24 июля Шпанберг уже плыл вдоль цепи Курильских островов. Подойти к островам и смотреть их он не рискнул по той, согласно его словам, причине, что «берега каменные, утёсы весьма крутые, и в море великая быстрина, и колебание жестокое на якоре стоять, грунтов не имеется и очень глубоко… « Зато, старательно считая острова и насчитав больше, чем их было, он присваивал им довольно неблагозвучные наименования вроде: Афиноген, Кривой, Столбовой, Осыпной, Баран, Козел и т. д.
На этом первое путешествие Шпангберга в Японию, которой он не увидел, закончилось. Шпангберг торопился в Большерецк потому, — говорил он, — что время уже наступило почти осеннее (начало августа), ночи тёмные и долгие, беспрерывные густые туманы и погоды жестокие, а море неизвестное, отстойных мест не находится, течения же между островов сильные и неправильные; причем оказывался недостаток в провизии, особенно в сухарях, с самого выхода из Большерецка выдававшихся «со уменьшением», и в воде. Ко всему этому ещё прибавилась боязнь нападения со стороны чужестранных, вернее — японских судов на плывшие все время порознь корабли.
В середине августа Шпангберг был уже в Болышерецке. В этот свой первый японский поход, носивший характер разведки, Шпангберг все же прошёл мимо всей цепи Курильских островов до 46° северной широты, т.-е. до предполагаемой страны Иессо, и открыл среди них целый ряд новых. Вальтон спустился ещё ниже и достиг параллели самой Японии (42° 2').
Учитывая, что в одно лето поход в Японию вряд ли сможет быть осуществлён, инструкция не требовала от Шпангберга дополнительного испрашивания разрешений на восточный поход, а потому, оставшись на зимовку в Большерецке, Шпангберг стал деятельно готовиться к новому плаванию. Прежде всего было решено соорудить здесь же в Большерецке ещё один корабль для предстоящего похода. На законченный к весне 18-вёсельный шлюп «Большерецк» командиром был назначен любимец Шпангберга — квартирмейстер Эрт.
Итак, на следующий год к выходу в море была готова эскадра из четырех кораблей; командирами на остальных судах были те же моряки, что и в предыдущем году. 21 мая 1749 года корабли вышли в море. Первой задачей Шпангберга в этот рейс было — посетить и исследовать «открытую» Жуаном ге-Гама Компанейскую землю. Миновав, нигде не задерживаясь, Курильские острова, вступили на параллель, где должна была начинаться эта земля. Но, конечно, никаких признаков её обнаружено не было. Отсюда направились на юго-запад, прямо к берегу Японии.
16 июля, пройдя широту в 39°, на рассвете утром увидели впереди какую-то туманность. Без сомнения, это была Япония. Вахтенный начальник тотчас послал сообщить об этом Шпангбергу, отдыхавшему в каюте. Шпангберг, а за ним и все прочие выскочили, в чем были, из кают наверх. Жадно впивались моряки в горизонт, где постепенно вырастал из моря большой гористый остров Ниппон. Не было человека на корабле, который не вздохнул бы в эту минуту с облегчением: предмет стольких забот, надежд и приготовлений был перед глазами, путешествие на этот раз казалось удавшимся, и в самом деле оно было таковым. Все поздравляли друг друга; корабль с засвежевшим ветром под всеми парусами подходил к таинственным берегам неведомой страны.
А у берегов «на воде встречали плавающими не виданные дотоле деревья и травы и чудных животных — рыбы огромной величины и странной формы, черепах в сорокаведерную бочку и пр., видели и уродливые японские суда наподобие галер, с полосатыми и красными парусами».
Все ближе и ближе, уже глаз различает роскошную сочную растительность, почти сплошь покрывающую берега. Смуглые купы бамбука красиво темнеют среди сверкающих рисовых полей, мечущих в солнечном воздухе брызги искр. Среди корявых тёмных сосен, среди чёрных кипарисов и туй вдруг неожиданно выплывают крыши микроскопических домиков, — то японские селения; с корабля замечают, что из селения бегут во множестве люди и скопляются на берегу. Сомнений нет: русский корабль привлёк их внимание.
Надо полагать, что жители немало было встревожены прибытием непрошенных гостей, недаром они во все время пребывания в их водах русских судов жгли по ночам огни и содержали в полной боевой готовности военные суда, которые, однако, не осмеливались приближаться к русским кораблям, да и повода впрочем не было к этому никакого.
Но вот, приблизительно в версте от берега, Шпангберг приказывает отдать якорь: долго слышится лязг цепи, пока якорь достигает грунта. Ледяная кора взаимного недоверия тает. Сначала робко, но потом во все большем количестве японские лодки окружают корабль Шпангберга. Японцы обнаруживают вдруг самое дружеское расположение к русским, приветливо улыбаются, стараются угодить, чем могут, привозят фрукты, чудеснейшие мандарины, пшено, табак, разные овощи и ткани. Обменивают их на русские товары и просто дарят. Корабль посещают именитые особы, один из важных чиновников привозит и дарит командиру сосуд с вином. Японцы оказались настолько услужливыми и так усердно помогали нашим морякам запасаться свежей водой, что последние почти совершенно избавили себя от этого труда и на досуге совершали экскурсии в окрестности, изучая страну, жителей и любуясь очаровательными пейзажами.
Результаты своих наблюдений над японцами Шпангберг в своём донесении впоследствии излагал так: «Оные японцы росту среднего и малого, платье у них много схоже с татарским; ходят босые, штанов и портов никаких не имеют; с полуголовы по лбу волосы стрижены и подклеены клеем, назади завязываются кустиком, который торчит кверху; шляпы у них великие, травяные, плоские; носят те шляпы, подвязав себе под бороду; а у которых шляп нет, те головы повязывают платками; вместо епанеч имеют вощанки, сделанные из бумаги. А телом оные японцы некоторые избела, а более смуглых; глаза малые, волосы чёрные, бороду бреют. Приезжали они, японцы, на лодках остроносых, а кормы тупые, и сверху доски спущены фута на четыре, островаты, длиною около четырех сажен, а носы у тех лодок обиты у многих медью зеленою. Да и большие у них лодки строены так же, как и малые; а рули у тех лодок имеются по два, весла кривые; гребут стоя, наискось, положа весло на уключины, а рукоятки привязывают веревками; а шиты оные лодки медью; а дреги у них четырехрогие, железные; а те лодки с палубами и приделаны на них ящики для воды, а на палубе складены печи, в которых у них имеются котлы для варения каш. И ночуют на море… « Как моряка, Шпангберга естественно всего более заинтересовали японские суда, почему он и дал такое подробное описание японских лодок.
