Страница:
20 августа Гейдрих снова появился на месте будущих событий и совершил долгую инспекционную прогулку по приграничной зоне. Он остался доволен – все было готово, следовало ждать сигнала «фюрера».
Шеф СД, разумеется, знал, что вторжение в Польшу назначено на рассвете 26 августа, и сделал все для осуществления трех намеченных провокаций в ночь с 25 на 26 августа. Он не предвидел только, что вечером 25 августа у Гитлера сдадут нервы и это внесет страшную путаницу в действия диверсантов.
«Большой глухарь»
Что произошло в ночь на 1 сентября?
Провокация в Глейвице – новые данные
«Польша нужна Англии как мученица…»
Шеф СД, разумеется, знал, что вторжение в Польшу назначено на рассвете 26 августа, и сделал все для осуществления трех намеченных провокаций в ночь с 25 на 26 августа. Он не предвидел только, что вечером 25 августа у Гитлера сдадут нервы и это внесет страшную путаницу в действия диверсантов.
«Большой глухарь»
Во второй половине дня 25 августа, когда Гитлер неожиданно отменил назначенное на следующее утро вторжение в Польшу, командир роты диверсантов получил с опозданием ранее отданный приказ быть готовым к выполнению задания. Указание об отмене приказа, несмотря на все старания Гейдриха, своевременно не дошло. Штурмовиков подняли по сигналу тревоги, и в Хохлиндене и Питшене они приступили к выполнению диверсии. Лишь Науджокс, ожидая у телефона сообщения о «смерти бабушки», остался со своей командой в гостинице в Глеивице. Причиной путаницы с приказами, как выяснилось, был слишком сложный порядок передачи закодированных указаний из Берлина. Стремясь исключить опасность какого-либо несвоевременного шага, Гейдрих установил, что приказ об исполнении операции должен был иметь не одно, а два предварительных предупреждения. Переданный по телефону пароль «Малый глухарь» означал: «Внимание!», а «Большой глухарь» – полную боевую готовность. И лишь по третьему сигналу «Агата» следовало приступить к осуществлению провокации. Результат такого трехэтажного педантизма в подготовке бандитской акции явился прямо противоположным. Услышав второй сигнал – «Большой глухарь», эсэсовцы восприняли его как команду действовать.
В районе Хохлиндена провокаторы были доставлены в лес, переоделись там в польскую форму и затем двинулись, как было намечено, по трем различным направлениям. Одно из подразделений успело уже проникнуть на 200 м на польскую территорию, когда догнавший мотоциклист передал указание немедленно отменить операцию. Поспешно вернувшись в лес, диверсанты переоделись и постарались незаметно вернуться на базу.
Вскоре выяснилось странное обстоятельство, над которым Гейдрих долго ломал голову. Польская таможенная застава, которую должны были захватить диверсанты, но чего они не сделали, так как были отозваны обратно, в тот самый вечер 25 августа была разгромлена германской воинской частью. Как оказалось, это было делом рук подразделения военной разведки. Было ли это простой случайностью? У Гейдриха возникло подозрение, что, несмотря на строжайшую секретность, абвер был кем-то неофициально информирован и намеренно уничтожил заставу, чтобы сорвать «операцию». Не видна ли здесь рука Канариса? Он не просто ненавидел Гейдриха, но и считал рискованным с точки зрения интересов германского империализма развязывание Гитлером войны в тех условиях. Сказанное выше о шефе абвера и методах его работы не исключает подобного предположения.
Гейдрих был взбешен. Поскольку нападение на Польшу несколько откладывалось, следовало опять ждать сигнала для проведения запланированных провокаций. Но вся затея была уже подмочена: возня эсэсовцев в районе Хохлиндена не осталась незамеченной, кроме того, из-за разгрома абвером польской таможенной заставы было уже невозможно заманить поляков на германскую территорию.
В районе Хохлиндена провокаторы были доставлены в лес, переоделись там в польскую форму и затем двинулись, как было намечено, по трем различным направлениям. Одно из подразделений успело уже проникнуть на 200 м на польскую территорию, когда догнавший мотоциклист передал указание немедленно отменить операцию. Поспешно вернувшись в лес, диверсанты переоделись и постарались незаметно вернуться на базу.
Вскоре выяснилось странное обстоятельство, над которым Гейдрих долго ломал голову. Польская таможенная застава, которую должны были захватить диверсанты, но чего они не сделали, так как были отозваны обратно, в тот самый вечер 25 августа была разгромлена германской воинской частью. Как оказалось, это было делом рук подразделения военной разведки. Было ли это простой случайностью? У Гейдриха возникло подозрение, что, несмотря на строжайшую секретность, абвер был кем-то неофициально информирован и намеренно уничтожил заставу, чтобы сорвать «операцию». Не видна ли здесь рука Канариса? Он не просто ненавидел Гейдриха, но и считал рискованным с точки зрения интересов германского империализма развязывание Гитлером войны в тех условиях. Сказанное выше о шефе абвера и методах его работы не исключает подобного предположения.
Гейдрих был взбешен. Поскольку нападение на Польшу несколько откладывалось, следовало опять ждать сигнала для проведения запланированных провокаций. Но вся затея была уже подмочена: возня эсэсовцев в районе Хохлиндена не осталась незамеченной, кроме того, из-за разгрома абвером польской таможенной заставы было уже невозможно заманить поляков на германскую территорию.
Что произошло в ночь на 1 сентября?
Когда Гитлер отдал окончательный приказ о вторжении Польшу на рассвете 1 сентября, Гейдрих вечером 31 августа распорядился приступить к осуществлению запланированных провокаций. В их сценарии на этот раз были внесены некоторые изменения.
