Островский. Александр. Бедность не порок

    Любовь Гордеевна. За что же мне вас не любить?
    Коршунов. За что? Другого любите кого-нибудь, вот за что. А вы меня полюбите, я человек хороший, веселый, хе, хе, хе…
    Любовь Гордеевна. Я не знаю, что вы говорите.
    Коршунов. Я говорю: полюбите меня. Что ж, я еще не стар… (Смотрит на нее.)Али старенек? хе, хе, хе… Ну что ж, не беда. Зато будете в золоте ходить. У меня ведь денег-то нет, я человек бедный… Так каких-нибудь сот пять тысяч… хе, хе, хе, серебром!… (Берет за руку.)
    Любовь Гордеевна (вставая).Не нужно мне ваших денег.
    Гордей Карпыч. Любовь, куда ты?
    Любовь Гордеевна. Я к маменьке!
    Гордей Карпыч. Останься; она сюда придет.
   Любовь Гордеевна садится.
    Коршунов. Не хотите со стариком-то посидеть. Дайте мне ручку, барышня, я поцелую.
    Любовь Гордеевна (дает руку).Ах, Боже мой!
    Коршунов. Ручка-то какая! хе, хе, хе… бархатная! (Гладит своей рукой и потом надевает бриллиантовый перстень.)
    Любовь Гордеевна (освобождая руку).Ах, оставьте меня, не надо мне, не надо.
    Коршунов. Ничего, мне это не убыток, авось не разорит.
    Любовь Гордеевна. Да мне-то не надо. Дарите кому хотите. (Снимает и отдает.)
    Коршунов. Дают, так назад не берут… хе, хе, хе.
    Входят: Пелагея Егоровна, за ней Арина и Егорушка с вином и стаканами.
 

ЯВЛЕНИЕ ДЕСЯТОЕ

 
    Те же и Пелагея Егоровна, Арина и Егорушка.
    Гордей Карпыч. Пойдем-ка выпьем.
    Коршунов. Ну, Гордей Карпыч, потчуй, а вы, девки, величайте меня. Я почет люблю.
    Пелагея Егоровна. Девушки, повеличайте.
    Гордей Карпыч (откупоривает, наливает и подносит).Дорогому гостю Африкану Савичу. Кланяйся, жена!
    Пелагея Егоровна. Пожалуйте, Африкан Савич, просим покорно!
   Коршунов берет.
    Гордей Карпыч (берет стакан).Жена, выпей.
    Пелагея Егоровна. Ох, не люблю я что-то этого вина-то… ну, да уж выпью стаканчик.
    Девушки (запевают).

 
А кто у нас холост,
А кто неженатый?
Африкан-от холост,
Савич неженатый.
На коня садится,
Под ним конь бодрится;
К лугам подъезжает -
Луга зеленеют,
Цветы расцветают.
 

    Коршунов (садясь подле Любови Гордеевны).Вот это хорошо, это я люблю. Ну-ка, подойди сюда которая-нибудь. (Девушка подходит, он ее треплет по щеке.)Ишь ты, востроглазая какая! Ведь вам, девушкам, чай, много надобно на белила на белые, на румяна на алые… хе, хе, хе… а у меня денег нет, за мной будет… хе, хе, хе… Держи фартук. (Сыплет ей деньги, мелочь; девушка кланяется и уходит.)Ну, что же, Гордей Карпыч, скажи жене-то, зачем мы приехали.
    Гордей Карпыч. Я тебе, жена, давно говорил, что мне в здешнем городе жить надоело, потому на каждом шагу здесь можешь ты видеть как есть одно невежество и необразование. Для тово я хочу переехать отселева в Москву. А у нас там будет не чужой человек, – будет зятюшка Африкан Савич.
    Пелагея Егоровна. Ах, ах, что вы?
    Коршунов. А уж мы, Пелагея Егоровна, по рукам ударили… Что вы так испугались, я ее не съем.
    Пелагея Егоровна. Ах, ах, батюшки! (Хватает дочь.)Моя дочь! Не отдам!
    Гордей Карпыч. Жена!
    Пелагея Егоровна. Батюшка, Гордей Карпыч, не шути над материнским сердцем!… Перестань!… Истомил всю душу.
    Гордей Карпыч. Жена, ты меня знаешь!… Ты, Африкан Савич, не беспокойся: у меня сказано – сделано.
    Коршунов. Обещал, так держи слово. (Встает, подходит к девушкам и говорит с ними тихо.)
    Любовь Гордеевна (подходит к отцу.)Тятенька! Я из твоей воли ни на шаг не выду. Пожалей ты меня, бедную, не губи мою молодость!…
    Гордей Карпыч. Ты, дура, сама не понимаешь своего счастья. В Москве будешь по-барски жить, в каретах будешь ездить. Одно дело – ты будешь жить на виду, а не в этакой глуши; а другое дело – я так приказываю.
    Любовь Гордеевна. Я приказу твоего не смею ослушаться. Тятенька! (Кланяется в ноги.)Не захоти ты моего несчастья на всю мою жизнь!… Передумай, тятенька!… Что хочешь меня заставь, только не принуждай ты меня против сердца замуж идти за немилого!…
    Гордей Карпыч. Я своего слова назад не беру. (Встает.)
    Любовь Гордеевна. Твоя воля, батюшка! (Кланяется и отходит к матери.)
    Коршунов. Вот и делу конец! Ну-ка, девушки, свадбишную!
    Девушки (поют).

