Страница:
Костя закурил и тяжело вздохнул. Оба варианта имели существенные недостатки: первый – вечно прятаться невозможно, второй – вряд ли доблестные сотрудники местного ОВД поверят в его рассказ о таинственном убийце в чёрном плаще. Интуиция подсказывала Косте, что по всей вероятности так и будет: его задержат, посадят к уркаганам в «хату»[17], которые начнут его мордовать до тех пор, пока он не запроситься к следователю на допрос и не возьмёт грех на себя. Что поделаешь: парням в милицейских погонах как-то надо держать процент раскрываемости!
– Нет, в «ментовку» не пойду! – решил Костя. – Сдохну, а не пойду! Домой идти тоже нельзя, там меня повяжут, и глазом моргнуть не успею! Сейчас перекурю, а потом «упаду на дно».
Что он будет делать, потом Крутояров так и не придумал.
– А-а, гори, оно всё синим пламенем! – махнул он рукой и затоптал окурок. – Куда-нибудь кривая да вывезет!
Кривая вывезла его в Парголово, где в глубине одного из запущенных парков находился полуразрушенный дом, в подвале которого Костя и обосновался. Бомжи этого места сторонились, передавая из уст в уста старую байку о привидении бывшего хозяина усадьбы, замученного в прошлом веке чекистами в подвале собственного дома.
Однако на самом деле причина невостребованности данного подвала была не в зловещем наследии, а в том, что это место регулярно проверялось милицейскими нарядами. Крутояров об этом не знал, поэтому совершенно спокойно расположился в маленькой комнате, Видимо, раньше в этой комнате хозяева хранили дрова. Там было сухо, тепло и даже кошками не пахло. Почему-то пахло сосновой щепой и пылью. Косте запах понравился: в нём не было запаха другого человека, а значит, на эту жилплощадь никто не претендовал.
Из найденной в парке картонной коробки из-под холодильника Крутояров соорудил себе спальное место. После чего сделал осторожную вылазку в ближайший магазин, где набрал два полных пакета продуктов (в основном консервы и хлеб), пару блоков сигарет «Пётр I», и ещё прикупил пятилитровую бутыль минеральной воды. Всё это богатство уже поздно вечером Костя потащил в свою берлогу, и только по пути вспомнил, что у него нет ни свечки, ни фонарика.
– Ладно, сегодня как-нибудь обойдусь, а на завтра куплю лампу или набор свечек. – решил он и тут же остановился. Сквозь кусты явственно было видно, как в разрушенном здании мечутся в темноте два огонька. Присмотревшись, Костя понял, что по зданию бродят двое мужчин с фонариками. Крутояров положил пакеты с продуктами на землю и спрятался за густыми кустами. Минут через пять незнакомцы вышли из здания и остановившись в метрах десяти от Костиного лежбища, закурили. На фоне ночного неба Костя отчётливо разглядел милицейские фуражки. – Неужели по мою душу? – холодея, подумал он. – Не может быть, чтобы так быстро.
– Я же тебе говорил, что здесь никого нет, – произнёс молодой голос. – Мы эти развалины каждую неделю «шерстим» и не было случая, чтобы хоть одного бомжа взяли.
– А я говорю, что всё равно проверить было надо, – ответил другой голос, в котором звучали хорошо узнаваемые командирские нотки.
– Стоило на ночь глядя сюда тащиться, – заныл молодой тенор. – Можно было и днём проверить.
– Дурак ты, Степанов. – беззлобно ругнулся командирский баритон. – С такой психологией до пенсии в сержантских погонах проходишь! Днём здесь никого не застанешь, а на ночёвку обязательно кто-нибудь придёт. Ты последнюю ориентировку читал?
– Ну, читал! И что? Очередного «мокрушника»[18] объявили в розыск. Такие ориентировки нам каждый месяц доводят. Это только звучит серьёзно – убийство, а на самом деле обыкновенная «бытовуха»[19]. Тоже мне преступление века – два алкаша в гараже бутылку водки не поделили.
– Один! Один алкаш был. – назидательным тоном поправил командирский баритон. – А второй, то есть потерпевший – профессор, доктор каких-то там наук. В общем, большая «шишка». Мне товарищ из Управления рассказывал, что этот профессор в какой-то президентской программе должен был участвовать, а его в «Автолюбителе» завалили.
– Так это не наша территория! Чего мы напрягаемся?
– Сейчас на раскрытие этого преступления все силы брошены, весь Питер напрягается. И в случае удачи, я думаю, начальство сторублёвой премией не отделается! Тут очередной звёздочкой попахивает! Так-то, сержант Степанов!
Они докурили, и, тщательно затоптав окурки, сели в милицейский УАЗ, который чихнул вонючим дымом и нехотя стронулся с места.
«Значит, всё-таки по мою душу! – обречённо подумал Костя. – Ладно, сегодня переночую здесь, думаю, с проверкой сюда больше никто не сунется, а завтра видно будет».
г. Москва, ул. Щепкина-42.
Министерство энергетики РФ
Своё прозвище «Сталинский сокол» Василий Иванович Мостовой получил лет сорок назад, когда на одном закрытом заседании ЦК выступил с критикой состояния трудовой дисциплины на предприятиях оборонной отрасли. Василий Иванович продолжал отстаивать те жёсткие критерии оценки трудовой деятельности, которые в годы его молодости внедрил в производство и в умы подчинённых Великий вождь всех времён и народов. К великому удивлению Мостового, его не поддержали.
– Василий Иванович, сейчас не время пояса затягивать! – сказали ему члены ЦК. – Политическая оттепель на дворе, так что дайте людям вздохнуть полной грудью. Народ и так у нас, как загнанная лошадь: есть даём мало, а ездим на нём много, так что как бы того…, копыта как бы не отбросил. Так что Вы уж свои сталинские замашки попридержите.
– Это не замашки! Это принципы работы, проверенные временем. – прошипел Василий Иванович, побледнев от обиды. – Благодаря им мы войну выиграли!
– Сейчас не война! – сказали ему соратники по партии, и, несмотря на протесты верного ленинца, приняли постановление об объявлении субботы выходным днём.
– Это саботаж в масштабе страны! – прошипел старый партиец. – Я этого так не оставлю. Я подниму этот вопрос на пленуме ЦК, а если потребуется, то и на Съезде партии! Я до Первого секретаря дойду!
И опять не нашёл опытный партиец понимания у коллег.
