Страница:
Клац.
Ты просыпаешься в СииТэк.
Я рассматриваю людей на ламинированных карточках для экстремальных ситуаций. Женщина плавает в океане, её каштановые волосы развеваются, подушка с сиденья прижата к груди. Её глаза широко распахнуты, но она ни улыбается, ни хмурится. На другой картинке люди, спокойные, как священные коровы Хинду, тянутся со своих мест за кислородными масками, выпавшими из потолка.
Это, должно быть, скорая помощь.
Вот.
Мы теряем давление в кабине.
Вот.
Ты просыпаешься, и ты в Виллоу Ран.
Старый кинотеатр, новый кинотеатр, — для того, чтобы перевезти фильм из одного в другой, Тайлер всё равно должен разделить его на исходные шесть или семь катушек. Маленькие катушки упаковываются в пару гексагональных стальных чемоданов. У каждого чемодана сверху ручка. Приподними один, и ты вывихнешь плечо. Настолько они тяжёлые.
Тайлер — банкетный официант, обслуживающий столики в шикарном отеле в центре города, и Тайлер — киномеханик из профсоюза киномехаников. Я не знаю, сколько Тайлер работал все те ночи, когда я не мог уснуть.
В старых кинотеатрах, где фильм крутится с двумя проекторами, киномеханик должен внимательно следить за ним, чтобы сменить катушки в точный момент, так чтобы зрители не заметили разрыва там, где заканчивается одна катушка и начинается другая. Ты должен смотреть на белые пятнышки в правом верхнем углу экрана. Это предупреждение. Внимательно следи за фильмом, и ты увидишь два пятнышка в конце каждой катушки.
Между собой киномеханики называют их «след окурка».
Первое белое пятнышко — это двухминутное предупреждение. Ты включаешь второй проектор, чтобы он успел разогнаться до нужной скорости.
Второе белое пятнышко — пятисекундное предупреждение. Внимание. Ты стоишь между двумя проекторами, и будка пропитана горячим потом от ксеноновых ламп, одного взгляда на которые достаточно, чтобы ослепнуть. На экране появляется первое пятнышко. Звук к фильму идёт из огромных динамиков за экраном. Будка механика звуконепроницаемая, потому что в будке стоит рёв цепных колёс, прокручивающих фильм со скоростью шести футов в секунду, десять кадров в каждом футе, шестьдесят кадров проносятся в секунду, грохоча, как бандитская перестрелка. Два проектора разогнались, и ты стоишь между ними и держишь пальцы на тумблере каждого из них. В по-настоящему старых проекторах в ступице кормящей катушки есть звуковой сигнал.
Даже в фильмах, идущих по телевизору, есть предупреждающие пятнышки. Даже в видиках в самолёте.
В большей части проекторов привод на принимающую катушку, и по мере того, как принимающая катушка вращается всё медленнее, кормящая катушка вращается всё быстрее. И в конце катушки кормящая разгоняется так быстро, что начинает звенеть звуковой сигнал, предупреждая, что пора делать переустановку.
Тьма раскалена проекторными лампами и звенит звуковой сигнал. Ты стоишь там между двумя проекторами, держишь руки на тумблере каждого из них, и смотришь в угол экрана. Вспыхивает второе пятнышко. Отсчёт до пяти. Один тумблер защелкиваешь, в то же мгновение другой тумблер отщелкиваешь.
Переустановка.
Фильм идёт дальше.
Никто из зрителей и понятия не имеет.
Звуковой сигнал установлен на кормящей катушке, и киномеханик может немного вздремнуть. Но киномеханик делает много вещей, которые не обязан делать. Не в каждом проекторе есть звуковой сигнал. Дома ты будешь иногда просыпаться во тьме в холодном поту с мыслью, что ты проспал переустановку. Зрители тебя распнут. Зрители, чей фильм ты испортил, и администратор будет звонить в профсоюз.
Ты просыпаешься на Крисси Фильд.
Что меня умиляет в путешествиях — это то, что куда бы я ни направился, везде малюсенькая жизнь. Я приезжаю в отель, малюсенькое мыло, малюсенький шампунь, один мазок масла, одноразовая зубная щётка. Уселся в обычное самолётное кресло. Ты — великан. Твои плечи слишком широкие. Твои ноги Алисы-в-Стране-Чудес вдруг становятся такими огромными, что касаются ног человека перед тобой. Подают ужин, миниатюрную сделай-сам Курицу «Кордон Блэу», один из этих объединить-их-всех проектов, чтобы ты был чем-то занят.
Пилот включит знак «Пристегните ремни» и мы попросим тебя не ходить возле кабины.
Ты просыпаешься на Мэйс Фильд.
Иногда Тайлер просыпается в темноте, трясущийся от кошмара, что он проспал смену катушек, или что плёнка порвалась, или что плёнка застряла ровно настолько, что цепные колёса разорвали полоску дырочек в звуковой дорожке.
После того, как катушка закончится, свет лампы пробивается сквозь звуковую дорожку и вместо речи ты слышишь только «вуп вуп вуп», режущий звук вертолёта от каждого луча, пробивающегося сквозь дырочки цепного колеса.
Что ещё киномеханик не обязан делать: из лучших кадров попадавших к нему фильмов Тайлер делал слайды. В первом полнометражном фильме, который помнит человечество, были эпизод с обнажённой Энджи Дикинсон.
За время, пока копии этого фильма проехали из западных кинотеатров в восточные, сцена обнажения исчезла. Один киномеханик вырезал себе кадр. Другой киномеханик вырезал себе кадр. Всем хотелось иметь слайд обнажённой Энджи Дикинсон. Порно пришло в кинотеатры, и эти киномеханики, несколько парней, собрали коллекции, которые смело можно назвать эпическими.
Ты просыпаешься на Боинг Фильд.
Ты просыпаешься в Эл Эй Экс.
Сегодня у нас почти пустой полёт, так что ты можешь свободно поднять ручку кресла и потянуться. Ты потягиваешься, зигзагом, колени гнутся, талия гнётся, локти гнутся, вытягиваясь через три или четыре сиденья. Я перевожу часы на два часа назад или на три часа вперёд, Тихоокеанское, Горное, Центральное или Восточное время; часом меньше, часом больше.
Это твоя жизнь, и всё это кончается в одну минуту.
Ты просыпаешься в Кливленд Хопкинс.
Ты снова просыпаешься в СииТэк.
Ты — киномеханик, и ты уставший и злой, но по большей части тебе просто скучно, так что ты начинаешь с вырезания порнографических кадров в коллекцию, начатую другим киномехаником, которую ты нашёл заныканой у себя в будке, а потом ты вклеиваешь кадр стоящего красного члена или зевающего влажного влагалища крупным планом внутрь другого фильма.
