Страница:
– Боб, слышишь? Была совершена кража, – сказал он наконец своему спутнику хриплым голосом.
Лицо его друга Боба было покрыто мыльной пеной и прежде чем ответить, ему нужно было смыть ее.
– Ну, что же далее? – спросил он затем совершенно спокойно.
– Но… но… обер-кондуктор хочет обыскать меня.
– Естественно. Чего же ты боишься? Ведь не ты украл?
– Нет… но…
– Никакого «но» тут не может быть. Если ты невиновен, дай обыскать себя. – Затем он, смеясь, повернулся к зеркалу и начал чрезвычайно тщательно завязывать свой галстук. Его друг посмотрел на него одну секунду с выражением, понятным только для Барнеса, так как он знал, что Боб, конечно, и есть тот человек, который заключил пари, что совершит преступление, и, очевидно, его друг начал уже его подозревать.
– Господин обер-кондуктор, – сказал наконец молодой человек, – мое поведение должно казаться вам подозрительным; объяснить его я вам не могу; но я готов позволить обыскать себя и даже желаю, чтобы обыск был произведен как можно тщательнее.
Обыск был произведен, но без всякого результата.
– Вот моя карточка, я – Артур Рандольф из банка фирмы «Рандольф и сын»; а это – мой друг Роберт-Леройе Митчель; я ручаюсь за него.
При имени Митчель Барнес встрепенулся от удивления, так как этим именем назвалась и пострадавшая дама.
– Благодарю, Артур, – вмешался Митчель, – я и сам могу за себя постоять.
Обер-кондуктор поколебался одну минуту, затем обратился к Митчелю:
– Очень сожалею, что вынужден просить также позволения обыскать вас, но это моя обязанность.
– Милостивый государь, я отлично понимаю, что это ваша обязанность, и нисколько не сержусь на вас за это, тем не менее, я решительно отказываюсь.
– Вы отказываетесь? – вскричали все остальные, и трудно сказать, кто из них был наиболее поражен.
Рандольф побледнел и прислонился к стене; Барнес проявил некоторое волнение.
– Это походит на признание себя виновным, – сказал он, – так как все остальные пассажиры позволили обыскать себя.
Ответ Митчеля был еще неожиданнее, чем его отказ.
– Это меняет дело, – сказал он. – Если все позволили, то и я не стану противиться.
При этом он начал раздеваться без всяких разговоров, но и в его платье не было ничего найдено; также бесплоден оказался и обыск чемоданов этих обоих господ. Обер-кондуктор беспомощно поглядел на сыщика, который смотрел в окно.
– Вот мы и на центральной станции, – сказал Митчель. – Можем мы выйти из поезда?
Обер-кондуктор кивнул головой, и друзья вышли через дверь в конце вагона. Едва они исчезли, как Барнес вскочил, быстро направился, не говоря ни слова, к противоположной двери и выпрыгнул на платформу, пока поезд медленно подходил. Он быстро подошел к человеку, по-видимому, поджидавшему его, шепнул ему несколько слов, и они вместе направились к поезду. Из него вскоре вышла пострадавшая дама и, когда она покинула станцию, за ней по пятам шел спутник Барнеса. Барнес тоже собирался удалиться, когда почувствовал прикосновение к своему плечу и, обернувшись, увидел Митчеля.
– Барнес, – сказал он, – я желал бы сказать вам пару слов. Не окажете ли вы мне чести позавтракать со мной?
– Откуда вы знаете, что меня зовут Барнес?
– До сих пор я не знал этого, теперь же знаю, – отвечал Митчель с улыбкой, которая очень неприятно задела Барнеса, так как сыщик чувствовал, что этот человек перехитрил его; но это еще больше усилило желание поймать его. Он решился принять приглашение, так как сообразил, что ничего не потеряет от этого знакомства, а, может быть, что-нибудь и выиграет. Поэтому они направились вместе в буфет и сели за столик.
– Не будет ли лучше для нас обоих, – начал Митчель, отдав приказания кельнеру, – если мы с самого начала попытаемся прийти к некоторому соглашению, мистер Барнес?
– Я не знаю, что вы хотите сказать.
– Кажется, вы только что спросили меня, откуда я знаю ваше имя. Как я вам уже сказал, я его знал, но ле подозревал. Желаете вы, чтобы я вам сказал, почему?
– Конечно, если это доставит вам удовольствие.
– Может быть, глупо с моей стороны, что я обращу ваше внимание на первую ошибку, сделанную вами в этой игре, так как вы, конечно, работаете против меня; но, отпустив моего друга одного ради того, чтобы поговорить с вами, я не могу устоять от искушения.
– Подождите минуту, мистер Митчель, я не такой дурак, как вы полагаете; я знаю, что вы хотите сказать!
– В самом деле! Это было бы остроумно!
– Вы хотите сказать, что я вел себя как глупый осел, вмешавшись в разговор в вагоне, когда вы воспротивились обыску.
– Ну, я не высказал бы этого так грубо, однако, дело было действительно так: когда вы последовали за Рандодьфом в уборную, во мне возникло подозрение, и я пошел сзади вас, и когда обер-кондуктор пригласил меня к обыску, я воспротивился только для виду, чтобы посмотреть, какое действие произведет на вас мой отказ. Результат подтвердил мое подозрение, я узнал в вас сыщика, а тогда мне уже незачем было противиться обыску.
– Как уже сказано, я вел себя как глупый осел, но я не нуждаюсь в предостережении: это больше не повторится.
– Конечно, я не сомневаюсь, что вы подслушали наш ночной разговор, и поэтому вы, само собой разумеется, подозреваете меня в совершении кражи. Но я не понимаю, как случилось, что вы не следили за мной всю ночь после того, как слышали наш разговор!
Барнес промолчал на это замечание.
– У меня к вам просьба, – продолжал Митчель.
– Именно?
– Не говорите никому, что я держал пари, что совершу преступление. Конечно, я не могу помешать вам следить за мной и изобличить меня – если вам удастся.
– Когда вы совершите преступление, я, конечно, изобличу вас, – возразил Барнес. – Может быть, для меня самого выгоднее молчать о том, что я узнал в эту ночь; но обещать вам это – слишком большое требование с вашей стороны. Я должен оставить за собой полную свободу поступать сообразно с обстоятельствами.
