Страница:
– Судя по рукопожатию, Вы в хорошей физической форме! – удовлетворённо произнёс Чубатый.
– Вы так говорите, словно готовите меня для заброски в тыл врага. – улыбнулся Каледин.
– Мы с вами, подполковник, всегда окружены если не врагами, то недоброжелателями, и не надо строить иллюзий, что здесь, в центре Москвы, мы находимся в безопасности. – жёлчно произнёс глава «Росэнерго». – Надеюсь, Вы это понимаете.
– Понимаю, – примирительно согласился Кантемир, и стал ждать дальнейшего развития темы. Чубатый покосился на гостя, потом перевёл взгляд на водителя, но поднимать экран, отделяющий салон от водителя, не стал, как бы намекая на то, что в машине не стоит вести деловые беседы.
– Я сейчас еду к себе за город, у меня там неплохой корт. Составите партию в теннис?
– С удовольствием! – откликнулся Кантемир и украдкой посмотрел на часы. Было без четверти девять – самое время для утренней разминки, вот только партнёр по теннису выглядел неважно: бледный, с помятым лицом и отёчными мешками под глазами. – Наверное, возвращается из инспекционной поездки. – решил Кантемир. – Судя по всему, ночь провёл в самолёте – взлёт-посадка, не выспался, раздражён, но собирается выйти на корт, – машинально подмечал Каледин. – Не самое лучшее решение, но, видимо, ему очень надо мне что-то сказать. Сказать или намекнуть? Можно, конечно, выйти из машины и прогуляться вдоль обочины, если он опасается прослушки, но Юрий Сергеевич почему-то упорно тянет меня в загородный дом. Возможно, он не привык решать важные вопросы на ходу, а возможно, на своей территории чувствует себя более защищённым, и подсознательно тянет меня туда, где не надо опасаться посторонних ушей, и разговор можно вести в открытую.
– А ничего, если я Вас на корте обставлю? – пошутил Каледин, чтобы как-то прервать затянувшуюся паузу.
– А ничего, если я Вас разделаю «под орех»? – в тон ему спросил Чубатый. – У Вас, подполковник, завышенное самомнение! Думаете, если мне пятьдесят, то я за Вами не угонюсь? Ошибаетесь! Это Вы, молодые, в фитнес-клубах железки тягаете, а я предпочитаю подвижные игры. Так что исход игры ещё не ясен.
За оком автомобиля замелькали сосны, дорога, петляя, углублялась в густой сосновый бор, в глубине которого притаился элитный коттеджный посёлок «Жуковка».
– Кроме занятий на тренажёрах, я ещё увлекаюсь рукопашным боем, причём в полный контакт, – с невинным видом заметил подполковник и покосился на собеседника. Чубатый выдержал паузу, а затем, не меняя позы, резко выбросил вперёд сжатую в костистый кулак правую руку. Кантемир автоматически левой рукой блокировал удар и с трудом удержался, чтобы не нанести ответный.
– Кажется, я в Вас не ошибся! – скупо произнёс Юрий Сергеевич. – Вы мне ещё на том памятном приёме понравились.
– Это что, была проверка? – удивился Кантемир.
– Какая проверка? Бросьте! – поморщился Чубатый. – Так… мальчишеская выходка. Не мог, знаете ли, отказать себе в удовольствии.
В этот момент по капоту машины дробно застучали крупнокалиберные градины, и водитель от неожиданности резко крутанул руль вправо, отчего машина увязла передними колёсами в кювете. Кантемир мгновенно распознал этот зловещий звук – так стучит свинцовыми пальцами Смерть, предупреждая о своём появлении. На секунду он увидел растерянное лицо могущественного чиновника, который, завалившись на спину, беспомощно барахтался на сиденье.
– Лежать! – рявкнул Кантемир и кубарем выкатился через приоткрытую заднюю дверь прямо в засыпанный прошлогодней хвоей кювет. За мгновенье до того, как его тело коснулось земли, рука привычно выдернула из наплечной кобуры табельный пистолет. Сзади послышались частые хлопки пистолетных выстрелов. Это перепуганная охрана палила со всей дури по кустам. Каледин замер и попытался уловить хоть какой-нибудь звук, позволявший ему определить местонахождение стрелка. Однако, кроме истерических криков охраны и её судорожных докладов по рации о нападении, больше ничего не происходило.
«На месте киллера я залёг бы прямо по ходу трассы. – лихорадочно соображал Каледин. – Дорога здесь делает крутой поворот вправо, на повороте густые заросли ельника – в них легко укрыться, да и водитель перед поворотом сбавит скорость. Идеальное место для засады!»
Закончив изучение участка местности, он, подобно ящерице извиваясь всем телом, быстро пополз в сторону ельника. Охрана, заметив его перемещение, перестала бестолково палить из табельного оружия и всем видом показывала готовность драпать, то есть эвакуировать охраняемое лицо из-под обстрела. Через пять минут Каледин вышел из ельника, размахивая над головой куском полиэтиленовой плёнки.
– Не стрелять! – громко отдал команду старший из охранников, и сам подошёл к подполковнику.
– Там лёжка. – кивнул головой в сторону ельника Каледин. – Судя по примятой траве, стрелков было двое. Кроме двух кусков полиэтилена и десятка стреляных гильз, они после себя ничего не оставили. Да, там я нашёл две вмятины, думаю, след от сошника пулемёта.
В это время, как по мановению волшебной палочки, участок трассы стал наполняться милицейскими машинами, из которых торопливо выскакивали официальные лица в полковничьих и даже генеральских погонах. Скоро участок леса, иллюминированный милицейскими мигалками и разноцветьем мундиров, напоминал весёлый пикник. Из всех присутствующих работали только сержант кинолог и овчарка по кличке Лайма. Остальные бестолково слонялись по месту происшествия, невольно затаптывая следы. В ответ на такое наплевательское отношение Лайма скулила, тёрлась возле ног кинолога, но след не брала. Вскоре, окружённый плотным кольцом охраны, Чубатый на милицейском джипе уехал в неизвестном направлении, и Каледин остался один.
