, и спросонья не сразу разобрал, что ор Дэвида исполнен не боли и не ужаса, а возмущения.
   — Сукин ты сын, ты что! Сам вот теперь!.. — орал он — на Илью, можете себе вообразить. Впрочем, гораздо тише, чем мне показалось со сна. Я сел, хлопая глазами и пытаясь понять, чего это мои два напарника не поделили спозаранку.
   — Утро доброе, — начал я дипломатично, подобравшись к ним ближе. Дэвид резко обернулся ко мне. Илья держался спокойнее, хотя и глядел набычившись.
   — Что стряслось-то?
   Дэвид что-то рявкнул и, присев на корточки, отгородился от нас непроницаемой стеной презрения и личного научного интереса. Я увидел, как он сыплет какой-то из своих порошков на нечто, размазанное по земле и больше всего напоминающее кровавую блевотину.
   Из объяснений Ильи выяснилось, что именно блевотиной это и было. Причём он вступил в неё, когда встал отлить. Дэвид теперь заявлял, что это продукт метаболизма бледняка, причём совершенно свежий. Исследовав сей неоспоримо важный объект, он рассчитывал получить ответ на вопрос, отчего же эти двое, четвёртые сутки шляясь под смертельно опасным для них солнцем, всё не мрут и не мрут. Подошва невнимательного Ильи, судя по всему, оставила неизгладимый отпечаток не только на материале исследования, но и на надеждах Дэвида.
   Я прямо не знал, то ли посмеяться с этих придурков, то ли хорошенько приложить их лбами.
   — Да чёрт с ними, — сказал я Дэвиду в качестве утешения. — Вот нагоним — хоть на месте препарируешь. Кстати, а откуда тут их блевотина?
   — Не понимаешь, что ли? — спросил Илья мрачно. — Они тут были. Может, прямо этой ночью. Проходили совсем близко.
   — Чушь, — отрезал я. — Если бы проходили — попытались бы напасть.
   — Да какое напасть? Они на ногах еле стоят.
   — Стоят-то еле, а бегают шустро, — процедил я.
   — Не так уж и шустро, если кому-то из них хватило ума пить из реки, — хмуро ответил Дэвид.
   Я медленно кивнул, прикидывая, что это значит. А значило это, что путь наш подходит к концу. Они и впрямь умирают, нелепо пытаясь оттянуть финал средствами, ведущими к смерти ещё вернее. Я внимательно оглядел участок суши у воды, где мы стояли. Следов было много, но все размазанные — словно эти двое не просто пробирались к реке, и даже не ползли, а катались по земле… или дрались. Между собой. За что дрались-то? За право подползти к воде первому, что ли? Не понимаю.
   — Ладно, двигаем, — сказал я в очередной раз за эти дни и пошёл вдоль реки по следам.
   — Эй, а позавтракать? — крикнул Илья мне в спину.
   Я даже не обернулся. Мне было абсолютно наплевать, что они подумают. Теперь я чуял близость добычи, вправду чуял. Солнце едва поднялось, лёгкий ветерок гнал волны пыли по земле, слева дрожала река. И было очень тихо, абсолютно тихо, как всегда, как везде, во всём мире, кроме Мегаполиса, — там, где нет ничего, кроме бурого песка и красного солнца.
   Парни нагнали меня, но через пару минут, и женщину я нашёл один. То, что это женщина, я понял по размеру её стопы.
   Мой триумф, если это можно так назвать, был виден издалека, и последнюю сотню ярдов мои напарники проделали бодрым аллюром, спеша свернуть мне шею за то, что опять присвоил их законное удовольствие.
   — Полегче, — осадил их я. — Я ничего не делал. Она сама.
   — Не сама, — сказал Дэвид. — Глянь-ка.
   Он присел перед трупом на корточки и, взявшись ладонью за обезображенное лицо, повернул его в сторону — так, что мы увидели разрез, зиявший поперёк горла. Крови вытекло совсем немного — я сперва её даже не заметил.
   — Ничего себе, — сказал Илья.
   — Странный народ, — протянул я задумчиво. — Дэйв, вот ты у нас самый башковитый — объясни мне, за каким хреном они себе укорачивают и без того недолгий век?