После короткой остановки для свидания с ожидавшими и приветствовавшими экспедицию казаками, отправились вверх по Енисею в Туруханск, но прибыть туда за поздним временем не удалось; застигнутые в нескольких верстах от города морозами, моряки принуждены были здесь зазимовать.
Поручив штурману Минину в следующее лето (1738) заняться исследованием земель к востоку от устья Енисея, т.-е. попытаться обойти огромный Таймырский полуостров, сам Овцын отправился с донесением в Петербург. Ободрённый успехом, полный дальнейших планов, моряк вскоре же думал вернуться, чтобы принять на себя руководство экспедицией. Но злой язык ябедника, тайного недоброжелателя Овцына, разбил его карьеру.
Вообще надо сказать, что кляузы, доносы, всякого рода интриги, скандалы, недоброжелательства и ссоры — эти исконные напасти старой русской жизни, это настоящее её проклятье — широко развернулись во все продолжение Великой Северной экспедиции.
Лишь только Овцын приехал в Тобольск, как был арестован и препровождён в Тайную розыскных дел канцелярию, где ему предъявили обвинение в дружеском обхождении в скучном Березове с сосланным туда князем И. А. Долгоруким[15]. Овцына судили и, разжаловав в матросы, послали в Охотск к Берингу[16]. Вот «милостивая награда», которую получил злополучный моряк за труднейший поход по отысканию северного морского пути из Оби в Енисей[17].
Работу Овцына продолжали штурманы Минин и Стерлегов. 4 июня 1738 года они совместно с Паренаго и Лескиным вышли из Туруханска в море для обследования берегов совершенно неведомого им Таймырского полуострова. В этот поход морякам удалось, миновав Ефремов Камень, достичь, хотя и с большими трудностями, 73°14'. Они добрались до того места, откуда берег стал уклоняться к востоку. Но дальше морякам не удалось продвинуться, они были задержаны грядою «сплошных, высоких и гладких неподвижно стоявших льдов».
Упорно дувшие от северовостока ветры не обещали ничего доброго, густыми хлопьями повалил снег, а затем пришли и морозы. Снасти обледенели, вода замерзала от всплесков, палуба обратилась в каток. Рано нагрянувшие морозы все усиливались, льды стали смерзаться, берега покрылись пеленою снега. На беду вышла пресная вода. Попытки продвинуться вперёд были совершенно бесполезны; оставив дальнейшие покушения, повернули назад и направились в устье Енисея, куда и прибыли 19 сентября, бросив якорь у зимовья Терехина. По дороге произвели опись западного берега устья реки.
Получив распоряжение от Адмиралтейств-коллегий продолжать исследования, руководствуясь инструкцией Овцыну, Минин летом следующего 1739 года повторил попытку предыдущего года — обогнуть Таймыр. Но попытка эта оказалась ещё более неудачной. Выйдя слишком поздно (в начале августа), он смог добраться только до устья, откуда «за наступлением уже позднего времени» возвратился в Туруханск, где и зазимовал.
Изверившись в возможности обойти Таймыр морским путём, участник экспедиции подштурман Стерлегов в январе 1740 года организовал небольшую партию на собаках, на которых достиг к середине апреля весьма значительной широты (75° 26'), где и соорудил на выдающейся скале сигнальный шест с надписью[18]. В эту экспедицию Стерлегов заснял на карту весь берег Таймыра, начиная от устья Енисея. Он продолжал бы своё путешествие, но досадная непредусмотрительность того времени (отсутствие защитных глазных приспособлений) испортила все дело. От сильно отражённых снежными полями солнечных лучей у Стерлегова и его спутников настолько разболелись глаза, что они почти перестали видеть. Опасаясь совершенно ослепнуть, Стерлегов поспешил возвратиться.
Между тем, Минин не сдавался и упорно доказывал, что обойти Таймыр можно и с моря. В том же, т.-е. 1740 году он делает последнее покушение обойти с запада эту незадачливую землю и достигает, непрерывно борясь с сильными ветрами, пасмурностью и туманами, почти той же широты, что и Стерлегов (75°15') — Но далее встречает льды и входит «в непроходимо густую массу их». Подвергаясь большой опасности быть раздавленным льдами и совершенно не представляя положения берегов впереди, Минин едва выбирается из ледяных объятий, поворачивает обратно и 27 сентября, «при погоде уже очень холодной», «втягивается» в покрытую льдом речку Дудинку, где остаётся на зимовку.
Частичный успех окрыляет упорного Минина. Он посылает в Петербург сопровождаемое картами и журналами донесение, в котором указывает, что его бот достаточно крепок и может выдержать ещё две кампании, для чего ему потребно… — и он перечисляет необходимые ему припасы, магазины, просит проводников и пр. Не беря на себя разрешения этого вопроса, Адмиралтейств-коллегия поручает рассмотреть предложение Минина лейтенанту Харитону Лаптеву, который даёт отрицательный отзыв, так как сам уже на опыте убедился в полной невозможности обойти таймырский берег морем. На этом работа Минина и его помощника Стерлегова в Великую Северную экспедицию заканчивается[19].
Едва Минин очутился не у дел, на него посыпались доносы, его обвиняли в жестокости по отношению к нижним чинам, в пьянстве и лихоимстве. Обнаружилось также, что он был в ссоре со Стерлеговым, который подтвердил правильность взводимых на него обвинений. Минин упорно защищался и в свою очередь обвинял своих подчинённых в непослушании и пьянстве. Судились долго, в результате Минина приговорили к разжалованию в матросы на два года.
Остановим теперь наше внимание на работе и достижениях третьего крупного отряда Великой Северной экспедиции, отправившегося из Якутска в июне 1735 года под начальством лейтенантов Прончищева и Ласиниуса. Достигнув устья Лены, моряки, как было условлено заранее, разделились: Прончищев пошёл на запад, Ласиниус же — на восток.
