Страница:
Она останавливает извозчика у подъезда гостиницы, щедро расплачивается, чтобы расположить к себе извозчика — в случае расспросов он, может быть, и не захочет ее вспомнить…
Дверь гостиницы хлопает не переставая.
Землячка поднялась в номер Ратневой, передала привет от Катениной, посидела, вышла, прошлась по улице, снова вернулась, снова вышла; так в течение часа то входила, то выходила, чтобы служащие гостиницы не смогли бы сказать, ушла она или нет, а она ушла, наняла на углу извозчика, доехала до Каменного моста, расплатилась, перешла мост, наняла другого извозчика, поехала в Замоскворечье, в Медведниковскую больницу, к доктору Бекетову, пробыла у него до вечера, а когда стемнело, поехала на Ярославский вокзал, отправилась в Щелково, к фельдшерице Васильевой…
Васильеву она тотчас послала в Москву — та умела конспирировать, но Землячка предупредила, что на этот раз конспирировать придется особенно тщательно, посылала она Васильеву ни больше, ни меньше как в Московский комитет сообщить, что она удачно ушла из тюрьмы и ждет новых указаний.
Васильева выполнила поручение с отменной точностью: добралась до Москвы, нашла нужного человека, дождалась, пока тот в свою очередь сходил по известному ему адресу, получила ответ и благополучно вернулась домой.
В Щелково Землячке надлежало прожить несколько дней, пока ее не известят, что делать дальше.
Васильева старалась всячески занять свою гостью, принесла кипу романов Данилевского, выпросила у соседки на несколько дней швейную машинку, предложила даже сыграть в подкидного дурака, но гостья не хотела ни читать, ни шить, ни играть в карты.
— Не беспокойтесь, голубчик, — сказала она гостеприимной хозяйке. — Я хочу спать, спать, только спать, нервы у меня не в порядке, и самое лучшее для меня — выспаться.
Она действительно старалась как можно больше спать — еще неизвестно, что ждет ее впереди.
Лишь через неделю приехал из Москвы к Васильевой незнакомый студент, привез роскошное издание лермонтовского «Демона», попросил передать книгу доктору Осипову и тут же отправился обратно.
— Что там такое? — поинтересовалась Землячка, когда студент покинул квартиру Васильевой.
Землячка даже не показалась ему, так и просидела в спальне, пока студент разговаривал с хозяйкой.
— Да вот, привез книжку для доктора Осипова, — неуверенно произнесла Васильева, догадываясь, что слова студента имеют какой-то тайный смысл.
— Давайте…
«Демон» служит ключом одного из принятых в Московском комитете шифров, а Осиповым была сама Землячка.
В книжке записка совершенно невинного содержания — на взгляд любого непосвященного человека.
Землячке предписывалось немедленно выехать в Петербург и включиться в работу Петербургского комитета большевиков; после провала военной организации Москва Землячке была заказана.
В тот же вечер она собралась в дорогу. В записке рекомендовалось ехать, минуя московские вокзалы. Она так и сделала. На извозчиках добралась до Николаевской дороги, купила билет на проходящий поезд и на следующий день была уже в Петербурге.
Дверь гостиницы хлопает не переставая.
Землячка поднялась в номер Ратневой, передала привет от Катениной, посидела, вышла, прошлась по улице, снова вернулась, снова вышла; так в течение часа то входила, то выходила, чтобы служащие гостиницы не смогли бы сказать, ушла она или нет, а она ушла, наняла на углу извозчика, доехала до Каменного моста, расплатилась, перешла мост, наняла другого извозчика, поехала в Замоскворечье, в Медведниковскую больницу, к доктору Бекетову, пробыла у него до вечера, а когда стемнело, поехала на Ярославский вокзал, отправилась в Щелково, к фельдшерице Васильевой…
Васильеву она тотчас послала в Москву — та умела конспирировать, но Землячка предупредила, что на этот раз конспирировать придется особенно тщательно, посылала она Васильеву ни больше, ни меньше как в Московский комитет сообщить, что она удачно ушла из тюрьмы и ждет новых указаний.
Васильева выполнила поручение с отменной точностью: добралась до Москвы, нашла нужного человека, дождалась, пока тот в свою очередь сходил по известному ему адресу, получила ответ и благополучно вернулась домой.
В Щелково Землячке надлежало прожить несколько дней, пока ее не известят, что делать дальше.
Васильева старалась всячески занять свою гостью, принесла кипу романов Данилевского, выпросила у соседки на несколько дней швейную машинку, предложила даже сыграть в подкидного дурака, но гостья не хотела ни читать, ни шить, ни играть в карты.
— Не беспокойтесь, голубчик, — сказала она гостеприимной хозяйке. — Я хочу спать, спать, только спать, нервы у меня не в порядке, и самое лучшее для меня — выспаться.
Она действительно старалась как можно больше спать — еще неизвестно, что ждет ее впереди.
Лишь через неделю приехал из Москвы к Васильевой незнакомый студент, привез роскошное издание лермонтовского «Демона», попросил передать книгу доктору Осипову и тут же отправился обратно.
— Что там такое? — поинтересовалась Землячка, когда студент покинул квартиру Васильевой.
Землячка даже не показалась ему, так и просидела в спальне, пока студент разговаривал с хозяйкой.
— Да вот, привез книжку для доктора Осипова, — неуверенно произнесла Васильева, догадываясь, что слова студента имеют какой-то тайный смысл.
— Давайте…
«Демон» служит ключом одного из принятых в Московском комитете шифров, а Осиповым была сама Землячка.
В книжке записка совершенно невинного содержания — на взгляд любого непосвященного человека.
Землячке предписывалось немедленно выехать в Петербург и включиться в работу Петербургского комитета большевиков; после провала военной организации Москва Землячке была заказана.
В тот же вечер она собралась в дорогу. В записке рекомендовалось ехать, минуя московские вокзалы. Она так и сделала. На извозчиках добралась до Николаевской дороги, купила билет на проходящий поезд и на следующий день была уже в Петербурге.
Тюрьма
Начался один из самых тяжелых периодов в жизни Розалии Самойловны Землячки.