– Хорошо. Я скажу вам, где я живу, и позволяю вам приходить ко мне в любое время дня и ночи. Я занимаю комнату в отеле на 5 проспекте. Но позвольте задать еще один вопрос. Думаете ли вы, что я совершил эту кражу?
– Я отвечу вам другим вопросом: совершили ли вы эту кражу?
– Бесподобно! Я вижу, что имею достойного меня противника. Итак, оставим пока оба эти вопроса без ответа.
III. Барнес неожиданно открывает убийство
IV. Алмаз режет алмаз
Лицо его друга Боба было покрыто мыльной пеной и прежде чем ответить, ему нужно было смыть ее.
– Ну, что же далее? – спросил он затем совершенно спокойно.
– Но… но… обер-кондуктор хочет обыскать меня.
– Естественно. Чего же ты боишься? Ведь не ты украл?
– Нет… но…
– Никакого «но» тут не может быть. Если ты невиновен, дай обыскать себя. – Затем он, смеясь, повернулся к зеркалу и начал чрезвычайно тщательно завязывать свой галстук. Его друг посмотрел на него одну секунду с выражением, понятным только для Барнеса, так как он знал, что Боб, конечно, и есть тот человек, который заключил пари, что совершит преступление, и, очевидно, его друг начал уже его подозревать.
– Господин обер-кондуктор, – сказал наконец молодой человек, – мое поведение должно казаться вам подозрительным; объяснить его я вам не могу; но я готов позволить обыскать себя и даже желаю, чтобы обыск был произведен как можно тщательнее.
Обыск был произведен, но без всякого результата.
– Вот моя карточка, я – Артур Рандольф из банка фирмы «Рандольф и сын»; а это – мой друг Роберт-Леройе Митчель; я ручаюсь за него.
При имени Митчель Барнес встрепенулся от удивления, так как этим именем назвалась и пострадавшая дама.
– Благодарю, Артур, – вмешался Митчель, – я и сам могу за себя постоять.
Обер-кондуктор поколебался одну минуту, затем обратился к Митчелю:
– Очень сожалею, что вынужден просить также позволения обыскать вас, но это моя обязанность.
– Милостивый государь, я отлично понимаю, что это ваша обязанность, и нисколько не сержусь на вас за это, тем не менее, я решительно отказываюсь.
– Вы отказываетесь? – вскричали все остальные, и трудно сказать, кто из них был наиболее поражен.
Рандольф побледнел и прислонился к стене; Барнес проявил некоторое волнение.
– Это походит на признание себя виновным, – сказал он, – так как все остальные пассажиры позволили обыскать себя.
Ответ Митчеля был еще неожиданнее, чем его отказ.
– Это меняет дело, – сказал он. – Если все позволили, то и я не стану противиться.
При этом он начал раздеваться без всяких разговоров, но и в его платье не было ничего найдено; также бесплоден оказался и обыск чемоданов этих обоих господ. Обер-кондуктор беспомощно поглядел на сыщика, который смотрел в окно.
– Вот мы и на центральной станции, – сказал Митчель. – Можем мы выйти из поезда?
Обер-кондуктор кивнул головой, и друзья вышли через дверь в конце вагона. Едва они исчезли, как Барнес вскочил, быстро направился, не говоря ни слова, к противоположной двери и выпрыгнул на платформу, пока поезд медленно подходил. Он быстро подошел к человеку, по-видимому, поджидавшему его, шепнул ему несколько слов, и они вместе направились к поезду. Из него вскоре вышла пострадавшая дама и, когда она покинула станцию, за ней по пятам шел спутник Барнеса. Барнес тоже собирался удалиться, когда почувствовал прикосновение к своему плечу и, обернувшись, увидел Митчеля.
– Барнес, – сказал он, – я желал бы сказать вам пару слов. Не окажете ли вы мне чести позавтракать со мной?
– Откуда вы знаете, что меня зовут Барнес?
– До сих пор я не знал этого, теперь же знаю, – отвечал Митчель с улыбкой, которая очень неприятно задела Барнеса, так как сыщик чувствовал, что этот человек перехитрил его; но это еще больше усилило желание поймать его. Он решился принять приглашение, так как сообразил, что ничего не потеряет от этого знакомства, а, может быть, что-нибудь и выиграет. Поэтому они направились вместе в буфет и сели за столик.
– Не будет ли лучше для нас обоих, – начал Митчель, отдав приказания кельнеру, – если мы с самого начала попытаемся прийти к некоторому соглашению, мистер Барнес?
– Я не знаю, что вы хотите сказать.
– Кажется, вы только что спросили меня, откуда я знаю ваше имя. Как я вам уже сказал, я его знал, но ле подозревал. Желаете вы, чтобы я вам сказал, почему?
– Конечно, если это доставит вам удовольствие.
– Может быть, глупо с моей стороны, что я обращу ваше внимание на первую ошибку, сделанную вами в этой игре, так как вы, конечно, работаете против меня; но, отпустив моего друга одного ради того, чтобы поговорить с вами, я не могу устоять от искушения.
– Подождите минуту, мистер Митчель, я не такой дурак, как вы полагаете; я знаю, что вы хотите сказать!
– В самом деле! Это было бы остроумно!
– Вы хотите сказать, что я вел себя как глупый осел, вмешавшись в разговор в вагоне, когда вы воспротивились обыску.
– Ну, я не высказал бы этого так грубо, однако, дело было действительно так: когда вы последовали за Рандодьфом в уборную, во мне возникло подозрение, и я пошел сзади вас, и когда обер-кондуктор пригласил меня к обыску, я воспротивился только для виду, чтобы посмотреть, какое действие произведет на вас мой отказ. Результат подтвердил мое подозрение, я узнал в вас сыщика, а тогда мне уже незачем было противиться обыску.
– Как уже сказано, я вел себя как глупый осел, но я не нуждаюсь в предостережении: это больше не повторится.
– Конечно, я не сомневаюсь, что вы подслушали наш ночной разговор, и поэтому вы, само собой разумеется, подозреваете меня в совершении кражи. Но я не понимаю, как случилось, что вы не следили за мной всю ночь после того, как слышали наш разговор!