Это одна из тех детских мультяшек, где семья во время путешествия потеряла собаку и кошку, и теперь им предстоит найти дорогу домой. На третьей катушке, там где пёс и кот, которые разговаривают человеческими голосами, едят из мусорного бака, появляется эрегированная плоть.
Это сделал Тайлер.
Простой кадр фильма задерживается на экране на одну шестидесятую секунды. Разбейте секунду на шестьдесят равных частей. Ровно столько длится эрекция. Возвышающаяся на четыре этажа над попкорной аудиторией, скользко красная и ужасная, и ни один человек её не видит.
Ты снова просыпаешься в Логане.
Это ужасные путешествия. Я встречаюсь с людьми, которых не хочет видеть мой шеф. Я всё записываю Я возвращаюсь к вам.
Куда бы я ни приехал, я здесь, чтобы применить формулу. Этот секрет я унесу с собой в могилу.
Это простая арифметика.
Это вопрос подхода.
Если новый автомобиль, выпущенный моей компанией, покидает Чикаго, двигаясь на восток со скоростью шестьдесят миль в час, и задняя подвеска выходит из-под контроля, и машина разбивается, и все, кто был внутри, сгорают заживо, то должна ли моя компания организовать отзыв?
Ты берёшь количество выпущенных машин (А), умножаешь на вероятность отказа (В), и умножаешь на стоимость улаживания конфликта без суда (С).
А умножить на В умножить на С равняется Х. Столько мы заплатим, если не организуем отзыв.
Если Х больше стоимости отзыва, мы отзовём машины и никто не пострадает.
Если Х меньше стоимости отзыва, мы ничего не делаем.
Куда бы я ни поехал, меня ждёт кучка дымящихся останков автомобиля. Я знаю все подводные камни. Можете назвать это профдеформацией.
Гостиничное время, ресторанная еда. Куда бы я ни отправился, я завожу малюсенькую дружбу с людьми, сидящими рядом со мной, от Логана и Крисси до Виллоу ран.
«Я — координатор компании по отзывам», — говорю я своим одноразовым друзьям, сидящим рядом со мной, — «но по совместительству я работаю посудомойщиком».
Ты снова просыпаешься в О»Хара.
С того случая Тайлер начал вклеивать член везде. Обычно — крупным планом — влагалище размером с Великий каньон и эхом внутри него, в четыре этажа высотой, и красное от прилива крови, как золушка, танцующая со своим принцем под пристальным взором двора. Никто не жаловался. Люди ели и пили, но вечер уже не был тем же. Люди начинали плохо себя чувствовать или плакать, и не могли понять почему. Только колибри могла бы засечь работу Тайлера.
Ты просыпаешься в Джей Эф Кей.
Я плавлюсь и испаряюсь в момент приземления, когда одно колесо касается взлётной полосы, и самолёт накреняется в сторону и скользит так какое-то время. И в этот момент ничто не важно. Посмотри на звёзды, и тебя нет. Ни твой багаж. Ничто не важно. Ни твой запах изо рта. Снаружи окон — чернота, и только турбины ревут где-то сзади. Кабина повисает под опасным углом к рёву турбин, и тебе больше не придётся платить ни по одному счёту. Получать квитанции за места дороже двадцати пяти долларов. Тебе никогда больше не придётся делать причёску.
Секунда, и второе колесо коснулось покрытия. Стаккато расстёгивающихся пряжек ремней безопасности, и твой одноразовый друг, рядом с которым ты только что чуть не умер, говорит тебе: — Надеюсь, мы ещё увидимся.
— Да, я тоже.
Ровно столько это продолжается. И жизнь идёт дальше.
И как-то, случайно, мы встретились с Тайлером.
Это было во время отпуска.
Ты просыпаешься в Эл Эй Экс.
Снова.
Я познакомился с Тайлером на пустынном пляже. Был самый конец лета, я очень хотел спать. Тайлер был раздетым и мокрым от пота, весь перепачканный в песке, и его влажные и липкие волосы падали на лицо.
Тайлер был здесь довольно долго, прежде чем я его заметил.
Тайлер утягивал деревянные доски для сёрфинга и приносил их на пляж. Он исхитрился воткнуть во влажный песок доски почти полукругом, так что их край был на уровне его глаз. Там было уже четыре доски, и когда я проснулся, я наблюдал, как Тайлер втыкал в песок пятую. Тайлер выкапывал яму под одним краем доски, затем подымал другой край, пока доска не соскальзывала в дыру и не замирала под небольшим углом.
Ты просыпаешься на пляже.
Мы были единственными людьми на пляже.
Тайлер провёл по песку палкой прямую линию в нескольких футах от сооружения. Затем вернулся выровнять доски, утаптывая песок вокруг них.
Я был единственным человеком, наблюдавшим это.
Тайлер крикнул:
— Ты не знаешь, который сейчас час?
На мне всегда есть часы.
— Ты не знаешь, который сейчас час?
Я спросил: «Где?»
— Прямо здесь, — сказал Тайлер, — прямо сейчас.
— Сейчас шесть минут пятого вечера.
Немного спустя, Тайлер сел, скрестив ноги, в тени досок. Тайлер сидел там несколько минут, затем встал, поплавал, натянул футболку и пару вьетнамок, и начал уходить. Я должен был спросить.
Я должен был знать, что он делал, пока я спал.
Если я мог проснуться в другое время и в другом месте, почему я не мог проснуться другим человеком?
Я спросил Тайлера, не художник ли он.
Тайлер пожал плечами и показал мне на утолщение досок у основания. Тайлер показал мне линию, которую он начертил на песке, и как он использовал эту линию, чтобы измерить тень, отбрасываемую каждой доской на песке.
Иногда ты просыпаешься и спрашиваешь, где ты находишься.
Тайлер создал тень гигантской руки. Правда сейчас все пальцы были по-вампирски длинны, а большой был слишком короток, но он сказал, что ровно в пол пятого его рука была идеальна. Тень гигантской руки была идеальна всего одну минуту, и одну идеальную минуту Тайлер сидел в этой ладони совершенства, созданной им самим.
Ты просыпаешься, и ты нигде.
— Одной минуты достаточно, — сказал Тайлер, — человеку приходится тяжело работать ради этого, но минута совершенства стоит усилий. Эта минута была всем, чего можно ждать от совершенства.
Ты просыпаешься, и этого достаточно.
Его звали Тайлер Дарден, и он был киномехаником, членом профсоюза, и он был банкетным официантом в отеле в центре города, и он оставил мне свой телефон.
Так мы познакомились.
4
5
Ты просыпаешься в СииТэк.
Я рассматриваю людей на ламинированных карточках для экстремальных ситуаций. Женщина плавает в океане, её каштановые волосы развеваются, подушка с сиденья прижата к груди. Её глаза широко распахнуты, но она ни улыбается, ни хмурится. На другой картинке люди, спокойные, как священные коровы Хинду, тянутся со своих мест за кислородными масками, выпавшими из потолка.
