Люди не хотят, чтобы я действовал как мирской человек. Они ищут во мне какую-то Эдемскую, дояблочную невинность. Наивность младенца-Иисуса. Люди спрашивают, знаю ли я, как работает телевизор?
Нет, не знаю, но и большинство людей не знают.
Правда в том, для начала, что я не был космическим ученым, и с каждым днем я сдаю позиции. Я не глуп, но дело идет к тому. Ты не можешь жить во внешнем мире всю свою взрослую жизнь и не приобрести ряд навыков. Я знаю, как работает открывалка для консервов.
Тяжелейшая часть в моей жизни известного прославленного знаменитого религиозного лидера состоит в том, чтобы соответствовать людским ожиданиям.
Люди спрашивают, знаю ли я, для чего нужен фен?
По словам агента, чтобы оставаться на вершине, надо быть не угрожающим. Быть ничем. Быть чистым листом, который люди могут сами заполнить. Быть зеркалом. Я -- религиозная версия победителя лотереи. Америка наполнена богатыми и известными людьми, но я должен быть той редкой комбинацией: прославленным, но глупым, невинным, но богатым. Ты просто живешь своей скромной жизнью, думают люди, своей повседневной жизнью Жанны Д'Арк, жизнью Девственницы Марии, моешь посуду, и однажды выпадает твой счастливый номер.
Люди спрашивают, знаю ли я, что такое хиропрактик?
Люди думают, что святость -- это что-то, что с тобой случилось. Весь процесс должен быть очень легким. Как будто ты уже был Ланой ТJрнер в аптеке Шваба, когда тебя только обнаружили. Может, в семнадцатом веке ты мог быть таким пассивным. В наши дни существует лазерная терапия для удаления всех этих милых линий вокруг твоего рта, перед тем как ты начнешь записывать свою рождественскую телепрограмму. Теперь у нас есть химическое отшелушивание. Абразивное удаление дефектов кожи. Жанна Д'Арк об этом не задумывалась.
В наши дни люди спрашивают, знаю ли я, как проверить счJт.
Люди всJ время спрашивают, почему я не женат. Есть ли у меня нечистые мысли? Верю ли я в Бога? Прикасаюсь ли я к себе?
Знаю ли я, для чего нужен уничтожитель бумаг?
Я не знаю. Я не знаю. Я сомневаюсь. Я вам не скажу. А насчJт уничтожителя бумаг мне расскажет агент.
В этой части истории книга Диагностическое и Статистическое Пособие по Расстройствам Психики появляется у меня в почте. Какой-то клерк из службы приема почты направил ее ассистенту директора по связям с прессой, который отдал ее младшему рекламщику, который отправил ее составителю графика, который бросил ее на мой гостиничный поднос с завтраком. Рядом с моими утренними 430 граммами комплекса углеводов и 600 граммами яичного белка пропавший ДСП мертвой соц.работницы.
Каждый раз приходит по десять мешков почты. У меня свой собственный почтовый индекс.
Помогите мне. Ицелите меня. Спасите меня. Накормите меня, говорят письма.
Мессия. Спаситель. Вождь, называют они меня.
Еретик. Богохульник. Антихрист. Дьявол, называют они меня.
Итак, я сижу в кровати, поднос с завтраком возле коленки, и я читаю пособие. На упаковке, в которой оно прищло, нет обратного адреса, но на обложке подпись соц.работницы. Сверхъестественная вещь: имя переживает человека, подписанное живет дольше подписавшего, символ -- дольше символизируемого. Так же, как имена, высеченные в камне на каждом из склепов Колумбийского Мемориального Мавзолея, от соц.работницы осталось только имя.
Мы чувствуем превосходство по отношению к мертвым.
Например: если Микеланджело был такой, бля, умный, почему он умер?
Читая ДСП, я, возможно, чувствую себя жирным глупым чайником, но я всJ ещJ жив.
Соц.работница всJ ещJ мертва, и вот доказательство, что всJ, что она учила и всJ, во что верила всю жизнь уже неправда. В конце этого издания ДСП исправления к предыдущему изданию. Правила уже изменились.
Появились новые определения того, что приемлимо, что нормально, что не является сумасшествием.
Заторможенный Мужской Оргазм теперь Мужское Расстройство Оргазма.
То, что было Психогенной Амнезией, теперь Диссоциативная Амнезия.
Тревожное Расстройство Сна теперь Кошмарные Ночные Видения.
От издания к изданию симптомы меняются. Нормальные люди становятся сумасшедшими по новому стандарту. Люди, которых называли сумасшедшими, теперь образцы душевного здоровья.