Подойдя к поверженному «шестисотому», Кантемир задумчиво ковырнул пальцем пробоину на капоте и тихонько свистнул: на чёрном поле отчётливо виднелись следы двух очередей – каждая по четыре выстрела. Одна строчка пробоин располагалась аккуратно поперёк капота, а вторая – наискосок. Видимо, вторую очередь стрелок выпустил, когда машина клюнула носом в кювет. Расстояние между позицией стрелков и автомобилем Чубатого было не более сорока метров. С этой дистанции умелый пулемётчик мог легко положить всю охрану, которая бестолково высыпалась из джипа сопровождения, подставляя себя под выстрел, после чего преспокойно сделать из «Мерседеса» «шестисотый дуршлаг». – рассуждал про себя Кантемир. – Однако нападавшие ограничились всего лишь двумя очередями, после чего скрылись. Испугались? Вряд ли! Трусливые за такое дело не берутся. Значит, целью нападения было не убийство известного бизнесмена и политика Чубатого, а вынесение ему категорического предупреждения. Интересно, за какие такие дела Чубатый удостоился такого пристального, можно даже сказать, смертельного внимания?
В это время в кармане запел сотовый телефон.
– Я Вас внимательно слушаю! – не по уставу отозвался подполковник на звонок непосредственного начальника.
– Подполковник! Почему в момент нападения Вы находились в автомобиле Чубатого? – без предисловий спросил встревоженный заместитель, с которым Каледин должен был увидеться ровно в полдень.
– Уже сообщили? – задал он встречный вопрос.
– Я повторяю вопрос! – с еле уловимой ноткой раздражения произнёс заместитель.
– Чубатый позвонил и просил меня сегодня обязательно с ним встретиться.
– Зачем?
– Этого он сообщить не успел.
– Почему?
– Стреляли!
Возникла короткая пауза, во время которой заместитель оперативно переваривал полученную информацию, сопоставляя её с другими только ему известными фактами.
– Где сейчас Чубатый? – наконец прервал паузу начальник.
– Этого я не знаю. – вздохнул Кантемир. – Его милицейские орлы куда-то увезли.
– Вы не ранены?
– Ни я, ни Чубатый не пострадали.
– Тогда жду Вас у себя.
– Сейчас или в ранее назначенное время? – уточнил Каледин.
– Я своих решений не меняю. – скупо бросил в трубку зам и отключил телефон.
– Да, хорошо быть генералом! – вполголоса пробормотал Кантемир, пряча телефон в карман. – Лежишь себе в постели, а красавица-жена кричит из кухни: «Милый! Тебе кофе с сахаром или со сливками»? А ты ей в ответ: «Я своих решений не меняю»! И через мгновенье она приносит тебе баночку холодного пива. Да, хорошо быть генералом! Надо будет как-нибудь Президенту намекнуть.
Глава 11
Глава 12
– Вы так говорите, словно готовите меня для заброски в тыл врага. – улыбнулся Каледин.
– Мы с вами, подполковник, всегда окружены если не врагами, то недоброжелателями, и не надо строить иллюзий, что здесь, в центре Москвы, мы находимся в безопасности. – жёлчно произнёс глава «Росэнерго». – Надеюсь, Вы это понимаете.
– Понимаю, – примирительно согласился Кантемир, и стал ждать дальнейшего развития темы. Чубатый покосился на гостя, потом перевёл взгляд на водителя, но поднимать экран, отделяющий салон от водителя, не стал, как бы намекая на то, что в машине не стоит вести деловые беседы.
– Я сейчас еду к себе за город, у меня там неплохой корт. Составите партию в теннис?
– С удовольствием! – откликнулся Кантемир и украдкой посмотрел на часы. Было без четверти девять – самое время для утренней разминки, вот только партнёр по теннису выглядел неважно: бледный, с помятым лицом и отёчными мешками под глазами. – Наверное, возвращается из инспекционной поездки. – решил Кантемир. – Судя по всему, ночь провёл в самолёте – взлёт-посадка, не выспался, раздражён, но собирается выйти на корт, – машинально подмечал Каледин. – Не самое лучшее решение, но, видимо, ему очень надо мне что-то сказать. Сказать или намекнуть? Можно, конечно, выйти из машины и прогуляться вдоль обочины, если он опасается прослушки, но Юрий Сергеевич почему-то упорно тянет меня в загородный дом. Возможно, он не привык решать важные вопросы на ходу, а возможно, на своей территории чувствует себя более защищённым, и подсознательно тянет меня туда, где не надо опасаться посторонних ушей, и разговор можно вести в открытую.
– А ничего, если я Вас на корте обставлю? – пошутил Каледин, чтобы как-то прервать затянувшуюся паузу.
– А ничего, если я Вас разделаю «под орех»? – в тон ему спросил Чубатый. – У Вас, подполковник, завышенное самомнение! Думаете, если мне пятьдесят, то я за Вами не угонюсь? Ошибаетесь! Это Вы, молодые, в фитнес-клубах железки тягаете, а я предпочитаю подвижные игры. Так что исход игры ещё не ясен.
За оком автомобиля замелькали сосны, дорога, петляя, углублялась в густой сосновый бор, в глубине которого притаился элитный коттеджный посёлок «Жуковка».
– Кроме занятий на тренажёрах, я ещё увлекаюсь рукопашным боем, причём в полный контакт, – с невинным видом заметил подполковник и покосился на собеседника. Чубатый выдержал паузу, а затем, не меняя позы, резко выбросил вперёд сжатую в костистый кулак правую руку. Кантемир автоматически левой рукой блокировал удар и с трудом удержался, чтобы не нанести ответный.
– Кажется, я в Вас не ошибся! – скупо произнёс Юрий Сергеевич. – Вы мне ещё на том памятном приёме понравились.
– Это что, была проверка? – удивился Кантемир.
– Какая проверка? Бросьте! – поморщился Чубатый. – Так… мальчишеская выходка. Не мог, знаете ли, отказать себе в удовольствии.
В этот момент по капоту машины дробно застучали крупнокалиберные градины, и водитель от неожиданности резко крутанул руль вправо, отчего машина увязла передними колёсами в кювете. Кантемир мгновенно распознал этот зловещий звук – так стучит свинцовыми пальцами Смерть, предупреждая о своём появлении. На секунду он увидел растерянное лицо могущественного чиновника, который, завалившись на спину, беспомощно барахтался на сиденье.
– Лежать! – рявкнул Кантемир и кубарем выкатился через приоткрытую заднюю дверь прямо в засыпанный прошлогодней хвоей кювет. За мгновенье до того, как его тело коснулось земли, рука привычно выдернула из наплечной кобуры табельный пистолет. Сзади послышались частые хлопки пистолетных выстрелов. Это перепуганная охрана палила со всей дури по кустам. Каледин замер и попытался уловить хоть какой-нибудь звук, позволявший ему определить местонахождение стрелка. Однако, кроме истерических криков охраны и её судорожных докладов по рации о нападении, больше ничего не происходило.