В распоряжение Прончищева была предоставлена дубельшлюпка «Якутск» длиною в 70 футов . Его сопровождали подштурман Челюскин, приобревший впоследствии широкую известность благодаря названному в честь его мысу на самой северной точке Азии; затем геодезист Чекин, подлекарь и др. — всего 50 человек с командой. Прончищева сопровождала в плавание и делила с ним все горести, лишения и почти одновременно с ним погибла его молодая жена.
14 августа экспедиция через левый рукав Лены вышла в открытое море. Для успешного плавания время это было, разумеется, самое неподходящее; едва начали кампанию, как встал вопрос о зимовке. Решили зимовать тут же в устье реки Оленека (72°30'), благо там было много выкидного леса и небольшое селение русских промышленников. Вскоре река затянулась льдом. 13 ноября скрылось солнце, чтобы не показываться до 22 января. Началась долгая полярная ночь.
Прозимовав без приключений, Прончищев только 3 августа смог выйти в море; причина, задержавшая его, — заполонившие устье реки льды. Пробираясь «с великою опасностью» на запад, сделав по дороге остановку в устье реки Анабары «для осмотра горы той, в которой руда», моряки 13 августа достигли Хатангской губы. Здесь они нашли чьё-то зимовье, оставленный в избах хлеб, бродивших вокруг собак, но людей не было. Повидимому обитатели посёлка промышляли где-нибудь невдалеке.
Чем дальше продвигался Прончищев, тем в больших массах встречал он «стоящий и плавающий лёд», который преодолевал «через великую нужду, иногда узостию в несколько сажен». 19 августа опять стали подниматься на север «и шли около льдов, который лёд подошёл от самого берега в море, и очень гладок, уподобился якобы на озере, и приплесков на нем никаких нет, и признаваем, что оный лёд ни в какое лето не ломает». На льду путники заприметили бродивших во множестве белых медведей, а вокруг в девственных водах ныряли белухи и моржи.
Глубины здесь пошли весьма основательные, опущённый в воду лот длиною в 120 сажен уже не достигал дна. Вскоре Прончищев достиг весьма высокой широты в 77° 29' — наиболее северного пункта, достигнутого кораблями, принимавшими участие в Великой Северной экспедиции. Лишь спустя 143 года, Адольфу Эрику Норденшельду, осуществлявшему свой знаменитый поход вокруг северных берегов Азии, удалось с огромным трудом, огибая мыс Челюскин, впервые в истории мореплавания продвинуться на несколько минут севернее.
Если бы Прончищеву посчастливилось преодолеть это небольшое расстояние, то он бы первый в истории полярных путешествий вступил с моря на самый северный форпост Азии, почти за полтораста лет до Норденшельда. Но сильный северный ветер погнал его обратно к югу, после чего с внезапно нашедшим туманом корабль попал «в самые глухие льды, которым, когда попрочистилось, и конца видеть не могли».
Чувствуя сильное недомогание уже с самого начала кампании, Прончищев, посоветовавшись со своими помощниками, «за невозможностью продолжать плавание далее» решил возвратиться. Изнурённые холодом, полубольные люди все время находились под страхом замёрзнуть. Они несколько раз высаживались на берег в поисках подходящего места для зимовки или селения, но «жила никакого» нигде не оказывалось, «также и лесу мало». 25 августа подошли к устью Оленека, но войти в реку не смогли; мешал упорный противный ветер, вдруг задувший с юга. Семь суток, подбрасываемые высоким взводнем и поминутно заливаемые, держались моряки против устья.
Прончищеву становилось все хуже. Напрасно подлекарь и жена больного, сама еле державшаяся от слабости на ногах, ухаживали за больным моряком. 29 августа его не стало. Когда же ветер немного ослабел, «Якутск» с приспущенным флагом, весь запорошённый снегом и обледенелый, входил в устье Оленека и остановился у прошлогоднего зимовья. По реке уже несло лёд, чувствовалось дыхание скорой и суровой зимы. 6 сентября при ружейном залпе, так непривычно оборвавшемся на этой отдалённой дикой окраине, опустили в неглубокую яму тело славного командира. Пять дней спустя за ним последовала в ту же могилу и его супруга. Могила Прончищевых сохранилась до сих пор. В 1893 году здесь был известный полярный исследователь Эдуард Толль, приведший в порядок разрушенную временем могилу.
Зимовка в устье Оленека для наших путешественников выпала очень тяжёлая. Ещё в половине декабря, принявший на себя командование после покойного Прончищева штурман Челюскин в сопровождении геодезиста Чекина выехал в Якутск с докладом к Берингу, но не доехал. Помешала ссора Челюскина с одним из якутских заправил. Последний отказал моряку в передвижных средствах, в результате чего Челюскин с полгода проболтался в Сиктахе (на Лене) и прибыл в Якутск в июне, т.-е. тогда, когда там уже не было Беринга. Два года, определённые инструкцией для похода на запад вокруг Таймыра, окончились. Челюскину необходимо было теперь знать, последует ли разрешение Беринга на продолжение экспедиции, или её следует считать законченной.
Беринг, хотя и был в курсе всех дел экспедиции (своевременно через нарочного он получил донесение о походе Прончищева и его смерти), сам тем не менее не знал, что предпринять. Избегал он также и обращений в Петербург и оставил даже Челюскину записку с предложением не ездить в столицу, добавив: «понеже Государственная Адмиралтейская коллегия и без тебя может рассмотреть о пути вашем». Гадая, быть или не быть экспедиции, он писал: «А как пойдут те дубельшлюпка и бот — и не пройдут, и ото льдов получат себе повреждение, — тогда взыщется на нас: чего ради без указа отправили и потеряли напрасно».
