Марья за сценой: «Что угодно?»
Догони поди барыню, скажи, что мне нужно с нею поговорить. Да поскорей, поскорей! Что это в самом деле, Марья, какая ты неповоротливая! Да беги же, беги скорей!
Марья за сценой: «Сейчас!»
А ну, как она не захочет вернуться? Да и прекрасно сделает! Она имеет полное право. Чем она виновата, что я не не могу ее содержать прилично? Ей только восьмнадцать лет, ей жить хочется, хочется удовольствий. А я держу ее в одной комнате, целый день дома не бываю. Хороша любовь! Ну, вот и живи один! Прекрасно! очень хорошо!.. Опять сирота! чего ж лучше! Поутру пойду в присутствие, после присутствия домой незачем ходить — посижу в трактире до вечера; а вечером домой, один, на холодную постель… зальюсь слезами! И так каждый день! Очень хорошо! (Плачет.) Ну что ж! не умел с женой жить, так живи один. Нет, надо решиться на что-нибудь. Я должен или расстаться с ней, или… жить… жить… как люди живут. Об этом надо подумать. (Задумывается.) Расстаться? Да в силах ли я с ней расстаться? Ах, какая мука! какая мука! Нет уж, лучше… что с мельницами-то сражаться! Что я говорю! Какие мысли лезут мне в голову!
Входит Полина.
Явление восьмое
Жадов и Полина.
Полина (садится, не раздеваясь). Что вам угодно?!
Жадов (подбегает к ней). Пришла, пришла! Опять пришла! Не стыдно ли тебе! Ты меня так расстроила, так расстроила, Полина, что я и с мыслями не соберусь. Я совсем растерялся. (Целует руки.) Полина, друг мой!
Полина. Да ты с нежностями-то не подъезжай ко мне.
Жадов. Ты ведь пошутила, Полина, а? Ты меня не оставишь?
Полина. Куда как интересно жить-то с тобой, горе-то мыкать!
Жадов. Ты меня убиваешь, Полина! Уж коли не любишь, так хоть пожалей меня. Ты знаешь, как я тебя люблю.
Полина. Да, оно и видно! так и любят.
Жадов. Как же еще любят? Как? Скажи, я все исполню, что ты мне прикажешь.
Полина. Поди сейчас к дяде, помирись с ним и попроси такое же место, как у Белогубова, да и денег попроси кстати; после отдадим, как разбогатеем.
Жадов. Ни за что на свете, ни за что на свете! И не говори ты мне этого.
Полина. Зачем же ты меня воротил? Смеяться, что ли, надо мной хочешь? Так уж будет, я теперь стала умней. Прощай! (Встает.)
Жадов. Постой! Погоди, Полина! Дай мне с тобой поговорить.
Полина (перед зеркалом). Об чем говорить? Уж все переговорили.
Жадов (с умоляющим видом). Нет, нет, Полина, не все еще. Много, много мне нужно еще сказать тебе. Ты многого не знаешь. Кабы можно было мне вдруг передать тебе свою душу, передать то, о чем думал и мечтал я, как бы я был счастлив! Давай поговорим, Полина, поговорим. Ты только, ради Бога, слушай, одной милости прошу у тебя.
Полина. Говори.
Жадов (горячо). Слушай, слушай! (Берет ее за руку.) Всегда, Полина, во все времена были люди, они и теперь есть, которые идут наперекор устаревшим общественным привычкам и условиям. Не по капризу, не по своей воле, нет, а потому, что правила, которые они знают, лучше, честнее тех правил, которыми руководствуется общество. И не сами они выдумали эти правила: они их слышали с пастырских и профессорских кафедр, они их вычитали в лучших литературных произведениях наших и иностранных. Они воспитались в них и хотят их провести в жизни. Что это нелегко, я согласен. Общественные пороки крепки, невежественное большинство сильно. Борьба трудна и часто пагубна; но тем больше славы для избранных: на них благословение потомства; без них ложь, зло, насилие выросли бы до того, что закрыли бы от людей свет солнечный…
Полина (смотрит на него с изумлением). Ты сумасшедший, право, сумасшедший! И ты хочешь, чтоб я тебя слушала; у меня и так ума-то немного, и последний с тобой потеряешь.
Жадов. Да ты послушай меня, Полина!
Полина. Нет, уж я лучше буду слушать умных людей.
Жадов. Кого же ты будешь слушать? Кто эти умные люди?
Полина. Кто? Сестрица, Белогубов.
Жадов. И ты сравняла меня с Белогубовым!
Полина. Скажите пожалуйста! Ты что такой за важный человек? Известно, Белогубов лучше тебя. У начальства в уважении, жену любит, отличный хозяин, свои лошади… А ты что? только что хвастать… (Передразнивая его.) Я умный, я благородный, все дураки, все взяточники!
Жадов. Что за тон у тебя! Что за манеры! Какая мерзость!
Полина. Ты опять ругаться! Прощай! (Хочет идти.)
Жадов (держит ее). Постой, погоди немножко.
Полина. Пусти!
Жадов. Нет, постой, постой! Полиночка, друг мой, погоди! (Хватает ее за платье.)
Полина (смеется). Ну, что ты меня держишь руками-то! какой ты чудак! Захочу уйти, так не удержишь.
Жадов. Что ж мне с тобой делать? Что ж мне с тобой делать, с моей милой Полиной?
Полина. Поди к дяде да помирись.
Жадов. Постой, постой, дай подумать.
Полина. Подумай.
Жадов. Ведь я тебя люблю, я для тебя готов на все на свете… Но что ты мне предлагаешь!.. Ужасно!.. Нет, надо подумать. Да, да, да, да… подумать надо… надо подумать… Ну а если я не пойду к дяде, ты уйдешь от меня?
Полина. Уйду.
Жадов. Совсем уйдешь?
Полина. Совсем. Не десять тебе раз говорить-то, надоело уж. Прощай!
Жадов. Постой, постой! (Садится к столу, подпирает голову руками и задумывается.)
Полина. Долго ли мне ждать-то?
Жадов (почти со слезами). А ведь знаешь что, Полина? Ведь хорошо, когда хорошенькая жена да хорошо одета?
Полина (с чувством). Очень хорошо!
Жадов. Ну, да, да… (Кричит.) да, да! (Топает ногами.) И хорошо с ней выехать в хорошем экипаже?
Полина. Ах, как хорошо!
Жадов. Ведь молодую, хорошенькую жену надо любить, надо ее лелеять… (Кричит.) да, да, да! надо ее наряжать… (Успокоившись.) Ну, что ж, ничего… ничего… Это легко сделать! (С отчаянием.) Прощайте, юношеские мечты мои! Прощайте, великие уроки! Прощай, моя честная будущность! Ведь буду и я старик, будут у меня и седые волосы, будут и дети…
Полина. Что ты? что ты?
Жадов. Нет, нет! детей будем в строгих правилах воспитывать. Пусть идут за веком. Нечего им на отцов смотреть.
