Страница:
Паратов (Ларисе тихо). Едем! (Уходит.)
Лариса (Огудаловой). Прощай, мама!
Огудалова. Что ты! Куда ты?
Лариса. Или тебе радоваться, мама, или ищи меня в Волге.
Огудалова. Бог с тобой! Что ты!
Лариса. Видно, от своей судьбы не уйдешь. (Уходит.)
Огудалова. Вот, наконец, до чего дошло: всеобщее бегство! Ах, Лариса!.. Догонять мне ее иль нет? Нет, зачем!.. Что бы там ни было, все-таки кругом нее люди… А здесь хоть и бросить, так потеря не велика.
Входят Карандышев и Иван с бутылкой шампанского.
Явление четырнадцатое
Огудалова, Карандышев, Иван, потом Евфросинья Потаповна.
Карандышев. Я, господа… (Оглядывает комнату.) Где ж они? Уехали? Вот это учтиво, нечего сказать! Ну, да тем лучше! Однако когда ж они успели? И вы, пожалуй, уедете? Нет, уж вы-то с Ларисой Дмитриевной погодите! Обиделись? — понимаю! Ну, и прекрасно. И мы останемся в тесном семейном кругу… А где же Лариса Дмитриевна? (У двери направо.) Тетенька, у вас Лариса Дмитриевна?
Евфросинья Потаповна (входя). Никакой у меня твоей Ларисы Дмитриевны нет.
Карандышев. Однако что ж это такое, в самом деле! Иван, куда девались все господа и Лариса Дмитриевна?
Иван. Лариса Дмитриевна, надо полагать, с господами вместе уехали… Потому как господа за Волгу сбирались, вроде как пикник у них.
Карандышев. Как за Волгу?
Иван. На катерах-с. И посуда, и вина, все от нас пошло-с; еще давеча отправили; ну, и прислуга — все как следует-с.
Карандышев (садится и хватается за голову). Ах, что же это, что же это!
Иван. И цыгане, и музыка с ними — все как следует.
Карандышев (с горячностью). Харита Игнатьевна, где ваша дочь? Отвечайте мне, где ваша дочь?
Огудалова. Я к вам привезла дочь, Юлий Капитоныч; вы мне скажите, где моя дочь!
Карандышев. И все это преднамеренно, умышленно — все вы вперед сговорились… (Со слезами.) Жестоко, бесчеловечно жестоко!
Огудалова. Рано было торжествовать-то!
Карандышев. Да, это смешно… Я смешной человек… Я знаю сам, что я смешной человек. Да разве людей казнят за то, что они смешны? Я смешон — ну, смейся надо мной, смейся в глаза! Приходите ко мне обедать, пейте мое вино и ругайтесь, смейтесь надо мной — я того стою. Но разломать грудь у смешного человека, вырвать сердце, бросить под ноги и растоптать его! Ох, ох! Как мне жить! Как мне жить!
Евфросинья Потаповна. Да полно ты, перестань! Не о чем сокрушаться-то!
Карандышев. И ведь это не разбойники, это почетные люди… Это все приятели Хариты Игнатьевны.
Огудалова. Я ничего не знаю.
Карандышев. Нет, у вас одна шайка, вы все заодно. Но знайте, Харита Игнатьевна, что и самого кроткого человека можно довести до бешенства. Не все преступники — злодеи, и смирный человек решится на преступление, когда ему другого выхода нет. Если мне на белом свете остается только или повеситься от стыда и отчаяния, или мстить, так уж я буду мстить. Для меня нет теперь ни страха, ни закона, ни жалости; только злоба лютая и жажда мести душат меня. Я буду мстить каждому из них, каждому, пока не убьют меня самого. (Схватывает со стола пистолет и убегает.)
Огудалова. Что он взял-то?
Иван. Пистолет.
Огудалова. Беги, беги за ним, кричи, чтоб остановили.
Карандышев. Я, господа… (Оглядывает комнату.) Где ж они? Уехали? Вот это учтиво, нечего сказать! Ну, да тем лучше! Однако когда ж они успели? И вы, пожалуй, уедете? Нет, уж вы-то с Ларисой Дмитриевной погодите! Обиделись? — понимаю! Ну, и прекрасно. И мы останемся в тесном семейном кругу… А где же Лариса Дмитриевна? (У двери направо.) Тетенька, у вас Лариса Дмитриевна?
Евфросинья Потаповна (входя). Никакой у меня твоей Ларисы Дмитриевны нет.
Карандышев. Однако что ж это такое, в самом деле! Иван, куда девались все господа и Лариса Дмитриевна?
Иван. Лариса Дмитриевна, надо полагать, с господами вместе уехали… Потому как господа за Волгу сбирались, вроде как пикник у них.
Карандышев. Как за Волгу?
Иван. На катерах-с. И посуда, и вина, все от нас пошло-с; еще давеча отправили; ну, и прислуга — все как следует-с.
Карандышев (садится и хватается за голову). Ах, что же это, что же это!
Иван. И цыгане, и музыка с ними — все как следует.
Карандышев (с горячностью). Харита Игнатьевна, где ваша дочь? Отвечайте мне, где ваша дочь?
Огудалова. Я к вам привезла дочь, Юлий Капитоныч; вы мне скажите, где моя дочь!
Карандышев. И все это преднамеренно, умышленно — все вы вперед сговорились… (Со слезами.) Жестоко, бесчеловечно жестоко!
Огудалова. Рано было торжествовать-то!
Карандышев. Да, это смешно… Я смешной человек… Я знаю сам, что я смешной человек. Да разве людей казнят за то, что они смешны? Я смешон — ну, смейся надо мной, смейся в глаза! Приходите ко мне обедать, пейте мое вино и ругайтесь, смейтесь надо мной — я того стою. Но разломать грудь у смешного человека, вырвать сердце, бросить под ноги и растоптать его! Ох, ох! Как мне жить! Как мне жить!
Евфросинья Потаповна. Да полно ты, перестань! Не о чем сокрушаться-то!
Карандышев. И ведь это не разбойники, это почетные люди… Это все приятели Хариты Игнатьевны.
Огудалова. Я ничего не знаю.
Карандышев. Нет, у вас одна шайка, вы все заодно. Но знайте, Харита Игнатьевна, что и самого кроткого человека можно довести до бешенства. Не все преступники — злодеи, и смирный человек решится на преступление, когда ему другого выхода нет. Если мне на белом свете остается только или повеситься от стыда и отчаяния, или мстить, так уж я буду мстить. Для меня нет теперь ни страха, ни закона, ни жалости; только злоба лютая и жажда мести душат меня. Я буду мстить каждому из них, каждому, пока не убьют меня самого. (Схватывает со стола пистолет и убегает.)