Это, должно быть, скорая помощь.
Вот.
Мы теряем давление в кабине.
Вот.
Ты просыпаешься, и ты в Виллоу Ран.
Старый кинотеатр, новый кинотеатр, — для того, чтобы перевезти фильм из одного в другой, Тайлер всё равно должен разделить его на исходные шесть или семь катушек. Маленькие катушки упаковываются в пару гексагональных стальных чемоданов. У каждого чемодана сверху ручка. Приподними один, и ты вывихнешь плечо. Настолько они тяжёлые.
Тайлер — банкетный официант, обслуживающий столики в шикарном отеле в центре города, и Тайлер — киномеханик из профсоюза киномехаников. Я не знаю, сколько Тайлер работал все те ночи, когда я не мог уснуть.
В старых кинотеатрах, где фильм крутится с двумя проекторами, киномеханик должен внимательно следить за ним, чтобы сменить катушки в точный момент, так чтобы зрители не заметили разрыва там, где заканчивается одна катушка и начинается другая. Ты должен смотреть на белые пятнышки в правом верхнем углу экрана. Это предупреждение. Внимательно следи за фильмом, и ты увидишь два пятнышка в конце каждой катушки.
Между собой киномеханики называют их «след окурка».
Первое белое пятнышко — это двухминутное предупреждение. Ты включаешь второй проектор, чтобы он успел разогнаться до нужной скорости.
Второе белое пятнышко — пятисекундное предупреждение. Внимание. Ты стоишь между двумя проекторами, и будка пропитана горячим потом от ксеноновых ламп, одного взгляда на которые достаточно, чтобы ослепнуть. На экране появляется первое пятнышко. Звук к фильму идёт из огромных динамиков за экраном. Будка механика звуконепроницаемая, потому что в будке стоит рёв цепных колёс, прокручивающих фильм со скоростью шести футов в секунду, десять кадров в каждом футе, шестьдесят кадров проносятся в секунду, грохоча, как бандитская перестрелка. Два проектора разогнались, и ты стоишь между ними и держишь пальцы на тумблере каждого из них. В по-настоящему старых проекторах в ступице кормящей катушки есть звуковой сигнал.
Даже в фильмах, идущих по телевизору, есть предупреждающие пятнышки. Даже в видиках в самолёте.
В большей части проекторов привод на принимающую катушку, и по мере того, как принимающая катушка вращается всё медленнее, кормящая катушка вращается всё быстрее. И в конце катушки кормящая разгоняется так быстро, что начинает звенеть звуковой сигнал, предупреждая, что пора делать переустановку.
Тьма раскалена проекторными лампами и звенит звуковой сигнал. Ты стоишь там между двумя проекторами, держишь руки на тумблере каждого из них, и смотришь в угол экрана. Вспыхивает второе пятнышко. Отсчёт до пяти. Один тумблер защелкиваешь, в то же мгновение другой тумблер отщелкиваешь.
Переустановка.
Фильм идёт дальше.
Никто из зрителей и понятия не имеет.
Звуковой сигнал установлен на кормящей катушке, и киномеханик может немного вздремнуть. Но киномеханик делает много вещей, которые не обязан делать. Не в каждом проекторе есть звуковой сигнал. Дома ты будешь иногда просыпаться во тьме в холодном поту с мыслью, что ты проспал переустановку. Зрители тебя распнут. Зрители, чей фильм ты испортил, и администратор будет звонить в профсоюз.
Ты просыпаешься на Крисси Фильд.
Что меня умиляет в путешествиях — это то, что куда бы я ни направился, везде малюсенькая жизнь. Я приезжаю в отель, малюсенькое мыло, малюсенький шампунь, один мазок масла, одноразовая зубная щётка. Уселся в обычное самолётное кресло. Ты — великан. Твои плечи слишком широкие. Твои ноги Алисы-в-Стране-Чудес вдруг становятся такими огромными, что касаются ног человека перед тобой. Подают ужин, миниатюрную сделай-сам Курицу «Кордон Блэу», один из этих объединить-их-всех проектов, чтобы ты был чем-то занят.
Пилот включит знак «Пристегните ремни» и мы попросим тебя не ходить возле кабины.
Ты просыпаешься на Мэйс Фильд.
Иногда Тайлер просыпается в темноте, трясущийся от кошмара, что он проспал смену катушек, или что плёнка порвалась, или что плёнка застряла ровно настолько, что цепные колёса разорвали полоску дырочек в звуковой дорожке.
После того, как катушка закончится, свет лампы пробивается сквозь звуковую дорожку и вместо речи ты слышишь только «вуп вуп вуп», режущий звук вертолёта от каждого луча, пробивающегося сквозь дырочки цепного колеса.
Что ещё киномеханик не обязан делать: из лучших кадров попадавших к нему фильмов Тайлер делал слайды. В первом полнометражном фильме, который помнит человечество, были эпизод с обнажённой Энджи Дикинсон.
За время, пока копии этого фильма проехали из западных кинотеатров в восточные, сцена обнажения исчезла. Один киномеханик вырезал себе кадр. Другой киномеханик вырезал себе кадр. Всем хотелось иметь слайд обнажённой Энджи Дикинсон. Порно пришло в кинотеатры, и эти киномеханики, несколько парней, собрали коллекции, которые смело можно назвать эпическими.
Ты просыпаешься на Боинг Фильд.
Ты просыпаешься в Эл Эй Экс.
Сегодня у нас почти пустой полёт, так что ты можешь свободно поднять ручку кресла и потянуться. Ты потягиваешься, зигзагом, колени гнутся, талия гнётся, локти гнутся, вытягиваясь через три или четыре сиденья. Я перевожу часы на два часа назад или на три часа вперёд, Тихоокеанское, Горное, Центральное или Восточное время; часом меньше, часом больше.
Это твоя жизнь, и всё это кончается в одну минуту.
Ты просыпаешься в Кливленд Хопкинс.
Ты снова просыпаешься в СииТэк.
Ты — киномеханик, и ты уставший и злой, но по большей части тебе просто скучно, так что ты начинаешь с вырезания порнографических кадров в коллекцию, начатую другим киномехаником, которую ты нашёл заныканой у себя в будке, а потом ты вклеиваешь кадр стоящего красного члена или зевающего влажного влагалища крупным планом внутрь другого фильма.
Это одна из тех детских мультяшек, где семья во время путешествия потеряла собаку и кошку, и теперь им предстоит найти дорогу домой. На третьей катушке, там где пёс и кот, которые разговаривают человеческими голосами, едят из мусорного бака, появляется эрегированная плоть.
Это сделал Тайлер.