После поражения Декабрьского восстания революция пошла на убыль. Правда, то в одном, то в другом городе вспыхивало сопротивление рабочих — народные массы отступали с боями. Но все-таки отступали. Все силы бросила контрреволюция на разгром рабочего движения. Чтобы «обуздать» пролетариат, капиталисты, в тесном единении с правительством, усилили полицейский произвол.
Землячку кооптировали в состав Петербургского комитета. Сложно и трудно было в то время работать в подполье. Рабочий класс придавлен, интеллигенция разочарована, колеблющиеся элементы бегут от революции. Лишь одни большевики не теряли присутствия духа. «…Преследования страшны только отживающим классам, — писал Ленин в годы наибольшего упадка массовой борьбы, — а пролетариат увеличивается в числе и сплоченности тем быстрее, чем быстрее успехи господ капиталистов».
Снова жизнь в нелегальных условиях, но ни на один час не прерывает Землячка своих связей с рабочими Петербурга, хотя работать становится все трудней и трудней.
Однако среди трудностей и опасностей бывали светлые дни, когда и Землячка, и ее товарищи по работе ощущали новый приток сил.
Это были дни общения с Владимиром Ильичем, встречи с ним, работа под его руководством.
Ленин вернулся в Россию 7 ноября 1905 года и в течение всего 1906 года непосредственно руководил социал-демократическими организациями в Петербурге и нередко выступал перед питерскими рабочими.
В начале 1906 года развернулась подготовка к Четвертому съезду РСДРП. Петербургский комитет избрал своим представителем на съезд Ленина.
Съезд состоялся в Стокгольме, и в продолжение всего апреля Землячка с нетерпением ждала вестей из Швеции.
Между Лениным и оппортунистами развернулась ожесточенная борьба, и хотя большевиков на съезде было меньше, чем меньшевиков, железная логика Ленина настолько подавляла противников, что при утверждении устава партии принята была ленинская формулировка о демократическом централизме, навсегда определившая основные принципы организационного построения коммунистической партии.
Из Стокгольма Ленин вернулся в последних числах апреля, и 9 мая Землячка на партийном собрании слушала его доклад об итогах Четвертого съезда.
Теперь она и сама могла выступать перед рабочими и знакомить их с резолюциями, вносившимися на обсуждение съезда и меньшевиками, и Лениным.
А наступление реакции все усиливается. Меньшевики проповедуют коалицию с кадетами. У Землячки начинают сдавать нервы. Непереносимо изо дня в день сталкиваться с холопством интеллигентского мещанства.
В письмах к Лидии Михайловне Катениной, старому и верному другу, которая к тому времени переехала работать в Чухлому, у Землячки нет-нет да и прорываются трагические нотки.
"Трудно всегда все скрывать глубоко в себе.
Здесь по-прежнему омерзительно-скверно обстоят дела. Пожалуй, еще хуже, чем при вас. У меня настроение какое-то зловещее, не могу подобрать другого слова…
Выход — начать беспощадную борьбу за самое дорогое мне в жизни…"
Так пишет она в ноябре 1906 года, а месяцем позже совсем приходит в отчаяние:
"Дорогая моя! Я послала вам письмо в Чухлому.
Чувствую я себя отвратительно, но говорить об этом сейчас не хочется. Не знаю, что с собой делать сейчас, — отдыхать я решила по одному тому, что физическое состояние просто не позволяет ни о чем другом думать. Чувствую себя серьезно и тяжело больной, но по обыкновению перемогаюсь…
Существую сейчас вне пространства и времени.
Я стала совершенно бесстыдной в отношении денег, я обираю вас безбожно. Но я получила ряд ужасных писем от своей племянницы, которая вышла замуж за человека, осужденного на десять лет каторги, едет за ним и не имеет, конечно, вместе с мужем ни гроша… Она в совершенно безвыходном положении, и я последние деньги ваши отослала почти непроизвольно…"
С семьей Землячка не могла поддерживать связи, она находилась в подполье и боялась себя обнаружить: все родственники Розалии Самойловны были у полиции на примете.
Спад революции влиял на активность многих работников партии, в организации чувствовались демобилизационные настроения, и Землячка приходила все в более и более мрачное состояние, ее мучили дурные предчувствия.
В начале октября, в Териоках, небольшом финском городке, расположенном на берегу Балтийского моря, в пятидесяти километрах от Петербурга, собралась конференция питерской организации РСДРП.
Ленин принимал в ней деятельное участие. Землячка с интересом слушала его выступления и с новым зарядом бодрости вернулась в Петербург.
Но тучи над ней сгущались.
Тусклым ноябрьским днем 1907 года Петербургский комитет большевиков, собравшийся на строго засекреченной конспиративной квартире, был неожиданно арестован.
Землячка очутилась в одной из общих женских камер Литовского замка. Из тюрьмы она пишет Катениной письмо за письмом.
«Моя неспособность уживаться с людьми не передается через толстые тюремные стены. Страдаю я очень от публики тюремной. Что это за ужас, ужас! В лучшем случае две трети мещанки, а остальные… Сколько борьбы из-за шпионок, провокаторов, заведомых черносотенок и сифилитичек…»
Однако Землячка пытается взять себя в руки, и вот железная революционерка сидит и вышивает шарфики!
«Кроме того, передала для вас два шарфика, собственноручно мною вышитых, — пишет она той же Катениной. — Один для вас, другой для Наталки».
Наталка — это Наталия Георгиевна Раскина, по мужу Соболева, врач по профессии, активный работник петербургского большевистского подполья, секретарь подпольного Нарвского комитета.
А следствие идет своим ходом…
«И если все эти годы не удастся сократить, стоит ли жить? — обращается Землячка к Катениной. — Простите, что заныла. Больше никогда не буду. Сейчас у меня сдерживаемая тоска вылилась. Ведь перед публикой здесь никогда не изливаюсь. Наоборот, поражаю хорошим настроением, и было бы странно, если бы поведение мое было иное…»
Она пыталась договориться со своими товарищами по Петербургскому комитету, арестованными вместе с ней, о поведении на суде.
