Страница:
– В жилете нет денег, мистер Барнес.
– Что вы этим хотите сказать? – обидчиво спросил Барнес, быстро отдернув руку.
Митчель провел несколько раз бритвой по щеке, затем повернулся и, посмотрев сыщику в лицо, ответил:
– Вы забыли, что я стою перед зеркалом; вот, что я хотел сказать.
– Вы как будто хотели сказать, что подозреваете меня в намерении украсть.
– Неужели? Очень жаль; но советую вам не делать подобных движений, если вы так обидчивы. Если я кого-нибудь принимаю в своей спальной, то надеюсь, что он не станет обыскивать мое платье за моей спиной.
– Будьте осторожны, мистер Митчель; вы говорите с сыщиком, и, если я протянул руку к вашему жилету, то сделал это, конечно, не с преступным намерением, вы это прекрасно знаете.
– Разумеется, знаю; более того, – я знаю, с каким намерением это было сделано. Вам не следует сердиться, а мне не следовало так говорить, но я был оскорблен.
– Я вас не понимаю.
– Мне показалось обидным, что вы обращаетесь со мной, как с обыкновенным преступником. Моя гордость была задета тем, что вы, придя сюда, решили, будто можете у меня под носом производить какие угодно расследования. Если бы я не стоял перед зеркалом, я ни за что бы не повернулся к вам спиной. Я сказал, что знаю, чего вы желаете: вы желаете осмотреть пуговицу на жилете.
Барнес смутился, но старался скрыть это.
– Вы знаете, что я слышал ваш разговор в вагоне, и там шла речь о гарнитуре из пяти оригинальных пуговиц и…
– Извините, я говорил о шести, а не о пяти пуговицах.
Барнесу снова не удалось поставить Митчелю ловушку. Он нарочно упомянул о пяти пуговицах в надежде, что Митчель воспользуется этой ошибкой, чтобы не быть вынужденным объяснять пропажи шестой, находившейся в кармане Барнеса.
– Ах, да, правда, теперь я вспомнил, что вы говорили о шести, – продолжал Барнес, – и вы согласитесь, что мое желание посмотреть на них совершенно понятно, так как я хотел бы… ну, например, узнать их при случае.
– Совершенно похвальное желание, но, милый мистер Барнес, я же вам сказал, что вы можете посещать меня в любое время и спрашивать о чем угодно. Отчего же вы не попросили меня прямо показать вам пуговицу?
– Конечно, это было бы лучше, и я прошу об этом.
– Они на жилете, и вы можете осмотреть их, если желаете.
Барнес взял жилет и, к своему удивлению, увидел на нем все шесть пуговиц: три с профилем Юлии и три с профилем Ромео; пуговицы были такие же, как и лежавшая в его кармане.
– Они очень красивы, мистер Митчель, и единственны в своем роде. Я в первый раз слышу, чтобы камеи носили, как пуговицы. Не говорили ли вы, что они были заказаны специально для вас?
– Да, они были сделаны для меня, – отвечал Митчель, – и представляют образцовые произведения резьбы. Однако пуговицы из камеи не такая уж редкость, как вы полагаете, хотя их чаще носят дамы, да и эти своим происхождением обязаны прихоти дамы. Я бы…
– Боже мой! – вскричал Барнес, – голова Ромео сделана с вас и очень похожа.
– Aгa, вы это заметили?
– Да, а вот профиль Юлии – копия этого портрета.
Барнес был взволнован: если головы камей являлись портретами, и та, которая находилась в его кармане, была тоже портретом дамы на мольберте, то между ними непременно существовала связь.
– Вы взволнованы, мистер Барнес. Что с вами? – спросил Митчель, зорко наблюдавший за сыщиком.
– Я совсем не взволнован.
– Ну нет, и взволновал вас вид пуговиц. Скажите мне, чем вызван ваш сегодняшний визит?
– Мистер Митчель, ответьте мне сначала на один вопрос, только хорошенько обдумайте его. Сколько пуговиц было заказано для гарнитура?
– Семь, – ответил Митчель так быстро, что Барнес с удивлением повторил:
– Семь? Однако вы только что говорили, что шесть.
– Я точно знаю, что я говорил, так как никогда не забываю ни одного произнесенного слова, и все они истинны. Я говорил, что гарнитур состоит из шести; но вы меня спрашиваете, сколько их было первоначально заказано, и я отвечаю семь. Ясно ли это?
– Следовательно, одна пуговица потеряна?
– Нисколько; я знаю, где она.
– Что же вы хотите сказать, утверждая, что гарнитур состоит из шести?
– Извините, мистер Барнес, если я откажусь ответить на этот вопрос. Я ответил уже на многие после того, как спрашивал вас, почему вы ко мне сегодня пожаловали.
– Ну, так я вам скажу, – ответил сыщик. – Я исследовал место, где было совершено тяжкое преступление, и нашел там седьмую пуговицу.
Если Барнес ожидал, что Митчель вздрогнет от испуга, будет волноваться, вообще, вести себя как обыкновенный преступник, которому предъявили грозные улики, то он ошибся в расчетах. Митчель лишь спокойно встал и подошел к Барнесу.
– Пуговица с вами? Можете вы мне ее показать?
Барнес секунду колебался, раздумывая, не грозит ли ему опасность лишиться пуговицы, если он отдаст ее в руки Митчеля, однако, решился удовлетворить его желание. Митчель очень внимательно осмотрел пуговицу с видом знатока, затем беззаботно подбросил ее на воздух и поймал.
– А что, мистер Барнес, если бы я отказался вернуть вам пуговицу?
– Я забрал бы ее силой.
– Справедливо; и такой эффект в театральной пьесе доставил бы великое удовольствие публике, но в действительной жизни все происходит иначе. Я попросту возвращаю вам пуговицу, – сказал Митчель и передал ее Барнесу с вежливым поклоном. – Я предоставляю ее вам; она не принадлежит к моему гарнитуру.
– Не принадлежит к вашему гарнитуру? – повторил смущенный Барнес.
– Нет, она не принадлежит к нему. Мне очень жаль вас разочаровать, но это так. Я уже говорил, что гарнитур состоял первоначально из семи пуговиц, но на седьмой была вырезана голова Шекспира. Моя приятельница носит ее в виде брошки.
– Но как объясните вы, что на пуговице, находящейся у меня, бесспорно вырезан портрет вашей приятельницы и что она сходна с пуговицами на вашем жилете?
– Милый мистер Барнес, я этого никак не объясняю, потому что это не моя обязанность; это ведь ваше дело.
– А что скажете вы, если я решусь тотчас арестовать вас и предоставлю присяжным решить, принадлежала ли пуговица к вашему гарнитуру или нет?