Простой кадр фильма задерживается на экране на одну шестидесятую секунды. Разбейте секунду на шестьдесят равных частей. Ровно столько длится эрекция. Возвышающаяся на четыре этажа над попкорной аудиторией, скользко красная и ужасная, и ни один человек её не видит.
Ты снова просыпаешься в Логане.
Это ужасные путешествия. Я встречаюсь с людьми, которых не хочет видеть мой шеф. Я всё записываю Я возвращаюсь к вам.
Куда бы я ни приехал, я здесь, чтобы применить формулу. Этот секрет я унесу с собой в могилу.
Это простая арифметика.
Это вопрос подхода.
Если новый автомобиль, выпущенный моей компанией, покидает Чикаго, двигаясь на восток со скоростью шестьдесят миль в час, и задняя подвеска выходит из-под контроля, и машина разбивается, и все, кто был внутри, сгорают заживо, то должна ли моя компания организовать отзыв?
Ты берёшь количество выпущенных машин (А), умножаешь на вероятность отказа (В), и умножаешь на стоимость улаживания конфликта без суда (С).
А умножить на В умножить на С равняется Х. Столько мы заплатим, если не организуем отзыв.
Если Х больше стоимости отзыва, мы отзовём машины и никто не пострадает.
Если Х меньше стоимости отзыва, мы ничего не делаем.
Куда бы я ни поехал, меня ждёт кучка дымящихся останков автомобиля. Я знаю все подводные камни. Можете назвать это профдеформацией.
Гостиничное время, ресторанная еда. Куда бы я ни отправился, я завожу малюсенькую дружбу с людьми, сидящими рядом со мной, от Логана и Крисси до Виллоу ран.
«Я — координатор компании по отзывам», — говорю я своим одноразовым друзьям, сидящим рядом со мной, — «но по совместительству я работаю посудомойщиком».
Ты снова просыпаешься в О»Хара.
С того случая Тайлер начал вклеивать член везде. Обычно — крупным планом — влагалище размером с Великий каньон и эхом внутри него, в четыре этажа высотой, и красное от прилива крови, как золушка, танцующая со своим принцем под пристальным взором двора. Никто не жаловался. Люди ели и пили, но вечер уже не был тем же. Люди начинали плохо себя чувствовать или плакать, и не могли понять почему. Только колибри могла бы засечь работу Тайлера.
Ты просыпаешься в Джей Эф Кей.
Я плавлюсь и испаряюсь в момент приземления, когда одно колесо касается взлётной полосы, и самолёт накреняется в сторону и скользит так какое-то время. И в этот момент ничто не важно. Посмотри на звёзды, и тебя нет. Ни твой багаж. Ничто не важно. Ни твой запах изо рта. Снаружи окон — чернота, и только турбины ревут где-то сзади. Кабина повисает под опасным углом к рёву турбин, и тебе больше не придётся платить ни по одному счёту. Получать квитанции за места дороже двадцати пяти долларов. Тебе никогда больше не придётся делать причёску.
Секунда, и второе колесо коснулось покрытия. Стаккато расстёгивающихся пряжек ремней безопасности, и твой одноразовый друг, рядом с которым ты только что чуть не умер, говорит тебе: — Надеюсь, мы ещё увидимся.
— Да, я тоже.
Ровно столько это продолжается. И жизнь идёт дальше.
И как-то, случайно, мы встретились с Тайлером.
Это было во время отпуска.
Ты просыпаешься в Эл Эй Экс.
Снова.
Я познакомился с Тайлером на пустынном пляже. Был самый конец лета, я очень хотел спать. Тайлер был раздетым и мокрым от пота, весь перепачканный в песке, и его влажные и липкие волосы падали на лицо.
Тайлер был здесь довольно долго, прежде чем я его заметил.
Тайлер утягивал деревянные доски для сёрфинга и приносил их на пляж. Он исхитрился воткнуть во влажный песок доски почти полукругом, так что их край был на уровне его глаз. Там было уже четыре доски, и когда я проснулся, я наблюдал, как Тайлер втыкал в песок пятую. Тайлер выкапывал яму под одним краем доски, затем подымал другой край, пока доска не соскальзывала в дыру и не замирала под небольшим углом.
Ты просыпаешься на пляже.
Мы были единственными людьми на пляже.
Тайлер провёл по песку палкой прямую линию в нескольких футах от сооружения. Затем вернулся выровнять доски, утаптывая песок вокруг них.
Я был единственным человеком, наблюдавшим это.
Тайлер крикнул:
— Ты не знаешь, который сейчас час?
На мне всегда есть часы.
— Ты не знаешь, который сейчас час?
Я спросил: «Где?»
— Прямо здесь, — сказал Тайлер, — прямо сейчас.
— Сейчас шесть минут пятого вечера.
Немного спустя, Тайлер сел, скрестив ноги, в тени досок. Тайлер сидел там несколько минут, затем встал, поплавал, натянул футболку и пару вьетнамок, и начал уходить. Я должен был спросить.
Я должен был знать, что он делал, пока я спал.
Если я мог проснуться в другое время и в другом месте, почему я не мог проснуться другим человеком?
Я спросил Тайлера, не художник ли он.
Тайлер пожал плечами и показал мне на утолщение досок у основания. Тайлер показал мне линию, которую он начертил на песке, и как он использовал эту линию, чтобы измерить тень, отбрасываемую каждой доской на песке.
Иногда ты просыпаешься и спрашиваешь, где ты находишься.
Тайлер создал тень гигантской руки. Правда сейчас все пальцы были по-вампирски длинны, а большой был слишком короток, но он сказал, что ровно в пол пятого его рука была идеальна. Тень гигантской руки была идеальна всего одну минуту, и одну идеальную минуту Тайлер сидел в этой ладони совершенства, созданной им самим.
Ты просыпаешься, и ты нигде.
— Одной минуты достаточно, — сказал Тайлер, — человеку приходится тяжело работать ради этого, но минута совершенства стоит усилий. Эта минута была всем, чего можно ждать от совершенства.
Ты просыпаешься, и этого достаточно.
Его звали Тайлер Дарден, и он был киномехаником, членом профсоюза, и он был банкетным официантом в отеле в центре города, и он оставил мне свой телефон.
Так мы познакомились.
4
Сегодня здесь все обычные мозговые паразиты. «За пределами» всегда собирает много народу. Это Питер. Это Альдо. Это Мэрси.
— Привет.
Знакомство, все, это Марла Зингер, и она с нами впервые.
— Привет, Марла.
В «За пределами» мы начинаем с держания удара. Группа не называется «паразитические мозговые паразиты». Ты вообще не слышишь, чтобы кто-нибудь хоть раз сказал слово «паразит». Все всё время видят только хорошее. «О, это новое лекарство». Все обходят острые углы. Хотя иногда трудно не заметить пятидневной головной боли. Женщина вытирает невольные слезы. У каждого именная карточка, и люди, которых ты встречаешь вечером каждый вторник на протяжении года, подходят к тебе, готовые пожать твою руку, и опускают глаза на твою именную карточку.