«Хотела бы, чтобы день суда, — писала она, — не был позорным пятном в моей жизни…»
Большинство товарищей, проходивших с Землячкой по процессу, не хотели признаваться в принадлежности к партии, но Землячка, считая каторгу неизбежной, предлагала открыто объявить себя членами партии и уйти с суда с гордо поднятой головой.
«Сегодня получила повестку в суд, — сообщает она Катениной. — Состав суда — председатель Крашенинников (гроза!) и Камышинский прокурор. Все пророчат каторгу…»
Она просит передать для нее в тюрьму приличное черное платье, достать хотя бы на один день, она хочет хорошо выглядеть на суде.
В мае 1908 года состоялся суд. Подсудимых защищали знаменитые адвокаты — Бобрищев-Пушкин, Грузенберг, Левенсон.
Процесс привлек к себе внимание, и суд не решился пойти на крайние меры.
Землячка была осуждена на полтора года заключения в крепости и отбывала свое наказание все в том же Литовском замке.
Она борется за то, чтобы ее перевели из общей камеры в одиночку.
В августе просьбу удовлетворяют.
Условия ее существования ухудшились, камера темная, тесная, сырая, «стены совершенно мокрые, сырость такая, что простыни совсем сырые, ложишься и костями своими ощущаешь сырость». Но Землячка довольна: «Измоталась я в общих камерах».
Теперь она одна и может отдаться своим мыслям, читать книги, думать о будущем.
«Какие перспективы намечаются в жизни партии? — спрашивает она в письме из тюрьмы. — Каковы новые тактические лозунги, или тактика отброшена и осталась одна пропаганда?»
В Литовском замке она заболевает цингой и ревматизмом, который не оставляет ее уже всю жизнь.
«Болят ноги, ломота в ногах, ночью готова прыгать от боли, — жалуется она Катениной. — Не могу стоять на ногах, они опухают и становятся как бревна, просыпаюсь от отвратительного ощущения во рту — полон рот крови…»
В ноябре Землячка посылает Катениной свое последнее письмо из тюрьмы.
— "К моему выходу съедутся все братья…"
В конце 1908 года она покидает тюрьму, встречается с родными и возвращается к прежней деятельности.
После поражения Декабрьского восстания революция пошла на убыль. Правда, то в одном, то в другом городе вспыхивало сопротивление рабочих — народные массы отступали с боями. Но все-таки отступали. Все силы бросила контрреволюция на разгром рабочего движения. Чтобы «обуздать» пролетариат, капиталисты, в тесном единении с правительством, усилили полицейский произвол.
Землячку кооптировали в состав Петербургского комитета. Сложно и трудно было в то время работать в подполье. Рабочий класс придавлен, интеллигенция разочарована, колеблющиеся элементы бегут от революции. Лишь одни большевики не теряли присутствия духа. «…Преследования страшны только отживающим классам, — писал Ленин в годы наибольшего упадка массовой борьбы, — а пролетариат увеличивается в числе и сплоченности тем быстрее, чем быстрее успехи господ капиталистов».
Снова жизнь в нелегальных условиях, но ни на один час не прерывает Землячка своих связей с рабочими Петербурга, хотя работать становится все трудней и трудней.
Однако среди трудностей и опасностей бывали светлые дни, когда и Землячка, и ее товарищи по работе ощущали новый приток сил.
Это были дни общения с Владимиром Ильичем, встречи с ним, работа под его руководством.
Ленин вернулся в Россию 7 ноября 1905 года и в течение всего 1906 года непосредственно руководил социал-демократическими организациями в Петербурге и нередко выступал перед питерскими рабочими.
В начале 1906 года развернулась подготовка к Четвертому съезду РСДРП. Петербургский комитет избрал своим представителем на съезд Ленина.
Съезд состоялся в Стокгольме, и в продолжение всего апреля Землячка с нетерпением ждала вестей из Швеции.
Между Лениным и оппортунистами развернулась ожесточенная борьба, и хотя большевиков на съезде было меньше, чем меньшевиков, железная логика Ленина настолько подавляла противников, что при утверждении устава партии принята была ленинская формулировка о демократическом централизме, навсегда определившая основные принципы организационного построения коммунистической партии.
Из Стокгольма Ленин вернулся в последних числах апреля, и 9 мая Землячка на партийном собрании слушала его доклад об итогах Четвертого съезда.
Теперь она и сама могла выступать перед рабочими и знакомить их с резолюциями, вносившимися на обсуждение съезда и меньшевиками, и Лениным.
А наступление реакции все усиливается. Меньшевики проповедуют коалицию с кадетами. У Землячки начинают сдавать нервы. Непереносимо изо дня в день сталкиваться с холопством интеллигентского мещанства.
В письмах к Лидии Михайловне Катениной, старому и верному другу, которая к тому времени переехала работать в Чухлому, у Землячки нет-нет да и прорываются трагические нотки.
"Трудно всегда все скрывать глубоко в себе.
Здесь по-прежнему омерзительно-скверно обстоят дела. Пожалуй, еще хуже, чем при вас. У меня настроение какое-то зловещее, не могу подобрать другого слова…
Выход — начать беспощадную борьбу за самое дорогое мне в жизни…"
Так пишет она в ноябре 1906 года, а месяцем позже совсем приходит в отчаяние:
"Дорогая моя! Я послала вам письмо в Чухлому.
Чувствую я себя отвратительно, но говорить об этом сейчас не хочется. Не знаю, что с собой делать сейчас, — отдыхать я решила по одному тому, что физическое состояние просто не позволяет ни о чем другом думать. Чувствую себя серьезно и тяжело больной, но по обыкновению перемогаюсь…
Существую сейчас вне пространства и времени.
Я стала совершенно бесстыдной в отношении денег, я обираю вас безбожно. Но я получила ряд ужасных писем от своей племянницы, которая вышла замуж за человека, осужденного на десять лет каторги, едет за ним и не имеет, конечно, вместе с мужем ни гроша… Она в совершенно безвыходном положении, и я последние деньги ваши отослала почти непроизвольно…"
С семьей Землячка не могла поддерживать связи, она находилась в подполье и боялась себя обнаружить: все родственники Розалии Самойловны были у полиции на примете.
Спад революции влиял на активность многих работников партии, в организации чувствовались демобилизационные настроения, и Землячка приходила все в более и более мрачное состояние, ее мучили дурные предчувствия.