В Хохлиндене группа диверсантов кружным путем была доставлена на затянутых брезентом грузовиках в приграничный лес. Там они пере: оделись в польскую форму и получили последний инструктаж: сначала идти вдоль границы до пересечения с дорогой Хохлинден – Хвалензитц и затем двинуться к германской пограничной заставе. При этом гитлеровцы должны были выкрикивать на польском языке ругательства в адрес Германии и стрелять в воздух.
Сцена для циничного спектакля была подготовлена заранее: удалили персонал заставы, а для пущей «достоверности» вблизи здания положили трупы нескольких человек в польской форме.
На сей раз «операция» прошла без неожиданностей и осложнений. После начала действий на заставе появились германские полицейские, которые тоже усердно стреляли в воздух, а потом стали задерживать «нападавших». По окончании операции эсэсовцев на тех же грузовиках доставили обратно на базу. Застава не была повреждена, лишь на стенах здания осталось несколько следов от пуль.
«В Хохлиндене, – писала на следующий день „Фёлькише беобахтер“, – польские повстанцы и солдаты польской армии напали на новое здание таможенной заставы. После полуторачасовой борьбы германским полицейским удалось отбить заставу. Число убитых и раненых из-за темноты не удалось точно установить. Восемь польских инсургентов и шесть польских солдат захвачены в плен».
Столь же циничной была провокация гитлеровцев 31 августа в Питшене. Около 19 часов к гостинице, где более недели в ожидании сигнала находились диверсанты, подъехали автомашины. Плотно поужинав, эсэсовцы поехали на грузовиках в расположенный близ границы лес. Облачившись в польскую форму и выкрикивая брань на польском языке в адрес рейха, они двинулись к дому лесника. И все это сопровождалось непрерывной пальбой в воздух. Некоторое время спустя под видом пограничной полиции «на выручку» прибыла другая группа эсэсовцев. К этому времени, однако, «налетчики» успели уже сесть в машины и вернуться в гостиницу. Там они заявили, что им удалось отбить предпринятое поляками нападение на Питшен.
Что касается лесника, то его, разумеется, предупредили заранее о предстоящем визите «гостей», а жену предусмотрительно отправили к родственникам в деревню. На следующее утро любопытные могли увидеть несколько следов от винтовочных пуль на стенах здания и оборванные телефонные провода. Близ дома лесника остались следы крови и рядом свеженасыпанный холмик.
В сенсационных сообщениях, появившихся 1 сентября в газетах рейха, говорилось, что накануне, около 20 часов 30 минут патруль пограничной полиции наткнулся на германской территории, примерно в двух километрах от границы, на группу польских солдат и повстанцев, насчитывавшую свыше 200 человек. «Поляки тотчас открыли огонь, пограничная полиция, получив подкрепление, оказала сопротивление,– живописала „Фёлькише беобахтер“. – Поляки потеряли двух человек убитыми, из них один – солдат. У пограничной полиции один человек убит и несколько ранено. Пятнадцать поляков, в том числе шесть военных, взяты в плен».
После «накладки», происшедшей 25 августа, ответственным за организацию всех трех провокаций – в Хохлиндене, Питшене и Глейвице – Гейдрих назначил шефа гестапо Мюллера. 31 августа он сидел в полицейском участке Глейвица (все три пункта были расположены неподалеку друг от друга) и ожидал сообщений о результатах «работы» эсэсовцев. Он нервничал: ведь вечером ему надлежало лично доложить Гейдриху, а в полночь вступал в силу приказ о запрещении полетов над германской территорией. Не дождавшись уточнения подробностей и захватив еще не проявленные пленки «с места событий», он вылетел в Берлин на специально присланном за ним самолете.
Гейдрих остался недоволен итогами «операции» в Хохлиндене. Она была проведена «недостаточно шумно» и не привлекла к себе внимания. Никто из местных жителей не увидел ни марширующих солдат в польской форме, ни взятых в плен «налетчиков»; даже мало кто слышал стрельбу. Единственным «доказательством» «вторжения» поляков были трупы людей в польской форме. Однако нацистские лидеры не рискнули представить корреспондентам ни тела убитых, ни поместить в газетах их фотографии.
Ставшие теперь известными детали этой провокации объясняют причины подобной «скромности». Жертвами кровавого фарса стали несколько политзаключенных, отобранных Мюллером в концентрационном лагере в Саксенхаузене. Незадолго до описываемых событий их в легковых автомашинах переправили в тюрьму в Бреслау. Мюллер называл их «консервами».
Еще 25 августа, когда штурмовики ошибочно приступили к выполнению «операции» в Хохлиндене, некоторые из них видели на лесной просеке черные легковые автомашины с затянутыми шторами. Внутри были люди, находившиеся в состоянии полной апатии, очевидно, под воздействием соответствующей инъекции. По пути мрачная процессия столкнулась с танковой колонной и поэтому прибыла с некоторым опозданием…
31 августа Мюллер снова прибыл с черными лимузинами в Хохлинден. После того как налет был «отбит», а взятых в плен «поляков» отправили в полицейский участок, обнаруженные возле здания заставы трупы в польской форме увезли на грузовиках. На следующий день их закопали невдалеке от границы. Данные о количестве убитых неточны: как свидетельствуют одни источники, их было 12—13, другие – около 30.
Таким образом, немецкие антифашисты стали первыми жертвами второй мировой войны.
Отдельно следует сказать о Глейвице.
В Хохлиндене группа диверсантов кружным путем была доставлена на затянутых брезентом грузовиках в приграничный лес. Там они пере: оделись в польскую форму и получили последний инструктаж: сначала идти вдоль границы до пересечения с дорогой Хохлинден – Хвалензитц и затем двинуться к германской пограничной заставе. При этом гитлеровцы должны были выкрикивать на польском языке ругательства в адрес Германии и стрелять в воздух.