После окончания совещания Василий Иванович, ни с кем не попрощавшись, покинул здание на Старой площади. Глядя на его высокую, немного согнутую годами фигуру, расставленные в стороны острые локти и хищный хрящеватый нос, один из членов ЦК произнёс: «Ну, вот, полетел Сталинский сокол к себе в гнездо»! И хотя сталинскими соколами раньше называли лётчиков, а Мостовой за время трудовой деятельности никакого отношения к авиации не имел, кличка прижилась. Верные люди донесли об этом Мостовому, но воспитанный на заветах великого Сталина Василий Иванович воспринял прозвище как свидетельство своих заслуг, и не обиделся.
Заседание проводилось в пятницу, и хотя каждую субботу Василий Иванович регулярно приезжал на Старую площадь, в эту субботу он демонстративно уехал на дачу.
– Выполняю решение партии о введении дополнительного дня отдыха, – едко пояснил он супруге.
На даче, лёжа в гамаке в любимой полосатой пижаме, заслуженный партиец предался воспоминаниям. Оглянулся Василий Иванович, и понял, что прежней ленинской гвардии сталинского закала больше нет. Сидят в Центральном Комитете партии вчерашние комсомольские вожаки, пороха не нюхавшие. Старые партийные товарищи, с кем начинал трудовую деятельность Василий Иванович, давно под могильным камнем лежат, а кому повезло больше – те на пенсии редиску на даче выращивают.
Через неделю после памятного заседания вызвали Мостового в кабинет к высокому партийному начальнику, где напрямую поинтересовались его здоровьем.
– Разве я давал повод усомниться в своей трудоспособности и трезвости ума? – глядя в глаза молодому выдвиженцу, спросил Сталинский сокол.
– Возраст у Вас, Василий Иванович, пенсионный, – отводя глаза в сторону, пояснил молодой партиец. – Не можем мы трудовое законодательство нарушать. Пришла пора торжественно и с почётом проводить Вас на заслуженный отдых.
Возникла затяжная пауза. Молодой выдвиженец ожидал скандала, но Мостовой пожевал губами, покрутил носом и неожиданно согласился.
– Только дайте мне доработать этот год, – попросил он кадровика. – Коней на переправе не меняют, поэтому я хотел бы за оставшееся время привести дела в порядок, и с января уйти на пенсию.
– Хорошо. – улыбнулся кадровик, не догадываясь, какую аферу замыслил старый партийный товарищ. – Сейчас март, будем считать, что у Вас, Василий Иванович, есть время до конца декабря.
– Я раньше управлюсь. – пообещал Мостовой, и не обманул.
В октябре, неожиданно для всех, но только не для Василия Ивановича, состоялся Пленум ЦК, который снял Первого секретаря партии Хрущёва Н.С. Не успел бывший руководитель государства переехать на новое место жительства, как тут же полетели с номенклатурных мест его сторонники и выдвиженцы. Сталинская гвардия без излишнего шума и суеты взяла реванш.
Василий Иванович не выпячивал своих заслуг, но новые властители государства не забыли его стараний. В начавшейся кадровой кутерьме Мостового из состава ЦК убрали, но оставили на высокой партийной должности, переместив несгибаемого сталинского управленца в партийную инквизицию – комиссию партийного контроля при ЦК КПСС.
Мостовой сначала обиделся на новое партийное руководство – не такой он ждал благодарности за правильно спланированный и своевременно осуществлённый государственный переворот. Новое назначение отодвигало Василия Ивановича от рычагов реальной власти, зато давало возможность сосредоточиться на вопросах партийного и государственного строительства.
Со временем товарищ Мостовой по достоинству оценил своё положение и правильно распорядился предоставленной ему властью. Мостового боялись и уважали. Теперь уже никто не решался спросить его о состоянии здоровья и предложить давно заслуженный отдых. Несмотря на преклонный возраст, старческий маразм не коснулся Василия Ивановича, поэтому его работа в тишине кабинета на Старой площади была особо плодотворной. Правда она была далека от его непосредственных обязанностей, но об этом никто, кроме узкого круга посвящённых лиц, не догадывался.
Накануне очередной смены государственного курса, Василий Иванович неожиданно для всех добровольно покинул партийные ряды и удовлетворился скромной должностью заместителя министра энергетики. Начиналась эпоха «бурных девяностых», и Мостовой оказался в числе тех немногих высокопоставленных чиновников, которые не были связаны с иностранными корпорациями, не входили в совет директоров крупных отечественных холдингов и не имели крупного валютного счёта в иностранных банках. Короче говоря, Василий Иванович оказался в числе тех немногих наделённых властью граждан, кто у государства не воровал. Василий Иванович по жизни был аскетом, и соблазны новой жизни, в которой теперь всё было дозволено, его не манили.
Через год новый Президент назначил Мостового министром энергетики, и не ошибся. Истосковавшись по настоящему делу, Василий Иванович дневал и ночевал в своём новом кабинете, но отрасль из кризиса вывел с минимальными потерями, и созданную ещё в Союзном государстве структуру разветвлённых электросетей чудом сохранил. Это подняло его авторитет на новую высоту. Теперь все знали Мостового как талантливого и жёсткого управленца, и уже не вспоминали его, как ярого сторонника Сталинской политики. Да и само прозвище «Сталинский сокол» воспринималось как лёгкая ирония по отношению к политическому долгожителю, а не как клеймо апологета сталинизма.
Накануне своего юбилея Мостовой записался на приём к Премьеру. Несмотря на занятость, Премьер нашёл для Василия Ивановича полчаса, и принял его очень тепло.
– Я знаю, что в связи с моим юбилеем готовится к подписанию Указ о награждении меня высоким орденом третьей степени, – с небольшой заминкой выговорил визитёр, сознательно опустив название государственной награды. Это не ускользнуло от внимания Премьера. Для большинства коллег Мостового не было секретом, что ко всем новым наградам последний не испытывал никакого почтения, считая их побрякушками и прихотью бывшего Президента.
– Василий Иванович! Для Вас всё, что могу! – развёл руками Премьер.
– Благодарю Вас! – склонил голову Мостовой. – А нельзя ли мне вместо третьей степени…, – тут Василий Иванович сделал паузу и многозначительно посмотрел на Главу правительства, – …вернуть в «руководящую обойму» трёх пенсионеров.
С этими словами Мостовой извлёк из папки лист с тремя фамилиями и передал их Премьеру. Чиновники вроде Мостового редко обращаются к руководителям высокого ранга за помощью, предпочитая всё решать своими силами, но уж если обращаются, то это действительно заслуживает пристального внимания. Премьер знал об этом, поэтому не стал откладывать лист в сторону и изучил список в присутствии министра.