– Это было бы для меня, конечно, в высшей степени неудобно; но подобной неприятности можно подвергнуться в любое время: я говорю о неприятности быть арестованным неумным сыщиком. Извините, не раздражайтесь так быстро; я подразумевал не вас, так как знаю, что вы слишком благоразумны, чтобы арестовать меня.
– Из чего, смею спросить, вы это заключаете?
– Во-первых, из того, что вы наверное знаете, что я не убегу; во-вторых, потому, что вы этим ничего не выигрываете, так как я легко могу доказать все, мною сказанное; да и вы в душе убеждены, что я не лгу.
– В таком случае у меня есть еще одна просьба: не можете ли вы мне показать седьмую пуговицу или, вернее, брошку? – произнес Барнес, встав с места.
– Вы требуете от меня слишком многого, однако я исполню ваше желание с одним только условием: обдумайте его хорошенько прежде чем согласитесь. Заключая пари, я совсем не думал о возможности втянуть в дело имя женщины, которую я люблю больше всех на свете. У нее седьмая пуговица, и она не расстается с ней. Вы ничего не выиграете, посмотрев на нее, так как это будет только подтверждением моих слов, а вы и так им верите. Но если вы мне обещаете, что никогда не потревожите этой дамы по занимающему вас делу, я готов свести вас к ней, и она расскажет вам историю пуговиц.
– Я охотно даю вам требуемое вами обещание потому, что не имею ни малейшего намерения тревожить даму.
– Хорошо. Так ждите меня ровно в двенадцать часов внизу в вестибюле, и я отведу вас на квартиру этой дамы; теперь же прошу вас извинить меня, мне надо еще одеться.
V. Седьмая пуговица
– Что вы этим хотите сказать? – обидчиво спросил Барнес, быстро отдернув руку.
Митчель провел несколько раз бритвой по щеке, затем повернулся и, посмотрев сыщику в лицо, ответил:
– Вы забыли, что я стою перед зеркалом; вот, что я хотел сказать.
– Вы как будто хотели сказать, что подозреваете меня в намерении украсть.
– Неужели? Очень жаль; но советую вам не делать подобных движений, если вы так обидчивы. Если я кого-нибудь принимаю в своей спальной, то надеюсь, что он не станет обыскивать мое платье за моей спиной.
– Будьте осторожны, мистер Митчель; вы говорите с сыщиком, и, если я протянул руку к вашему жилету, то сделал это, конечно, не с преступным намерением, вы это прекрасно знаете.
– Разумеется, знаю; более того, – я знаю, с каким намерением это было сделано. Вам не следует сердиться, а мне не следовало так говорить, но я был оскорблен.
– Я вас не понимаю.
– Мне показалось обидным, что вы обращаетесь со мной, как с обыкновенным преступником. Моя гордость была задета тем, что вы, придя сюда, решили, будто можете у меня под носом производить какие угодно расследования. Если бы я не стоял перед зеркалом, я ни за что бы не повернулся к вам спиной. Я сказал, что знаю, чего вы желаете: вы желаете осмотреть пуговицу на жилете.
Барнес смутился, но старался скрыть это.
– Вы знаете, что я слышал ваш разговор в вагоне, и там шла речь о гарнитуре из пяти оригинальных пуговиц и…
– Извините, я говорил о шести, а не о пяти пуговицах.
Барнесу снова не удалось поставить Митчелю ловушку. Он нарочно упомянул о пяти пуговицах в надежде, что Митчель воспользуется этой ошибкой, чтобы не быть вынужденным объяснять пропажи шестой, находившейся в кармане Барнеса.
– Ах, да, правда, теперь я вспомнил, что вы говорили о шести, – продолжал Барнес, – и вы согласитесь, что мое желание посмотреть на них совершенно понятно, так как я хотел бы… ну, например, узнать их при случае.
– Совершенно похвальное желание, но, милый мистер Барнес, я же вам сказал, что вы можете посещать меня в любое время и спрашивать о чем угодно. Отчего же вы не попросили меня прямо показать вам пуговицу?
– Конечно, это было бы лучше, и я прошу об этом.
– Они на жилете, и вы можете осмотреть их, если желаете.
Барнес взял жилет и, к своему удивлению, увидел на нем все шесть пуговиц: три с профилем Юлии и три с профилем Ромео; пуговицы были такие же, как и лежавшая в его кармане.
– Они очень красивы, мистер Митчель, и единственны в своем роде. Я в первый раз слышу, чтобы камеи носили, как пуговицы. Не говорили ли вы, что они были заказаны специально для вас?
– Да, они были сделаны для меня, – отвечал Митчель, – и представляют образцовые произведения резьбы. Однако пуговицы из камеи не такая уж редкость, как вы полагаете, хотя их чаще носят дамы, да и эти своим происхождением обязаны прихоти дамы. Я бы…
– Боже мой! – вскричал Барнес, – голова Ромео сделана с вас и очень похожа.
– Aгa, вы это заметили?
– Да, а вот профиль Юлии – копия этого портрета.
Барнес был взволнован: если головы камей являлись портретами, и та, которая находилась в его кармане, была тоже портретом дамы на мольберте, то между ними непременно существовала связь.
– Вы взволнованы, мистер Барнес. Что с вами? – спросил Митчель, зорко наблюдавший за сыщиком.
– Я совсем не взволнован.
– Ну нет, и взволновал вас вид пуговиц. Скажите мне, чем вызван ваш сегодняшний визит?
– Мистер Митчель, ответьте мне сначала на один вопрос, только хорошенько обдумайте его. Сколько пуговиц было заказано для гарнитура?
– Семь, – ответил Митчель так быстро, что Барнес с удивлением повторил:
– Семь? Однако вы только что говорили, что шесть.
– Я точно знаю, что я говорил, так как никогда не забываю ни одного произнесенного слова, и все они истинны. Я говорил, что гарнитур состоит из шести; но вы меня спрашиваете, сколько их было первоначально заказано, и я отвечаю семь. Ясно ли это?
– Следовательно, одна пуговица потеряна?
– Нисколько; я знаю, где она.
– Что же вы хотите сказать, утверждая, что гарнитур состоит из шести?
– Извините, мистер Барнес, если я откажусь ответить на этот вопрос. Я ответил уже на многие после того, как спрашивал вас, почему вы ко мне сегодня пожаловали.
– Ну, так я вам скажу, – ответил сыщик. – Я исследовал место, где было совершено тяжкое преступление, и нашел там седьмую пуговицу.
Если Барнес ожидал, что Митчель вздрогнет от испуга, будет волноваться, вообще, вести себя как обыкновенный преступник, которому предъявили грозные улики, то он ошибся в расчетах. Митчель лишь спокойно встал и подошел к Барнесу.