Беринг обратился за советом к академикам, но те решительно высказались против продолжения экспедиции, причём Миллер ссылался на свои архивные изыскания о плаваниях в XVII столетии казаков. Он указывал, что походы эти неизменно совершались с превеликими трудностями, лишениями, а зачастую и с гибелью людей. Миллер считал, что повторять эти попытки не только крайне рискованно, но и бесполезно, тем более, что, по замечаниям бывалых людей, «ледовитое море, пред прежними годами, много убыло, и подле берега стало мелко». Беринг не удовлетворился этим мнением и созвал совет офицеров, на котором решили обратиться в Петербург в Адмиралтейств-коллегию. В Петербурге взглянули на дело иначе. Неудачи, по мнению коллегии, происходили не вследствие обмеления моря и трудности плавания, но потому, что путешественники выходили в море слишком поздно и рано возвращались по большей части в те самые места, откуда выходили в плавание, не закрепляя за собой таким образом пройденного, а потому в каждую последующую навигацию начинали все дело сызнова. Ссылка Миллера на казаков также не удовлетворила коллегию. Наоборот, именно казаки, не знавшие навигации и совершавшие свои плавания на судах «погибельных, с парусами из оленьих кож, с снастями ремянными, с камнями вместо якорей», свидетельствовали, что при современных условиях мореплавания и управления людьми «искусными в навигации» — дальнейшие попытки продвижения вперёд должны увенчаться успехом.
Подобное мнение коллегии, конечно, не означало, что в Петербурге не считались с огромными трудностями и опасностями плавания во льдах. Коллегия, учитывая все это, взывала к упорной работе прежде всего начальствующего состава, особенно подчёркивала важность порученного им дела и обещала награды. Воззвание коллегии определяло продолжать настоящие исследования «с напряжённейшим старанием» не только ещё в одно, в другое и в третье лето, но «буде какая невозможность и в третье лето во окончание привесть не допустит, то и в четвёртое… „ Но если и это все не поможет, и обогнуть с моря Таймыр окончательно не удастся, то, оставя „дальнейшие покушения“, начальнику ленского отряда приступить к описи берегов от реки Хатанги до Енисея, т.-е. вокруг Таймырского полуострова, — сухим путём. Начальником новой экспедиции был назначен лейтенант Харитон Лаптев. Он подробно ознакомился с ходом и неудачами экспедиции своего предшественника. Отправляясь в поход, он предвидел большие трудности и потому особенное внимание обратил на организационную сторону похода и потребовал снабдить экспедицию „гораздо обильнее прежнего“. И все его требования были удовлетворены; ему дали весь новый такелаж, инструменты „для делания лодок“ на случай сухопутных описей, к которым он прибегнет при неудаче морских, затем для него заготовили оленей и собак и даже перевели несколько семей с устья реки Оленека на устья рек Анабары, Хатанги и Таймыра на случай возможной там зимовки экспедиции. Помимо всего перечисленного, Лаптев потребовал «подарочные вещи“ и жалованье вперёд на два года. Было обещано ему и это. В отношении личного состава экспедиции Лаптев не потребовал никаких изменений. По всему было видно, что энергичный моряк решился так или иначе, морем или сухопутьем, выполнить поручение во что бы то ни стало.
9 июня 1739 года Лаптев, имея на борту помимо себя 44 человека, отправился из Якутска в поход. Его сопровождали до Оленека дощаники с провиантом. При входе в море через западное устье Лены, взорам путешественников представилась самая безнадёжная картина. На всем видимом пространстве моря была одна сплошная ледяная масса. Страшной казалась эта мрачная даль. Зловещая тишина не сулила ничего хорошего. Сразу стало ясно, что судно надолго рискует здесь остаться. Началась утомительная, продолжавшаяся в течение целого месяца, борьба небольшого корабля со льдом, наступавшим на него со всех сторон.
По временам корабль получал опаснейшие удары в борт, чему предшествовали характерные звуки торошения льдов, сотрясения и взрывы, скрип и свист. Трещали бимсы[20], с шумом растворялись двери в каютах, «стонали» мачты, дрожала обшивка, все судно вздрагивало и сотрясалось. Впоследствии Эдуард Бельчер, находясь в подобных условиях, писал: «Чем дольше я наблюдал за движением этих масс, тем более убеждался, что всякий, кто осмелится здесь удалиться от твёрдой земли, по всему вероятию неизбежно погибнет». Вероятно, те же мысли проносились в голове и у Харитона Лаптева в этот знаменитый поход, когда его беспомощный кораблик по временам сдавливало до того, «что теряли надежду на спасение, пробираясь то на парусах, то на вёслах, распихиваясь шестами и даже скалываясь иногда пешнями[21], нередко удерживаемые на одном месте по нескольку суток». И все же пробирались вперёд — только вперёд!
24 июля миновали устье Оленека, 28-го остановились в губе Нордвик и даже занесли на карту её берега. Но только что вышли из бухты, как снова были атакованы льдами и «спасение с великим трудом получили». 6 августа подошли к устью Хатанги, чтобы осмотреть, пригодно ли это место для зимовки, и попутно сложить сюда часть продовольствия. Но вот опять стали теснить льды, пришлось спешно спасаться в глубину бухты. Лишь только разредились льды, корабль снова пробирается на север и 21 августа подходит к мысу Св. Фаддея (76°47'), где сооружают знак[22]. «И здесь сплошные стоячие льды совсем преградили дороги»; а потому, ввиду позднего времени и крайне неудобных условий для зимовки на берегу (ни воды, ни плавника), — решили идти обратно в Хатангскую губу, которой и достигли 29 августа.
Вблизи устья речки Блудной (72°56') расположились на зимовку. Здесь зимовщики нашли несколько семейств оседлых тунгусов, а также достаточные запасы продовольствия, доставленные сюда в начале похода на дощаниках.