На корабле оказались большие любители рыбной ловли. С разрешения Шпангберга, они снарядили небольшую рыболовную экскурсию. Вот как описывает Шпангберг результат этой охоты на крупных камбаловых: «Послали мы с своего судна шлюпку, на ней служителей трех да толмача одного для промысла рыбой, которую оный толмач, по курильскому обыкновению, и заколол; и буксировали и, прибуксировав, подняли её на судно на сей-талях и, как подняли, и тогда она была жива, а какая званием оная рыба, того описать за неведением не можно; только великая и плоская, глаз круглый, близ головы два больших ластов по верхнюю и нижнюю стороны, с круглыми выемками; а весом оная рыба более 9 пудов; телом оная рыба белая, кожа на ней толстая, шадровитая и шиповатая… «
Однако, как ни были любезны и услужливы японцы, Шпангберг, повидимому, имея в виду какие-то пункты секретной инструкции, не особенно доверял японцам и даже встревожился, когда, выйдя как-то на палубу, насчитал около своего корабля до 80 японских лодок, на каждой из которых находилось от 10 до 12 человек. Лодки все прибывали и прибывали; странным показалось также прибытие какого-то военного, он что-то шептал своим собратьям и делал им какие-то знаки, повидимому запрещая дальнейшее сближение с русскими. Учтя все это, Шпангберг поспешил удалиться и в тот же день снялся с якоря, взяв направление на северо-восток.
Достигнув 3 июля 44° 30', моряки наткнулись на множество больших и малых островов, похожих издали на букеты зелени, брошенной в синеву моря. Острова эти, принадлежащие к цепи Курильской группы и покрытые богатейшей растительностью, получили наименования: Фигурный, Трех сестёр, Цитронный (по обилию встреченных здесь померанцевых деревьев) и т. д. На острове Фигурном обнаружили хорошую гавань, где и запаслись водой. Людей не встретили, хотя остров имел несомненные признаки присутствия здесь человека. Далее прошли ещё мимо ряда островов, один из которых назвали Зелёным, высаживались на них, осматривали и через переводчиков расспрашивали жителей[37].
Прохаживаясь по берегу одного из островов, повидимому, Зеленого, путешественники наткнулись на группу людей необычайного, звероподобного вида. С сильно развитой мускулатурой, обильно заросшие волосами, косматые, с длинными чёрными бородами, сопровождаемые огромными, страшными собаками, они казались выходцами из доисторической эпохи, настоящими пещерными троглодитами.
Наши путешественники не знали, что эти на вид полулюди-полузвери, живущие в убогом, покрытом камышами, шалаше, — представители гиперборейской вымирающей расы, так называемые айны или айносы. Шпангберг так описывает обитателей южных Курильских островов: «Жители на них сходны по персонам курильским народам; носят долгое платье, портков и штанов не имеют, ходят босые, на платье[38] у них нашиты лоскутки камчатные разных цветов; по ногам у них и по всему телу шерсть; бороды у них великие, продолговатые, чёрные, а которые престарелые — у тех с сединою как бороды, так и волосы на теле; у некоторых имеются в ушах кольцы серебряные. Лодки у них так же, как у наших курильских мужиков, байдары; и язык у оных жителей походит на курильский».
Шпангберг, однако, убедившись, что благоразумие и честность составляют отличительную черту характера айнов, свёл с ними более короткое знакомство и дарил им подарки; принимая их, айны «обе свои руки, сжав, приносили ко лбу и так кланялись; також становились они на колени перед петухом; увидя его, поднимали руки кверху». Повидимому, петухи играли у них роль божества.
Как обстановка, так и характер не находившихся ни в чьём подчинении, а потому независимых айнов вполне, повидимому, располагали к приведению их в русское подданство. Но ограничиться несколькими ближайшими к северным берегам Японии островами Шпангберг не хотел, ему представлялось более целесообразным привести в подданство сразу всех жителей «от 43° и до 46°, а от 46°— до последнего острова…» Задача эта казалась ему вполне осуществимой; «без всякого опасения, — писал он, — можно привести (в подданство) в самой скорости, ежели нам от посторонних людей или от команды какого препятствия не будет, как от них в нынешнем вояже не малая ныне учинилась остановка». Последние слова снова свидетельствуют о позорном падении дисциплины в эскадре Шпангберга: корабли и в этот рейс под разными предлогами разлучились один от другого, вели самостоятельную работу и поодиночке приставали к берегам Японии. С кораблём флагмана находилась лишь дубельшлюпка. Шпангберг справедливо считал, что осуществление такого дела, как приведение в подданство целой народности, разбросанной по многочисленным островам, должно быть произведено с помощью всех находящихся в его эскадре кораблей. К тому же должно быть испрошено разрешение свыше. Выполнить это дело Шпангберг собирался в третью свою японскую экспедицию на следующий год.
Итак, и в эту экспедицию, более удачную, чем предыдущая, моряки, снова перессорившись между собой, действовали без должного единодушия. Начальники перессорились не только друг с другом, но и со своими штурманами. Шпангберг поносил штурмана Петрова как горького, пьющего запоем пьяницу, а тот в свою очередь доказывал, что начальник принуждал его исправлять и переделывать судовой журнал, площадным образом ругал его «по-немецки и русски» и хотел повесить на рее. Вальтон обвинял Казимерова в непослушании и лености, а тот его — в избиении и т. д. Посмотрим, чем закончилась вторая японская экспедиция.