Огудалова. Что он взял-то?
Иван. Пистолет.
Огудалова. Беги, беги за ним, кричи, чтоб остановили.
Действие четвертое
Лица
Паратов.
Кнуров.
Вожеватов.
Робинзон.
Лариса.
Карандышев.
Илья.
Гаврило.
Иван.
Цыгане и цыганки.
Декорация первого действия. Светлая летняя ночь.
Кнуров.
Вожеватов.
Робинзон.
Лариса.
Карандышев.
Илья.
Гаврило.
Иван.
Цыгане и цыганки.
Декорация первого действия. Светлая летняя ночь.
Явление первое
Робинзон с мазиком в руках и Иван выходят из кофейной.
Иван. Мазик-то пожалуйте!
Робинзон. Не отдам. Ты играй со мной! Отчего ты не играешь?
Иван. Да как же играть с вами, когда вы денег не платите!
Робинзон. Я после отдам. Мои деньги у Василия Данилыча, он их увез с собой. Разве ты не веришь?
Иван. Как же вы это с ними на пикник не поехали?
Робинзон. Я заснул; а он не посмел меня беспокоить, будить, ну, и уехал один. Давай играть!
Иван. Нельзя-с, игра не равна; я ставлю деньги, а вы нет; выигрываете — берете, а проигрываете — не отдаете. Ставьте деньги-с!
Робинзон. Что ж, разве мне кредиту нет? Это странно! Я первый город такой вижу; я везде, по всей России все больше в кредит.
Иван. Это я оченно верю-с. Коли спросить чего угодно, мы подадим; знавши Сергея Сергеича и Василья Данилыча, какие они господа, мы обязаны для вас кредит сделать-с; а игра денег требует-с.
Робинзон. Так бы ты и говорил. Возьми мазик и дай мне бутылку… чего бы?..
Иван. Портвейн есть недурен-с.
Робинзон. Я ведь дешевого не пью.
Иван. Дорогого подадим-с.
Робинзон. Да вели мне приготовить… знаешь, этого… как оно…
Иван. Дупелей зажарить можно; не прикажете ли?
Робинзон. Да, вот именно дупелей.
Иван. Слушаю-с. (Уходит.)
Робинзон. Они пошутить захотели надо мной; ну, и прекрасно, и я пошучу над ними. Я, с огорчения, задолжаю рублей двадцать, пусть расплачиваются. Они думают, что мне общество их очень нужно — ошибаются; мне только бы кредит; а то и один не соскучусь, я и solo могу разыграть очень веселое. К довершению удовольствия, денег бы занять…
Входит Иван с бутылкой.
Иван (ставит бутылку). Дупеля заказаны-с.
Робинзон. Я здесь театр снимаю.
Иван. Дело хорошее-с.
Робинзон. Не знаю, кому буфет сдать. Твой хозяин не возьмет ли?
Иван. Отчего не взять-с!
Робинзон. Только у меня — чтоб содержать исправно! И, для верности, побольше задатку сейчас же!
Иван. Нет, уж он учен, задатку не дает: его так-то уж двое обманули.
Робинзон. Уж двое? Да, коли уж двое…
Иван. Так третьему не поверит.
Робинзон. Какой народ! Удивляюсь. Везде поспеют; где только можно взять, все уж взято, непочатых мест нет. Ну, не надо, не нуждаюсь я в нем. Ты ему не говори ничего, а то он подумает, что и я хочу обмануть; а я горд.
Иван. Да-с, оно, конечно… А как давеча господин Карандышев рассердились, когда все гости вдруг уехали! Очень гневались, даже убить кого-то хотели, так с пистолетом и ушли из дому.
Робинзон. С пистолетом? Это нехорошо.
Иван. Хмельненьки были; я полагаю, что это у них постепенно пройдет-с. Они по бульвару раза два проходили… да вон и сейчас идут.
Робинзон (оробев). Ты говоришь, с пистолетом? Он кого убить-то хотел — не меня ведь?
Иван. Уж не могу вам! сказать. (Уходит.)
Входит Карандышев, Робинзон старается спрятаться за бутылку.
Иван. Мазик-то пожалуйте!
Робинзон. Не отдам. Ты играй со мной! Отчего ты не играешь?
Иван. Да как же играть с вами, когда вы денег не платите!
Робинзон. Я после отдам. Мои деньги у Василия Данилыча, он их увез с собой. Разве ты не веришь?
Иван. Как же вы это с ними на пикник не поехали?
Робинзон. Я заснул; а он не посмел меня беспокоить, будить, ну, и уехал один. Давай играть!
Иван. Нельзя-с, игра не равна; я ставлю деньги, а вы нет; выигрываете — берете, а проигрываете — не отдаете. Ставьте деньги-с!
Робинзон. Что ж, разве мне кредиту нет? Это странно! Я первый город такой вижу; я везде, по всей России все больше в кредит.
Иван. Это я оченно верю-с. Коли спросить чего угодно, мы подадим; знавши Сергея Сергеича и Василья Данилыча, какие они господа, мы обязаны для вас кредит сделать-с; а игра денег требует-с.
Робинзон. Так бы ты и говорил. Возьми мазик и дай мне бутылку… чего бы?..
Иван. Портвейн есть недурен-с.
Робинзон. Я ведь дешевого не пью.
Иван. Дорогого подадим-с.
Робинзон. Да вели мне приготовить… знаешь, этого… как оно…
Иван. Дупелей зажарить можно; не прикажете ли?
Робинзон. Да, вот именно дупелей.
Иван. Слушаю-с. (Уходит.)
Робинзон. Они пошутить захотели надо мной; ну, и прекрасно, и я пошучу над ними. Я, с огорчения, задолжаю рублей двадцать, пусть расплачиваются. Они думают, что мне общество их очень нужно — ошибаются; мне только бы кредит; а то и один не соскучусь, я и solo могу разыграть очень веселое. К довершению удовольствия, денег бы занять…
Входит Иван с бутылкой.
Иван (ставит бутылку). Дупеля заказаны-с.
Робинзон. Я здесь театр снимаю.
Иван. Дело хорошее-с.
Робинзон. Не знаю, кому буфет сдать. Твой хозяин не возьмет ли?
Иван. Отчего не взять-с!
Робинзон. Только у меня — чтоб содержать исправно! И, для верности, побольше задатку сейчас же!
Иван. Нет, уж он учен, задатку не дает: его так-то уж двое обманули.
Робинзон. Уж двое? Да, коли уж двое…
Иван. Так третьему не поверит.