– Позвольте, Василий Иванович! Вы просите вернуть трёх бывших руководителей на указанные вами вакантные должности, но ведь это люди не из вашего министерства! – удивился Премьер. – И должности, на которые Вы их рекомендуете не в сфере ваших интересов.
– По большому счёту, это смежники, – ничуть не смутившись, пояснил Мостовой. – Я понимаю, что залезаю не в свой «огород» и это можно расценить, как бестактность, но прошу Вас отнестись к моей просьбе со всей серьёзностью. Министерства, куда я их рекомендую, испытывают острый кадровый голод. Желающих занять руководящее кресло много, а вот настоящих специалистов нет. Мне нужно, чтобы они проработали хотя бы пару лет на контрактной основе и подготовили себе достойную замену. Мне это необходимо, чтобы успешно решать проблемы министерства, за которое отвечаю. Повторяюсь – это мои смежники, и они мне нужны.
– Это выходит за рамки моей компетенции, – вздохнул Премьер. – Надо выходить на Президента, но раз я обещал Вам содействие, то сделаю всё от меня зависящее.
Вопреки желанию юбиляра, юбилей отметили шумно и с размахом. Президент лично вручил Мостовому орден, но самым желанным подарком для Василия Ивановича было известие о том, что его просьба удовлетворена, и указанные им кандидаты работают в нужных ему министерствах на нужных должностях.
Этот случай долго обсуждали в министерстве, и образ Мостового, как сухаря, которому всё человеческое, кроме работы, чуждо, постепенно стал меняться на образ человека внимательного и даже душевного, но скупо проявляющего эмоции на людях. Василий Иванович знал об этом, но относился к созданию нового имиджа равнодушно.
– Главное чтобы это не мешало работе. – сказал он как-то на встрече с журналистами. И это было правдой: Василий Иванович давно не испытывал щемящих душу чувств по веку прошедшему, всё, что он сейчас делал, было подчинено одной единственной цели – великой цели, ради которой он и жил.
22 сентября 20** года после обеда Василий Иванович работал с документами. В отличие от бывшего Президента, о котором говорили, что он работает с документами в состоянии полного беспамятства, Мостовой с бумагами работал вдумчиво, не торопясь, делая на полях документа многочисленные пометки. Ни один документ, попавший на стол Мостовому, не проходил проверку с первого раза. Как правило, вся документация, пестрившая вопросительными и восклицательными знаками, отправлялась к исполнителям на доработку. Большим успехом считалось, если документ визировался со второй попытки.
В заключение государственной комиссии о причинах аварии на Уральском механическом заводе Мостовой вчитывался с особым вниманием. Это предприятие входило в ведомство «Росатома», и к его министерству прямого отношения не имело, но события на УМЗ (Уральском Механическом Заводе) напрямую ставили под удар всё министерство. Накануне до него дошла информация, о том, что бывший директор УМЗ Валерий Бритвин скрывается от органов следствия и по этой причине объявлен в розыск.
Отложив в сторону документ, Мостовой снял трубку телефона и позвонил одному из заместителей министра внутренних дел, с которым был в дружеских отношениях ещё со студенческой скамьи.
– Здравствуй, Никита! – сказал он генерал-лейтенанту милиции Никитенко.
– Приветствую тебя, прости, чуть было не сказал «старый лис»! – в тон ему ответил высокий милицейский чин, который не любил, когда вспоминали его студенческую кличку.
– А ты не извиняйся! Я действительно старый и этого не скрываю, а на лиса не обижаюсь.
– Я так понимаю, что ты позвонил не для того, чтобы сообщить эту потрясающую новость.
– Правильно понимаешь. Твои ребята объявили в розыск некого Бритвина Валерия….
– Это не мои ребята, – перебил его Никитенко. – Это прокуратура объявила, а мои орлы его ищут.
– Ты всех по фамилии знаешь, кто в розыске? – съязвил Мостовой.
– Нет не всех, но эта фамилия у меня на слуху. Дело-то громкое, большой общественный резонанс имеет, поэтому стоит у меня на контроле.
– Я попросить тебя хотел, чтобы при задержании с ним поосторожней. Он мне живой нужен.
– Мне тоже, а тебе-то зачем?
– Этот засранец мне международный заказ сорвал, теперь весь проект «ТУС» под угрозой. Я тут почитал заключение государственной комиссии о причинах аварии в Энске – много неясного, и пролить свет на это дело может только Бритвин. Надеюсь, ты меня правильно понял.
– Надеюсь, что понял. Безопасность обеспечу.
– Спасибо! С меня причитается, – проскрипел Мостовой, и, не дождавшись ответа, положил трубку.
Он знал, что все звонки в МВД «со стороны» находятся на «прослушке», поэтому и не сказал в разговоре ничего лишнего.
Глава 13
– Нет, в «ментовку» не пойду! – решил Костя. – Сдохну, а не пойду! Домой идти тоже нельзя, там меня повяжут, и глазом моргнуть не успею! Сейчас перекурю, а потом «упаду на дно».
Что он будет делать, потом Крутояров так и не придумал.
– А-а, гори, оно всё синим пламенем! – махнул он рукой и затоптал окурок. – Куда-нибудь кривая да вывезет!
Кривая вывезла его в Парголово, где в глубине одного из запущенных парков находился полуразрушенный дом, в подвале которого Костя и обосновался. Бомжи этого места сторонились, передавая из уст в уста старую байку о привидении бывшего хозяина усадьбы, замученного в прошлом веке чекистами в подвале собственного дома.
Однако на самом деле причина невостребованности данного подвала была не в зловещем наследии, а в том, что это место регулярно проверялось милицейскими нарядами. Крутояров об этом не знал, поэтому совершенно спокойно расположился в маленькой комнате, Видимо, раньше в этой комнате хозяева хранили дрова. Там было сухо, тепло и даже кошками не пахло. Почему-то пахло сосновой щепой и пылью. Косте запах понравился: в нём не было запаха другого человека, а значит, на эту жилплощадь никто не претендовал.
Из найденной в парке картонной коробки из-под холодильника Крутояров соорудил себе спальное место. После чего сделал осторожную вылазку в ближайший магазин, где набрал два полных пакета продуктов (в основном консервы и хлеб), пару блоков сигарет «Пётр I», и ещё прикупил пятилитровую бутыль минеральной воды. Всё это богатство уже поздно вечером Костя потащил в свою берлогу, и только по пути вспомнил, что у него нет ни свечки, ни фонарика.