«На месте киллера я залёг бы прямо по ходу трассы. – лихорадочно соображал Каледин. – Дорога здесь делает крутой поворот вправо, на повороте густые заросли ельника – в них легко укрыться, да и водитель перед поворотом сбавит скорость. Идеальное место для засады!»
Закончив изучение участка местности, он, подобно ящерице извиваясь всем телом, быстро пополз в сторону ельника. Охрана, заметив его перемещение, перестала бестолково палить из табельного оружия и всем видом показывала готовность драпать, то есть эвакуировать охраняемое лицо из-под обстрела. Через пять минут Каледин вышел из ельника, размахивая над головой куском полиэтиленовой плёнки.
– Не стрелять! – громко отдал команду старший из охранников, и сам подошёл к подполковнику.
– Там лёжка. – кивнул головой в сторону ельника Каледин. – Судя по примятой траве, стрелков было двое. Кроме двух кусков полиэтилена и десятка стреляных гильз, они после себя ничего не оставили. Да, там я нашёл две вмятины, думаю, след от сошника пулемёта.
В это время, как по мановению волшебной палочки, участок трассы стал наполняться милицейскими машинами, из которых торопливо выскакивали официальные лица в полковничьих и даже генеральских погонах. Скоро участок леса, иллюминированный милицейскими мигалками и разноцветьем мундиров, напоминал весёлый пикник. Из всех присутствующих работали только сержант кинолог и овчарка по кличке Лайма. Остальные бестолково слонялись по месту происшествия, невольно затаптывая следы. В ответ на такое наплевательское отношение Лайма скулила, тёрлась возле ног кинолога, но след не брала. Вскоре, окружённый плотным кольцом охраны, Чубатый на милицейском джипе уехал в неизвестном направлении, и Каледин остался один.
Подойдя к поверженному «шестисотому», Кантемир задумчиво ковырнул пальцем пробоину на капоте и тихонько свистнул: на чёрном поле отчётливо виднелись следы двух очередей – каждая по четыре выстрела. Одна строчка пробоин располагалась аккуратно поперёк капота, а вторая – наискосок. Видимо, вторую очередь стрелок выпустил, когда машина клюнула носом в кювет. Расстояние между позицией стрелков и автомобилем Чубатого было не более сорока метров. С этой дистанции умелый пулемётчик мог легко положить всю охрану, которая бестолково высыпалась из джипа сопровождения, подставляя себя под выстрел, после чего преспокойно сделать из «Мерседеса» «шестисотый дуршлаг». – рассуждал про себя Кантемир. – Однако нападавшие ограничились всего лишь двумя очередями, после чего скрылись. Испугались? Вряд ли! Трусливые за такое дело не берутся. Значит, целью нападения было не убийство известного бизнесмена и политика Чубатого, а вынесение ему категорического предупреждения. Интересно, за какие такие дела Чубатый удостоился такого пристального, можно даже сказать, смертельного внимания?
В это время в кармане запел сотовый телефон.
– Я Вас внимательно слушаю! – не по уставу отозвался подполковник на звонок непосредственного начальника.
– Подполковник! Почему в момент нападения Вы находились в автомобиле Чубатого? – без предисловий спросил встревоженный заместитель, с которым Каледин должен был увидеться ровно в полдень.
– Уже сообщили? – задал он встречный вопрос.
– Я повторяю вопрос! – с еле уловимой ноткой раздражения произнёс заместитель.
– Чубатый позвонил и просил меня сегодня обязательно с ним встретиться.
– Зачем?
– Этого он сообщить не успел.
– Почему?
– Стреляли!
Возникла короткая пауза, во время которой заместитель оперативно переваривал полученную информацию, сопоставляя её с другими только ему известными фактами.
– Где сейчас Чубатый? – наконец прервал паузу начальник.
– Этого я не знаю. – вздохнул Кантемир. – Его милицейские орлы куда-то увезли.
– Вы не ранены?
– Ни я, ни Чубатый не пострадали.
– Тогда жду Вас у себя.
– Сейчас или в ранее назначенное время? – уточнил Каледин.
– Я своих решений не меняю. – скупо бросил в трубку зам и отключил телефон.
– Да, хорошо быть генералом! – вполголоса пробормотал Кантемир, пряча телефон в карман. – Лежишь себе в постели, а красавица-жена кричит из кухни: «Милый! Тебе кофе с сахаром или со сливками»? А ты ей в ответ: «Я своих решений не меняю»! И через мгновенье она приносит тебе баночку холодного пива. Да, хорошо быть генералом! Надо будет как-нибудь Президенту намекнуть.
Глава 11
г. Санкт-Петербург. Лето 18** года.
Из дневниковых записей г-на Саратозина
Я уже вовсю готовился к отъезду в Петербург, когда мой таинственный Покровитель приблизил меня к себе на один шаг.
Это случилось за три дня до отъезда. Лето уже вступило в свои права, и солнце пекло немилосердно, выжигая пастбища до состояния каменного плато. Поэтому батюшка мой уехал проверить, как отгуртовывают стада на дальние северные пастбища, где скотине можно было найти пропитание.
Через неделю я получил от него письмо, в котором он просил меня дождаться его и не уезжать в Петербург. Я понимал, что занятия в университете начнутся осенью, и поэтому решил не торопиться и дождаться возвращения папеньки. Однако, как назло, в тот год в нашей губернии случилась эпидемия холеры, и родитель мой оказался отрезанным холерными кордонами от своего имения ещё на месяц.
Я оказался предоставленным самому себе. Почувствовав себя барином, я обустроил свою жизнь в имении, потакая юношеским капризам. Подобно господину Обломову, вставал я поздно, после чего требовал, чтобы мне на завтрак подавали только что собранную с грядки клубнику, свежие сливки и свежеиспечённую сдобу, готовить которую наша кухарка Фёкла была большая мастерица. После того, как батюшка приказал высечь Фёклу за непослушание, остальная дворня перечить мне боялась и исполняла мои прихоти так, как если бы я действительно был их барином.