Барнес промолчал на это замечание.
– У меня к вам просьба, – продолжал Митчель.
– Именно?
– Не говорите никому, что я держал пари, что совершу преступление. Конечно, я не могу помешать вам следить за мной и изобличить меня – если вам удастся.
– Когда вы совершите преступление, я, конечно, изобличу вас, – возразил Барнес. – Может быть, для меня самого выгоднее молчать о том, что я узнал в эту ночь; но обещать вам это – слишком большое требование с вашей стороны. Я должен оставить за собой полную свободу поступать сообразно с обстоятельствами.
– Хорошо. Я скажу вам, где я живу, и позволяю вам приходить ко мне в любое время дня и ночи. Я занимаю комнату в отеле на 5 проспекте. Но позвольте задать еще один вопрос. Думаете ли вы, что я совершил эту кражу?
– Я отвечу вам другим вопросом: совершили ли вы эту кражу?
– Бесподобно! Я вижу, что имею достойного меня противника. Итак, оставим пока оба эти вопроса без ответа.
III. Барнес неожиданно открывает убийство
Во время завтрака через зал молча прошел какой-то человек; он не взглянул ни на кого; нельзя было предположить, что его заметил Барнес, который сидел к нему спиной; между тем это был тот самый человек, которому Барнес поручил следить за Розой Митчель, когда она отправилась с вокзала. Окончив завтрак, мужчины вышли из буфета и, когда дошли до лестницы, Барнес вежливо дал дорогу своему спутнику. Но Митчель отказался любезным жестом руки и пропустил Барнеса вперед. «Было ли это сделано преднамеренно?» – подумал каждый из них, поднимаясь по лестнице. Конечно, Митчель приобрел то преимущество, что мог наблюдать за сыщиком, но, казалось, наблюдать было не за чем. Правда, человек, прошедший через буфет, стоял праздно в дверях, но как только показался Барнес и наверное раньше, чем мог его заметить Митчель, он перешел улицу и исчез в противоположном доме. Обменялись ли сыщики тайными знаками? Хотя Митчель был настолько хитер, что пропустил Барнеса вперед, он ничего не заметил, а между тем случилось следующее.
Барнес раскланялся и ушел. Митчель же остался в дверях и смотрел ему вслед, пока сыщик не вошел в вокзал верхней железной дороги. Затем он осторожно осмотрелся и пошел по направлению к 6-й аллее. Если бы он оглянулся, то, может быть, заметил бы, что из противоположного дома вышел человек и последовал за ним. Минут пять спустя Барнес вновь появился и вошел в дом, в который перед тем заходил первый сыщик. Он внимательно осмотрел филенку у двери и вскоре нашел то, что искал: на ней было написано карандашом: «Эст, 30 улица №»… Это было все; но Розу Митчель удалось проследить до этого дома, и этот адрес совпадал с указанным ею самой. Таким образом Барнес знал, что мог ее найти в любое время.
«Вильсон очень осторожен, – подумал сыщик, – он с этим отлично справился; заметив мой сигнал, он написал адрес и исчез. Как-то он сумеет не упустить из виду этого продувного мошенника! Ба! Я, кажется, слишком многого ожидаю от этого Митчеля! Во всяком случае на сегодня я должен предоставить его Вильсону, так как мне нужно еще покончить с Петтингиллем». – Полчаса спустя он сидел в своем бюро и совещался со своими помощниками.
Между тем Вильсон последовал за Митчелем через Бродвей к театру Казино, в который тот купил входные билеты. Затем Митчель направился к отелю на 5 проспекте. Он кивнул головой портье, взял свой ключ и поднялся по лестнице. Значит, он действительно жил здесь. Вильсон не получил никаких более подробных приказаний. Он только понял из едва заметного кивка головой Барнеса, что должен «осенять» шедшего за его начальником господина – что означало на языке сыщиков «следить за каждым его шагом». Но нелегко наблюдать за живущим в отеле на 5 проспекте потому, что этот отель имеет три выхода: на Бродвей, на 23 и 24 улицы. Вильсон надеялся, что Митчель не заметил его преследования и что какой бы тот ни выбрал выход, он все равно занесет свой ключ портье. Поэтому он решил наблюдать за помещением портье.
Не прошло и получаса, как появился тот, за кем он следил, отдал свой ключ и вышел на Бродвей. Дойдя до 3 проспекта, он поднялся по лестнице, ведущей к железной дороге. Вильсон был вынужден сделать то же самое, хотя он очутился близко к тому, кого преследовал. Оба сели в один и тот же поезд, Митчель – в первый вагон, Вильсон – в последний. На 42 улице Митчель вышел из поезда и перешел через мост; но вместо того, чтобы, как можно было ожидать, воспользоваться соединительной ветвью к центральному вокзалу, он вошел в поезд, следовавший к нижнему городу. Вильсон также намеревался попасть в этот поезд, но увидел, что Митчель или что-нибудь заметил, или был необычайно осторожен. Свою попытку Вильсон повторил несколько раз, пока наконец на 42 улице не сел в поезд. Митчель сидел спокойно в углу вагона, когда мимо него прошел Вильсон. Когда кондуктор запер вагон и дернул за звонок, Митчель вскочил и с быстротой молнии выпрыгнул из вагона, а Вильсон остался в нем, совершенно одураченный и смущенный. Для него было это тяжелым ударом. Если бы Вильсону было что-нибудь известно об ускользнувшем от него человеке, он мог бы догадаться, куда тот направился, и поспешил бы туда раньше его; но он ничего не знал и ему оставалось только выругаться.
Затем, связавшись по телефону с бюро и узнав, что Барнес уехал в Бостон за Петтингиллем, Вильсон снова занял свой пост перед отелем на 5 проспекте. Когда пробило семь часов и ожидание его все оставалось без результата, он вдруг вспомнил, что Митчель купил входные билеты в Казино. Это, быть может, был более выгодный пункт для наблюдения, хотя он, конечно, не знал, на этот ли вечер взяты билеты.