В начале октября, в Териоках, небольшом финском городке, расположенном на берегу Балтийского моря, в пятидесяти километрах от Петербурга, собралась конференция питерской организации РСДРП.
Ленин принимал в ней деятельное участие. Землячка с интересом слушала его выступления и с новым зарядом бодрости вернулась в Петербург.
Но тучи над ней сгущались.
Тусклым ноябрьским днем 1907 года Петербургский комитет большевиков, собравшийся на строго засекреченной конспиративной квартире, был неожиданно арестован.
Землячка очутилась в одной из общих женских камер Литовского замка. Из тюрьмы она пишет Катениной письмо за письмом.
«Моя неспособность уживаться с людьми не передается через толстые тюремные стены. Страдаю я очень от публики тюремной. Что это за ужас, ужас! В лучшем случае две трети мещанки, а остальные… Сколько борьбы из-за шпионок, провокаторов, заведомых черносотенок и сифилитичек…»
Однако Землячка пытается взять себя в руки, и вот железная революционерка сидит и вышивает шарфики!
«Кроме того, передала для вас два шарфика, собственноручно мною вышитых, — пишет она той же Катениной. — Один для вас, другой для Наталки».
Наталка — это Наталия Георгиевна Раскина, по мужу Соболева, врач по профессии, активный работник петербургского большевистского подполья, секретарь подпольного Нарвского комитета.
А следствие идет своим ходом…
«И если все эти годы не удастся сократить, стоит ли жить? — обращается Землячка к Катениной. — Простите, что заныла. Больше никогда не буду. Сейчас у меня сдерживаемая тоска вылилась. Ведь перед публикой здесь никогда не изливаюсь. Наоборот, поражаю хорошим настроением, и было бы странно, если бы поведение мое было иное…»
Она пыталась договориться со своими товарищами по Петербургскому комитету, арестованными вместе с ней, о поведении на суде.
«Хотела бы, чтобы день суда, — писала она, — не был позорным пятном в моей жизни…»
Большинство товарищей, проходивших с Землячкой по процессу, не хотели признаваться в принадлежности к партии, но Землячка, считая каторгу неизбежной, предлагала открыто объявить себя членами партии и уйти с суда с гордо поднятой головой.
«Сегодня получила повестку в суд, — сообщает она Катениной. — Состав суда — председатель Крашенинников (гроза!) и Камышинский прокурор. Все пророчат каторгу…»
Она просит передать для нее в тюрьму приличное черное платье, достать хотя бы на один день, она хочет хорошо выглядеть на суде.
В мае 1908 года состоялся суд. Подсудимых защищали знаменитые адвокаты — Бобрищев-Пушкин, Грузенберг, Левенсон.
Процесс привлек к себе внимание, и суд не решился пойти на крайние меры.
Землячка была осуждена на полтора года заключения в крепости и отбывала свое наказание все в том же Литовском замке.
Она борется за то, чтобы ее перевели из общей камеры в одиночку.
В августе просьбу удовлетворяют.
Условия ее существования ухудшились, камера темная, тесная, сырая, «стены совершенно мокрые, сырость такая, что простыни совсем сырые, ложишься и костями своими ощущаешь сырость». Но Землячка довольна: «Измоталась я в общих камерах».
Теперь она одна и может отдаться своим мыслям, читать книги, думать о будущем.
«Какие перспективы намечаются в жизни партии? — спрашивает она в письме из тюрьмы. — Каковы новые тактические лозунги, или тактика отброшена и осталась одна пропаганда?»
В Литовском замке она заболевает цингой и ревматизмом, который не оставляет ее уже всю жизнь.
«Болят ноги, ломота в ногах, ночью готова прыгать от боли, — жалуется она Катениной. — Не могу стоять на ногах, они опухают и становятся как бревна, просыпаюсь от отвратительного ощущения во рту — полон рот крови…»
В ноябре Землячка посылает Катениной свое последнее письмо из тюрьмы.
— "К моему выходу съедутся все братья…"
В конце 1908 года она покидает тюрьму, встречается с родными и возвращается к прежней деятельности.
ЧЕТВЕРГ, 24 ЯНВАРЯ 1924 г.
Вот уже четвертый день, как Ленин ушел из жизни.
Мысль об этом не оставляет Землячку. Однако жизнь не позволяет сосредоточиться на том, что ее так волнует, жизнь идет своим чередом.
В эти дни особенно заметна повседневная сутолока, но не отмахнуться от нее, не отмахнуться!
За окном зимний морозный день, снег, солнышко, белизна. Сквозь стекла доносится неумолчный щебет, точно вступили в оживленную перекличку воробьи. Но то не воробьи — Землячка подходит к окну — толпа ребятишек мчится посреди мостовой, то ли в школу бегут, то ли из школы, а может, они даже ходили в Дом союзов, хотя из-за морозов детей туда водить запрещено.
Да, жизнь идет, а Ленина нет…
Секретари партийных организаций несут пачки заявлений: рабочие вступают в РКП (б).
Этим заявлениям Землячка ведет особый учет, люди стихийно идут в партию, движение рабочих можно только приветствовать, хотя каждую кандидатуру надо в отдельности рассмотреть и взвесить — способен ли человек стать коммунистом.
Землячка интересуется, как обстоит дело в других районах, и ей досадно, что Красная Пресня опережает Замоскворечье.
Но вот на какие-то минуты она остается одна, и снова мысль устремляется в Колонный зал, где на высоком постаменте, утопая в цветах, лежит тот, кто вдохновляет сотни и тысячи таких партийных работников, как Землячка, возможно совестливее и тщательнее решать вопросы, с какими устремляется в райкомы и парткомы бесконечное множество разных людей.
Около Дома союзов стоят необозримые очереди, сотни тысяч людей прощаются со своим Ильичем, и здесь, в своем кабинете, она тоже думает о нем, прощается и никак не может проститься.
Так тянется день.
Вспыхивает электрический свет. Она не заметила, кто повернул выключатель. За окном смеркается. Ранние белесые зимние сумерки. Похоже, похолодало еще сильнее. Она видит, как несется по улице ветерок. Начинается вечерняя поземка. Закрутится снежок среди мостовой и понесется дальше. Холодно. Грустно.