И все же зимовка протекла не вполне благополучно; остаётся невыясненным, почему при удовлетворительном питании и отсутствии заболеваний (умер лишь один матрос, «бывший в любострастной болезни») по временам слышался ропот в команде, сопровождаемый «нерегулярными и неистовыми словами».
Предвидя неудачу обследования Таймырского полуострова с моря, Лаптев уже в конце октября предпринял сухопутную съёмку берегов. Он командировал боцманмата Медведева на реку Пясингу для описи её устья и морского берега на восток до устья реки Таймыры. Возвратившийся к концу апреля Медведев, «остановленный» великою стужею и сильным ветром, смог обследовать не больше 40 вёрст. Столь же неудачна была и экспедиция геодезиста Чекина, отправившегося в исходе марта следующего года для описи берега от устья Таймыры на запад до Пясинги. Чекина сопровождало десять нарт на собаках, управляемых якутами и тунгусами; последние гнали с собой 18 оленей. 17 мая Чекин, бросив по дороге нарты, вернулся пешком «с крайней нуждою». О своём путешествии он сообщил так: «Ездил до реки Таймуры, и оною Таймурою до моря, и от неё около моря по морскому берегу к западу, около ста вёрст, где уже земля пошла к югу; а далее затем не поехал, что себе провианта и собакам корму стало мало очень, с которым далее в безвестное место ехать было опасно… «
По началу, морское путешествие Лаптева, выполняемоё на следующий год по тому же маршруту, протекало в той же обстановке, что и предыдущее. Поздно вскрывшаяся Хатанга позволила только 13 августа достигнуть её устья. А дальше пошла та же картина: корабль вклинился в сплошное безразрывное кольцо льдов и понёсся с ними по ветру и течению к северу, «обламываемый и утопающий». Все более свирепел ветер, он принёс с собой с севера целые тучи густого, хлопьями валившего снега. Неожиданно наступившая ранняя зима усугубила тяжесть положения. Льдины, пришедшие в большое движение, подгоняемые ветром, с грохотом напирали и дробились об измятые бока корабля. В нескольких местах корабль оказался продавленным, его стало заливать. Не терявший ни на минуту присутствия духа, Лаптев отдал распоряжение заделать пробоины, а бока судна от новых ударов льдин оградить спущенными с борта брёвнами. Не покладая рук работали на судне, делая тщетные попытки спасти его. На утро стало ясно, что спасти корабль не удастся; воды неизменно прибывало больше, чем удавалось откачивать. Лаптев отдал распоряжение выгружать провизию и тёплые вещи на лёд. Судно все ещё держалось на воде.
Вечером Лаптев созвал совет. Под глухой рёв бури и непрерывный грохот напиравшего на корабль льда, при тусклом свете ночника, решался вопрос: продолжать ли ещё борьбу, или немедленно высадиться всем на лёд и спасаться к берегу. Последнее мнение восторжествовало. Все сошли на лёд. По счастью, берег был недалеко, всего в 15 милях по направлению к западу. На третьи сутки, преодолевая неимоверные трудности, моряки, совершенно изнеможённые, достигли берега, доставив с собой часть захваченного продовольственного груза.
Положение спасшихся было, однако, чрезвычайно тяжёлое. Замерзавшие, выкинутые на отдалённый, лишенный жилья берег Хатанги, растерявшие по дороге большую часть провианта, моряки жаждали теперь только одного: согреться! Но средств развести костёр не было никаких; ничего не оставалось другого, как выкопать в мёрзлой земле ямы и согреться в общей куче сгрудившихся друг на друга тел. Становилось совершенно очевидным и для Лаптева и для всех прочих, что зимовка при этих условиях на пустынных берегах ничего, кроме гибели всей партии, принести не может. Изнурённые трудами и тяжёлыми переживаниями, отчаявшиеся в спасении, люди стали впадать в апатию, а некоторые даже побросали работу, говоря, что все равно всем придется скоро умирать, стоит ли работать? Но мужественный Лаптев сумел восстановить дисциплину и тем спас экспедицию от верной гибели.
Лаптев не только не терял присутствия духа, но и не забывал производить научных наблюдений. Из всех участников описных работ на северных берегах Азии, им были доставлены, пожалуй, наиболее ценные сведения по общей географии края; он не забывал ни метеорологии, ни наблюдений над приливами, ни магнитного склонения, ни флоры, ни фауны, ни, наконец, населения. Что же касается точности его вычислений, равно как и Прончищева, то Врангель доказал, что при определении широт допущенные ими погрешности не превышали нескольких минут. Совершенно непростительным научным промахом является то, что обширные записки Харитона Лаптева не подверглись обработке и использованы лишь в самой незначительной степени.
Восстановив дисциплину и ободрив своих спутников, Лаптев объявил, чтобы к 25 сентября все здоровые были готовы выступить с ним в поход к месту их прежней зимовки. Но лёд упорно преследовал изнурённых моряков. Пройдя половину пути, они наткнулись на довольно широкую реку, по которой быстрым течением несло лёд. Переправиться на другую сторону не было никакой возможности; пришлось вернуться обратно и выжидать, когда наступят морозы. Лишь через месяц смогли вконец измотавшиеся моряки доплестись до места своего прежнего зимовья. Из больных, оставшихся некоторое время в лагере, четверо умерло, остальные же были доставлены на место зимовки в ноябре.
Поручив штурману Минину в следующее лето (1738) заняться исследованием земель к востоку от устья Енисея, т.-е. попытаться обойти огромный Таймырский полуостров, сам Овцын отправился с донесением в Петербург. Ободрённый успехом, полный дальнейших планов, моряк вскоре же думал вернуться, чтобы принять на себя руководство экспедицией. Но злой язык ябедника, тайного недоброжелателя Овцына, разбил его карьеру.