Вильсон направился к театру и занял такое место, с которого мог видеть всех входивших. В десять минут девятого он уже было пришел к заключению, что его старания пропали даром, когда подъехала карета, из которой вышел Митчель и помог выйти изящно одетой даме. Вильсон заранее запасся билетом, так что мог последовать за этой парой в театр. По окончании спектакля он последовал за Митчелем и его дамой, которая отказалась ехать в карете. Каково же было Удивление Вильсона, когда они вошли в тот же дом на 30 улице, до которого утром он проследил Розу Митчель.
Вильсон простоял перед домом около часа, как вдруг услышал громкий, пронзительный крик. Он не мог решить, исходил ли крик из наблюдаемого им Дома, или из соседнего, но он был уверен, что кричала женщина. Этот крик, нарушивший тишину ночи, был так ужасен, что заставил вздрогнуть даже привыкшего ко всему сыщика. Десять минут спустя в окне пятого этажа наблюдавшегося им дома погас свет. В этом не было ничего странного, и он обратил на это внимание только потому, что это было единственное освещенное окно во всем доме. Пока он размышлял об этом, из дома вышел человек. Предполагая, что это Митчель, он быстро последовал за ним и, чтобы избежать ошибки, перешел на другую сторону улицы, обогнал его и на углу проспекта остановился возле фонаря; быстрый взгляд, брошенный на незнакомца, убедил Вильсона, что это был не Митчель. Поэтому он повернул назад к своему наблюдательному посту, но едва он сделал несколько шагов, как увидел на другой стороне улицы Митчеля, шедшего к нему навстречу. Вздохнув с облегчением, он пропустил его вперед и стал следить за ним, пока тот не вошел в отель. Теперь, так как Митчель взял свой ключ и пошел наверх, Вильсон решил, что его обязанности закончены на эту ночь. Он посмотрел на часы, чтобы точно установить время, – был ровно час ночи. Он вошел в еще открытую библиотеку отеля и написал отчет, который послал в бюро Барнеса; затем он счел себя вправе вернуться домой и поспать несколько часов, так как рано утром ему следовало находиться опять на своем посту до получения от Барнеса новых указаний.
Барнес так быстро покончил со своими делами в Бостоне, что мог вернуться в Нью-Йорк с полуночным поездом. Таким образом, он потерял только один день, и теперь мог вполне посвятить себя делу, возбуждавшему в нем глубокий интерес. Когда на следующее утро он прочитал сообщение Вильсона, единственным признаком его разочарования было нервное пошипывание усов. Он три раза перечитал донесение, затем разорвал его на мелкие клочки и бросил в окно.
В семь утра Барнес подошел к дому на 30 улице, вошел в подъезд и прочел имена над ящиками для писем, но среди них не было того имени, которое он искал. Над номером пять не было визитной карточки, а между тем, в нем были жильцы, так как, по донесению Вильсона, свет погас на пятом этаже. Чтобы попасть туда, он прибег к хитрости, часто практикуемой ворами: у закрытой внутренней двери подъезда он нажал пуговку звонка первого этажа, и когда вслед затем дверь открылась, он извинился перед служанкой, что по ошибке нажал не тот звонок. Затем поднялся выше на пятый этаж, где и позвонил у двери. Он мог бы и внизу позвонить в звонок пятого этажа, но он не хотел предупреждать о своем приходе, чтобы не дать времени удалиться кому-нибудь. Он прождал несколько минут, но в квартире все оставалось тихо, и второй звонок был также безуспешен. Тогда он бесшумно повернул дверную ручку. К великому его удивлению, дверь отворилась, он вошел и запер ее за собой. Сначала он подумал, не попал ли в пустую квартиру, но, оглядевшись кругом, увидел в конце коридора открытую дверь в меблированную комнату. Он поколебался одну секунду, но затем тихонько заглянул в комнату – она была пуста. Он осторожно снова прокрался к входной двери, повернул ключ в замке, положил его в карман и вошел в комнату. Она была убрана красиво и со вкусом, окна выходили на улицу, в простенке между ними стоял изящный письменный стол, остававшийся открытым, как будто в нем только что рылись. На столе стояла лампа. В стене, противоположной окнам, находилась закрытая двустворчатая дверь с матовыми узорчатыми стеклами. Приложив глаз к прозрачному месту стекла, Барнес увидел фигуру женщины, лежавшей в постели. Это поразило его, и он в первую минуту не знал, что ему далее предпринять. Может быть, это и была Роза Митчель, как она себя называла, но она спала, а он проник в ее жилище без всякого права. Хотя он и считал ее подозрительной, но это еще не было достаточным основанием, чтобы оправдать перед законом свое вторжение в ее квартиру. Пока он в нерешительности стоял перед стеклянной дверью, его взгляд упал случайно на пол, и сыщик содрогнулся от того, что увидел. Из-под двери вытекал крошечный красный ручеек и проходил на несколько дюймов вдоль ковра. Барнес моментально нагнулся и помочил в нем свой палец.
– Кровь! – прошептал он.
Поднявшись на ноги, он еще раз взглянул через стеклянную дверь в спальню. Фигура в постели не пошевелилась, тогда он, не колеблясь, открыл дверь. Довольно было одного взгляда, чтобы решить, что совершено убийство. Перешагнув лужу крови, он подошел к постели и в лежавшей на ней фигуре узнал пострадавшую даму с поезда. Ее можно было бы принять за спящую, если бы лицо не было искажено выражением боли, запечатленным смертью. Ее смерть была так же проста, как и жестока: у нее была перерезана шея, очевидно, во время сна, так как она лежала в ночной рубашке. Что поразило и удивило Барнеса – это лужа у двери. Она находилась в шести футах от изголовья постели, возле которого была вторая лужа крови, вытекшей из раны и стекшей с постельного белья; но обе лужи не были соединены между собой.
«Ну, – подумал Барнес, – так как я явился первым, то должен хорошенько осмотреть и обдумать все, прежде чем неумелые следователи приведут тут все в беспорядок».
Спальня с единственным окном была собственно большим, соединенным с первой комнатой альковом, служившим раньше, вероятно, столовой; в углу находился красивый резной камин. Барнес раздвинул занавеси гостиной, чтобы впустить больше света, и осмотрелся. Ему бросились в глаза две вещи: во-первых, мокрая губка на умывальнике, цвет которой указывал на то, что убийца позаботился смыть с себя следы крови; во-вторых – кучка пепла в камине.