Я не помню, чтобы мы встречались.
Никто не говорит паразит. Все говорят агент.
Они не скажут лечение. Они скажут исцеление.
Во время держания удара кто-нибудь расскажет, как агент проник в его позвоночный столб, и неожиданно он перестал управлять своей левой рукой. Агент, скажет кто-нибудь, осушает подкорку мозга, и теперь мозг отходит от черепа, провоцируя приступы.
Когда я был здесь последний раз, женщина по имени Хлоя поделилась единственной хорошей новостью, которая у неё была. Хлоя подняла себя на ноги, держась за деревянные ручки кресла, и сказала, что у неё нет больше страха смерти.
Сегодня, после знакомства и держания удара, девушка, которую я не знаю, с именной карточкой, на которой написано «Гленда», сказала, что она сестра Хлои, и что в два часа утра в прошлый вторник Хлоя наконец-то умерла.
Ой, она была такой милой. В течение двух лет Хлоя рыдала в моих объятиях во время обнимашечек, и теперь она мертва, мёртвая в земле, мёртвая в урне, склепе, мавзолее, ой, представьте, что сегодня вы думаете и таскаетесь везде, как обычно, а завтра вы уже холодное удобрение, корм для червей. Это чудесное волшебство смерти, и это так здорово, если только к нему не причастна, о-о, вот эта.
Марла.
О-о, и Марла снова смотрит на меня, выделяясь среди этих мозговых паразитов.
Лгунья.
Фальшивка.
Марла — фальшивка. Ты — фальшивка. Все вокруг, когда они содрогаются в рыданиях и падают с криком, и их джинсы в паху становятся тёмно синими, что ж, это лишь большое представление.
Неожиданно направленная медитация никуда меня сегодня не ведёт. За каждой из семи дверей, за зелёной дверью, за оранжевой дверью Марла. За голубой дверью снова Марла. Лгунья. Направленная медитация ведёт нас сквозь пещеру к нашему животному силы, и моё животное силы — Марла. Со своей сигаретой во рту, Марла, вращающая своими глазами. Лгунья. Чёрные волосы и тонкие французские губы. Фальшивка. Губы, похожие на кожу с итальянского дивана. И тебе не удрать.
Хлоя была реальной историей.
Хлоя была похожа на скелет Джони Митчелл, которому позволили улыбаться, прийти на эту вечеринку, и быть особенно дружелюбным со всеми. Изображение любимого всеми скелета Хлои, размером с насекомое, пролетело сквозь своды и галереи дороги назад ровно в два часа утра. Её пульс взвыл воздушной тревогой, и начал отсчёт: Приготовьтесь к смерти через десять, через девять, через восемь секунд. Смерть наступит через семь, шесть…
Ночью Хлоя пробирается сквозь лабиринт собственных закупоренных вен и горящих бронхов, не смачиваемых больше лимфой. Нервы выглядят, как натянутые в ткани провода. Нарывы набухают в ткани вокруг неё, как горячие белые жемчужины.
Отсчёт продолжается, приготовьтесь к эвакуации желудка через десять, через девять, восемь, семь.
Приготовьтесь к эвакуации души через десять, девять, восемь.
Хлоя разбрызгивает вокруг огромные запасы урины из своих несгибающихся коленей.
Смерть наступит через пять.
Пять, четыре.
Четыре.
Вокруг неё фонтан паразитической жизни окрашивает её сердце.
Четыре, три.
Три, два.
Хлоя складывает руки одна на другую на груди.
Смерть наступит через три, через два.
Сквозь открытый рот пробивается лунный свет.
Приготовьтесь к последнему вздоху, сейчас.
Эвакуация.
Сейчас.
Душа отлетает от тела.
Сейчас.
Смерть наступает.
Сейчас.
Чёрт возьми, это должно было быть так здорово, это тёплое смешанное воспоминание о Хлое, зажатой в моих объятьях и Хлое, мёртвой где-то там.
Но нет, за мной наблюдает Марла.
Во время направленной медитации я открываю свои объятья, чтобы принять своего внутреннего ребёнка, и этот ребёнок — Марла с сигаретой во рту. Никакого белого исцеляющего шара света. Лгунья. Никаких чакр. Представьте свои чакры распускающимися, как цветы, и в центре каждого из них — замедленный взрыв ласкового света.
Лгунья.
Мои чакры остаются закрытыми.
Когда заканчивается медитация, каждый вытягивается и вращает головой, и приподнимается на носочках в ожидании. Терапевтический физический контакт. Для обнимашечек я в три шага допрыгиваю до Марлы, которая смотрит мне в лицо, пока я жду команды.
Вот и всё, подаётся команда, обними человека рядом с тобой.
Мои руки смыкаются вокруг Марлы.
Выбери сегодня кого-нибудь особенного.
Сигаретные руки Марлы прижаты к её бокам.
Кто-нибудь, скажите, как вы себя чувствуете.
У Марлы нет рака яичек. У Марлы нет туберкулёза. Она не умирает. Конечно, в этой заумной мозго-жопной философии мы все умираем, но Марла умирает не так, как умирала Хлоя.
Подаётся команда, поделись собой.
— Ну что, Марла, нравится водить их за нос?
Поделись собой до конца.
— Послушай, Марла, убирайся. Убирайся. Убирайся.
Вперёд, можешь плакать, если есть о чём.
Марла вылупилась на меня. У неё карие глаза. На мочках её ушей морщины вокруг дырочек из-под серёжек, но самих серёжек нет. Её потрескавшиеся губы стянуты мёртвой кожей.
Вперёд, можешь плакать.
— Ты тоже не умираешь, — говорит Марла.
Вокруг нас стоят парочки и рыдают, уткнувшись носом друг в друга.
— Ты скажи мне, — говорит Марла, — а я скажу тебе.
— Мы можем поделить неделю, — говорю я. Марла может взять себе заболевания костей, мозговых паразитов, и туберкулёз. Я оставлю себе рак яичек, кровяных паразитов и органическую мозговую деменцию.
Марла говорит:
— А как насчёт прогрессирующего рака желудка?
Девочка хорошо сделала свою домашнюю работу.
— Мы поделим рак желудка. — Она возьмёт себе первое и третье воскресенье каждого месяца.
— Нет, — говорит Марла. Нет, она хочет его полностью. Рак, паразитов. Зрачки Марлы сужаются. Она никогда и не мечтала, что сможет чувствовать себя так клёво. Она наконец-то почувствовала себя живой. Её кожа очищалась. За всю свою жизнь она ни разу не видела мертвеца. У неё не было настоящего чувства жизни, потому что ей не с чем было сравнивать. Но зато теперь тут были и умирание, и смерть, и утрата и горе. Рыдания и судороги, страдания и раскаяние. Теперь, когда она знала, куда мы все идём, Марла чувствовала каждое мгновение жизни.