– Пуговица с вами? Можете вы мне ее показать?
Барнес секунду колебался, раздумывая, не грозит ли ему опасность лишиться пуговицы, если он отдаст ее в руки Митчеля, однако, решился удовлетворить его желание. Митчель очень внимательно осмотрел пуговицу с видом знатока, затем беззаботно подбросил ее на воздух и поймал.
– А что, мистер Барнес, если бы я отказался вернуть вам пуговицу?
– Я забрал бы ее силой.
– Справедливо; и такой эффект в театральной пьесе доставил бы великое удовольствие публике, но в действительной жизни все происходит иначе. Я попросту возвращаю вам пуговицу, – сказал Митчель и передал ее Барнесу с вежливым поклоном. – Я предоставляю ее вам; она не принадлежит к моему гарнитуру.
– Не принадлежит к вашему гарнитуру? – повторил смущенный Барнес.
– Нет, она не принадлежит к нему. Мне очень жаль вас разочаровать, но это так. Я уже говорил, что гарнитур состоял первоначально из семи пуговиц, но на седьмой была вырезана голова Шекспира. Моя приятельница носит ее в виде брошки.
– Но как объясните вы, что на пуговице, находящейся у меня, бесспорно вырезан портрет вашей приятельницы и что она сходна с пуговицами на вашем жилете?
– Милый мистер Барнес, я этого никак не объясняю, потому что это не моя обязанность; это ведь ваше дело.
– А что скажете вы, если я решусь тотчас арестовать вас и предоставлю присяжным решить, принадлежала ли пуговица к вашему гарнитуру или нет?
– Это было бы для меня, конечно, в высшей степени неудобно; но подобной неприятности можно подвергнуться в любое время: я говорю о неприятности быть арестованным неумным сыщиком. Извините, не раздражайтесь так быстро; я подразумевал не вас, так как знаю, что вы слишком благоразумны, чтобы арестовать меня.
– Из чего, смею спросить, вы это заключаете?
– Во-первых, из того, что вы наверное знаете, что я не убегу; во-вторых, потому, что вы этим ничего не выигрываете, так как я легко могу доказать все, мною сказанное; да и вы в душе убеждены, что я не лгу.
– В таком случае у меня есть еще одна просьба: не можете ли вы мне показать седьмую пуговицу или, вернее, брошку? – произнес Барнес, встав с места.
– Вы требуете от меня слишком многого, однако я исполню ваше желание с одним только условием: обдумайте его хорошенько прежде чем согласитесь. Заключая пари, я совсем не думал о возможности втянуть в дело имя женщины, которую я люблю больше всех на свете. У нее седьмая пуговица, и она не расстается с ней. Вы ничего не выиграете, посмотрев на нее, так как это будет только подтверждением моих слов, а вы и так им верите. Но если вы мне обещаете, что никогда не потревожите этой дамы по занимающему вас делу, я готов свести вас к ней, и она расскажет вам историю пуговиц.
– Я охотно даю вам требуемое вами обещание потому, что не имею ни малейшего намерения тревожить даму.
– Хорошо. Так ждите меня ровно в двенадцать часов внизу в вестибюле, и я отведу вас на квартиру этой дамы; теперь же прошу вас извинить меня, мне надо еще одеться.
V. Седьмая пуговица
На втором этаже играющего такую важную роль в нашем рассказе дома, на 30 улице, жила миссис Ремзен, богатая вдова, вращавшаяся в высшем обществе, с двумя дочерьми, Эмилией и Дорой.
Миссис Ремзен имела, как говорится, открытый дом и играла заметную роль в обществе и во всех благотворительных учреждениях.
Эмилия, ее старшая дочь, двадцатишестилетняя молодая девушка, возбуждала всеобщий восторг. Прекрасно сложенная, с непринужденными царственными манерами, с прелестной головкой, красиво посаженной на великолепных плечах; черты ее лица не были правильны, но ее лицо производило впечатление высшей красоты, главным образом благодаря отражавшейся в нем душе, заставлявшей забывать все недостатки.
Ее помолвка с Митчелем очень поразила общество, в котором она вращалась, тем более что его ухаживание было стремительно, как буря, а помолвка произошла в первый же месяц их знакомства.
Митчель также принадлежал к высшему обществу, но он был в нем новым лицом, чем и было вызвано удивление при известии об их помолвке. «Кто он такой?» – спрашивали друг друга, и никто не мог ответить на этот вопрос. Он явился из южных штатов, и этого было достаточно, чтобы окружить его ореолом, ослепляющим тех немногих, которые делали слабые попытки заглянуть поглубже.
Миссис Ремзен попыталась воспротивиться, когда Эмилия заявила ей о своей помолвке, но в манере Эмилии было нечто, делавшее почти невозможным сопротивление ее желаниям. Это была женщина с сильной волей.
Семнадцатилетняя Дора представляла полную противоположность своей сестре. Это была просто милая, мягкая, очень впечатлительная хорошенькая девушка, очень любившая мать и обожавшая сестру, которую она называла «королева».
В то утро, когда Барнес нанес такой ранний визит Митчелю, сестры сидели в роскошно убранной гостиной своей квартиры.
– Знаешь ли ты, о чем я очень серьезно размышляла, королева? – спросила Дора.
– Ты и серьезно? – сказала Эмилия, смеясь, и ущипнула хорошенькую щечку сестры. – Куда тебе, маленькой шалунье, быть серьезной!…
– Ты думаешь? Послушай-ка, я попрошу Боба…
– Боба?
– Ах, мистера Митчеля. Я вчера сказала ему, что с этих пор буду звать его Бобом, на что он, поцеловав меня, сказал: решено.
– Он тебя поцеловал? Ну, маленькая бесстыдница, это мне нравится.
– И мне это понравилось, но не брани меня, потому что, ты знаешь, все, что говорит Боб, закон. Ты его так же боишься, как… ну, как другие молодые люди – тебя. Но вот, что я хотела сказать. Боб должен взять меня, когда вы в следующий раз отправитесь в театр. Что ты на это скажешь?
– Что я на это скажу? Я считаю это блестящей мыслью, потому что я очень тебя люблю, сестренка, и охотно доставлю тебе удовольствие.
– Ах ты, прелестная милая королева! – воскликнула молодая девушка, бросившись к сестре на шею и покрывая поцелуями ее лицо. – Могу я тебе еще кое-что сообщить, королева? – продолжала она нерешительно.
– Ну, малютка, что я еще услышу?
– Я пригласила к нам одного господина, – сказала Дора.
– И это все? – засмеялась Эмилия. – Кто же это чудовище? Где ты с ним познакомилась?