Дневные часы, когда солнце пыталось превратить губернию в настоящее пекло, я не покидал барских покоев. На время отсутствия папеньки я оккупировал его кабинет, где находилась очень даже приличная библиотека. После завтрака, прямо в ночной рубашке забравшись с босыми ногами на диван, покрытый прохладной мягкой кожей, я запоем до самого обеда читал всё, что попадалось под руку, не делая никакого различия между любовными романами, календарями прошлых лет и «Справочником ветеринара». Раньше такой тяги к чтению я за собой не замечал. После обеда, согласно установившейся в нашем доме традиции, я почивал, но не в душной спальне, а в гамаке, который по моей просьбе в саду между двух старых яблонь повесил мой спаситель конюх Иван.
Когда солнце пряталось за левый берег Волги, и дневная жара спадала, я одевался и шёл гулять по берегу реки. Особенно я любил бывать вечерами на обрывистом берегу затона, который из-за глубокого омута среди местного населения пользовался дурной славой. Поговаривали, что в омуте с незапамятных времён топились обесчещенные и обманутые любовниками девицы и теперь лунной ночью утопленницы превращаются в русалок и выходят на берег поиграть и погреться в лучах лунного света. Летом на Волге все ночи лунные и короткие, поэтому я после заката частенько приходил на крутой обрывистый берег и, дождавшись луны, жадно впитывал в себя те таинственные флюиды, которые рождались в чёрном речном омуте, залитом мертвенным лунным светом. Почему-то именно в эти минуты, забывая о своём низком происхождение, я чувствовал себя абсолютно счастливым. Безотчётная радость заполняла мою израненную душу, и необъяснимое блаженство, охватывало всё тело. Я растворялся в бликах лунного света, и казалось, сознание моё охватывало всё – от крутых волжских берегов до заснеженных горных вершин Кавказа. И не было тайны, которую я не мог бы раскрыть, не было человека, душа которого не была мне подвластна. Нечто похожее я испытал через несколько лет, попробовав в одном из портовых притонов Лондона курить гашиш, но опьянение, вызванное курением, было лишь слабым подобием того, что я испытывал лунными ночами, стоя на обрывистом волжском берегу.
Тем временем холера преподнесла мне ещё один сюрприз: возвращаясь из Астрахани к себе домой, наши соседи Старгородцевы наткнулись на холерные кордоны, и, ввиду абсолютной невозможности дальнейшего путешествия, были вынуждены остановиться у нас в имении. Утомлённые долгой дорогой под палящим солнцем, они приехали к нам на закате, как раз в тот момент, когда я, освежённый полуденным сном, отправился бродить по берегам речных заводей. Не дождавшись меня, Нил Силыч и Варенька отужинали в полном одиночестве, после чего Нил Силыч отправился почивать, а Варенька решила немного отдохнуть в заплетённой хмелем беседке – той самой стоящей на берегу беседке, где я провёл с ней самые незабываемые в моей жизни минуты.
Не знаю, как, но тем памятным вечером Варенька умудрилась разыскать меня. Прошло много времени, и след от её туфелек на речном песке давно смыт дождями, но мне почему-то кажется, что это было не далее, как вчера. Я помню каждую мелочь: помню, как пахло речной свежестью, как скрипел песок под её стопами, как лунный свет озарял её точёную фигурку и светящимся нимбом серебрился вокруг волос. Она появилась в тот момент, когда я, опьянённый великолепием ночи, и напитавшись таинственной силой тёмного омута, стал способен видеть и чувствовать то, что простому человеку неподвластно. Возможно, поэтому я ничуть не удивился, увидев её. Она шла ко мне навстречу, и не было в тот момент в целом мире девушки прекрасней, чем она. Я восхищался её красотой и в то же время знал наперёд, что через мгновенье она произнесёт слова, наполненные пустыми обещаниями, и разрушит магию очарования. Наверное, в тот момент я был не в себе, но допустить такого кощунства не мог, как не мог отдать кому-то другому ту милую моему сердцу молочную капельку, которая скатилась из уголка её губ на покрытую золотистым загаром шею. Для меня это было равносильно тому, как если бы прекрасные полотна кисти Рафаэля забрызгали дёгтем. Это было выше моих сил, и тогда я протянул к ней руки, и, как во сне, сделал навстречу шаг.
В тот момент я ещё не осознавал всю важность происходящего. Намного позже я понял, что сделать этот шаг не было моим желанием – это было решение моего Тёмного Повелителя, который милостиво позволил мне приблизиться к нему ровно на один шаг. И в тот момент, когда мои руки прикоснулись к девичьему телу, я впервые ощутил в себе таинственный дар – мою награду и моё проклятье. Теперь я ясно осознаю, что наличие во мне этой необъяснимой способности ставит меня в один ряд с избранными и поднимает над серой массой человекоподобных – тупым самодовольным стадом чванливых, кичащимся богатством, званиями, положением в обществе, которое непонятно за что именуется высшим. С этого момента я перестал считать себя ущербным и завидовать титулованной знати, потому что мне было даровано звание намного выше дворянского. Князь Тьмы незримо коснулся меня своим когтистым перстом, и я был всемилостиво пожалован в Сборщики Душ.
Что происходило со мной в тот момент, когда я коснулся Вареньки, трудно понять, ещё сложнее объяснить. В тот момент я был подобен девственнику, которому судьба впервые позволила овладеть опытной в любовных утехах женщиной. Не осознавая и даже не пытаясь понять особую, ни с чем не сравнимую сладость прелюдии, я, дрожа от нетерпения и страсти, неудержимо рвался к финалу.
Когда мои пальцы коснулись золотистой от загара кожи предмета моей любовной страсти, я вдруг ясно увидел, что находится за душой, точнее, в самой душе этой юной прелестницы. Если сильно упростить сам процесс познания и отбросить все нравственные переживания, которые я тогда ощущал и продолжаю ощущать всякий раз, когда вольно или невольно касаюсь Божественной Сути – того, что признано называть душой, то это можно сравнить с разглядыванием мушки в янтаре. Душа душе – рознь! Поэтому часто вместо ожидаемой застывшей в капельке прозрачной смолы безобидной мушки, я обнаруживаю засохшего от скаредности таракана или ужалившего себя от избытка ненависти скорпиона. Такова человеческая природа, и удивляться тут нечему.
Однако в тот самый первый раз я был несказанно удивлён, когда, прикоснувшись к душе девственницы, увидел, что моя прелестная Варенька, моя тайная радость и моя отрада не только не противится браку с моим престарелым папенькой, но, и жаждет этого! Да, да именно жаждет! Предмет моей тайной страсти, как и большинство женщин, была практична и меркантильна! Душа её была подобно молодой гусенице, извивающейся и ползущей по стволу древа жизни вверх, жадно заглатывающей всё, что ей попадается по пути. Я видел её будущее!