 
Поблекнут все цветики во саду,
Завянут лазоревы в зеленом,
Мой миленький, аленький без меня.
Вставай-ка ты, матушка, раненько,
Поливай все цветики частенько,
Утренней, вечернею зарей,
А еще своей горючею слезой.
 

    Любовь Гордеевна. Не ту, не ту, запойте другую.
    Гордей Карпыч. Пойдем, Африкан Савич, в гостиную. Жена! Приходите все туда.
    Любовь Гордеевна. Куда мне деваться-то!…
    Гордей Карпыч. Арина, перенеси вино.
    Арина. Ох, постой, не до тебя. Дитятко ты мое!… Девушки, голубушки, вот какую запоемте. (Запевает.)

 
Ты родимая моя матушка!
В день денна моя печальница.
В ночь ночная богомольница,
Векова моя сухотница!
Прогляди ты очи ясные,
На свою на дочку глядючи,
На свою на дочь любимую,
Во последний раз, в останешный!
 

    Любовь Гордеевна. В останешний.
    В продолжение этой песни Гордей Карпыч и Коршунов уходят; Любовь Гордеевна в объятиях матери; подруги окружают ее.

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

    Небольшая комната в доме Торцова, заставленная разного рода шкафами, сундуками и этажерками с посудой и серебром; мебель: диваны, кресла, столы, все очень богато и поставлено тесно. Вообще, эта комната составляет род кабинета хозяйки, откуда она управляет всем домом и где принимает своих гостей запросто. Одна дверь в залу, где обедают гости, другая во внутренние комнаты.
 

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

 
    Арина сидит на стуле у двери в залу; подле нее несколько девушек и женщин.
    Арина (указывая в залу).Не ждали-то, матушки, не чаяли! Налетел ястребом, как снег на голову, вырвал нашу лебедушку из стада лебединого, от батюшки, от матушки, от родных, от подруженек. Не успели и опомниться!… Уж и что это на белом свете деется! Люди-то нынче пошли злы-обманчивы, лукавы-подходчивы. Обошел Гордей Карпыча да тем, да другим, ровно туманом каким, а тот-то, на старости, да польстись на его богачество! Красоту-то нашу писаную да за старого, за постылого и сговорили. Вон она моя голубушка, сидит – на свет не глядит. Ох, тошнехонько мне! На то ль я тебя выходила да вынянчила, на своих руках выносила, как птичку какую в хлопочках берегла!… А еще недавнушко мы с ней так-то вот растолковалися. Не отдадим, говорю, тебя, дитятко, за простого человека; разве какой королевич из чужих земель наедет, да у ворот в трубу затрубит. А вот и не вышло по-нашему. Вон он, разлучитель-то наш, сидит, толстый да губастый! Ишь на нее поглядывает да посмеивается – любо ему! О, чтоб тебе пусто было! Ну вот покушали, встают, ступайте за дело. (Встает со стула.)
    Женщины уходят. Входит Пелагея Егоровна.
 