Полина. Да перестань!
Жадов. Дай мне поплакать-то; ведь уж это я плачу в последний раз в жизни. (Рыдает.)
Полина. Что это с тобой сделалось?
Жадов. Ничего… ничего… легко… легко… все легко на свете. Только надобно, чтоб не напоминало ничто! Это просто сделать! Это я сделаю… буду сторониться, прятаться от своих прежних товарищей… не буду ходить туда, где говорят про честность, про святость долга… целую неделю работать, а в пятницу на субботу собирать разных Белогубовых и пьянствовать на наворованные деньги, как разбойники… да, да… А там и привыкнешь…
Полина (почти плача). Ты что-то нехорошее говоришь.
Жадов. Петь песни… Ты знаешь эту песню? (Поет.)
Полина. Что с тобой такое, я уж и не пойму.
Жадов. Пойдем к дядюшке просить доходного места! (Надевает небрежно шляпу и берет жену за руку.)
Уходят.
Полина (садится, не раздеваясь). Что вам угодно?!
Жадов (подбегает к ней). Пришла, пришла! Опять пришла! Не стыдно ли тебе! Ты меня так расстроила, так расстроила, Полина, что я и с мыслями не соберусь. Я совсем растерялся. (Целует руки.) Полина, друг мой!
Полина. Да ты с нежностями-то не подъезжай ко мне.
Жадов. Ты ведь пошутила, Полина, а? Ты меня не оставишь?
Полина. Куда как интересно жить-то с тобой, горе-то мыкать!
Жадов. Ты меня убиваешь, Полина! Уж коли не любишь, так хоть пожалей меня. Ты знаешь, как я тебя люблю.
Полина. Да, оно и видно! так и любят.
Жадов. Как же еще любят? Как? Скажи, я все исполню, что ты мне прикажешь.
Полина. Поди сейчас к дяде, помирись с ним и попроси такое же место, как у Белогубова, да и денег попроси кстати; после отдадим, как разбогатеем.
Жадов. Ни за что на свете, ни за что на свете! И не говори ты мне этого.
Полина. Зачем же ты меня воротил? Смеяться, что ли, надо мной хочешь? Так уж будет, я теперь стала умней. Прощай! (Встает.)
Жадов. Постой! Погоди, Полина! Дай мне с тобой поговорить.
Полина (перед зеркалом). Об чем говорить? Уж все переговорили.
Жадов (с умоляющим видом). Нет, нет, Полина, не все еще. Много, много мне нужно еще сказать тебе. Ты многого не знаешь. Кабы можно было мне вдруг передать тебе свою душу, передать то, о чем думал и мечтал я, как бы я был счастлив! Давай поговорим, Полина, поговорим. Ты только, ради Бога, слушай, одной милости прошу у тебя.
Полина. Говори.
Жадов (горячо). Слушай, слушай! (Берет ее за руку.) Всегда, Полина, во все времена были люди, они и теперь есть, которые идут наперекор устаревшим общественным привычкам и условиям. Не по капризу, не по своей воле, нет, а потому, что правила, которые они знают, лучше, честнее тех правил, которыми руководствуется общество. И не сами они выдумали эти правила: они их слышали с пастырских и профессорских кафедр, они их вычитали в лучших литературных произведениях наших и иностранных. Они воспитались в них и хотят их провести в жизни. Что это нелегко, я согласен. Общественные пороки крепки, невежественное большинство сильно. Борьба трудна и часто пагубна; но тем больше славы для избранных: на них благословение потомства; без них ложь, зло, насилие выросли бы до того, что закрыли бы от людей свет солнечный…
Полина (смотрит на него с изумлением). Ты сумасшедший, право, сумасшедший! И ты хочешь, чтоб я тебя слушала; у меня и так ума-то немного, и последний с тобой потеряешь.
Жадов. Да ты послушай меня, Полина!
Полина. Нет, уж я лучше буду слушать умных людей.
Жадов. Кого же ты будешь слушать? Кто эти умные люди?
Полина. Кто? Сестрица, Белогубов.
Жадов. И ты сравняла меня с Белогубовым!
Полина. Скажите пожалуйста! Ты что такой за важный человек? Известно, Белогубов лучше тебя. У начальства в уважении, жену любит, отличный хозяин, свои лошади… А ты что? только что хвастать… (Передразнивая его.) Я умный, я благородный, все дураки, все взяточники!
Жадов. Что за тон у тебя! Что за манеры! Какая мерзость!
Полина. Ты опять ругаться! Прощай! (Хочет идти.)
Жадов (держит ее). Постой, погоди немножко.
Полина. Пусти!
Жадов. Нет, постой, постой! Полиночка, друг мой, погоди! (Хватает ее за платье.)
Полина (смеется). Ну, что ты меня держишь руками-то! какой ты чудак! Захочу уйти, так не удержишь.
Жадов. Что ж мне с тобой делать? Что ж мне с тобой делать, с моей милой Полиной?
Полина. Поди к дяде да помирись.
Жадов. Постой, постой, дай подумать.
Полина. Подумай.
Жадов. Ведь я тебя люблю, я для тебя готов на все на свете… Но что ты мне предлагаешь!.. Ужасно!.. Нет, надо подумать. Да, да, да, да… подумать надо… надо подумать… Ну а если я не пойду к дяде, ты уйдешь от меня?
Полина. Уйду.
Жадов. Совсем уйдешь?
Полина. Совсем. Не десять тебе раз говорить-то, надоело уж. Прощай!
Жадов. Постой, постой! (Садится к столу, подпирает голову руками и задумывается.)
Полина. Долго ли мне ждать-то?
Жадов (почти со слезами). А ведь знаешь что, Полина? Ведь хорошо, когда хорошенькая жена да хорошо одета?
Полина (с чувством). Очень хорошо!
Жадов. Ну, да, да… (Кричит.) да, да! (Топает ногами.) И хорошо с ней выехать в хорошем экипаже?
Полина. Ах, как хорошо!
Жадов. Ведь молодую, хорошенькую жену надо любить, надо ее лелеять… (Кричит.) да, да, да! надо ее наряжать… (Успокоившись.) Ну, что ж, ничего… ничего… Это легко сделать! (С отчаянием.) Прощайте, юношеские мечты мои! Прощайте, великие уроки! Прощай, моя честная будущность! Ведь буду и я старик, будут у меня и седые волосы, будут и дети…
Полина. Что ты? что ты?
Жадов. Нет, нет! детей будем в строгих правилах воспитывать. Пусть идут за веком. Нечего им на отцов смотреть.
Полина. Да перестань!
Жадов. Дай мне поплакать-то; ведь уж это я плачу в последний раз в жизни. (Рыдает.)
Полина. Что это с тобой сделалось?