«Негодяй сжег все, что могло навести на его след, и затем хладнокровно смыл кровь с рук, прежде чем ушел. А что говорил этот Митчель? Я бы смыл следы крови с ковра и с морды собаки, пока они были еще свежи! На этот раз пятно на ковре было слишком велико, но сам он вымылся. Возможно ли, чтобы человек, задумав такое преступление, мог держать пари о том, что он не будет открыт? Это решительно невозможно!» Таковы были мысли Барнеса, пока он изучал обстановку преступления. Прежде всего он исследовал платья дамы, лежавшие на стуле. Он осмотрел картины, но не нашел ничего; он заметил только, что в одной нижней юбке был вырезан кусок. Тогда он осмотрел другие части ее туалета – во всех оказался тот же изъян. Тогда у него блеснула мысль. Он подошел к кровати и стал искать на ночной рубашке метки; не находя ее, он перевернул труп и увидел, что метка была вырезана.
«Это объясняет образование кровяной лужи у двери, – подумал Барнес. – Он вынес ее с кровати на свет, чтобы легче было найти метку и вырезать ее. Потом он ее опять положил на кровать. Какой хладнокровный негодяй! Но отсюда можно сделать важное заключение. Роза Митчель – не ее имя, иначе не было бы причины вырезать метки».
Затем Барнес осторожно собрал на газету пепел из камина и подошел с ним к окну первой комнаты. Его исследование привело к следующему: убийца сжег, во-первых, метки, вырезанные из белья, во-вторых, несколько писем. Что этот человек действовал с полным хладнокровием, видно было из того, что сжигание было произведено самое тщательное, и несгоревшими остались только две пуговицы от белья и уголки нескольких конвертов. Барнес сердито бросил пепел в камин и принялся за письменный стол. Он выдвинул все ящики, осмотрел все уголки, но все его старания были тщетны: он не нашел ничего, кроме чистой почтовой бумаги и конвертов – самых заурядных.
Вернувшись в спальню, он заметил сундук. Подняв его крышку, он увидел, что в нем все было перевернуто. Очевидно, в нем наскоро рылись и потом все побросали кое-как. Барнес вынул одну вещь за другой и тщательно рассмотрел каждую. В белье и вообще во всех вещах метки были вырезаны.
«Верно, было очень важно скрыть имя этой женщины, иначе негодяй не уничтожил бы так основательно всех меток», – решил Барнес; при этих мыслях он собирался положить в сундук платье, когда услышал шуршание бумаги в кармане. Он быстро вынул из кармана бумагу и к своему удовольствию увидел, что на ней что-то написано. «Наконец-то хоть какой-нибудь след!» – подумал он и поспешил со своей находкой к окну гостиной, где и прочел следующее:
Это было все; опись не имела подписи, о чем Барнес очень сожалел; тем не менее он чувствовал, что в его руках очень важный документ, который подтверждал показания дамы, что у нее украдены необработанные драгоценные камни, и, конечно, было очень важно иметь в руках такое подробное описание украденных камней. Барнес аккуратно спрятал бумагу в свой бумажник и вернулся к трупу. Ближайший осмотр раны на шее привел его к заключению, что она была нанесена обыкновенным перочинным ножом, так как была не глубока и не широка; перерезана была только сонная артерия. Это утвердило сыщика в предположении, что дама была зарезана во время сна, а это вызывало вопрос: «Имел ли убийца возможность входить в дом незаметно? Для этого он должен был иметь ключи или же его кто-нибудь впустил». Барнес вздрогнул, вспомнив, что Вильсон слышал крик несколько минут спустя после того, как увидел, что Митчель вошел в дом, из которого он вскоре после того вышел. Не с этой ли дамой был он в театре? В таком случае, каким образом она могла так скоро раздеться и уснуть? Все это требовало дальнейшего выяснения.
Когда он все это обдумывал, его взгляд блуждал по комнате, пока не остановился на блестящем, лежавшем на полу возле сундука предмете, на который упал луч солнца. Несколько минут Барнес смотрел на предмет, не думая о нем, наконец он машинально поднял его. Но едва он ближе рассмотрел его, как его лицо отразилось торжествующей улыбкой. У него в руках была пуговица из красивой камеи, на которой была вырезана голова в профиль, а под ней имя «Юлия».
Барнес раскланялся и ушел. Митчель же остался в дверях и смотрел ему вслед, пока сыщик не вошел в вокзал верхней железной дороги. Затем он осторожно осмотрелся и пошел по направлению к 6-й аллее. Если бы он оглянулся, то, может быть, заметил бы, что из противоположного дома вышел человек и последовал за ним. Минут пять спустя Барнес вновь появился и вошел в дом, в который перед тем заходил первый сыщик. Он внимательно осмотрел филенку у двери и вскоре нашел то, что искал: на ней было написано карандашом: «Эст, 30 улица №»… Это было все; но Розу Митчель удалось проследить до этого дома, и этот адрес совпадал с указанным ею самой. Таким образом Барнес знал, что мог ее найти в любое время.
«Вильсон очень осторожен, – подумал сыщик, – он с этим отлично справился; заметив мой сигнал, он написал адрес и исчез. Как-то он сумеет не упустить из виду этого продувного мошенника! Ба! Я, кажется, слишком многого ожидаю от этого Митчеля! Во всяком случае на сегодня я должен предоставить его Вильсону, так как мне нужно еще покончить с Петтингиллем». – Полчаса спустя он сидел в своем бюро и совещался со своими помощниками.
Между тем Вильсон последовал за Митчелем через Бродвей к театру Казино, в который тот купил входные билеты. Затем Митчель направился к отелю на 5 проспекте. Он кивнул головой портье, взял свой ключ и поднялся по лестнице. Значит, он действительно жил здесь. Вильсон не получил никаких более подробных приказаний. Он только понял из едва заметного кивка головой Барнеса, что должен «осенять» шедшего за его начальником господина – что означало на языке сыщиков «следить за каждым его шагом». Но нелегко наблюдать за живущим в отеле на 5 проспекте потому, что этот отель имеет три выхода: на Бродвей, на 23 и 24 улицы. Вильсон надеялся, что Митчель не заметил его преследования и что какой бы тот ни выбрал выход, он все равно занесет свой ключ портье. Поэтому он решил наблюдать за помещением портье.