– Я его встречала в различных семьях, последний раз он просил у меня позволения сделать мне визит. Я позволила ему прийти сегодня днем, так как знала, что ты будешь дома. Это было очень неприлично с моей стороны?
– Ну, Дора, это не вполне прилично; но так как ты встречала его в нескольких близких нам семьях, то это не такая уж беда. Как его зовут?
– Альфонс Торэ.
– Француз?
– Да, но так говорит по-английски, что его трудно принять за иностранца.
– Я вообще недолюбливаю французов. Я знаю, что это глупое предубеждение, но каждый раз, знакомясь с кем-нибудь из них, я думаю про себя, что это авантюрист. Своей сладкой льстивой манерой они напоминают мне кошек, и я каждую минуту жду, что вот они покажут когти. Впрочем, милочка, твой француз, может быть, и совсем не придет…
– О нет, он придет сегодня днем и потому я сейчас такая возбужденная: я все боялась, что ты вдруг уйдешь, и…
– Нет, я останусь защищать тебя; к тому же я с минуты на минуту жду Боба. Он сказал, что придет около полудня, а теперь уже больше двенадцати часов. Может быть, это он и есть, – вот позвонили три раза…
Вскоре вошел Митчель, подошел к Эмилии и, целуя ее слегка в лоб, прошептал: «Моя королева!»
– Эмилия, я взял на себя смелость пригласить сюда одного моего знакомого, – сказал он громко. – Ты ничего не имеешь против этого?
– Конечно, нет, Рой. – Она образовала это имя, которым его всегда называла, отбросив первый слог его второго имени Лерой, чтобы таким образом звать его «королем», незаметно для всего света.
Почти сразу же вновь раздался звонок и вошел Барнес. Митчель представил его обеим дамам и занялся Дорой, так что сыщик мог без помехи говорить с Эмилией, а когда он с Дорой отошел к окну в жарком разговоре, Барнес подумал, что теперь наступил благоприятный момент.
– Извините, мисс Ремзен, что я так внимательно рассматриваю вашу брошку, она возбуждает во мне интерес коллекционера. В настоящее время камеи в пренебрежении, а между тем нужно большое искусство, чтобы вырезать такую крошечную вещь.
– Я вполне с вами согласна и нисколько не в претензии на то, что вы любуетесь моей брошкой, мистер Барнес.
При этих словах она отшпилила брошку и подала ему. Это была точная копия с пуговиц на жилете Митчеля, только она была заключена в золотую рамку, усеянную брильянтами, и на ней была вырезана голова Шекспира.
– Едва ли вы поверите, мистер Барнес, что это была простая пуговица.
– Это могла быть пуговица, но, во всяком случае, не простая, – возразил Барнес, прекрасно разыграв удивленного.
– Ну, не совсем обыкновенная. Вы, конечно, знаете, что я помолвлена с вашим другом?
Барнес поклонился в знак ответа.
– Вскоре после нашей помолвки я отправилась в путешествие по Европе. Там я открыла ювелира, вырезавшего прекраснейшие камеи, и заказала ему гарнитур пуговиц.
– Все такие же, как эта?
– Сходные с этой, но не совсем. На этой голова Шекспира, на других Ромео и Юлия.
Тут Барнес решился на смелый шаг. Он вынул пуговицу из кармана и передал ее Эмилии.
– Вот камея с головой Юлии. Может быть, она покажется вам интересной.
– Это, правда, удивительно! Одна из моего гарнитура!
– Одна из ваших? Разве вы потеряли одну? Сколько же у вас их было?
– Включая эту с головой Шекспира, семь. Другие шесть… – Она вдруг остановилась и покраснела.
– Действительно ли вы полагаете, что эта пуговица принадлежит вашему гарнитуру, мисс Ремзен? Если это так, я с удовольствием верну ее законной владелице. Но разве вы потеряли одну пуговицу?
– Потеряла? Нет… то есть я не знаю. – Она казалась очень смущенной и с напряженным вниманием рассматривала пуговицу. Но вдруг выражение ее лица совершенно изменилось. – Я ошиблась, – сказала она так спокойно, что Барнес был смущен. – Эта пуговица не принадлежит к первоначальному гарнитуру, но очень сходна с ним.
Барнес совсем не знал, что ему думать. Являлось ли у нее неопределенное предчувствие, что может оказаться опасным признать существование восьмой пуговицы, или этот удивительно ловкий Митчель успел письменно попросить ее, чтобы она сказала, что первоначально было только семь пуговиц? Он не мог объяснить себе этого и решился на второй шаг.
– Я видел ваш портрет, миссис Ремзен, и мне показалось, что профиль на пуговице ваш портрет. Как вы полагаете?
Молодая девушка вновь смутилась.
– Не знаю, – сказала она, вдруг совершенно овладев собой, – и я думаю, вы правы, это – копия моего портрета. Он был написан прошлым летом, и я позволила художнику выставить его. Кажется, с него была снята фотография и, может быть, одна из них попала в руки резчику камей, и он ею воспользовался.
Это было очень остроумно, но не могло убедить Барнеса; ему казалось невероятным, чтобы другой резчик камей воспользовался бы фотографией, назвал ее Юлией, и даже сделал из нее пуговицу. Поэтому он решил, что молодая девушка просто придумала наиболее подходящий ответ на вопрос, на который отказалась ответить. Однако, чтобы не возбудить подозрения, будто он не верит ее словам, он быстро возразил:
– Очень возможно; он не мог бы найти более подходящей модели для Юлии.
– Мистер Барнес, – продолжала Эмилия, – вы только что предлагали мне взять вашу пуговицу, полагая, что я потеряла ее. Конечно, мне не следовало бы принимать подарок от человека, с которым я так недавно только имела удовольствие познакомиться; но вы друг мистера Митчеля, и так как мне неприятно знать, что мой портрет находится в чужих руках, я с благодарностью принимаю ваше предложение.
Такого оборота дела Барнес не ожидал. Он предложил Эмилии пуговицу в уверенности, что она откажется от нее, чтобы не сознаться, что она ее потеряла и что, следовательно, была и восьмая пуговица. А теперь она хотела лишить его важного вещественного доказательства. Он был в нерешительности, что ему делать, когда подошел к ним Митчель.
– Ну что, Эмилия, находишь ты моего друга интересным собеседником?
– Мистер Барнес был необыкновенно любезен, Рой. Посмотри, он даже сделал мне подарок, – отвечала она и подала пуговицу своему жениху, на лице которого Барнес заметил, как ему казалось, торжествующую улыбку.
– Я горжусь тобой, Эмилия. Где бы ты ни являлась, ты вызываешь поклонение. Знаешь ли ты, что мистер Барнес еще сегодня утром отказался подарить мне эту камею? Ты ведь понимаешь, почему мне хотелось ее иметь?
