Страница:
Пакулов Г
Сказка про девочку Лею, короля Граба и великана Добрушу
Г. Пакулов
СКАЗКА ПРО ДЕВОЧКУ ЛЕЮ, КОРОЛЯ ГРАБА И ВЕЛИКАНА ДОБРУШУ
Государство, о котором пойдет рассказ, занимало на земле места столько же, сколько занимает песочная площадка. Но в нем стояли настоящие, только совсем маленькие дома, размером с картонку из-под башмаков, и в них жил похожий на обыкновенных людей, правда, очень уж крошечный народ. Назывался он моликами, а их город-государство - Малявкинбургом.
Молики были золотых дел мастера. Это ремесло передавалось из поколения в поколение, и оттого, что мастера каждый день подолгу глядели на желтый и яркий металл, глаза их обрели цвет такой же золотистый и веселый.
Продавать свои поделки мастерам было некому, и они просто дарили их друг другу. Поэтому каждый молик каждый день получал красивый подарок. Материала им для ремесла хватало. Это обыкновенным людям, чтобы добыть несколько золотых крупинок, надо в специальную машину насыпать гору песка, промыть ее водой... В общем, долгое и трудное дело, а молики просто подбирали золотинки у себя под ногами, потому что каждая золотинка для мастеров была размером в их кулачок, и они очень легко замечали их в песке, даже не надевая для этого очков.
С самого утра и до позднего вечера над городом стоял мелодичный звон. Каждый мастер сидел над маленькой наковальней и, названивая на ней серебряным молоточком, что-нибудь пел. Молики никогда не плакали, потому что их никто и ничто не огорчало. Они не знали, что такое слезы, и были всегда веселы и беззаботны, а их глаза испускали светлые лучики, отчего по земле и стенам домов прыгали рыжие зайчики. Ласково и тепло грело мастеров солнце, а вокруг цветочных клумб катались на самобегающих золотых жуках их дети, такие же озорные и шумливые, как и всякие ребятишки.
Вот и теперь мастера были заняты тем, что из тонко расплющенных золотых пластинок делали крохотные башмаки. А занимались они этим вот почему: к самому искусному мастеру Лату наведался кузнечик. Надо заметить, что кузнечики были особенно дружны с моликами, так как в душе тоже считали себя мастерами-кузнецами. Так вот, зеленый кузнечик не припрыгал, как обычно, а пришел, опираясь на костыли, связанные из тонких сухих былинок. Старый Лат вытащил из его ног занозы, тут же сел за наковальню и быстро выковал пару золотых башмаков. Кузнечик примерил их и, радостно треща крылышками, ускакал в густую траву, росшую вокруг города. Старый Лат созвал мастеров, посоветовался с ними, и было решено обуть всех своих друзей в красивую и удобную обувь. Старательно трудились молики и пели:
Молоточком - динь-динь-динь!
Наковальня - дзинь-дзинь-дзинь!
Чтобы прыгалось друзьям
Без опаски по полям,
Мы готовим башмаки
Дзинь-блям!
К полудню в городе появлялся великан Добруша с огромной бочкой на широких плечах. Завидев его, мастера знали, что наступило время обедать, и спешили по своим домам.
В государстве моликов Добруша появился много лет назад. Откуда он пришел, никто не знал. Сам он тоже ничего не мог вспомнить. Когда его нашли лежащим на окраине города, голова его была разбита, а рядом валялись железные пружинки, шестеренки и всякие винтики, заменявшие великану мозг. Да, он оказался механическим этот великан, и тогда еще не назывался Добрушей. Моликам стало жалко его, и они принялись за ремонт. Но если на пробитые места, а надо сказать, что сделан был этот великан из плотной и черной резины, они сумели наложить заплаты, то с пружинками и шестеренками, выпавшими из головы, разобраться не смогли. Тогда мастера во главе с Латом сделали мозг великану по-своему - из золота, а заодно заменили и его резиновое сердце. Теперь все винтики и пружинки в голове резинового человека были чисто золотыми, и поэтому мысли у него стали тоже золотыми и чистыми, а в груди гудело благородное сердце, выкованное из благородного металла. Чтобы голова проветривалась, мастера оставили в ней небольшое отверстие. Оживший великан не ушел от моликов. Но так как ни в один дом уместиться не смог, он стал жить за городом, а по утрам собирал с листьев росу в огромную бочку. Этой водой - самой прозрачной и самой вкусной - он снабжал все государство, кроме этого, помогал моликам пахать землю, выращивать хлеб и всякие вкусные овощи. Скоро он построил новую мельницу, на которой молол муку, вырыл в центре города большую яму и устроил в ней бассейн. Много доброго делал для моликов великан, и за это они стали называть его Добрушей.
Вот и теперь Добруша появился на главной улице с бочкой на плече, и широкая улыбка растягивала его резиновое лицо. Он остановился у бассейна, опустил на землю свою ношу и громко запел:
Обещание свое
В жизни не нарушу,
Что мое, теперь - твое!
Говорит Добруша.
Он пел, притопывая огромным сапогом, и его круглые щеки так и раздавались от удовольствия. А вокруг хлопали двери, распахивались окошки. Из них выглядывали смеющиеся молики, все как один одетые в белые куртки и такие же шаровары.
- Здравствуй, Добруша, - кричали они, кивая головами в желтых тюбетейках. - Добрый день, Добруша!
Великан открыл кран, и вода из бочки стала выливаться в бассейн, откуда по желобам разбегалась во все дома города.
Пока молики запасались водой, Добруша пошел по улицам и стал до блеска начищать щеткой серебряные крыши. При этом он не переставая напевал:
Чтобы солнышко смотрелось
В них, как в зеркала-а!
В них, как в зеркала-а!
Я их драю щеткой с мелом,
Трала ла-ла-ла!
Трала ла-ла-ла!
Покончив с крышами, Добруша принялся за улицы, и, когда вернулся к опустевшей бочке, город блестел чистотой. Великан поклонился моликам, которые махали ему из окошек и дверей белыми платочками, взял бочку под мышку и, напевая себе под нос, пошел за город к лесу. Его голая и черная спина еще долго маячила, пока не скрылась в густых зарослях.
И тут молики обратили внимание на то, что на краю бассейна сидит большая, ростом с них самих птица и пьет воду. Птица была растрепанная, без хвоста и опиралась на приделанную вместо одной ноги деревяшку. Молики никогда раньше не видели таких птиц, и эта замухрышка и растрепа не испугала их. Они окружили гостью и с любопытством разглядывали. Между тем птица напилась, соскочила со стенки бассейна и, нахально расталкивая золотоглазых моликов, пошла по улицам. Шла она припадая на свою деревяшку и вела себя очень странно: чуть ли не в каждое окошко совала свой нос, говорила: "Ку-ку!" - и шла дальше. За ней толпой двигались радостноглазые мастера и весело обсуждали это непонятное явление.