На обратном пути Шпангберга преследовали противные ветры, туманы, дожди и беспрестанные частые мели. Туманы были настолько сильны, что моряки, случалось, находились от земли саженях в четырех, «а земли не видали, подходили к земле нечаянно, где не без великого страха были, и для того имели великий труд и суету мореплавания, и терпели не малую мокроту, и от того многие в команде моей захворали, к тому ж между островами в узком месте, и того ради назвали то место губа Претерпения», — так повествует Шпангберг о своём обратном плавании. В результате, когда 24 июля подошли к острову Иессо, на корабле было уже двадцать человек больных, «да и на всех служителях была тягость великая».
Дубельшлюпка также не отставала, и здесь было не мало больных, а остальные «насилу волочатся». Похоронив в морских волнах 13 человек, в том числе лекаря, Шпангберг 14 августа прибыл в Большерецк, а отсюда, не дожидаясь разбежавшихся своих спутников, отправился в Охотск, куда и прибыл 29 августа.
Путешествие Вальтона в общем сходно с плаванием Шпангберга, а потому мы долго останавливаться на нем не будем. Он также побывал на Ниппоне, откуда вынёс не мало ярких впечатлений. «На сей земле, — замечает он в своём путевом журнале, — много золота и жемчуга, и винограду, и сарачинского пшена; но всего по краткости времени осмотреть было не можно». Плывя мимо японских берегов в направлении к юго-западу, он сделал несколько остановок. На него особенное впечатление производят покрытые богатейшей яркозеленой растительностью берега, виноградники, лепящиеся по склонам гор, распространяющие одуряющее благовоние мандариновые рощи, каштановые деревья, а вокруг них обширные селения с жителями учтивыми и ласковыми, но всегда осторожными. Вальтон спустился ещё ниже Шпангберга и достиг 33° 28' широты. Остановившись здесь у одного из островов, моряки высадились на берег, где нашли жемчужные раковины и ветви каких-то невиданных деревьев. В Охотск добрались вполне благополучно.
Далеко не столь благополучно протекало плавание третьего корабля экспедиции — шлюпа «Надежды», которым командовал мичман Шельтинг. Закончив обследование японских берегов, он последним спешил в Охотск. На борту корабля было множество больных, несколько человек уже умерло. Тихая погода, сопутствовавшая плаваниям Шпангберга и Вальтона, сменилась теперь полосой штормов, всю тяжесть которых в этот поход и суждено было испытать «Надежде» и, что всего досаднее было для моряков, всякий раз вблизи от дома. Уже совсем близко находились от Большерецка, как вдруг, вследствие налетевшего неистовой силы шторма, потерявший способность управления корабль едва не очутился на мели. С тяжёлыми повреждениями все же вошли в реку. Залечив раны, через несколько дней двинулись в центральную базу флотилии — Охотск. 18 сентября были уже совсем близко от него, как вдруг — новый шторм с дождём и снегом. «На якорь, за худостью каната, не решались стать и потому, оставаясь в дрейфе, были волнами многократно накрываемы». Шторм унёс моряков на целый градус к югу. При все ещё противном ветре опять стали подниматься на север. Корабль имел весьма потрёпанный вид: снасти по большей части перебиты, паруса изодраны, из людей почти никого здоровых. Погода упорно издевалась над несчастными моряками. Вторично подходили к Охотску, и вторично жестокий противный шторм с дождём и снегом гнал измученных моряков обратно. «Спасая живот», опять легли в дрейф, «и от того момента — широта 58° 18' — счисление прекратилось, потому что не только лаг бросить, но едва можно было на палубе стоять, потому что сильными волнами многократно судно покрывало».
Подошедшим валом огромной величины судно едва не было опрокинуто; люковицы оказались разломанными, вода стала заливать трюм. Привязанные канатами к бортам и мачтам, — чтобы не вынесло за борт, — не покладая рук работали промоченные до нитки моряки, заделывая повреждения и вычерпывая вёдрами воду из трюма. 1 октября снова приблизились к Охотску, и снова та же картина, а между тем провизии и воды становилось на корабле все меньше. Неизвестно, чем закончился бы поход «Надежды» в Охотск, если бы команда не обратилась к командиру с просьбой оставить эти попытки и идти на зимовку в Большерецк на Камчатку. Шельтинг согласился. В Большерецк пришли 7 октября, ещё до наступления заморозков.
Так или иначе, японский поход был выполнен и с результатами не плохими: были открыты, осмотрены и описаны Курильские острова, а также северные части Японии. Весь этот район земного шара получал теперь совершенно иной вид, ничего общего не имевший с теми обозначениями на картах, которые считались в ту пору правильными. Проблематические земли, все эти Компанейские острова, Штаты и пр., красовавшиеся до той поры на картах и прочно запечатлевшиеся во многих умах, должны были навсегда исчезнуть.
Но вот пред нами ещё одна поучительная и вместе печальная страница из истории развития науки. Рутина, косность, интрига, злоба сделали то, что Шпангбергу ещё долго не верили и отнеслись к его донесениям вначале с полнейшим невниманием.
Вернёмся к нашему путешественнику. Прибыв в Охотск, Шпангберг ещё застал там Беринга, оставшегося очень довольным результатами японского похода. Задача похода была безусловно выполнена. Шпангберг заслужил и ожидал для себя больших наград. Но он полагал, что успех всего предприятия станет ещё более значительным, если он приведёт в русское подданство обитателей Курильских островов, о чем было рассказано выше. С этой целью Шпангберг просил Беринга разрешить ему на следующий год совершить ещё один поход. Не учтя предложения Шпангберга и исходя из чисто формальных соображений (по программе на японский поход полагалось лишь два лета, каковые и были уже использованы), Беринг не решился самолично продлить срок экспедиции, а потому направил своего коллегу в Петербург для самостоятельных действий. Донесения же его немедленно отправил в Петербург через Якутск, где Шпангберг должен был провести зиму. Шпангберг выехал в дальний путь, не подозревая, что против него уже вьётся клубок интриг.
Лишь только японская экспедиция закончилась, тайные и явные враги Шпангберга воспрянули духом и принялись строчить в Петербург кляузы. Штурманский офицер Петров, тот самый, которого Шпангберг грозил повесить на рее, объявил на своего начальника страшные «слово и дело». Другой его недруг, готовый при первой возможности перегрызть ему горло, уже известный нам беспокойный Писарев, «боясь бога», но тем не менее исходя из ложных предпосылок и в дальнейшем не без логической последовательности развивая их, — горячо доказывал, что все путешествие Шпангберга обман, что он не был в Японии вовсе, а лишь прошёлся у берегов Кореи.