– Ладно, сегодня как-нибудь обойдусь, а на завтра куплю лампу или набор свечек. – решил он и тут же остановился. Сквозь кусты явственно было видно, как в разрушенном здании мечутся в темноте два огонька. Присмотревшись, Костя понял, что по зданию бродят двое мужчин с фонариками. Крутояров положил пакеты с продуктами на землю и спрятался за густыми кустами. Минут через пять незнакомцы вышли из здания и остановившись в метрах десяти от Костиного лежбища, закурили. На фоне ночного неба Костя отчётливо разглядел милицейские фуражки. – Неужели по мою душу? – холодея, подумал он. – Не может быть, чтобы так быстро.
– Я же тебе говорил, что здесь никого нет, – произнёс молодой голос. – Мы эти развалины каждую неделю «шерстим» и не было случая, чтобы хоть одного бомжа взяли.
– А я говорю, что всё равно проверить было надо, – ответил другой голос, в котором звучали хорошо узнаваемые командирские нотки.
– Стоило на ночь глядя сюда тащиться, – заныл молодой тенор. – Можно было и днём проверить.
– Дурак ты, Степанов. – беззлобно ругнулся командирский баритон. – С такой психологией до пенсии в сержантских погонах проходишь! Днём здесь никого не застанешь, а на ночёвку обязательно кто-нибудь придёт. Ты последнюю ориентировку читал?
– Ну, читал! И что? Очередного «мокрушника»[18] объявили в розыск. Такие ориентировки нам каждый месяц доводят. Это только звучит серьёзно – убийство, а на самом деле обыкновенная «бытовуха»[19]. Тоже мне преступление века – два алкаша в гараже бутылку водки не поделили.
– Один! Один алкаш был. – назидательным тоном поправил командирский баритон. – А второй, то есть потерпевший – профессор, доктор каких-то там наук. В общем, большая «шишка». Мне товарищ из Управления рассказывал, что этот профессор в какой-то президентской программе должен был участвовать, а его в «Автолюбителе» завалили.
– Так это не наша территория! Чего мы напрягаемся?
– Сейчас на раскрытие этого преступления все силы брошены, весь Питер напрягается. И в случае удачи, я думаю, начальство сторублёвой премией не отделается! Тут очередной звёздочкой попахивает! Так-то, сержант Степанов!
Они докурили, и, тщательно затоптав окурки, сели в милицейский УАЗ, который чихнул вонючим дымом и нехотя стронулся с места.
«Значит, всё-таки по мою душу! – обречённо подумал Костя. – Ладно, сегодня переночую здесь, думаю, с проверкой сюда больше никто не сунется, а завтра видно будет».
* * *
14 часов 15 мин. 22 сентября 20** года.г. Москва, ул. Щепкина-42.
Министерство энергетики РФ
Своё прозвище «Сталинский сокол» Василий Иванович Мостовой получил лет сорок назад, когда на одном закрытом заседании ЦК выступил с критикой состояния трудовой дисциплины на предприятиях оборонной отрасли. Василий Иванович продолжал отстаивать те жёсткие критерии оценки трудовой деятельности, которые в годы его молодости внедрил в производство и в умы подчинённых Великий вождь всех времён и народов. К великому удивлению Мостового, его не поддержали.
– Василий Иванович, сейчас не время пояса затягивать! – сказали ему члены ЦК. – Политическая оттепель на дворе, так что дайте людям вздохнуть полной грудью. Народ и так у нас, как загнанная лошадь: есть даём мало, а ездим на нём много, так что как бы того…, копыта как бы не отбросил. Так что Вы уж свои сталинские замашки попридержите.
– Это не замашки! Это принципы работы, проверенные временем. – прошипел Василий Иванович, побледнев от обиды. – Благодаря им мы войну выиграли!
– Сейчас не война! – сказали ему соратники по партии, и, несмотря на протесты верного ленинца, приняли постановление об объявлении субботы выходным днём.
– Это саботаж в масштабе страны! – прошипел старый партиец. – Я этого так не оставлю. Я подниму этот вопрос на пленуме ЦК, а если потребуется, то и на Съезде партии! Я до Первого секретаря дойду!
И опять не нашёл опытный партиец понимания у коллег.
После окончания совещания Василий Иванович, ни с кем не попрощавшись, покинул здание на Старой площади. Глядя на его высокую, немного согнутую годами фигуру, расставленные в стороны острые локти и хищный хрящеватый нос, один из членов ЦК произнёс: «Ну, вот, полетел Сталинский сокол к себе в гнездо»! И хотя сталинскими соколами раньше называли лётчиков, а Мостовой за время трудовой деятельности никакого отношения к авиации не имел, кличка прижилась. Верные люди донесли об этом Мостовому, но воспитанный на заветах великого Сталина Василий Иванович воспринял прозвище как свидетельство своих заслуг, и не обиделся.
Заседание проводилось в пятницу, и хотя каждую субботу Василий Иванович регулярно приезжал на Старую площадь, в эту субботу он демонстративно уехал на дачу.
– Выполняю решение партии о введении дополнительного дня отдыха, – едко пояснил он супруге.
На даче, лёжа в гамаке в любимой полосатой пижаме, заслуженный партиец предался воспоминаниям. Оглянулся Василий Иванович, и понял, что прежней ленинской гвардии сталинского закала больше нет. Сидят в Центральном Комитете партии вчерашние комсомольские вожаки, пороха не нюхавшие. Старые партийные товарищи, с кем начинал трудовую деятельность Василий Иванович, давно под могильным камнем лежат, а кому повезло больше – те на пенсии редиску на даче выращивают.
Через неделю после памятного заседания вызвали Мостового в кабинет к высокому партийному начальнику, где напрямую поинтересовались его здоровьем.
– Разве я давал повод усомниться в своей трудоспособности и трезвости ума? – глядя в глаза молодому выдвиженцу, спросил Сталинский сокол.
– Возраст у Вас, Василий Иванович, пенсионный, – отводя глаза в сторону, пояснил молодой партиец. – Не можем мы трудовое законодательство нарушать. Пришла пора торжественно и с почётом проводить Вас на заслуженный отдых.
Возникла затяжная пауза. Молодой выдвиженец ожидал скандала, но Мостовой пожевал губами, покрутил носом и неожиданно согласился.