– Потому что на ней вырезан мой портрет?
– Конечно. Мистер Барнес, позвольте и мне вас поблагодарить, вы понимаете, как приятно нам иметь в своих руках эту маленькую вещицу.
Барнес это отлично понимал. Он видел, что снова попал в ловушку и не мог помочь себе, боясь вызвать тяжелую сцену, ибо встретил взгляд Митчеля, напоминавшего ему об его обещании. Он начал уже бранить себя дураком, что дал подобное обещание, да и вообще, за свой визит, когда новое событие дало иной ход его мыслям. Горничная доложила: «Мистер Альфонс Торе».
Сыщик тотчас же вспомнил это имя, стоявшее на визитной карточке, данной ему французом в Стамфорде перед тем, как он сошел с поезда. Он посмотрел на Митчеля, и ему показалось, что на лице у него выразилось неудовольствие. Знали ли друг друга эти люди и не были ли они союзниками?
– Мистер Митчель, позвольте представить вам мистера Торе, – сказала Дора.
– Я уже имел удовольствие познакомиться с мистером Торе, – отвечал Митчель и, сухо поклонившись, отошел к Эмилии, как бы желая помешать тому, чтобы француз был ей представлен; но это, конечно, было невозможно и француз был, видимо, недоволен. Эмилия протянула Торе руку, затем повернулась к Барнесу и представила его ему.
– Ах, мистер Барнес! – сказал Торе. – Я очень рад снова с вами встретиться.
– Как, вы знакомы с мистером Барнесом? – удивилась Дора.
– Кто же не знает мистера Барнеса, известного сыщика?
Он говорил в слащавом тоне, который обычно принимают его соотечественники, когда они желают быть любезными, но Барнесу показалось, что он по каким-то тайным причинам старается особенно выставить его связь с полицией. Может быть, он хочет этим помешать повторению его визита? Если таково было его намерение, то он ошибся в расчете относительно Доры.
– Как, сыщик? – вскричала она в восторге. – Вы действительно великий Барнес?
– Да, я действительно сыщик; но едва ли имею право на эпитет «великий».
– О, без сомнений, вы великий! Я читала, каким удивительным образом вы раскрыли преступление этого Петтингилля. А теперь скажите мне, удастся ли вам также поймать мужчину, обокравшего вчера даму в бостонском поезде?
– Откуда вы знаете, что это был мужчина? – спросил Барнес, радуясь, что разговор принял такой оборот.
– О, это, конечно, не была женщина: женщина не сумела бы так хитро все задумать и выполнить.
– Это очень интересно, – вмешался Торе. – Вы не забыли, мистер Барнес, что я тоже был в поезде и что меня первого обыскали. Негодяй был, во всяком случае, хитрый малый, не правда ли?
Митчель отошел в сторону и, по-видимому, был погружен в разговор с Эмилией, но Барнес был убежден, что он внимательно следит за разговором. При обыкновенных обстоятельствах он не стал бы обсуждать столь важное дело в присутствии человека, на которого падало подозрение, но в данном случае обстоятельства были необыкновенны: здесь присутствовали два человека, находившиеся в связи с преступлением или преступлениями, виновника которых он старался найти. Если один из них или они оба были замешаны, то бесстыдство, с которым они входили в дом, где было совершено убийство, указывало на то, что потребуется большая ловкость, чтобы вывести его на чистую воду. Поэтому сыщик считал наилучшим прибегнуть к столь же смелому образу действий, как и собственный.
– Конечно, я полагаю, что вор хитрый малый, – отвечал он так громко, что Митчель мог его слышать, но не настолько, как думает.
– Как так?
– Он полагал, что обманул меня, и что, заставив обыскать всех, я рассчитывал найти драгоценные камни, а между тем я хотел найти не их, а вора. Я знаю, кто украл камни.
Это было смелое утверждение, так как Барнесу было совсем не ясно, кто украл камни. Он рассчитывал подметить впечатление, которое это утверждение произведет на обоих мужчин, но его ожидание не оправдалось: Митчель сделал вид, что ничего не слышал, а француз остался совершенно спокоен.
– Браво, браво! Вы превосходите Лекока; это совершенное колдовство. Вы заставляете подозреваемых промаршировать мимо вас и затем хватаете преступника за ворот. Это прекрасная метода! – насмешливо говорил Торе. – Однако скажите мне, мистер Барнес, каким способом этот человек спрятал бриллианты? Ведь это были бриллианты?
– Бриллианты и иные драгоценные камни. Но я хочу вас спросить, как бы вы их спрятали, если бы были на его месте?
Удар попал в цель: французу, видимо, не понравилось предположение, что он мог быть на месте преступника; тем не менее, он быстро вернул себе спокойный вид и ответил:
– Знаете ли, я об этом много думал. Конечно, я сделал бы это очень неискусно; однако кое-что я придумал.
– Способ спрятать камни так, чтобы их не нашли при обыске, а вы затем могли их взять?
– Да, именно. Я, может быть, ошибаюсь, но мне мой план представляется недурным. В газетах сказано, что украденные камни были не обделаны. Ну, я их воткнул бы в мыло в умывальной комнате. Никто бы не подумал искать их там, а если бы их даже нашли, я остался бы вне подозрения. Потом я взял бы мыло, а с ним и камни.
– Ну, тут вы неважно рассчитали.
– Как так?
– Вы были первый обысканный, и я следил за вами, пока вы не сошли с поезда. Попасть же затем в поезд, когда он уже отведен на запасный путь и отдан в руки подметальщиц, вам было бы очень трудно, а если бы даже вам это и удалось, вы все же не достигли бы цели, так как я распорядился, чтобы все старые Куски мыла были заменены новыми.
Улыбка, промелькнувшая на лице Митчеля, показала, что он прислушивается к разговору и что ему предусмотрительность сыщика показалась забавной.
– Ну вот, видите, – сказал француз, пожимая плечами, у меня нет мошеннических способностей, к тому же там еще был саквояж, в который я никак не мог бы засунуть в мыло.
– Ну, его-то вы могли бы выкинуть в окно.
– Вы все принимаете к сведению, мистер Барнес, – сказал Торе, бросив на него жесткий, беспокойный взгляд. – Однако скажите же нам, как, по вашему мнению, вор спрятал камни в поезде?
– Он спрятал их вне поезда, – отвечал Барнес и, к своему удовлетворению, заметил, что оба мужчины вздрогнули. Митчель, по-видимому, решил, что пора и ему принять участие в игре; поэтому он оставил Эмилию и присоединился к остальным.
– Вы разговариваете о воровстве в поезде?