Сцена для циничного спектакля была подготовлена заранее: удалили персонал заставы, а для пущей «достоверности» вблизи здания положили трупы нескольких человек в польской форме.
На сей раз «операция» прошла без неожиданностей и осложнений. После начала действий на заставе появились германские полицейские, которые тоже усердно стреляли в воздух, а потом стали задерживать «нападавших». По окончании операции эсэсовцев на тех же грузовиках доставили обратно на базу. Застава не была повреждена, лишь на стенах здания осталось несколько следов от пуль.
«В Хохлиндене, – писала на следующий день „Фёлькише беобахтер“, – польские повстанцы и солдаты польской армии напали на новое здание таможенной заставы. После полуторачасовой борьбы германским полицейским удалось отбить заставу. Число убитых и раненых из-за темноты не удалось точно установить. Восемь польских инсургентов и шесть польских солдат захвачены в плен».
Столь же циничной была провокация гитлеровцев 31 августа в Питшене. Около 19 часов к гостинице, где более недели в ожидании сигнала находились диверсанты, подъехали автомашины. Плотно поужинав, эсэсовцы поехали на грузовиках в расположенный близ границы лес. Облачившись в польскую форму и выкрикивая брань на польском языке в адрес рейха, они двинулись к дому лесника. И все это сопровождалось непрерывной пальбой в воздух. Некоторое время спустя под видом пограничной полиции «на выручку» прибыла другая группа эсэсовцев. К этому времени, однако, «налетчики» успели уже сесть в машины и вернуться в гостиницу. Там они заявили, что им удалось отбить предпринятое поляками нападение на Питшен.
Что касается лесника, то его, разумеется, предупредили заранее о предстоящем визите «гостей», а жену предусмотрительно отправили к родственникам в деревню. На следующее утро любопытные могли увидеть несколько следов от винтовочных пуль на стенах здания и оборванные телефонные провода. Близ дома лесника остались следы крови и рядом свеженасыпанный холмик.
В сенсационных сообщениях, появившихся 1 сентября в газетах рейха, говорилось, что накануне, около 20 часов 30 минут патруль пограничной полиции наткнулся на германской территории, примерно в двух километрах от границы, на группу польских солдат и повстанцев, насчитывавшую свыше 200 человек. «Поляки тотчас открыли огонь, пограничная полиция, получив подкрепление, оказала сопротивление,– живописала „Фёлькише беобахтер“. – Поляки потеряли двух человек убитыми, из них один – солдат. У пограничной полиции один человек убит и несколько ранено. Пятнадцать поляков, в том числе шесть военных, взяты в плен».
После «накладки», происшедшей 25 августа, ответственным за организацию всех трех провокаций – в Хохлиндене, Питшене и Глейвице – Гейдрих назначил шефа гестапо Мюллера. 31 августа он сидел в полицейском участке Глейвица (все три пункта были расположены неподалеку друг от друга) и ожидал сообщений о результатах «работы» эсэсовцев. Он нервничал: ведь вечером ему надлежало лично доложить Гейдриху, а в полночь вступал в силу приказ о запрещении полетов над германской территорией. Не дождавшись уточнения подробностей и захватив еще не проявленные пленки «с места событий», он вылетел в Берлин на специально присланном за ним самолете.
Гейдрих остался недоволен итогами «операции» в Хохлиндене. Она была проведена «недостаточно шумно» и не привлекла к себе внимания. Никто из местных жителей не увидел ни марширующих солдат в польской форме, ни взятых в плен «налетчиков»; даже мало кто слышал стрельбу. Единственным «доказательством» «вторжения» поляков были трупы людей в польской форме. Однако нацистские лидеры не рискнули представить корреспондентам ни тела убитых, ни поместить в газетах их фотографии.
Ставшие теперь известными детали этой провокации объясняют причины подобной «скромности». Жертвами кровавого фарса стали несколько политзаключенных, отобранных Мюллером в концентрационном лагере в Саксенхаузене. Незадолго до описываемых событий их в легковых автомашинах переправили в тюрьму в Бреслау. Мюллер называл их «консервами».
Еще 25 августа, когда штурмовики ошибочно приступили к выполнению «операции» в Хохлиндене, некоторые из них видели на лесной просеке черные легковые автомашины с затянутыми шторами. Внутри были люди, находившиеся в состоянии полной апатии, очевидно, под воздействием соответствующей инъекции. По пути мрачная процессия столкнулась с танковой колонной и поэтому прибыла с некоторым опозданием…
31 августа Мюллер снова прибыл с черными лимузинами в Хохлинден. После того как налет был «отбит», а взятых в плен «поляков» отправили в полицейский участок, обнаруженные возле здания заставы трупы в польской форме увезли на грузовиках. На следующий день их закопали невдалеке от границы. Данные о количестве убитых неточны: как свидетельствуют одни источники, их было 12—13, другие – около 30.
Таким образом, немецкие антифашисты стали первыми жертвами второй мировой войны.
Отдельно следует сказать о Глейвице.
Провокация в Глейвице – новые данные
Показания, данные Науджоксом под присягой в Нюрнберге, лишь наполовину правдивы. Самые одиозные подробности провокации этот фашистский преступник скрыл.
В августе 1939 г., тщательно изучив обстановку на месте провокации, Науджокс поделился своими сомнениями с Мюллером:
– Труп в польской форме в Глейвице, в нескольких километрах от границы, это не подходит…
– Хорошо, – ответил Мюллер, – получишь в штатском.
Позже Мюллер, видимо, более серьезно оценил связанный с задуманной кровавой инсценировкой риск. Ведь кого-то из узников концлагеря могут опознать местные жители? А если будет опубликован фотоснимок, как это планировал Гейдрих, подобная опасность будет наиболее вероятной.