Жадов. Ничего… ничего… легко… легко… все легко на свете. Только надобно, чтоб не напоминало ничто! Это просто сделать! Это я сделаю… буду сторониться, прятаться от своих прежних товарищей… не буду ходить туда, где говорят про честность, про святость долга… целую неделю работать, а в пятницу на субботу собирать разных Белогубовых и пьянствовать на наворованные деньги, как разбойники… да, да… А там и привыкнешь…
Полина (почти плача). Ты что-то нехорошее говоришь.
Жадов. Петь песни… Ты знаешь эту песню? (Поет.)
Хороша эта песенка?
Бери, большой тут нет науки.
Бери, что можно только взять.
На что ж привешены нам руки,
Как не на то, чтоб брать, брать, брать…
Полина. Что с тобой такое, я уж и не пойму.
Жадов. Пойдем к дядюшке просить доходного места! (Надевает небрежно шляпу и берет жену за руку.)
Уходят.
Действие пятое
Действующие лица
Аристарх Владимирыч Вышневский.
Анна Павловна Вышневская.
Аким Акимыч Юсов.
Василий Николаич Жадов.
Полина.
Антон.
Мальчик.
Комната первого действия.
Анна Павловна Вышневская.
Аким Акимыч Юсов.
Василий Николаич Жадов.
Полина.
Антон.
Мальчик.
Комната первого действия.
Явление первое
Вышневская и Антон (подает письмо на подносе и уходит).
Вышневская (читает). «Милостивая государыня, Анна Павловна! Извините меня, если мое письмо вам не понравится; ваши поступки со мной оправдывают и мои. Я слышал, что вы смеетесь надо мной и показываете посторонним мои письма, писанные с увлечением и в порыве страсти. Вы не можете не знать моего положения в обществе и сколько компрометирует меня такое ваше поведение. Я не мальчик. И по какому праву вы так поступаете со мной? Мое искательство совершенно оправдывалось вашим поведением, которое, вы сами должны признаться, не было безукоризненно. И хотя мне, как мужчине, позволительны некоторые вольности, но смешным я быть не хочу. А вы меня сделали предметом разговора в целом городе. Вы знаете мои отношения к Любимову, я уже говорил вам, что между бумагами, которые остались после него, я нашел несколько ваших писем. Я предлагал вам их получить от меня. Стоило только вам побороть вашу гордость и согласиться с общественным мнением, что я один из красивейших мужчин и более других пользуюсь успехами между дамами. Вам угодно было обращаться со мной презрительно; в таком случае вы должны меня извинить: я решился передать эти письма вашему мужу». Вот это благородно! Фу, какая мерзость! Ну да все равно, надобно же было кончить когда-нибудь. Я не из тех женщин, чтобы согласилась поправлять холодным развратом проступок, сделанный по увлечению. Хороши у нас мужчины! Человек, которому сорок лет, у которого жена красавица, начинает ухаживать за мной, говорить и делать глупости. Что может оправдать его? Страсть? Какая страсть! Он уж, я думаю, в восьмнадцать лет потерял способность влюбляться. Нет, очень просто: до него дошли разные сплетни про меня, и он считает меня доступной женщиной. И вот он без всякой церемонии начинает писать ко мне страстные письма, наполненные самыми пошлыми нежностями, очевидно, весьма хладнокровно придуманными. Он объездит десять гостиных, где будет рассказывать про меня самые ужасные вещи, и потом приезжает утешать меня. Говорит, что он презирает общественное мнение, что страсть в его глазах оправдывает все. Клянется в любви, говорит пошлые фразы, желая придать своему лицу страстное выражение, делает какие-то странные, кислые улыбки. Даже не дает себе труда хорошенько притвориться влюбленным. Зачем трудиться, сойдет и так, только бы форма была соблюдена. Если посмеешься над таким человеком или окажешь ему презрение, которого он заслуживает, он считает себя вправе мстить. Для него смешное страшнее самого грязного порока. Связью с женщиной он станет хвастаться сам — это делает ему честь; а письма его показать — беда, это его компрометирует. Он сам чувствует, что они смешны и глупы. За кого же они считают тех женщин, к которым пишут такие письма? Бессовестный народ! И вот он теперь, в порыве благородного негодования, делает подлость против меня и, вероятно, считает себя правым. Да не один он, все таковы… Ну, да тем лучше, по крайней мере я объяснюсь с мужем. Мне даже хочется этого объяснения. Он увидит, что если я виновата перед ним, то он более виноват передо мной. Он убил всю мою жизнь. Он своим эгоизмом засушил мое сердце, отнял у меня возможность семейного счастия; он заставил меня плакать о том, что воротить нельзя — об моей молодости. Я провела ее с ним пошло, бесчувственно, тогда как душа просила жизни, любви. В пустом, мелочном круге его знакомых, в который он ввел меня, во мне заглохли все лучшие душевные качества, оледенели все благородные порывы. И вдобавок, я испытываю угрызение совести за проступок, которого избежать было не в моей власти.
Юсов входит, заметно расстроенный.
Вышневская (читает). «Милостивая государыня, Анна Павловна! Извините меня, если мое письмо вам не понравится; ваши поступки со мной оправдывают и мои. Я слышал, что вы смеетесь надо мной и показываете посторонним мои письма, писанные с увлечением и в порыве страсти. Вы не можете не знать моего положения в обществе и сколько компрометирует меня такое ваше поведение. Я не мальчик. И по какому праву вы так поступаете со мной? Мое искательство совершенно оправдывалось вашим поведением, которое, вы сами должны признаться, не было безукоризненно. И хотя мне, как мужчине, позволительны некоторые вольности, но смешным я быть не хочу. А вы меня сделали предметом разговора в целом городе. Вы знаете мои отношения к Любимову, я уже говорил вам, что между бумагами, которые остались после него, я нашел несколько ваших писем. Я предлагал вам их получить от меня. Стоило только вам побороть вашу гордость и согласиться с общественным мнением, что я один из красивейших мужчин и более других пользуюсь успехами между дамами. Вам угодно было обращаться со мной презрительно; в таком случае вы должны меня извинить: я решился передать эти письма вашему мужу». Вот это благородно! Фу, какая мерзость! Ну да все равно, надобно же было кончить когда-нибудь. Я не из тех женщин, чтобы согласилась поправлять холодным развратом проступок, сделанный по увлечению. Хороши у нас мужчины! Человек, которому сорок лет, у которого жена красавица, начинает ухаживать за мной, говорить и делать глупости. Что может оправдать его? Страсть? Какая страсть! Он уж, я думаю, в восьмнадцать лет потерял способность влюбляться. Нет, очень просто: до него дошли разные сплетни про меня, и он считает меня доступной женщиной. И вот он без всякой церемонии начинает писать ко мне страстные письма, наполненные самыми пошлыми нежностями, очевидно, весьма хладнокровно придуманными. Он объездит десять гостиных, где будет рассказывать про меня самые ужасные вещи, и потом приезжает утешать меня. Говорит, что он презирает общественное мнение, что страсть в его глазах оправдывает все. Клянется в любви, говорит пошлые фразы, желая придать своему лицу страстное выражение, делает какие-то странные, кислые улыбки. Даже не дает себе труда хорошенько притвориться влюбленным. Зачем трудиться, сойдет и так, только бы форма была соблюдена. Если посмеешься над таким человеком или окажешь ему презрение, которого он заслуживает, он считает себя вправе мстить. Для него смешное страшнее самого грязного порока. Связью с женщиной он станет хвастаться сам — это делает ему честь; а письма его показать — беда, это его компрометирует. Он сам чувствует, что они смешны и глупы. За кого же они считают тех женщин, к которым пишут такие письма? Бессовестный народ! И вот он теперь, в порыве благородного негодования, делает подлость против меня и, вероятно, считает себя правым. Да не один он, все таковы… Ну, да тем лучше, по крайней мере я объяснюсь с мужем. Мне даже хочется этого объяснения. Он увидит, что если я виновата перед ним, то он более виноват передо мной. Он убил всю мою жизнь. Он своим эгоизмом засушил мое сердце, отнял у меня возможность семейного счастия; он заставил меня плакать о том, что воротить нельзя — об моей молодости. Я провела ее с ним пошло, бесчувственно, тогда как душа просила жизни, любви. В пустом, мелочном круге его знакомых, в который он ввел меня, во мне заглохли все лучшие душевные качества, оледенели все благородные порывы. И вдобавок, я испытываю угрызение совести за проступок, которого избежать было не в моей власти.