Своё утверждение Писарев обосновывал прежде всего на некоторых подробностях плавания, главным образом на румбах направлений, которые он разузнал у Вальтона; во-вторых, у него под руками находилась единственная карта Японии Штраленберга, где страна была обозначена прямо на юг от Камчатки. Происхождение этой карты было таково: сделав кое-как поверхностные наблюдения во время своего путешествия с Массершмидтом в Сибирь, Штраленберг, вернувшись к себе на родину в Лейпциг, поручил кому-то на основании представленных им материалов написать за него книгу, а заодно составить и карту. И эта злополучная карта, долго вводившая в заблуждение географов, стала свидетельством против мореплавателей, лично посетивших страну. Вот все аргументы Писарева, но их было достаточно, чтобы возбудить смятение в умах петербургских заправил экспедиции, недоверие и тысячи сомнений, усугублённых ещё Берингом и самим Шпангбергом: первый, просматривая журналы Шпангберга, нашёл там немало ошибок, а второй то же проделал с тетрадями Вальтона. В общем получилась неразбериха, и вполне понятным становится недоумение Адмиралтейств-коллегий: подлинно ли моряки посетили Японию?
Коллегия довольно просто вышла из затруднения: Шпангбергу предписывалось ещё раз проделать вояж в Японию, о чем представить более точные и основательные данные. Как громом, поразило Шпангберга приказание, вручённое ему ещё в Якутске, вернуться в Охотск и повторить своё плавание. Разгневанный незаслуженной несправедливостью, моряк отправился к месту назначения. Но в Петербурге не успокоились на этом; повидимому, у Шпангберга были не только недруги, но и заступники. Для проверки и перевычислений показаний моряков была избрана авторитетная комиссия из моряков под председательством Дмитрия Лаптева и гидрографа адмирала А. Нагаева.
В тяжёлом настроении духа, в августе 1740 года вернулся Шпангберг в Охотск и, конечно, не смог в ту же навигацию осуществить поход. В Охотске ещё находился Беринг, деятельно готовившийся к своему походу в Америку. Никак не предполагая, что Шпангбергу ещё раз придётся пускаться в море, он забрал все его запасы, а также и лучшие его суда; вряд ли он и придавал какое-либо значение новому походу своего коллеги.
Новое осложнение угнетающе подействовало на моряков: уже не чувствуется в их работе прежней энергии, все идёт неудачно. Все же Шпангберг отправляется в Якутск и заготовляет там к новой экспедиции снаряжение и провизию. Сопровождаемый большим транспортом, он возвращается в Охотск уже к концу июня 1741 года, за ним следуют дополнительные грузы. Пока заканчивали постройку новых судов и подготовляли их к экспедиции, наступил сентябрь; о дальнем путешествии в Японию нечего было и думать, но кое-что, — полагал Шпангберг, — можно было выполнить ещё и в эту навигацию.
Послав «Надежду» под командою мичмана Шельтинга для описи западного берега Охотского моря до устья Амура, Шпангберг с остальными судами вышел в Большерецк на Камчатку, где намеревался перезимовать. Во время приключившейся по дороге сильной бури бригантина «Св. Михаил», которой «командовал за недостатком надёжных морских офицеров геодезист Свистунов», потеряла способность управляться и со сломанной бурею гротмачтой была отброшена к Курильским островам. Неудача постигла и «Надежду»: пройдя Шантарские острова и нигде не найдя хорошей стоянки, судно получило сильную течь. Теперь приходилось думать уже не об описи берегов, а о спасении команды, а потому Шельтинг поспешил вернуться в Большерецк. К началу октября все суда находились в Большерецке.
23 мая 1742 года Шпангберг снялся с якоря и снова поплыл в Японию. Сам он держал флаг на только что выстроенном пакетботе «Св. Иоанн». Штурмана Петрова уже не было с ним, вместо него он взял штурманов Хметевского и Верещагина. Специально для этого путешествия к Шпангбергу были прикомандированы из Петербурга в качестве переводчиков двое учеников Академии, изучавших японский язык. В походе принял также участие и «Св. Михаил» с новой гротмачтой, перевезенной «с великими усилиями» из Верхнекамчатска. Командовал кораблём тот же Шельтинг, а дубельшлюпкой «Надежда» — штурман Ртищев.
Рассказывать много о ходе этого последнего плавания к берегам Японии нечего. Перед нами все та же хорошо знакомая картина. Не успели войти в море, как подчинённые Шпангбергу суда, шмыгнув в разные стороны, «растерялись». Не дожидаясь и не отыскивая отставших, Шпангберг взял курс прямо на Японию. Но через некоторое время, достигнув 41° 15' широты, «оставленный теперь без помощников, встречая постоянно противные ветры и туманы» и полагая, «что, за отлучившимися судами, одним оставаться в море опасно, и сношения с Японией будут затруднительны, что, наконец, люди начали ослабевать и могут открыться болезни», — созвал совет, на котором предложил вернуться домой. Не встретив ничьего сочувствия, уныло продолжал путь дальше.
Однако, увидеть берегов Японии «Св. Иоанну» все же не удалось. 30 июня, когда находились на широте 39° 35', на судне открылась большая течь «до 14 дюймов в полчаса». Кое-как заделав пробоину, повернули и поплыли обратно и у первых же Курильских островов «нашли здесь все отлучившиеся суда отряда». Но было уже поздно действовать совместными силами, к тому же шлюп «Большерецк» «сильно поколотился на камнях». Переведя Шельтинга на «Надежду», Шпангберг поручил ему продолжать начатую в прошлом году опись берегов от реки Уды до устья Амура, сам же с остальными кораблями направился в Большерецк, куда и прибыл 29 июля.