Ну, как тут не догадаться, что птица, прилетевшая в город моликов, была не кто иной, как кукушонок. А прилетел он из страны угрюмых... Но лучше все по порядку.
Мать-кукушка подбросила его в чужое гнездо, и едва он вылупился из яйца, стал выталкивать своих названых братьев вон из их родного дома на землю. Так поступают все кукушата. Но то ли сам кукушонок перестарался и вывалился первым, то ли братьяптенчики не захотели падать, пока не научились летать, но кукушонок брякнулся вниз с высокого куста и сломал ногу. Он лежал, глядя в небо, и уже злился на весь мир. Тут-то его и накрыли какой-то липкой сетью многоногие, с вытаращенными глазами пауки и с трудом сволокли в подземелье, в котором жили их повелители - грубы. Были грубы ростом со спичечный коробок, с большими, отвисшими носами. Они не переносили яркого света, а чтобы нечаянно не взглянуть на солнце, носили на горбушках котомочки, наполненные песком, которые их пригибали к земле, но которые они никогда не снимали, и казались горбатыми. Хмуро смотрели в землю грубы своими водянистыми глазами с черными, очень похожими на лягушачьи икринки зрачками.
Ко всему этому они никогда не улыбались, никогда в их подземелье не звучал смех, и грубы считали, что так и должно быть на свете. Друзей у них тоже не было, ни с кем они не ладили, кроме больших и черных пауков с белыми крестами на горбатых спинках. Пауки считали грубов тоже горбатыми и даже были уверены, что состоят с ними в родстве. Однако грубы так не считали, наоборот - обращались с пауками, как со слугами. По их приказу пауки-крестовики оплели своей паутиной все выходы и входы в подземное государство и зорко охраняли.
Грубы часто воевали. Перед каждым новым походом они посылали разведчиков. Для этого к ветке привязывали паутинку, а за другой ее свободный конец прицеплялся маленький паучок. Дождавшись попутного ветра, грубы развязывали узел, и паутинка с разведчиком-паучком улетала. Назад возвращались не все, но кто возвращался - докладывал главному пауку Мохнобрюху о результатах разведки. Мохнобрюх спешил к королю грубов Грабу и сообщал ему новую весть. Если вести были хорошие, Граб всегда пририсовывал на туловище Мохнобрюху по белому кресту, и пришло время, когда Мохнобрюх из черного стал совсем белым. Главный паук очень гордился этим и хвастался перед другими пауками, уверяя их, что поседел от наград.
Но не только свои паучки-разведчики приносили Грабу нужные вести. Их невольно приносили и те, кто попадал в крепкие сети сторожевых пауков-крестовиков. А попадали в них и стрекозы, и бабочки, и кузнечики. Все они потом становились собственностью охраны и обыкновенно шли им в пищу.
Взглянув на необыкновенного пленника-кукушонка, Граб смекнул, что этот птенец ему пригодится, и приказал распутать его, накормить, а взамен сломанной ноги приделать новую.
Распутать и накормить кукушонка было делом недолгим, но сделать ногу... Угрюмые грубы не были мастерами, так как никогда и ничего не делали сами. Пищу им доставляли пленные муравьи, за которыми приглядывали специально приставленные для этого надсмотрщики-пауки, а воду из недалекого ручья днем и ночью таскали мягкотелые улитки. Они выпазили из своих круглых домиков наружу, в домики наливали воду и волокли их по земле. Даже сладкий мед для грубов собирали пленницы-пчелы. Одевались грубы в одежды, склеенные из листьев, ноги обертывали тоненькой берестой и наподобие лапоточков туго перевязывали травинками. На головах носили шляпы из цветков колокольчиков. Но эти колокольчики уже не вызванивали, как бывало прежде, когда росли на своих гибких стеблях. Прежде чем их превратить в шляпы, грубы вырывали молоточки-тычинки. И не потому, что они мешали колокольчикам держаться на головах, а за то, что уж очень весело названивали они. А этого грубы не любили.
Все же после долгого спора они кое-как приделали кукушонку вместо ноги сучок-деревяшку. Когда он научился летать, Граб назначил его Главным королевским лазутчиком, и кукушонок стал усердно служить мрачным хозяевам. Теперь только он вылетал на разведки и за это получал от короля награды в виде живых пленников-муравьев или провинившихся в чем-нибудь водовозок-улиток.
Однажды в сети к паукам-крестовикам попал светлячок. Странно, как он, светлячок, не разглядел растянутую на пути сеть-паутину, но позднее выяснилось: у него испортился фонарик, и он сослепу влетел в ловушку. Пауки-крестовики тут же потащили светлячка в подземелье к своему королю. Граб сидел на мышонке, который служил ему троном. По бокам короля стояли телохранители. В одной руке они держали по сучковатой дубинке, в другой, поднятой вверх, сжимали гнилушки. Холодный, зеленоватый свет гнилушек освещал сырые стены и хмурое, с растрепанными на щеках волосами лицо самого Граба.
Мохнобрюх, перебирая тонкими ногами, протанцевал перед королем что-то замысловатое, понятное только им обоим, и Граб поднял костлявую руку.
- Получишь еще один крест, - сказал он Главному пауку и уставился странными глазамиискринками на пленника.
- Я светлячок, - робко представился пленник. - Я хороший светлячок.
- Ты плохой светляк, раз летаешь с испорченным фонарем, - скривился Граб. - Говори, не видел ли ты где красивого и богатого города? Я хочу завязать с его жителями дружбу.
- Видел! - простодушно пискнул светлячок.
Граб даже подпрыгнул на мышонке.
- Где ты его видел? - закричал он, барабаня лаптями по впалым бокам мышонка. - Покажешь дорогу!
- Вчера... вечером, - начал светлячок, - я летал за трехглавой горой...
- Знаю эту гору! - взвыл Граб. - Дальше что?
- Я летал и далеко впереди увидел много других светлячков, но это были не братья-светлячки. Это были... крыши. Они ярко блестели под луной. Передо мной оказался город, и я полетел по улице. Там в сухих домах сидят немного похожие на тебя... - светлячок замялся.
- Ваше величество-о! - в голос прокричали телохранители.
- Ваше величество, - охрипшим голосом повторил светлячок. - Они поют веселые песни и звонко стучат серебряными молоточками по золотым пластинкам. У них ясные глаза и веселые лица...
- Хватит! - перебил Граб и, обращаясь к телохранителям, приказал: Исправить у него фонарь, и пусть служит у нас светильником. Свет от него холодный и приятный, как от гнилушки.
Король соскочил с шатающегося от усталости мышонка и стал бегать по пещере. Он даже не замечал, что одна травинка на ноге развязалась и берестяной лапоть свалился. Граб шлепал босой ступней по мокрому полу, выкрикивал:
- У-у, ясные глаза! У-у, добрые лица! - Он остановился перед Главным пауком: - Ступай, Мохнобрюх, наверх и вышли в разведку кукушонка! Если все, что наговорил этот испорченный фонарь, правда, я нарисую тебе еще один... - Тут король задумался, потому что рисовать новый орден на пауке было негде. - Ладно, - решил он. - Я прямо из тебя самого сделаю крест и покрою золотом, которое мы завоюем.