Робинзон. Какой народ! Удивляюсь. Везде поспеют; где только можно взять, все уж взято, непочатых мест нет. Ну, не надо, не нуждаюсь я в нем. Ты ему не говори ничего, а то он подумает, что и я хочу обмануть; а я горд.
Иван. Да-с, оно, конечно… А как давеча господин Карандышев рассердились, когда все гости вдруг уехали! Очень гневались, даже убить кого-то хотели, так с пистолетом и ушли из дому.
Робинзон. С пистолетом? Это нехорошо.
Иван. Хмельненьки были; я полагаю, что это у них постепенно пройдет-с. Они по бульвару раза два проходили… да вон и сейчас идут.
Робинзон (оробев). Ты говоришь, с пистолетом? Он кого убить-то хотел — не меня ведь?
Иван. Уж не могу вам! сказать. (Уходит.)
Входит Карандышев, Робинзон старается спрятаться за бутылку.
Явление второе
Робинзон, Карандышев, потом Иван.
Карандышев (подходит к Робинзону). Где ваши товарищи, господин Робинзон?
Робинзон. Какие товарищи? У меня нет товарищей.
Карандышев. А те господа, которые обедали у меня с вами вместе?
Робинзон. Какие ж это товарищи! Это так… мимолетное знакомство.
Карандышев. Так не знаете ли, где они теперь?
Робинзон. Не могу сказать, я стараюсь удаляться от этой компании; я человек смирный, знаете ли… семейный…
Карандышев. Вы семейный?
Робинзон. Очень семейный… Для меня тихая семейная жизнь выше всего; а неудовольствие какое или ссора — это боже сохрани; я люблю и побеседовать, только чтоб разговор умный, учтивый, об искусстве, например… Ну, с благородным человеком, вот как вы, можно и выпить немножко. Не прикажете ли?
Карандышев. Не хочу.
Робинзон. Как угодно. Главное дело, чтобы неприятности не было.
Карандышев. Да вы должны же знать, где они.
Робинзон. Кутят где-нибудь: что ж им больше-то делать!
Карандышев. Говорят, они за Волгу поехали?
Робинзон. Очень может быть.
Карандышев. Вас не звали с собой?
Робинзон. Нет; я человек семейный.
Карандышев. Когда ж они воротятся?
Робинзон. Уж это они и сами не знают, я думаю. К утру вернутся.
Карандышев. К утру?
Робинзон. Может быть, и раньше.
Карандышев. Все-таки надо подождать; мне кой с кем из них объясниться нужно.
Робинзон. Коли ждать, так на пристани; зачем они сюда пойдут! С пристани они прямо домой проедут. Чего им еще? Чай, и так сыты.
Карандышев. Да на какой пристани? Пристаней у вас много.
Робинзон. Да на какой угодно, только не здесь; здесь их не дождетесь.
Карандышев. Ну, хорошо, я пойду на пристань. Прощайте. (Подает руку Робинзону.) Не хотите ли проводить меня?
Робинзон. Нет, помилуйте, я человек семейный.
Карандышев уходит.
Иван, Иван!
Входит Иван.
Накрой мне в комнате и вино перенеси туда!
Иван. В комнате, сударь, душно. Что за неволя!
Робинзон. Нет, мне на воздухе вечером вредно; доктор запретил. Да если этот барин спрашивать будет, так скажи, что меня нет. (Уходит в кофейную.)
Из кофейной выходит Гаврило.
Карандышев (подходит к Робинзону). Где ваши товарищи, господин Робинзон?
Робинзон. Какие товарищи? У меня нет товарищей.
Карандышев. А те господа, которые обедали у меня с вами вместе?
Робинзон. Какие ж это товарищи! Это так… мимолетное знакомство.
Карандышев. Так не знаете ли, где они теперь?
Робинзон. Не могу сказать, я стараюсь удаляться от этой компании; я человек смирный, знаете ли… семейный…
Карандышев. Вы семейный?
Робинзон. Очень семейный… Для меня тихая семейная жизнь выше всего; а неудовольствие какое или ссора — это боже сохрани; я люблю и побеседовать, только чтоб разговор умный, учтивый, об искусстве, например… Ну, с благородным человеком, вот как вы, можно и выпить немножко. Не прикажете ли?
Карандышев. Не хочу.
Робинзон. Как угодно. Главное дело, чтобы неприятности не было.
Карандышев. Да вы должны же знать, где они.
Робинзон. Кутят где-нибудь: что ж им больше-то делать!
Карандышев. Говорят, они за Волгу поехали?
Робинзон. Очень может быть.
Карандышев. Вас не звали с собой?
Робинзон. Нет; я человек семейный.
Карандышев. Когда ж они воротятся?
Робинзон. Уж это они и сами не знают, я думаю. К утру вернутся.
Карандышев. К утру?
Робинзон. Может быть, и раньше.
Карандышев. Все-таки надо подождать; мне кой с кем из них объясниться нужно.
Робинзон. Коли ждать, так на пристани; зачем они сюда пойдут! С пристани они прямо домой проедут. Чего им еще? Чай, и так сыты.
Карандышев. Да на какой пристани? Пристаней у вас много.
Робинзон. Да на какой угодно, только не здесь; здесь их не дождетесь.
Карандышев. Ну, хорошо, я пойду на пристань. Прощайте. (Подает руку Робинзону.) Не хотите ли проводить меня?
Робинзон. Нет, помилуйте, я человек семейный.
Карандышев уходит.
Иван, Иван!
Входит Иван.
Накрой мне в комнате и вино перенеси туда!
Иван. В комнате, сударь, душно. Что за неволя!
Робинзон. Нет, мне на воздухе вечером вредно; доктор запретил. Да если этот барин спрашивать будет, так скажи, что меня нет. (Уходит в кофейную.)
Из кофейной выходит Гаврило.
Явление третье
Гаврило и Иван.
Гаврило. Ты смотрел на Волгу? Не видать наших?
Иван. Должно быть, приехали.
Гаврило. Что так?
Иван. Да под горой шум, эфиопы загалдели. (Берет со стола бутылку и уходит в кофейную.)
Входит Илья и хор цыган.
Гаврило. Ты смотрел на Волгу? Не видать наших?
Иван. Должно быть, приехали.
Гаврило. Что так?
Иван. Да под горой шум, эфиопы загалдели. (Берет со стола бутылку и уходит в кофейную.)
Входит Илья и хор цыган.
Явление четвертое
Гаврило, Илья, цыгане и цыганки.
Гаврило. Хорошо съездили?
Илья. И, хорошо! Так хорошо, не говори!
Гаврило. Господа веселы?
Илья. Разгулялись, важно разгулялись, дай бог на здоровье! Сюда идут; всю ночь, гляди, прогуляют.