Результаты этой экспедиции, предпринятой людьми, уже явно утратившими бодрость и действовавшими лишь «во исполнение высшего распоряжения», оказались крайне ничтожными. Лишь Шельтингу поверхностно удалось описать небольшой кусочек западного берега Охотского моря. По окончании экспедиции сам Шпангберг рассудил: продолжать экспедицию в будущее лето никаких «резонов не имеется». Этим походом в Японию закончилось его участие в Великой Северной экспедиции.
На этом первое путешествие Шпангберга в Японию, которой он не увидел, закончилось. Шпангберг торопился в Большерецк потому, — говорил он, — что время уже наступило почти осеннее (начало августа), ночи тёмные и долгие, беспрерывные густые туманы и погоды жестокие, а море неизвестное, отстойных мест не находится, течения же между островов сильные и неправильные; причем оказывался недостаток в провизии, особенно в сухарях, с самого выхода из Большерецка выдававшихся «со уменьшением», и в воде. Ко всему этому ещё прибавилась боязнь нападения со стороны чужестранных, вернее — японских судов на плывшие все время порознь корабли.
В середине августа Шпангберг был уже в Болышерецке. В этот свой первый японский поход, носивший характер разведки, Шпангберг все же прошёл мимо всей цепи Курильских островов до 46° северной широты, т.-е. до предполагаемой страны Иессо, и открыл среди них целый ряд новых. Вальтон спустился ещё ниже и достиг параллели самой Японии (42° 2').
Учитывая, что в одно лето поход в Японию вряд ли сможет быть осуществлён, инструкция не требовала от Шпангберга дополнительного испрашивания разрешений на восточный поход, а потому, оставшись на зимовку в Большерецке, Шпангберг стал деятельно готовиться к новому плаванию. Прежде всего было решено соорудить здесь же в Большерецке ещё один корабль для предстоящего похода. На законченный к весне 18-вёсельный шлюп «Большерецк» командиром был назначен любимец Шпангберга — квартирмейстер Эрт.
Итак, на следующий год к выходу в море была готова эскадра из четырех кораблей; командирами на остальных судах были те же моряки, что и в предыдущем году. 21 мая 1749 года корабли вышли в море. Первой задачей Шпангберга в этот рейс было — посетить и исследовать «открытую» Жуаном ге-Гама Компанейскую землю. Миновав, нигде не задерживаясь, Курильские острова, вступили на параллель, где должна была начинаться эта земля. Но, конечно, никаких признаков её обнаружено не было. Отсюда направились на юго-запад, прямо к берегу Японии.
16 июля, пройдя широту в 39°, на рассвете утром увидели впереди какую-то туманность. Без сомнения, это была Япония. Вахтенный начальник тотчас послал сообщить об этом Шпангбергу, отдыхавшему в каюте. Шпангберг, а за ним и все прочие выскочили, в чем были, из кают наверх. Жадно впивались моряки в горизонт, где постепенно вырастал из моря большой гористый остров Ниппон. Не было человека на корабле, который не вздохнул бы в эту минуту с облегчением: предмет стольких забот, надежд и приготовлений был перед глазами, путешествие на этот раз казалось удавшимся, и в самом деле оно было таковым. Все поздравляли друг друга; корабль с засвежевшим ветром под всеми парусами подходил к таинственным берегам неведомой страны.
А у берегов «на воде встречали плавающими не виданные дотоле деревья и травы и чудных животных — рыбы огромной величины и странной формы, черепах в сорокаведерную бочку и пр., видели и уродливые японские суда наподобие галер, с полосатыми и красными парусами».
Все ближе и ближе, уже глаз различает роскошную сочную растительность, почти сплошь покрывающую берега. Смуглые купы бамбука красиво темнеют среди сверкающих рисовых полей, мечущих в солнечном воздухе брызги искр. Среди корявых тёмных сосен, среди чёрных кипарисов и туй вдруг неожиданно выплывают крыши микроскопических домиков, — то японские селения; с корабля замечают, что из селения бегут во множестве люди и скопляются на берегу. Сомнений нет: русский корабль привлёк их внимание.
Надо полагать, что жители немало было встревожены прибытием непрошенных гостей, недаром они во все время пребывания в их водах русских судов жгли по ночам огни и содержали в полной боевой готовности военные суда, которые, однако, не осмеливались приближаться к русским кораблям, да и повода впрочем не было к этому никакого.
Но вот, приблизительно в версте от берега, Шпангберг приказывает отдать якорь: долго слышится лязг цепи, пока якорь достигает грунта. Ледяная кора взаимного недоверия тает. Сначала робко, но потом во все большем количестве японские лодки окружают корабль Шпангберга. Японцы обнаруживают вдруг самое дружеское расположение к русским, приветливо улыбаются, стараются угодить, чем могут, привозят фрукты, чудеснейшие мандарины, пшено, табак, разные овощи и ткани. Обменивают их на русские товары и просто дарят. Корабль посещают именитые особы, один из важных чиновников привозит и дарит командиру сосуд с вином. Японцы оказались настолько услужливыми и так усердно помогали нашим морякам запасаться свежей водой, что последние почти совершенно избавили себя от этого труда и на досуге совершали экскурсии в окрестности, изучая страну, жителей и любуясь очаровательными пейзажами.
Результаты своих наблюдений над японцами Шпангберг в своём донесении впоследствии излагал так: «Оные японцы росту среднего и малого, платье у них много схоже с татарским; ходят босые, штанов и портов никаких не имеют; с полуголовы по лбу волосы стрижены и подклеены клеем, назади завязываются кустиком, который торчит кверху; шляпы у них великие, травяные, плоские; носят те шляпы, подвязав себе под бороду; а у которых шляп нет, те головы повязывают платками; вместо епанеч имеют вощанки, сделанные из бумаги. А телом оные японцы некоторые избела, а более смуглых; глаза малые, волосы чёрные, бороду бреют. Приезжали они, японцы, на лодках остроносых, а кормы тупые, и сверху доски спущены фута на четыре, островаты, длиною около четырех сажен, а носы у тех лодок обиты у многих медью зеленою. Да и большие у них лодки строены так же, как и малые; а рули у тех лодок имеются по два, весла кривые; гребут стоя, наискось, положа весло на уключины, а рукоятки привязывают веревками; а шиты оные лодки медью; а дреги у них четырехрогие, железные; а те лодки с палубами и приделаны на них ящики для воды, а на палубе складены печи, в которых у них имеются котлы для варения каш. И ночуют на море… « Как моряка, Шпангберга естественно всего более заинтересовали японские суда, почему он и дал такое подробное описание японских лодок.