– Да, – воскликнула Дора, – и просто удивительно, как мистер Барнес все уже разрешил.
– Все разрешил? Неужели?
– Да, он знает вора и что тот спрятал камни не в поезде.
– Ну, должен вам сказать, мистер Барнес, что это очень ловко с вашей стороны. Да как же иначе и мог он их спрятать, раз поезд и все пассажиры были обысканы!
Манера, с которой Митчель постоянно умалял проницательность Барнеса, сердила его, и потому он сказал с некоторой досадой:
– Я могу вам сказать, куда вор мог спрятать камни в поезде – место, обыскать которое и мне не пришло на ум. Драгоценности лежали у дамы в саквояже. Вор мог вскрыть его, выбросить его из окна, а камни сунуть даме в карман ее платья, пока она спала. Дама, проснувшись и не найдя саквояж, конечно, подумала, что камни у нее украдены, а вор мог снова взять их после обыска.
Барнес возлагал большие надежды на эти слова, но они имели полный неуспех. Или образ действий вора был иной, или Митчель и Торе были невинны, так как оба недоверчиво засмеялись.
– Это уж слишком, мистер Барнес, – сказал Митчель. – Как мог он затем снова взять камни?
– Убив эту даму, – отвечал сыщик.
И опять его удар пропал даром, так как ни один из них и глазом не повел. Барнес на этот раз был побежден, но не обескуражен, так как все же оставалось выяснить, почему они оба вздрогнули, когда он сказал, что камни были спрятаны вне поезда.
– Ну, ну, мистер Барнес, – сказал Митчель, дружески похлопывая его по плечу, – не слишком принимайте дела к сердцу. Упорствуя на таком объяснении, вы портите свою репутацию. Я полагаю, что мог бы придумать нечто лучшее.
Миссис Ремзен имела, как говорится, открытый дом и играла заметную роль в обществе и во всех благотворительных учреждениях.
Эмилия, ее старшая дочь, двадцатишестилетняя молодая девушка, возбуждала всеобщий восторг. Прекрасно сложенная, с непринужденными царственными манерами, с прелестной головкой, красиво посаженной на великолепных плечах; черты ее лица не были правильны, но ее лицо производило впечатление высшей красоты, главным образом благодаря отражавшейся в нем душе, заставлявшей забывать все недостатки.
Ее помолвка с Митчелем очень поразила общество, в котором она вращалась, тем более что его ухаживание было стремительно, как буря, а помолвка произошла в первый же месяц их знакомства.
Митчель также принадлежал к высшему обществу, но он был в нем новым лицом, чем и было вызвано удивление при известии об их помолвке. «Кто он такой?» – спрашивали друг друга, и никто не мог ответить на этот вопрос. Он явился из южных штатов, и этого было достаточно, чтобы окружить его ореолом, ослепляющим тех немногих, которые делали слабые попытки заглянуть поглубже.
Миссис Ремзен попыталась воспротивиться, когда Эмилия заявила ей о своей помолвке, но в манере Эмилии было нечто, делавшее почти невозможным сопротивление ее желаниям. Это была женщина с сильной волей.
Семнадцатилетняя Дора представляла полную противоположность своей сестре. Это была просто милая, мягкая, очень впечатлительная хорошенькая девушка, очень любившая мать и обожавшая сестру, которую она называла «королева».
В то утро, когда Барнес нанес такой ранний визит Митчелю, сестры сидели в роскошно убранной гостиной своей квартиры.
– Знаешь ли ты, о чем я очень серьезно размышляла, королева? – спросила Дора.
– Ты и серьезно? – сказала Эмилия, смеясь, и ущипнула хорошенькую щечку сестры. – Куда тебе, маленькой шалунье, быть серьезной!…
– Ты думаешь? Послушай-ка, я попрошу Боба…
– Боба?
– Ах, мистера Митчеля. Я вчера сказала ему, что с этих пор буду звать его Бобом, на что он, поцеловав меня, сказал: решено.
– Он тебя поцеловал? Ну, маленькая бесстыдница, это мне нравится.
– И мне это понравилось, но не брани меня, потому что, ты знаешь, все, что говорит Боб, закон. Ты его так же боишься, как… ну, как другие молодые люди – тебя. Но вот, что я хотела сказать. Боб должен взять меня, когда вы в следующий раз отправитесь в театр. Что ты на это скажешь?
– Что я на это скажу? Я считаю это блестящей мыслью, потому что я очень тебя люблю, сестренка, и охотно доставлю тебе удовольствие.
– Ах ты, прелестная милая королева! – воскликнула молодая девушка, бросившись к сестре на шею и покрывая поцелуями ее лицо. – Могу я тебе еще кое-что сообщить, королева? – продолжала она нерешительно.
– Ну, малютка, что я еще услышу?
– Я пригласила к нам одного господина, – сказала Дора.
– И это все? – засмеялась Эмилия. – Кто же это чудовище? Где ты с ним познакомилась?
– Я его встречала в различных семьях, последний раз он просил у меня позволения сделать мне визит. Я позволила ему прийти сегодня днем, так как знала, что ты будешь дома. Это было очень неприлично с моей стороны?
– Ну, Дора, это не вполне прилично; но так как ты встречала его в нескольких близких нам семьях, то это не такая уж беда. Как его зовут?
– Альфонс Торэ.
– Француз?
– Да, но так говорит по-английски, что его трудно принять за иностранца.
– Я вообще недолюбливаю французов. Я знаю, что это глупое предубеждение, но каждый раз, знакомясь с кем-нибудь из них, я думаю про себя, что это авантюрист. Своей сладкой льстивой манерой они напоминают мне кошек, и я каждую минуту жду, что вот они покажут когти. Впрочем, милочка, твой француз, может быть, и совсем не придет…
– О нет, он придет сегодня днем и потому я сейчас такая возбужденная: я все боялась, что ты вдруг уйдешь, и…
– Нет, я останусь защищать тебя; к тому же я с минуты на минуту жду Боба. Он сказал, что придет около полудня, а теперь уже больше двенадцати часов. Может быть, это он и есть, – вот позвонили три раза…
Вскоре вошел Митчель, подошел к Эмилии и, целуя ее слегка в лоб, прошептал: «Моя королева!»
– Эмилия, я взял на себя смелость пригласить сюда одного моего знакомого, – сказал он громко. – Ты ничего не имеешь против этого?
– Конечно, нет, Рой. – Она образовала это имя, которым его всегда называла, отбросив первый слог его второго имени Лерой, чтобы таким образом звать его «королем», незаметно для всего света.