Нет, она не бросит ни одну группу.
— Бросить всё, и вернуться к тому ощущению жизни, которое было раньше? — говорит Марла, — Я работала в похоронном бюро, и чувствовала себя хорошо только потому, что я ещё дышу. Ну и что, если я не могу найти работу, которая мне нравится.
«Ну так возвращайся в своё похоронное бюро», — говорю я.
— Похороны — это детский лепет по сравнению с этим, — говорит Марла, — похороны — это лишь абстрактная церемония. А здесь ты получаешь истинное переживание смерти.
Парочки вокруг нас двоих вытирают слёзы, сморкаются, хлопают друг друга по спине и отпускают.
«Мы не можем приходить вдвоём», — говорю я.
— Тогда не приходи.
«Мне нужно это».
— Тогда иди на похороны.
Все вокруг нас уже стали по одному и смыкают руки для объединяющей молитвы. Я отпускаю Марлу.
— Как давно ты сюда приходишь?
Объединяющая молитва.
«Два года».
Человек в кругу молитвы касается моей руки. Человек касается руки Марлы.
Обычно эти молитвы начинаются и сразу успокаивают моё дыхание. О-о, благослови нас. О-о, благослови нас и в гневе и в страхе.
— Два года? — Марла прикрывает рот рукой, когда шепчет.
О-о, благослови нас, спаси и сохрани нас.
«Все, кто видел меня здесь два года назад, либо умерли, либо ушли и больше не вернулись».
Помоги нам и помоги нам.
— Ладно, — говорит Марла, — ладно, ладно, ты можешь оставить себе рак яичек.
Большой Боб, большой бутерброд с сыром, рыдающий сверху на мне. Спасибо.
Приведи нас к нашей судьбе. Приведи нас к миру.
— Не стоит благодарности.
Так я познакомился с Марлой Зингер.
— Привет.
Знакомство, все, это Марла Зингер, и она с нами впервые.
— Привет, Марла.
В «За пределами» мы начинаем с держания удара. Группа не называется «паразитические мозговые паразиты». Ты вообще не слышишь, чтобы кто-нибудь хоть раз сказал слово «паразит». Все всё время видят только хорошее. «О, это новое лекарство». Все обходят острые углы. Хотя иногда трудно не заметить пятидневной головной боли. Женщина вытирает невольные слезы. У каждого именная карточка, и люди, которых ты встречаешь вечером каждый вторник на протяжении года, подходят к тебе, готовые пожать твою руку, и опускают глаза на твою именную карточку.
Я не помню, чтобы мы встречались.
Никто не говорит паразит. Все говорят агент.
Они не скажут лечение. Они скажут исцеление.
Во время держания удара кто-нибудь расскажет, как агент проник в его позвоночный столб, и неожиданно он перестал управлять своей левой рукой. Агент, скажет кто-нибудь, осушает подкорку мозга, и теперь мозг отходит от черепа, провоцируя приступы.
Когда я был здесь последний раз, женщина по имени Хлоя поделилась единственной хорошей новостью, которая у неё была. Хлоя подняла себя на ноги, держась за деревянные ручки кресла, и сказала, что у неё нет больше страха смерти.
Сегодня, после знакомства и держания удара, девушка, которую я не знаю, с именной карточкой, на которой написано «Гленда», сказала, что она сестра Хлои, и что в два часа утра в прошлый вторник Хлоя наконец-то умерла.
Ой, она была такой милой. В течение двух лет Хлоя рыдала в моих объятиях во время обнимашечек, и теперь она мертва, мёртвая в земле, мёртвая в урне, склепе, мавзолее, ой, представьте, что сегодня вы думаете и таскаетесь везде, как обычно, а завтра вы уже холодное удобрение, корм для червей. Это чудесное волшебство смерти, и это так здорово, если только к нему не причастна, о-о, вот эта.
Марла.
О-о, и Марла снова смотрит на меня, выделяясь среди этих мозговых паразитов.
Лгунья.
Фальшивка.
Марла — фальшивка. Ты — фальшивка. Все вокруг, когда они содрогаются в рыданиях и падают с криком, и их джинсы в паху становятся тёмно синими, что ж, это лишь большое представление.
Неожиданно направленная медитация никуда меня сегодня не ведёт. За каждой из семи дверей, за зелёной дверью, за оранжевой дверью Марла. За голубой дверью снова Марла. Лгунья. Направленная медитация ведёт нас сквозь пещеру к нашему животному силы, и моё животное силы — Марла. Со своей сигаретой во рту, Марла, вращающая своими глазами. Лгунья. Чёрные волосы и тонкие французские губы. Фальшивка. Губы, похожие на кожу с итальянского дивана. И тебе не удрать.
Хлоя была реальной историей.
Хлоя была похожа на скелет Джони Митчелл, которому позволили улыбаться, прийти на эту вечеринку, и быть особенно дружелюбным со всеми. Изображение любимого всеми скелета Хлои, размером с насекомое, пролетело сквозь своды и галереи дороги назад ровно в два часа утра. Её пульс взвыл воздушной тревогой, и начал отсчёт: Приготовьтесь к смерти через десять, через девять, через восемь секунд. Смерть наступит через семь, шесть…
Ночью Хлоя пробирается сквозь лабиринт собственных закупоренных вен и горящих бронхов, не смачиваемых больше лимфой. Нервы выглядят, как натянутые в ткани провода. Нарывы набухают в ткани вокруг неё, как горячие белые жемчужины.
Отсчёт продолжается, приготовьтесь к эвакуации желудка через десять, через девять, восемь, семь.
Приготовьтесь к эвакуации души через десять, девять, восемь.
Хлоя разбрызгивает вокруг огромные запасы урины из своих несгибающихся коленей.
Смерть наступит через пять.
Пять, четыре.
Четыре.
Вокруг неё фонтан паразитической жизни окрашивает её сердце.
Четыре, три.
Три, два.
Хлоя складывает руки одна на другую на груди.
Смерть наступит через три, через два.
Сквозь открытый рот пробивается лунный свет.
Приготовьтесь к последнему вздоху, сейчас.
Эвакуация.
Сейчас.
Душа отлетает от тела.
Сейчас.
Смерть наступает.
Сейчас.
Чёрт возьми, это должно было быть так здорово, это тёплое смешанное воспоминание о Хлое, зажатой в моих объятьях и Хлое, мёртвой где-то там.
Но нет, за мной наблюдает Марла.