Вообще надо сказать, что кляузы, доносы, всякого рода интриги, скандалы, недоброжелательства и ссоры — эти исконные напасти старой русской жизни, это настоящее её проклятье — широко развернулись во все продолжение Великой Северной экспедиции.
Лишь только Овцын приехал в Тобольск, как был арестован и препровождён в Тайную розыскных дел канцелярию, где ему предъявили обвинение в дружеском обхождении в скучном Березове с сосланным туда князем И. А. Долгоруким[15]. Овцына судили и, разжаловав в матросы, послали в Охотск к Берингу[16]. Вот «милостивая награда», которую получил злополучный моряк за труднейший поход по отысканию северного морского пути из Оби в Енисей[17].
Работу Овцына продолжали штурманы Минин и Стерлегов. 4 июня 1738 года они совместно с Паренаго и Лескиным вышли из Туруханска в море для обследования берегов совершенно неведомого им Таймырского полуострова. В этот поход морякам удалось, миновав Ефремов Камень, достичь, хотя и с большими трудностями, 73°14'. Они добрались до того места, откуда берег стал уклоняться к востоку. Но дальше морякам не удалось продвинуться, они были задержаны грядою «сплошных, высоких и гладких неподвижно стоявших льдов».
Упорно дувшие от северовостока ветры не обещали ничего доброго, густыми хлопьями повалил снег, а затем пришли и морозы. Снасти обледенели, вода замерзала от всплесков, палуба обратилась в каток. Рано нагрянувшие морозы все усиливались, льды стали смерзаться, берега покрылись пеленою снега. На беду вышла пресная вода. Попытки продвинуться вперёд были совершенно бесполезны; оставив дальнейшие покушения, повернули назад и направились в устье Енисея, куда и прибыли 19 сентября, бросив якорь у зимовья Терехина. По дороге произвели опись западного берега устья реки.
Получив распоряжение от Адмиралтейств-коллегий продолжать исследования, руководствуясь инструкцией Овцыну, Минин летом следующего 1739 года повторил попытку предыдущего года — обогнуть Таймыр. Но попытка эта оказалась ещё более неудачной. Выйдя слишком поздно (в начале августа), он смог добраться только до устья, откуда «за наступлением уже позднего времени» возвратился в Туруханск, где и зазимовал.
Изверившись в возможности обойти Таймыр морским путём, участник экспедиции подштурман Стерлегов в январе 1740 года организовал небольшую партию на собаках, на которых достиг к середине апреля весьма значительной широты (75° 26'), где и соорудил на выдающейся скале сигнальный шест с надписью[18]. В эту экспедицию Стерлегов заснял на карту весь берег Таймыра, начиная от устья Енисея. Он продолжал бы своё путешествие, но досадная непредусмотрительность того времени (отсутствие защитных глазных приспособлений) испортила все дело. От сильно отражённых снежными полями солнечных лучей у Стерлегова и его спутников настолько разболелись глаза, что они почти перестали видеть. Опасаясь совершенно ослепнуть, Стерлегов поспешил возвратиться.
Между тем, Минин не сдавался и упорно доказывал, что обойти Таймыр можно и с моря. В том же, т.-е. 1740 году он делает последнее покушение обойти с запада эту незадачливую землю и достигает, непрерывно борясь с сильными ветрами, пасмурностью и туманами, почти той же широты, что и Стерлегов (75°15') — Но далее встречает льды и входит «в непроходимо густую массу их». Подвергаясь большой опасности быть раздавленным льдами и совершенно не представляя положения берегов впереди, Минин едва выбирается из ледяных объятий, поворачивает обратно и 27 сентября, «при погоде уже очень холодной», «втягивается» в покрытую льдом речку Дудинку, где остаётся на зимовку.
Частичный успех окрыляет упорного Минина. Он посылает в Петербург сопровождаемое картами и журналами донесение, в котором указывает, что его бот достаточно крепок и может выдержать ещё две кампании, для чего ему потребно… — и он перечисляет необходимые ему припасы, магазины, просит проводников и пр. Не беря на себя разрешения этого вопроса, Адмиралтейств-коллегия поручает рассмотреть предложение Минина лейтенанту Харитону Лаптеву, который даёт отрицательный отзыв, так как сам уже на опыте убедился в полной невозможности обойти таймырский берег морем. На этом работа Минина и его помощника Стерлегова в Великую Северную экспедицию заканчивается[19].
Едва Минин очутился не у дел, на него посыпались доносы, его обвиняли в жестокости по отношению к нижним чинам, в пьянстве и лихоимстве. Обнаружилось также, что он был в ссоре со Стерлеговым, который подтвердил правильность взводимых на него обвинений. Минин упорно защищался и в свою очередь обвинял своих подчинённых в непослушании и пьянстве. Судились долго, в результате Минина приговорили к разжалованию в матросы на два года.
ПИОНЕРЫ ИССЛЕДОВАНИЯ СЕВЕРОВОСТОЧНЫХ ОКРАИН СИБИРИ
Плавание Прончищева. — Зимовка. — Новый начальник экспедиции лейтенант Харитон Лаптев. — Лаптев отправляется в поход. — Зимовка в Хатангской губе. — Береговые обследования Медведева. — Вторичное плаваниеX. Лаптева. — Экипаж покидает корабль. — Научные заслугиX. Лаптева. — Достижение Челюскиным самого северного пункта азиатского материка. — Норденшельд о своём плавании вокруг мыса Челюскина. — Последующие плавания вокруг мыса Челюскина. — Гибель Ласиниуса и его экипажа. — Продолжение плавания под руководством Дмитрия Лаптева. — Неудачи Дм. Лаптева. — Адмиралтейств-коллегия настаивает на продолжении экспедиции. — Дм. Лаптев снова отправляется в поход. — Спасение пропавших людей. — Зимовка. — Последняя попытка Дм. Лаптева пройти на восток морем. — Моряки с помощью топоров и ломов пробивают во льду проход к морю. — Окончание морской экспедиции Дм. Лаптева.