Мохнобрюх тут же исполнил радостный танец и побежал выполнять приказание. Король пнул ногой мышонка, который успел свернуться на полу и уснуть.
Подождем вестей от кукушонка, - проговорил Граб, снова усаживаясь на мышонка. - Будем воевать с ясноглазыми, у которых много золота и оттого веселые лица. Я покажу им песни!
В это время Главный паук - Мохнобрюх - только что отправил в разведку кукушонка, а сам обходил дежурные посты пауков-крестовиков. Проверив, хорошо ли натянуты сети и не спят ли дежурные, Мохнобрюх заглянул в тюрьму, куда на ночь запирали пчел-пленниц. Наработавшись за день, пчелы лежали на дне ямы и не шевелились. Паук довольный пошел дальше. В тюрьме для водовозовулиток тоже все было тихо. Улитки спали в своих хрупких домишках, но по лужицам на полу ямы было видно, что и во сне они горько плачут. И опять Главный паук остался доволен.
К тюрьме для сильных и огромных муравьев Мохнобрюх подбирался осторожно. Он боялся этих черных рабов, челюсти которых могли бы легко отделить его голову от круглого брюха. И хотя муравьи были смирными, будто не сознавали своей силы, Мохнобрюх всякий раз трусил, глядя на них даже сквозь решетку. И теперь он не подошел близко к яме, а остановился поодаль. Все было тихо, и Главный паук повернул назад, но его кто-то осторожно окликнул. Он оглянулся и увидел мокрицу. Тяжело волоча свое вздутое серенькое тельце, эта капля воды на белых ножках, боязливо оглядываясь, подползла к Мохнобрюху.
- Хозяин! Хозяин! - закричала она шепотом. - Мальчик-груб пробрался в тюрьму к муравьям и о чем-то шепчется с муравьем-великаном. У этого мальчика жалостливое сердце и добрые глаза. Он часто без страха смотрит на солнце. Это ужасно! И хотя у него длинный нос, он, я клянусь сыростью, совсем не похож на своего короля. И таких в нашем королевстве я заметила несколько. Это опасно!
Мокрица тайно подсматривала за всеми, кто жил в государстве грубов, и наушничала Мохнобрюху. За это Главный паук давал ей иногда обсосать крылышки попадающих в сети бабочек и мошек. Известие, которое сейчас мокрица принесла Мохнобрюху, было очень неприятным. Дело в том, что пауку уже доносили о появлении в государстве таких странных грубов-мальчишек, даже видели их смеющимися! А один дозорный паук-крестовик уверял, что однажды двое этих ненормальных отдубасили его палками и освободили из сети мотылька, которым дозорный паук собирался было позавтракать. Тогда Мохнобрюх не поверил, решив, что дозорный съел слишком много меда, охмелел и все это почудилось ему, но теперь...
Мохнобрюх не стал рисковать своей головой, не бросился ловить странного мальчишку. Он погладил волосатой лапой морщинистую спинку наушницымокрицы и побежал к своим паукам. Скоро целый отряд крестовиков ворвался в тюрьму к муравьям и связал мальчишку, а заодно и его друга муравья, самого сильного и большого среди пленников. Мальчика пауки оплели паутиной так, что получилась плотная белая куколка, и подвесили между ветками. "Тут он и умрет. А я тем временем выловлю остальных", - решил Мохнобрюх и строго-настрого приказал крестовикам держать язык за зубами, потому что королю нельзя знать, что в его государстве под самым носом охраны выросли и живут непохожие на него грубы и, возможно, что-то затевают недоброе. Мохнобрюх очень боялся за свои кресты, и, чтобы мокрица не сболтнула комунибудь лишнего, он приказал замотать и ее: Мокрицу замотали и подвесили рядом с куколкой мальчика, потому что ни сам Мохнобрюх, ни его подчиненные крестовики не осмелились съесть ее, побрезговали, хотя еще не ужинали и будут ли сегодня ужинать - не знали.
И снова все затихло в государстве грубов. Только пленники-муравьи тихо перешептывались и, сбившись в угол тюрьмы, с ужасом глядели на своего товарища-великана, до смерти избитого паукамикрестовиками. Он лежал неподвижно на земле со связанными лапками, и падающий сквозь решетку лунный свет отблескивал на его глянцевом брюшке.
Вернувшись на другой день к вечеру, кукушонок подтвердил показание светлячка, и Граб приказал готовиться к походу. Первым делом грубы запаслись оружием - дубинками. Делали они их из колючих веток шиповника. Когда солнце ушло за горизонт и лиловые тени легли на землю, Граб построил свои войска.
Плечом к плечу стояли сгорбившиеся, с отвисшими носами солдаты королевской гвардии. Передний держал знамя, на котором был намалеван сам Граб. Отдельно стояла кавалерия. Это были восседающие на мышатах грубы. Сам король сидел перед войском на своем боевом скакуне - зеленой лягушке. Его окружали телохранители и пауки-крестовики с мотками паутин в лапах. И вот Граб махнул рукой, и войско двинулось. Впереди трусила мышиная кавалерия, за ней пылила лаптями королевская гвардия, за гвардией подпрыгивал на лягушке сам Граб в окружении свиты, а позади тащились навьюченные запасными дубинками и провизией для войска рабы-муравьи. Ни звука, ни скрипа, ни шороха. Ступая по фиолетовым теням, и само похожее на тень, войско грубов втянулось в лес и пропало. У подземелья осталась только охрана да старики-грубы. Они смотрели вслед войску и, чтобы не заплакать, держались за носы. Даже водовозы-улитки бросили свои домики-бочки и с любопытством щурили подслеповатые глазки.
Проводив войско, оставшиеся грубы-охранники заперли на ночь в тюрьму пчел и улиток. Тюрьма муравьев пустовала, только по-прежнему лежал в ней в самом углу великан-муравей. Грубы сняли с решетки замок, подняли муравья и вынесли наружу. Это и надо было муравью. Он еще днем пришел в себя, но выбраться сквозь решетку не мог. Теперь он был на свободе и знал, что делать.
- Оттащим его к реке и бросим в воду, - сказал один груб. - Что ему здесь дохлому лежать.
- Да ну его, мне лень, - ответил другой. - Полежит до утра, а там его отволокут улитки. Самим-то нам зачем трудиться.
Грубы постояли, помолчали и ушли. Тогда муравей изогнулся и перекусил ножные путы. Еще днем из разговоров своих братьев муравей узнал, что войско грубов выступило в поход, что его друга - доброго грубика Гея пауки замотали в куколку и подвесили. Великан-муравей поклялся спасти мальчика и уйти с ним прочь из страны злых грубов.