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

 
    Арина и Пелагея Егоровна.
    Пелагея Егоровна. Поди-ка ты, Аринушка, пособи со стола сбирать… да… А я отдохну, посижу – устала.
    Арина. Как не устать, родная ты моя, день-деньской на ногах, молоденькая ли ты!…
    Пелагея Егоровна (садится на диван).Ох… Да самовар-то чтоб туда подали в девичью, большой… который самый-то большой. Да сыщи Аннушку, пошли-ко мне.
    Арина. Слушаю, слушаю.
    Пелагея Егоровна. Да… поди, поди… Ох, моченьки моей нет!
    Арина уходит.
   Всю головушку разломило! Горе-то горем, а тут хлопоты еще. Да, да, хлопот-то что! ай, ай, ай! Сбилась с ног, совсем сбилась! Дела-то много, а в голове все не то… И там нужно, и здесь нужно, а ухватиться не знаю за что… Право… да… (Садится задумавшись.)Какой это жених, какой жених… ах, ах, ах!… Где тут любви ждать!… На богатство что ли она польстится?… Она теперь девушка в самой поре, сердчишко ведь тоже, чай, бьется иногда. Ей бы теперь хоть бедненького, да друга милого… Вот бы и житье… вот бы и рай…
    Анна Ивановна входит.
 

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

 
    Пелагея Егоровна и Анна Ивановна.
    Пелагея Егоровна. На-ка тебе ключи-то от чаю. Поди, разлей гостям-то; ну да там все, что нужно, уж сама знаешь. Я-то уж ноги отходила, а тебе что – ты бабочка молоденькая… да… послужи.
    Анна Ивановна. Что ж не послужить, не велика работа, руки не отвалятся. (Берет ключи.)
    Пелагея Егоровна. Вон там в шкапу чай-то, в ящичке в красненьком.
    Анна Ивановна отпирает и достает ящичек. Митя входит.
 

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

 
    Те же и Митя.
    Пелагея Егоровна. Что тебе, Митенька, надобно?
    Митя (сдерживая слезы).Я-с… я-с, Пелагея Егоровна, за всю вашу ласку и за все ваши снисхождения, и даже чего, может быть, и не стою… как вы, по сиротству моему, меня не оставляли и вместо матери… я… вами должен быть всю жизнь благодарен и завсегда Богу молить-с. (Кланяется в ноги.)
    Пелагея Егоровна. Да что ты, Митя?
    Митя. Благодарю вас за все-с. Теперича прощайте, Пелагея Егоровна! (Встает.)
    Пелагея Егоровна. Куда ж ты?
    Митя. К матушке хочу ехать-с.
    Пелагея Егоровна. Надолго ли же ты едешь?
    Митя. Да я у хозяина отпросился на праздники, а уж надо так полагать, что я там вовсе останусь.
    Пелагея Егоровна. За что ты это, Митя, нас бросить хочешь?
    Митя (переминаясь).Да так уж!… Уж что же… я уж так порешился.
    Пелагея Егоровна. А когда же ты едешь?
    Митя. Сегодня в ночь. (Молчание).Так, думаю, до ночи-то с вами не увидишься, так я проститься пришел.
    Пелагея Егоровна. Ну, что ж, Митя, коли тебе так надобно… Мы тебя не держим, Бог с тобой… Прощай!…
    Митя (кланяется в ноги Пелагее Егоровне, целуется с нею и с Анной Ивановной, потом так кланяется и останавливается).Надо бы и с Любовью Гордеевной проститься… Что ж, ведь в одном доме жили… Либо жив буду, либо нет…
    Пелагея Егоровна. Да, надо, надо. Что ж, простись, простись!… Аннушка, поди покличь Любушку.
    Анна Ивановна (покачав головой).«Один ведет за рученьку, другой за другу, третий стоит слезы ронит, любил, да не взял». (Уходит.)
 