Гаврило (потирая руки). Так ступайте усаживайтесь! Женщинам велю чаю подать, а вы к буфету — закусите!
Илья. Старушкам к чаю-то ромку вели — любят.
Илья, цыгане и цыганки, Гаврило уходят в кофейную. Выходят Кнуров и Вожеватов.
Гаврило. Хорошо съездили?
Илья. И, хорошо! Так хорошо, не говори!
Гаврило. Господа веселы?
Илья. Разгулялись, важно разгулялись, дай бог на здоровье! Сюда идут; всю ночь, гляди, прогуляют.
Гаврило (потирая руки). Так ступайте усаживайтесь! Женщинам велю чаю подать, а вы к буфету — закусите!
Илья. Старушкам к чаю-то ромку вели — любят.
Илья, цыгане и цыганки, Гаврило уходят в кофейную. Выходят Кнуров и Вожеватов.
Явление пятое
Кнуров и Вожеватов.
Кнуров. Кажется, драма начинается.
Вожеватов. Похоже.
Кнуров. Я уж у Ларисы Дмитриевны слезки видел.
Вожеватов. Да ведь у них дешевы.
Кнуров. Как хотите, а положение ее незавидное.
Вожеватов. Дело обойдется как-нибудь.
Кнуров. Ну, едва ли.
Вожеватов. Карандышев посердится немножко, поломается, сколько ему надо, и опять тот же будет.
Кнуров. Да она-то не та же. Ведь чтоб бросить жениха чуть не накануне свадьбы, надо иметь основание. Вы подумайте: Сергей Сергеич приехал на один день, и она бросает для него жениха, с которым ей жить всю жизнь. Значит, она надежду имеет на Сергея Сергеича; иначе зачем он ей!
Вожеватов. Так вы думаете, что тут не без обмана, что он опять словами поманил ее?
Кнуров. Да непременно. И, должно быть, обещания были определенные и серьезные; а то как бы она поверила человеку, который уж раз обманул ее!
Вожеватов. Мудреного нет; Сергей Сергеич ни над чем не задумается: человек смелый,
Кнуров. Да ведь как ни смел, а миллионную невесту на Ларису Дмитриевну не променяет.
Вожеватов. Еще бы! что за расчет!
Кнуров. Так посудите, каково ей, бедной!
Вожеватов. Что делать-то! мы не виноваты, наше дело сторона.
На крыльце кофейной показывается Робинзон.
Кнуров. Кажется, драма начинается.
Вожеватов. Похоже.
Кнуров. Я уж у Ларисы Дмитриевны слезки видел.
Вожеватов. Да ведь у них дешевы.
Кнуров. Как хотите, а положение ее незавидное.
Вожеватов. Дело обойдется как-нибудь.
Кнуров. Ну, едва ли.
Вожеватов. Карандышев посердится немножко, поломается, сколько ему надо, и опять тот же будет.
Кнуров. Да она-то не та же. Ведь чтоб бросить жениха чуть не накануне свадьбы, надо иметь основание. Вы подумайте: Сергей Сергеич приехал на один день, и она бросает для него жениха, с которым ей жить всю жизнь. Значит, она надежду имеет на Сергея Сергеича; иначе зачем он ей!
Вожеватов. Так вы думаете, что тут не без обмана, что он опять словами поманил ее?
Кнуров. Да непременно. И, должно быть, обещания были определенные и серьезные; а то как бы она поверила человеку, который уж раз обманул ее!
Вожеватов. Мудреного нет; Сергей Сергеич ни над чем не задумается: человек смелый,
Кнуров. Да ведь как ни смел, а миллионную невесту на Ларису Дмитриевну не променяет.
Вожеватов. Еще бы! что за расчет!
Кнуров. Так посудите, каково ей, бедной!
Вожеватов. Что делать-то! мы не виноваты, наше дело сторона.
На крыльце кофейной показывается Робинзон.
Явление шестое
Кнуров, Вожеватов и Робинзон.
Вожеватов. А, милорд! Что во сне видел?
Робинзон. Богатых дураков; то же, что и наяву вижу.
Вожеватов. Ну, как же ты, бедный умник, здесь время проводишь?
Робинзон. Превосходно. Живу в свое удовольствие и притом в долг, на твой счет. Что может быть лучше!
Вожеватов. Позавидуешь тебе. И долго ты намерен наслаждаться такой приятной жизнью?
Робинзон. Да ты чудак, я вижу. Ты подумай: какой же мне расчет отказываться от таких прелестей!
Вожеватов. Что-то я не помню: как будто я тебе открытого листа не давал?
Робинзон. Так ты в Париж обещал со мной ехать — разве это не все равно?
Вожеватов. Нет, не все равно! Что я обещал, то исполню; для меня слово — закон, что сказано, то свято. Ты спроси: обманывал ли я кого-нибудь?
Робинзон. А покуда ты сбираешься в Париж, не воздухом же мне питаться?
Вожеватов. Об этом уговору не было. В Париж хоть сейчас.
Робинзон. Теперь поздно; поедем, Вася, завтра.
Вожеватов. Ну, завтра, так завтра. Послушай, вот что: поезжай лучше ты один, я тебе прогоны выдам взад и вперед.
Робинзон. Как один? Я дороги не найду.
Вожеватов. Довезут.
Робинзон. Послушай, Вася, я по-французски не совсем свободно… Хочу выучиться, да все времени нет.
Вожеватов. Да зачем тебе французский язык?
Робинзон. Как же, в Париже да по-французски не говорить?
Вожеватов. Да и не надо совсем, и никто там не говорит по-французски.
Робинзон. Столица Франции, да чтоб там по-французски не говорили! Что ты меня за дурака, что ли, считаешь?
Вожеватов. Да какая столица! Что ты, в уме ли? О каком Париже ты думаешь? Трактир у нас на площади есть «Париж», вот я куда хотел с тобой ехать.
Робинзон. Браво, браво!
Вожеватов. А ты полагал, в настоящий? Хоть бы ты немножко подумал. А еще умным человеком считаешь себя! Ну, зачем я тебя туда возьму, с какой стати? Клетку, что ли, сделать да показывать тебя?
Робинзон. Хорошей ты школы, Вася, хорошей; серьезный из тебя негоциант выйдет.
Вожеватов. Да ничего; я стороной слышал, одобряют.
Кнуров. Василий Данилыч, оставьте его! Мне нужно вам сказать кой-что.
Вожеватов (подходя). Что вам угодно?
Кнуров. Я все думал о Ларисе Дмитриевне. Мне кажется, она теперь находится в таком положении, что нам, близким людям, не только позволительно, но мы даже обязаны принять участие в ее судьбе.
Робинзон прислушивается.