Я знал, что пройдёт пару лет, и маленькая гусеница, похоронив престарелого супруга, за одну ночь превратиться в прекрасную бабочку. И этой бабочке будет принадлежать всё: дом, земли, имение, счёт в банке, бесчисленные тучные стада, привольно пасущиеся на заливных лугах, сами луга, и даже построенная перед смертью папеньки новая скотобойня, а также вся дворня. И среди них я – Евгений Саратозин.
Бабочка взмахнёт крылышками и улетит в туманный и далёкий Петербург, легко расставшись со всем тем, что напоминало ей о прошлой жизни – жизни наложницы и содержанки, кусающей губы всякий раз, когда её законный муж – этот похотливый старикашка – наслаждался её роскошным юным телом. Я ясно видел, как светский Петербург примет провинциальную красавицу, и как ровно через год к молодой и богатой вдове, только что снявшей траур, потянутся многочисленные поклонники – прожжённые проходимцы и промотавшие отцовское состояние дворянские отпрыски, жаждущие её богатства, а также увешанные орденами и золотыми эполетами старики, жаждущие её любви. Я видел богатый дом, полный челяди, готовой исполнить любое приказание, её завистливых подруг, с удовольствием сплетничавших по любому поводу, и богатых бездельников, мечтающих занять неостывшее место её бывшего любовника. И всегда среди этой светской знати, среди толпы скучающих богачей, незримо присутствовали дядюшка Разврат и тётушка Похоть. Эта неразлучная и глубоко порочная парочка, глядя на предмет моего обожания, мою Вареньку сладострастно жмурилась и довольно потирала руки.
Я больше не мог вынести этого видения! Я дико закричал, и слёзы хлынули из моих глаз. Это был единственный раз, когда я смог заплакать, и с каждой слезинкой из меня уходило что-то значимое, без чего человек не может, да и не должен жить. Наверное, это была моя душа, которой я, как звонкой монетой, платил Властелину Тьмы за свой таинственный дар.
Позже я понял, что вместе с последней моей слезинкой разорвалась незримая нить, связывавшая меня с миром живых.
Сборщик Душ своей души иметь не может, ибо это противоречит его тёмной сути.
Слёзы перестали капать из моих глаз, и вместе с обретением спокойствия, из глубины моего воспалённого сознания пришла подсказка. Я понял: для того, чтобы спасти Вареньку, её чистую и непорочную душу, ещё не вкусившую сладость греха, я должен её убить. Смерть во имя спасения души! Бабочка должна умереть во цвете лет, красивой и непорочной. Видимо, в этот момент что-то изменилось в моём лице, потому что Варенька вздрогнула и в испуге отступила назад.
– Не надо бояться! – сказал я ей, глядя в глаза.
Голос в этот момент у меня почему-то стал сиплым, а во рту появился странный металлический привкус.
– Я помогу тебе, – прошептал я и сомкнул руки на её горле.
Она забилась в моих смертельных объятьях подобно зажатому в кулаке птенчику, но вскоре затихла, и я заботливо уложил её на песок. Глядя в её остекленевшие глаза, я почувствовал, как душевные и физические силы покидают меня, и я бессильно упал на её тело, уткнувшись лицом в ещё тёплую девичью грудь. Сколько времени я так пролежал, не знаю. Я видел, как душа Вареньки – чистая и непорочная, покинув бренное тело, подобно ангелу устремилась вверх.
Короткая летняя ночь уступила место рассвету, а я лежал на груди спасённой мной от соблазнов и мерзостей жизни девушки и вдыхал запах её быстро коченеющего тела. Мне было хорошо, как никогда! Время и пространство исчезли, не было ни дня, ни ночи, была только всеобъемлющая и всепоглощающая Вечность. Понятия добра и зла для меня перестали существовать, так же, как понятия света и тьмы, ибо вокруг царствовал мрак. Ни власть, ни богатство, ни вино и ни любовь женщины не могут дать того неземного блаженства, которое я впервые испытал на волжском берегу, прикоснувшись к великому таинству – таинству Смерти.
А когда заря позолотила край неба, я поднял невесомое тело Вареньки на руки и понёс к омуту. Мне казалось, что она спит. Смерть не успела исказить её прекрасные черты, и я осторожно опустил тело в тёмную прохладу речного омута. В тот момент, когда речная вода сомкнулась над моей первой жертвой, я понял, что мой Тёмный Повелитель доволен мной, и я ощутил небывалый прилив сил. Меня словно омыли первым весенним дождём и напоили молодым виноградным вином.
Никем не замеченный, я, счастливый и обновлённый вернулся в имение, где закрылся у себя в комнате, и по обыкновению проспал до обеда.
Проснувшись после полудня, я обнаружил, что вся находящаяся в имении дворня, а также мой гость Нил Силыч находятся в полном смятенье, причиной которому было отсутствие Вареньки Старгородцевой. Кто-то из дворовых видел, как поздно вечером девушка вышла из беседки и молча направилась к Волге.
– Никак утопла, бедная! – слезливо произнесла кухарка Фёкла, озвучив подозрение большинства дворовых в том, что девушка наложила на себя руки.
На следующее утро в умение приехал урядник. Расположившись в папенькином кабинете, он в течение дня, скоро и без излишних юридических проволочек проведя следствие, пришёл к выводу, что Варвара Ниловна Старгородцева, девица, купеческого сословия, восемнадцати лет от роду покончила с собой по причине нежелания вступать в брак с помещиком Саротозиным. В подтверждение или в опровержение этой теории, тело Вареньки искали долго, но безрезультатно. Река неохотно отдаёт людям то, что принадлежит ей по праву – по праву Вечности.
Нил Силыч, убитый внезапным горем и сильно постаревший за одну ночь, не попрощавшись, уехал к себе в имение, благо холерные кордоны к этому времени уже сняли.
На следующее утро в имение вернулся батюшка. Узнав о случившемся, он как безумный метался по дому и плакал, пока не приехал Арон Израилевич – наш земский доктор, за которым я самолично отправил бричку, и не сделал ему укол морфия. Все домашние ещё три дня прибывали в полнейшем унынии, и только я, закрывшись у себя в комнате, испытывал тихую радость от одной мысли о том, что теперь Варенька находится в лучшем из миров, и никто не смеет на неё покуситься.