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

 
    Пелагея Егоровна и Митя.
    Пелагея Егоровна. А у нас-то, Митенька, какое горе-то! Как его размыкать-размотать, не придумаю… Ровно меня громом ошибло, в себя не приду.
    Митя. Кто же теперича этому виноват-с, не на кого вам плакаться, Пелагея Егоровна-с, сами отдаете.
    Пелагея Егоровна. Сами… сами… да, сами отдаем. Ох, только не моя, Митя, воля; кабы моя воля была, нешто б я отдала! Что я, разве враг ей!
    Митя. Человек-то, как понаслышке, не больно-то завидный. Ничего хорошего, окромя дурного, не слыхать.
    Пелагея Егоровна. Знаю, Митенька, знаю.
    Митя. А ведь уж теперича, по этим слухам, надо так сказать, что, должно быть, Любови Гордеевне за этаким человеком, и притом в отдаленности, совсем погибать надобно-с.
    Пелагея Егоровна. Ох, уж не говори ты мне, не говори… и без тебя тошнехонько. Глаза-то все проглядела, на нее глядючи! Хоть бы теперь-то наглядеться на нее про запас. Точно я ее хоронить собираюсь.
    Митя (почти плача).Так это что ж такое! Нешто этак-то делают? Ведь она, чай, ваша родная дочь!…
    Пелагея Егоровна. Кабы не родная, так я бы не плакала и не убивалася, не надрывалось бы мое сердце на ее на слезы.
    Митя. Чем плакать-то, не отдавали б лучше. За что девичий век заедаете, в кабалу отдаете? Нешто это не грех? Ведь, чай, вам за нее надоть будет Богу ответ дать.
    Пелагея Егоровна. Знаю я, все знаю, да говорю ж я тебе, что не моя воля. Что ты пристал ко мне? Мне и без тебя тошно, а ты еще меня расстроиваешь. А ты бы, Митя, пожалел меня!
    Митя. Оно так-с, Пелагея Егоровна, да не переносно мне это горе-то; может, тяжельше, чем вам. Я такую в вас веру, Пелагея Егоровна, взял, что все равно как матушке родной откроюсь. (Утирает глаза платком.)Вечор-то, как у вас вечеринка-то была… (Слезы мешают говорить.)
    Пелагея Егоровна. Ну, ну, говори, говори…
    Митя. Ну, вот и столковались мы с ней в потемочках, чтобы идти нам с ней к вам, матушка, да к Гордею Карпычу, просить вас низменно: благословите, дескать, нас, а нам уж друг без друга не жить (утирает слезы); а нынче вдруг поутру слышу… опустились мои рученьки!…
    Пелагея Егоровна. Что ты?!
    Митя. Вот перед истинным, Пелагея Егоровна.
    Пелагея Егоровна. Ах ты сердешный! Экой ты горький паренек-то, как я на тебя посмотрю!
    Входит Любовь Гордеевна.
 

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

 
    Те же и Любовь Гордеевна.
    Пелагея Егоровна. Вот, Любушка, Митя проститься пришел: он едет от нас к матушке к своей.
    Митя (кланяется).Прощайте, Любовь Гордеевна!… Не поминайте лихом!
    Любовь Гордеевна. Прощай, Митя! (Кланяется.)
    Пелагея Егоровна. Поцелуйтесь на прощанье-то, ведь, может, не приведет Бог и свидеться… да… что ж такое!
    Митя и Любовь Гордеевна целуются; она садится на диван и плачет; Митя тоже плачет.
   Будет будет вам плакать-то! Вы меня с ума сведете!
    Митя. Эх, пропадай моя голова! Уж была не была! (Подходит к Пелагее Егоровне.)Пелагея Егоровна, жаль вам дочь отдавать за старого, аль нет?
    Пелагея Егоровна. Кабы не жаль, так бы я не плакала.
    Митя. Прикажете говорить, Пелагея Егоровна?
    Пелагея Егоровна. Говори.
    Митя. Вот моя речь какая: соберите-ка вы ее да оденьте потеплее ужотко. Пусть выйдет потихоньку: посажу я ее в саночки-самокаточки – да и был таков! Не видать тогда ее старому, как ушей своих, а моей голове заодно уж погибать! Увезу ее к матушке – да и повенчаемся. Эх! дайте душе простор – разгуляться хочет! По крайности, коли придется и в ответ идти, так уж то буду знать, что потешился.
    Пелагея Егоровна. Что ты, что ты, беспутный!
    Любовь Гордеевна. Что ты, Митя, выдумал!
    Митя. Стало не любишь? Аль разлюбила?
    Любовь Гордеевна. Да ты говоришь-то что-то страшно!
    Пелагея Егоровна. Что ты, беспутный, выдумал-то! Да кто ж это посмеет такой грех на душу взять… да… опомнись… что ты!
    Митя. Ведь я говорю: коли жаль; а коли не жаль, так отдавайте за Африкана Савича, закабалите на веки вечные. Сами же, глядя на ее житье горемычное, убиваться станете. Спохватитесь вы с Гордей-то Карпычем, да уж поздно будет.
    Пелагея Егоровна. Да как же без отцовского-то благословения! Ну, как же, ты сам посуди?
    Митя. Конечно, без благословенья что за житье! Так уж благословите вы, Пелагея Егоровна (становится на колени),а Гордей Карпыч, может… и сам по времени как-нибудь…
    Пелагея Егоровна. Как же мне быть-то с вами! Я совсем с ума сошла… да… помешалася. Ничего не знаю, не помню… да, да… головушка моя закружилася… Горько, горько моему сердцу, голубчики!…
    Любовь Гордеевна (подходит к Мите).Нет, Митя, не бывать этому! Не томи себя понапрасну, перестань! (Поднимает его.)Не надрывай мою душу! И так мое сердце все изныло во мне. Поезжай с Богом. Прощай!
    Митя. За что ж ты меня обманывала, надо мной издевалася?
    Любовь Гордеевна. Полно ты, Митя. Что мне тебя обманывать, зачем? Я тебя полюбила, так сама же тебе сказала. А теперь из воли родительской мне выходить не должно. На то есть воля батюшкина, чтоб я шла замуж. Должна я ему покориться, такая наша доля девичья. Так, знать, тому и быть должно, так уж оно заведено исстари. Не хочу я супротив отца идти, чтоб про меня люди не говорили да в пример не ставили. Хоть я, может быть, сердце свое надорвала через это, да по крайности я знаю, что я по закону живу, никто мне в глаза насмеяться не смеет. Прощай!
    Целуются.
    Митя. Ну, знать, не судьба!
    Любовь Гордеевна садится на диван и плачет.
   Прощай! (Кланяется Пелагее Егоровне.)Прощайте, Пелагея Егоровна, благодетельница вы моя! Век не забуду вашей ласки да милости ко мне: не забывали сироту на чужой стороне.
    Пелагея Егоровна. Прощай, голубчик, не осуди нас в чем, грех тебе будет. Дай Бог тебе счастливо… а мы тебя не забудем.
    Митя кланяется и уходит.
 