Неслышно входит ее верная помощница Олечка, ставит на стол стакан чаю.
— Розалия Самойловна!… — В голосе Олечки упрек.
— Ах да, — покорно отвечает Землячка.
Ей не хочется разговаривать, и Олечка понимает ее и также неслышно выходит.
Ни пить, ни есть ей тоже не хочется.
Может она подумать о самом главном, что не дает ей покоя все эти дни. О самом главном. О нем.
Четверть века живет она мыслями, делом, теплом этого человека. Четверть века… Какие необыкновенные четверть века!
Никто из тех, кто когда-либо общался с ним, не забудет его.
Человека нет. Но как историческая личность он будет существовать вечно. Во всей мировой истории не было деятеля таких масштабов, как Ленин.
Но прежде всего он вспоминается ей как человек. Как живой человек. Человек, с которым она здоровалась за руку, разговаривала, спорила, пила за одним столом чай, дышала одним воздухом…
Она видела его еще совсем недавно. Вчера она пешком прошла все пять верст за гробом.
Но вспоминается он почему-то совсем молодым, таким, каким она видела его в Швейцарии.
Все хорошо знают, как выглядел Ленин. Огромный лоб, небольшие внимательные глаза, широкий прямой нос, чуть скуласт, рыжеватые усы, бородка… Но все это внешнее, не передающее характерные его особенности.
Землячка восстанавливает в памяти облик Ленина.
Умен. Удивительно умен! Проницателен. Лицо выражает волю и сдержанность. Но в то же время во всем его облике необычайная нежность. Нежность и одухотворенность. Очень внимательный и мягкий человек…
Мягкий? Никогда он особой мягкостью не отличался. Не отличался и снисходительностью. Но зла в нем не было. За всю свою жизнь он не совершил ни одного злого поступка. Суров? Строг? Да. Но злым не был. К людям он относился нежно. Такого человека ей уже никогда не встретить.
Великий человек, а люди чувствовали себя с ним, как с равным, — с такой простотой, человечностью и обходительностью обращался он с ними. Перед ним невозможно было умничать, невозможно лицемерить, он понимал человека с полуслова, его нельзя было обмануть, перед ним нельзя было притворяться, и если он мог помочь человеку, он всегда помогал.
Если представить себе книгу, в которой будет описана жизнь Ленина, может быть, одними из самых блестящих, считала Землячка, будут страницы, посвященные деятельности Ленина на Десятом съезде партии.
Взаимоотношения пролетариата и крестьянства, развитие социалистической экономики, единство партии…
Доклад Ленина о продналоге! Необыкновенная глубина научного анализа, железные формулы, неопровержимые законы политического и экономического развития, и вместе с тем все предельно просто, ясно и даже популярно.
"Если кто-либо из коммунистов мечтал, что в три года можно переделать экономическую базу, экономические корни мелкого земледелия, то он, конечно, был фантазер. И — нечего греха таить — таких фантазеров в нашей среде было немало. И ничего тут нет особенно худого. Откуда же было в такой стране начать социалистическую революцию без фантазеров? Практика, разумеется, показала, какую огромнейшую роль могут играть всевозможного рода опыты и начинания в области коллективного ведения земледельческого хозяйства. Но практика показала, что эти опыты, как таковые, сыграли и отрицательную роль, когда люди, полные самых добрых намерений и желаний, шли в деревню устраивать коммуны, коллективы, не умея хозяйничать, потому что коллективного опыта у них не было…
Вы прекрасно знаете, сколько было таких примеров. Повторяю, что это неудивительно, ибо дело переработки мелкого земледельца, переработки всей его психологии и навыков есть дело, требующее поколений. Решить этот вопрос по отношению к мелкому земледельцу, оздоровить, так сказать, всю его психологию может только материальная база, техника, применение тракторов и машин в земледелии в массовом масштабе, электрификация в массовом масштабе. Вот что в корне и с громадной быстротой переделало бы мелкого земледельца. Если я говорю, что нужны поколения, это не значит, что нужны столетия. Вы прекрасно понимаете, что достать тракторы, машины и электрифицировать громадную страну — такое дело может, во всяком случае, исчисляться не менее чем десятилетиями".
Произнося это, Ленин заглядывал вперед на десятки лет.
О единстве партии, этой основе основ партийной жизни, Ленин говорил чуть ли не в каждом выступлении…
«Диктатура пролетариата есть упорная борьба, кровавая и бескровная, насильственная и мирная, военная и хозяйственная, педагогическая и администраторская, против сил и традиций старого общества. Сила привычки миллионов и десятков миллионов — самая страшная сила. Без партии, железной и закаленной в борьбе, без партии, пользующейся доверием всего честного в данном классе, без партии, умеющей следить за настроением массы и влиять на него, вести успешно такую борьбу невозможно».
Высказаться с такой простотой и смелостью мог только вождь могущественной партии, пользующейся в ней непререкаемым авторитетом!
Землячка помнила чествование Владимира Ильича в связи с его пятидесятилетием, устроенное Московским комитетом.
Почти все выступавшие на заседании ораторы считали необходимым отметить скромность великого человека. Скромность Ленина… Нет, речь идет не о той обывательской скромности, синонимом которой, если верить словарям, считаются умеренность, смиренность, невзыскательность, кротость.
Подходит ли хоть один из этих эпитетов к Ленину?
Скромность Ленина — это простота гения, простота была ему так же присуща, как и величие, это было естественное состояние его духа.
Четверть века провела она вблизи Ленина, и только сейчас Ленин начинает вставать перед ней во весь рост.
Она всегда признавала его вождем партии и, следовательно, своим вождем, потому что ее собственная жизнь вся без остатка отдана партии, но только сейчас, ощущая всю боль утраты, она понимает, насколько больше она могла бы получить от него, если бы видела его таким, каким он сейчас встает перед ней…
Землячка поднялась, прошлась по комнате. Подошла к окну. На улице совсем темно. Поздний вечер. Только слышно, как ветер несется над снежными сугробами. И мороз становится, должно быть, все крепче. Редкие прохожие не идут, а бегут по тротуару…
И опять она задумалась о нем.