– Только дайте мне доработать этот год, – попросил он кадровика. – Коней на переправе не меняют, поэтому я хотел бы за оставшееся время привести дела в порядок, и с января уйти на пенсию.
– Хорошо. – улыбнулся кадровик, не догадываясь, какую аферу замыслил старый партийный товарищ. – Сейчас март, будем считать, что у Вас, Василий Иванович, есть время до конца декабря.
– Я раньше управлюсь. – пообещал Мостовой, и не обманул.
В октябре, неожиданно для всех, но только не для Василия Ивановича, состоялся Пленум ЦК, который снял Первого секретаря партии Хрущёва Н.С. Не успел бывший руководитель государства переехать на новое место жительства, как тут же полетели с номенклатурных мест его сторонники и выдвиженцы. Сталинская гвардия без излишнего шума и суеты взяла реванш.
Василий Иванович не выпячивал своих заслуг, но новые властители государства не забыли его стараний. В начавшейся кадровой кутерьме Мостового из состава ЦК убрали, но оставили на высокой партийной должности, переместив несгибаемого сталинского управленца в партийную инквизицию – комиссию партийного контроля при ЦК КПСС.
Мостовой сначала обиделся на новое партийное руководство – не такой он ждал благодарности за правильно спланированный и своевременно осуществлённый государственный переворот. Новое назначение отодвигало Василия Ивановича от рычагов реальной власти, зато давало возможность сосредоточиться на вопросах партийного и государственного строительства.
Со временем товарищ Мостовой по достоинству оценил своё положение и правильно распорядился предоставленной ему властью. Мостового боялись и уважали. Теперь уже никто не решался спросить его о состоянии здоровья и предложить давно заслуженный отдых. Несмотря на преклонный возраст, старческий маразм не коснулся Василия Ивановича, поэтому его работа в тишине кабинета на Старой площади была особо плодотворной. Правда она была далека от его непосредственных обязанностей, но об этом никто, кроме узкого круга посвящённых лиц, не догадывался.
Накануне очередной смены государственного курса, Василий Иванович неожиданно для всех добровольно покинул партийные ряды и удовлетворился скромной должностью заместителя министра энергетики. Начиналась эпоха «бурных девяностых», и Мостовой оказался в числе тех немногих высокопоставленных чиновников, которые не были связаны с иностранными корпорациями, не входили в совет директоров крупных отечественных холдингов и не имели крупного валютного счёта в иностранных банках. Короче говоря, Василий Иванович оказался в числе тех немногих наделённых властью граждан, кто у государства не воровал. Василий Иванович по жизни был аскетом, и соблазны новой жизни, в которой теперь всё было дозволено, его не манили.
Через год новый Президент назначил Мостового министром энергетики, и не ошибся. Истосковавшись по настоящему делу, Василий Иванович дневал и ночевал в своём новом кабинете, но отрасль из кризиса вывел с минимальными потерями, и созданную ещё в Союзном государстве структуру разветвлённых электросетей чудом сохранил. Это подняло его авторитет на новую высоту. Теперь все знали Мостового как талантливого и жёсткого управленца, и уже не вспоминали его, как ярого сторонника Сталинской политики. Да и само прозвище «Сталинский сокол» воспринималось как лёгкая ирония по отношению к политическому долгожителю, а не как клеймо апологета сталинизма.
Накануне своего юбилея Мостовой записался на приём к Премьеру. Несмотря на занятость, Премьер нашёл для Василия Ивановича полчаса, и принял его очень тепло.
– Я знаю, что в связи с моим юбилеем готовится к подписанию Указ о награждении меня высоким орденом третьей степени, – с небольшой заминкой выговорил визитёр, сознательно опустив название государственной награды. Это не ускользнуло от внимания Премьера. Для большинства коллег Мостового не было секретом, что ко всем новым наградам последний не испытывал никакого почтения, считая их побрякушками и прихотью бывшего Президента.
– Василий Иванович! Для Вас всё, что могу! – развёл руками Премьер.
– Благодарю Вас! – склонил голову Мостовой. – А нельзя ли мне вместо третьей степени…, – тут Василий Иванович сделал паузу и многозначительно посмотрел на Главу правительства, – …вернуть в «руководящую обойму» трёх пенсионеров.
С этими словами Мостовой извлёк из папки лист с тремя фамилиями и передал их Премьеру. Чиновники вроде Мостового редко обращаются к руководителям высокого ранга за помощью, предпочитая всё решать своими силами, но уж если обращаются, то это действительно заслуживает пристального внимания. Премьер знал об этом, поэтому не стал откладывать лист в сторону и изучил список в присутствии министра.
– Позвольте, Василий Иванович! Вы просите вернуть трёх бывших руководителей на указанные вами вакантные должности, но ведь это люди не из вашего министерства! – удивился Премьер. – И должности, на которые Вы их рекомендуете не в сфере ваших интересов.
– По большому счёту, это смежники, – ничуть не смутившись, пояснил Мостовой. – Я понимаю, что залезаю не в свой «огород» и это можно расценить, как бестактность, но прошу Вас отнестись к моей просьбе со всей серьёзностью. Министерства, куда я их рекомендую, испытывают острый кадровый голод. Желающих занять руководящее кресло много, а вот настоящих специалистов нет. Мне нужно, чтобы они проработали хотя бы пару лет на контрактной основе и подготовили себе достойную замену. Мне это необходимо, чтобы успешно решать проблемы министерства, за которое отвечаю. Повторяюсь – это мои смежники, и они мне нужны.
– Это выходит за рамки моей компетенции, – вздохнул Премьер. – Надо выходить на Президента, но раз я обещал Вам содействие, то сделаю всё от меня зависящее.
Вопреки желанию юбиляра, юбилей отметили шумно и с размахом. Президент лично вручил Мостовому орден, но самым желанным подарком для Василия Ивановича было известие о том, что его просьба удовлетворена, и указанные им кандидаты работают в нужных ему министерствах на нужных должностях.
Этот случай долго обсуждали в министерстве, и образ Мостового, как сухаря, которому всё человеческое, кроме работы, чуждо, постепенно стал меняться на образ человека внимательного и даже душевного, но скупо проявляющего эмоции на людях. Василий Иванович знал об этом, но относился к созданию нового имиджа равнодушно.
– Главное чтобы это не мешало работе. – сказал он как-то на встрече с журналистами. И это было правдой: Василий Иванович давно не испытывал щемящих душу чувств по веку прошедшему, всё, что он сейчас делал, было подчинено одной единственной цели – великой цели, ради которой он и жил.