Юсов входит, заметно расстроенный.
Явление второе
Вышневская и Юсов.
Юсов (кланяясь). Еще не приезжали-с?
Вышневская. Нет еще. Садитесь.
Юсовсадится.
Вы чем-то встревожены?
Юсов. Нет слов-с… уста немеют.
Вышневская. Да что такое?
Юсов (качает головой). Человек все равно… корабль по морю… вдруг кораблекрушение, и несть спасающего!..
Вышневская. Я вас не понимаю.
Юсов. Я насчет бренности… что прочно в жизни сей? С чем придем? с чем предстанем?.. Одни дела… можно сказать, как ноша за спиной… в обличение… и помышления даже… (махнув рукой) все записаны.
Вышневская. Что, умер, что ли, кто-нибудь?
Юсов. Нет-с, переворот в жизни. (Нюхает табак.) В богатстве и в знатности затмение бывает… чувств наших… забываем нищую братию… гордость, плотоугодие… За то и наказание бывает по делам нашим.
Вышневская. Я это давно знаю; не понимаю только, к чему вы передо мной теряете даром свое красноречие.
Юсов. Близко сердцу моему… Положим, хоть я тут не подлежу большой ответственности… но все-таки над такой особой! Что прочно?.. когда и сан не защищает.
Вышневская. Над какой особой?
Юсов. Опала на нас-с.
Вышневская. Да говорите!
Юсов. Открылись якобы упущения, недочеты сумм и разные злоупотребления.
Вышневская. Что же?
Юсов. Так нас под суд-с… То есть я-то, собственно, не подлежу большой ответственности, а Аристарх Владимирыч должны будут…
Вышневская. Что должны?
Юсов. Ответствовать всем своим имуществом и подвергнуться суду за противозаконные якобы поступки.
Вышневская (подняв глаза). Начинается расплата!
Юсов. Конечно, смертный… Станут придираться, так, пожалуй, найдут что-нибудь; я так полагаю, что, по нынешним строгостям, отставят… Должен буду бедствовать без куска хлеба.
Вышневская. Вам, кажется, далеко до этого.
Юсов. Да ведь дети-с.
Молчание.
Я все думал дорогой, с прискорбием думал: за что такое попущение на нас? За гордость… Гордость ослепляет человека, застилает глаза.
Вышневская. Полноте, какая тут гордость! просто за взятки.
Юсов. Взятки? Взятки что-с, маловажная вещь… многие подвержены. Смирения нет, вот главное… Судьба все равно что фортуна… как изображается на картине… колесо, и на нем люди… поднимается кверху и опять опускается вниз, возвышается и потом смиряется, превозносится собой и опять ничто… так все кругообразно. Устроивай свое благосостояние, трудись, приобретай имущество… возносись в мечтах… и вдруг наг!.. Надпись подписана под этой фортуной… (С чувством.)
Входит Вышневский и молча проходит в кабинет. Юсов встает.
Вышневская. Как он изменился!
Юсов. За доктором бы послать. С ними давеча в присутствии дурно сделалось. Такой удар… человеку благородных чувств… как его перенесть!
Вышневская (звонит).
Входит мальчик.
Сходи за доктором, попроси поскорей приехать.
Вышневский выходит и садится в кресла.
Юсов (кланяясь). Еще не приезжали-с?
Вышневская. Нет еще. Садитесь.
Юсовсадится.
Вы чем-то встревожены?
Юсов. Нет слов-с… уста немеют.
Вышневская. Да что такое?
Юсов (качает головой). Человек все равно… корабль по морю… вдруг кораблекрушение, и несть спасающего!..
Вышневская. Я вас не понимаю.
Юсов. Я насчет бренности… что прочно в жизни сей? С чем придем? с чем предстанем?.. Одни дела… можно сказать, как ноша за спиной… в обличение… и помышления даже… (махнув рукой) все записаны.
Вышневская. Что, умер, что ли, кто-нибудь?
Юсов. Нет-с, переворот в жизни. (Нюхает табак.) В богатстве и в знатности затмение бывает… чувств наших… забываем нищую братию… гордость, плотоугодие… За то и наказание бывает по делам нашим.
Вышневская. Я это давно знаю; не понимаю только, к чему вы передо мной теряете даром свое красноречие.
Юсов. Близко сердцу моему… Положим, хоть я тут не подлежу большой ответственности… но все-таки над такой особой! Что прочно?.. когда и сан не защищает.
Вышневская. Над какой особой?
Юсов. Опала на нас-с.
Вышневская. Да говорите!
Юсов. Открылись якобы упущения, недочеты сумм и разные злоупотребления.
Вышневская. Что же?
Юсов. Так нас под суд-с… То есть я-то, собственно, не подлежу большой ответственности, а Аристарх Владимирыч должны будут…
Вышневская. Что должны?
Юсов. Ответствовать всем своим имуществом и подвергнуться суду за противозаконные якобы поступки.
Вышневская (подняв глаза). Начинается расплата!
Юсов. Конечно, смертный… Станут придираться, так, пожалуй, найдут что-нибудь; я так полагаю, что, по нынешним строгостям, отставят… Должен буду бедствовать без куска хлеба.
Вышневская. Вам, кажется, далеко до этого.
Юсов. Да ведь дети-с.
Молчание.
Я все думал дорогой, с прискорбием думал: за что такое попущение на нас? За гордость… Гордость ослепляет человека, застилает глаза.
Вышневская. Полноте, какая тут гордость! просто за взятки.