Многие выдающиеся государственные деятели уходили из жизни, и вместе с их смертью кончалась их политика, их предначертания, их направление. На смену умершему появлялся новый руководитель, и возникало новое направление, новая программа. Впервые в мировой истории все будет иначе. Ленин умер, и — Ленин жив. Программа развития страны определена им на многие десятилетия вперед. Он по-прежнему будет вести народ. Его идеология неотменяема, ее жизненность неоспорима. Он будет сопутствовать Землячке в течение всей ее последующей жизни, будет сопутствовать всем большевикам, будет сопутствовать молодежи во всех ее дерзких устремлениях к будущему.
Свет его истины освещает дорогу грядущим поколениям.
Мысль об этом не оставляет Землячку. Однако жизнь не позволяет сосредоточиться на том, что ее так волнует, жизнь идет своим чередом.
В эти дни особенно заметна повседневная сутолока, но не отмахнуться от нее, не отмахнуться!
За окном зимний морозный день, снег, солнышко, белизна. Сквозь стекла доносится неумолчный щебет, точно вступили в оживленную перекличку воробьи. Но то не воробьи — Землячка подходит к окну — толпа ребятишек мчится посреди мостовой, то ли в школу бегут, то ли из школы, а может, они даже ходили в Дом союзов, хотя из-за морозов детей туда водить запрещено.
Да, жизнь идет, а Ленина нет…
Секретари партийных организаций несут пачки заявлений: рабочие вступают в РКП (б).
Этим заявлениям Землячка ведет особый учет, люди стихийно идут в партию, движение рабочих можно только приветствовать, хотя каждую кандидатуру надо в отдельности рассмотреть и взвесить — способен ли человек стать коммунистом.
Землячка интересуется, как обстоит дело в других районах, и ей досадно, что Красная Пресня опережает Замоскворечье.
Но вот на какие-то минуты она остается одна, и снова мысль устремляется в Колонный зал, где на высоком постаменте, утопая в цветах, лежит тот, кто вдохновляет сотни и тысячи таких партийных работников, как Землячка, возможно совестливее и тщательнее решать вопросы, с какими устремляется в райкомы и парткомы бесконечное множество разных людей.
Около Дома союзов стоят необозримые очереди, сотни тысяч людей прощаются со своим Ильичем, и здесь, в своем кабинете, она тоже думает о нем, прощается и никак не может проститься.
Так тянется день.
Вспыхивает электрический свет. Она не заметила, кто повернул выключатель. За окном смеркается. Ранние белесые зимние сумерки. Похоже, похолодало еще сильнее. Она видит, как несется по улице ветерок. Начинается вечерняя поземка. Закрутится снежок среди мостовой и понесется дальше. Холодно. Грустно.
Неслышно входит ее верная помощница Олечка, ставит на стол стакан чаю.
— Розалия Самойловна!… — В голосе Олечки упрек.
— Ах да, — покорно отвечает Землячка.
Ей не хочется разговаривать, и Олечка понимает ее и также неслышно выходит.
Ни пить, ни есть ей тоже не хочется.
Может она подумать о самом главном, что не дает ей покоя все эти дни. О самом главном. О нем.
Четверть века живет она мыслями, делом, теплом этого человека. Четверть века… Какие необыкновенные четверть века!
Никто из тех, кто когда-либо общался с ним, не забудет его.
Человека нет. Но как историческая личность он будет существовать вечно. Во всей мировой истории не было деятеля таких масштабов, как Ленин.
Но прежде всего он вспоминается ей как человек. Как живой человек. Человек, с которым она здоровалась за руку, разговаривала, спорила, пила за одним столом чай, дышала одним воздухом…
Она видела его еще совсем недавно. Вчера она пешком прошла все пять верст за гробом.
Но вспоминается он почему-то совсем молодым, таким, каким она видела его в Швейцарии.
Все хорошо знают, как выглядел Ленин. Огромный лоб, небольшие внимательные глаза, широкий прямой нос, чуть скуласт, рыжеватые усы, бородка… Но все это внешнее, не передающее характерные его особенности.
Землячка восстанавливает в памяти облик Ленина.
Умен. Удивительно умен! Проницателен. Лицо выражает волю и сдержанность. Но в то же время во всем его облике необычайная нежность. Нежность и одухотворенность. Очень внимательный и мягкий человек…
Мягкий? Никогда он особой мягкостью не отличался. Не отличался и снисходительностью. Но зла в нем не было. За всю свою жизнь он не совершил ни одного злого поступка. Суров? Строг? Да. Но злым не был. К людям он относился нежно. Такого человека ей уже никогда не встретить.
Великий человек, а люди чувствовали себя с ним, как с равным, — с такой простотой, человечностью и обходительностью обращался он с ними. Перед ним невозможно было умничать, невозможно лицемерить, он понимал человека с полуслова, его нельзя было обмануть, перед ним нельзя было притворяться, и если он мог помочь человеку, он всегда помогал.
Если представить себе книгу, в которой будет описана жизнь Ленина, может быть, одними из самых блестящих, считала Землячка, будут страницы, посвященные деятельности Ленина на Десятом съезде партии.
Взаимоотношения пролетариата и крестьянства, развитие социалистической экономики, единство партии…
Доклад Ленина о продналоге! Необыкновенная глубина научного анализа, железные формулы, неопровержимые законы политического и экономического развития, и вместе с тем все предельно просто, ясно и даже популярно.
"Если кто-либо из коммунистов мечтал, что в три года можно переделать экономическую базу, экономические корни мелкого земледелия, то он, конечно, был фантазер. И — нечего греха таить — таких фантазеров в нашей среде было немало. И ничего тут нет особенно худого. Откуда же было в такой стране начать социалистическую революцию без фантазеров? Практика, разумеется, показала, какую огромнейшую роль могут играть всевозможного рода опыты и начинания в области коллективного ведения земледельческого хозяйства. Но практика показала, что эти опыты, как таковые, сыграли и отрицательную роль, когда люди, полные самых добрых намерений и желаний, шли в деревню устраивать коммуны, коллективы, не умея хозяйничать, потому что коллективного опыта у них не было…
Вы прекрасно знаете, сколько было таких примеров. Повторяю, что это неудивительно, ибо дело переработки мелкого земледельца, переработки всей его психологии и навыков есть дело, требующее поколений. Решить этот вопрос по отношению к мелкому земледельцу, оздоровить, так сказать, всю его психологию может только материальная база, техника, применение тракторов и машин в земледелии в массовом масштабе, электрификация в массовом масштабе. Вот что в корне и с громадной быстротой переделало бы мелкого земледельца. Если я говорю, что нужны поколения, это не значит, что нужны столетия. Вы прекрасно понимаете, что достать тракторы, машины и электрифицировать громадную страну — такое дело может, во всяком случае, исчисляться не менее чем десятилетиями".