Как можно тише подобрался муравей к густому кусту и затаился. Ему были хорошо видны и подвешенные куколки, и два паука-крестовика, сидящие рядом на своих паутинах. Кто замотан во второй куколке, муравей не знал, но раз кого-то замотали - в ней тоже друг, решил он, и ему тоже нужно помочь.
Пауки-охранники не очень-то смотрели за куколками - то один, то другой куда-то надолго исчезали. Этим и воспользовался муравей. Не ожидавший нападения паук только еще больше вытаращил глаза, когда перед ним оказался великан-муравей с разведенными в стороны челюстями. Муравей щелкнул ими, как ножницами, и голова паука, подскакивая на упругой паутиновой сетке, укатилась вниз на землю. Когда появился второй крестовик, то и его голова запрыгала за первой. Муравей подбежал к куколке, пощекотал усиками.
- Гей! - позвал он и, не дожидаясь ответа, вспорол челюстями плотный покров куколки. Края ее отвернулись, как у одеяла, и муравей обрадованно потер передними лапками. Перед ним лежал целехонький грубик Гей. Мальчик несколько раз глубоко вздохнул свежего воздуха и открыл глаза.
- Подыши еще и придешь в себя, - сказал муравей. - Я освобожу еще одного друга.
С этими словами он вспорол вторую куколку, и оттуда тотчас же вылезла мокрица. Увидев перед собой муравья, она ойкнула и шмыгнула было в сторону, но муравей схватил ее челюстями поперек туловища.
- Прорвешь, я тоненькая! - запищала мокрица. - Караул!
Муравей поднес ее к Гею. Мальчик уже пришел в себя окончательно и сидел, высунувшись по пояс из распоротой куколки.
- Ты мерзкая козявка, - сказал Гей. - По твоим сплетням убивали ни в чем неповинных улиток, пчел и муравьев. За это обязательно надо наказывать.
Муравей тут же разжал челюсти, и мокрица полетела вниз. Там она упала на что-то, должно быть, твердое, потому что раздался легкий хлопок и вверх к друзьям добрызнул фонтанчик воды.
- Так ей и надо, - сказал муравей. - Бежим! Я вижу, сюда идут с гнилушками в руках грубы.
- Как же так - бежать? - запротестовал Гей. - Надо вывести из подземелья моих друзей. Они тоже ненавидят Граба, они тоже хотят сбросить котомки. Это не мы, а король боится, как бы мы не разогнулись и не увидели солнца!
- За друзьями вернемся, - зашептал муравей. - А пока надо бежать, если не хочешь погубить всех. За нами сейчас же будет погоня. Смотри, патруль уже рядом!..
Друзья ухватились за наклонно натянутую паутину и съехали по ней, как по канату. Скоро они шагали по темному лесу прочь от подземного государства Граба. Ветви деревьев были так густо переплетены над их головами, что лучистые звезды только иногда мелькали в редких просветах.
Перелезая через прутики или пробегая по ним, друзья шли всю ночь, и утро застало их на ровной песчаной долине. Вдалеке поблескивала река, яркое всходило солнце, а прохладный ветерок обдувал и прогонял усталость. Тогда друзья переглянулись и без слов поняли друг друга. Куда они идут и куда придут - они пока не знали, но все же дружно тронулись дальше и запели песенку, тут же сочиняя к ней такие слова:
Мы идем, куда глаза...
Мы идем, куда глаза...
Мы - туда, куда глаза глядят!
Где друг другу не грозят,
Где друг друга не едят!
Мы идем, куда глаза глядят!..
В городе-государстве моликов все было попрежнему. Так же названивали молоточки, и мастера в белых куртках неутомимо трудились от зари до зари.
Старый Лат, склонившись над своей наковальней, доделывал последний башмак, а рядом с ним у окошка сидела его внучка Лея. На ее всегда веселом личике сияли такие лучистые глаза, что всякому, кто смотрел на девочку, они казались двумя золотыми солнышками, и он жмурился от их света.
Лея ткала серебряную пряжу и разговаривала с кузнечиком, который прыгал по комнате в одном башмаке и с нетерпением поглядывал на мастера. Иногда кузнечик начинал трещать крылышками и весело отплясывать. Это смешило Лею, и она смеялась так звонко, что казалось - из окошка на каменное крылечко сыплются шарики-хрусталики. Проходящие мимо дома молики останавливались, бросали в окошко цветы и, улыбаясь, шли дальше.
Скоро Лея убрала прялку, причесала перед зеркалом волосы и пошла к подружке. Сегодня они договорились подняться на каланчу и оттуда смотреть на закат солнца.
Каланчу эту построили для того, чтобы наблюдать - не вспыхнет ли где в городе пожар. Поэтому на самом ее верху, в стеклянном фонаре, всегда ктонибудь дежурил. Когда Лея поднялась по винтовой лестнице в фонарь, там ее встретил старичок-молик и очень обрадовался.
- Заходи, заходи! - сказал он. - Подружка твоя еще не приходила, но обязательно придет. Сегодня будет замечательный закат. На небе ни облачка!
- Ты, дедушка, иди, я понаблюдаю, - ответила Лея. - А там кто-нибудь придет еще.
Старичок подал ей корзинку сочных и сладких ягод и спустился вниз. Девочка подошла к одному окошку, к другому, потом села на скамеечку и стала смотреть на совсем низкое солнце.
Ни Лея, ни кто другой из моликов не знали, какая беда надвигается на их город. А к нему уже подлетел кукушонок, и на спине его, вцепившись в перья всеми волосатыми лапами, сидел паук Мохнобрюх, с надетым на шею огромным мотком липкой паутины.
Лея не сразу поняла, что произошло: солнце еще висело над горизонтом и в его красных лучах пламенели крыши и окна города, да и в самой башне было полно света, как вдруг набежала тень. Девочка поднялась на ноги и увидела ту самую птицу на ноге-деревяшке, которая за день до этого впервые появилась у городского бассейна. Теперь птица сидела, вцепившись одной лапой в подоконник, а с ее спины переползал на фонарь каланчи пучеглазый, весь разрисованный крестами паук. Он всеми лапами прицепился к стенке и стал обегать кругом фонаря, волоча за собой толстую нить паутины. Лея даже не успела удивиться, как паук несколько раз обежал по фонарю башни и наполовину - нитка за ниткой - оплел его. Тогда девочка опустила вниз стеклянную раму, подпрыгнула, ухватилась руками за край липкой стенки из паутины и подтянулась к оставшемуся просвету. Она хотела спросить у птицы - зачем они залепливают окна, но в этот момент по фонарю снова пробежал паук и липкая паутина приклеила ее руки к нижнему ряду паучьей стенки. Не прошло и минуты, как Мохнобрюх полностью залепил стеклянный фонарь, и Лея осталась стоять на носках, с поднятыми вверх и крепко прихваченными руками.
СКАЗКА ПРО ДЕВОЧКУ ЛЕЮ, КОРОЛЯ ГРАБА И ВЕЛИКАНА ДОБРУШУ
Государство, о котором пойдет рассказ, занимало на земле места столько же, сколько занимает песочная площадка. Но в нем стояли настоящие, только совсем маленькие дома, размером с картонку из-под башмаков, и в них жил похожий на обыкновенных людей, правда, очень уж крошечный народ. Назывался он моликами, а их город-государство - Малявкинбургом.
Молики были золотых дел мастера. Это ремесло передавалось из поколения в поколение, и оттого, что мастера каждый день подолгу глядели на желтый и яркий металл, глаза их обрели цвет такой же золотистый и веселый.
Продавать свои поделки мастерам было некому, и они просто дарили их друг другу. Поэтому каждый молик каждый день получал красивый подарок. Материала им для ремесла хватало. Это обыкновенным людям, чтобы добыть несколько золотых крупинок, надо в специальную машину насыпать гору песка, промыть ее водой... В общем, долгое и трудное дело, а молики просто подбирали золотинки у себя под ногами, потому что каждая золотинка для мастеров была размером в их кулачок, и они очень легко замечали их в песке, даже не надевая для этого очков.
С самого утра и до позднего вечера над городом стоял мелодичный звон. Каждый мастер сидел над маленькой наковальней и, названивая на ней серебряным молоточком, что-нибудь пел. Молики никогда не плакали, потому что их никто и ничто не огорчало. Они не знали, что такое слезы, и были всегда веселы и беззаботны, а их глаза испускали светлые лучики, отчего по земле и стенам домов прыгали рыжие зайчики. Ласково и тепло грело мастеров солнце, а вокруг цветочных клумб катались на самобегающих золотых жуках их дети, такие же озорные и шумливые, как и всякие ребятишки.
Вот и теперь мастера были заняты тем, что из тонко расплющенных золотых пластинок делали крохотные башмаки. А занимались они этим вот почему: к самому искусному мастеру Лату наведался кузнечик. Надо заметить, что кузнечики были особенно дружны с моликами, так как в душе тоже считали себя мастерами-кузнецами. Так вот, зеленый кузнечик не припрыгал, как обычно, а пришел, опираясь на костыли, связанные из тонких сухих былинок. Старый Лат вытащил из его ног занозы, тут же сел за наковальню и быстро выковал пару золотых башмаков. Кузнечик примерил их и, радостно треща крылышками, ускакал в густую траву, росшую вокруг города. Старый Лат созвал мастеров, посоветовался с ними, и было решено обуть всех своих друзей в красивую и удобную обувь. Старательно трудились молики и пели:
Молоточком - динь-динь-динь!
Наковальня - дзинь-дзинь-дзинь!
Чтобы прыгалось друзьям
Без опаски по полям,
Мы готовим башмаки
Дзинь-блям!
К полудню в городе появлялся великан Добруша с огромной бочкой на широких плечах. Завидев его, мастера знали, что наступило время обедать, и спешили по своим домам.
В государстве моликов Добруша появился много лет назад. Откуда он пришел, никто не знал. Сам он тоже ничего не мог вспомнить. Когда его нашли лежащим на окраине города, голова его была разбита, а рядом валялись железные пружинки, шестеренки и всякие винтики, заменявшие великану мозг. Да, он оказался механическим этот великан, и тогда еще не назывался Добрушей. Моликам стало жалко его, и они принялись за ремонт. Но если на пробитые места, а надо сказать, что сделан был этот великан из плотной и черной резины, они сумели наложить заплаты, то с пружинками и шестеренками, выпавшими из головы, разобраться не смогли. Тогда мастера во главе с Латом сделали мозг великану по-своему - из золота, а заодно заменили и его резиновое сердце. Теперь все винтики и пружинки в голове резинового человека были чисто золотыми, и поэтому мысли у него стали тоже золотыми и чистыми, а в груди гудело благородное сердце, выкованное из благородного металла. Чтобы голова проветривалась, мастера оставили в ней небольшое отверстие. Оживший великан не ушел от моликов. Но так как ни в один дом уместиться не смог, он стал жить за городом, а по утрам собирал с листьев росу в огромную бочку. Этой водой - самой прозрачной и самой вкусной - он снабжал все государство, кроме этого, помогал моликам пахать землю, выращивать хлеб и всякие вкусные овощи. Скоро он построил новую мельницу, на которой молол муку, вырыл в центре города большую яму и устроил в ней бассейн. Много доброго делал для моликов великан, и за это они стали называть его Добрушей.
Вот и теперь Добруша появился на главной улице с бочкой на плече, и широкая улыбка растягивала его резиновое лицо. Он остановился у бассейна, опустил на землю свою ношу и громко запел:
Обещание свое
В жизни не нарушу,
Что мое, теперь - твое!
Говорит Добруша.
Он пел, притопывая огромным сапогом, и его круглые щеки так и раздавались от удовольствия. А вокруг хлопали двери, распахивались окошки. Из них выглядывали смеющиеся молики, все как один одетые в белые куртки и такие же шаровары.
- Здравствуй, Добруша, - кричали они, кивая головами в желтых тюбетейках. - Добрый день, Добруша!
Великан открыл кран, и вода из бочки стала выливаться в бассейн, откуда по желобам разбегалась во все дома города.
Пока молики запасались водой, Добруша пошел по улицам и стал до блеска начищать щеткой серебряные крыши. При этом он не переставая напевал:
Чтобы солнышко смотрелось
В них, как в зеркала-а!
В них, как в зеркала-а!
Я их драю щеткой с мелом,
Трала ла-ла-ла!
Трала ла-ла-ла!
Покончив с крышами, Добруша принялся за улицы, и, когда вернулся к опустевшей бочке, город блестел чистотой. Великан поклонился моликам, которые махали ему из окошек и дверей белыми платочками, взял бочку под мышку и, напевая себе под нос, пошел за город к лесу. Его голая и черная спина еще долго маячила, пока не скрылась в густых зарослях.
И тут молики обратили внимание на то, что на краю бассейна сидит большая, ростом с них самих птица и пьет воду. Птица была растрепанная, без хвоста и опиралась на приделанную вместо одной ноги деревяшку. Молики никогда раньше не видели таких птиц, и эта замухрышка и растрепа не испугала их. Они окружили гостью и с любопытством разглядывали. Между тем птица напилась, соскочила со стенки бассейна и, нахально расталкивая золотоглазых моликов, пошла по улицам. Шла она припадая на свою деревяшку и вела себя очень странно: чуть ли не в каждое окошко совала свой нос, говорила: "Ку-ку!" - и шла дальше. За ней толпой двигались радостноглазые мастера и весело обсуждали это непонятное явление.
Ну, как тут не догадаться, что птица, прилетевшая в город моликов, была не кто иной, как кукушонок. А прилетел он из страны угрюмых... Но лучше все по порядку.
Мать-кукушка подбросила его в чужое гнездо, и едва он вылупился из яйца, стал выталкивать своих названых братьев вон из их родного дома на землю. Так поступают все кукушата. Но то ли сам кукушонок перестарался и вывалился первым, то ли братьяптенчики не захотели падать, пока не научились летать, но кукушонок брякнулся вниз с высокого куста и сломал ногу. Он лежал, глядя в небо, и уже злился на весь мир. Тут-то его и накрыли какой-то липкой сетью многоногие, с вытаращенными глазами пауки и с трудом сволокли в подземелье, в котором жили их повелители - грубы. Были грубы ростом со спичечный коробок, с большими, отвисшими носами. Они не переносили яркого света, а чтобы нечаянно не взглянуть на солнце, носили на горбушках котомочки, наполненные песком, которые их пригибали к земле, но которые они никогда не снимали, и казались горбатыми. Хмуро смотрели в землю грубы своими водянистыми глазами с черными, очень похожими на лягушачьи икринки зрачками.
Ко всему этому они никогда не улыбались, никогда в их подземелье не звучал смех, и грубы считали, что так и должно быть на свете. Друзей у них тоже не было, ни с кем они не ладили, кроме больших и черных пауков с белыми крестами на горбатых спинках. Пауки считали грубов тоже горбатыми и даже были уверены, что состоят с ними в родстве. Однако грубы так не считали, наоборот - обращались с пауками, как со слугами. По их приказу пауки-крестовики оплели своей паутиной все выходы и входы в подземное государство и зорко охраняли.
Грубы часто воевали. Перед каждым новым походом они посылали разведчиков. Для этого к ветке привязывали паутинку, а за другой ее свободный конец прицеплялся маленький паучок. Дождавшись попутного ветра, грубы развязывали узел, и паутинка с разведчиком-паучком улетала. Назад возвращались не все, но кто возвращался - докладывал главному пауку Мохнобрюху о результатах разведки. Мохнобрюх спешил к королю грубов Грабу и сообщал ему новую весть. Если вести были хорошие, Граб всегда пририсовывал на туловище Мохнобрюху по белому кресту, и пришло время, когда Мохнобрюх из черного стал совсем белым. Главный паук очень гордился этим и хвастался перед другими пауками, уверяя их, что поседел от наград.
Но не только свои паучки-разведчики приносили Грабу нужные вести. Их невольно приносили и те, кто попадал в крепкие сети сторожевых пауков-крестовиков. А попадали в них и стрекозы, и бабочки, и кузнечики. Все они потом становились собственностью охраны и обыкновенно шли им в пищу.
Взглянув на необыкновенного пленника-кукушонка, Граб смекнул, что этот птенец ему пригодится, и приказал распутать его, накормить, а взамен сломанной ноги приделать новую.
Распутать и накормить кукушонка было делом недолгим, но сделать ногу... Угрюмые грубы не были мастерами, так как никогда и ничего не делали сами. Пищу им доставляли пленные муравьи, за которыми приглядывали специально приставленные для этого надсмотрщики-пауки, а воду из недалекого ручья днем и ночью таскали мягкотелые улитки. Они выпазили из своих круглых домиков наружу, в домики наливали воду и волокли их по земле. Даже сладкий мед для грубов собирали пленницы-пчелы. Одевались грубы в одежды, склеенные из листьев, ноги обертывали тоненькой берестой и наподобие лапоточков туго перевязывали травинками. На головах носили шляпы из цветков колокольчиков. Но эти колокольчики уже не вызванивали, как бывало прежде, когда росли на своих гибких стеблях. Прежде чем их превратить в шляпы, грубы вырывали молоточки-тычинки. И не потому, что они мешали колокольчикам держаться на головах, а за то, что уж очень весело названивали они. А этого грубы не любили.
Все же после долгого спора они кое-как приделали кукушонку вместо ноги сучок-деревяшку. Когда он научился летать, Граб назначил его Главным королевским лазутчиком, и кукушонок стал усердно служить мрачным хозяевам. Теперь только он вылетал на разведки и за это получал от короля награды в виде живых пленников-муравьев или провинившихся в чем-нибудь водовозок-улиток.
Однажды в сети к паукам-крестовикам попал светлячок. Странно, как он, светлячок, не разглядел растянутую на пути сеть-паутину, но позднее выяснилось: у него испортился фонарик, и он сослепу влетел в ловушку. Пауки-крестовики тут же потащили светлячка в подземелье к своему королю. Граб сидел на мышонке, который служил ему троном. По бокам короля стояли телохранители. В одной руке они держали по сучковатой дубинке, в другой, поднятой вверх, сжимали гнилушки. Холодный, зеленоватый свет гнилушек освещал сырые стены и хмурое, с растрепанными на щеках волосами лицо самого Граба.
Мохнобрюх, перебирая тонкими ногами, протанцевал перед королем что-то замысловатое, понятное только им обоим, и Граб поднял костлявую руку.
- Получишь еще один крест, - сказал он Главному пауку и уставился странными глазамиискринками на пленника.
- Я светлячок, - робко представился пленник. - Я хороший светлячок.
- Ты плохой светляк, раз летаешь с испорченным фонарем, - скривился Граб. - Говори, не видел ли ты где красивого и богатого города? Я хочу завязать с его жителями дружбу.
- Видел! - простодушно пискнул светлячок.
Граб даже подпрыгнул на мышонке.
- Где ты его видел? - закричал он, барабаня лаптями по впалым бокам мышонка. - Покажешь дорогу!
- Вчера... вечером, - начал светлячок, - я летал за трехглавой горой...
- Знаю эту гору! - взвыл Граб. - Дальше что?
- Я летал и далеко впереди увидел много других светлячков, но это были не братья-светлячки. Это были... крыши. Они ярко блестели под луной. Передо мной оказался город, и я полетел по улице. Там в сухих домах сидят немного похожие на тебя... - светлячок замялся.
- Ваше величество-о! - в голос прокричали телохранители.
- Ваше величество, - охрипшим голосом повторил светлячок. - Они поют веселые песни и звонко стучат серебряными молоточками по золотым пластинкам. У них ясные глаза и веселые лица...
- Хватит! - перебил Граб и, обращаясь к телохранителям, приказал: Исправить у него фонарь, и пусть служит у нас светильником. Свет от него холодный и приятный, как от гнилушки.
Король соскочил с шатающегося от усталости мышонка и стал бегать по пещере. Он даже не замечал, что одна травинка на ноге развязалась и берестяной лапоть свалился. Граб шлепал босой ступней по мокрому полу, выкрикивал:
- У-у, ясные глаза! У-у, добрые лица! - Он остановился перед Главным пауком: - Ступай, Мохнобрюх, наверх и вышли в разведку кукушонка! Если все, что наговорил этот испорченный фонарь, правда, я нарисую тебе еще один... - Тут король задумался, потому что рисовать новый орден на пауке было негде. - Ладно, - решил он. - Я прямо из тебя самого сделаю крест и покрою золотом, которое мы завоюем.
Мохнобрюх тут же исполнил радостный танец и побежал выполнять приказание. Король пнул ногой мышонка, который успел свернуться на полу и уснуть.
Подождем вестей от кукушонка, - проговорил Граб, снова усаживаясь на мышонка. - Будем воевать с ясноглазыми, у которых много золота и оттого веселые лица. Я покажу им песни!
В это время Главный паук - Мохнобрюх - только что отправил в разведку кукушонка, а сам обходил дежурные посты пауков-крестовиков. Проверив, хорошо ли натянуты сети и не спят ли дежурные, Мохнобрюх заглянул в тюрьму, куда на ночь запирали пчел-пленниц. Наработавшись за день, пчелы лежали на дне ямы и не шевелились. Паук довольный пошел дальше. В тюрьме для водовозовулиток тоже все было тихо. Улитки спали в своих хрупких домишках, но по лужицам на полу ямы было видно, что и во сне они горько плачут. И опять Главный паук остался доволен.
К тюрьме для сильных и огромных муравьев Мохнобрюх подбирался осторожно. Он боялся этих черных рабов, челюсти которых могли бы легко отделить его голову от круглого брюха. И хотя муравьи были смирными, будто не сознавали своей силы, Мохнобрюх всякий раз трусил, глядя на них даже сквозь решетку. И теперь он не подошел близко к яме, а остановился поодаль. Все было тихо, и Главный паук повернул назад, но его кто-то осторожно окликнул. Он оглянулся и увидел мокрицу. Тяжело волоча свое вздутое серенькое тельце, эта капля воды на белых ножках, боязливо оглядываясь, подползла к Мохнобрюху.
- Хозяин! Хозяин! - закричала она шепотом. - Мальчик-груб пробрался в тюрьму к муравьям и о чем-то шепчется с муравьем-великаном. У этого мальчика жалостливое сердце и добрые глаза. Он часто без страха смотрит на солнце. Это ужасно! И хотя у него длинный нос, он, я клянусь сыростью, совсем не похож на своего короля. И таких в нашем королевстве я заметила несколько. Это опасно!
Мокрица тайно подсматривала за всеми, кто жил в государстве грубов, и наушничала Мохнобрюху. За это Главный паук давал ей иногда обсосать крылышки попадающих в сети бабочек и мошек. Известие, которое сейчас мокрица принесла Мохнобрюху, было очень неприятным. Дело в том, что пауку уже доносили о появлении в государстве таких странных грубов-мальчишек, даже видели их смеющимися! А один дозорный паук-крестовик уверял, что однажды двое этих ненормальных отдубасили его палками и освободили из сети мотылька, которым дозорный паук собирался было позавтракать. Тогда Мохнобрюх не поверил, решив, что дозорный съел слишком много меда, охмелел и все это почудилось ему, но теперь...
Мохнобрюх не стал рисковать своей головой, не бросился ловить странного мальчишку. Он погладил волосатой лапой морщинистую спинку наушницымокрицы и побежал к своим паукам. Скоро целый отряд крестовиков ворвался в тюрьму к муравьям и связал мальчишку, а заодно и его друга муравья, самого сильного и большого среди пленников. Мальчика пауки оплели паутиной так, что получилась плотная белая куколка, и подвесили между ветками. "Тут он и умрет. А я тем временем выловлю остальных", - решил Мохнобрюх и строго-настрого приказал крестовикам держать язык за зубами, потому что королю нельзя знать, что в его государстве под самым носом охраны выросли и живут непохожие на него грубы и, возможно, что-то затевают недоброе. Мохнобрюх очень боялся за свои кресты, и, чтобы мокрица не сболтнула комунибудь лишнего, он приказал замотать и ее: Мокрицу замотали и подвесили рядом с куколкой мальчика, потому что ни сам Мохнобрюх, ни его подчиненные крестовики не осмелились съесть ее, побрезговали, хотя еще не ужинали и будут ли сегодня ужинать - не знали.
И снова все затихло в государстве грубов. Только пленники-муравьи тихо перешептывались и, сбившись в угол тюрьмы, с ужасом глядели на своего товарища-великана, до смерти избитого паукамикрестовиками. Он лежал неподвижно на земле со связанными лапками, и падающий сквозь решетку лунный свет отблескивал на его глянцевом брюшке.
Вернувшись на другой день к вечеру, кукушонок подтвердил показание светлячка, и Граб приказал готовиться к походу. Первым делом грубы запаслись оружием - дубинками. Делали они их из колючих веток шиповника. Когда солнце ушло за горизонт и лиловые тени легли на землю, Граб построил свои войска.
Плечом к плечу стояли сгорбившиеся, с отвисшими носами солдаты королевской гвардии. Передний держал знамя, на котором был намалеван сам Граб. Отдельно стояла кавалерия. Это были восседающие на мышатах грубы. Сам король сидел перед войском на своем боевом скакуне - зеленой лягушке. Его окружали телохранители и пауки-крестовики с мотками паутин в лапах. И вот Граб махнул рукой, и войско двинулось. Впереди трусила мышиная кавалерия, за ней пылила лаптями королевская гвардия, за гвардией подпрыгивал на лягушке сам Граб в окружении свиты, а позади тащились навьюченные запасными дубинками и провизией для войска рабы-муравьи. Ни звука, ни скрипа, ни шороха. Ступая по фиолетовым теням, и само похожее на тень, войско грубов втянулось в лес и пропало. У подземелья осталась только охрана да старики-грубы. Они смотрели вслед войску и, чтобы не заплакать, держались за носы. Даже водовозы-улитки бросили свои домики-бочки и с любопытством щурили подслеповатые глазки.
Проводив войско, оставшиеся грубы-охранники заперли на ночь в тюрьму пчел и улиток. Тюрьма муравьев пустовала, только по-прежнему лежал в ней в самом углу великан-муравей. Грубы сняли с решетки замок, подняли муравья и вынесли наружу. Это и надо было муравью. Он еще днем пришел в себя, но выбраться сквозь решетку не мог. Теперь он был на свободе и знал, что делать.
- Оттащим его к реке и бросим в воду, - сказал один груб. - Что ему здесь дохлому лежать.
- Да ну его, мне лень, - ответил другой. - Полежит до утра, а там его отволокут улитки. Самим-то нам зачем трудиться.
Грубы постояли, помолчали и ушли. Тогда муравей изогнулся и перекусил ножные путы. Еще днем из разговоров своих братьев муравей узнал, что войско грубов выступило в поход, что его друга - доброго грубика Гея пауки замотали в куколку и подвесили. Великан-муравей поклялся спасти мальчика и уйти с ним прочь из страны злых грубов.
