Наконец первые приливы родительской нежности к младенцу остыли, «бдительность» ослабла, и Чанг получил доступ к ребёнку. Он не отходил от колыбели; и когда девочка начинала плакать, а родители не спешили к ней, Чанг бежал за ними и требовал помощи.
Один раз Иринку оставили дома спящую, на попечении Чанга. Она проснулась и заплакала. Когда родители пришли домой, они увидели, что Чанг изо всех сил старался утешить девочку: он принёс ей все игрушки, какие только мог достать, даже его любимый «апорт» — старая туфля хозяйки — и тот был на постели у девочки. Разве это не трогательная забота и любовь?
Во время совместных прогулок Чанг никого не подпускал слишком близко к коляске. Он или оттирал прохожего своим грузным телом, или грозно и недвусмысленно рычал.
Но случилось так, что Чангову любимицу надолго увезли из Ленинграда. Только через два года (Чанг — я это хорошо знаю — многое пережил за время разлуки) девочка вернулась. Я была у Чанга в гостях, когда произошла эта встреча, изобразить которую мне не по силам. Это дело художника.
Чанг мгновенно узнал девочку и вместо низких нот, свойственных его природному басу, стал издавать такие жалостливые и сентиментальные звуки, каких мы за всю жизнь от него не слышали. Радость его была бесконечна. Чанг тенью ходил за Иринкой и не знал, чем только ей угодить. Наконец, когда его позвали на кухню «обедать», он побежал и сразу вернулся, неся в огромной своей пасти килограмма полтора студня, который он так любил, и от всего собачьего сердца положил это лакомство в подол нарядного платья своей подруги.
К сожалению, как это часто бывает, люди не сумели оценить щедрость и доброту этого поступка.
А доберман Герта?
Эта изумительная по своим рабочим качествам, но вместе с тем злобная и нервная собака в буквальном смысле слова вырастила и воспитала дочку своих хозяев.
Отец и мать Наташи с утра уходили на работу — мать только в перерыве прибегала покормить ребёнка, — а всё остальное время девочка оставалась на попечении Герты. Часто, утомившись от совместных игр, они вместе засыпали на полу на разостланном одеяле. И ни разу Герта не позволила девочке уползти с одеяла на пол. Летом Герта так же отлично справлялась с обязанностями няньки: она не пускала девочку за калитку, не разрешала ходить на огород, охраняла от злых соседских гусей, собирала за ней разбросанные по участку игрушки.
Герта утешала девочку в её младенческих горестях и разделяла с ней радость и веселье.
Я наблюдала за Гертой и маленькой Наташей на выставке 1955 года. Герта была тогда в зените своей славы, около неё всегда стояла толпа народа. Герта, как и все смышлёные собаки, отлично понимала, что ею любуются, восхищаются, и не прочь была бы покрасоваться перед зрителями. Но ей было не до того. На её попечении осталась Наташа, которую родители посадили на скамейку рядом с Гертой. Девочке было уже около трёх лет; ей быстро надоело сидеть, и она, разумеется, пыталась пойти погулять и побегать. Но Герта, нервная, злобная Герта, мягко хватала её за пальтишко, не отпускала от скамейки. Ни публика, ни слава, ни соседние собаки для неё не существовали.
Наташа требовала свободы, она вырывалась, била детскими ручонками свою беспощадную опекуншу — ничто не помогало. Герта оставалась доброй, терпеливой и неумолимой.
Она была нянькой.
АКБАР-ВОЖАК
Акбар властолюбив.
Больше того: он по природе своей вожак. Летом собаководы, которые дружат между собой, стараются снять дачи поближе друг к другу, причём где-нибудь в глухом месте, чтобы собаки пожили на свободе. Перевозка собак поручается мне. В ожидании машины они сидят у меня в комнате, привязанные на коротких поводках, и переругиваются от скуки. Акбар держится агрессивнее других: здесь его жильё, его логово, и если уж пришли гости, считает он, то пусть держат себя прилично.
Но вот внизу на улице сигналит шофёр. Выводим собак и усаживаем их в кузове грузовика. Машина не место для ссор и драк. Даже Акбар за всю дорогу ни разу не позволяет себе рявкнуть. Все чувствуют себя пассажирами, сам едешь — дай ехать и другим.