Произнося это, Ленин заглядывал вперед на десятки лет.
О единстве партии, этой основе основ партийной жизни, Ленин говорил чуть ли не в каждом выступлении…
«Диктатура пролетариата есть упорная борьба, кровавая и бескровная, насильственная и мирная, военная и хозяйственная, педагогическая и администраторская, против сил и традиций старого общества. Сила привычки миллионов и десятков миллионов — самая страшная сила. Без партии, железной и закаленной в борьбе, без партии, пользующейся доверием всего честного в данном классе, без партии, умеющей следить за настроением массы и влиять на него, вести успешно такую борьбу невозможно».
Высказаться с такой простотой и смелостью мог только вождь могущественной партии, пользующейся в ней непререкаемым авторитетом!
Землячка помнила чествование Владимира Ильича в связи с его пятидесятилетием, устроенное Московским комитетом.
Почти все выступавшие на заседании ораторы считали необходимым отметить скромность великого человека. Скромность Ленина… Нет, речь идет не о той обывательской скромности, синонимом которой, если верить словарям, считаются умеренность, смиренность, невзыскательность, кротость.
Подходит ли хоть один из этих эпитетов к Ленину?
Скромность Ленина — это простота гения, простота была ему так же присуща, как и величие, это было естественное состояние его духа.
Четверть века провела она вблизи Ленина, и только сейчас Ленин начинает вставать перед ней во весь рост.
Она всегда признавала его вождем партии и, следовательно, своим вождем, потому что ее собственная жизнь вся без остатка отдана партии, но только сейчас, ощущая всю боль утраты, она понимает, насколько больше она могла бы получить от него, если бы видела его таким, каким он сейчас встает перед ней…
Землячка поднялась, прошлась по комнате. Подошла к окну. На улице совсем темно. Поздний вечер. Только слышно, как ветер несется над снежными сугробами. И мороз становится, должно быть, все крепче. Редкие прохожие не идут, а бегут по тротуару…
И опять она задумалась о нем.
Многие выдающиеся государственные деятели уходили из жизни, и вместе с их смертью кончалась их политика, их предначертания, их направление. На смену умершему появлялся новый руководитель, и возникало новое направление, новая программа. Впервые в мировой истории все будет иначе. Ленин умер, и — Ленин жив. Программа развития страны определена им на многие десятилетия вперед. Он по-прежнему будет вести народ. Его идеология неотменяема, ее жизненность неоспорима. Он будет сопутствовать Землячке в течение всей ее последующей жизни, будет сопутствовать всем большевикам, будет сопутствовать молодежи во всех ее дерзких устремлениях к будущему.
Свет его истины освещает дорогу грядущим поколениям.
1909-1917 гг.
В Париже
Землячка вышла из тюрьмы. Издерганная, больная… Увиделась с родными. Трое братьев ее приехали в Петербург, ждали сестру, звали к себе, ей нужно было лечиться, отдохнуть, прийти в себя.
Но отдыхать не пришлось. ЦК направил ее в Баку, и она тотчас выезжает на место новой работы.
Громадный город на юге России. Город нефтяников, нефтяных королей и нефтяных пролетариев. Уже в начале столетия Баку стал крупнейшим центром революционного движения в Закавказье. Политические выступления бакинских рабочих заняли заметное место в истории революционного движения в России.
Весь 1909 год Землячка среди бакинских рабочих. Становится секретарем Бакинской большевистской организации. Много внимания отдает массовой работе. Она руководит кружками, организует стачки и забастовки, участвует в политических демонстрациях…
Ее снова полностью захватывает тревожная и опасная деятельность подпольщика-революционера.
Летом 1909 года в Баку нелегально возвращается Сталин, только что бежавший из Сольвычегодской ссылки.
Был он неразговорчив, никогда не спешил выступать, и сперва Землячке казалось, что этот приземистый грузин мало чем отличается от остальных работников Бакинского комитета. Но постепенно она начала выделять Сталина в ряду других большевиков. Сдержан и молчалив, но только до тех пор, пока никто не оспаривает его высказываний; он с такой убежденностью отстаивал свое мнение, что даже противники редко осмеливались ему перечить.
Вместе со Сталиным Землячка активно выступает против соглашателей, пытающихся увести рабочих от классовой борьбы.
В конце 1909 года Землячке грозит провал. Обстановка такова, что еще несколько дней — и опять арест, следствие, тюрьма…
Надо уходить… Партийное руководство предлагает ей выехать за границу.
Землячка выбирает Париж. Она знает французский язык, бывала во Франции, ей нравится эта страна, ее привлекает Парижский университет — можно восполнить пробелы в своем образовании, но самое главное — в Париже Ленин!
Это — главный ее университет, университет всей ее жизни.
Издание газеты «Пролетарий» перенесено в Париж, и Ленин и Крупская переехали в столицу Франции. Одним из доводов за переезд Ленина в Париж было и то обстоятельство, что в большом городе легче избежать слежки.
Он верен себе, всему находит свое определение, видит и лицевую, и оборотную сторону каждого явления.
«Париж — город очень неудобный для жизни при скромных средствах и очень утомительный, — писал он как-то сестре. — Но побывать ненадолго, навестить, прокатиться — нет лучше и веселее города».
Париж для него и мил, и утомителен, в парижанина он не превратится, здесь он только проездом и с тихой улицы на окраине Парижа неустанно всматривается в родные дали.