Кроме того, после 25 августа, когда стало ясно, что «особые операции» в Хохлиндене и Питшене не смогут быть осуществлены по ранее намеченному плану, провокация в Глейвице вновь приобретала для гитлеровцев особое значение. Именно там предстояло сфабриковать убедительные «доказательства» нападения поляков. Тогда-то и был разработан с дьявольским цинизмом несколько измененный сценарий.
В группу штурмовиков во главе с Науджоксом за час до начала «операции» включили «переводчика» – германского гражданина польского происхождения. Он был связан с гестапо и входил в число «доверенных лиц» нацистской охранки. Свой выбор Мюллер сделал также с учетом того, что этот поляк работал в банке Оппельна, расположенном поблизости, следовательно, его хорошо знали многие жители.
«Переводчику» поручили во время налета сказать перед микрофоном несколько фраз на польском языке. Однако скрыли, что ему отводилась зловещая роль.
31 августа, во время инсценировки налета на радиостанцию, когда переводчик выполнил свою миссию, эсэсовцы по сигналу Науджокса бросились наутек. Последним среди бегущих оказался «переводчик». Это было нарочно подстроено – ему не сообщили условный сигнал. В ту минуту, когда он еще не миновал машинное отделение станции, специально подосланный агент СД выстрелом из пистолета уложил его на месте.
Труп «переводчика» был обнаружен сотрудниками станции, вернувшимися после налета. Его видели полицейские, и все те, кто в тот момент находился поблизости, могли убедиться: это был поляк! Следователь полицейского отделения в Глейвице сфотографировал труп и снял отпечатки пальцев. Теперь Гейдрих располагал «неопровержимыми уликами»: нападение совершено поляками.
Как расценить утверждение Науджокса о том, что «консервы» ему доставил Мюллер? В 1963 г. в интервью, опубликованном западногерманским журналом «Шпигель», нацистский преступник уточнил: оставленные им на шоссе во время налета два человека позже сообщили ему, что к зданию подъехала автомашина с двумя пассажирами. Это были гестаповцы, которые назвали пароль и затем спросили, где находится вход. Потом они положили там человека, которого он и увидел, покидая радиостанцию.
Западногерманский автор Рунцхеймер в опубликованной недавно работе высказывает следующее предположение. Мюллер, как видно, опасался, что убийство поляка-«переводчика» по каким-либо непредвиденным причинам может не состояться, в результате чего Гейдрих не получит требуемых «доказательств» причастности Польши к нападению на радиостанцию. Поэтому он решил на всякий случай организовать еще одно убийство.
За несколько дней до начала войны три гестаповца – один из них именовался «инспектором» – явились в Оппельн. Вместе со следователем местного полицейского участка они арестовали одного из жителей – германского гражданина польской национальности. Его пригласили в гостиницу, а потом, ничего не объяснив, на машине доставили в полицейский участок Глейвица, где поместили в одиночную камеру.
Этого человека держали там до 31 августа, когда с наступлением темноты за ним приехал следователь. «Инспектор», накинув белый халат, вывел арестованного, находившегося почти в бессознательном состоянии. С трудом его затолкнули в автомобиль. «Инспектор» сел рядом, и они направились в сторону северной окраины города. За ними следовала другая машина с двумя гестаповцами в штатском.
Подъехав к радиостанции, машины свернули на проселочную дорогу и остановились. «Инспектор» и два других гестаповца направились к зданию и уточнили у эсэсовцев, оставленных Науджоксом на посту у входа, где положить поляка. Затем (по свидетельству следователя, давшего показания уже после войны) арестованный был подведен «инспектором» к зданию радиостанции. Других подробностей бывший следователь не привел, заявив, что сразу же уехал. Этого поляка, лежащего на ступенях справа от входа, и видел Науджокс, выбегая из здания радиостанции. По свидетельству шофера Науджокса, принимавшего участие в провокации, человек был уже мертв.
Как и в случае с поляком-«переводчиком», Мюллер не рискнул использовать в данной провокации кого-то из заключенных концлагеря. Жертвой стал гражданин Германии, незаконно арестованный и преступно умерщвленный.
На этом Служба безопасности не закончила свои преступные действия. Через 10 минут после прибытия полиции на место происшествия труп, положенный у входа, исчез.
Как можно полагать, гестаповцев встревожило заявление сотрудников радиостанции о том, что в момент бегства налетчиков раздался только один выстрел. Тогда как объяснить, что было два трупа? Один труп спрятали.
На следующий день он снова был обнаружен, но уже на другом месте. Группа гестаповцев доставила на радиостанцию нового следователя, являвшегося одновременно фотографом. Войдя в студию, он увидел большой стол, где был установлен микрофон. На полу возле стола лежал вниз лицом, широко раскинув руки, человек.
В нескольких метрах справа от стола в такой же позе лежал другой. Оба были мертвы. Следователь сделал необходимые снимки, однако на обратном пути гестаповцы отобрали у него фотоаппарат вместе с пленкой.
Эти «метаморфозы» объясняются следующим.
Снимки, доставленные Мюллером в ночь с 31 на 1 сентября, как видно, не удовлетворили Гейдриха: поляк-«переводчик» был убит в машинном отделении станции, другой труп положили у входа в здание; но на фотографиях не было запечатлено ничего такого, что свидетельствовало бы о событиях, происшедших именно на радиостанции. Вот поэтому трупы перенесли в студию и сфотографировали у стола с микрофоном.
Теперь гитлеровцы имели «доказательство», что агрессором являлась Польша, «навязавшая войну рейху».
В августе 1939 г., тщательно изучив обстановку на месте провокации, Науджокс поделился своими сомнениями с Мюллером:
– Труп в польской форме в Глейвице, в нескольких километрах от границы, это не подходит…
– Хорошо, – ответил Мюллер, – получишь в штатском.