Юсов. Взятки? Взятки что-с, маловажная вещь… многие подвержены. Смирения нет, вот главное… Судьба все равно что фортуна… как изображается на картине… колесо, и на нем люди… поднимается кверху и опять опускается вниз, возвышается и потом смиряется, превозносится собой и опять ничто… так все кругообразно. Устроивай свое благосостояние, трудись, приобретай имущество… возносись в мечтах… и вдруг наг!.. Надпись подписана под этой фортуной… (С чувством.)
Вот что раскусить надо! Вот что должен человек помнить? Мы родимся, ничего не имеем, так и в могилу. Для чего трудимся? Вот философия! Что наш ум? Что он может постигнуть?
Чуден в свете человек!
Суетится целый век,
Счастия сыскать желает,
А того не вображает,
Что судьба им управляет.
Входит Вышневский и молча проходит в кабинет. Юсов встает.
Вышневская. Как он изменился!
Юсов. За доктором бы послать. С ними давеча в присутствии дурно сделалось. Такой удар… человеку благородных чувств… как его перенесть!
Вышневская (звонит).
Входит мальчик.
Сходи за доктором, попроси поскорей приехать.
Вышневский выходит и садится в кресла.
Явление третье
Те же и Вышневский.
Вышневская (подходя к нему). Я слышала от Акима Акимыча, с вами несчастие. Не падайте духом.
Молчание.
Вы ужасно переменились. Вы дурно себя чувствуете? Я послала за доктором.
Вышневский. Какое лицемерие! Какая гнусная ложь! Какая подлость!
Вышневская (гордо). Никакой лжи! Я вас жалею, как стала бы жалеть всякого в несчастии — ни больше, ни меньше. (Отходит и садится.)
Вышневский. Не нужно мне ваших сожалений. Не жалейте меня! я обесчещен, разорен! За что?
Вышневская. Спросите у вашей совести.
Вышневский. Не говорите о совести! Вы не имеете права говорить о ней… Юсов! За что я погиб?
Юсов. Превратность… судьба-с.
Вышневский. Вздор, какая судьба! Сильные враги — вот причина! Вот что меня сгубило! Проклятие вам! Позавидовали моему благополучию. Как не позавидовать! Человек в несколько лет возвышается, богатеет, смело создает свое благоденствие, строит дома и дачи, покупает деревню за деревней, вырастает выше их целой головой. Как не позавидовать! Человек идет к богатству и почестям, как по лестнице. Чтобы перегнать или хоть догнать его, нужен ум, гений. Ума взять негде, ну так подставить ему ногу. Я задыхаюсь от бешенства…
Юсов. Зависть человека может на все подвигнуть…
Вышневский. Не падение меня бесит, нет — а торжество, которое я им доставлю своим падением. Что теперь разговору! что радости! О, черт возьми, я не переживу! (Звонит.)
Входит Антон.
Воды!..
Антон подает и уходит.
Теперь с вами мне нужно поговорить.
Вышневская. Что вам угодно?
Вышневский. Мне угодно вам сказать, что вы развратная женщина.
Вышневская. Аристарх Владимирыч, здесь посторонние люди.
Юсов. Прикажете уйти?
Вышневский. Останься! Я скажу то же самое при всей дворне.
Вышневская. За что вы оскорбляете меня? Вам не на кого излить свою бессильную злобу. Не грех ли вам!
Вышневский. Вот вам доказательство моих слов. (Бросает конверт с письмами.)
Юсов поднимает и подает Вышневской.
Вышневская. Благодарю вас. (Судорожно рассматривает их и прячет в карман.)
Вышневский. Юсов, что делают с женщиной, которая, несмотря на все благодеяния мужа, забывает свой долг?
Юсов. Гм… гмм…
Вышневский. Я тебе скажу: выгоняют с позором! Да, Юсов, я несчастен, вполне несчастен, я одинок! Не бросай хоть ты меня. Человек, как бы он ни был высоко поставлен, когда он в горе, все-таки ищет утешения в семействе. (С злобою.) А я нахожу в своем семействе…
Вышневская. Не говорите про семейство! У вас его никогда не было. Вы даже не знаете, что такое семейство! Позвольте же теперь, Аристарх Владимирыч, высказать вам все, что я перенесла, живя с вами.
Вышневский. Для вас нет оправданий.
Вышневская. Я и не хочу оправдываться — мне не в чем оправдываться. За минутное увлечение я перенесла много горя, много унижения, но, поверьте, без ропота на судьбу и без проклятий, как вы. Я хочу вам сказать только, что если я виновата, то перед собой одной, а не перед вами. Вы не должны меня упрекать. Если б вы имели сердце, вы бы чувствовали, что вы меня погубили.
Вышневский. Ха, ха! Вините кого другого в вашем поведении, а не меня.
Вышневская. Нет, вас. Разве вы жену брали себе? Вспомните, как вы за меня сватались! Когда вы были женихом, я не слыхала от вас ни одного слова о семейной жизни; вы вели себя, как старый волокита, обольщающий молодых девушек подарками, смотрели на меня, как сатир. Вы видели мое отвращение к вам, и, несмотря на это, вы все-таки купили меня за деньги у моих родственников, как покупают невольниц в Турции. Чего же вы от меня хотите?
Вышневский. Вы моя жена, не забывайте! и я вправе всегда требовать от вас исполнения вашего долга.
Вышневская. Да, вы свою покупку, не скажу, освятили, нет — а закрыли, замаскировали браком. Иначе нельзя было: мои родные не согласились бы, а для вас все равно. И потом, когда уж вы были моим мужем, вы не смотрели на меня как на жену: вы покупали за деньги мои ласки. Если вы замечали во мне отвращение к вам, вы спешили ко мне с каким-нибудь дорогим подарком и тогда уж подходили смело, с полным правом. Что же мне было делать?.. вы все-таки мой муж: я покорялась. О! перестанешь уважать себя. Каково испытывать чувство презрения к самой себе! Вот до чего вы довели меня! Но что со мной было потом, когда я узнала, что даже деньги, которые вы мне дарите, — не ваши; что они приобретены не честно…
Вышневский (привстает). Замолчите!
Вышневская. Извольте, я замолчу об этом, вы уже довольно наказаны; но я буду продолжать о себе.
Вышневский. Говорите, что хотите, мне все равно; вы не измените моего мнения о вас.
Вышневская. Может быть, вы о себе измените мнение после моих слов. Вы помните, как я дичилась общества, я боялась его. И недаром. Но вы требовали — я должна была уступить вам. И вот, совсем неприготовленную, без совета, без руководителя, вы ввели меня в свой круг, в котором искушение и порок на каждом шагу. Некому было ни предупредить, ни поддержать меня! Впрочем, я сама узнала всю мелочность, весь разврат тех людей, которые составляют ваше знакомство. Я берегла себя. В то время я встретила в обществе Любимова, вы его знали. Помните его открытое лицо, его светлые глаза, как умен и как чист был он сам! Как горячо он спорил с вами, как смело говорил про всякую ложь и неправду! Он говорил то, что я уже чувствовала, хотя и неясно. Я ждала от вас возражений. Возражений от вас не было; вы только клеветали на него, за глаза выдумывали гнусные сплетни, старались уронить его в общественном мнении, и больше ничего. Как я желала тогда заступиться за него; но я не имела для этого ни возможности, ни достаточно ума. Мне оставалось только… полюбить его.