Жизнь научила меня понимать эти законы, но я поняла их далеко не сразу. Можно прекрасно, до тонкости знать отдельных собак, но знать их в стае — совсем другое дело.
Это знают те, кто жил с ними: полярники, охотники, егеря.
Человеку трудно руководить стаей собак. Человек командует вожаком, а вожак — стаей, причём всегда и везде — в походе и на отдыхе.
Если вожак настоящий, можно спокойно доверить ему стаю и уйти по своим делам.
Говоря военным языком, человек — это командир роты, а вожак — старшина.
Таким вожаком через пятнадцать — двадцать минут становится Акбар. Как он этого достигает, мне неизвестно. Дрессировка тут ни при чём.
Власть Акбара безгранична. Никто не имеет права бежать впереди него. Только Былинке-Доте, которую Акбар уважает за образованность и примерное поведение, разрешается догонять его до половины корпуса.
Случается, однако, что достаётся и этой фаворитке. Стая должна бежать за вожаком в определённом порядке. Убежать из строя и самостоятельно порезвиться в лесу — серьёзное преступление. Но Былинка-Дота, примерная, обстоятельная Дота, всё же эрдельтерьер; охотничий инстинкт у неё в крови, как у каждого терьера.
Дота чует недалеко от дороги, в кустах, птичье гнездо. Она не в силах противиться властному зову своего инстинкта. Она осторожно ведёт в сторону гнезда и наконец делает стойку. Напрасный труд, люди не обращают на неё внимания: мы не охотники, мы владельцы служебных собак. Акбар, не оборачиваясь, бежит впереди стаи. Доте надо возвращаться в строй. Теперь все её надежды строятся на том, что Акбар, возможно, ничего не заметил. Поэтому она, торопясь изо всех сил, бежит не по дороге, а за обочиной, в кустах. Наконец она догоняет стаю и, как ей кажется, незаметно пристраивается сзади. Но обрубок её хвоста предательски опущен вниз.
Акбар оборачивается. Стая замирает в ожидании, полном злорадства. Стая жаждет зрелища, жаждет унижения фаворитки.
Акбар медленно подходит к Доте. Конечно, он не грызёт её, как грыз бы кобеля. Он просто ударяет её плечом в грудь так, что она два раза переворачивается в воздухе и валится на пыльную дорогу.
Дота встаёт, отряхивается и как ни в чём не бывало бежит за Акбаром, отстав на половину корпуса. Обрубок хвоста победно задран кверху. Всё позади! Её, как это часто бывает и с людьми, страшило не само наказание, а томительное ожидание его неизбежности.
…Проходим по лесу километров двадцать. За это время собаки, естественно, пробегают вдвое или втрое больше.
Жара невыносимая. А на пути, как на грех, ни речки, ни ручейка. Наконец — о счастье! — на дороге огромная лужа. Тогда идёт пить воду Акбар. Один. Остальные собаки — языки висят у них до земли — сидят и смотрят, как он пьёт. Напившись, Акбар ещё походит по луже, чтобы подчеркнуть свою власть. Выходит — и тогда вся свора бросается пить.
Вы скажете, что это уже нечто вроде деспотизма. Возможно. Но таковы, повторяю, законы собачьего общества.
Эти законы Акбар узнал значительно раньше, чем я.
Теперь я понимаю, что случилось с ним, совсем ещё молодым псом, когда он, встретив во время прогулки, на краю деревни, свору собак, бросившихся на него, позорно удрал. Позорно улепетнул, как это казалось мне тогда. И вид у него был опять-таки, как мне показалось, жалкий: уши прижаты, хвост поджат.
Я знала бесстрашие Акбара, я не могла простить ему трусости. Ведь я, его хозяйка, была с ним — могли бы мы как-нибудь вместе противостоять этим дворнягам, этой собачьей деревенщине? Так что же, не спросив меня, он испугался и дал дёру?
Но инстинкт Акбара был мудрее моего разума.