Остановим теперь наше внимание на работе и достижениях третьего крупного отряда Великой Северной экспедиции, отправившегося из Якутска в июне 1735 года под начальством лейтенантов Прончищева и Ласиниуса. Достигнув устья Лены, моряки, как было условлено заранее, разделились: Прончищев пошёл на запад, Ласиниус же — на восток.
В распоряжение Прончищева была предоставлена дубельшлюпка «Якутск» длиною в 70 футов . Его сопровождали подштурман Челюскин, приобревший впоследствии широкую известность благодаря названному в честь его мысу на самой северной точке Азии; затем геодезист Чекин, подлекарь и др. — всего 50 человек с командой. Прончищева сопровождала в плавание и делила с ним все горести, лишения и почти одновременно с ним погибла его молодая жена.
14 августа экспедиция через левый рукав Лены вышла в открытое море. Для успешного плавания время это было, разумеется, самое неподходящее; едва начали кампанию, как встал вопрос о зимовке. Решили зимовать тут же в устье реки Оленека (72°30'), благо там было много выкидного леса и небольшое селение русских промышленников. Вскоре река затянулась льдом. 13 ноября скрылось солнце, чтобы не показываться до 22 января. Началась долгая полярная ночь.
Прозимовав без приключений, Прончищев только 3 августа смог выйти в море; причина, задержавшая его, — заполонившие устье реки льды. Пробираясь «с великою опасностью» на запад, сделав по дороге остановку в устье реки Анабары «для осмотра горы той, в которой руда», моряки 13 августа достигли Хатангской губы. Здесь они нашли чьё-то зимовье, оставленный в избах хлеб, бродивших вокруг собак, но людей не было. Повидимому обитатели посёлка промышляли где-нибудь невдалеке.
Чем дальше продвигался Прончищев, тем в больших массах встречал он «стоящий и плавающий лёд», который преодолевал «через великую нужду, иногда узостию в несколько сажен». 19 августа опять стали подниматься на север «и шли около льдов, который лёд подошёл от самого берега в море, и очень гладок, уподобился якобы на озере, и приплесков на нем никаких нет, и признаваем, что оный лёд ни в какое лето не ломает». На льду путники заприметили бродивших во множестве белых медведей, а вокруг в девственных водах ныряли белухи и моржи.
Глубины здесь пошли весьма основательные, опущённый в воду лот длиною в 120 сажен уже не достигал дна. Вскоре Прончищев достиг весьма высокой широты в 77° 29' — наиболее северного пункта, достигнутого кораблями, принимавшими участие в Великой Северной экспедиции. Лишь спустя 143 года, Адольфу Эрику Норденшельду, осуществлявшему свой знаменитый поход вокруг северных берегов Азии, удалось с огромным трудом, огибая мыс Челюскин, впервые в истории мореплавания продвинуться на несколько минут севернее.
Если бы Прончищеву посчастливилось преодолеть это небольшое расстояние, то он бы первый в истории полярных путешествий вступил с моря на самый северный форпост Азии, почти за полтораста лет до Норденшельда. Но сильный северный ветер погнал его обратно к югу, после чего с внезапно нашедшим туманом корабль попал «в самые глухие льды, которым, когда попрочистилось, и конца видеть не могли».
Чувствуя сильное недомогание уже с самого начала кампании, Прончищев, посоветовавшись со своими помощниками, «за невозможностью продолжать плавание далее» решил возвратиться. Изнурённые холодом, полубольные люди все время находились под страхом замёрзнуть. Они несколько раз высаживались на берег в поисках подходящего места для зимовки или селения, но «жила никакого» нигде не оказывалось, «также и лесу мало». 25 августа подошли к устью Оленека, но войти в реку не смогли; мешал упорный противный ветер, вдруг задувший с юга. Семь суток, подбрасываемые высоким взводнем и поминутно заливаемые, держались моряки против устья.
Прончищеву становилось все хуже. Напрасно подлекарь и жена больного, сама еле державшаяся от слабости на ногах, ухаживали за больным моряком. 29 августа его не стало. Когда же ветер немного ослабел, «Якутск» с приспущенным флагом, весь запорошённый снегом и обледенелый, входил в устье Оленека и остановился у прошлогоднего зимовья. По реке уже несло лёд, чувствовалось дыхание скорой и суровой зимы. 6 сентября при ружейном залпе, так непривычно оборвавшемся на этой отдалённой дикой окраине, опустили в неглубокую яму тело славного командира. Пять дней спустя за ним последовала в ту же могилу и его супруга. Могила Прончищевых сохранилась до сих пор. В 1893 году здесь был известный полярный исследователь Эдуард Толль, приведший в порядок разрушенную временем могилу.
Зимовка в устье Оленека для наших путешественников выпала очень тяжёлая. Ещё в половине декабря, принявший на себя командование после покойного Прончищева штурман Челюскин в сопровождении геодезиста Чекина выехал в Якутск с докладом к Берингу, но не доехал. Помешала ссора Челюскина с одним из якутских заправил. Последний отказал моряку в передвижных средствах, в результате чего Челюскин с полгода проболтался в Сиктахе (на Лене) и прибыл в Якутск в июне, т.-е. тогда, когда там уже не было Беринга. Два года, определённые инструкцией для похода на запад вокруг Таймыра, окончились. Челюскину необходимо было теперь знать, последует ли разрешение Беринга на продолжение экспедиции, или её следует считать законченной.