Иногда мне кажется, что если я – Сборщик Душ и верный слуга Люцифера – однажды вернусь домой, и, сбросив запылённый и пропахший смертью дорожный плащ, в лунную ночь выйду на берег Волги, то возле речного омута обязательно увижу резвящихся в лунном свете русалок. И среди них будет она – мой светоч и моя любовь, моя Варенька!
Из дневниковых записей г-на Саратозина
Я уже вовсю готовился к отъезду в Петербург, когда мой таинственный Покровитель приблизил меня к себе на один шаг.
Это случилось за три дня до отъезда. Лето уже вступило в свои права, и солнце пекло немилосердно, выжигая пастбища до состояния каменного плато. Поэтому батюшка мой уехал проверить, как отгуртовывают стада на дальние северные пастбища, где скотине можно было найти пропитание.
Через неделю я получил от него письмо, в котором он просил меня дождаться его и не уезжать в Петербург. Я понимал, что занятия в университете начнутся осенью, и поэтому решил не торопиться и дождаться возвращения папеньки. Однако, как назло, в тот год в нашей губернии случилась эпидемия холеры, и родитель мой оказался отрезанным холерными кордонами от своего имения ещё на месяц.
Я оказался предоставленным самому себе. Почувствовав себя барином, я обустроил свою жизнь в имении, потакая юношеским капризам. Подобно господину Обломову, вставал я поздно, после чего требовал, чтобы мне на завтрак подавали только что собранную с грядки клубнику, свежие сливки и свежеиспечённую сдобу, готовить которую наша кухарка Фёкла была большая мастерица. После того, как батюшка приказал высечь Фёклу за непослушание, остальная дворня перечить мне боялась и исполняла мои прихоти так, как если бы я действительно был их барином.
Дневные часы, когда солнце пыталось превратить губернию в настоящее пекло, я не покидал барских покоев. На время отсутствия папеньки я оккупировал его кабинет, где находилась очень даже приличная библиотека. После завтрака, прямо в ночной рубашке забравшись с босыми ногами на диван, покрытый прохладной мягкой кожей, я запоем до самого обеда читал всё, что попадалось под руку, не делая никакого различия между любовными романами, календарями прошлых лет и «Справочником ветеринара». Раньше такой тяги к чтению я за собой не замечал. После обеда, согласно установившейся в нашем доме традиции, я почивал, но не в душной спальне, а в гамаке, который по моей просьбе в саду между двух старых яблонь повесил мой спаситель конюх Иван.
Когда солнце пряталось за левый берег Волги, и дневная жара спадала, я одевался и шёл гулять по берегу реки. Особенно я любил бывать вечерами на обрывистом берегу затона, который из-за глубокого омута среди местного населения пользовался дурной славой. Поговаривали, что в омуте с незапамятных времён топились обесчещенные и обманутые любовниками девицы и теперь лунной ночью утопленницы превращаются в русалок и выходят на берег поиграть и погреться в лучах лунного света. Летом на Волге все ночи лунные и короткие, поэтому я после заката частенько приходил на крутой обрывистый берег и, дождавшись луны, жадно впитывал в себя те таинственные флюиды, которые рождались в чёрном речном омуте, залитом мертвенным лунным светом. Почему-то именно в эти минуты, забывая о своём низком происхождение, я чувствовал себя абсолютно счастливым. Безотчётная радость заполняла мою израненную душу, и необъяснимое блаженство, охватывало всё тело. Я растворялся в бликах лунного света, и казалось, сознание моё охватывало всё – от крутых волжских берегов до заснеженных горных вершин Кавказа. И не было тайны, которую я не мог бы раскрыть, не было человека, душа которого не была мне подвластна. Нечто похожее я испытал через несколько лет, попробовав в одном из портовых притонов Лондона курить гашиш, но опьянение, вызванное курением, было лишь слабым подобием того, что я испытывал лунными ночами, стоя на обрывистом волжском берегу.
Тем временем холера преподнесла мне ещё один сюрприз: возвращаясь из Астрахани к себе домой, наши соседи Старгородцевы наткнулись на холерные кордоны, и, ввиду абсолютной невозможности дальнейшего путешествия, были вынуждены остановиться у нас в имении. Утомлённые долгой дорогой под палящим солнцем, они приехали к нам на закате, как раз в тот момент, когда я, освежённый полуденным сном, отправился бродить по берегам речных заводей. Не дождавшись меня, Нил Силыч и Варенька отужинали в полном одиночестве, после чего Нил Силыч отправился почивать, а Варенька решила немного отдохнуть в заплетённой хмелем беседке – той самой стоящей на берегу беседке, где я провёл с ней самые незабываемые в моей жизни минуты.
Не знаю, как, но тем памятным вечером Варенька умудрилась разыскать меня. Прошло много времени, и след от её туфелек на речном песке давно смыт дождями, но мне почему-то кажется, что это было не далее, как вчера. Я помню каждую мелочь: помню, как пахло речной свежестью, как скрипел песок под её стопами, как лунный свет озарял её точёную фигурку и светящимся нимбом серебрился вокруг волос. Она появилась в тот момент, когда я, опьянённый великолепием ночи, и напитавшись таинственной силой тёмного омута, стал способен видеть и чувствовать то, что простому человеку неподвластно. Возможно, поэтому я ничуть не удивился, увидев её. Она шла ко мне навстречу, и не было в тот момент в целом мире девушки прекрасней, чем она. Я восхищался её красотой и в то же время знал наперёд, что через мгновенье она произнесёт слова, наполненные пустыми обещаниями, и разрушит магию очарования. Наверное, в тот момент я был не в себе, но допустить такого кощунства не мог, как не мог отдать кому-то другому ту милую моему сердцу молочную капельку, которая скатилась из уголка её губ на покрытую золотистым загаром шею. Для меня это было равносильно тому, как если бы прекрасные полотна кисти Рафаэля забрызгали дёгтем. Это было выше моих сил, и тогда я протянул к ней руки, и, как во сне, сделал навстречу шаг.
В тот момент я ещё не осознавал всю важность происходящего. Намного позже я понял, что сделать этот шаг не было моим желанием – это было решение моего Тёмного Повелителя, который милостиво позволил мне приблизиться к нему ровно на один шаг. И в тот момент, когда мои руки прикоснулись к девичьему телу, я впервые ощутил в себе таинственный дар – мою награду и моё проклятье. Теперь я ясно осознаю, что наличие во мне этой необъяснимой способности ставит меня в один ряд с избранными и поднимает над серой массой человекоподобных – тупым самодовольным стадом чванливых, кичащимся богатством, званиями, положением в обществе, которое непонятно за что именуется высшим. С этого момента я перестал считать себя ущербным и завидовать титулованной знати, потому что мне было даровано звание намного выше дворянского. Князь Тьмы незримо коснулся меня своим когтистым перстом, и я был всемилостиво пожалован в Сборщики Душ.