Всё вылетело у меня из головы, все рассказы Джека Лондона, Сетона-Томпсона и других прекрасных писателей, которые, оказывается, в сто раз лучше знали законы собачьего общества, чем знала их я, дрессировщица.
Акбар убегал; за ним неслась стая во главе с вожаком. И вот, когда вожак, значительно опередив стаю, стал догонять Акбара, тот обернулся и пошёл навстречу. Это был вызов. По всем правилам. Не на территории деревни, где могла бы по закону драться вся стая, а на нейтральной, где должен был драться вожак. Один на один. Это знает каждая стая — дворняжки ли это или породистые собаки, разницы никакой нет; да я уже давно отрешилась от мрачной собаконенавистнической теории о том, что дворняги — это нечто вроде низшей расы, которую должно презирать, а то и просто истреблять по мере возможности.
В конце концов, у всех свои достоинства и недостатки. Я знала среди пограничных собак так называемых метисов, которые по своим рабочим качествам не уступали самым чистокровным и породистым «аристократам».
Итак, началась схватка. Стая сидела и смотрела на битву.
И тут полугодовалый Акбар показал мне, что такое настоящий, умный и расчётливый боец.
Я увидела разноцветный, катающийся по земле клубок, а затем, через мгновение, угольно-чёрное тело Акбара оказалось наверху; поверженный вожак стаи лежал на спине, и вот уже Акбар стоял, попирая передними лапами грудь врага. Он утверждал свою власть и поглядывал на стаю. Стая сидела не шевелясь.
«Кто ещё?» — спросил Акбар, согласно правилам, узаконенным веками.
Стая безмолвствовала.
Лежачего не бьют. Акбар оставил врага. Он подошёл ко мне с таким видом, как будто был умудрённым годами псом. В зрачках его налившихся кровью глаз ещё мелькали искры возбуждения, отблески победоносного боя. Но совершенно спокойным голосом он сказал мне какую-то совсем короткую фразу. Я не поняла этой фразы и много размышляла над ней. Только впоследствии, став умнее, я поняла смысл его безмолвно сказанных слов: «Век живи — век учись».
Вот что сказал тогда Акбар, и я этого никогда не забуду.
Один раз Иринку оставили дома спящую, на попечении Чанга. Она проснулась и заплакала. Когда родители пришли домой, они увидели, что Чанг изо всех сил старался утешить девочку: он принёс ей все игрушки, какие только мог достать, даже его любимый «апорт» — старая туфля хозяйки — и тот был на постели у девочки. Разве это не трогательная забота и любовь?
Во время совместных прогулок Чанг никого не подпускал слишком близко к коляске. Он или оттирал прохожего своим грузным телом, или грозно и недвусмысленно рычал.
Но случилось так, что Чангову любимицу надолго увезли из Ленинграда. Только через два года (Чанг — я это хорошо знаю — многое пережил за время разлуки) девочка вернулась. Я была у Чанга в гостях, когда произошла эта встреча, изобразить которую мне не по силам. Это дело художника.
Чанг мгновенно узнал девочку и вместо низких нот, свойственных его природному басу, стал издавать такие жалостливые и сентиментальные звуки, каких мы за всю жизнь от него не слышали. Радость его была бесконечна. Чанг тенью ходил за Иринкой и не знал, чем только ей угодить. Наконец, когда его позвали на кухню «обедать», он побежал и сразу вернулся, неся в огромной своей пасти килограмма полтора студня, который он так любил, и от всего собачьего сердца положил это лакомство в подол нарядного платья своей подруги.
К сожалению, как это часто бывает, люди не сумели оценить щедрость и доброту этого поступка.
А доберман Герта?
Эта изумительная по своим рабочим качествам, но вместе с тем злобная и нервная собака в буквальном смысле слова вырастила и воспитала дочку своих хозяев.
Отец и мать Наташи с утра уходили на работу — мать только в перерыве прибегала покормить ребёнка, — а всё остальное время девочка оставалась на попечении Герты. Часто, утомившись от совместных игр, они вместе засыпали на полу на разостланном одеяле. И ни разу Герта не позволила девочке уползти с одеяла на пол. Летом Герта так же отлично справлялась с обязанностями няньки: она не пускала девочку за калитку, не разрешала ходить на огород, охраняла от злых соседских гусей, собирала за ней разбросанные по участку игрушки.