Вожеватов. То есть вы хотите сказать, что теперь представляется удобный случай взять ее с собой в Париж?
Кнуров. Да, пожалуй, если угодно: это одно и то же.
Вожеватов. Так за чем же дело стало? Кто мешает?
Кнуров. Вы мне мешаете, а я вам. Может быть, вы не боитесь соперничества? Я тоже не очень опасаюсь; а все-таки неловко, беспокойно; гораздо лучше, когда поле чисто.
Вожеватов. Отступного я не возьму, Мокий Парменыч.
Кнуров. Зачем отступное? Можно иначе как-нибудь.
Вожеватов. Да вот, лучше всего. (Вынимает из кармана монету и кладет под руку.) Орел или решетка?
Кнуров (в раздумье). Если скажу: орел, так проиграю; орел, конечно, вы. (Решительно.) Решетка.
Вожеватов (поднимая руку). Ваше. Значит, мне одному в Париж ехать. Я не в убытке; расходов меньше.
Кнуров. Только, Василий Данилыч, давши слово, держись; а не давши, крепись! Вы купец, вы должны понимать, что значит слово.
Вожеватов. Вы меня обижаете. Я сам знаю, что такое купеческое слово. Ведь я с вами дело имею, а не с Робинзоном.
Кнуров. Вон Сергей Сергеич идет с Ларисой Дмитриевной! Войдемте в кофейную, не будем им мешать.
Кнуров и Вожеватов уходят в кофейную. Входят Паратов и Лариса.
Вожеватов. А, милорд! Что во сне видел?
Робинзон. Богатых дураков; то же, что и наяву вижу.
Вожеватов. Ну, как же ты, бедный умник, здесь время проводишь?
Робинзон. Превосходно. Живу в свое удовольствие и притом в долг, на твой счет. Что может быть лучше!
Вожеватов. Позавидуешь тебе. И долго ты намерен наслаждаться такой приятной жизнью?
Робинзон. Да ты чудак, я вижу. Ты подумай: какой же мне расчет отказываться от таких прелестей!
Вожеватов. Что-то я не помню: как будто я тебе открытого листа не давал?
Робинзон. Так ты в Париж обещал со мной ехать — разве это не все равно?
Вожеватов. Нет, не все равно! Что я обещал, то исполню; для меня слово — закон, что сказано, то свято. Ты спроси: обманывал ли я кого-нибудь?
Робинзон. А покуда ты сбираешься в Париж, не воздухом же мне питаться?
Вожеватов. Об этом уговору не было. В Париж хоть сейчас.
Робинзон. Теперь поздно; поедем, Вася, завтра.
Вожеватов. Ну, завтра, так завтра. Послушай, вот что: поезжай лучше ты один, я тебе прогоны выдам взад и вперед.
Робинзон. Как один? Я дороги не найду.
Вожеватов. Довезут.
Робинзон. Послушай, Вася, я по-французски не совсем свободно… Хочу выучиться, да все времени нет.
Вожеватов. Да зачем тебе французский язык?
Робинзон. Как же, в Париже да по-французски не говорить?
Вожеватов. Да и не надо совсем, и никто там не говорит по-французски.
Робинзон. Столица Франции, да чтоб там по-французски не говорили! Что ты меня за дурака, что ли, считаешь?
Вожеватов. Да какая столица! Что ты, в уме ли? О каком Париже ты думаешь? Трактир у нас на площади есть «Париж», вот я куда хотел с тобой ехать.
Робинзон. Браво, браво!
Вожеватов. А ты полагал, в настоящий? Хоть бы ты немножко подумал. А еще умным человеком считаешь себя! Ну, зачем я тебя туда возьму, с какой стати? Клетку, что ли, сделать да показывать тебя?
Робинзон. Хорошей ты школы, Вася, хорошей; серьезный из тебя негоциант выйдет.
Вожеватов. Да ничего; я стороной слышал, одобряют.
Кнуров. Василий Данилыч, оставьте его! Мне нужно вам сказать кой-что.
Вожеватов (подходя). Что вам угодно?
Кнуров. Я все думал о Ларисе Дмитриевне. Мне кажется, она теперь находится в таком положении, что нам, близким людям, не только позволительно, но мы даже обязаны принять участие в ее судьбе.
Робинзон прислушивается.
Вожеватов. То есть вы хотите сказать, что теперь представляется удобный случай взять ее с собой в Париж?
Кнуров. Да, пожалуй, если угодно: это одно и то же.
Вожеватов. Так за чем же дело стало? Кто мешает?
Кнуров. Вы мне мешаете, а я вам. Может быть, вы не боитесь соперничества? Я тоже не очень опасаюсь; а все-таки неловко, беспокойно; гораздо лучше, когда поле чисто.
Вожеватов. Отступного я не возьму, Мокий Парменыч.
Кнуров. Зачем отступное? Можно иначе как-нибудь.
Вожеватов. Да вот, лучше всего. (Вынимает из кармана монету и кладет под руку.) Орел или решетка?
Кнуров (в раздумье). Если скажу: орел, так проиграю; орел, конечно, вы. (Решительно.) Решетка.
Вожеватов (поднимая руку). Ваше. Значит, мне одному в Париж ехать. Я не в убытке; расходов меньше.
Кнуров. Только, Василий Данилыч, давши слово, держись; а не давши, крепись! Вы купец, вы должны понимать, что значит слово.
Вожеватов. Вы меня обижаете. Я сам знаю, что такое купеческое слово. Ведь я с вами дело имею, а не с Робинзоном.
Кнуров. Вон Сергей Сергеич идет с Ларисой Дмитриевной! Войдемте в кофейную, не будем им мешать.
Кнуров и Вожеватов уходят в кофейную. Входят Паратов и Лариса.
Явление седьмое
Паратов, Лариса и Робинзон.
Лариса. Ах, как я устала. Я теряю силы, я насилу взошла на гору. (Садится в глубине сцены на скамейку у решетки.)
Паратов. А, Робинзон! Ну, что ж ты, скоро в Париж едешь?
Робинзон. С кем это? С тобой, ля-Серж, куда хочешь, а уж с купцом я не поеду. Нет, с купцами кончено.
Паратов. Что так?
Робинзон. Невежи!
Паратов. Будто? Давно ли ты догадался?
Робинзон. Всегда знал. Я всегда за дворян.
Паратов. Это делает тебе честь, Робинзон. Но ты не по времени горд. Применяйся к обстоятельствам, бедный друг мой! Время просвещенных покровителей, время меценатов прошло; теперь торжество буржуазии, теперь искусство на вес золота ценится, в полном смысле наступает золотой век. Но, уж не взыщи, подчас и ваксой напоят, и в бочке с горы, для собственного удовольствия, прокатят — на какого Медичиса нападешь. Не отлучайся, ты мне будешь нужен!