Не прошло и получаса, как появился тот, за кем он следил, отдал свой ключ и вышел на Бродвей. Дойдя до 3 проспекта, он поднялся по лестнице, ведущей к железной дороге. Вильсон был вынужден сделать то же самое, хотя он очутился близко к тому, кого преследовал. Оба сели в один и тот же поезд, Митчель – в первый вагон, Вильсон – в последний. На 42 улице Митчель вышел из поезда и перешел через мост; но вместо того, чтобы, как можно было ожидать, воспользоваться соединительной ветвью к центральному вокзалу, он вошел в поезд, следовавший к нижнему городу. Вильсон также намеревался попасть в этот поезд, но увидел, что Митчель или что-нибудь заметил, или был необычайно осторожен. Свою попытку Вильсон повторил несколько раз, пока наконец на 42 улице не сел в поезд. Митчель сидел спокойно в углу вагона, когда мимо него прошел Вильсон. Когда кондуктор запер вагон и дернул за звонок, Митчель вскочил и с быстротой молнии выпрыгнул из вагона, а Вильсон остался в нем, совершенно одураченный и смущенный. Для него было это тяжелым ударом. Если бы Вильсону было что-нибудь известно об ускользнувшем от него человеке, он мог бы догадаться, куда тот направился, и поспешил бы туда раньше его; но он ничего не знал и ему оставалось только выругаться.
Затем, связавшись по телефону с бюро и узнав, что Барнес уехал в Бостон за Петтингиллем, Вильсон снова занял свой пост перед отелем на 5 проспекте. Когда пробило семь часов и ожидание его все оставалось без результата, он вдруг вспомнил, что Митчель купил входные билеты в Казино. Это, быть может, был более выгодный пункт для наблюдения, хотя он, конечно, не знал, на этот ли вечер взяты билеты.
Вильсон направился к театру и занял такое место, с которого мог видеть всех входивших. В десять минут девятого он уже было пришел к заключению, что его старания пропали даром, когда подъехала карета, из которой вышел Митчель и помог выйти изящно одетой даме. Вильсон заранее запасся билетом, так что мог последовать за этой парой в театр. По окончании спектакля он последовал за Митчелем и его дамой, которая отказалась ехать в карете. Каково же было Удивление Вильсона, когда они вошли в тот же дом на 30 улице, до которого утром он проследил Розу Митчель.
Вильсон простоял перед домом около часа, как вдруг услышал громкий, пронзительный крик. Он не мог решить, исходил ли крик из наблюдаемого им Дома, или из соседнего, но он был уверен, что кричала женщина. Этот крик, нарушивший тишину ночи, был так ужасен, что заставил вздрогнуть даже привыкшего ко всему сыщика. Десять минут спустя в окне пятого этажа наблюдавшегося им дома погас свет. В этом не было ничего странного, и он обратил на это внимание только потому, что это было единственное освещенное окно во всем доме. Пока он размышлял об этом, из дома вышел человек. Предполагая, что это Митчель, он быстро последовал за ним и, чтобы избежать ошибки, перешел на другую сторону улицы, обогнал его и на углу проспекта остановился возле фонаря; быстрый взгляд, брошенный на незнакомца, убедил Вильсона, что это был не Митчель. Поэтому он повернул назад к своему наблюдательному посту, но едва он сделал несколько шагов, как увидел на другой стороне улицы Митчеля, шедшего к нему навстречу. Вздохнув с облегчением, он пропустил его вперед и стал следить за ним, пока тот не вошел в отель. Теперь, так как Митчель взял свой ключ и пошел наверх, Вильсон решил, что его обязанности закончены на эту ночь. Он посмотрел на часы, чтобы точно установить время, – был ровно час ночи. Он вошел в еще открытую библиотеку отеля и написал отчет, который послал в бюро Барнеса; затем он счел себя вправе вернуться домой и поспать несколько часов, так как рано утром ему следовало находиться опять на своем посту до получения от Барнеса новых указаний.
Барнес так быстро покончил со своими делами в Бостоне, что мог вернуться в Нью-Йорк с полуночным поездом. Таким образом, он потерял только один день, и теперь мог вполне посвятить себя делу, возбуждавшему в нем глубокий интерес. Когда на следующее утро он прочитал сообщение Вильсона, единственным признаком его разочарования было нервное пошипывание усов. Он три раза перечитал донесение, затем разорвал его на мелкие клочки и бросил в окно.
В семь утра Барнес подошел к дому на 30 улице, вошел в подъезд и прочел имена над ящиками для писем, но среди них не было того имени, которое он искал. Над номером пять не было визитной карточки, а между тем, в нем были жильцы, так как, по донесению Вильсона, свет погас на пятом этаже. Чтобы попасть туда, он прибег к хитрости, часто практикуемой ворами: у закрытой внутренней двери подъезда он нажал пуговку звонка первого этажа, и когда вслед затем дверь открылась, он извинился перед служанкой, что по ошибке нажал не тот звонок. Затем поднялся выше на пятый этаж, где и позвонил у двери. Он мог бы и внизу позвонить в звонок пятого этажа, но он не хотел предупреждать о своем приходе, чтобы не дать времени удалиться кому-нибудь. Он прождал несколько минут, но в квартире все оставалось тихо, и второй звонок был также безуспешен. Тогда он бесшумно повернул дверную ручку. К великому его удивлению, дверь отворилась, он вошел и запер ее за собой. Сначала он подумал, не попал ли в пустую квартиру, но, оглядевшись кругом, увидел в конце коридора открытую дверь в меблированную комнату. Он поколебался одну секунду, но затем тихонько заглянул в комнату – она была пуста. Он осторожно снова прокрался к входной двери, повернул ключ в замке, положил его в карман и вошел в комнату. Она была убрана красиво и со вкусом, окна выходили на улицу, в простенке между ними стоял изящный письменный стол, остававшийся открытым, как будто в нем только что рылись. На столе стояла лампа. В стене, противоположной окнам, находилась закрытая двустворчатая дверь с матовыми узорчатыми стеклами. Приложив глаз к прозрачному месту стекла, Барнес увидел фигуру женщины, лежавшей в постели. Это поразило его, и он в первую минуту не знал, что ему далее предпринять. Может быть, это и была Роза Митчель, как она себя называла, но она спала, а он проник в ее жилище без всякого права. Хотя он и считал ее подозрительной, но это еще не было достаточным основанием, чтобы оправдать перед законом свое вторжение в ее квартиру. Пока он в нерешительности стоял перед стеклянной дверью, его взгляд упал случайно на пол, и сыщик содрогнулся от того, что увидел. Из-под двери вытекал крошечный красный ручеек и проходил на несколько дюймов вдоль ковра. Барнес моментально нагнулся и помочил в нем свой палец.