Герта утешала девочку в её младенческих горестях и разделяла с ней радость и веселье.
Я наблюдала за Гертой и маленькой Наташей на выставке 1955 года. Герта была тогда в зените своей славы, около неё всегда стояла толпа народа. Герта, как и все смышлёные собаки, отлично понимала, что ею любуются, восхищаются, и не прочь была бы покрасоваться перед зрителями. Но ей было не до того. На её попечении осталась Наташа, которую родители посадили на скамейку рядом с Гертой. Девочке было уже около трёх лет; ей быстро надоело сидеть, и она, разумеется, пыталась пойти погулять и побегать. Но Герта, нервная, злобная Герта, мягко хватала её за пальтишко, не отпускала от скамейки. Ни публика, ни слава, ни соседние собаки для неё не существовали.
Наташа требовала свободы, она вырывалась, била детскими ручонками свою беспощадную опекуншу — ничто не помогало. Герта оставалась доброй, терпеливой и неумолимой.
Она была нянькой.
АКБАР-ВОЖАК
Больше того: он по природе своей вожак. Летом собаководы, которые дружат между собой, стараются снять дачи поближе друг к другу, причём где-нибудь в глухом месте, чтобы собаки пожили на свободе. Перевозка собак поручается мне. В ожидании машины они сидят у меня в комнате, привязанные на коротких поводках, и переругиваются от скуки. Акбар держится агрессивнее других: здесь его жильё, его логово, и если уж пришли гости, считает он, то пусть держат себя прилично.
Но вот внизу на улице сигналит шофёр. Выводим собак и усаживаем их в кузове грузовика. Машина не место для ссор и драк. Даже Акбар за всю дорогу ни разу не позволяет себе рявкнуть. Все чувствуют себя пассажирами, сам едешь — дай ехать и другим.
Собаки на даче. После купания. Акбар, Лолита, Гудал.
Наконец мы приезжаем, обосновываемся и выходим на первую прогулку. Спускаем собак с поводков. Теперь это уже не просто несколько собак — теперь это стая. Таковы законы собачьего общества.Жизнь научила меня понимать эти законы, но я поняла их далеко не сразу. Можно прекрасно, до тонкости знать отдельных собак, но знать их в стае — совсем другое дело.
Это знают те, кто жил с ними: полярники, охотники, егеря.
Человеку трудно руководить стаей собак. Человек командует вожаком, а вожак — стаей, причём всегда и везде — в походе и на отдыхе.
Если вожак настоящий, можно спокойно доверить ему стаю и уйти по своим делам.
Говоря военным языком, человек — это командир роты, а вожак — старшина.
Таким вожаком через пятнадцать — двадцать минут становится Акбар. Как он этого достигает, мне неизвестно. Дрессировка тут ни при чём.
Власть Акбара безгранична. Никто не имеет права бежать впереди него. Только Былинке-Доте, которую Акбар уважает за образованность и примерное поведение, разрешается догонять его до половины корпуса.
Случается, однако, что достаётся и этой фаворитке. Стая должна бежать за вожаком в определённом порядке. Убежать из строя и самостоятельно порезвиться в лесу — серьёзное преступление. Но Былинка-Дота, примерная, обстоятельная Дота, всё же эрдельтерьер; охотничий инстинкт у неё в крови, как у каждого терьера.
Дота чует недалеко от дороги, в кустах, птичье гнездо. Она не в силах противиться властному зову своего инстинкта. Она осторожно ведёт в сторону гнезда и наконец делает стойку. Напрасный труд, люди не обращают на неё внимания: мы не охотники, мы владельцы служебных собак. Акбар, не оборачиваясь, бежит впереди стаи. Доте надо возвращаться в строй. Теперь все её надежды строятся на том, что Акбар, возможно, ничего не заметил. Поэтому она, торопясь изо всех сил, бежит не по дороге, а за обочиной, в кустах. Наконец она догоняет стаю и, как ей кажется, незаметно пристраивается сзади. Но обрубок её хвоста предательски опущен вниз.