Что происходило со мной в тот момент, когда я коснулся Вареньки, трудно понять, ещё сложнее объяснить. В тот момент я был подобен девственнику, которому судьба впервые позволила овладеть опытной в любовных утехах женщиной. Не осознавая и даже не пытаясь понять особую, ни с чем не сравнимую сладость прелюдии, я, дрожа от нетерпения и страсти, неудержимо рвался к финалу.
Когда мои пальцы коснулись золотистой от загара кожи предмета моей любовной страсти, я вдруг ясно увидел, что находится за душой, точнее, в самой душе этой юной прелестницы. Если сильно упростить сам процесс познания и отбросить все нравственные переживания, которые я тогда ощущал и продолжаю ощущать всякий раз, когда вольно или невольно касаюсь Божественной Сути – того, что признано называть душой, то это можно сравнить с разглядыванием мушки в янтаре. Душа душе – рознь! Поэтому часто вместо ожидаемой застывшей в капельке прозрачной смолы безобидной мушки, я обнаруживаю засохшего от скаредности таракана или ужалившего себя от избытка ненависти скорпиона. Такова человеческая природа, и удивляться тут нечему.
Однако в тот самый первый раз я был несказанно удивлён, когда, прикоснувшись к душе девственницы, увидел, что моя прелестная Варенька, моя тайная радость и моя отрада не только не противится браку с моим престарелым папенькой, но, и жаждет этого! Да, да именно жаждет! Предмет моей тайной страсти, как и большинство женщин, была практична и меркантильна! Душа её была подобно молодой гусенице, извивающейся и ползущей по стволу древа жизни вверх, жадно заглатывающей всё, что ей попадается по пути. Я видел её будущее!
Я знал, что пройдёт пару лет, и маленькая гусеница, похоронив престарелого супруга, за одну ночь превратиться в прекрасную бабочку. И этой бабочке будет принадлежать всё: дом, земли, имение, счёт в банке, бесчисленные тучные стада, привольно пасущиеся на заливных лугах, сами луга, и даже построенная перед смертью папеньки новая скотобойня, а также вся дворня. И среди них я – Евгений Саратозин.
Бабочка взмахнёт крылышками и улетит в туманный и далёкий Петербург, легко расставшись со всем тем, что напоминало ей о прошлой жизни – жизни наложницы и содержанки, кусающей губы всякий раз, когда её законный муж – этот похотливый старикашка – наслаждался её роскошным юным телом. Я ясно видел, как светский Петербург примет провинциальную красавицу, и как ровно через год к молодой и богатой вдове, только что снявшей траур, потянутся многочисленные поклонники – прожжённые проходимцы и промотавшие отцовское состояние дворянские отпрыски, жаждущие её богатства, а также увешанные орденами и золотыми эполетами старики, жаждущие её любви. Я видел богатый дом, полный челяди, готовой исполнить любое приказание, её завистливых подруг, с удовольствием сплетничавших по любому поводу, и богатых бездельников, мечтающих занять неостывшее место её бывшего любовника. И всегда среди этой светской знати, среди толпы скучающих богачей, незримо присутствовали дядюшка Разврат и тётушка Похоть. Эта неразлучная и глубоко порочная парочка, глядя на предмет моего обожания, мою Вареньку сладострастно жмурилась и довольно потирала руки.
Я больше не мог вынести этого видения! Я дико закричал, и слёзы хлынули из моих глаз. Это был единственный раз, когда я смог заплакать, и с каждой слезинкой из меня уходило что-то значимое, без чего человек не может, да и не должен жить. Наверное, это была моя душа, которой я, как звонкой монетой, платил Властелину Тьмы за свой таинственный дар.
Позже я понял, что вместе с последней моей слезинкой разорвалась незримая нить, связывавшая меня с миром живых.
Сборщик Душ своей души иметь не может, ибо это противоречит его тёмной сути.
Слёзы перестали капать из моих глаз, и вместе с обретением спокойствия, из глубины моего воспалённого сознания пришла подсказка. Я понял: для того, чтобы спасти Вареньку, её чистую и непорочную душу, ещё не вкусившую сладость греха, я должен её убить. Смерть во имя спасения души! Бабочка должна умереть во цвете лет, красивой и непорочной. Видимо, в этот момент что-то изменилось в моём лице, потому что Варенька вздрогнула и в испуге отступила назад.
– Не надо бояться! – сказал я ей, глядя в глаза.
Голос в этот момент у меня почему-то стал сиплым, а во рту появился странный металлический привкус.
– Я помогу тебе, – прошептал я и сомкнул руки на её горле.
Она забилась в моих смертельных объятьях подобно зажатому в кулаке птенчику, но вскоре затихла, и я заботливо уложил её на песок. Глядя в её остекленевшие глаза, я почувствовал, как душевные и физические силы покидают меня, и я бессильно упал на её тело, уткнувшись лицом в ещё тёплую девичью грудь. Сколько времени я так пролежал, не знаю. Я видел, как душа Вареньки – чистая и непорочная, покинув бренное тело, подобно ангелу устремилась вверх.
Короткая летняя ночь уступила место рассвету, а я лежал на груди спасённой мной от соблазнов и мерзостей жизни девушки и вдыхал запах её быстро коченеющего тела. Мне было хорошо, как никогда! Время и пространство исчезли, не было ни дня, ни ночи, была только всеобъемлющая и всепоглощающая Вечность. Понятия добра и зла для меня перестали существовать, так же, как понятия света и тьмы, ибо вокруг царствовал мрак. Ни власть, ни богатство, ни вино и ни любовь женщины не могут дать того неземного блаженства, которое я впервые испытал на волжском берегу, прикоснувшись к великому таинству – таинству Смерти.
А когда заря позолотила край неба, я поднял невесомое тело Вареньки на руки и понёс к омуту. Мне казалось, что она спит. Смерть не успела исказить её прекрасные черты, и я осторожно опустил тело в тёмную прохладу речного омута. В тот момент, когда речная вода сомкнулась над моей первой жертвой, я понял, что мой Тёмный Повелитель доволен мной, и я ощутил небывалый прилив сил. Меня словно омыли первым весенним дождём и напоили молодым виноградным вином.