– Кровь! – прошептал он.
Поднявшись на ноги, он еще раз взглянул через стеклянную дверь в спальню. Фигура в постели не пошевелилась, тогда он, не колеблясь, открыл дверь. Довольно было одного взгляда, чтобы решить, что совершено убийство. Перешагнув лужу крови, он подошел к постели и в лежавшей на ней фигуре узнал пострадавшую даму с поезда. Ее можно было бы принять за спящую, если бы лицо не было искажено выражением боли, запечатленным смертью. Ее смерть была так же проста, как и жестока: у нее была перерезана шея, очевидно, во время сна, так как она лежала в ночной рубашке. Что поразило и удивило Барнеса – это лужа у двери. Она находилась в шести футах от изголовья постели, возле которого была вторая лужа крови, вытекшей из раны и стекшей с постельного белья; но обе лужи не были соединены между собой.
«Ну, – подумал Барнес, – так как я явился первым, то должен хорошенько осмотреть и обдумать все, прежде чем неумелые следователи приведут тут все в беспорядок».
Спальня с единственным окном была собственно большим, соединенным с первой комнатой альковом, служившим раньше, вероятно, столовой; в углу находился красивый резной камин. Барнес раздвинул занавеси гостиной, чтобы впустить больше света, и осмотрелся. Ему бросились в глаза две вещи: во-первых, мокрая губка на умывальнике, цвет которой указывал на то, что убийца позаботился смыть с себя следы крови; во-вторых – кучка пепла в камине.
«Негодяй сжег все, что могло навести на его след, и затем хладнокровно смыл кровь с рук, прежде чем ушел. А что говорил этот Митчель? Я бы смыл следы крови с ковра и с морды собаки, пока они были еще свежи! На этот раз пятно на ковре было слишком велико, но сам он вымылся. Возможно ли, чтобы человек, задумав такое преступление, мог держать пари о том, что он не будет открыт? Это решительно невозможно!» Таковы были мысли Барнеса, пока он изучал обстановку преступления. Прежде всего он исследовал платья дамы, лежавшие на стуле. Он осмотрел картины, но не нашел ничего; он заметил только, что в одной нижней юбке был вырезан кусок. Тогда он осмотрел другие части ее туалета – во всех оказался тот же изъян. Тогда у него блеснула мысль. Он подошел к кровати и стал искать на ночной рубашке метки; не находя ее, он перевернул труп и увидел, что метка была вырезана.
«Это объясняет образование кровяной лужи у двери, – подумал Барнес. – Он вынес ее с кровати на свет, чтобы легче было найти метку и вырезать ее. Потом он ее опять положил на кровать. Какой хладнокровный негодяй! Но отсюда можно сделать важное заключение. Роза Митчель – не ее имя, иначе не было бы причины вырезать метки».
Затем Барнес осторожно собрал на газету пепел из камина и подошел с ним к окну первой комнаты. Его исследование привело к следующему: убийца сжег, во-первых, метки, вырезанные из белья, во-вторых, несколько писем. Что этот человек действовал с полным хладнокровием, видно было из того, что сжигание было произведено самое тщательное, и несгоревшими остались только две пуговицы от белья и уголки нескольких конвертов. Барнес сердито бросил пепел в камин и принялся за письменный стол. Он выдвинул все ящики, осмотрел все уголки, но все его старания были тщетны: он не нашел ничего, кроме чистой почтовой бумаги и конвертов – самых заурядных.
Вернувшись в спальню, он заметил сундук. Подняв его крышку, он увидел, что в нем все было перевернуто. Очевидно, в нем наскоро рылись и потом все побросали кое-как. Барнес вынул одну вещь за другой и тщательно рассмотрел каждую. В белье и вообще во всех вещах метки были вырезаны.
«Верно, было очень важно скрыть имя этой женщины, иначе негодяй не уничтожил бы так основательно всех меток», – решил Барнес; при этих мыслях он собирался положить в сундук платье, когда услышал шуршание бумаги в кармане. Он быстро вынул из кармана бумагу и к своему удовольствию увидел, что на ней что-то написано. «Наконец-то хоть какой-нибудь след!» – подумал он и поспешил со своей находкой к окну гостиной, где и прочел следующее:
Описание драгоценных камней
Один бриллиант, 15!/4 карат – 15 000 фунт.
Один изумруд, 15у2 карат -. 15 000»
Один рубин, 153/4 карат – 20 000»
Один сапфир, 10 карат – 5 000 »
Одна жемчужина, грушевидная белая – 15 000»
Одна жемчужина, грушевидная черная – 10 000»
Одна жемчужина, яйцевидная белая – 5 000»
Одна жемчужина, яйцевидная черная – 5 000»
Один канарийский бриллиант – 5 000 »
Один топаз 200 карат – 5 000»
Итого: 100 000 фунт
«Эти десять драгоценностей представляют совершеннейшие экземпляры в своем роде; четыре первых отшлифованы совершенно одинаково, грушевидные жемчужины приблизительно одинаковой величины, канарийский брильянт продолговатый, а топаз несравненной красоты.
Коллекция помещается в футляре из юфти шести дюймов длины и четырех ширины, подбитом голубым атласом.
Каждый камень лежит в соответствующем его форме углублении и придерживается золотой скобкой. Футляр стянут ремнем, на котором золотом напечатано имя “Митчель”».