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

 
    Пелагея Егоровна и Любовь Гордеевна и потом Коршунов.
    Пелагея Егоровна. Что, Любушка, жаль парня-то! Эко, девушка… ах! А мне и невдомек, что ты его полюбила-то. Да и где мне, старухе, догадаться… да. Что ж я? Вот поплакать наше дело, а власти над дочерью никакой не имею! А хорошо бы! Полюбовалась бы на старости. Парень-то такой простой, сердцем мягкий, и меня-то бы, старуху любил. Уж как погляжу я на тебя, девушка, как тебе не грустить!… да помочь-то мне тебе, сердечная, нечем!
    Любовь Гордеевна. Ну, маменька, что там и думать чего нельзя, только себя мучить. (Сидит молча.)
   Стучат; голос Коршунова: «Можно войти?»
    Пелагея Егоровна. Войдите, батюшка.
    Коршунов (входя).А, вот она, невеста-то моя, куда спряталась… хе… найду, везде найду. Позвольте-ка нам, Пелагея Егоровна, с вашей дочкой по секрету поговорить о своих делах.
    Пелагея Егоровна. Изволь, батюшка. (Уходит.)
    Коршунов (садится подле Любови Гордеевны).Об чем это плакать-то, сударыня? Стыдно, стыдно… хе… хе… хе… Вот я и постарше, да не плачу… (Смотрит на нее проницательно.)Я ведь знаю, об чем: чай, за молоденького хочется? Так ведь это, миленькая вы моя (берет руку и целует),глупость одна девичья. Вот послушайте-ка, что я вам скажу… я правду буду говорить, начисто, обманывать не люблю, мне не из чего. Станете слушать, а?
    Любовь Гордеевна. Говорите.
    Коршунов. Хорошо-с. Вот начнем хоть с этого. Молодой разве оценит, что вы его полюбите, а? Молодого-то ведь всякая полюбит, ему это не в диковинку, а старику-то дорого. Старик-то за любовь и подарочком, и тем, и сем, и золотом, и бархатом – и не знает, чем утешить. (Целует у нее руки.)А в Москве хороших вещей в магазинах много, есть что подарить. Так вот старика-то и хорошо полюбить… Вот вам раз… А то вот еще что бывает с молодым-то мужем да с хорошим-то: ведь они народ ветреный, – глядишь, и приволокнется за кем-нибудь на стороне, либо в него какая-нибудь сударынька влюбится, а жена-то сохни… Пойдут попреки да ревность… А что такое ревность, а? хе… хе… хе… Знаете ли вы, сударыня, что такое ревность?
    Любовь Гордеевна. Нет, не знаю.
    Коршунов. А я знаю… Это не то, что иголкой пальчик уколоть, – гораздо побольнее будет. Ведь она, проклятая, сушит человека. От ревности-то режут друг друга, мышьяком отравляются! (Смеется судорожно и с кашлем.)А в старика-то кто влюбится? Стало быть, жене-то и покойно. Да еще вот что скажу вам, драгоценная моя барышня: молодые-то загуливать любят, веселости, да развлечения, да дебоши разные, а жена-то сиди дома, жди его до полуночи. А приедет-то пьяненький, заломается, заважничает. А старик-то все подле жены так и будет сидеть; умирать будет – прочь не отойдет. Да все бы в глазки глядел, да все бы ласкал, да ручки бы целовал… (Целует.)Вот так.
    Любовь Гордеевна. А вас та жена… покойная любила?
    Коршунов (смотрит на нее пристально).А вам, сударыня, зачем это?
    Любовь Гордеевна. Так, хотелось знать.
    Коршунов. Знать хотелось?… (Встает.)Нет, не любила, да и я не любил ее. Она и не стоила того, чтоб ее любить-то. Я ее взял бедную, нищую, за красоту только за одну; все семейство призрел; спас отца из ямы; она у меня в золоте ходила.
    Любовь Гордеевна. Любви золотом не купишь.