Вышневский. Так вы и сделали?
Вышневская. Так я и сделала. Я видела потом, как вы губили его, как мало-помалу достигали своей цели. То есть не вы одни, а все, кому это нужно было. Вы сначала вооружили против него общество, говорили, что его знакомство опасно для молодых людей, потом твердили постоянно, что он вольнодумец и вредный человек, и восстановили против него его начальство; он принужден был оставить службу, родных, знакомство, уехать отсюда… (Закрывает глаза платком.) Я все это видела, все выстрадала на себе. Я видела торжество злобы, а вы все еще считаете меня той девочкой, которую вы купили и которая должна быть благодарна и любить вас за ваши подарки. Из моих чистых отношений к нему сделали гнусную сплетню; дамы стали явно клеветать на меня, а тайно завидовать; молодые и старые волокиты стали без церемонии преследовать меня. Вот до чего вы довели меня, женщину, достойную, может быть, лучшей участи, женщину, способную понимать истинное значение жизни и ненавидеть зло! Вот все, что я хотела сказать вам — больше вы не услышите от меня упрека никогда.
Вышневский. Напрасно. Я теперь бедный человек, а бедные люди позволяют своим женам ругаться. Это у них можно. Если бы я был тот Вышневский, каким был до нынешнего дня, я бы вас прогнал без разговору; но мы теперь, благодаря врагам моим, должны спуститься из круга порядочных людей. В низшем кругу мужья бранятся с своими женами и иногда дерутся — и это не делает никакого скандала.
Входит Жадов с женой.
Вышневская (подходя к нему). Я слышала от Акима Акимыча, с вами несчастие. Не падайте духом.
Молчание.
Вы ужасно переменились. Вы дурно себя чувствуете? Я послала за доктором.
Вышневский. Какое лицемерие! Какая гнусная ложь! Какая подлость!
Вышневская (гордо). Никакой лжи! Я вас жалею, как стала бы жалеть всякого в несчастии — ни больше, ни меньше. (Отходит и садится.)
Вышневский. Не нужно мне ваших сожалений. Не жалейте меня! я обесчещен, разорен! За что?
Вышневская. Спросите у вашей совести.
Вышневский. Не говорите о совести! Вы не имеете права говорить о ней… Юсов! За что я погиб?
Юсов. Превратность… судьба-с.
Вышневский. Вздор, какая судьба! Сильные враги — вот причина! Вот что меня сгубило! Проклятие вам! Позавидовали моему благополучию. Как не позавидовать! Человек в несколько лет возвышается, богатеет, смело создает свое благоденствие, строит дома и дачи, покупает деревню за деревней, вырастает выше их целой головой. Как не позавидовать! Человек идет к богатству и почестям, как по лестнице. Чтобы перегнать или хоть догнать его, нужен ум, гений. Ума взять негде, ну так подставить ему ногу. Я задыхаюсь от бешенства…
Юсов. Зависть человека может на все подвигнуть…
Вышневский. Не падение меня бесит, нет — а торжество, которое я им доставлю своим падением. Что теперь разговору! что радости! О, черт возьми, я не переживу! (Звонит.)
Входит Антон.
Воды!..
Антон подает и уходит.
Теперь с вами мне нужно поговорить.
Вышневская. Что вам угодно?
Вышневский. Мне угодно вам сказать, что вы развратная женщина.
Вышневская. Аристарх Владимирыч, здесь посторонние люди.
Юсов. Прикажете уйти?
Вышневский. Останься! Я скажу то же самое при всей дворне.
Вышневская. За что вы оскорбляете меня? Вам не на кого излить свою бессильную злобу. Не грех ли вам!
Вышневский. Вот вам доказательство моих слов. (Бросает конверт с письмами.)
Юсов поднимает и подает Вышневской.
Вышневская. Благодарю вас. (Судорожно рассматривает их и прячет в карман.)
Вышневский. Юсов, что делают с женщиной, которая, несмотря на все благодеяния мужа, забывает свой долг?
Юсов. Гм… гмм…
Вышневский. Я тебе скажу: выгоняют с позором! Да, Юсов, я несчастен, вполне несчастен, я одинок! Не бросай хоть ты меня. Человек, как бы он ни был высоко поставлен, когда он в горе, все-таки ищет утешения в семействе. (С злобою.) А я нахожу в своем семействе…
Вышневская. Не говорите про семейство! У вас его никогда не было. Вы даже не знаете, что такое семейство! Позвольте же теперь, Аристарх Владимирыч, высказать вам все, что я перенесла, живя с вами.
Вышневский. Для вас нет оправданий.
Вышневская. Я и не хочу оправдываться — мне не в чем оправдываться. За минутное увлечение я перенесла много горя, много унижения, но, поверьте, без ропота на судьбу и без проклятий, как вы. Я хочу вам сказать только, что если я виновата, то перед собой одной, а не перед вами. Вы не должны меня упрекать. Если б вы имели сердце, вы бы чувствовали, что вы меня погубили.
Вышневский. Ха, ха! Вините кого другого в вашем поведении, а не меня.
Вышневская. Нет, вас. Разве вы жену брали себе? Вспомните, как вы за меня сватались! Когда вы были женихом, я не слыхала от вас ни одного слова о семейной жизни; вы вели себя, как старый волокита, обольщающий молодых девушек подарками, смотрели на меня, как сатир. Вы видели мое отвращение к вам, и, несмотря на это, вы все-таки купили меня за деньги у моих родственников, как покупают невольниц в Турции. Чего же вы от меня хотите?
Вышневский. Вы моя жена, не забывайте! и я вправе всегда требовать от вас исполнения вашего долга.
Вышневская. Да, вы свою покупку, не скажу, освятили, нет — а закрыли, замаскировали браком. Иначе нельзя было: мои родные не согласились бы, а для вас все равно. И потом, когда уж вы были моим мужем, вы не смотрели на меня как на жену: вы покупали за деньги мои ласки. Если вы замечали во мне отвращение к вам, вы спешили ко мне с каким-нибудь дорогим подарком и тогда уж подходили смело, с полным правом. Что же мне было делать?.. вы все-таки мой муж: я покорялась. О! перестанешь уважать себя. Каково испытывать чувство презрения к самой себе! Вот до чего вы довели меня! Но что со мной было потом, когда я узнала, что даже деньги, которые вы мне дарите, — не ваши; что они приобретены не честно…
Вышневский (привстает). Замолчите!
Вышневская. Извольте, я замолчу об этом, вы уже довольно наказаны; но я буду продолжать о себе.
Вышневский. Говорите, что хотите, мне все равно; вы не измените моего мнения о вас.