Во время направленной медитации я открываю свои объятья, чтобы принять своего внутреннего ребёнка, и этот ребёнок — Марла с сигаретой во рту. Никакого белого исцеляющего шара света. Лгунья. Никаких чакр. Представьте свои чакры распускающимися, как цветы, и в центре каждого из них — замедленный взрыв ласкового света.
Лгунья.
Мои чакры остаются закрытыми.
Когда заканчивается медитация, каждый вытягивается и вращает головой, и приподнимается на носочках в ожидании. Терапевтический физический контакт. Для обнимашечек я в три шага допрыгиваю до Марлы, которая смотрит мне в лицо, пока я жду команды.
Вот и всё, подаётся команда, обними человека рядом с тобой.
Мои руки смыкаются вокруг Марлы.
Выбери сегодня кого-нибудь особенного.
Сигаретные руки Марлы прижаты к её бокам.
Кто-нибудь, скажите, как вы себя чувствуете.
У Марлы нет рака яичек. У Марлы нет туберкулёза. Она не умирает. Конечно, в этой заумной мозго-жопной философии мы все умираем, но Марла умирает не так, как умирала Хлоя.
Подаётся команда, поделись собой.
— Ну что, Марла, нравится водить их за нос?
Поделись собой до конца.
— Послушай, Марла, убирайся. Убирайся. Убирайся.
Вперёд, можешь плакать, если есть о чём.
Марла вылупилась на меня. У неё карие глаза. На мочках её ушей морщины вокруг дырочек из-под серёжек, но самих серёжек нет. Её потрескавшиеся губы стянуты мёртвой кожей.
Вперёд, можешь плакать.
— Ты тоже не умираешь, — говорит Марла.
Вокруг нас стоят парочки и рыдают, уткнувшись носом друг в друга.
— Ты скажи мне, — говорит Марла, — а я скажу тебе.
— Мы можем поделить неделю, — говорю я. Марла может взять себе заболевания костей, мозговых паразитов, и туберкулёз. Я оставлю себе рак яичек, кровяных паразитов и органическую мозговую деменцию.
Марла говорит:
— А как насчёт прогрессирующего рака желудка?
Девочка хорошо сделала свою домашнюю работу.
— Мы поделим рак желудка. — Она возьмёт себе первое и третье воскресенье каждого месяца.
— Нет, — говорит Марла. Нет, она хочет его полностью. Рак, паразитов. Зрачки Марлы сужаются. Она никогда и не мечтала, что сможет чувствовать себя так клёво. Она наконец-то почувствовала себя живой. Её кожа очищалась. За всю свою жизнь она ни разу не видела мертвеца. У неё не было настоящего чувства жизни, потому что ей не с чем было сравнивать. Но зато теперь тут были и умирание, и смерть, и утрата и горе. Рыдания и судороги, страдания и раскаяние. Теперь, когда она знала, куда мы все идём, Марла чувствовала каждое мгновение жизни.
Нет, она не бросит ни одну группу.
— Бросить всё, и вернуться к тому ощущению жизни, которое было раньше? — говорит Марла, — Я работала в похоронном бюро, и чувствовала себя хорошо только потому, что я ещё дышу. Ну и что, если я не могу найти работу, которая мне нравится.
«Ну так возвращайся в своё похоронное бюро», — говорю я.
— Похороны — это детский лепет по сравнению с этим, — говорит Марла, — похороны — это лишь абстрактная церемония. А здесь ты получаешь истинное переживание смерти.
Парочки вокруг нас двоих вытирают слёзы, сморкаются, хлопают друг друга по спине и отпускают.
«Мы не можем приходить вдвоём», — говорю я.
— Тогда не приходи.
«Мне нужно это».
— Тогда иди на похороны.
Все вокруг нас уже стали по одному и смыкают руки для объединяющей молитвы. Я отпускаю Марлу.
— Как давно ты сюда приходишь?
Объединяющая молитва.
«Два года».
Человек в кругу молитвы касается моей руки. Человек касается руки Марлы.
Обычно эти молитвы начинаются и сразу успокаивают моё дыхание. О-о, благослови нас. О-о, благослови нас и в гневе и в страхе.
— Два года? — Марла прикрывает рот рукой, когда шепчет.
О-о, благослови нас, спаси и сохрани нас.
«Все, кто видел меня здесь два года назад, либо умерли, либо ушли и больше не вернулись».
Помоги нам и помоги нам.
— Ладно, — говорит Марла, — ладно, ладно, ты можешь оставить себе рак яичек.
Большой Боб, большой бутерброд с сыром, рыдающий сверху на мне. Спасибо.
Приведи нас к нашей судьбе. Приведи нас к миру.
— Не стоит благодарности.
Так я познакомился с Марлой Зингер.
5
Парень из сил специальной охраны всё мне объяснил.
Носильщики багажа могут проигнорировать тикающий чемодан. Парень из сил специальной охраны называл носильщиков Швырялами. Современные бомбы не тикают. Но вот вибрирующий чемодан багажные носильщики, швырялы, должны сдать в полицию.
Я начал жить с Тайлером в общем-то из-за этой дурацкой политики некоторых авиакомпаний относительно вибрирующего багажа.
Когда я возвращался из Даллса, у меня всё было сложено в один чемодан. Когда ты много путешествуешь, учишься на каждую поездку собирать один и тот же набор вещей. Шесть белых рубашек. Две пары чёрных брюк. Комплект-минимум для выживания.
Дорожные часы-будильник.
Электробритва на батарейках.
Зубная щётка.
Шесть пар нижнего белья.
Шесть пар чёрных носков.
Его вернули, мой чемодан вибрировал при отправлении из Даллса, если верить парню из сил специальной охраны, так что полиция сняла его с рейса. В этой сумке было всё. Мои контактные линзы и всё такое. Один красный галстук с голубыми полосками. Один голубой галстук с красными полосками. Это полковые, а не обычные клубные полоски. И один сплошной красный галстук.
Список всех этих вещей висел у меня дома на внутренней стороне двери в спальню.
«Дом» — это квартира на пятнадцатом этаже небоскрёба, такой себе рабочий кабинет для вдов и деловых ребят. Рекламная брошюра обещала фут бетонного пола, потолка и стен между мной и любым надрывающимся магнитофоном или невыключенным телевизором. Фут бетона и кондиционирование воздуха, так что ты не можешь открыть окно, и при всех этих кленовых паркетах и реостатных переключателях на лампах, все семнадцать тысяч кубических футов воздуха пахнут последней едой, которую ты готовил или твоим последним походом в ванную.
Да, а ещё там были сборные подвесные потолки и низковольтные лампы дневного света.