Как можно тише подобрался муравей к густому кусту и затаился. Ему были хорошо видны и подвешенные куколки, и два паука-крестовика, сидящие рядом на своих паутинах. Кто замотан во второй куколке, муравей не знал, но раз кого-то замотали - в ней тоже друг, решил он, и ему тоже нужно помочь.
Пауки-охранники не очень-то смотрели за куколками - то один, то другой куда-то надолго исчезали. Этим и воспользовался муравей. Не ожидавший нападения паук только еще больше вытаращил глаза, когда перед ним оказался великан-муравей с разведенными в стороны челюстями. Муравей щелкнул ими, как ножницами, и голова паука, подскакивая на упругой паутиновой сетке, укатилась вниз на землю. Когда появился второй крестовик, то и его голова запрыгала за первой. Муравей подбежал к куколке, пощекотал усиками.
- Гей! - позвал он и, не дожидаясь ответа, вспорол челюстями плотный покров куколки. Края ее отвернулись, как у одеяла, и муравей обрадованно потер передними лапками. Перед ним лежал целехонький грубик Гей. Мальчик несколько раз глубоко вздохнул свежего воздуха и открыл глаза.
- Подыши еще и придешь в себя, - сказал муравей. - Я освобожу еще одного друга.
С этими словами он вспорол вторую куколку, и оттуда тотчас же вылезла мокрица. Увидев перед собой муравья, она ойкнула и шмыгнула было в сторону, но муравей схватил ее челюстями поперек туловища.
- Прорвешь, я тоненькая! - запищала мокрица. - Караул!
Муравей поднес ее к Гею. Мальчик уже пришел в себя окончательно и сидел, высунувшись по пояс из распоротой куколки.
- Ты мерзкая козявка, - сказал Гей. - По твоим сплетням убивали ни в чем неповинных улиток, пчел и муравьев. За это обязательно надо наказывать.
Муравей тут же разжал челюсти, и мокрица полетела вниз. Там она упала на что-то, должно быть, твердое, потому что раздался легкий хлопок и вверх к друзьям добрызнул фонтанчик воды.
- Так ей и надо, - сказал муравей. - Бежим! Я вижу, сюда идут с гнилушками в руках грубы.
- Как же так - бежать? - запротестовал Гей. - Надо вывести из подземелья моих друзей. Они тоже ненавидят Граба, они тоже хотят сбросить котомки. Это не мы, а король боится, как бы мы не разогнулись и не увидели солнца!
- За друзьями вернемся, - зашептал муравей. - А пока надо бежать, если не хочешь погубить всех. За нами сейчас же будет погоня. Смотри, патруль уже рядом!..
Друзья ухватились за наклонно натянутую паутину и съехали по ней, как по канату. Скоро они шагали по темному лесу прочь от подземного государства Граба. Ветви деревьев были так густо переплетены над их головами, что лучистые звезды только иногда мелькали в редких просветах.
Перелезая через прутики или пробегая по ним, друзья шли всю ночь, и утро застало их на ровной песчаной долине. Вдалеке поблескивала река, яркое всходило солнце, а прохладный ветерок обдувал и прогонял усталость. Тогда друзья переглянулись и без слов поняли друг друга. Куда они идут и куда придут - они пока не знали, но все же дружно тронулись дальше и запели песенку, тут же сочиняя к ней такие слова:
Мы идем, куда глаза...
Мы идем, куда глаза...
Мы - туда, куда глаза глядят!
Где друг другу не грозят,
Где друг друга не едят!
Мы идем, куда глаза глядят!..
В городе-государстве моликов все было попрежнему. Так же названивали молоточки, и мастера в белых куртках неутомимо трудились от зари до зари.
Старый Лат, склонившись над своей наковальней, доделывал последний башмак, а рядом с ним у окошка сидела его внучка Лея. На ее всегда веселом личике сияли такие лучистые глаза, что всякому, кто смотрел на девочку, они казались двумя золотыми солнышками, и он жмурился от их света.
Лея ткала серебряную пряжу и разговаривала с кузнечиком, который прыгал по комнате в одном башмаке и с нетерпением поглядывал на мастера. Иногда кузнечик начинал трещать крылышками и весело отплясывать. Это смешило Лею, и она смеялась так звонко, что казалось - из окошка на каменное крылечко сыплются шарики-хрусталики. Проходящие мимо дома молики останавливались, бросали в окошко цветы и, улыбаясь, шли дальше.
Скоро Лея убрала прялку, причесала перед зеркалом волосы и пошла к подружке. Сегодня они договорились подняться на каланчу и оттуда смотреть на закат солнца.
Каланчу эту построили для того, чтобы наблюдать - не вспыхнет ли где в городе пожар. Поэтому на самом ее верху, в стеклянном фонаре, всегда ктонибудь дежурил. Когда Лея поднялась по винтовой лестнице в фонарь, там ее встретил старичок-молик и очень обрадовался.
- Заходи, заходи! - сказал он. - Подружка твоя еще не приходила, но обязательно придет. Сегодня будет замечательный закат. На небе ни облачка!
- Ты, дедушка, иди, я понаблюдаю, - ответила Лея. - А там кто-нибудь придет еще.
Старичок подал ей корзинку сочных и сладких ягод и спустился вниз. Девочка подошла к одному окошку, к другому, потом села на скамеечку и стала смотреть на совсем низкое солнце.
Ни Лея, ни кто другой из моликов не знали, какая беда надвигается на их город. А к нему уже подлетел кукушонок, и на спине его, вцепившись в перья всеми волосатыми лапами, сидел паук Мохнобрюх, с надетым на шею огромным мотком липкой паутины.
Лея не сразу поняла, что произошло: солнце еще висело над горизонтом и в его красных лучах пламенели крыши и окна города, да и в самой башне было полно света, как вдруг набежала тень. Девочка поднялась на ноги и увидела ту самую птицу на ноге-деревяшке, которая за день до этого впервые появилась у городского бассейна. Теперь птица сидела, вцепившись одной лапой в подоконник, а с ее спины переползал на фонарь каланчи пучеглазый, весь разрисованный крестами паук. Он всеми лапами прицепился к стенке и стал обегать кругом фонаря, волоча за собой толстую нить паутины. Лея даже не успела удивиться, как паук несколько раз обежал по фонарю башни и наполовину - нитка за ниткой - оплел его. Тогда девочка опустила вниз стеклянную раму, подпрыгнула, ухватилась руками за край липкой стенки из паутины и подтянулась к оставшемуся просвету. Она хотела спросить у птицы - зачем они залепливают окна, но в этот момент по фонарю снова пробежал паук и липкая паутина приклеила ее руки к нижнему ряду паучьей стенки. Не прошло и минуты, как Мохнобрюх полностью залепил стеклянный фонарь, и Лея осталась стоять на носках, с поднятыми вверх и крепко прихваченными руками.