Вышневская. Может быть, вы о себе измените мнение после моих слов. Вы помните, как я дичилась общества, я боялась его. И недаром. Но вы требовали — я должна была уступить вам. И вот, совсем неприготовленную, без совета, без руководителя, вы ввели меня в свой круг, в котором искушение и порок на каждом шагу. Некому было ни предупредить, ни поддержать меня! Впрочем, я сама узнала всю мелочность, весь разврат тех людей, которые составляют ваше знакомство. Я берегла себя. В то время я встретила в обществе Любимова, вы его знали. Помните его открытое лицо, его светлые глаза, как умен и как чист был он сам! Как горячо он спорил с вами, как смело говорил про всякую ложь и неправду! Он говорил то, что я уже чувствовала, хотя и неясно. Я ждала от вас возражений. Возражений от вас не было; вы только клеветали на него, за глаза выдумывали гнусные сплетни, старались уронить его в общественном мнении, и больше ничего. Как я желала тогда заступиться за него; но я не имела для этого ни возможности, ни достаточно ума. Мне оставалось только… полюбить его.
Вышневский. Так вы и сделали?
Вышневская. Так я и сделала. Я видела потом, как вы губили его, как мало-помалу достигали своей цели. То есть не вы одни, а все, кому это нужно было. Вы сначала вооружили против него общество, говорили, что его знакомство опасно для молодых людей, потом твердили постоянно, что он вольнодумец и вредный человек, и восстановили против него его начальство; он принужден был оставить службу, родных, знакомство, уехать отсюда… (Закрывает глаза платком.) Я все это видела, все выстрадала на себе. Я видела торжество злобы, а вы все еще считаете меня той девочкой, которую вы купили и которая должна быть благодарна и любить вас за ваши подарки. Из моих чистых отношений к нему сделали гнусную сплетню; дамы стали явно клеветать на меня, а тайно завидовать; молодые и старые волокиты стали без церемонии преследовать меня. Вот до чего вы довели меня, женщину, достойную, может быть, лучшей участи, женщину, способную понимать истинное значение жизни и ненавидеть зло! Вот все, что я хотела сказать вам — больше вы не услышите от меня упрека никогда.
Вышневский. Напрасно. Я теперь бедный человек, а бедные люди позволяют своим женам ругаться. Это у них можно. Если бы я был тот Вышневский, каким был до нынешнего дня, я бы вас прогнал без разговору; но мы теперь, благодаря врагам моим, должны спуститься из круга порядочных людей. В низшем кругу мужья бранятся с своими женами и иногда дерутся — и это не делает никакого скандала.
Входит Жадов с женой.
Явление четвертое
Те же, Жадов и Полина.
Вышневский. Ты зачем?
Жадов. Дядюшка, извините…
Полина. Здравствуйте, дяденька! Здравствуйте, тетенька! (Шепчет Вышневской.) Пришел места просить. (Садится подле Вышневской.)
Вышневская. Как! Неужели? (Смотрит с любопытством на Жадова.)
Вышневский. Ты пришел посмеяться над дядей!
Жадов. Дядюшка, я, быть может, оскорбил вас. Извините меня… увлечение молодости, незнание жизни… я не должен был… вы мой родственник.
Вышневский. Ну?
Жадов. Я испытал, что значит жить без поддержки… без протекции… я женат.
Вышневский. Ну, что ж тебе?
Жадов. Я живу очень бедно… Для меня бы стало; но для жены, которую я очень люблю… Позвольте мне опять служить под вашим начальством… дядюшка, обеспечьте меня! Дайте мне место, где бы я… мог… (тихо) приобресть что-нибудь.
Полина (Вишневской). Подоходнее.
Вышневский (хохочет). Ха, ха, ха!.. Юсов! Вот они, герои-то! Молодой человек, который кричал на всех перекрестках про взяточников, говорил о каком-то новом поколении, идет к нам же просить доходного места, чтобы брать взятки! Хорошо новое поколение! ха, ха, ха!
Жадов (встает). Ох! (Хватается за грудь.)
Юсов. Молод был! Разве дело говорил! Одни слова… Так они словами и останутся. Жизнь-то даст себя знать! (Нюхает табак.) Бросишь философию-то. Только то нехорошо, что прежде надобно было умных людей послушать, а не грубить.
Вышневский (Юсову). Нет, Юсов, помнишь, какой тон был! Какая уверенность в самом себе! Какое негодование к пороку! (Жадову, более и более разгорячаясь.) Не ты ли говорил, что растет какое-то новое поколение образованных, честных людей, мучеников правды, которые обличат нас, закидают нас грязью? Не ты ли? Признаюсь тебе, я верил. Я вас глубоко ненавидел… я вас боялся. Да, не шутя. И что ж оказывается! Вы честны до тех пор, пока не выдохлись уроки, которые вам долбили в голову; честны только до первой встречи с нуждой! Ну, обрадовал ты меня, нечего сказать!.. Нет, вы не стоите ненависти — я вас презираю!
Жадов. Презирайте, презирайте меня. Я сам себя презираю.
Вышневский. Вот люди, которые взяли себе привилегию на честность! Мы с тобой осрамлены! Нас отдали под суд…
Жадов. Что я слышу!
Юсов. Люди — всегда люди.
Жадов. Дядюшка, я не говорил, что наше поколение честней других. Всегда были и будут честные люди, честные граждане, честные чиновники; всегда были и будут слабые люди. Вот вам доказательство — я сам. Я говорил только, что в наше время… (начинает тихо и постепенно одушевляется) общество мало-помалу бросает прежнее равнодушие к пороку, слышатся энергические возгласы против общественного зла… Я говорил, что у нас пробуждается сознание своих недостатков; а в сознании есть надежда на лучшее будущее. Я говорил, что начинает создаваться общественное мнение… что в юношах воспитывается чувство справедливости, чувство долга, и оно растет, растет и принесет плоды. Не увидите вы, так мы увидим и возблагодарим Бога. Моей слабости вам нечего радоваться. Я не герой, я обыкновенный, слабый человек; у меня мало воли, как почти у всех нас. Нужда, обстоятельства, необразованность родных, окружающий разврат могут загнать меня, как загоняют почтовую лошадь. Но довольно одного урока, хоть такого, как теперь…. благодарю вас за него; довольно одной встречи с порядочным человеком, чтобы воскресить меня, чтобы поддержать во мне твердость. Я могу поколебаться, но преступления не сделаю; я могу споткнуться, но не упасть. Мое сердце уж размягчено образованием, оно не загрубеет в пороке.
Молчание.
Я не знаю, куда деться от стыда… Да, мне стыдно, стыдно, что я у вас.
Вышневский (поднимаясь). Так поди вон!