На корабле оказались большие любители рыбной ловли. С разрешения Шпангберга, они снарядили небольшую рыболовную экскурсию. Вот как описывает Шпангберг результат этой охоты на крупных камбаловых: «Послали мы с своего судна шлюпку, на ней служителей трех да толмача одного для промысла рыбой, которую оный толмач, по курильскому обыкновению, и заколол; и буксировали и, прибуксировав, подняли её на судно на сей-талях и, как подняли, и тогда она была жива, а какая званием оная рыба, того описать за неведением не можно; только великая и плоская, глаз круглый, близ головы два больших ластов по верхнюю и нижнюю стороны, с круглыми выемками; а весом оная рыба более 9 пудов; телом оная рыба белая, кожа на ней толстая, шадровитая и шиповатая… «
Однако, как ни были любезны и услужливы японцы, Шпангберг, повидимому, имея в виду какие-то пункты секретной инструкции, не особенно доверял японцам и даже встревожился, когда, выйдя как-то на палубу, насчитал около своего корабля до 80 японских лодок, на каждой из которых находилось от 10 до 12 человек. Лодки все прибывали и прибывали; странным показалось также прибытие какого-то военного, он что-то шептал своим собратьям и делал им какие-то знаки, повидимому запрещая дальнейшее сближение с русскими. Учтя все это, Шпангберг поспешил удалиться и в тот же день снялся с якоря, взяв направление на северо-восток.
Достигнув 3 июля 44° 30', моряки наткнулись на множество больших и малых островов, похожих издали на букеты зелени, брошенной в синеву моря. Острова эти, принадлежащие к цепи Курильской группы и покрытые богатейшей растительностью, получили наименования: Фигурный, Трех сестёр, Цитронный (по обилию встреченных здесь померанцевых деревьев) и т. д. На острове Фигурном обнаружили хорошую гавань, где и запаслись водой. Людей не встретили, хотя остров имел несомненные признаки присутствия здесь человека. Далее прошли ещё мимо ряда островов, один из которых назвали Зелёным, высаживались на них, осматривали и через переводчиков расспрашивали жителей[37].
Прохаживаясь по берегу одного из островов, повидимому, Зеленого, путешественники наткнулись на группу людей необычайного, звероподобного вида. С сильно развитой мускулатурой, обильно заросшие волосами, косматые, с длинными чёрными бородами, сопровождаемые огромными, страшными собаками, они казались выходцами из доисторической эпохи, настоящими пещерными троглодитами.
Наши путешественники не знали, что эти на вид полулюди-полузвери, живущие в убогом, покрытом камышами, шалаше, — представители гиперборейской вымирающей расы, так называемые айны или айносы. Шпангберг так описывает обитателей южных Курильских островов: «Жители на них сходны по персонам курильским народам; носят долгое платье, портков и штанов не имеют, ходят босые, на платье[38] у них нашиты лоскутки камчатные разных цветов; по ногам у них и по всему телу шерсть; бороды у них великие, продолговатые, чёрные, а которые престарелые — у тех с сединою как бороды, так и волосы на теле; у некоторых имеются в ушах кольцы серебряные. Лодки у них так же, как у наших курильских мужиков, байдары; и язык у оных жителей походит на курильский».
Шпангберг, однако, убедившись, что благоразумие и честность составляют отличительную черту характера айнов, свёл с ними более короткое знакомство и дарил им подарки; принимая их, айны «обе свои руки, сжав, приносили ко лбу и так кланялись; також становились они на колени перед петухом; увидя его, поднимали руки кверху». Повидимому, петухи играли у них роль божества.
Как обстановка, так и характер не находившихся ни в чьём подчинении, а потому независимых айнов вполне, повидимому, располагали к приведению их в русское подданство. Но ограничиться несколькими ближайшими к северным берегам Японии островами Шпангберг не хотел, ему представлялось более целесообразным привести в подданство сразу всех жителей «от 43° и до 46°, а от 46°— до последнего острова…» Задача эта казалась ему вполне осуществимой; «без всякого опасения, — писал он, — можно привести (в подданство) в самой скорости, ежели нам от посторонних людей или от команды какого препятствия не будет, как от них в нынешнем вояже не малая ныне учинилась остановка». Последние слова снова свидетельствуют о позорном падении дисциплины в эскадре Шпангберга: корабли и в этот рейс под разными предлогами разлучились один от другого, вели самостоятельную работу и поодиночке приставали к берегам Японии. С кораблём флагмана находилась лишь дубельшлюпка. Шпангберг справедливо считал, что осуществление такого дела, как приведение в подданство целой народности, разбросанной по многочисленным островам, должно быть произведено с помощью всех находящихся в его эскадре кораблей. К тому же должно быть испрошено разрешение свыше. Выполнить это дело Шпангберг собирался в третью свою японскую экспедицию на следующий год.
Итак, и в эту экспедицию, более удачную, чем предыдущая, моряки, снова перессорившись между собой, действовали без должного единодушия. Начальники перессорились не только друг с другом, но и со своими штурманами. Шпангберг поносил штурмана Петрова как горького, пьющего запоем пьяницу, а тот в свою очередь доказывал, что начальник принуждал его исправлять и переделывать судовой журнал, площадным образом ругал его «по-немецки и русски» и хотел повесить на рее. Вальтон обвинял Казимерова в непослушании и лености, а тот его — в избиении и т. д. Посмотрим, чем закончилась вторая японская экспедиция.
На обратном пути Шпангберга преследовали противные ветры, туманы, дожди и беспрестанные частые мели. Туманы были настолько сильны, что моряки, случалось, находились от земли саженях в четырех, «а земли не видали, подходили к земле нечаянно, где не без великого страха были, и для того имели великий труд и суету мореплавания, и терпели не малую мокроту, и от того многие в команде моей захворали, к тому ж между островами в узком месте, и того ради назвали то место губа Претерпения», — так повествует Шпангберг о своём обратном плавании. В результате, когда 24 июля подошли к острову Иессо, на корабле было уже двадцать человек больных, «да и на всех служителях была тягость великая».