Конечно, фут бетона — это здорово, когда твой сосед вытаскивает батарейки из слухового аппарата и вынужден смотреть любимую игру на полную громкость. Или когда мощный взрыв природного газа и осколки, которые были твоим мебельным гарнитуром и личными вещами выносят твои окна во всю стену и пикируют вниз, пылая, чтобы оставить только твою квартиру, только её, выпотрошенную чёрную бетонную дыру в отвесной стене здания.
Такое бывает.
Всё, даже твой набор тарелок зелёного стекла ручной работы, с небольшими пузырьками и микродефектами — маленькими вкраплёнными песчинками, доказывающими, что их выдували честные, простые, трудолюбивые местные парни или кто-то в этом духе, так вот, все эти тарелки вынесло взрывом. Представьте себе шторы от пола до потолка, вынесенные наружу и развевающиеся, пылая, на горячем ветру.
Пятнадцать этажей над городом, твои шмотки вылетают, горящие и разорванные, и падающие вниз на чью-нибудь машину.
Я, пока двигаюсь на восток, спокойно сплю на 0,83 Маха или 455 милях в час, истинная скорость в воздухе, а ФБР везёт мой подозрительный чемодан назад по резервному пути в Даллсе. «В девяти случаях из десяти», — сказал парень из сил специальной охраны: «вибрация — это электробритва». Это моя электробритва на батарейках. «В десятый раз это вибратор».
Парень из сил специальной охраны рассказал мне всё. Это было в моём пункте прибытия, без чемодана, когда я собирался поймать такси домой и обнаружить свои фланелевые простыни догорающими на земле.
— Представь себе, — сказал парень из сил специальной охраны, — что значит сказать пассажиру по прибытии, что вибратор задержал его багаж на восточном побережье. Иногда даже мужчине. Полиция аэропорта никогда не говорит о принадлежности, когда речь идёт о вибраторе. Говорят неопределённо.
Вибратор.
Никогда не скажут: «ваш вибратор».
Никогда-никогда не скажут, что вибратор нечаянно включился.
«Вибратор пришёл в активное состояние и создал аварийную ситуацию, вынудившую эвакуировать ваш багаж».
Дождь шёл, когда я проснулся при пересадке в Степлтоне.
Дождь шёл, когда я проснулся, приближаясь к дому.
Громкоговоритель попросил нас воспользоваться этой возможностью, чтобы оглядеться вокруг и проверить, не забыли ли мы что-то из своей ручной клади. Громкоговоритель назвал моё имя. Не мог бы я подойти к представителю авиакомпании, ожидающему у выхода с самолёта.
Носильщики багажа могут проигнорировать тикающий чемодан. Парень из сил специальной охраны называл носильщиков Швырялами. Современные бомбы не тикают. Но вот вибрирующий чемодан багажные носильщики, швырялы, должны сдать в полицию.
Я начал жить с Тайлером в общем-то из-за этой дурацкой политики некоторых авиакомпаний относительно вибрирующего багажа.
Когда я возвращался из Даллса, у меня всё было сложено в один чемодан. Когда ты много путешествуешь, учишься на каждую поездку собирать один и тот же набор вещей. Шесть белых рубашек. Две пары чёрных брюк. Комплект-минимум для выживания.
Дорожные часы-будильник.
Электробритва на батарейках.
Зубная щётка.
Шесть пар нижнего белья.
Шесть пар чёрных носков.
Его вернули, мой чемодан вибрировал при отправлении из Даллса, если верить парню из сил специальной охраны, так что полиция сняла его с рейса. В этой сумке было всё. Мои контактные линзы и всё такое. Один красный галстук с голубыми полосками. Один голубой галстук с красными полосками. Это полковые, а не обычные клубные полоски. И один сплошной красный галстук.
Список всех этих вещей висел у меня дома на внутренней стороне двери в спальню.
«Дом» — это квартира на пятнадцатом этаже небоскрёба, такой себе рабочий кабинет для вдов и деловых ребят. Рекламная брошюра обещала фут бетонного пола, потолка и стен между мной и любым надрывающимся магнитофоном или невыключенным телевизором. Фут бетона и кондиционирование воздуха, так что ты не можешь открыть окно, и при всех этих кленовых паркетах и реостатных переключателях на лампах, все семнадцать тысяч кубических футов воздуха пахнут последней едой, которую ты готовил или твоим последним походом в ванную.
Да, а ещё там были сборные подвесные потолки и низковольтные лампы дневного света.
Конечно, фут бетона — это здорово, когда твой сосед вытаскивает батарейки из слухового аппарата и вынужден смотреть любимую игру на полную громкость. Или когда мощный взрыв природного газа и осколки, которые были твоим мебельным гарнитуром и личными вещами выносят твои окна во всю стену и пикируют вниз, пылая, чтобы оставить только твою квартиру, только её, выпотрошенную чёрную бетонную дыру в отвесной стене здания.
Такое бывает.
Всё, даже твой набор тарелок зелёного стекла ручной работы, с небольшими пузырьками и микродефектами — маленькими вкраплёнными песчинками, доказывающими, что их выдували честные, простые, трудолюбивые местные парни или кто-то в этом духе, так вот, все эти тарелки вынесло взрывом. Представьте себе шторы от пола до потолка, вынесенные наружу и развевающиеся, пылая, на горячем ветру.
Пятнадцать этажей над городом, твои шмотки вылетают, горящие и разорванные, и падающие вниз на чью-нибудь машину.
Я, пока двигаюсь на восток, спокойно сплю на 0,83 Маха или 455 милях в час, истинная скорость в воздухе, а ФБР везёт мой подозрительный чемодан назад по резервному пути в Даллсе. «В девяти случаях из десяти», — сказал парень из сил специальной охраны: «вибрация — это электробритва». Это моя электробритва на батарейках. «В десятый раз это вибратор».
Парень из сил специальной охраны рассказал мне всё. Это было в моём пункте прибытия, без чемодана, когда я собирался поймать такси домой и обнаружить свои фланелевые простыни догорающими на земле.
— Представь себе, — сказал парень из сил специальной охраны, — что значит сказать пассажиру по прибытии, что вибратор задержал его багаж на восточном побережье. Иногда даже мужчине. Полиция аэропорта никогда не говорит о принадлежности, когда речь идёт о вибраторе. Говорят неопределённо.
Вибратор.
Никогда не скажут: «ваш вибратор».
Никогда-никогда не скажут, что вибратор нечаянно включился.
«Вибратор пришёл в активное состояние и создал аварийную ситуацию, вынудившую эвакуировать ваш багаж».
Дождь шёл, когда я проснулся при пересадке в Степлтоне.
Дождь шёл, когда я проснулся, приближаясь к дому.
Громкоговоритель попросил нас воспользоваться этой возможностью, чтобы оглядеться вокруг и проверить, не забыли ли мы что-то из своей ручной клади. Громкоговоритель назвал моё имя. Не мог бы я подойти к представителю авиакомпании, ожидающему у выхода с самолёта.