Беринг, хотя и был в курсе всех дел экспедиции (своевременно через нарочного он получил донесение о походе Прончищева и его смерти), сам тем не менее не знал, что предпринять. Избегал он также и обращений в Петербург и оставил даже Челюскину записку с предложением не ездить в столицу, добавив: «понеже Государственная Адмиралтейская коллегия и без тебя может рассмотреть о пути вашем». Гадая, быть или не быть экспедиции, он писал: «А как пойдут те дубельшлюпка и бот — и не пройдут, и ото льдов получат себе повреждение, — тогда взыщется на нас: чего ради без указа отправили и потеряли напрасно».
Беринг обратился за советом к академикам, но те решительно высказались против продолжения экспедиции, причём Миллер ссылался на свои архивные изыскания о плаваниях в XVII столетии казаков. Он указывал, что походы эти неизменно совершались с превеликими трудностями, лишениями, а зачастую и с гибелью людей. Миллер считал, что повторять эти попытки не только крайне рискованно, но и бесполезно, тем более, что, по замечаниям бывалых людей, «ледовитое море, пред прежними годами, много убыло, и подле берега стало мелко». Беринг не удовлетворился этим мнением и созвал совет офицеров, на котором решили обратиться в Петербург в Адмиралтейств-коллегию. В Петербурге взглянули на дело иначе. Неудачи, по мнению коллегии, происходили не вследствие обмеления моря и трудности плавания, но потому, что путешественники выходили в море слишком поздно и рано возвращались по большей части в те самые места, откуда выходили в плавание, не закрепляя за собой таким образом пройденного, а потому в каждую последующую навигацию начинали все дело сызнова. Ссылка Миллера на казаков также не удовлетворила коллегию. Наоборот, именно казаки, не знавшие навигации и совершавшие свои плавания на судах «погибельных, с парусами из оленьих кож, с снастями ремянными, с камнями вместо якорей», свидетельствовали, что при современных условиях мореплавания и управления людьми «искусными в навигации» — дальнейшие попытки продвижения вперёд должны увенчаться успехом.
Подобное мнение коллегии, конечно, не означало, что в Петербурге не считались с огромными трудностями и опасностями плавания во льдах. Коллегия, учитывая все это, взывала к упорной работе прежде всего начальствующего состава, особенно подчёркивала важность порученного им дела и обещала награды. Воззвание коллегии определяло продолжать настоящие исследования «с напряжённейшим старанием» не только ещё в одно, в другое и в третье лето, но «буде какая невозможность и в третье лето во окончание привесть не допустит, то и в четвёртое… „ Но если и это все не поможет, и обогнуть с моря Таймыр окончательно не удастся, то, оставя „дальнейшие покушения“, начальнику ленского отряда приступить к описи берегов от реки Хатанги до Енисея, т.-е. вокруг Таймырского полуострова, — сухим путём. Начальником новой экспедиции был назначен лейтенант Харитон Лаптев. Он подробно ознакомился с ходом и неудачами экспедиции своего предшественника. Отправляясь в поход, он предвидел большие трудности и потому особенное внимание обратил на организационную сторону похода и потребовал снабдить экспедицию „гораздо обильнее прежнего“. И все его требования были удовлетворены; ему дали весь новый такелаж, инструменты „для делания лодок“ на случай сухопутных описей, к которым он прибегнет при неудаче морских, затем для него заготовили оленей и собак и даже перевели несколько семей с устья реки Оленека на устья рек Анабары, Хатанги и Таймыра на случай возможной там зимовки экспедиции. Помимо всего перечисленного, Лаптев потребовал «подарочные вещи“ и жалованье вперёд на два года. Было обещано ему и это. В отношении личного состава экспедиции Лаптев не потребовал никаких изменений. По всему было видно, что энергичный моряк решился так или иначе, морем или сухопутьем, выполнить поручение во что бы то ни стало.
9 июня 1739 года Лаптев, имея на борту помимо себя 44 человека, отправился из Якутска в поход. Его сопровождали до Оленека дощаники с провиантом. При входе в море через западное устье Лены, взорам путешественников представилась самая безнадёжная картина. На всем видимом пространстве моря была одна сплошная ледяная масса. Страшной казалась эта мрачная даль. Зловещая тишина не сулила ничего хорошего. Сразу стало ясно, что судно надолго рискует здесь остаться. Началась утомительная, продолжавшаяся в течение целого месяца, борьба небольшого корабля со льдом, наступавшим на него со всех сторон.
По временам корабль получал опаснейшие удары в борт, чему предшествовали характерные звуки торошения льдов, сотрясения и взрывы, скрип и свист. Трещали бимсы[20], с шумом растворялись двери в каютах, «стонали» мачты, дрожала обшивка, все судно вздрагивало и сотрясалось. Впоследствии Эдуард Бельчер, находясь в подобных условиях, писал: «Чем дольше я наблюдал за движением этих масс, тем более убеждался, что всякий, кто осмелится здесь удалиться от твёрдой земли, по всему вероятию неизбежно погибнет». Вероятно, те же мысли проносились в голове и у Харитона Лаптева в этот знаменитый поход, когда его беспомощный кораблик по временам сдавливало до того, «что теряли надежду на спасение, пробираясь то на парусах, то на вёслах, распихиваясь шестами и даже скалываясь иногда пешнями[21], нередко удерживаемые на одном месте по нескольку суток». И все же пробирались вперёд — только вперёд!
24 июля миновали устье Оленека, 28-го остановились в губе Нордвик и даже занесли на карту её берега. Но только что вышли из бухты, как снова были атакованы льдами и «спасение с великим трудом получили». 6 августа подошли к устью Хатанги, чтобы осмотреть, пригодно ли это место для зимовки, и попутно сложить сюда часть продовольствия. Но вот опять стали теснить льды, пришлось спешно спасаться в глубину бухты. Лишь только разредились льды, корабль снова пробирается на север и 21 августа подходит к мысу Св. Фаддея (76°47'), где сооружают знак[22]. «И здесь сплошные стоячие льды совсем преградили дороги»; а потому, ввиду позднего времени и крайне неудобных условий для зимовки на берегу (ни воды, ни плавника), — решили идти обратно в Хатангскую губу, которой и достигли 29 августа.