Робинзон. Для тебя в огонь и в воду. (Уходит в кофейную.)
Паратов (Ларисе). Позвольте теперь поблагодарить вас за удовольствие — нет, этого мало, — за счастие, которое вы нам доставили.
Лариса. Нет, нет, Сергей Сергеич, вы мне фраз не говорите! Вы мне скажите только: что я — жена ваша или нет?
Паратов. Прежде всего, Лариса Дмитриевна, вам нужно ехать домой. Поговорить обстоятельно мы еще успеем завтра.
Лариса. Я не поеду домой.
Паратов. Но и здесь оставаться вам нельзя. Прокатиться с нами по Волге днем — это еще можно допустить; но кутить всю ночь в трактире, в центре города, с людьми, известными дурным поведением! Какую пищу вы дадите для разговоров.
Лариса. Что мне за дело до разговоров! С вами я могу быть везде. Вы меня увезли, вы и должны привезти меня домой.
Паратов. Вы поедете на моих лошадях — разве это не все равно?
Лариса. Нет, не все равно. Вы меня увезли от жениха, маменька видела, как мы уехали — она не будет беспокоиться, как бы поздно мы ни возвратились… Она покойна, она уверена в вас, она только будет ждать нас, ждать… чтоб благословить. Я должна или приехать с вами, или совсем не являться домой.
Паратов. Что такое? Что значит: «совсем не являться»? Куда деться вам?
Лариса. Для несчастных людей много простора в божьем мире: вот сад, вот Волга. Здесь на каждом сучке удавиться можно, на Волге — выбирай любое место. Везде утопиться легко, если есть желание да сил достанет.
Паратов. Какая экзальтация! Вам можно жить и должно. Кто откажет вам в любви, в уважении! Да тот же ваш жених: он будет радехонек, если вы опять его приласкаете.
Лариса. Что вы говорите! Я мужа своего если уж не любить, так хоть уважать должна; а как я могу уважать человека, который равнодушно сносит насмешки и всевозможные оскорбления! Это дело кончено: он для меня не существует. У меня один жених: это вы.
Паратов. Извините, не обижайтесь на мои слава! Но едва ли вы имеете право быть так требовательными ко мне.
Лариса. Что вы говорите! Разве вы забыли? Так я вам опять повторю все с начала. Я год страдала, год не могла забыть вас, жизнь стала для меня пуста; я решилась, наконец, выйти замуж за Карандышева, чуть не за первого встречного. Я думала, что семейные обязанности наполнят мою жизнь и помирят меня с ней. Явились вы и говорите: «Брось все, я твой». Разве это не право? Я думала, что ваше слово искренне, что я его выстрадала.
Паратов. Все это прекрасно, и обо всем мы с вами потолкуем завтра.
Лариса. Нет, сегодня, сейчас.
Паратов. Вы требуете?
Лариса. Требую.
В дверях кофейной видны Кнуров и Вожеватов.
Паратов. Извольте. Послушайте, Лариса Дмитриевна! Вы допускаете мгновенное увлечение?
Лариса. Допускаю. Я сама способна увлечься.
Паратов. Нет, я не так выразился; допускаете ли вы, что человек, скованный по рукам и по ногам неразрывными цепями, может так увлечься, что забудет все на свете, забудет и гнетущую его действительность, забудет и свои цепи?
Лариса. Ну, что же! И хорошо, что он забудет.
Паратов. Это душевное состояние очень хорошо, я с вами не спорю; но оно непродолжительно. Угар страстного увлечения скоро проходит, остаются цепи и здравый рассудок, который говорит, что этих цепей разорвать нельзя, что они неразрывны.
Лариса (задумчиво). Неразрывные цепи! (Быстро.) Вы женаты?
Паратов. Нет.
Лариса. А всякие другие цепи — не помеха! Будем носить их вместе, я разделю с вами эту ношу, большую половину тяжести я возьму на себя.
Паратов. Я обручен.
Лариса. Ах!
Паратов (показывая обручальное кольцо). Вот золотые цепи, которыми я скован на всю жизнь.
Лариса. Что же вы молчали? Безбожно, безбожно! (Садится на стул.)
Паратов. Разве я в состоянии был помнить что-нибудь! Я видел вас, и ничего более для меня не существовало.
Лариса. Поглядите на меня!
Паратов смотрит на нее.
«В глазах, как на небе, светло…» Ха, ха, ха! (Истерически смеется.) Подите от меня! Довольно! Я уж сама об себе подумаю. (Опирает голову на руку.)
Кнуров, Вожеватов и Робинзон выходят на крыльцо кофейной.
Лариса. Ах, как я устала. Я теряю силы, я насилу взошла на гору. (Садится в глубине сцены на скамейку у решетки.)
Паратов. А, Робинзон! Ну, что ж ты, скоро в Париж едешь?
Робинзон. С кем это? С тобой, ля-Серж, куда хочешь, а уж с купцом я не поеду. Нет, с купцами кончено.
Паратов. Что так?
Робинзон. Невежи!
Паратов. Будто? Давно ли ты догадался?
Робинзон. Всегда знал. Я всегда за дворян.
Паратов. Это делает тебе честь, Робинзон. Но ты не по времени горд. Применяйся к обстоятельствам, бедный друг мой! Время просвещенных покровителей, время меценатов прошло; теперь торжество буржуазии, теперь искусство на вес золота ценится, в полном смысле наступает золотой век. Но, уж не взыщи, подчас и ваксой напоят, и в бочке с горы, для собственного удовольствия, прокатят — на какого Медичиса нападешь. Не отлучайся, ты мне будешь нужен!
Робинзон. Для тебя в огонь и в воду. (Уходит в кофейную.)
Паратов (Ларисе). Позвольте теперь поблагодарить вас за удовольствие — нет, этого мало, — за счастие, которое вы нам доставили.
Лариса. Нет, нет, Сергей Сергеич, вы мне фраз не говорите! Вы мне скажите только: что я — жена ваша или нет?
Паратов. Прежде всего, Лариса Дмитриевна, вам нужно ехать домой. Поговорить обстоятельно мы еще успеем завтра.
Лариса. Я не поеду домой.
Паратов. Но и здесь оставаться вам нельзя. Прокатиться с нами по Волге днем — это еще можно допустить; но кутить всю ночь в трактире, в центре города, с людьми, известными дурным поведением! Какую пищу вы дадите для разговоров.
Лариса. Что мне за дело до разговоров! С вами я могу быть везде. Вы меня увезли, вы и должны привезти меня домой.
Паратов. Вы поедете на моих лошадях — разве это не все равно?