Почти сразу же вновь раздался звонок и вошел Барнес. Митчель представил его обеим дамам и занялся Дорой, так что сыщик мог без помехи говорить с Эмилией, а когда он с Дорой отошел к окну в жарком разговоре, Барнес подумал, что теперь наступил благоприятный момент.
– Извините, мисс Ремзен, что я так внимательно рассматриваю вашу брошку, она возбуждает во мне интерес коллекционера. В настоящее время камеи в пренебрежении, а между тем нужно большое искусство, чтобы вырезать такую крошечную вещь.
– Я вполне с вами согласна и нисколько не в претензии на то, что вы любуетесь моей брошкой, мистер Барнес.
При этих словах она отшпилила брошку и подала ему. Это была точная копия с пуговиц на жилете Митчеля, только она была заключена в золотую рамку, усеянную брильянтами, и на ней была вырезана голова Шекспира.
– Едва ли вы поверите, мистер Барнес, что это была простая пуговица.
– Это могла быть пуговица, но, во всяком случае, не простая, – возразил Барнес, прекрасно разыграв удивленного.
– Ну, не совсем обыкновенная. Вы, конечно, знаете, что я помолвлена с вашим другом?
Барнес поклонился в знак ответа.
– Вскоре после нашей помолвки я отправилась в путешествие по Европе. Там я открыла ювелира, вырезавшего прекраснейшие камеи, и заказала ему гарнитур пуговиц.
– Все такие же, как эта?
– Сходные с этой, но не совсем. На этой голова Шекспира, на других Ромео и Юлия.
Тут Барнес решился на смелый шаг. Он вынул пуговицу из кармана и передал ее Эмилии.
– Вот камея с головой Юлии. Может быть, она покажется вам интересной.
– Это, правда, удивительно! Одна из моего гарнитура!
– Одна из ваших? Разве вы потеряли одну? Сколько же у вас их было?
– Включая эту с головой Шекспира, семь. Другие шесть… – Она вдруг остановилась и покраснела.
– Действительно ли вы полагаете, что эта пуговица принадлежит вашему гарнитуру, мисс Ремзен? Если это так, я с удовольствием верну ее законной владелице. Но разве вы потеряли одну пуговицу?
– Потеряла? Нет… то есть я не знаю. – Она казалась очень смущенной и с напряженным вниманием рассматривала пуговицу. Но вдруг выражение ее лица совершенно изменилось. – Я ошиблась, – сказала она так спокойно, что Барнес был смущен. – Эта пуговица не принадлежит к первоначальному гарнитуру, но очень сходна с ним.
Барнес совсем не знал, что ему думать. Являлось ли у нее неопределенное предчувствие, что может оказаться опасным признать существование восьмой пуговицы, или этот удивительно ловкий Митчель успел письменно попросить ее, чтобы она сказала, что первоначально было только семь пуговиц? Он не мог объяснить себе этого и решился на второй шаг.
– Я видел ваш портрет, миссис Ремзен, и мне показалось, что профиль на пуговице ваш портрет. Как вы полагаете?
Молодая девушка вновь смутилась.
– Не знаю, – сказала она, вдруг совершенно овладев собой, – и я думаю, вы правы, это – копия моего портрета. Он был написан прошлым летом, и я позволила художнику выставить его. Кажется, с него была снята фотография и, может быть, одна из них попала в руки резчику камей, и он ею воспользовался.
Это было очень остроумно, но не могло убедить Барнеса; ему казалось невероятным, чтобы другой резчик камей воспользовался бы фотографией, назвал ее Юлией, и даже сделал из нее пуговицу. Поэтому он решил, что молодая девушка просто придумала наиболее подходящий ответ на вопрос, на который отказалась ответить. Однако, чтобы не возбудить подозрения, будто он не верит ее словам, он быстро возразил:
– Очень возможно; он не мог бы найти более подходящей модели для Юлии.
– Мистер Барнес, – продолжала Эмилия, – вы только что предлагали мне взять вашу пуговицу, полагая, что я потеряла ее. Конечно, мне не следовало бы принимать подарок от человека, с которым я так недавно только имела удовольствие познакомиться; но вы друг мистера Митчеля, и так как мне неприятно знать, что мой портрет находится в чужих руках, я с благодарностью принимаю ваше предложение.
Такого оборота дела Барнес не ожидал. Он предложил Эмилии пуговицу в уверенности, что она откажется от нее, чтобы не сознаться, что она ее потеряла и что, следовательно, была и восьмая пуговица. А теперь она хотела лишить его важного вещественного доказательства. Он был в нерешительности, что ему делать, когда подошел к ним Митчель.
– Ну что, Эмилия, находишь ты моего друга интересным собеседником?
– Мистер Барнес был необыкновенно любезен, Рой. Посмотри, он даже сделал мне подарок, – отвечала она и подала пуговицу своему жениху, на лице которого Барнес заметил, как ему казалось, торжествующую улыбку.
– Я горжусь тобой, Эмилия. Где бы ты ни являлась, ты вызываешь поклонение. Знаешь ли ты, что мистер Барнес еще сегодня утром отказался подарить мне эту камею? Ты ведь понимаешь, почему мне хотелось ее иметь?
– Потому что на ней вырезан мой портрет?
– Конечно. Мистер Барнес, позвольте и мне вас поблагодарить, вы понимаете, как приятно нам иметь в своих руках эту маленькую вещицу.
Барнес это отлично понимал. Он видел, что снова попал в ловушку и не мог помочь себе, боясь вызвать тяжелую сцену, ибо встретил взгляд Митчеля, напоминавшего ему об его обещании. Он начал уже бранить себя дураком, что дал подобное обещание, да и вообще, за свой визит, когда новое событие дало иной ход его мыслям. Горничная доложила: «Мистер Альфонс Торе».
Сыщик тотчас же вспомнил это имя, стоявшее на визитной карточке, данной ему французом в Стамфорде перед тем, как он сошел с поезда. Он посмотрел на Митчеля, и ему показалось, что на лице у него выразилось неудовольствие. Знали ли друг друга эти люди и не были ли они союзниками?
– Мистер Митчель, позвольте представить вам мистера Торе, – сказала Дора.
– Я уже имел удовольствие познакомиться с мистером Торе, – отвечал Митчель и, сухо поклонившись, отошел к Эмилии, как бы желая помешать тому, чтобы француз был ей представлен; но это, конечно, было невозможно и француз был, видимо, недоволен. Эмилия протянула Торе руку, затем повернулась к Барнесу и представила его ему.
– Ах, мистер Барнес! – сказал Торе. – Я очень рад снова с вами встретиться.
– Как, вы знакомы с мистером Барнесом? – удивилась Дора.
– Кто же не знает мистера Барнеса, известного сыщика?