Русские большевики здесь только на перепутье, они и здесь дышат воздухом родной земли, и над крышами Парижа вьется горький дымок русских изб…
Владимир Ильич выступает с лекциями, рефератами, докладами, часто посещает собрания эмигрантов, руководит группирующимися вокруг него большевиками.
И вот Землячка в Париже. Который уже раз! Но ее не интересуют ни отель «Субиз», ни отель «Бельвю», ни церковь Сен Жерве, ни церковь Сен Сюльпис, во всем громадном городе ее интересует сейчас лишь улица Мари-Роз, куда она и устремляется по приезде.
Тихая улица на окраине Парижа. Четырех— и пятиэтажные спокойные каменные дома. Глухие каменные заборы и тенистые сады. Торцовая мостовая…
На этой улице в доме No 4 живут Ульяновы, куда они недавно переехали с улицы Бонье.
Встречей с Владимиром Ильичем будут возмещены все треволнения и огорчения последних лет…
Надежда Константиновна и Владимир Ильич встречают Землячку, как своего человека, да она и в самом деле свой человек — вот уже десять лет они не просто знакомы, а связаны общей борьбой.
Розалия Самойловна приходит под вечер — она знает, как занят Владимир Ильич, и боится оторвать его от работы.
— Как удачно! — встречает Надежда Константиновна гостью из России. — Владимир Ильич каждый день с утра работает в Национальной библиотеке, а после двух — милости просим. По вечерам у нас толчея непротолченная…
Владимир Ильич приветствует Землячку мягкой улыбкой.
— Ну, рассказывайте, что там у вас в Баку?
Не один вечер рассказывает Землячка о нефтяных промыслах, о балаханских рабочих, о деятельности большевиков.
Ленин со счастливыми глазами внимательно слушает, как бакинские большевики организуют стачку за стачкой, как повысился авторитет партийных работников, с каким интересом читается «Пролетарий». Он умел слушать, как никто!
Но отдыхать не пришлось. ЦК направил ее в Баку, и она тотчас выезжает на место новой работы.
Громадный город на юге России. Город нефтяников, нефтяных королей и нефтяных пролетариев. Уже в начале столетия Баку стал крупнейшим центром революционного движения в Закавказье. Политические выступления бакинских рабочих заняли заметное место в истории революционного движения в России.
Весь 1909 год Землячка среди бакинских рабочих. Становится секретарем Бакинской большевистской организации. Много внимания отдает массовой работе. Она руководит кружками, организует стачки и забастовки, участвует в политических демонстрациях…
Ее снова полностью захватывает тревожная и опасная деятельность подпольщика-революционера.
Летом 1909 года в Баку нелегально возвращается Сталин, только что бежавший из Сольвычегодской ссылки.
Был он неразговорчив, никогда не спешил выступать, и сперва Землячке казалось, что этот приземистый грузин мало чем отличается от остальных работников Бакинского комитета. Но постепенно она начала выделять Сталина в ряду других большевиков. Сдержан и молчалив, но только до тех пор, пока никто не оспаривает его высказываний; он с такой убежденностью отстаивал свое мнение, что даже противники редко осмеливались ему перечить.
Вместе со Сталиным Землячка активно выступает против соглашателей, пытающихся увести рабочих от классовой борьбы.
В конце 1909 года Землячке грозит провал. Обстановка такова, что еще несколько дней — и опять арест, следствие, тюрьма…
Надо уходить… Партийное руководство предлагает ей выехать за границу.
Землячка выбирает Париж. Она знает французский язык, бывала во Франции, ей нравится эта страна, ее привлекает Парижский университет — можно восполнить пробелы в своем образовании, но самое главное — в Париже Ленин!
Это — главный ее университет, университет всей ее жизни.
Издание газеты «Пролетарий» перенесено в Париж, и Ленин и Крупская переехали в столицу Франции. Одним из доводов за переезд Ленина в Париж было и то обстоятельство, что в большом городе легче избежать слежки.
Он верен себе, всему находит свое определение, видит и лицевую, и оборотную сторону каждого явления.
«Париж — город очень неудобный для жизни при скромных средствах и очень утомительный, — писал он как-то сестре. — Но побывать ненадолго, навестить, прокатиться — нет лучше и веселее города».
Париж для него и мил, и утомителен, в парижанина он не превратится, здесь он только проездом и с тихой улицы на окраине Парижа неустанно всматривается в родные дали.
Русские большевики здесь только на перепутье, они и здесь дышат воздухом родной земли, и над крышами Парижа вьется горький дымок русских изб…
Владимир Ильич выступает с лекциями, рефератами, докладами, часто посещает собрания эмигрантов, руководит группирующимися вокруг него большевиками.
И вот Землячка в Париже. Который уже раз! Но ее не интересуют ни отель «Субиз», ни отель «Бельвю», ни церковь Сен Жерве, ни церковь Сен Сюльпис, во всем громадном городе ее интересует сейчас лишь улица Мари-Роз, куда она и устремляется по приезде.
Тихая улица на окраине Парижа. Четырех— и пятиэтажные спокойные каменные дома. Глухие каменные заборы и тенистые сады. Торцовая мостовая…
На этой улице в доме No 4 живут Ульяновы, куда они недавно переехали с улицы Бонье.
Встречей с Владимиром Ильичем будут возмещены все треволнения и огорчения последних лет…
Надежда Константиновна и Владимир Ильич встречают Землячку, как своего человека, да она и в самом деле свой человек — вот уже десять лет они не просто знакомы, а связаны общей борьбой.
Розалия Самойловна приходит под вечер — она знает, как занят Владимир Ильич, и боится оторвать его от работы.
— Как удачно! — встречает Надежда Константиновна гостью из России. — Владимир Ильич каждый день с утра работает в Национальной библиотеке, а после двух — милости просим. По вечерам у нас толчея непротолченная…
Владимир Ильич приветствует Землячку мягкой улыбкой.
— Ну, рассказывайте, что там у вас в Баку?
Не один вечер рассказывает Землячка о нефтяных промыслах, о балаханских рабочих, о деятельности большевиков.
Ленин со счастливыми глазами внимательно слушает, как бакинские большевики организуют стачку за стачкой, как повысился авторитет партийных работников, с каким интересом читается «Пролетарий». Он умел слушать, как никто!