Позже Мюллер, видимо, более серьезно оценил связанный с задуманной кровавой инсценировкой риск. Ведь кого-то из узников концлагеря могут опознать местные жители? А если будет опубликован фотоснимок, как это планировал Гейдрих, подобная опасность будет наиболее вероятной.
Кроме того, после 25 августа, когда стало ясно, что «особые операции» в Хохлиндене и Питшене не смогут быть осуществлены по ранее намеченному плану, провокация в Глейвице вновь приобретала для гитлеровцев особое значение. Именно там предстояло сфабриковать убедительные «доказательства» нападения поляков. Тогда-то и был разработан с дьявольским цинизмом несколько измененный сценарий.
В группу штурмовиков во главе с Науджоксом за час до начала «операции» включили «переводчика» – германского гражданина польского происхождения. Он был связан с гестапо и входил в число «доверенных лиц» нацистской охранки. Свой выбор Мюллер сделал также с учетом того, что этот поляк работал в банке Оппельна, расположенном поблизости, следовательно, его хорошо знали многие жители.
«Переводчику» поручили во время налета сказать перед микрофоном несколько фраз на польском языке. Однако скрыли, что ему отводилась зловещая роль.
31 августа, во время инсценировки налета на радиостанцию, когда переводчик выполнил свою миссию, эсэсовцы по сигналу Науджокса бросились наутек. Последним среди бегущих оказался «переводчик». Это было нарочно подстроено – ему не сообщили условный сигнал. В ту минуту, когда он еще не миновал машинное отделение станции, специально подосланный агент СД выстрелом из пистолета уложил его на месте.
Труп «переводчика» был обнаружен сотрудниками станции, вернувшимися после налета. Его видели полицейские, и все те, кто в тот момент находился поблизости, могли убедиться: это был поляк! Следователь полицейского отделения в Глейвице сфотографировал труп и снял отпечатки пальцев. Теперь Гейдрих располагал «неопровержимыми уликами»: нападение совершено поляками.
Как расценить утверждение Науджокса о том, что «консервы» ему доставил Мюллер? В 1963 г. в интервью, опубликованном западногерманским журналом «Шпигель», нацистский преступник уточнил: оставленные им на шоссе во время налета два человека позже сообщили ему, что к зданию подъехала автомашина с двумя пассажирами. Это были гестаповцы, которые назвали пароль и затем спросили, где находится вход. Потом они положили там человека, которого он и увидел, покидая радиостанцию.
Западногерманский автор Рунцхеймер в опубликованной недавно работе высказывает следующее предположение. Мюллер, как видно, опасался, что убийство поляка-«переводчика» по каким-либо непредвиденным причинам может не состояться, в результате чего Гейдрих не получит требуемых «доказательств» причастности Польши к нападению на радиостанцию. Поэтому он решил на всякий случай организовать еще одно убийство.
За несколько дней до начала войны три гестаповца – один из них именовался «инспектором» – явились в Оппельн. Вместе со следователем местного полицейского участка они арестовали одного из жителей – германского гражданина польской национальности. Его пригласили в гостиницу, а потом, ничего не объяснив, на машине доставили в полицейский участок Глейвица, где поместили в одиночную камеру.
Этого человека держали там до 31 августа, когда с наступлением темноты за ним приехал следователь. «Инспектор», накинув белый халат, вывел арестованного, находившегося почти в бессознательном состоянии. С трудом его затолкнули в автомобиль. «Инспектор» сел рядом, и они направились в сторону северной окраины города. За ними следовала другая машина с двумя гестаповцами в штатском.
Подъехав к радиостанции, машины свернули на проселочную дорогу и остановились. «Инспектор» и два других гестаповца направились к зданию и уточнили у эсэсовцев, оставленных Науджоксом на посту у входа, где положить поляка. Затем (по свидетельству следователя, давшего показания уже после войны) арестованный был подведен «инспектором» к зданию радиостанции. Других подробностей бывший следователь не привел, заявив, что сразу же уехал. Этого поляка, лежащего на ступенях справа от входа, и видел Науджокс, выбегая из здания радиостанции. По свидетельству шофера Науджокса, принимавшего участие в провокации, человек был уже мертв.
Как и в случае с поляком-«переводчиком», Мюллер не рискнул использовать в данной провокации кого-то из заключенных концлагеря. Жертвой стал гражданин Германии, незаконно арестованный и преступно умерщвленный.
На этом Служба безопасности не закончила свои преступные действия. Через 10 минут после прибытия полиции на место происшествия труп, положенный у входа, исчез.
Как можно полагать, гестаповцев встревожило заявление сотрудников радиостанции о том, что в момент бегства налетчиков раздался только один выстрел. Тогда как объяснить, что было два трупа? Один труп спрятали.
На следующий день он снова был обнаружен, но уже на другом месте. Группа гестаповцев доставила на радиостанцию нового следователя, являвшегося одновременно фотографом. Войдя в студию, он увидел большой стол, где был установлен микрофон. На полу возле стола лежал вниз лицом, широко раскинув руки, человек.
В нескольких метрах справа от стола в такой же позе лежал другой. Оба были мертвы. Следователь сделал необходимые снимки, однако на обратном пути гестаповцы отобрали у него фотоаппарат вместе с пленкой.
Эти «метаморфозы» объясняются следующим.
Снимки, доставленные Мюллером в ночь с 31 на 1 сентября, как видно, не удовлетворили Гейдриха: поляк-«переводчик» был убит в машинном отделении станции, другой труп положили у входа в здание; но на фотографиях не было запечатлено ничего такого, что свидетельствовало бы о событиях, происшедших именно на радиостанции. Вот поэтому трупы перенесли в студию и сфотографировали у стола с микрофоном.