Лариса. Нет, не все равно. Вы меня увезли от жениха, маменька видела, как мы уехали — она не будет беспокоиться, как бы поздно мы ни возвратились… Она покойна, она уверена в вас, она только будет ждать нас, ждать… чтоб благословить. Я должна или приехать с вами, или совсем не являться домой.
Паратов. Что такое? Что значит: «совсем не являться»? Куда деться вам?
Лариса. Для несчастных людей много простора в божьем мире: вот сад, вот Волга. Здесь на каждом сучке удавиться можно, на Волге — выбирай любое место. Везде утопиться легко, если есть желание да сил достанет.
Паратов. Какая экзальтация! Вам можно жить и должно. Кто откажет вам в любви, в уважении! Да тот же ваш жених: он будет радехонек, если вы опять его приласкаете.
Лариса. Что вы говорите! Я мужа своего если уж не любить, так хоть уважать должна; а как я могу уважать человека, который равнодушно сносит насмешки и всевозможные оскорбления! Это дело кончено: он для меня не существует. У меня один жених: это вы.
Паратов. Извините, не обижайтесь на мои слава! Но едва ли вы имеете право быть так требовательными ко мне.
Лариса. Что вы говорите! Разве вы забыли? Так я вам опять повторю все с начала. Я год страдала, год не могла забыть вас, жизнь стала для меня пуста; я решилась, наконец, выйти замуж за Карандышева, чуть не за первого встречного. Я думала, что семейные обязанности наполнят мою жизнь и помирят меня с ней. Явились вы и говорите: «Брось все, я твой». Разве это не право? Я думала, что ваше слово искренне, что я его выстрадала.
Паратов. Все это прекрасно, и обо всем мы с вами потолкуем завтра.
Лариса. Нет, сегодня, сейчас.
Паратов. Вы требуете?
Лариса. Требую.
В дверях кофейной видны Кнуров и Вожеватов.
Паратов. Извольте. Послушайте, Лариса Дмитриевна! Вы допускаете мгновенное увлечение?
Лариса. Допускаю. Я сама способна увлечься.
Паратов. Нет, я не так выразился; допускаете ли вы, что человек, скованный по рукам и по ногам неразрывными цепями, может так увлечься, что забудет все на свете, забудет и гнетущую его действительность, забудет и свои цепи?
Лариса. Ну, что же! И хорошо, что он забудет.
Паратов. Это душевное состояние очень хорошо, я с вами не спорю; но оно непродолжительно. Угар страстного увлечения скоро проходит, остаются цепи и здравый рассудок, который говорит, что этих цепей разорвать нельзя, что они неразрывны.
Лариса (задумчиво). Неразрывные цепи! (Быстро.) Вы женаты?
Паратов. Нет.
Лариса. А всякие другие цепи — не помеха! Будем носить их вместе, я разделю с вами эту ношу, большую половину тяжести я возьму на себя.
Паратов. Я обручен.
Лариса. Ах!
Паратов (показывая обручальное кольцо). Вот золотые цепи, которыми я скован на всю жизнь.
Лариса. Что же вы молчали? Безбожно, безбожно! (Садится на стул.)
Паратов. Разве я в состоянии был помнить что-нибудь! Я видел вас, и ничего более для меня не существовало.
Лариса. Поглядите на меня!
Паратов смотрит на нее.
«В глазах, как на небе, светло…» Ха, ха, ха! (Истерически смеется.) Подите от меня! Довольно! Я уж сама об себе подумаю. (Опирает голову на руку.)
Кнуров, Вожеватов и Робинзон выходят на крыльцо кофейной.
Явление восьмое
Паратов, Лариса, Кнуров, Вожеватов и Робинзон.
Паратов (подходя к кофейной). Робинзон, поди сыщи мою коляску! Она тут у бульвара. Ты свезешь Ларису Дмитриевну домой.
Робинзон. Ля-Серж! Он тут, он ходит с пистолетом.
Паратов. Кто «он»?
Робинзон. Карандышев.
Паратов. Так что ж мне за дело!
Робинзон. Он меня убьет.
Паратов. Ну, вот, велика важность! Исполняй, что приказывают! Без рассуждений! Я этого не люблю, Робинзон.
Робинзон. Я тебе говорю: как он увидит меня с ней вместе, он меня убьет.
Паратов. Убьет он тебя или нет — это еще неизвестно; а вот если ты не исполнишь сейчас же того, что я тебе приказываю, так я тебя убью уж наверное. (Уходит в кофейную.)
Робинзон. (грозя кулаком). О, варвары, о, разбойники! Ну, попал я в компанию! (Уходит.)
Вожеватов подходит к Ларисе.
Лариса (взглянув на Вожеватова). Вася, я погибаю!
Вожеватов. Лариса Дмитриевна, голубушка моя! Что делать-то? Ничего не поделаешь.
Лариса. Вася, мы с тобой с детства знакомы, почти родные; что мне делать — научи!
Вожеватов. Лариса Дмитриевна, уважаю я вас и рад бы… я ничего не могу. Верьте моему слову!
Лариса. Да я ничего и не требую от тебя; я прошу только пожалеть меня. Ну, хоть поплачь со мной вместе!
Вожеватов. Не могу, ничего не могу.
Лариса. И у тебя тоже цепи?
Вожеватов. Кандалы, Лариса Дмитриевна.
Лариса. Какие?
Вожеватов. Честное купеческое слово. (Отходит в кофейную.)
Кнуров (подходит к Ларисе). Лариса Дмитриевна, выслушайте меня и не обижайтесь! У меня и в помышлении нет вас обидеть. Я только желаю вам добра и счастья, чего вы вполне заслуживаете. Не угодно ли вам ехать со мной в Париж на выставку?
Лариса отрицательно качает головой.
И полное обеспечение на всю жизнь?
Лариса молчит.
Стыда не бойтесь, осуждений не будет. Есть границы, за которые осуждение не переходит: я могу предложить вам такое громадное содержание, что самые злые критики чужой нравственности должны будут замолчать и разинуть рты от удивления.
Лариса поворачивает голову в другую сторону.
Я бы ни на одну минуту не задумался предложить вам руку, но я женат.
Лариса молчит.
Вы расстроены, я не смею торопить вас ответом. Подумайте! Если вам будет угодно благосклонно принять мое предложение, известите меня, и с той минуты я сделаюсь вашим самым преданным слугой и самым точным исполнителем всех ваших желаний и даже капризов, как бы они странны и дороги ни были. Для меня невозможного мало. (Почтительно кланяется и уходит в кофейную.)
Паратов (подходя к кофейной). Робинзон, поди сыщи мою коляску! Она тут у бульвара. Ты свезешь Ларису Дмитриевну домой.