Это было все; опись не имела подписи, о чем Барнес очень сожалел; тем не менее он чувствовал, что в его руках очень важный документ, который подтверждал показания дамы, что у нее украдены необработанные драгоценные камни, и, конечно, было очень важно иметь в руках такое подробное описание украденных камней. Барнес аккуратно спрятал бумагу в свой бумажник и вернулся к трупу. Ближайший осмотр раны на шее привел его к заключению, что она была нанесена обыкновенным перочинным ножом, так как была не глубока и не широка; перерезана была только сонная артерия. Это утвердило сыщика в предположении, что дама была зарезана во время сна, а это вызывало вопрос: «Имел ли убийца возможность входить в дом незаметно? Для этого он должен был иметь ключи или же его кто-нибудь впустил». Барнес вздрогнул, вспомнив, что Вильсон слышал крик несколько минут спустя после того, как увидел, что Митчель вошел в дом, из которого он вскоре после того вышел. Не с этой ли дамой был он в театре? В таком случае, каким образом она могла так скоро раздеться и уснуть? Все это требовало дальнейшего выяснения.
Когда он все это обдумывал, его взгляд блуждал по комнате, пока не остановился на блестящем, лежавшем на полу возле сундука предмете, на который упал луч солнца. Несколько минут Барнес смотрел на предмет, не думая о нем, наконец он машинально поднял его. Но едва он ближе рассмотрел его, как его лицо отразилось торжествующей улыбкой. У него в руках была пуговица из красивой камеи, на которой была вырезана голова в профиль, а под ней имя «Юлия».
IV. Алмаз режет алмаз
Рассмотрев пуговицу, Барнес быстро вышел из квартиры и направился к отелю на 5 проспекте. Там он нашел Вильсона и узнал от него, что Митчель еще не выходил. Он осчастливил своего подчиненного несколькими словами благодарности за его вчерашние труды и послал наверх свою карточку. Несколько минут спустя ему передали приглашение подняться.
Квартира Митчеля состояла из двух комнат, выходивших на Двадцать третью улицу. Убранство комнаты, в которую вошел Барнес, указывало на богатство ее хозяина.
– Войдите, пожалуйста, сюда, мистер Барнес, мы не будем церемониться друг с другом, – произнес Митчель из другой комнаты.
Следуя приглашению, Барнес вошел в соседнюю комнату и тотчас же заметил, что она была убрана так же богато и блестяще, как и первая.
Митчель в шелковом халате стоял перед зеркалом и брился.
– Извините за беспокойство, – начал Барнес, – но вы позволили мне являться к вам в любое время.
– Мне следует просить извинения, что я вас так принимаю, но вам придется позволить мне закончить бритье, так как трудно разговаривать с лицом, наполовину покрытым мылом.
– Совершенно верно; но не торопитесь, я могу подождать.
– Благодарю. Садитесь, пожалуйста. Вы, конечно, думаете, что теперь время быть одетым, но я поздно вернулся вчера домой.
– Вероятно, были в клубе? – спросил Барнес, желавший узнать, не скажет ли Митчель неправду, но ему пришлось разочароваться.
– Нет, – отвечал Митчель, – я был в театре Казино; я обещал одной особе свести ее туда и должен был сдержать слово.
– Какому-нибудь господину?
– Не полагаете ли вы, что вы слишком любопытны? Впрочем, это был не господин, а дама; вон там, на мольберте, ее портрет.
Барнес обернулся и увидел написанный масляными красками портрет женской головки чудной красоты. Мистер Митчель сознался, что был с дамой в театре; Вильсон же утверждал, что они вошли в дом, где теперь лежит убитая. Это было весьма важно. По-видимому, в этом доме жила приятельница Митчеля и таким способом он и проник в него. Знал ли он, что и та, другая, там живет и проник ли он в ее квартиру, расставшись со своей приятельницей? Занятый этими мыслями, Барнес осматривал комнату, пока взгляд его не упал на жилет, лежавший на кровати, и имевший пуговицы, сходные с той, которая была у него в кармане. Он украдкой протянул к жилету руку, но едва пальцы прикоснулись к нему, как Митчель сказал, не поворачивая головы и не прерывая бритья:
Квартира Митчеля состояла из двух комнат, выходивших на Двадцать третью улицу. Убранство комнаты, в которую вошел Барнес, указывало на богатство ее хозяина.
– Войдите, пожалуйста, сюда, мистер Барнес, мы не будем церемониться друг с другом, – произнес Митчель из другой комнаты.
Следуя приглашению, Барнес вошел в соседнюю комнату и тотчас же заметил, что она была убрана так же богато и блестяще, как и первая.
Митчель в шелковом халате стоял перед зеркалом и брился.
– Извините за беспокойство, – начал Барнес, – но вы позволили мне являться к вам в любое время.
– Мне следует просить извинения, что я вас так принимаю, но вам придется позволить мне закончить бритье, так как трудно разговаривать с лицом, наполовину покрытым мылом.
– Совершенно верно; но не торопитесь, я могу подождать.
– Благодарю. Садитесь, пожалуйста. Вы, конечно, думаете, что теперь время быть одетым, но я поздно вернулся вчера домой.
– Вероятно, были в клубе? – спросил Барнес, желавший узнать, не скажет ли Митчель неправду, но ему пришлось разочароваться.
– Нет, – отвечал Митчель, – я был в театре Казино; я обещал одной особе свести ее туда и должен был сдержать слово.
– Какому-нибудь господину?
– Не полагаете ли вы, что вы слишком любопытны? Впрочем, это был не господин, а дама; вон там, на мольберте, ее портрет.
Барнес обернулся и увидел написанный масляными красками портрет женской головки чудной красоты. Мистер Митчель сознался, что был с дамой в театре; Вильсон же утверждал, что они вошли в дом, где теперь лежит убитая. Это было весьма важно. По-видимому, в этом доме жила приятельница Митчеля и таким способом он и проник в него. Знал ли он, что и та, другая, там живет и проник ли он в ее квартиру, расставшись со своей приятельницей? Занятый этими мыслями, Барнес осматривал комнату, пока взгляд его не упал на жилет, лежавший на кровати, и имевший пуговицы, сходные с той, которая была у него в кармане. Он украдкой протянул к жилету руку, но едва пальцы прикоснулись к нему, как Митчель сказал, не поворачивая головы и не прерывая бритья: