Страница:
Вторая встреча
Землячка вернулась из Мюнхена в Одессу. Ее приезд заставил сторонников «Искры» четче определить свои позиции — мандат на Второй съезд Российской социал-демократической рабочей партии, отданный было стороннице Мартова, передали Землячке как наиболее твердой представительнице «Искры».
Положение искровцев в Одессе было прочным, и Землячке поручили перебраться в Екатеринослав. Там было тревожно и неблагополучно. Комитеты для руководства работой екатеринославские социал-демократы выбирали чуть ли не каждый месяц — один провал следовал за другим.
Местом встреч и заседаний в Екатеринославе служила квартира зубного врача Батушанского. Очень уж удобны были для конспираторов квартиры дантистов. Зубная боль — отличный предлог для посещения, можно приходить изо дня в день, и можно прийти один раз, так появлялись и исчезали связные, а члены местной организации встречались там постоянно. Сиди себе в приемной, держи перед собой газету и говори о чем нужно.
Но у Землячки был уже опыт по части таких явок — встречаться удобно, но такие квартиры могли легко привлечь к себе внимание охранки. Ее настораживало, что провалы и аресты чаще всего происходили после посещения квартиры Батушанского. Провал за провалом, арест за арестом, а самого Батушанского жандармы ни разу не потревожили. Это настораживало.
Землячка предпочитала устраивать заседания комитета на свежем воздухе — где-нибудь за городом, в саду, даже на привокзальной площади. Но не всегда это было возможно — приходилось все-таки пользоваться иногда злосчастной квартирой.
Однажды она шла к Батушанскому на заседание комитета. Шла и по привычке оглядывалась — то остановится у витрины магазина, то читает на углу дощечку с названием улицы — хвост за нею как будто не тянется.
По дороге ее нагнал Фоменко, молодой рабочий, недавно вступивший в партию.
— Розалия Самойловна, у меня к вам письмо от товарища Игната. Сказал, чтобы прочли не откладывая, — обратился он к Землячке.
Достал пачку папирос и вытянул из нее листок папиросной бумаги.
— Нехорошо, — упрекнула его Землячка. — Записку надо хранить так, чтобы в случае чего сразу проглотить.
Она развернула листок — наивная это была записка, обо всем говорилось иносказательно, условными словами, однако расшифровать подлинный смысл было нетрудно. Во избежание провала Землячке предписывалось без промедления выехать за границу.
— А где товарищ Игнат? — поинтересовалась Землячка.
— Я встречусь с ним позже, — уклончиво ответил Фоменко.
— Тогда я иду, — сказала Землячка. — Извинитесь за меня перед товарищами.
— А как же заседание? — удивился Фоменко.
— Батушанскому скажите, зайду к нему завтра, — сказала Землячка. — Предстоит более важная встреча.
На самом деле никакой встречи не предвиделось, завтра она будет уже далеко. Педантизм у нее был в крови, она соблюдала дисциплину сама и требовала того же от других.
Ближайшим же поездом, через два часа, она выехала в Одессу. В Одессе получила заранее приготовленный паспорт и спустя день переехала границу. Деньги были, отец не отказывал в помощи, а она не стеснялась эту помощь принимать — в партийной кассе всегда ощущался недостаток в деньгах, — и без особых приключений добралась вскоре до Женевы.
Чистенький, аккуратный город на берегу озера.
Ей так не терпелось добраться поскорее до цели своего путешествия, что она взяла у вокзала извозчика.
Вот и пригород, поселок Сешерон, небольшой двухэтажный домик.
С улицы она попадает в просторную кухню с каменным полом. Навстречу ей идет Надежда Константиновна. Очень вежливая и в то же время несколько рассеянная — сейчас у нее столько дел, что ей трудно делить между всеми свое внимание.
Во второй раз Землячка в гостях у Ленина.
— Розалия Самойловна? — Крупская сразу узнает посетительницу. — Как добрались?
Она пожимает гостье руку.
— Отлично, паспорт у меня хороший, — отвечает Землячка. — Я бы задержалась в Екатеринославе, но получила записку…
— Да, да, — подтверждает Крупская. — Мы боялись за вас, очень уж ненадежен Батушанский.
Удивительно! Здесь, в Женеве, в такой дали от России, знают о Батушанском и знают, по-видимому, больше, чем известно о нем в Екатеринославе.
— Рассказывайте, что в Екатеринославе, в Одессе? — расспрашивает Надежда Константиновна. — Как отношения с бундовцами?
В кухне многочисленное общество. Одних Землячка видит впервые, других знает хорошо. Дементьевы, Шотман, Книпович, ростовчане Гусев и Локерман…
— У нас тут такая толчея, — говорит Надежда Константиновна.
К ним подошел Красиков, он же Игнат, он же Панкрат, он же Шпилька, у него тысяча псевдонимов — он опередил Землячку, появился в Женеве раньше ее.
— Настоящий притон контрабандистов, — пошутил он. — Видите, что за мебель?
Стульев не хватало, сидели на ящиках из-под книг, но это никого не стесняло и не смущало, чувствовали все себя свободно и непринужденно.
Не было только хозяина квартиры — того, к кому все они собрались.
Землячка понимает, что все здесь так же, как и она сама, делегаты предстоящего съезда.
Хоть и не полагалось, она все-таки спросила Надежду Константиновну:
— А где?…
Та подняла палец, указывая на потолок.
— Наверху. Занят. Вы встретитесь с ним позже. А пока будем устраиваться, отведу вас на квартиру к Вере Ивановне.
Это и доверие и честь — пользоваться гостеприимством Веры Ивановны Засулич.
Знаменитая революционерка, землеволка, человек исключительной смелости; ее покушение на петербургского генерал-губернатора Трепова навсегда запечатлено в летописях русской революции.
Вера Ивановна приветливо встретила свою квартирантку.
— Милости просим, я рада, ведь вы с родины, а я так скучаю по России.
Вера Ивановна очень одинока, ей уже за пятьдесят, семьи у нее нет, живет она в небольшой комнате, напоминающей скорее обиталище старого холостяка: накрытая кое-как постель, стол, заваленный газетами, книгами и бумагами, пыль, окурки.
— Хозяева внесут вторую кровать, и чувствуйте себя как дома.
Но Землячке как-то не по себе, очень уж коробит ее неряшливость этого жилища.
Она усмехнулась про себя, вспомнив юмористический рассказ Надежды Константиновны о том, как фантастически питалась Вера Ивановна: жарит на керосинке мясо, отстригает кусочки ножницами и ест.
— Когда я жила в Англии, — рассказывала сама Вера Ивановна, — вздумали меня английские дамы разговорами занимать: «Вы сколько времени мясо жарите?» — «Как придется, — отвечаю, — если есть хочется, минут десять жарю, а не хочется есть — часа три». Ну, они и отстали.
Внесли кровать, Землячка распаковала чемодан, разложила привычные вещи и… привела в недоумение Засулич.
— Что это у вас?
— Несессер.
— Вы пользуетесь такими предметами?
Вера Ивановна пожала плечами. Вслух не сказала, что следить за своей внешностью — значит отнимать время у революции, но Землячка поняла намек, однако не осмелилась сослаться на Пушкина, Вера Ивановна была выше всяких замечаний.
Землячка все готова простить Вере Ивановне за интерес к России, в каждом ее вопросе звучала тоска по родине.
— Рассказывайте, — непрестанно твердила Засулич. — Хочу хоть вашими глазами посмотреть на русского мужика.
Но едва гостья вздумала взяться за уборку комнаты, хозяйка тут же ее осадила:
— Нет, нет, это уж вы оставьте.
Она так и не разрешила убрать комнату.
Но это были мелочи, все значительное и важное происходило в доме, где квартировали Ульяновы.
Владимир Ильич встретился с Землячкой на следующий день после ее приезда, расспросил об Одессе, о Екатеринославе, похвалил за то, что она не стала медлить с отъездом: собрал у себя в кухне всех приехавших товарищей и попросил подробнее осветить положение на местах.
А спустя несколько дней Землячка слушала тезисы Ленина по национальному вопросу, которые он прочел перед делегатами предстоящего съезда.
В тех городах, где Землячке приходилось работать, у искровцев часто происходили столкновения с бундовцами. И те и другие спорили часто по мелочам, личные обиды нередко заслоняли существо разногласий. А вот Ленин сразу же отсеял шелуху мелких взаимных обвинений, доказал, что суть заключалась не в частных разногласиях; он требовал подняться над узкими национальными интересами и почувствовать себя подлинными интернационалистами.
Землячка сидела за столиком кафе, рядом с ней сидели Гусев и Красиков и тоже во все глаза смотрели на Ленина. Было что-то удивительное в этом человеке. Говорил он очень быстро, но это не мешало улавливать каждое его слово. Он не старался говорить популярно и считал, что слушатели подготовлены не меньше его, но все, что он говорил, было ясно и продуманно, и каждая его фраза напоминала точную математическую формулу.
Ему немногим более тридцати лет, он еще молод, всем своим обликом походит на обычного русского интеллигента, но достаточно побыть некоторое время возле него, вдуматься в то, что он говорит, как начинаешь чувствовать, какой это необыкновенный человек. Землячка не встречала еще такой целеустремленности. Он как бы расчленяет действительность на ее составные части и собирает вновь, и тогда все непонятное предстает в ясном свете.
И вдруг она ловит себя на мысли о том, что обаяние этого человека непреодолимо. Этот огромный лоб, проницательные глаза, мягкий овал лица, убежденность, воля — и необыкновенная деликатность…
Едва он заканчивает реферат, она начинает аплодировать. Совсем как на спектаклях, когда родители возили ее в театр в награду за успехи в школе. Она ловит себя на этом. «Как школьница, — мысленно говорит она себе. — Точно какому-нибудь артисту…» Опускает руки и видит, что Красиков и Гусев аплодируют с не меньшим увлечением.
В этот приезд ей недолго удалось побыть возле Ленина. Не проходит и недели, как в квартире Засулич появляется Дмитрий Ильич, младший брат Владимира Ильича.
— Я за вами, — говорит он. — Меня послала Надежда Константиновна.
Землячка торопится к Ульяновым. Там Владимир Ильич, Надежда Константиновна и Сергей Иванович Гусев.
— Мы посылаем вас с Сергеем Ивановичем в Брюссель, — говорит ей Владимир Ильич. — Съезд на носу, вам двоим поручается организовать помещение, питание, жилье. Учтите, народу будет много, думаю, человек пятьдесят.
По сравнению с Первым съездом это действительно много; в Первом съезде РСДРП, собравшемся в Минске в 1898 году, участвовало всего девять представителей социал-демократических организаций.
Ленин заботливо наставлял Землячку и Гусева, они получили все необходимые указания, деньги и в тот же день выехали в Брюссель.
Положение искровцев в Одессе было прочным, и Землячке поручили перебраться в Екатеринослав. Там было тревожно и неблагополучно. Комитеты для руководства работой екатеринославские социал-демократы выбирали чуть ли не каждый месяц — один провал следовал за другим.
Местом встреч и заседаний в Екатеринославе служила квартира зубного врача Батушанского. Очень уж удобны были для конспираторов квартиры дантистов. Зубная боль — отличный предлог для посещения, можно приходить изо дня в день, и можно прийти один раз, так появлялись и исчезали связные, а члены местной организации встречались там постоянно. Сиди себе в приемной, держи перед собой газету и говори о чем нужно.
Но у Землячки был уже опыт по части таких явок — встречаться удобно, но такие квартиры могли легко привлечь к себе внимание охранки. Ее настораживало, что провалы и аресты чаще всего происходили после посещения квартиры Батушанского. Провал за провалом, арест за арестом, а самого Батушанского жандармы ни разу не потревожили. Это настораживало.
Землячка предпочитала устраивать заседания комитета на свежем воздухе — где-нибудь за городом, в саду, даже на привокзальной площади. Но не всегда это было возможно — приходилось все-таки пользоваться иногда злосчастной квартирой.
Однажды она шла к Батушанскому на заседание комитета. Шла и по привычке оглядывалась — то остановится у витрины магазина, то читает на углу дощечку с названием улицы — хвост за нею как будто не тянется.
По дороге ее нагнал Фоменко, молодой рабочий, недавно вступивший в партию.
— Розалия Самойловна, у меня к вам письмо от товарища Игната. Сказал, чтобы прочли не откладывая, — обратился он к Землячке.
Достал пачку папирос и вытянул из нее листок папиросной бумаги.
— Нехорошо, — упрекнула его Землячка. — Записку надо хранить так, чтобы в случае чего сразу проглотить.
Она развернула листок — наивная это была записка, обо всем говорилось иносказательно, условными словами, однако расшифровать подлинный смысл было нетрудно. Во избежание провала Землячке предписывалось без промедления выехать за границу.
— А где товарищ Игнат? — поинтересовалась Землячка.
— Я встречусь с ним позже, — уклончиво ответил Фоменко.
— Тогда я иду, — сказала Землячка. — Извинитесь за меня перед товарищами.
— А как же заседание? — удивился Фоменко.
— Батушанскому скажите, зайду к нему завтра, — сказала Землячка. — Предстоит более важная встреча.
На самом деле никакой встречи не предвиделось, завтра она будет уже далеко. Педантизм у нее был в крови, она соблюдала дисциплину сама и требовала того же от других.
Ближайшим же поездом, через два часа, она выехала в Одессу. В Одессе получила заранее приготовленный паспорт и спустя день переехала границу. Деньги были, отец не отказывал в помощи, а она не стеснялась эту помощь принимать — в партийной кассе всегда ощущался недостаток в деньгах, — и без особых приключений добралась вскоре до Женевы.
Чистенький, аккуратный город на берегу озера.
Ей так не терпелось добраться поскорее до цели своего путешествия, что она взяла у вокзала извозчика.
Вот и пригород, поселок Сешерон, небольшой двухэтажный домик.
С улицы она попадает в просторную кухню с каменным полом. Навстречу ей идет Надежда Константиновна. Очень вежливая и в то же время несколько рассеянная — сейчас у нее столько дел, что ей трудно делить между всеми свое внимание.
Во второй раз Землячка в гостях у Ленина.
— Розалия Самойловна? — Крупская сразу узнает посетительницу. — Как добрались?
Она пожимает гостье руку.
— Отлично, паспорт у меня хороший, — отвечает Землячка. — Я бы задержалась в Екатеринославе, но получила записку…
— Да, да, — подтверждает Крупская. — Мы боялись за вас, очень уж ненадежен Батушанский.
Удивительно! Здесь, в Женеве, в такой дали от России, знают о Батушанском и знают, по-видимому, больше, чем известно о нем в Екатеринославе.
— Рассказывайте, что в Екатеринославе, в Одессе? — расспрашивает Надежда Константиновна. — Как отношения с бундовцами?
В кухне многочисленное общество. Одних Землячка видит впервые, других знает хорошо. Дементьевы, Шотман, Книпович, ростовчане Гусев и Локерман…
— У нас тут такая толчея, — говорит Надежда Константиновна.
К ним подошел Красиков, он же Игнат, он же Панкрат, он же Шпилька, у него тысяча псевдонимов — он опередил Землячку, появился в Женеве раньше ее.
— Настоящий притон контрабандистов, — пошутил он. — Видите, что за мебель?
Стульев не хватало, сидели на ящиках из-под книг, но это никого не стесняло и не смущало, чувствовали все себя свободно и непринужденно.
Не было только хозяина квартиры — того, к кому все они собрались.
Землячка понимает, что все здесь так же, как и она сама, делегаты предстоящего съезда.
Хоть и не полагалось, она все-таки спросила Надежду Константиновну:
— А где?…
Та подняла палец, указывая на потолок.
— Наверху. Занят. Вы встретитесь с ним позже. А пока будем устраиваться, отведу вас на квартиру к Вере Ивановне.
Это и доверие и честь — пользоваться гостеприимством Веры Ивановны Засулич.
Знаменитая революционерка, землеволка, человек исключительной смелости; ее покушение на петербургского генерал-губернатора Трепова навсегда запечатлено в летописях русской революции.
Вера Ивановна приветливо встретила свою квартирантку.
— Милости просим, я рада, ведь вы с родины, а я так скучаю по России.
Вера Ивановна очень одинока, ей уже за пятьдесят, семьи у нее нет, живет она в небольшой комнате, напоминающей скорее обиталище старого холостяка: накрытая кое-как постель, стол, заваленный газетами, книгами и бумагами, пыль, окурки.
— Хозяева внесут вторую кровать, и чувствуйте себя как дома.
Но Землячке как-то не по себе, очень уж коробит ее неряшливость этого жилища.
Она усмехнулась про себя, вспомнив юмористический рассказ Надежды Константиновны о том, как фантастически питалась Вера Ивановна: жарит на керосинке мясо, отстригает кусочки ножницами и ест.
— Когда я жила в Англии, — рассказывала сама Вера Ивановна, — вздумали меня английские дамы разговорами занимать: «Вы сколько времени мясо жарите?» — «Как придется, — отвечаю, — если есть хочется, минут десять жарю, а не хочется есть — часа три». Ну, они и отстали.
Внесли кровать, Землячка распаковала чемодан, разложила привычные вещи и… привела в недоумение Засулич.
— Что это у вас?
— Несессер.
— Вы пользуетесь такими предметами?
Вера Ивановна пожала плечами. Вслух не сказала, что следить за своей внешностью — значит отнимать время у революции, но Землячка поняла намек, однако не осмелилась сослаться на Пушкина, Вера Ивановна была выше всяких замечаний.
Землячка все готова простить Вере Ивановне за интерес к России, в каждом ее вопросе звучала тоска по родине.
— Рассказывайте, — непрестанно твердила Засулич. — Хочу хоть вашими глазами посмотреть на русского мужика.
Но едва гостья вздумала взяться за уборку комнаты, хозяйка тут же ее осадила:
— Нет, нет, это уж вы оставьте.
Она так и не разрешила убрать комнату.
Но это были мелочи, все значительное и важное происходило в доме, где квартировали Ульяновы.
Владимир Ильич встретился с Землячкой на следующий день после ее приезда, расспросил об Одессе, о Екатеринославе, похвалил за то, что она не стала медлить с отъездом: собрал у себя в кухне всех приехавших товарищей и попросил подробнее осветить положение на местах.
А спустя несколько дней Землячка слушала тезисы Ленина по национальному вопросу, которые он прочел перед делегатами предстоящего съезда.
В тех городах, где Землячке приходилось работать, у искровцев часто происходили столкновения с бундовцами. И те и другие спорили часто по мелочам, личные обиды нередко заслоняли существо разногласий. А вот Ленин сразу же отсеял шелуху мелких взаимных обвинений, доказал, что суть заключалась не в частных разногласиях; он требовал подняться над узкими национальными интересами и почувствовать себя подлинными интернационалистами.
Землячка сидела за столиком кафе, рядом с ней сидели Гусев и Красиков и тоже во все глаза смотрели на Ленина. Было что-то удивительное в этом человеке. Говорил он очень быстро, но это не мешало улавливать каждое его слово. Он не старался говорить популярно и считал, что слушатели подготовлены не меньше его, но все, что он говорил, было ясно и продуманно, и каждая его фраза напоминала точную математическую формулу.
Ему немногим более тридцати лет, он еще молод, всем своим обликом походит на обычного русского интеллигента, но достаточно побыть некоторое время возле него, вдуматься в то, что он говорит, как начинаешь чувствовать, какой это необыкновенный человек. Землячка не встречала еще такой целеустремленности. Он как бы расчленяет действительность на ее составные части и собирает вновь, и тогда все непонятное предстает в ясном свете.
И вдруг она ловит себя на мысли о том, что обаяние этого человека непреодолимо. Этот огромный лоб, проницательные глаза, мягкий овал лица, убежденность, воля — и необыкновенная деликатность…
Едва он заканчивает реферат, она начинает аплодировать. Совсем как на спектаклях, когда родители возили ее в театр в награду за успехи в школе. Она ловит себя на этом. «Как школьница, — мысленно говорит она себе. — Точно какому-нибудь артисту…» Опускает руки и видит, что Красиков и Гусев аплодируют с не меньшим увлечением.
В этот приезд ей недолго удалось побыть возле Ленина. Не проходит и недели, как в квартире Засулич появляется Дмитрий Ильич, младший брат Владимира Ильича.
— Я за вами, — говорит он. — Меня послала Надежда Константиновна.
Землячка торопится к Ульяновым. Там Владимир Ильич, Надежда Константиновна и Сергей Иванович Гусев.
— Мы посылаем вас с Сергеем Ивановичем в Брюссель, — говорит ей Владимир Ильич. — Съезд на носу, вам двоим поручается организовать помещение, питание, жилье. Учтите, народу будет много, думаю, человек пятьдесят.
По сравнению с Первым съездом это действительно много; в Первом съезде РСДРП, собравшемся в Минске в 1898 году, участвовало всего девять представителей социал-демократических организаций.
Ленин заботливо наставлял Землячку и Гусева, они получили все необходимые указания, деньги и в тот же день выехали в Брюссель.
Возникновение партии
Сегодня торжественный день… Все ли это понимают, кто находится сейчас в просторном помещении старого мучного склада?
Не так-то просто было найти этот склад! Помогли бельгийские социалисты. Не слишком удобно и далеко от гостиницы, зато никому в голову не придет, что здесь заседает съезд Российской социал-демократической рабочей партии. В этом помещении легко разместятся сотни человек, так что пятьдесят семь делегатов кажутся малозаметной горсткой.
Землячка видит, с каким удовольствием смотрит Гусев на дело своих рук, вместе с нею он расставлял скамейки, устанавливал стол, втаскивал стулья, мастерил из ящиков трибуну… Немало хлопот, но теперь все позади.
На трибуне Плеханов. Он произносит вступительную речь.
Пахнет мучной пылью, по полу бежит розовый луч, окно возле трибуны завешено красной материей. Солнечно, просторно, торжественно. Все волнуются, Землячка это чувствует по себе, даже Владимир Ильич волнуется, он весь устремлен к Плеханову, повернулся к нему и, приложив левую руку к уху, внимательно и напряженно слушает.
— Товарищи! — На мгновенье Плеханов смолкает, ему сдавливает горло. — Организационный комитет поручил мне открыть Второй очередной съезд РСДРП.
В голосе Плеханова звучит подлинный пафос, он волнуется не меньше, чем все остальные участники съезда, и говорит с таким подъемом, точно выступает перед громадной толпой.
— Я объясняю себе эту великую честь, — продолжает Плеханов, — только тем, что в моем лице Организационный комитет хотел выразить свое товарищеское сочувствие той группе ветеранов русской социал-демократии, которая ровно двадцать лет тому назад, в июле 1883 года, впервые начала пропаганду социал-демократических идей в русской революционной литературе. За это товарищеское сочувствие я от лица всех этих ветеранов приношу Организационному комитету искреннюю товарищескую благодарность. Мне хочется верить, что по крайней мере некоторым из нас суждено еще долгое время сражаться под красным знаменем, рука об руку с новыми, молодыми, все более и более многочисленными борцами.
Положение дел настолько благоприятно теперь для нашей партии, что каждый из нас, российских социал-демократов, может воскликнуть и, может быть, не раз уже восклицал словами рыцаря-гуманиста: «Весело жить в такое время!» Ну, а когда весело жить, тогда и охоты нет переходить, по выражению Герцена, в минерально-химическое царство, тогда хочется жить, чтобы продолжать борьбу; в этом и заключается весь смысл нашей жизни…
С минуту Плеханов молчит, он дает своим слушателям время поглубже осознать, что составляет для революционера смысл жизни.
— Двадцать лет тому назад мы были ничто, теперь мы уже большая общественная сила, — я говорю это, конечно, имея в виду русский масштаб. Но сила обязывает. Мы сильны, но наша сила создана благоприятным для нас положением, это стихийная сила положения. — Плеханов опять замолкает на секунду, из всего сказанного он хочет сделать основной теоретический вывод. — Мы должны дать этой стихийной силе сознательное выражение в нашей программе, в нашей тактике, в нашей организации. — Последнюю фразу Плеханов произносит особенно выразительно: «стихийной силе сознательное выражение».
Плеханов смотрит через головы присутствующих — Землячка отводит глаза от Плеханова и смотрит на Ленина; Владимир Ильич тоже весь устремлен вперед, тоже смотрит куда-то вдаль, но один видит одно, а другой другое, взгляд Ленина устремлен в иные дали; Землячка еще полностью не улавливает противоречивой сути этих двух людей, но где-то в глубине себя ощущает, что этот съезд действительно составит эпоху в истории партии.
По существу, это первый представительный съезд российских социал-демократов, именно сейчас закладываются основы партии, которая поведет пролетариат на борьбу за переустройство мира.
По лицу Ленина видно, с каким удовлетворением слушает он Плеханова.
Да и все, решительно все сейчас в приподнятом настроении. Споры и разногласия начнутся позже, завтра, но сегодня… сегодня, кажется, все понимают, что именно они, участники этого съезда, делают историю.
Все споры еще впереди, по существу предшествовавших съезду разногласий не высказывались еще ни Плеханов, ни Ленин, ни Мартов; но то, что именно здесь, именно сегодня начинается спор, в котором родится истина, Землячка понимает великолепно.
В едином порыве, без голосования, Плеханова избирают председателем съезда и затем записками, тайным голосованием, выбирают двух заместителей.
Ленин и Красиков занимают места за столом президиума.
Споры начнутся завтра, а сегодня у всех слишком приподнятое настроение, слишком большое для всех торжество этот съезд!
Потому-то с таким оживлением все идут после первого заседания в «Золотой петух» — так называется гостиница, в которой расположились делегаты, — и по случаю торжества кое-кто позволил себе пропустить по рюмочке, а Гусев дал целый концерт, он пел для товарищей одну оперную арию за другой.
Разногласия начались на втором заседании. Ленин выступил с предложением о порядке дня. Он находил нужным прежде всего обсудить вопрос о Бунде — по существу, это был вопрос об основных принципах организации партии.
Началась работа; казалось, все было сделано для того, чтобы съезд проходил в полной тайне.
Каково же было удивление Землячки, когда при выходе ее остановил полицейский.
— Простите, сударыня, но я хотел бы спросить, чем это вы там занимаетесь на этом складе?
Землячка растерялась.
— Мы готовим… готовим любительский спектакль.
— Благодарю.
Полицейский откланялся…
Землячка сообщила о разговоре с полицейским Гусеву, и тот тоже не придал полицейскому любопытству серьезного значения.
Не прошло, однако, недели, как Землячку и Гусева пригласили в полицейский участок — прислали в гостиницу полицейского, который с безупречной вежливостью вручил им голубые повестки.
Пришлось пойти, чтобы отвести от себя подозрения.
Но выяснилось, что полиция отлично осведомлена о том, что происходит в заарендованном брюссельском лабазе.
— Двадцать четыре часа… В двадцать четыре часа предлагается выехать из Бельгии, — было безапелляционно предложено Гусеву и Землячке. — Мы не хотим портить свои отношения с Россией. Вполне возможно, что на съезде вы ограничиваетесь одними теоретическими дискуссиями, однако агенты русского правительства утверждают, будто вы готовитесь взорвать…
Полицейский комиссар поводил в воздухе руками, так и не уточнив, что именно собираются взорвать русские революционеры.
Оставалось лишь подчиниться.
«Со съездом переконспирировали, — вспоминала впоследствии Надежда Константиновна. — Своим вторжением мы поразили не только крыс, но и полисменов».
В Брюсселе уже ходили рассказы о русских революционерах, собирающихся на какие-то тайные совещания.
Пришлось срочно перебазироваться — местом для продолжения съезда избрали Лондон. Объявили на несколько дней перерыв, уложили чемоданы и отправились в страну туманного Альбиона.
Прибыли в Остенде, погрузились на пароход.
Землячка ехала вместе с Владимиром Ильичем и Надеждой Константиновной.
Владимир Ильич был в отличном расположении духа. В конце концов не так уж важно, где заседать. Важно, что съезд собрался и будет продолжаться и что большинство искровцев были твердыми и последовательными сторонниками Ленина.
Вскоре после отплытия спустились в кают-компанию, поужинали.
Смеркалось. На море начиналось волнение. Пароход покачивало. Сперва никто не обращал на это внимания, но постепенно пассажиры стали расходиться по каютам. Пароход был старинной постройки, отдельные каюты предоставлялись лишь пассажирам первого класса, а для пассажиров второго класса предназначалась одна общая каюта для дам и одна — для мужчин. Делегаты съезда путешествовали во втором классе, партийные деньги требовалось экономить. Качка усиливалась. Надежда Константиновна побледнела, и Землячка тоже чувствовала легкое головокружение. Они поднялись из-за стола.
— Мы пойдем, Володя, — сказала Надежда Константиновна. — Я хочу лечь…
— А я еще погуляю немножко, Наденька, — сказал Владимир Ильич. — Какая отличная погода!
Однако погода была далеко не такая отличная, как казалось Владимиру Ильичу. Качало все сильнее и сильнее. Крупская и Землячка лежали на своих диванах, и им становилось все хуже и хуже, морская болезнь давала себя знать.
В дверь заглянул Владимир Ильич.
— Ну как?
— Лучше не спрашивай, — простонала Надежда Константиновна. — Ты иди, иди. Не гляди на нас…
— Может быть, чем-нибудь помочь?
Надежда Константиновна только замахала рукой.
Дамы остались в каюте, а Владимир Ильич, нахлобучив кепку, упрямо вышагивал по палубе, его не брала никакая морская болезнь.
Вскоре он появился в каюте вновь, принес на блюдечке нарезанный лимон.
— Говорят, очень помогает.
Но дамы в изнеможении не могли поднять головы.
А Ленин бодрствовал до поздней ночи, то заглядывая в каюту и осведомляясь о самочувствии своих спутниц, то возвращаясь обратно на палубу. Он уверенно и быстро ходил взад-вперед, останавливая иногда матросов и вступая с ними в разговоры. Он оставался верен себе. Никакой вялости, никакого проявления слабости. Всегда любознательный, живой, подвижный, всегда устремленный вперед, идущий навстречу всем бурям и ветрам.
Он ходил, не обращая внимания на качку, а когда Красиков отыскал его на палубе и соболезнующе сказал, что Владимир Ильич только крепится и лучше бы ему тоже лечь, как это сделали все остальные, Ленин страшно рассердился и попросил не укладывать его в постель, потому что чувствует он себя совершенно превосходно.
— Превосходно, батенька! — задиристо произнес Ленин. — Понимаете, я чувствую себя совершенно превосходно.
Он чувствовал себя победителем и эту бодрость духа сохранял в Лондоне в течение всего съезда.
Ленина не пугала угроза неминуемого раскола. Борьба искровцев и антиискровцев становилась все ожесточеннее, нервы Ленина были напряжены до крайности, и все же он со всеми был неизменно тактичен и вежлив и, председательствуя, сохранял полное беспристрастие.
Помимо Ленина, среди участников съезда заметно выделялись еще два человека.
На одного Землячка взирала с почтением. На него все взирали с почтением. Все знали, что это — ума палата. Знал это и он сам.
Плеханов. Крупнейший марксист, выдающийся теоретик, знаменитый критик народничества, создатель группы «Освобождение труда». Никто ему не осмеливался возражать. Но Землячке помогал ее врожденный скептицизм. Уж очень барствен, привык быть первым, привык повелевать и несет в себе эту барственность как отличительную особенность. До обыкновенных людей еле снисходит.
Он давно уже уехал из России, и, надо полагать, скучает о ней.
Умен, умен, представителен, даже великолепен, но холоден и отчужден от всех.
Второй понятнее и ближе Землячке. Тоже умен, и к тому же в отличие от Плеханова темпераментен и эмоционален. Но нет в нем твердости и аккуратности, которые так ценны в работниках умственного труда. Бедствующий российский интеллигент. Так и хочется позвать и получше его накормить. Это Мартов. Юлий Осипович Цедербаум, видный деятель социал-демократического движения, один из редакторов «Искры».
Бледное лицо, ввалившиеся щеки, жидкая бородка, небрежно вздетое на переносицу пенсне, изо всех карманов торчат газеты, брошюры, рукописи. Ходит сгорбившись, одно плечо выше другого. А начнет говорить — сразу чувствуются и ум, и знания. Но весь какой-то несобранный. Говорит хорошо, но где-то внутри сам не ощущает ни четкости, ни ясности…
Как проигрывает он в сравнении с Лениным! Один — опустившийся интеллигент, в нем есть даже что-то от героев Достоевского, а другой — интеллигент в лучшем смысле этого слова, собранный и внешне и внутренне, от него постоянно исходит нравственная сила убежденности и правоты.
Мартов не принимает его принципиальности. Сам Мартов — человек компромисса, его место не на баррикадах, а в парламенте.
В течение съезда он все дальше отходил от Ленина, и Владимира Ильича заметно это огорчало. Он часто подходил к Мартову, спорил с ним, заводил приватные разговоры, но разногласия были слишком существенны, и к концу съезда стало очевидно, что Мартову с большевиками не по пути.
Спорили на съезде много, но далеко не все понимали глубину этих споров.
Съезд был поворотным пунктом в международном рабочем движении. В Европе рабочие партии сложились в условиях сравнительно мирного развития капитализма, в России же рабочая партия складывалась в условиях назревания революции. Перед ней стояла задача подготовки масс для революции, и именно на этом съезде, в острой борьбе с различными проявлениями оппортунизма, партия большевиков определилась как ведущая революционная сила.
В дни съезда Ленин все свои духовные силы отдавал борьбе с оппортунистами, Надежда Константиновна рассказывала впоследствии, как нервничал Владимир Ильич, почти не ел, не спал…
Съезд положил начало целой эпохе. Именно в эти дни возникла партия нового типа, которой суждено было повести пролетариат в бой против самодержавия и капитализма.
Не успел закончиться съезд, как Ленин повез искровцев на Хайгетское кладбище.
— Мы обязательно должны там побывать.
Лондон жил обычной суетливой и шумной жизнью. Субботний день шел к концу, наступал уик-энд. Оживленно торговали магазины. Тысячи лондонцев торопились за город. Из парков доносились всплески музыки.
За оградой кладбища Владимир Ильич сразу же свернул влево и пошел мимо мраморных дев и белокрылых ангелов, уверенно указывая дорогу.
Повсюду синели, желтели, лиловели цветы: бархатистые анютины глазки, маргаритки всех колеров, холодные белые лилии.
Ленин еще раз свернул у развилки и остановился возле скромной могильной плиты. Тут он обернулся, и к нему подошла Надежда Константиновна. Она подала ему цветы. Несколько прелестных палевых роз. На лепестках еще дрожали капли росы.
Землячка никогда еще не видела Ленина таким… таким… она искала слово… просветленным, подумалось ей.
Лицо Ленина выражало сосредоточенное внимание. Простым и быстрым жестом он положил розы на край плиты. И тут же обернулся к тем, кто пришел вместе с ним.
Он смотрел на своих товарищей по борьбе и молчал. Молчала Надежда Константиновна. Молчала Землячка. Молчали все. Все они находились в пути. Позади книги, рабочие кружки, стачки, забастовки, а впереди…
Не так-то просто было найти этот склад! Помогли бельгийские социалисты. Не слишком удобно и далеко от гостиницы, зато никому в голову не придет, что здесь заседает съезд Российской социал-демократической рабочей партии. В этом помещении легко разместятся сотни человек, так что пятьдесят семь делегатов кажутся малозаметной горсткой.
Землячка видит, с каким удовольствием смотрит Гусев на дело своих рук, вместе с нею он расставлял скамейки, устанавливал стол, втаскивал стулья, мастерил из ящиков трибуну… Немало хлопот, но теперь все позади.
На трибуне Плеханов. Он произносит вступительную речь.
Пахнет мучной пылью, по полу бежит розовый луч, окно возле трибуны завешено красной материей. Солнечно, просторно, торжественно. Все волнуются, Землячка это чувствует по себе, даже Владимир Ильич волнуется, он весь устремлен к Плеханову, повернулся к нему и, приложив левую руку к уху, внимательно и напряженно слушает.
— Товарищи! — На мгновенье Плеханов смолкает, ему сдавливает горло. — Организационный комитет поручил мне открыть Второй очередной съезд РСДРП.
В голосе Плеханова звучит подлинный пафос, он волнуется не меньше, чем все остальные участники съезда, и говорит с таким подъемом, точно выступает перед громадной толпой.
— Я объясняю себе эту великую честь, — продолжает Плеханов, — только тем, что в моем лице Организационный комитет хотел выразить свое товарищеское сочувствие той группе ветеранов русской социал-демократии, которая ровно двадцать лет тому назад, в июле 1883 года, впервые начала пропаганду социал-демократических идей в русской революционной литературе. За это товарищеское сочувствие я от лица всех этих ветеранов приношу Организационному комитету искреннюю товарищескую благодарность. Мне хочется верить, что по крайней мере некоторым из нас суждено еще долгое время сражаться под красным знаменем, рука об руку с новыми, молодыми, все более и более многочисленными борцами.
Положение дел настолько благоприятно теперь для нашей партии, что каждый из нас, российских социал-демократов, может воскликнуть и, может быть, не раз уже восклицал словами рыцаря-гуманиста: «Весело жить в такое время!» Ну, а когда весело жить, тогда и охоты нет переходить, по выражению Герцена, в минерально-химическое царство, тогда хочется жить, чтобы продолжать борьбу; в этом и заключается весь смысл нашей жизни…
С минуту Плеханов молчит, он дает своим слушателям время поглубже осознать, что составляет для революционера смысл жизни.
— Двадцать лет тому назад мы были ничто, теперь мы уже большая общественная сила, — я говорю это, конечно, имея в виду русский масштаб. Но сила обязывает. Мы сильны, но наша сила создана благоприятным для нас положением, это стихийная сила положения. — Плеханов опять замолкает на секунду, из всего сказанного он хочет сделать основной теоретический вывод. — Мы должны дать этой стихийной силе сознательное выражение в нашей программе, в нашей тактике, в нашей организации. — Последнюю фразу Плеханов произносит особенно выразительно: «стихийной силе сознательное выражение».
Плеханов смотрит через головы присутствующих — Землячка отводит глаза от Плеханова и смотрит на Ленина; Владимир Ильич тоже весь устремлен вперед, тоже смотрит куда-то вдаль, но один видит одно, а другой другое, взгляд Ленина устремлен в иные дали; Землячка еще полностью не улавливает противоречивой сути этих двух людей, но где-то в глубине себя ощущает, что этот съезд действительно составит эпоху в истории партии.
По существу, это первый представительный съезд российских социал-демократов, именно сейчас закладываются основы партии, которая поведет пролетариат на борьбу за переустройство мира.
По лицу Ленина видно, с каким удовлетворением слушает он Плеханова.
Да и все, решительно все сейчас в приподнятом настроении. Споры и разногласия начнутся позже, завтра, но сегодня… сегодня, кажется, все понимают, что именно они, участники этого съезда, делают историю.
Все споры еще впереди, по существу предшествовавших съезду разногласий не высказывались еще ни Плеханов, ни Ленин, ни Мартов; но то, что именно здесь, именно сегодня начинается спор, в котором родится истина, Землячка понимает великолепно.
В едином порыве, без голосования, Плеханова избирают председателем съезда и затем записками, тайным голосованием, выбирают двух заместителей.
Ленин и Красиков занимают места за столом президиума.
Споры начнутся завтра, а сегодня у всех слишком приподнятое настроение, слишком большое для всех торжество этот съезд!
Потому-то с таким оживлением все идут после первого заседания в «Золотой петух» — так называется гостиница, в которой расположились делегаты, — и по случаю торжества кое-кто позволил себе пропустить по рюмочке, а Гусев дал целый концерт, он пел для товарищей одну оперную арию за другой.
Разногласия начались на втором заседании. Ленин выступил с предложением о порядке дня. Он находил нужным прежде всего обсудить вопрос о Бунде — по существу, это был вопрос об основных принципах организации партии.
Началась работа; казалось, все было сделано для того, чтобы съезд проходил в полной тайне.
Каково же было удивление Землячки, когда при выходе ее остановил полицейский.
— Простите, сударыня, но я хотел бы спросить, чем это вы там занимаетесь на этом складе?
Землячка растерялась.
— Мы готовим… готовим любительский спектакль.
— Благодарю.
Полицейский откланялся…
Землячка сообщила о разговоре с полицейским Гусеву, и тот тоже не придал полицейскому любопытству серьезного значения.
Не прошло, однако, недели, как Землячку и Гусева пригласили в полицейский участок — прислали в гостиницу полицейского, который с безупречной вежливостью вручил им голубые повестки.
Пришлось пойти, чтобы отвести от себя подозрения.
Но выяснилось, что полиция отлично осведомлена о том, что происходит в заарендованном брюссельском лабазе.
— Двадцать четыре часа… В двадцать четыре часа предлагается выехать из Бельгии, — было безапелляционно предложено Гусеву и Землячке. — Мы не хотим портить свои отношения с Россией. Вполне возможно, что на съезде вы ограничиваетесь одними теоретическими дискуссиями, однако агенты русского правительства утверждают, будто вы готовитесь взорвать…
Полицейский комиссар поводил в воздухе руками, так и не уточнив, что именно собираются взорвать русские революционеры.
Оставалось лишь подчиниться.
«Со съездом переконспирировали, — вспоминала впоследствии Надежда Константиновна. — Своим вторжением мы поразили не только крыс, но и полисменов».
В Брюсселе уже ходили рассказы о русских революционерах, собирающихся на какие-то тайные совещания.
Пришлось срочно перебазироваться — местом для продолжения съезда избрали Лондон. Объявили на несколько дней перерыв, уложили чемоданы и отправились в страну туманного Альбиона.
Прибыли в Остенде, погрузились на пароход.
Землячка ехала вместе с Владимиром Ильичем и Надеждой Константиновной.
Владимир Ильич был в отличном расположении духа. В конце концов не так уж важно, где заседать. Важно, что съезд собрался и будет продолжаться и что большинство искровцев были твердыми и последовательными сторонниками Ленина.
Вскоре после отплытия спустились в кают-компанию, поужинали.
Смеркалось. На море начиналось волнение. Пароход покачивало. Сперва никто не обращал на это внимания, но постепенно пассажиры стали расходиться по каютам. Пароход был старинной постройки, отдельные каюты предоставлялись лишь пассажирам первого класса, а для пассажиров второго класса предназначалась одна общая каюта для дам и одна — для мужчин. Делегаты съезда путешествовали во втором классе, партийные деньги требовалось экономить. Качка усиливалась. Надежда Константиновна побледнела, и Землячка тоже чувствовала легкое головокружение. Они поднялись из-за стола.
— Мы пойдем, Володя, — сказала Надежда Константиновна. — Я хочу лечь…
— А я еще погуляю немножко, Наденька, — сказал Владимир Ильич. — Какая отличная погода!
Однако погода была далеко не такая отличная, как казалось Владимиру Ильичу. Качало все сильнее и сильнее. Крупская и Землячка лежали на своих диванах, и им становилось все хуже и хуже, морская болезнь давала себя знать.
В дверь заглянул Владимир Ильич.
— Ну как?
— Лучше не спрашивай, — простонала Надежда Константиновна. — Ты иди, иди. Не гляди на нас…
— Может быть, чем-нибудь помочь?
Надежда Константиновна только замахала рукой.
Дамы остались в каюте, а Владимир Ильич, нахлобучив кепку, упрямо вышагивал по палубе, его не брала никакая морская болезнь.
Вскоре он появился в каюте вновь, принес на блюдечке нарезанный лимон.
— Говорят, очень помогает.
Но дамы в изнеможении не могли поднять головы.
А Ленин бодрствовал до поздней ночи, то заглядывая в каюту и осведомляясь о самочувствии своих спутниц, то возвращаясь обратно на палубу. Он уверенно и быстро ходил взад-вперед, останавливая иногда матросов и вступая с ними в разговоры. Он оставался верен себе. Никакой вялости, никакого проявления слабости. Всегда любознательный, живой, подвижный, всегда устремленный вперед, идущий навстречу всем бурям и ветрам.
Он ходил, не обращая внимания на качку, а когда Красиков отыскал его на палубе и соболезнующе сказал, что Владимир Ильич только крепится и лучше бы ему тоже лечь, как это сделали все остальные, Ленин страшно рассердился и попросил не укладывать его в постель, потому что чувствует он себя совершенно превосходно.
— Превосходно, батенька! — задиристо произнес Ленин. — Понимаете, я чувствую себя совершенно превосходно.
Он чувствовал себя победителем и эту бодрость духа сохранял в Лондоне в течение всего съезда.
Ленина не пугала угроза неминуемого раскола. Борьба искровцев и антиискровцев становилась все ожесточеннее, нервы Ленина были напряжены до крайности, и все же он со всеми был неизменно тактичен и вежлив и, председательствуя, сохранял полное беспристрастие.
Помимо Ленина, среди участников съезда заметно выделялись еще два человека.
На одного Землячка взирала с почтением. На него все взирали с почтением. Все знали, что это — ума палата. Знал это и он сам.
Плеханов. Крупнейший марксист, выдающийся теоретик, знаменитый критик народничества, создатель группы «Освобождение труда». Никто ему не осмеливался возражать. Но Землячке помогал ее врожденный скептицизм. Уж очень барствен, привык быть первым, привык повелевать и несет в себе эту барственность как отличительную особенность. До обыкновенных людей еле снисходит.
Он давно уже уехал из России, и, надо полагать, скучает о ней.
Умен, умен, представителен, даже великолепен, но холоден и отчужден от всех.
Второй понятнее и ближе Землячке. Тоже умен, и к тому же в отличие от Плеханова темпераментен и эмоционален. Но нет в нем твердости и аккуратности, которые так ценны в работниках умственного труда. Бедствующий российский интеллигент. Так и хочется позвать и получше его накормить. Это Мартов. Юлий Осипович Цедербаум, видный деятель социал-демократического движения, один из редакторов «Искры».
Бледное лицо, ввалившиеся щеки, жидкая бородка, небрежно вздетое на переносицу пенсне, изо всех карманов торчат газеты, брошюры, рукописи. Ходит сгорбившись, одно плечо выше другого. А начнет говорить — сразу чувствуются и ум, и знания. Но весь какой-то несобранный. Говорит хорошо, но где-то внутри сам не ощущает ни четкости, ни ясности…
Как проигрывает он в сравнении с Лениным! Один — опустившийся интеллигент, в нем есть даже что-то от героев Достоевского, а другой — интеллигент в лучшем смысле этого слова, собранный и внешне и внутренне, от него постоянно исходит нравственная сила убежденности и правоты.
Мартов не принимает его принципиальности. Сам Мартов — человек компромисса, его место не на баррикадах, а в парламенте.
В течение съезда он все дальше отходил от Ленина, и Владимира Ильича заметно это огорчало. Он часто подходил к Мартову, спорил с ним, заводил приватные разговоры, но разногласия были слишком существенны, и к концу съезда стало очевидно, что Мартову с большевиками не по пути.
Спорили на съезде много, но далеко не все понимали глубину этих споров.
Съезд был поворотным пунктом в международном рабочем движении. В Европе рабочие партии сложились в условиях сравнительно мирного развития капитализма, в России же рабочая партия складывалась в условиях назревания революции. Перед ней стояла задача подготовки масс для революции, и именно на этом съезде, в острой борьбе с различными проявлениями оппортунизма, партия большевиков определилась как ведущая революционная сила.
В дни съезда Ленин все свои духовные силы отдавал борьбе с оппортунистами, Надежда Константиновна рассказывала впоследствии, как нервничал Владимир Ильич, почти не ел, не спал…
Съезд положил начало целой эпохе. Именно в эти дни возникла партия нового типа, которой суждено было повести пролетариат в бой против самодержавия и капитализма.
Не успел закончиться съезд, как Ленин повез искровцев на Хайгетское кладбище.
— Мы обязательно должны там побывать.
Лондон жил обычной суетливой и шумной жизнью. Субботний день шел к концу, наступал уик-энд. Оживленно торговали магазины. Тысячи лондонцев торопились за город. Из парков доносились всплески музыки.
За оградой кладбища Владимир Ильич сразу же свернул влево и пошел мимо мраморных дев и белокрылых ангелов, уверенно указывая дорогу.
Повсюду синели, желтели, лиловели цветы: бархатистые анютины глазки, маргаритки всех колеров, холодные белые лилии.
Ленин еще раз свернул у развилки и остановился возле скромной могильной плиты. Тут он обернулся, и к нему подошла Надежда Константиновна. Она подала ему цветы. Несколько прелестных палевых роз. На лепестках еще дрожали капли росы.
Землячка никогда еще не видела Ленина таким… таким… она искала слово… просветленным, подумалось ей.
Лицо Ленина выражало сосредоточенное внимание. Простым и быстрым жестом он положил розы на край плиты. И тут же обернулся к тем, кто пришел вместе с ним.
Он смотрел на своих товарищей по борьбе и молчал. Молчала Надежда Константиновна. Молчала Землячка. Молчали все. Все они находились в пути. Позади книги, рабочие кружки, стачки, забастовки, а впереди…