Дубельшлюпка также не отставала, и здесь было не мало больных, а остальные «насилу волочатся». Похоронив в морских волнах 13 человек, в том числе лекаря, Шпангберг 14 августа прибыл в Большерецк, а отсюда, не дожидаясь разбежавшихся своих спутников, отправился в Охотск, куда и прибыл 29 августа.
Путешествие Вальтона в общем сходно с плаванием Шпангберга, а потому мы долго останавливаться на нем не будем. Он также побывал на Ниппоне, откуда вынёс не мало ярких впечатлений. «На сей земле, — замечает он в своём путевом журнале, — много золота и жемчуга, и винограду, и сарачинского пшена; но всего по краткости времени осмотреть было не можно». Плывя мимо японских берегов в направлении к юго-западу, он сделал несколько остановок. На него особенное впечатление производят покрытые богатейшей яркозеленой растительностью берега, виноградники, лепящиеся по склонам гор, распространяющие одуряющее благовоние мандариновые рощи, каштановые деревья, а вокруг них обширные селения с жителями учтивыми и ласковыми, но всегда осторожными. Вальтон спустился ещё ниже Шпангберга и достиг 33° 28' широты. Остановившись здесь у одного из островов, моряки высадились на берег, где нашли жемчужные раковины и ветви каких-то невиданных деревьев. В Охотск добрались вполне благополучно.
Далеко не столь благополучно протекало плавание третьего корабля экспедиции — шлюпа «Надежды», которым командовал мичман Шельтинг. Закончив обследование японских берегов, он последним спешил в Охотск. На борту корабля было множество больных, несколько человек уже умерло. Тихая погода, сопутствовавшая плаваниям Шпангберга и Вальтона, сменилась теперь полосой штормов, всю тяжесть которых в этот поход и суждено было испытать «Надежде» и, что всего досаднее было для моряков, всякий раз вблизи от дома. Уже совсем близко находились от Большерецка, как вдруг, вследствие налетевшего неистовой силы шторма, потерявший способность управления корабль едва не очутился на мели. С тяжёлыми повреждениями все же вошли в реку. Залечив раны, через несколько дней двинулись в центральную базу флотилии — Охотск. 18 сентября были уже совсем близко от него, как вдруг — новый шторм с дождём и снегом. «На якорь, за худостью каната, не решались стать и потому, оставаясь в дрейфе, были волнами многократно накрываемы». Шторм унёс моряков на целый градус к югу. При все ещё противном ветре опять стали подниматься на север. Корабль имел весьма потрёпанный вид: снасти по большей части перебиты, паруса изодраны, из людей почти никого здоровых. Погода упорно издевалась над несчастными моряками. Вторично подходили к Охотску, и вторично жестокий противный шторм с дождём и снегом гнал измученных моряков обратно. «Спасая живот», опять легли в дрейф, «и от того момента — широта 58° 18' — счисление прекратилось, потому что не только лаг бросить, но едва можно было на палубе стоять, потому что сильными волнами многократно судно покрывало».
Подошедшим валом огромной величины судно едва не было опрокинуто; люковицы оказались разломанными, вода стала заливать трюм. Привязанные канатами к бортам и мачтам, — чтобы не вынесло за борт, — не покладая рук работали промоченные до нитки моряки, заделывая повреждения и вычерпывая вёдрами воду из трюма. 1 октября снова приблизились к Охотску, и снова та же картина, а между тем провизии и воды становилось на корабле все меньше. Неизвестно, чем закончился бы поход «Надежды» в Охотск, если бы команда не обратилась к командиру с просьбой оставить эти попытки и идти на зимовку в Большерецк на Камчатку. Шельтинг согласился. В Большерецк пришли 7 октября, ещё до наступления заморозков.
Так или иначе, японский поход был выполнен и с результатами не плохими: были открыты, осмотрены и описаны Курильские острова, а также северные части Японии. Весь этот район земного шара получал теперь совершенно иной вид, ничего общего не имевший с теми обозначениями на картах, которые считались в ту пору правильными. Проблематические земли, все эти Компанейские острова, Штаты и пр., красовавшиеся до той поры на картах и прочно запечатлевшиеся во многих умах, должны были навсегда исчезнуть.
Но вот пред нами ещё одна поучительная и вместе печальная страница из истории развития науки. Рутина, косность, интрига, злоба сделали то, что Шпангбергу ещё долго не верили и отнеслись к его донесениям вначале с полнейшим невниманием.
Вернёмся к нашему путешественнику. Прибыв в Охотск, Шпангберг ещё застал там Беринга, оставшегося очень довольным результатами японского похода. Задача похода была безусловно выполнена. Шпангберг заслужил и ожидал для себя больших наград. Но он полагал, что успех всего предприятия станет ещё более значительным, если он приведёт в русское подданство обитателей Курильских островов, о чем было рассказано выше. С этой целью Шпангберг просил Беринга разрешить ему на следующий год совершить ещё один поход. Не учтя предложения Шпангберга и исходя из чисто формальных соображений (по программе на японский поход полагалось лишь два лета, каковые и были уже использованы), Беринг не решился самолично продлить срок экспедиции, а потому направил своего коллегу в Петербург для самостоятельных действий. Донесения же его немедленно отправил в Петербург через Якутск, где Шпангберг должен был провести зиму. Шпангберг выехал в дальний путь, не подозревая, что против него уже вьётся клубок интриг.
Лишь только японская экспедиция закончилась, тайные и явные враги Шпангберга воспрянули духом и принялись строчить в Петербург кляузы. Штурманский офицер Петров, тот самый, которого Шпангберг грозил повесить на рее, объявил на своего начальника страшные «слово и дело». Другой его недруг, готовый при первой возможности перегрызть ему горло, уже известный нам беспокойный Писарев, «боясь бога», но тем не менее исходя из ложных предпосылок и в дальнейшем не без логической последовательности развивая их, — горячо доказывал, что все путешествие Шпангберга обман, что он не был в Японии вовсе, а лишь прошёлся у берегов Кореи.