Жадов (кротко). Пойду. Полина, теперь ты можешь идти к маменьке; я тебя держать не стану. Уж теперь я не изменю себе. Если судьба приведет есть один черный хлеб — буду есть один черный хлеб. Никакие блага не соблазнят меня, нет! Я хочу сохранить за собой дорогое право глядеть всякому в глаза прямо, без стыда, без тайных угрызений, читать и смотреть сатиры и комедии на взяточников и хохотать от чистого сердца, откровенным смехом. Если вся жизнь моя будет состоять из трудов и лишений, я не буду роптать… Одного утешения буду просить я у Бога, одной награды буду ждать. Чего, думаете вы?
Короткое молчание.
Я буду ждать того времени, когда взяточник будет бояться суда общественного больше, чем уголовного.
Вышневский (встает). Я тебя задушу своими руками! (Шатается.) Юсов, мне дурно! Проводи меня в кабинет. (Уходит с Юсовым.)
Вышневский. Ты зачем?
Жадов. Дядюшка, извините…
Полина. Здравствуйте, дяденька! Здравствуйте, тетенька! (Шепчет Вышневской.) Пришел места просить. (Садится подле Вышневской.)
Вышневская. Как! Неужели? (Смотрит с любопытством на Жадова.)
Вышневский. Ты пришел посмеяться над дядей!
Жадов. Дядюшка, я, быть может, оскорбил вас. Извините меня… увлечение молодости, незнание жизни… я не должен был… вы мой родственник.
Вышневский. Ну?
Жадов. Я испытал, что значит жить без поддержки… без протекции… я женат.
Вышневский. Ну, что ж тебе?
Жадов. Я живу очень бедно… Для меня бы стало; но для жены, которую я очень люблю… Позвольте мне опять служить под вашим начальством… дядюшка, обеспечьте меня! Дайте мне место, где бы я… мог… (тихо) приобресть что-нибудь.
Полина (Вишневской). Подоходнее.
Вышневский (хохочет). Ха, ха, ха!.. Юсов! Вот они, герои-то! Молодой человек, который кричал на всех перекрестках про взяточников, говорил о каком-то новом поколении, идет к нам же просить доходного места, чтобы брать взятки! Хорошо новое поколение! ха, ха, ха!
Жадов (встает). Ох! (Хватается за грудь.)
Юсов. Молод был! Разве дело говорил! Одни слова… Так они словами и останутся. Жизнь-то даст себя знать! (Нюхает табак.) Бросишь философию-то. Только то нехорошо, что прежде надобно было умных людей послушать, а не грубить.
Вышневский (Юсову). Нет, Юсов, помнишь, какой тон был! Какая уверенность в самом себе! Какое негодование к пороку! (Жадову, более и более разгорячаясь.) Не ты ли говорил, что растет какое-то новое поколение образованных, честных людей, мучеников правды, которые обличат нас, закидают нас грязью? Не ты ли? Признаюсь тебе, я верил. Я вас глубоко ненавидел… я вас боялся. Да, не шутя. И что ж оказывается! Вы честны до тех пор, пока не выдохлись уроки, которые вам долбили в голову; честны только до первой встречи с нуждой! Ну, обрадовал ты меня, нечего сказать!.. Нет, вы не стоите ненависти — я вас презираю!
Жадов. Презирайте, презирайте меня. Я сам себя презираю.
Вышневский. Вот люди, которые взяли себе привилегию на честность! Мы с тобой осрамлены! Нас отдали под суд…
Жадов. Что я слышу!
Юсов. Люди — всегда люди.
Жадов. Дядюшка, я не говорил, что наше поколение честней других. Всегда были и будут честные люди, честные граждане, честные чиновники; всегда были и будут слабые люди. Вот вам доказательство — я сам. Я говорил только, что в наше время… (начинает тихо и постепенно одушевляется) общество мало-помалу бросает прежнее равнодушие к пороку, слышатся энергические возгласы против общественного зла… Я говорил, что у нас пробуждается сознание своих недостатков; а в сознании есть надежда на лучшее будущее. Я говорил, что начинает создаваться общественное мнение… что в юношах воспитывается чувство справедливости, чувство долга, и оно растет, растет и принесет плоды. Не увидите вы, так мы увидим и возблагодарим Бога. Моей слабости вам нечего радоваться. Я не герой, я обыкновенный, слабый человек; у меня мало воли, как почти у всех нас. Нужда, обстоятельства, необразованность родных, окружающий разврат могут загнать меня, как загоняют почтовую лошадь. Но довольно одного урока, хоть такого, как теперь…. благодарю вас за него; довольно одной встречи с порядочным человеком, чтобы воскресить меня, чтобы поддержать во мне твердость. Я могу поколебаться, но преступления не сделаю; я могу споткнуться, но не упасть. Мое сердце уж размягчено образованием, оно не загрубеет в пороке.
Молчание.
Я не знаю, куда деться от стыда… Да, мне стыдно, стыдно, что я у вас.
Вышневский (поднимаясь). Так поди вон!
Жадов (кротко). Пойду. Полина, теперь ты можешь идти к маменьке; я тебя держать не стану. Уж теперь я не изменю себе. Если судьба приведет есть один черный хлеб — буду есть один черный хлеб. Никакие блага не соблазнят меня, нет! Я хочу сохранить за собой дорогое право глядеть всякому в глаза прямо, без стыда, без тайных угрызений, читать и смотреть сатиры и комедии на взяточников и хохотать от чистого сердца, откровенным смехом. Если вся жизнь моя будет состоять из трудов и лишений, я не буду роптать… Одного утешения буду просить я у Бога, одной награды буду ждать. Чего, думаете вы?
Короткое молчание.
Я буду ждать того времени, когда взяточник будет бояться суда общественного больше, чем уголовного.
Вышневский (встает). Я тебя задушу своими руками! (Шатается.) Юсов, мне дурно! Проводи меня в кабинет. (Уходит с Юсовым.)
Явление пятое
Вышневская, Жадов, Полина и потом Юсов.
Полина (подходит к Жадову). Ты думал, что я в самом деле хочу тебя оставить? Это я нарочно. Меня научили.
Вышневская. Помиритесь, дети мои.
Жадов и Полина целуются.
Юсов (в дверях). Доктора! Доктора!
Вышневская (приподнимаясь в креслах). Что, что?
Юсов. С Аристархом Владимирычем удар!
Вышневская (слабо вскрикнув). Ах! (Опускается в кресла.)
Полина со страху прижимается к Жадову; Жадов опирается рукой на стол и опускает голову.
Юсов стоит у двери, совершенно растерявшись.
Картина.
1857
Полина (подходит к Жадову). Ты думал, что я в самом деле хочу тебя оставить? Это я нарочно. Меня научили.
Вышневская. Помиритесь, дети мои.
Жадов и Полина целуются.
Юсов (в дверях). Доктора! Доктора!
Вышневская (приподнимаясь в креслах). Что, что?
Юсов. С Аристархом Владимирычем удар!
Вышневская (слабо вскрикнув). Ах! (Опускается в кресла.)
Полина со страху прижимается к Жадову; Жадов опирается рукой на стол и опускает голову.
Юсов стоит у двери, совершенно растерявшись.
Картина.
1857