Никем не замеченный, я, счастливый и обновлённый вернулся в имение, где закрылся у себя в комнате, и по обыкновению проспал до обеда.
Проснувшись после полудня, я обнаружил, что вся находящаяся в имении дворня, а также мой гость Нил Силыч находятся в полном смятенье, причиной которому было отсутствие Вареньки Старгородцевой. Кто-то из дворовых видел, как поздно вечером девушка вышла из беседки и молча направилась к Волге.
– Никак утопла, бедная! – слезливо произнесла кухарка Фёкла, озвучив подозрение большинства дворовых в том, что девушка наложила на себя руки.
На следующее утро в умение приехал урядник. Расположившись в папенькином кабинете, он в течение дня, скоро и без излишних юридических проволочек проведя следствие, пришёл к выводу, что Варвара Ниловна Старгородцева, девица, купеческого сословия, восемнадцати лет от роду покончила с собой по причине нежелания вступать в брак с помещиком Саротозиным. В подтверждение или в опровержение этой теории, тело Вареньки искали долго, но безрезультатно. Река неохотно отдаёт людям то, что принадлежит ей по праву – по праву Вечности.
Нил Силыч, убитый внезапным горем и сильно постаревший за одну ночь, не попрощавшись, уехал к себе в имение, благо холерные кордоны к этому времени уже сняли.
На следующее утро в имение вернулся батюшка. Узнав о случившемся, он как безумный метался по дому и плакал, пока не приехал Арон Израилевич – наш земский доктор, за которым я самолично отправил бричку, и не сделал ему укол морфия. Все домашние ещё три дня прибывали в полнейшем унынии, и только я, закрывшись у себя в комнате, испытывал тихую радость от одной мысли о том, что теперь Варенька находится в лучшем из миров, и никто не смеет на неё покуситься.
Иногда мне кажется, что если я – Сборщик Душ и верный слуга Люцифера – однажды вернусь домой, и, сбросив запылённый и пропахший смертью дорожный плащ, в лунную ночь выйду на берег Волги, то возле речного омута обязательно увижу резвящихся в лунном свете русалок. И среди них будет она – мой светоч и моя любовь, моя Варенька!
Глава 12
09 час. 35 мин. 4 сентября 20** г.
г. Петербург.
Гражданский проспект – Парголово
Как только звук работающего двигателя удалился и затих где-то за забором кооператива, Костя пулей вылетел из ямы и метнулся через распахнутые настежь гаражные ворота на улицу. На его счастье, или, может быть, на беду, но в блоке в этот ранний час никого не было. Затравленно озираясь, Костя не побежал к главному выходу, а, протиснувшись между блоками, добрался до кирпичного забора, верхушка которого была заботливо украшена колючей проволокой. Рядом с забором валялась широкая и добротная доска. Судя по следам обуви, доска неоднократно использовалась в качестве приспособления для преодоления заграждения. Костя воспользовался нечаянной удачей, и при помощи доски преодолев забор, резво побежал в сторону парка.
Забравшись в глубину парка, Крутояров присел на скамейку покурить и привести в порядок мечущиеся, словно перепуганные кролики, мысли. Сунув руку в карман за пачкой сигарет, Костя обнаружил там пятитысячную купюру – его первую и последнюю зарплату, выданную покойным профессором.
– Если не пить и жрать умеренно, то хватит дней на десять. – произвёл в уме несложные арифметические вычисления Крутояров. – Занесла меня нелёгкая! – скрипнул он зубами. – Это же надо так угадать, чтобы ни за что, ни про что вляпаться в «мокруху»! Ёшкин кот! Да у меня там по всему гаражу «пальчики» остались! – выругался Костя и даже закачался из стороны в сторону от огорчения. Как почётный член местного медицинского вытрезвителя, и лицо, имеющее круглогодичный абонемент на посещение милицейского «обезьянника» Костя знал, что отпечатки его пальцев давно находятся в милицейской базе данных. – К тому же, по закону подлости, кто-нибудь из автолюбителей видел меня, как я ночью под фонарём «десятку» драил. Теперь точно мой портрет на каждый столб наклеят. И, как назло, алиби у меня нет! Хоть я и не убивал, но доказать этого не могу. Остаётся два варианта: первый – «залечь на дно» и дождаться, когда «шухер»[16] уляжется, и второй – прийти к «ментам» и рассказать, как всё было на самом деле.
г. Петербург.
Гражданский проспект – Парголово
Как только звук работающего двигателя удалился и затих где-то за забором кооператива, Костя пулей вылетел из ямы и метнулся через распахнутые настежь гаражные ворота на улицу. На его счастье, или, может быть, на беду, но в блоке в этот ранний час никого не было. Затравленно озираясь, Костя не побежал к главному выходу, а, протиснувшись между блоками, добрался до кирпичного забора, верхушка которого была заботливо украшена колючей проволокой. Рядом с забором валялась широкая и добротная доска. Судя по следам обуви, доска неоднократно использовалась в качестве приспособления для преодоления заграждения. Костя воспользовался нечаянной удачей, и при помощи доски преодолев забор, резво побежал в сторону парка.
Забравшись в глубину парка, Крутояров присел на скамейку покурить и привести в порядок мечущиеся, словно перепуганные кролики, мысли. Сунув руку в карман за пачкой сигарет, Костя обнаружил там пятитысячную купюру – его первую и последнюю зарплату, выданную покойным профессором.
– Если не пить и жрать умеренно, то хватит дней на десять. – произвёл в уме несложные арифметические вычисления Крутояров. – Занесла меня нелёгкая! – скрипнул он зубами. – Это же надо так угадать, чтобы ни за что, ни про что вляпаться в «мокруху»! Ёшкин кот! Да у меня там по всему гаражу «пальчики» остались! – выругался Костя и даже закачался из стороны в сторону от огорчения. Как почётный член местного медицинского вытрезвителя, и лицо, имеющее круглогодичный абонемент на посещение милицейского «обезьянника» Костя знал, что отпечатки его пальцев давно находятся в милицейской базе данных. – К тому же, по закону подлости, кто-нибудь из автолюбителей видел меня, как я ночью под фонарём «десятку» драил. Теперь точно мой портрет на каждый столб наклеят. И, как назло, алиби у меня нет! Хоть я и не убивал, но доказать этого не могу. Остаётся два варианта: первый – «залечь на дно» и дождаться, когда «шухер»[16] уляжется, и второй – прийти к «ментам» и рассказать, как всё было на самом деле.