Своё утверждение Писарев обосновывал прежде всего на некоторых подробностях плавания, главным образом на румбах направлений, которые он разузнал у Вальтона; во-вторых, у него под руками находилась единственная карта Японии Штраленберга, где страна была обозначена прямо на юг от Камчатки. Происхождение этой карты было таково: сделав кое-как поверхностные наблюдения во время своего путешествия с Массершмидтом в Сибирь, Штраленберг, вернувшись к себе на родину в Лейпциг, поручил кому-то на основании представленных им материалов написать за него книгу, а заодно составить и карту. И эта злополучная карта, долго вводившая в заблуждение географов, стала свидетельством против мореплавателей, лично посетивших страну. Вот все аргументы Писарева, но их было достаточно, чтобы возбудить смятение в умах петербургских заправил экспедиции, недоверие и тысячи сомнений, усугублённых ещё Берингом и самим Шпангбергом: первый, просматривая журналы Шпангберга, нашёл там немало ошибок, а второй то же проделал с тетрадями Вальтона. В общем получилась неразбериха, и вполне понятным становится недоумение Адмиралтейств-коллегий: подлинно ли моряки посетили Японию?
Коллегия довольно просто вышла из затруднения: Шпангбергу предписывалось ещё раз проделать вояж в Японию, о чем представить более точные и основательные данные. Как громом, поразило Шпангберга приказание, вручённое ему ещё в Якутске, вернуться в Охотск и повторить своё плавание. Разгневанный незаслуженной несправедливостью, моряк отправился к месту назначения. Но в Петербурге не успокоились на этом; повидимому, у Шпангберга были не только недруги, но и заступники. Для проверки и перевычислений показаний моряков была избрана авторитетная комиссия из моряков под председательством Дмитрия Лаптева и гидрографа адмирала А. Нагаева.
В тяжёлом настроении духа, в августе 1740 года вернулся Шпангберг в Охотск и, конечно, не смог в ту же навигацию осуществить поход. В Охотске ещё находился Беринг, деятельно готовившийся к своему походу в Америку. Никак не предполагая, что Шпангбергу ещё раз придётся пускаться в море, он забрал все его запасы, а также и лучшие его суда; вряд ли он и придавал какое-либо значение новому походу своего коллеги.
Новое осложнение угнетающе подействовало на моряков: уже не чувствуется в их работе прежней энергии, все идёт неудачно. Все же Шпангберг отправляется в Якутск и заготовляет там к новой экспедиции снаряжение и провизию. Сопровождаемый большим транспортом, он возвращается в Охотск уже к концу июня 1741 года, за ним следуют дополнительные грузы. Пока заканчивали постройку новых судов и подготовляли их к экспедиции, наступил сентябрь; о дальнем путешествии в Японию нечего было и думать, но кое-что, — полагал Шпангберг, — можно было выполнить ещё и в эту навигацию.
Послав «Надежду» под командою мичмана Шельтинга для описи западного берега Охотского моря до устья Амура, Шпангберг с остальными судами вышел в Большерецк на Камчатку, где намеревался перезимовать. Во время приключившейся по дороге сильной бури бригантина «Св. Михаил», которой «командовал за недостатком надёжных морских офицеров геодезист Свистунов», потеряла способность управляться и со сломанной бурею гротмачтой была отброшена к Курильским островам. Неудача постигла и «Надежду»: пройдя Шантарские острова и нигде не найдя хорошей стоянки, судно получило сильную течь. Теперь приходилось думать уже не об описи берегов, а о спасении команды, а потому Шельтинг поспешил вернуться в Большерецк. К началу октября все суда находились в Большерецке.
23 мая 1742 года Шпангберг снялся с якоря и снова поплыл в Японию. Сам он держал флаг на только что выстроенном пакетботе «Св. Иоанн». Штурмана Петрова уже не было с ним, вместо него он взял штурманов Хметевского и Верещагина. Специально для этого путешествия к Шпангбергу были прикомандированы из Петербурга в качестве переводчиков двое учеников Академии, изучавших японский язык. В походе принял также участие и «Св. Михаил» с новой гротмачтой, перевезенной «с великими усилиями» из Верхнекамчатска. Командовал кораблём тот же Шельтинг, а дубельшлюпкой «Надежда» — штурман Ртищев.
Рассказывать много о ходе этого последнего плавания к берегам Японии нечего. Перед нами все та же хорошо знакомая картина. Не успели войти в море, как подчинённые Шпангбергу суда, шмыгнув в разные стороны, «растерялись». Не дожидаясь и не отыскивая отставших, Шпангберг взял курс прямо на Японию. Но через некоторое время, достигнув 41° 15' широты, «оставленный теперь без помощников, встречая постоянно противные ветры и туманы» и полагая, «что, за отлучившимися судами, одним оставаться в море опасно, и сношения с Японией будут затруднительны, что, наконец, люди начали ослабевать и могут открыться болезни», — созвал совет, на котором предложил вернуться домой. Не встретив ничьего сочувствия, уныло продолжал путь дальше.
Однако, увидеть берегов Японии «Св. Иоанну» все же не удалось. 30 июня, когда находились на широте 39° 35', на судне открылась большая течь «до 14 дюймов в полчаса». Кое-как заделав пробоину, повернули и поплыли обратно и у первых же Курильских островов «нашли здесь все отлучившиеся суда отряда». Но было уже поздно действовать совместными силами, к тому же шлюп «Большерецк» «сильно поколотился на камнях». Переведя Шельтинга на «Надежду», Шпангберг поручил ему продолжать начатую в прошлом году опись берегов от реки Уды до устья Амура, сам же с остальными кораблями направился в Большерецк, куда и прибыл 29 июля.
Результаты этой экспедиции, предпринятой людьми, уже явно утратившими бодрость и действовавшими лишь «во исполнение высшего распоряжения», оказались крайне ничтожными. Лишь Шельтингу поверхностно удалось описать небольшой кусочек западного берега Охотского моря. По окончании экспедиции сам Шпангберг рассудил: продолжать экспедицию в будущее лето никаких «резонов не имеется». Этим походом в Японию закончилось его участие в Великой Северной экспедиции.