Робинзон. Ля-Серж! Он тут, он ходит с пистолетом.
Паратов. Кто «он»?
Робинзон. Карандышев.
Паратов. Так что ж мне за дело!
Робинзон. Он меня убьет.
Паратов. Ну, вот, велика важность! Исполняй, что приказывают! Без рассуждений! Я этого не люблю, Робинзон.
Робинзон. Я тебе говорю: как он увидит меня с ней вместе, он меня убьет.
Паратов. Убьет он тебя или нет — это еще неизвестно; а вот если ты не исполнишь сейчас же того, что я тебе приказываю, так я тебя убью уж наверное. (Уходит в кофейную.)
Робинзон. (грозя кулаком). О, варвары, о, разбойники! Ну, попал я в компанию! (Уходит.)
Вожеватов подходит к Ларисе.
Лариса (взглянув на Вожеватова). Вася, я погибаю!
Вожеватов. Лариса Дмитриевна, голубушка моя! Что делать-то? Ничего не поделаешь.
Лариса. Вася, мы с тобой с детства знакомы, почти родные; что мне делать — научи!
Вожеватов. Лариса Дмитриевна, уважаю я вас и рад бы… я ничего не могу. Верьте моему слову!
Лариса. Да я ничего и не требую от тебя; я прошу только пожалеть меня. Ну, хоть поплачь со мной вместе!
Вожеватов. Не могу, ничего не могу.
Лариса. И у тебя тоже цепи?
Вожеватов. Кандалы, Лариса Дмитриевна.
Лариса. Какие?
Вожеватов. Честное купеческое слово. (Отходит в кофейную.)
Кнуров (подходит к Ларисе). Лариса Дмитриевна, выслушайте меня и не обижайтесь! У меня и в помышлении нет вас обидеть. Я только желаю вам добра и счастья, чего вы вполне заслуживаете. Не угодно ли вам ехать со мной в Париж на выставку?
Лариса отрицательно качает головой.
И полное обеспечение на всю жизнь?
Лариса молчит.
Стыда не бойтесь, осуждений не будет. Есть границы, за которые осуждение не переходит: я могу предложить вам такое громадное содержание, что самые злые критики чужой нравственности должны будут замолчать и разинуть рты от удивления.
Лариса поворачивает голову в другую сторону.
Я бы ни на одну минуту не задумался предложить вам руку, но я женат.
Лариса молчит.
Вы расстроены, я не смею торопить вас ответом. Подумайте! Если вам будет угодно благосклонно принять мое предложение, известите меня, и с той минуты я сделаюсь вашим самым преданным слугой и самым точным исполнителем всех ваших желаний и даже капризов, как бы они странны и дороги ни были. Для меня невозможного мало. (Почтительно кланяется и уходит в кофейную.)
Явление девятое
Лариса одна.
Лариса. Я давеча смотрела вниз через решетку, у меня закружилась голова, и я чуть не упала. А если упасть, так, говорят… верная смерть. (Подумав.) Вот хорошо бы броситься! Нет, зачем бросаться!.. Стоять у решетки и смотреть вниз, закружится голова и упадешь… Да, это лучше… в беспамятстве, ни боли… ничего не будешь чувствовать! (Подходит к решетке и смотрит вниз. Нагибается, крепко хватается за решетку, потом с ужасом отбегает.) Ой, ой! Как страшно! (Чуть не падает, хватается за беседку.) Какое головокружение! Я падаю, падаю, ай! (Садится у стола подле беседки.) Ох, нет… (Сквозь слезы.) Расставаться с жизнью совсем не так просто, как я думала. Вот и нет сил! Вот я какая несчастная! А ведь есть люди, для которых это легко. Видно, уж тем совсем жить нельзя; их ничто не прельщает, им ничто не мило, ничего не жалко. Ах, что я!.. Да ведь и мне ничто не мило, и мне жить нельзя, и мне жить незачем! Что ж я не решаюсь? Что меня держит над этой пропастью? Что мешает? (Задумывается.) Ах, нет, нет… Не Кнуров… роскошь, блеск… нет, нет… я далека от суеты… (Вздрогнув.) Разврат… ох, нет… Просто решимости не имею. Жалкая слабость: жить, хоть как-нибудь, да жить… когда нельзя жить и не нужно. Какая я жалкая, несчастная. Кабы теперь меня убил кто-нибудь… Как хорошо умереть… пока еще упрекнуть себя не в чем. Или захворать и умереть… Да я, кажется, захвораю. Как дурно мне!.. Хворать долго, успокоиться, со всем примириться, всем простить и умереть… Ах, как дурно, как кружится голова. (Подпирает голову рукой и сидит в забытьи.)
Входят Робинзон и Карандышев.
Лариса. Я давеча смотрела вниз через решетку, у меня закружилась голова, и я чуть не упала. А если упасть, так, говорят… верная смерть. (Подумав.) Вот хорошо бы броситься! Нет, зачем бросаться!.. Стоять у решетки и смотреть вниз, закружится голова и упадешь… Да, это лучше… в беспамятстве, ни боли… ничего не будешь чувствовать! (Подходит к решетке и смотрит вниз. Нагибается, крепко хватается за решетку, потом с ужасом отбегает.) Ой, ой! Как страшно! (Чуть не падает, хватается за беседку.) Какое головокружение! Я падаю, падаю, ай! (Садится у стола подле беседки.) Ох, нет… (Сквозь слезы.) Расставаться с жизнью совсем не так просто, как я думала. Вот и нет сил! Вот я какая несчастная! А ведь есть люди, для которых это легко. Видно, уж тем совсем жить нельзя; их ничто не прельщает, им ничто не мило, ничего не жалко. Ах, что я!.. Да ведь и мне ничто не мило, и мне жить нельзя, и мне жить незачем! Что ж я не решаюсь? Что меня держит над этой пропастью? Что мешает? (Задумывается.) Ах, нет, нет… Не Кнуров… роскошь, блеск… нет, нет… я далека от суеты… (Вздрогнув.) Разврат… ох, нет… Просто решимости не имею. Жалкая слабость: жить, хоть как-нибудь, да жить… когда нельзя жить и не нужно. Какая я жалкая, несчастная. Кабы теперь меня убил кто-нибудь… Как хорошо умереть… пока еще упрекнуть себя не в чем. Или захворать и умереть… Да я, кажется, захвораю. Как дурно мне!.. Хворать долго, успокоиться, со всем примириться, всем простить и умереть… Ах, как дурно, как кружится голова. (Подпирает голову рукой и сидит в забытьи.)
Входят Робинзон и Карандышев.
Явление десятое
Лариса, Робинзон и Карандышев.