Теперь гитлеровцы имели «доказательство», что агрессором являлась Польша, «навязавшая войну рейху».
«Польша нужна Англии как мученица…»
В Лондоне этого ждали… Дежурным офицером в штабе Интеллидженс сервис был Уинтерботам. Рано утром 1 сентября его разбудил срочный вызов по телефону из Варшавы. Резидент британской разведки произнес лишь одно слово, служившее кодовым обозначением: «Война!»
Из штаба СИС последовал звонок дежурному при кабинете министров.
– Это ты, Кокс? Говорит дежурный «С» (условное обозначение руководителя британской разведывательной службы. – Авт.). Несколько минут назад первые бомбы сброшены на Варшаву.
После этого Уинтерботам снова лег и уснул. Было около шести часов утра…
А зачем, собственно говоря, понадобилось применять кодированное обозначение, чтобы сообщить о начале величайшей трагедии в истории человечества? О том, что горят города и льется кровь мирного населения Польши? Очень просто.
Чтобы создать «алиби» для английских министров, якобы еще не ведавших о наступлении момента выполнить торжественно принятое на себя обязательство оказать немедленную помощь Польше, дать им возможность дискутировать, «сомневаться» и «предполагать».
В 8.30 утра поступила информация от британского посла в Варшаве Кеннарда, в 10.45 – из Берлина. «Насколько я понимаю, – сообщал Гендерсон, – поляки взорвали мост в Диршау и возникли столкновения с жителями Данцига. Получив эти сведения, г-н Гитлер дал приказ отбросить поляков за линию границы и распорядился, чтобы фельдмаршал Геринг уничтожил польские воздушные силы в пограничной зоне. Эта информация получена непосредственно от фельдмаршала Геринга».
Телеграмма была передана в Лондон по телефону, и гитлеровцы, очевидно, имели возможность удостовериться, что Гендерсон был исполнительным: сообщил в Лондон то, что они хотели. Польский посол в Лондоне Рачинский не был информирован англичанами. Поскольку связь с Варшавой была прервана, он оставался в неведении о происходивших событиях до тех пор, пока ему не позвонил из Парижа Лукасевич. Тогда, не дожидаясь указаний Бека, он около 10 часов утра отправился к Галифаксу и заявил, что обстановка требует выполнения Англией обязательств по договору.
– Мне представляется, – ответил Галифакс, – что если факты таковы, то мы будем того же мнения.
Ответ несколько успокаивал и в то же время ни к чему не обязывал. Изощренный в тонкостях дипломатии, достопочтенный лорд отшлифовал его задолго до начала событий.
Затем Галифакс пригласил германского поверенного в делах Т. Кордта и поставил его в известность относительно демарша Рачинского.
– Эта информация создает очень серьезную обстановку, – заметил при этом британский министр.
– А в каких конкретно пунктах германские войска, по вашим сведениям, перешли польскую границу? – спросил Кордт, прикидываясь наивным.
В ответ Галифакс только развел руками. Вернувшись в посольство, Кордт через некоторое время позвонил Галифаксу.
– Сведения о бомбардировках Варшавы и других польских городов не соответствуют действительности, – заявил он. – Поляки обстреливают германскую территорию, а части вермахта отстреливаются…
Располагая с 6 часов утра информацией от Интеллидженс сервис, Галифакс не подал виду, что ему ясна тактика германской дипломатии. Она устраивала его.
В 11.30 состоялось экстренное заседание британского кабинета. Министры пришли к единому мнению, что «слухи» о налетах германской авиации на польскую столицу являются «преждевременными». Галифакс предложил не предпринимать каких-либо «непоправимых» действий, пока не поступит более подробная информация.
В тот день радиостанции передали первую сводку польского военного командования – и мир вдруг увидел страшный лик войны: внезапное разбойничье нападение. Кровь и пожары в мирных городах и селениях, огромное число жертв среди гражданского населения. В Кутно, пикируя на эшелон с эвакуируемыми людьми, фашистские летчики расстреливали их из пулеметов… Глубокая тревога охватила народы Европы. В Англии и Франции широкие слои населения, включая определенную часть буржуазии, потребовали немедленной поддержки Польши.
Элементарный здравый смысл подсказывал, что потеря союзника на востоке усилит опасность для самих западных держав. Но в рамки здравого смысла не укладывались антисоветские замыслы, на протяжении многих лет вынашивавшиеся в правящих сферах «западных демократий», и они продолжали действовать ему вопреки. Поздно вечером 1 сентября английский и французский послы в Берлине вручили Риббентропу идентичные ноты. Констатируя факт вторжения германских войск на польскую территорию, правительства обеих стран заявляли: им «кажется», что создавшиеся условия требуют выполнения ими взятых в отношении Польши обязательств. Если германское правительство не представит «удовлетворительных заверений» в том, что прекратило агрессию, Англия и Франция окажут помощь полякам.
По смыслу ноты являлись ультиматумом. Однако это был самый странный в дипломатической практике ультиматум: в нем не указывался срок выполнения Германией выдвинутых условий.
– Если на ноту не последует ответа, – заявил британский премьер в палате общин вечером 1 сентября, – то у посла правительства его величества есть указание… потребовать свой паспорт! Затребовать паспорт – это значит пригрозить разрывом дипломатических отношений. Разве в такой помощи нуждалась Польша!
Не менее циничной была позиция и французского правительства.
– Вот уже на протяжении пяти часов Германия ведет военные действия против Польши, – заявил польский посол Лукасевич французскому министру иностранных дел утром 1 сентября. – Что вы намерены предпринять?
– Сегодня будет объявлена всеобщая мобилизация, – ответил Бонне.
– Когда вы начнете военные операции?
– Наша конституция запрещает предпринимать какие-либо военные акции или предъявлять ультиматум без предварительного обсуждения в парламенте. Его созыв назначен на завтра, в полдень.
– Но ведь это страшно долго! Польша истекает кровью!
– Депутаты и сенаторы находятся в отпуске. Им нужны сутки, чтобы прибыть в Париж…
Лондон, 2 сентября. Гендерсон сообщает Галифаксу добытые английским военным атташе в Берлине сведения. Неожиданное упорное сопротивление поляков сорвало германо-фашистское расписание операций. Тяжелые потери с обеих сторон. Впредь до разгрома Польши Гитлер намерен придерживаться на западе строго оборонительной тактики. Германский генеральный штаб рассчитывает осуществить запланированный разгром Польши в течение трех недель.
Обращения польского правительства к Англии и Франции с каждым часом становятся все более настоятельными. Срочно требуется обещанная по соглашениям помощь со стороны авиации союзников. Пользуясь своим полным господством в воздухе (большая часть польских самолетов была уничтожена на аэродромах в первые же часы войны) в результате вероломного нападения, германские воздушные силы препятствовали завершению мобилизации польской армии и доставке войск к линии фронта. Беззаветный героизм и мужество польских летчиков не могли противостоять численному и техническому превосходству гитлеровской авиации. Появление над рейхом хотя бы нескольких воздушных подразделений союзных стран могло бы коренным образом изменить обстановку, сократить громадные жертвы, которые несло польское население.
Утром Лукасевич с нетерпением ожидает Бонне. А тот вел в Елисейском дворце переговоры с французским премьером.
– Установлен ли срок для Германии во вчерашней ноте? – спросил посол.
– Нет, парламент еще не заседал. Соберется после полудня.
– И какой срок будет установлен для ультиматума?
– Я полагаю, – ответил Бонне, – сорок восемь часов.
– Это слишком долго! Польша уже тридцать шесть часов отражает агрессию! Наше население несет огромные потери!.. Где же молниеносный контрудар, который Гамелен обещал Касприцкому?
Потеряв самообладание и перейдя на крик, посол обвиняет Францию в постыдном предательстве. Бонне, чтобы избавиться от нежелательного визитера, рекомендует ему обратиться к Даладье…
А что делает Гамелен, начальник штаба и главнокомандующий вооруженными силами Франции, на котором прежде всего лежит ответственность за ее безопасность и выполнение взятых ею военных обязательств? У него два лика, и, совмещенные, они создают стереоскопический портрет: упорный антисоветчик и капитулянт. Все остальное – лишь доведенные до редкой для человека в мундире степени навыки искусного ведения политической интриги, умение ловко использовать разного рода доводы для оправдания пораженческой позиции. Свой послужной список генерал-капитулянт ведет еще с весны 1936 г., когда совершенно сознательно дал возможность гитлеровцам ликвидировать рейнскую демилитаризованную зону. Наиболее важным «достижением» генерала, однако, было активное участие в срыве англо-франко-советских переговоров о пакте взаимопомощи в 1939 г. Следующим шагом стало его предательство Польши.
Из штаба СИС последовал звонок дежурному при кабинете министров.
– Это ты, Кокс? Говорит дежурный «С» (условное обозначение руководителя британской разведывательной службы. – Авт.). Несколько минут назад первые бомбы сброшены на Варшаву.
После этого Уинтерботам снова лег и уснул. Было около шести часов утра…
А зачем, собственно говоря, понадобилось применять кодированное обозначение, чтобы сообщить о начале величайшей трагедии в истории человечества? О том, что горят города и льется кровь мирного населения Польши? Очень просто.
Чтобы создать «алиби» для английских министров, якобы еще не ведавших о наступлении момента выполнить торжественно принятое на себя обязательство оказать немедленную помощь Польше, дать им возможность дискутировать, «сомневаться» и «предполагать».
В 8.30 утра поступила информация от британского посла в Варшаве Кеннарда, в 10.45 – из Берлина. «Насколько я понимаю, – сообщал Гендерсон, – поляки взорвали мост в Диршау и возникли столкновения с жителями Данцига. Получив эти сведения, г-н Гитлер дал приказ отбросить поляков за линию границы и распорядился, чтобы фельдмаршал Геринг уничтожил польские воздушные силы в пограничной зоне. Эта информация получена непосредственно от фельдмаршала Геринга».
Телеграмма была передана в Лондон по телефону, и гитлеровцы, очевидно, имели возможность удостовериться, что Гендерсон был исполнительным: сообщил в Лондон то, что они хотели. Польский посол в Лондоне Рачинский не был информирован англичанами. Поскольку связь с Варшавой была прервана, он оставался в неведении о происходивших событиях до тех пор, пока ему не позвонил из Парижа Лукасевич. Тогда, не дожидаясь указаний Бека, он около 10 часов утра отправился к Галифаксу и заявил, что обстановка требует выполнения Англией обязательств по договору.
– Мне представляется, – ответил Галифакс, – что если факты таковы, то мы будем того же мнения.
Ответ несколько успокаивал и в то же время ни к чему не обязывал. Изощренный в тонкостях дипломатии, достопочтенный лорд отшлифовал его задолго до начала событий.
Затем Галифакс пригласил германского поверенного в делах Т. Кордта и поставил его в известность относительно демарша Рачинского.
– Эта информация создает очень серьезную обстановку, – заметил при этом британский министр.
– А в каких конкретно пунктах германские войска, по вашим сведениям, перешли польскую границу? – спросил Кордт, прикидываясь наивным.
В ответ Галифакс только развел руками. Вернувшись в посольство, Кордт через некоторое время позвонил Галифаксу.
– Сведения о бомбардировках Варшавы и других польских городов не соответствуют действительности, – заявил он. – Поляки обстреливают германскую территорию, а части вермахта отстреливаются…
Располагая с 6 часов утра информацией от Интеллидженс сервис, Галифакс не подал виду, что ему ясна тактика германской дипломатии. Она устраивала его.
В 11.30 состоялось экстренное заседание британского кабинета. Министры пришли к единому мнению, что «слухи» о налетах германской авиации на польскую столицу являются «преждевременными». Галифакс предложил не предпринимать каких-либо «непоправимых» действий, пока не поступит более подробная информация.
В тот день радиостанции передали первую сводку польского военного командования – и мир вдруг увидел страшный лик войны: внезапное разбойничье нападение. Кровь и пожары в мирных городах и селениях, огромное число жертв среди гражданского населения. В Кутно, пикируя на эшелон с эвакуируемыми людьми, фашистские летчики расстреливали их из пулеметов… Глубокая тревога охватила народы Европы. В Англии и Франции широкие слои населения, включая определенную часть буржуазии, потребовали немедленной поддержки Польши.
Элементарный здравый смысл подсказывал, что потеря союзника на востоке усилит опасность для самих западных держав. Но в рамки здравого смысла не укладывались антисоветские замыслы, на протяжении многих лет вынашивавшиеся в правящих сферах «западных демократий», и они продолжали действовать ему вопреки. Поздно вечером 1 сентября английский и французский послы в Берлине вручили Риббентропу идентичные ноты. Констатируя факт вторжения германских войск на польскую территорию, правительства обеих стран заявляли: им «кажется», что создавшиеся условия требуют выполнения ими взятых в отношении Польши обязательств. Если германское правительство не представит «удовлетворительных заверений» в том, что прекратило агрессию, Англия и Франция окажут помощь полякам.
По смыслу ноты являлись ультиматумом. Однако это был самый странный в дипломатической практике ультиматум: в нем не указывался срок выполнения Германией выдвинутых условий.
– Если на ноту не последует ответа, – заявил британский премьер в палате общин вечером 1 сентября, – то у посла правительства его величества есть указание… потребовать свой паспорт! Затребовать паспорт – это значит пригрозить разрывом дипломатических отношений. Разве в такой помощи нуждалась Польша!
Не менее циничной была позиция и французского правительства.
– Вот уже на протяжении пяти часов Германия ведет военные действия против Польши, – заявил польский посол Лукасевич французскому министру иностранных дел утром 1 сентября. – Что вы намерены предпринять?
– Сегодня будет объявлена всеобщая мобилизация, – ответил Бонне.
– Когда вы начнете военные операции?
– Наша конституция запрещает предпринимать какие-либо военные акции или предъявлять ультиматум без предварительного обсуждения в парламенте. Его созыв назначен на завтра, в полдень.
– Но ведь это страшно долго! Польша истекает кровью!
– Депутаты и сенаторы находятся в отпуске. Им нужны сутки, чтобы прибыть в Париж…
Лондон, 2 сентября. Гендерсон сообщает Галифаксу добытые английским военным атташе в Берлине сведения. Неожиданное упорное сопротивление поляков сорвало германо-фашистское расписание операций. Тяжелые потери с обеих сторон. Впредь до разгрома Польши Гитлер намерен придерживаться на западе строго оборонительной тактики. Германский генеральный штаб рассчитывает осуществить запланированный разгром Польши в течение трех недель.
Обращения польского правительства к Англии и Франции с каждым часом становятся все более настоятельными. Срочно требуется обещанная по соглашениям помощь со стороны авиации союзников. Пользуясь своим полным господством в воздухе (большая часть польских самолетов была уничтожена на аэродромах в первые же часы войны) в результате вероломного нападения, германские воздушные силы препятствовали завершению мобилизации польской армии и доставке войск к линии фронта. Беззаветный героизм и мужество польских летчиков не могли противостоять численному и техническому превосходству гитлеровской авиации. Появление над рейхом хотя бы нескольких воздушных подразделений союзных стран могло бы коренным образом изменить обстановку, сократить громадные жертвы, которые несло польское население.
Утром Лукасевич с нетерпением ожидает Бонне. А тот вел в Елисейском дворце переговоры с французским премьером.
– Установлен ли срок для Германии во вчерашней ноте? – спросил посол.
– Нет, парламент еще не заседал. Соберется после полудня.
– И какой срок будет установлен для ультиматума?
– Я полагаю, – ответил Бонне, – сорок восемь часов.
– Это слишком долго! Польша уже тридцать шесть часов отражает агрессию! Наше население несет огромные потери!.. Где же молниеносный контрудар, который Гамелен обещал Касприцкому?
Потеряв самообладание и перейдя на крик, посол обвиняет Францию в постыдном предательстве. Бонне, чтобы избавиться от нежелательного визитера, рекомендует ему обратиться к Даладье…
А что делает Гамелен, начальник штаба и главнокомандующий вооруженными силами Франции, на котором прежде всего лежит ответственность за ее безопасность и выполнение взятых ею военных обязательств? У него два лика, и, совмещенные, они создают стереоскопический портрет: упорный антисоветчик и капитулянт. Все остальное – лишь доведенные до редкой для человека в мундире степени навыки искусного ведения политической интриги, умение ловко использовать разного рода доводы для оправдания пораженческой позиции. Свой послужной список генерал-капитулянт ведет еще с весны 1936 г., когда совершенно сознательно дал возможность гитлеровцам ликвидировать рейнскую демилитаризованную зону. Наиболее важным «достижением» генерала, однако, было активное участие в срыве англо-франко-советских переговоров о пакте взаимопомощи в 1939 г. Следующим шагом стало его предательство Польши.