22 сентября 20** года после обеда Василий Иванович работал с документами. В отличие от бывшего Президента, о котором говорили, что он работает с документами в состоянии полного беспамятства, Мостовой с бумагами работал вдумчиво, не торопясь, делая на полях документа многочисленные пометки. Ни один документ, попавший на стол Мостовому, не проходил проверку с первого раза. Как правило, вся документация, пестрившая вопросительными и восклицательными знаками, отправлялась к исполнителям на доработку. Большим успехом считалось, если документ визировался со второй попытки.
В заключение государственной комиссии о причинах аварии на Уральском механическом заводе Мостовой вчитывался с особым вниманием. Это предприятие входило в ведомство «Росатома», и к его министерству прямого отношения не имело, но события на УМЗ (Уральском Механическом Заводе) напрямую ставили под удар всё министерство. Накануне до него дошла информация, о том, что бывший директор УМЗ Валерий Бритвин скрывается от органов следствия и по этой причине объявлен в розыск.
Отложив в сторону документ, Мостовой снял трубку телефона и позвонил одному из заместителей министра внутренних дел, с которым был в дружеских отношениях ещё со студенческой скамьи.
– Здравствуй, Никита! – сказал он генерал-лейтенанту милиции Никитенко.
– Приветствую тебя, прости, чуть было не сказал «старый лис»! – в тон ему ответил высокий милицейский чин, который не любил, когда вспоминали его студенческую кличку.
– А ты не извиняйся! Я действительно старый и этого не скрываю, а на лиса не обижаюсь.
– Я так понимаю, что ты позвонил не для того, чтобы сообщить эту потрясающую новость.
– Правильно понимаешь. Твои ребята объявили в розыск некого Бритвина Валерия….
– Это не мои ребята, – перебил его Никитенко. – Это прокуратура объявила, а мои орлы его ищут.
– Ты всех по фамилии знаешь, кто в розыске? – съязвил Мостовой.
– Нет не всех, но эта фамилия у меня на слуху. Дело-то громкое, большой общественный резонанс имеет, поэтому стоит у меня на контроле.
– Я попросить тебя хотел, чтобы при задержании с ним поосторожней. Он мне живой нужен.
– Мне тоже, а тебе-то зачем?
– Этот засранец мне международный заказ сорвал, теперь весь проект «ТУС» под угрозой. Я тут почитал заключение государственной комиссии о причинах аварии в Энске – много неясного, и пролить свет на это дело может только Бритвин. Надеюсь, ты меня правильно понял.
– Надеюсь, что понял. Безопасность обеспечу.
– Спасибо! С меня причитается, – проскрипел Мостовой, и, не дождавшись ответа, положил трубку.
Он знал, что все звонки в МВД «со стороны» находятся на «прослушке», поэтому и не сказал в разговоре ничего лишнего.
Глава 13
12 часов 00 мин. 22 сентября 20** года.
г. Москва, Лубянская площадь
Заместитель директора, генерал-лейтенант ФСБ Баринов Владимир Афанасьевич был педант – холодный, чопорно-вежливый педант в безукоризненно белой сорочке и тщательно завязанным классически узлом галстуком. Свой генеральский мундир с солидной колодкой орденских планок Владимир Афанасьевич одевал редко: в случае вызова на «ковёр» в Кремль, 9-го мая в День Победы, и 20 декабря – в профессиональный праздник. В довершении ко всему, Владимир Афанасьевич был ещё и трудоголиком. По кабинетам на Лубянке ходила шутка, что крылатая фраза «страна большая, дел много, а жизнь коротка» принадлежит именно ему. Директор не упускал случая, чтобы не поставить молодым сотрудникам в пример Баринова, как офицера, являющегося образцом исполнительности и преданности воинскому долгу. В кабинет Баринова можно было позвонить в любое время суток и дежурный офицер либо тут же соединял с генерал-лейтенантом, либо просил позвонить позже, «…так как в настоящий момент Владимир Афанасьевич занят».
Подполковник ФСБ Каледин прибыл в приёмную к Баринову за 10 минут до назначенного времени. Представившись дежурному офицеру, Кантемир сообщил, что ему назначено на 12 часов. Дежурный сверился со списком и попросил подождать. Каледин сел в кресло и приготовился к томительному ожиданию, но ошибся: ровно в 12 часов на столе у дежурного зазвонил телефон.
– Вас ждут. – негромко произнёс офицер, положив трубку телефона, и Кантемир открыл тяжёлую двустворчатую дверь.
Войдя в кабинет, Каледин, как положено, представился, но Баринов, не слушая доклада, окинул его недовольным взглядом. С заместителем Кантемир был знаком не первый год, но до сих пор не решил, как он к нему относится. Взгляд у генерал-лейтенанта был всегда недоверчивым, голос официально вежливым, ровным, немного монотонным. Казалось, что даже если бы в мире неожиданно разразилась Третья мировая война, то наверное и тогда бы тон разговора Владимира Афанасьевича не изменился. И ещё Баринова нельзя было обмануть, он всегда владел информацией не хуже собеседника, а суть проблемы ухватывал с первых слов.
– Итак, Вы оказались в автомобиле Чубатого по воле случая? – вместо слов приветствия задал вопрос Баринов.
– Точнее, по просьбе самого Чубатого. – уточнил Каледин.
– И Вы утверждаете, что не знаете, с какой целью Вы ему понадобились.
– Я уже докладывал, что Чубатый не успел сообщить мне цель нашей встречи, так как на него было совершено покушение.
– Вам, подполковник, как профессионалу, в этом деле ничего не показалось странным?
– Показалось. Во-первых, он знал время и место нашей встречи, а во-вторых, покушение было каким-то опереточным.
– То есть?
– Предположительно из пулемёта было отстреляно с десяток патронов, восемь из которых попали в цель – автомобиль Чубатого. Место для засады было выбрано профессионально. При желании можно было положить и Чубатого и всю его охрану, но нападавшие почему-то ретировались.
Складки на лице заместителя немного смягчились. Он всегда ценил сотрудников, обладающих острым взглядом и умеющих нестандартно мыслить.
– А не кажется ли Вам, подполковник, что наличие Вас в автомобиле Чубатого в момент совершения покушения как раз и было Вашим основным предназначением?
– То есть, Вы хотите сказать, что Чубатый знал о готовящимся на него покушении?