Вблизи устья речки Блудной (72°56') расположились на зимовку. Здесь зимовщики нашли несколько семейств оседлых тунгусов, а также достаточные запасы продовольствия, доставленные сюда в начале похода на дощаниках.
И все же зимовка протекла не вполне благополучно; остаётся невыясненным, почему при удовлетворительном питании и отсутствии заболеваний (умер лишь один матрос, «бывший в любострастной болезни») по временам слышался ропот в команде, сопровождаемый «нерегулярными и неистовыми словами».
Предвидя неудачу обследования Таймырского полуострова с моря, Лаптев уже в конце октября предпринял сухопутную съёмку берегов. Он командировал боцманмата Медведева на реку Пясингу для описи её устья и морского берега на восток до устья реки Таймыры. Возвратившийся к концу апреля Медведев, «остановленный» великою стужею и сильным ветром, смог обследовать не больше 40 вёрст. Столь же неудачна была и экспедиция геодезиста Чекина, отправившегося в исходе марта следующего года для описи берега от устья Таймыры на запад до Пясинги. Чекина сопровождало десять нарт на собаках, управляемых якутами и тунгусами; последние гнали с собой 18 оленей. 17 мая Чекин, бросив по дороге нарты, вернулся пешком «с крайней нуждою». О своём путешествии он сообщил так: «Ездил до реки Таймуры, и оною Таймурою до моря, и от неё около моря по морскому берегу к западу, около ста вёрст, где уже земля пошла к югу; а далее затем не поехал, что себе провианта и собакам корму стало мало очень, с которым далее в безвестное место ехать было опасно… «
По началу, морское путешествие Лаптева, выполняемоё на следующий год по тому же маршруту, протекало в той же обстановке, что и предыдущее. Поздно вскрывшаяся Хатанга позволила только 13 августа достигнуть её устья. А дальше пошла та же картина: корабль вклинился в сплошное безразрывное кольцо льдов и понёсся с ними по ветру и течению к северу, «обламываемый и утопающий». Все более свирепел ветер, он принёс с собой с севера целые тучи густого, хлопьями валившего снега. Неожиданно наступившая ранняя зима усугубила тяжесть положения. Льдины, пришедшие в большое движение, подгоняемые ветром, с грохотом напирали и дробились об измятые бока корабля. В нескольких местах корабль оказался продавленным, его стало заливать. Не терявший ни на минуту присутствия духа, Лаптев отдал распоряжение заделать пробоины, а бока судна от новых ударов льдин оградить спущенными с борта брёвнами. Не покладая рук работали на судне, делая тщетные попытки спасти его. На утро стало ясно, что спасти корабль не удастся; воды неизменно прибывало больше, чем удавалось откачивать. Лаптев отдал распоряжение выгружать провизию и тёплые вещи на лёд. Судно все ещё держалось на воде.
Вечером Лаптев созвал совет. Под глухой рёв бури и непрерывный грохот напиравшего на корабль льда, при тусклом свете ночника, решался вопрос: продолжать ли ещё борьбу, или немедленно высадиться всем на лёд и спасаться к берегу. Последнее мнение восторжествовало. Все сошли на лёд. По счастью, берег был недалеко, всего в 15 милях по направлению к западу. На третьи сутки, преодолевая неимоверные трудности, моряки, совершенно изнеможённые, достигли берега, доставив с собой часть захваченного продовольственного груза.
Положение спасшихся было, однако, чрезвычайно тяжёлое. Замерзавшие, выкинутые на отдалённый, лишенный жилья берег Хатанги, растерявшие по дороге большую часть провианта, моряки жаждали теперь только одного: согреться! Но средств развести костёр не было никаких; ничего не оставалось другого, как выкопать в мёрзлой земле ямы и согреться в общей куче сгрудившихся друг на друга тел. Становилось совершенно очевидным и для Лаптева и для всех прочих, что зимовка при этих условиях на пустынных берегах ничего, кроме гибели всей партии, принести не может. Изнурённые трудами и тяжёлыми переживаниями, отчаявшиеся в спасении, люди стали впадать в апатию, а некоторые даже побросали работу, говоря, что все равно всем придется скоро умирать, стоит ли работать? Но мужественный Лаптев сумел восстановить дисциплину и тем спас экспедицию от верной гибели.
Лаптев не только не терял присутствия духа, но и не забывал производить научных наблюдений. Из всех участников описных работ на северных берегах Азии, им были доставлены, пожалуй, наиболее ценные сведения по общей географии края; он не забывал ни метеорологии, ни наблюдений над приливами, ни магнитного склонения, ни флоры, ни фауны, ни, наконец, населения. Что же касается точности его вычислений, равно как и Прончищева, то Врангель доказал, что при определении широт допущенные ими погрешности не превышали нескольких минут. Совершенно непростительным научным промахом является то, что обширные записки Харитона Лаптева не подверглись обработке и использованы лишь в самой незначительной степени.
Восстановив дисциплину и ободрив своих спутников, Лаптев объявил, чтобы к 25 сентября все здоровые были готовы выступить с ним в поход к месту их прежней зимовки. Но лёд упорно преследовал изнурённых моряков. Пройдя половину пути, они наткнулись на довольно широкую реку, по которой быстрым течением несло лёд. Переправиться на другую сторону не было никакой возможности; пришлось вернуться обратно и выжидать, когда наступят морозы. Лишь через месяц смогли вконец измотавшиеся моряки доплестись до места своего прежнего зимовья. Из больных, оставшихся некоторое время в лагере, четверо умерло, остальные же были доставлены на место зимовки в ноябре.