Акбар оборачивается. Стая замирает в ожидании, полном злорадства. Стая жаждет зрелища, жаждет унижения фаворитки.
Акбар медленно подходит к Доте. Конечно, он не грызёт её, как грыз бы кобеля. Он просто ударяет её плечом в грудь так, что она два раза переворачивается в воздухе и валится на пыльную дорогу.
Дота встаёт, отряхивается и как ни в чём не бывало бежит за Акбаром, отстав на половину корпуса. Обрубок хвоста победно задран кверху. Всё позади! Её, как это часто бывает и с людьми, страшило не само наказание, а томительное ожидание его неизбежности.
…Проходим по лесу километров двадцать. За это время собаки, естественно, пробегают вдвое или втрое больше.
Жара невыносимая. А на пути, как на грех, ни речки, ни ручейка. Наконец — о счастье! — на дороге огромная лужа. Тогда идёт пить воду Акбар. Один. Остальные собаки — языки висят у них до земли — сидят и смотрят, как он пьёт. Напившись, Акбар ещё походит по луже, чтобы подчеркнуть свою власть. Выходит — и тогда вся свора бросается пить.
Вы скажете, что это уже нечто вроде деспотизма. Возможно. Но таковы, повторяю, законы собачьего общества.
Эти законы Акбар узнал значительно раньше, чем я.
Теперь я понимаю, что случилось с ним, совсем ещё молодым псом, когда он, встретив во время прогулки, на краю деревни, свору собак, бросившихся на него, позорно удрал. Позорно улепетнул, как это казалось мне тогда. И вид у него был опять-таки, как мне показалось, жалкий: уши прижаты, хвост поджат.
Я знала бесстрашие Акбара, я не могла простить ему трусости. Ведь я, его хозяйка, была с ним — могли бы мы как-нибудь вместе противостоять этим дворнягам, этой собачьей деревенщине? Так что же, не спросив меня, он испугался и дал дёру?
Но инстинкт Акбара был мудрее моего разума.
Всё вылетело у меня из головы, все рассказы Джека Лондона, Сетона-Томпсона и других прекрасных писателей, которые, оказывается, в сто раз лучше знали законы собачьего общества, чем знала их я, дрессировщица.
Акбар убегал; за ним неслась стая во главе с вожаком. И вот, когда вожак, значительно опередив стаю, стал догонять Акбара, тот обернулся и пошёл навстречу. Это был вызов. По всем правилам. Не на территории деревни, где могла бы по закону драться вся стая, а на нейтральной, где должен был драться вожак. Один на один. Это знает каждая стая — дворняжки ли это или породистые собаки, разницы никакой нет; да я уже давно отрешилась от мрачной собаконенавистнической теории о том, что дворняги — это нечто вроде низшей расы, которую должно презирать, а то и просто истреблять по мере возможности.
В конце концов, у всех свои достоинства и недостатки. Я знала среди пограничных собак так называемых метисов, которые по своим рабочим качествам не уступали самым чистокровным и породистым «аристократам».
Итак, началась схватка. Стая сидела и смотрела на битву.
И тут полугодовалый Акбар показал мне, что такое настоящий, умный и расчётливый боец.
Я увидела разноцветный, катающийся по земле клубок, а затем, через мгновение, угольно-чёрное тело Акбара оказалось наверху; поверженный вожак стаи лежал на спине, и вот уже Акбар стоял, попирая передними лапами грудь врага. Он утверждал свою власть и поглядывал на стаю. Стая сидела не шевелясь.
«Кто ещё?» — спросил Акбар, согласно правилам, узаконенным веками.
Стая безмолвствовала.
Лежачего не бьют. Акбар оставил врага. Он подошёл ко мне с таким видом, как будто был умудрённым годами псом. В зрачках его налившихся кровью глаз ещё мелькали искры возбуждения, отблески победоносного боя. Но совершенно спокойным голосом он сказал мне какую-то совсем короткую фразу. Я не поняла этой фразы и много размышляла над ней. Только впоследствии, став умнее, я поняла смысл его безмолвно сказанных слов: «Век живи — век учись».
Вот что сказал тогда Акбар, и я этого никогда не забуду.