– Не совсем так. Если бы Чубатый знал, что на него готовиться реальное покушение, то, вероятнее всего, вместо Вас пригласил кого-нибудь другого, например, своего двойника, или человека, загримированного под него самого. Однако в машине оказались Вы, подполковник. Почему?
– Случайность.
– Вы же знаете, что я не верю в случайности. Возможно, Вы ему нужны были, как надёжный свидетель, как источник информации, заслуживающий доверия.
– То есть я должен был подтвердить, что нападение на бизнесмена и известного в прошлом политика Чубатого не досужая выдумка журналистов, а реальное покушение с угрозой для жизни и здоровья?
– Это всего лишь одна из версий.
– Нет, это вряд ли, – после короткого раздумья возразил Каледин. – Я видел лицо Чубатого во время покушения – он реально испугался. Действия его были хаотичны, не продуманы, его охватила паника. Если бы Чубатый готовил имитацию покушения на себя, то действовал бы иначе.
– Возможно. Тогда какова цель этого покушения, если Вы говорите, что и Чубатого и его охрану могли перестрелять, как куропаток?
– Вероятней всего, Чубатого хотели запугать.
– Или сделали последнее предупреждение. Кому-то очень не нравится его активная деятельность на посту руководителя «Росэнерго», и по всей вероятности, дело здесь не только в деньгах, пусть и очень больших. Чубатый не новичок в бизнесе, и давно научился правильно выстраивать отношения не только с партнёрами, но и с конкурентами. Однако у меня никак не идёт из головы Ваша роль в этом деле. Интуиция мне подсказывает, что в автомобиле Чубатого Вы оказались не случайно. Ведь не зря же были задействованы специалисты, которые смогли отследить и перехватить мой звонок к Вам. Ни Чубатый, ни его окружение этим заниматься не стали бы – это не их стиль. Вероятней всего, кто-то под благовидным предлогом «слил» Юрию Сергеевичу эту информацию, ну а дальше было делом техники. Ладно, сделаем вид, что держим паузу, а наши аналитики в это время пусть в этом деле покопаются…
«Чем дольше ты держишь паузу, тем быстрей у окружающих возникает предположение о твоей полной осведомлённости»! – вспомнил Кантемир одно из крылатых выражений директора.
– Однако сегодня я Вас пригласил по совершенно другому поводу. – прервал возникшую паузу Баринов и протянул Каледину тоненькую папку.
«Судя по объёму листов, информации в ней – кот наплакал», – опытным глазом определил Кантемир, но от комментария воздержался.
– В период с 27 августа по 4 сентября этого года в Москве и Петербурге убиты трое учёных, на которых наше правительство возлагало большие надежды, – продолжил Баринов. Кантемир тем временем раскрыл папку, где вместе с материалами находились три увеличенные чёрно-белые фотографии, вероятно, изъятые из личных дел погибших.
– Первым был убит в Петербурге профессор Попов-Левин Александр Ильич – ведущий специалист в области неорганической химии. Убит 27 августа в самом центре города ударом ножа в сердце. Других повреждений нет, с места преступления ничего не похищено. Бумажник с крупной суммой денег и документы остались в кармане убитого.
Вторым погиб профессор Российского химико-технического университета Эммануил Карлович Шлифенбах – ведущий исследователь в области альтернативных видов энергии. Убит 1 сентября в Замоскворечье при большом скоплении народа. По горькой иронии судьбы, убийцу никто не видел. Киллер использовал иглу с цианином, довольно редкий, но надёжный способ умерщвления.
Третьим 4 сентября был убит в Петербурге профессор Серебряков Николай Николаевич. Последние пять лет, Серебряков работал в одном закрытом НИИ, занимался разработкой новых типов двигателей, работающих на альтернативных видах топлива. Убит в собственном гараже двумя ударами молотка по голове. Убийство обставлено, как пьяная драка, но в крови погибшего следов алкоголя не обнаружено. С места происшествия был угнан личный автомобиль профессора.
Все трое никогда и нигде не пересекались, возможно, даже не знали о существовании друг друга. Однако именно они были приглашены для участия в новом проекте в Свеколкино. Обращаю ваше внимание, подполковник – приглашены лично Премьером. Если быть до конца точным, то кроме упомянутых троих учёных были приглашены ещё двое: самый молодой доктор наук Гайнутдинов Рафик Камильевич – химик, и Пастернак Андрей Эдуардович – физик-экспериментатор, ведущий специалист в области термоядерного синтеза. Однако они отказались от участия в проекте: Гайнутдинов с головой ушёл в религию и больше не занимается научной деятельностью, а Пастернак занялся политической деятельностью. Партия, в которую он вошёл, является оппозиционной, поэтому он отклонил предложение Премьера по политическим мотивам.
г. Москва, Лубянская площадь
Заместитель директора, генерал-лейтенант ФСБ Баринов Владимир Афанасьевич был педант – холодный, чопорно-вежливый педант в безукоризненно белой сорочке и тщательно завязанным классически узлом галстуком. Свой генеральский мундир с солидной колодкой орденских планок Владимир Афанасьевич одевал редко: в случае вызова на «ковёр» в Кремль, 9-го мая в День Победы, и 20 декабря – в профессиональный праздник. В довершении ко всему, Владимир Афанасьевич был ещё и трудоголиком. По кабинетам на Лубянке ходила шутка, что крылатая фраза «страна большая, дел много, а жизнь коротка» принадлежит именно ему. Директор не упускал случая, чтобы не поставить молодым сотрудникам в пример Баринова, как офицера, являющегося образцом исполнительности и преданности воинскому долгу. В кабинет Баринова можно было позвонить в любое время суток и дежурный офицер либо тут же соединял с генерал-лейтенантом, либо просил позвонить позже, «…так как в настоящий момент Владимир Афанасьевич занят».
Подполковник ФСБ Каледин прибыл в приёмную к Баринову за 10 минут до назначенного времени. Представившись дежурному офицеру, Кантемир сообщил, что ему назначено на 12 часов. Дежурный сверился со списком и попросил подождать. Каледин сел в кресло и приготовился к томительному ожиданию, но ошибся: ровно в 12 часов на столе у дежурного зазвонил телефон.
– Вас ждут. – негромко произнёс офицер, положив трубку телефона, и Кантемир открыл тяжёлую двустворчатую дверь.