    Коршунов. Люби не люби, да почаще взглядывай. Им, видишь ты, деньги нужны были, нечем было жить: я давал, не отказывал; а мне вот нужно, чтоб меня любили. Что ж, я волен этого требовать или нет? Я ведь за то деньги платил. На меня грех пожаловаться: кого я полюблю – тому хорошо жить на свете; а уж кого не полюблю, так не пеняй! (Разгорячаясь, ходит.)Да, я враг тому человеку, уж лучше беги с моих глаз долой: я словом да взглядом, пуще чем делом, доеду; я проходу… отдыху не дам человеку… я… (Останавливается и хохочет.)А вы и в самом деле подумали, что я такой злой?… хе… хе… Это я нарочно, так шучу! Я простой, я добрый старик… А уж вас-то я буду на руках носить (припевает),в люлечке качать, приговаривать… (Целует у ней руки.)
    Гордей Карпыч входит.
 

ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ

 
    Любовь Гордеевна, Коршунов и Гордей Карпыч.
    Гордей Карпыч. А, вот где зятюшка-то! А мы тебя ищем. Мы уж там за шампанею принялись. Пойдем-ка к гостям, у нас без тебя и пир не в пир.
    Коршунов. Мне и здесь хорошо.
    Гордей Карпыч. Ну, так мы велим сюда подать, да здесь, значит, с тобой и разопьем. (Подходит к двери.)Эй малой! дай сюда вина! На серебряном подносе. (Садится.)Ну, зятюшка, что скажешь?
    Коршунов. Ничего.
    Гордей Карпыч. Как ничего?
    Коршунов. Так ничего.
    Гордей Карпыч. Нет-таки, однако? (Смотрит на него.)Можешь ты меня теперь понимать?
    Коршунов. Как не понимать.
    Гордей Карпыч. Вот мы теперь подгуляли маненько, так ты мне скажи, что я за человек? Могут ли меня здесь оценить?
    Коршунов. Где же им оценить.
    Гордей Карпыч. Нет, ты вот что скажи: все у меня в порядке? В другом месте за столом-то прислуживает молодец в поддевке либо девка, а у меня фициянт в нитяных перчатках. Этот фициянт, он ученый, из Москвы, он все порядки знает: где кому сесть, что делать. А у других что! Соберутся в одну комнату, усядутся в кружок, песни запоют мужицкие. Оно, конечно, и весело, да я считаю так, что это низко, никакого тону нет. Да и пьют-то что, по необразованию своему! Наливки там, вишневки разные… а и не понимают они того, что на это есть шампанское! Ох, если б мне жить в Москве али бы в Питербурхе, я бы, кажется, всякую моду подражал.
    Коршунов. Неужто всякую?
    Гордей Карпыч. Всякую. Сколько б хватило моего капиталу, а уж себя б не уронил. Ты, Любовь, у меня смотри, веди себя аккуратно, а то жених-то, ведь он московский, пожалуй, осудит. Ты, чай, и ходить-то не умеешь, и говорить-то не понимаешь, где что следует.
    Любовь Гордеевна. Я, тятенька, говорю что чувствую; я в пансионе не училась.
    Входит официант и подает вино Коршунову и Гордею Карпычу; ставит бутылки на стол и уходит.
    Гордей Карпыч. Так-то, зятюшка! Вот и пусть их знают, каков Гордей Карпыч Торцов!
    Входит Егорушка.
    Егорушка. Дяденька, Гордей Карпыч, пожалуйте сюда-с.
    Гордей Карпыч. Что тебе?
    Егорушка. Пожалуйте: история вышла-с. (Смеется.)
    Гордей Карпыч (подходя).Что там?
    Егорушка. Да дяденька, Любим Карпыч, вошли.
    Гордей Карпыч. Зачем пускали?
    Егорушка. Им, должно быть, в голову вступило, никак не удержим. (Хохочет.)
    Гордей Карпыч. Что же он делает?
    Егорушка. Гостей разгоняет-с. (Хохочет.)Вы, говорит, рады чужой хлеб есть… Я, говорит, тоже хозяин… я, говорит… (Хохочет.)
    Гордей Карпыч. Тсс… Снял он мою голову! (Уходит с Егорушкой.)
    Коршунов. Что это там у них?
    Любовь Гордеевна. Не знаю. Должно быть, дяденька что-нибудь… На него иногда находит.
    Входят: Пелагея Егоровна, Разлюляев, Маша и Лиза.
 

ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ

 
    Любовь Гордеевна, Пелагея Егоровна, Коршунов, Разлюляев, Маша и Лиза.
    Пелагея Егоровна (в дверях).Где братец-то?… Где Любим Карпыч-то? Что он наделал – беда!
    Любовь Гордеевна. Его здесь нет, маменька.
    Пелагея Егоровна уходит.
    Разлюляев. Вот так раз! Славные штучки Любим Карпыч отмачивает! ха… ха… ха!… Такие пули отливает, что только люли!
    Лиза. Совсем не смешно, одно невежество!
    Маша. Я просто не знала, куда деваться от стыда. (Садятся на диван.)
    Входит Любим Карпыч.
 

ЯВЛЕНИЕ ДЕСЯТОЕ

 
    Те же и Любим Карпыч.
    Лиза. Ах, Боже мой, опять!
    Маша. Это ужасно!
    Разлюляев. Ха, ха, ха!…
    Любим Карпыч. Гур, гур, гур… будь, буль, буль!… С пальцем девять, с огурцом пятнадцать!… Приятелю! (Протягивает руку Коршунову.)Наше вам-с!… Тысячу лет со днем не видались! Как поживаете?
    Коршунов. А, это ты, Любим?
    Любим Карпыч (загораживая лицо руками).Я не я, и лошадь не моя, и я не извозчик.
    Коршунов. Я тебя, братец, помню: ты по городу ходил, по копеечке сбирал.
    Любим Карпыч. Ты помнишь, как я по копеечке сбирал; а помнишь ли ты, как мы с тобой погуливали, осенние темные ночи просиживали, из трактира в погребок перепархивали? А не знаешь ли ты, кто меня разорил, с сумой по миру пустил?
    Коршунов. А ты сам чего зевал? Ведь тебя за ворот не тянули, любезный. Сам виноват.
    Любим Карпыч. Я-то дурак, да ведь и тебе не велика честь! Ты меня так возвеличил, в такое звание возвел, что вот я ничего не украл, а людям в глаза глядеть советно!
    Коршунов. Ты все такой же шутник! (Обращаясь к Любови Гордеевне.)Весельчак дядюшка-то у вас. Видно уж, по старому знакомству, дать ему целковенькой.
    Любим Карпыч. Тсс… Тут не целковым пахнет! Отдай старый долг, а за племянницу миллион триста тысяч!… Дешевле не отдам.
    Коршунов (смеется).Уступки не будет?
    Любим Карпыч. Ни копейки!
    Разлюляев. Ай да Любим Карпыч! Меньше и не бери.
    Входит Гордей Карпыч.
 

ЯВЛЕНИЕ ОДИННАДЦАТОЕ

 
    Те же и Гордей Карпыч.