Он говорил в слащавом тоне, который обычно принимают его соотечественники, когда они желают быть любезными, но Барнесу показалось, что он по каким-то тайным причинам старается особенно выставить его связь с полицией. Может быть, он хочет этим помешать повторению его визита? Если таково было его намерение, то он ошибся в расчете относительно Доры.
– Как, сыщик? – вскричала она в восторге. – Вы действительно великий Барнес?
– Да, я действительно сыщик; но едва ли имею право на эпитет «великий».
– О, без сомнений, вы великий! Я читала, каким удивительным образом вы раскрыли преступление этого Петтингилля. А теперь скажите мне, удастся ли вам также поймать мужчину, обокравшего вчера даму в бостонском поезде?
– Откуда вы знаете, что это был мужчина? – спросил Барнес, радуясь, что разговор принял такой оборот.
– О, это, конечно, не была женщина: женщина не сумела бы так хитро все задумать и выполнить.
– Это очень интересно, – вмешался Торе. – Вы не забыли, мистер Барнес, что я тоже был в поезде и что меня первого обыскали. Негодяй был, во всяком случае, хитрый малый, не правда ли?
Митчель отошел в сторону и, по-видимому, был погружен в разговор с Эмилией, но Барнес был убежден, что он внимательно следит за разговором. При обыкновенных обстоятельствах он не стал бы обсуждать столь важное дело в присутствии человека, на которого падало подозрение, но в данном случае обстоятельства были необыкновенны: здесь присутствовали два человека, находившиеся в связи с преступлением или преступлениями, виновника которых он старался найти. Если один из них или они оба были замешаны, то бесстыдство, с которым они входили в дом, где было совершено убийство, указывало на то, что потребуется большая ловкость, чтобы вывести его на чистую воду. Поэтому сыщик считал наилучшим прибегнуть к столь же смелому образу действий, как и собственный.
– Конечно, я полагаю, что вор хитрый малый, – отвечал он так громко, что Митчель мог его слышать, но не настолько, как думает.
– Как так?
– Он полагал, что обманул меня, и что, заставив обыскать всех, я рассчитывал найти драгоценные камни, а между тем я хотел найти не их, а вора. Я знаю, кто украл камни.
Это было смелое утверждение, так как Барнесу было совсем не ясно, кто украл камни. Он рассчитывал подметить впечатление, которое это утверждение произведет на обоих мужчин, но его ожидание не оправдалось: Митчель сделал вид, что ничего не слышал, а француз остался совершенно спокоен.
– Браво, браво! Вы превосходите Лекока; это совершенное колдовство. Вы заставляете подозреваемых промаршировать мимо вас и затем хватаете преступника за ворот. Это прекрасная метода! – насмешливо говорил Торе. – Однако скажите мне, мистер Барнес, каким способом этот человек спрятал бриллианты? Ведь это были бриллианты?
– Бриллианты и иные драгоценные камни. Но я хочу вас спросить, как бы вы их спрятали, если бы были на его месте?
Удар попал в цель: французу, видимо, не понравилось предположение, что он мог быть на месте преступника; тем не менее, он быстро вернул себе спокойный вид и ответил:
– Знаете ли, я об этом много думал. Конечно, я сделал бы это очень неискусно; однако кое-что я придумал.
– Способ спрятать камни так, чтобы их не нашли при обыске, а вы затем могли их взять?
– Да, именно. Я, может быть, ошибаюсь, но мне мой план представляется недурным. В газетах сказано, что украденные камни были не обделаны. Ну, я их воткнул бы в мыло в умывальной комнате. Никто бы не подумал искать их там, а если бы их даже нашли, я остался бы вне подозрения. Потом я взял бы мыло, а с ним и камни.
– Ну, тут вы неважно рассчитали.
– Как так?
– Вы были первый обысканный, и я следил за вами, пока вы не сошли с поезда. Попасть же затем в поезд, когда он уже отведен на запасный путь и отдан в руки подметальщиц, вам было бы очень трудно, а если бы даже вам это и удалось, вы все же не достигли бы цели, так как я распорядился, чтобы все старые Куски мыла были заменены новыми.
Улыбка, промелькнувшая на лице Митчеля, показала, что он прислушивается к разговору и что ему предусмотрительность сыщика показалась забавной.
– Ну вот, видите, – сказал француз, пожимая плечами, у меня нет мошеннических способностей, к тому же там еще был саквояж, в который я никак не мог бы засунуть в мыло.
– Ну, его-то вы могли бы выкинуть в окно.
– Вы все принимаете к сведению, мистер Барнес, – сказал Торе, бросив на него жесткий, беспокойный взгляд. – Однако скажите же нам, как, по вашему мнению, вор спрятал камни в поезде?
– Он спрятал их вне поезда, – отвечал Барнес и, к своему удовлетворению, заметил, что оба мужчины вздрогнули. Митчель, по-видимому, решил, что пора и ему принять участие в игре; поэтому он оставил Эмилию и присоединился к остальным.
– Вы разговариваете о воровстве в поезде?
– Да, – воскликнула Дора, – и просто удивительно, как мистер Барнес все уже разрешил.
– Все разрешил? Неужели?
– Да, он знает вора и что тот спрятал камни не в поезде.
– Ну, должен вам сказать, мистер Барнес, что это очень ловко с вашей стороны. Да как же иначе и мог он их спрятать, раз поезд и все пассажиры были обысканы!
Манера, с которой Митчель постоянно умалял проницательность Барнеса, сердила его, и потому он сказал с некоторой досадой:
– Я могу вам сказать, куда вор мог спрятать камни в поезде – место, обыскать которое и мне не пришло на ум. Драгоценности лежали у дамы в саквояже. Вор мог вскрыть его, выбросить его из окна, а камни сунуть даме в карман ее платья, пока она спала. Дама, проснувшись и не найдя саквояж, конечно, подумала, что камни у нее украдены, а вор мог снова взять их после обыска.
Барнес возлагал большие надежды на эти слова, но они имели полный неуспех. Или образ действий вора был иной, или Митчель и Торе были невинны, так как оба недоверчиво засмеялись.
– Это уж слишком, мистер Барнес, – сказал Митчель. – Как мог он затем снова взять камни?
– Убив эту даму, – отвечал сыщик.
И опять его удар пропал даром, так как ни один из них и глазом не повел. Барнес на этот раз был побежден, но не обескуражен, так как все же оставалось выяснить, почему они оба вздрогнули, когда он сказал, что камни были спрятаны вне поезда.
– Ну, ну, мистер Барнес, – сказал Митчель, дружески похлопывая его по плечу, – не слишком принимайте дела к сердцу. Упорствуя на таком объяснении, вы портите свою репутацию. Я полагаю, что мог бы придумать нечто лучшее.