Войдя в кабинет, Каледин, как положено, представился, но Баринов, не слушая доклада, окинул его недовольным взглядом. С заместителем Кантемир был знаком не первый год, но до сих пор не решил, как он к нему относится. Взгляд у генерал-лейтенанта был всегда недоверчивым, голос официально вежливым, ровным, немного монотонным. Казалось, что даже если бы в мире неожиданно разразилась Третья мировая война, то наверное и тогда бы тон разговора Владимира Афанасьевича не изменился. И ещё Баринова нельзя было обмануть, он всегда владел информацией не хуже собеседника, а суть проблемы ухватывал с первых слов.
– Итак, Вы оказались в автомобиле Чубатого по воле случая? – вместо слов приветствия задал вопрос Баринов.
– Точнее, по просьбе самого Чубатого. – уточнил Каледин.
– И Вы утверждаете, что не знаете, с какой целью Вы ему понадобились.
– Я уже докладывал, что Чубатый не успел сообщить мне цель нашей встречи, так как на него было совершено покушение.
– Вам, подполковник, как профессионалу, в этом деле ничего не показалось странным?
– Показалось. Во-первых, он знал время и место нашей встречи, а во-вторых, покушение было каким-то опереточным.
– То есть?
– Предположительно из пулемёта было отстреляно с десяток патронов, восемь из которых попали в цель – автомобиль Чубатого. Место для засады было выбрано профессионально. При желании можно было положить и Чубатого и всю его охрану, но нападавшие почему-то ретировались.
Складки на лице заместителя немного смягчились. Он всегда ценил сотрудников, обладающих острым взглядом и умеющих нестандартно мыслить.
– А не кажется ли Вам, подполковник, что наличие Вас в автомобиле Чубатого в момент совершения покушения как раз и было Вашим основным предназначением?
– То есть, Вы хотите сказать, что Чубатый знал о готовящимся на него покушении?
– Не совсем так. Если бы Чубатый знал, что на него готовиться реальное покушение, то, вероятнее всего, вместо Вас пригласил кого-нибудь другого, например, своего двойника, или человека, загримированного под него самого. Однако в машине оказались Вы, подполковник. Почему?
– Случайность.
– Вы же знаете, что я не верю в случайности. Возможно, Вы ему нужны были, как надёжный свидетель, как источник информации, заслуживающий доверия.
– То есть я должен был подтвердить, что нападение на бизнесмена и известного в прошлом политика Чубатого не досужая выдумка журналистов, а реальное покушение с угрозой для жизни и здоровья?
– Это всего лишь одна из версий.
– Нет, это вряд ли, – после короткого раздумья возразил Каледин. – Я видел лицо Чубатого во время покушения – он реально испугался. Действия его были хаотичны, не продуманы, его охватила паника. Если бы Чубатый готовил имитацию покушения на себя, то действовал бы иначе.
– Возможно. Тогда какова цель этого покушения, если Вы говорите, что и Чубатого и его охрану могли перестрелять, как куропаток?
– Вероятней всего, Чубатого хотели запугать.
– Или сделали последнее предупреждение. Кому-то очень не нравится его активная деятельность на посту руководителя «Росэнерго», и по всей вероятности, дело здесь не только в деньгах, пусть и очень больших. Чубатый не новичок в бизнесе, и давно научился правильно выстраивать отношения не только с партнёрами, но и с конкурентами. Однако у меня никак не идёт из головы Ваша роль в этом деле. Интуиция мне подсказывает, что в автомобиле Чубатого Вы оказались не случайно. Ведь не зря же были задействованы специалисты, которые смогли отследить и перехватить мой звонок к Вам. Ни Чубатый, ни его окружение этим заниматься не стали бы – это не их стиль. Вероятней всего, кто-то под благовидным предлогом «слил» Юрию Сергеевичу эту информацию, ну а дальше было делом техники. Ладно, сделаем вид, что держим паузу, а наши аналитики в это время пусть в этом деле покопаются…
«Чем дольше ты держишь паузу, тем быстрей у окружающих возникает предположение о твоей полной осведомлённости»! – вспомнил Кантемир одно из крылатых выражений директора.
– Однако сегодня я Вас пригласил по совершенно другому поводу. – прервал возникшую паузу Баринов и протянул Каледину тоненькую папку.
«Судя по объёму листов, информации в ней – кот наплакал», – опытным глазом определил Кантемир, но от комментария воздержался.
– В период с 27 августа по 4 сентября этого года в Москве и Петербурге убиты трое учёных, на которых наше правительство возлагало большие надежды, – продолжил Баринов. Кантемир тем временем раскрыл папку, где вместе с материалами находились три увеличенные чёрно-белые фотографии, вероятно, изъятые из личных дел погибших.
– Первым был убит в Петербурге профессор Попов-Левин Александр Ильич – ведущий специалист в области неорганической химии. Убит 27 августа в самом центре города ударом ножа в сердце. Других повреждений нет, с места преступления ничего не похищено. Бумажник с крупной суммой денег и документы остались в кармане убитого.
Вторым погиб профессор Российского химико-технического университета Эммануил Карлович Шлифенбах – ведущий исследователь в области альтернативных видов энергии. Убит 1 сентября в Замоскворечье при большом скоплении народа. По горькой иронии судьбы, убийцу никто не видел. Киллер использовал иглу с цианином, довольно редкий, но надёжный способ умерщвления.
Третьим 4 сентября был убит в Петербурге профессор Серебряков Николай Николаевич. Последние пять лет, Серебряков работал в одном закрытом НИИ, занимался разработкой новых типов двигателей, работающих на альтернативных видах топлива. Убит в собственном гараже двумя ударами молотка по голове. Убийство обставлено, как пьяная драка, но в крови погибшего следов алкоголя не обнаружено. С места происшествия был угнан личный автомобиль профессора.
Все трое никогда и нигде не пересекались, возможно, даже не знали о существовании друг друга. Однако именно они были приглашены для участия в новом проекте в Свеколкино. Обращаю ваше внимание, подполковник – приглашены лично Премьером. Если быть до конца точным, то кроме упомянутых троих учёных были приглашены ещё двое: самый молодой доктор наук Гайнутдинов Рафик Камильевич – химик, и Пастернак Андрей Эдуардович – физик-экспериментатор, ведущий специалист в области термоядерного синтеза. Однако они отказались от участия в проекте: Гайнутдинов с головой ушёл в религию и больше не занимается научной деятельностью, а Пастернак занялся политической деятельностью. Партия, в которую он вошёл, является оппозиционной, поэтому он отклонил предложение Премьера по политическим мотивам.