Безо всякого стука агент входит с утренними газетами и застает меня в кровати, читающим. Я говорю ему: Посмотри, что пришло с почтой; и он вырывает книгу из моих рук и спрашивает, знаю ли я, что такое уличающие доказательства. Агент читает имя соц.работницы на обложке и спрашивает: "Ты знаешь, что такое предумышленное убийство?" Агент держит книгу одной рукой и хлопает по ней другой. "Ты знаешь, что чувствует тот, кто садится на электрический стул?"
Хлопок.
"Ты понимаешь, что обвинение в убийстве сделает с продажами билетов на твои предстоящие мероприятия?"
Хлопок.
"Ты когда-нибудь слышал фразу основное вещественное доказательство?"
Я не понимаю, о чJм это он.
Звук вакуумных пылесосов в коридоре делает меня ленивым. Уже почти полдень, а я все еще в кровати.
"Я говорю об этом," -- говорит агент и пихает книгу, зажатую двумя руками, мне в лицо. "Эта книга, -- говорит он, -- то, что полиция назовJт сувениром на память об убийстве".
Агент говорит, что полицейские детективы ежедневно просят поговорить со мной о том, как соц.работница была найдена мJртвой. ФБР ежедневно спрашивает агента, что случилось с ДСП, которое пропало вместе с папками регистрации происшествий за неделю до того, как она задохнулась парами хлоргаза. Власти недовольны, что я вышел из их поля зрения. Агент спрашивает меня: "Знаешь, как близко ты от ордера на арест?"
Знаю ли я, что такое главный подозреваемый в убийстве?
Знаю ли я, что будет, если у меня обнаружат эту книгу?
Я всJ ещJ сижу в кровати и ем тост без масла и овсянку без коричневого сахара. Я потягиваюсь и говорю: Забудь об этом. Расслабься. Книга пришла с почтой.
Агент спрашивает, не кажется ли мне, что это всJ не просто так.
Он считает, что я мог послать книгу сам себе. ДСП -- хорошее напоминание о моей прежней жизни. То паршивое ощущение, которое было бы у любого на моем месте из-за наркотиков и графика и нулевой личной целостности, все же лучше, чем чистка туалетов снова и снова. И не то чтобы я никогда не крал ничего раньше. Другой хороший способ воровства в магазинах -- найти вещь и срезать ценник. Это лучше всего срабатывает в больших магазинах с множеством отделов, где ни один служащий не знает всего. Найди шляпу или перчатки или зонтик, срежь ценник и отнеси вещь в бюро находок. Тебе даже не придется выходить с вещью из магазина.
Если магазин выяснит, что вещь продается у них, то она просто вернется в торговый зал.
В большинстве случаев в бюро находок вещь просто кладут в мусорное ведро или на полку, и если никто за ней не явится в течение тридцати дней, она твоя.
А поскольку никто не терял ее, никто за ней не явится.
Ни в одном универмаге заведовать бюро находок не поставят гения.
Агент спрашивает: "Ты знаешь, что такое отмывание денег?"
Это может быть таким же жульничеством. Я мог убить соц.работницу и затем отправить книгу самому себе. Отмыть еJ, так сказать. Я мог отправить еJ себе, а теперь изображать из себя невинность, сидя здесь, обложившись египетскими хлопчатобумажными подушками, злорадствуя по поводу убийства и поедая завтрак до полудня.
Идея об отмывании чего-то вызывает у меня тоску по родине и напоминает о звуках одежды с молниями, крутящейся в стиральной машине.
Здесь, в моJм гостиничном люксе, не придется очень уж долго искать мотив. В записях соц.работницы были все записи о том, как она лечила меня, меня эксгибициониста, меня педофила, меня магазинного вора.
Агент спрашивает, знаю ли я, что такое допрос в ФБР?
Он спрашивает, действительно ли я думаю, что полицейские настолько глупы?
"Предположим, что ты не убийца, -- говорит агент. -- Ты знаешь, кто послал эту книгу? Кто мог попытаться свалить на тебя этот грех?"
Может быть. Возможно, да, я знаю.
У агента мысль, что это кто-то из враждебной религии -- католический, баптистский, даосистский, иудейский, англиканский ревнивый конкурент.
Это мой брат, говорю я ему. У меня есть старший брат, который может быть ещJ жив, и легко представить себе Адама Брэнсона, убивающего уцелевших так, чтобы полиция подумала, что произошло самоубийство. Соц.работница делала за меня мою работу. Легко представить себе, что, попав в западню, она захотела убить меня. Бутылка со смесью аммиака и хлорной извести ждала меня под раковиной, чтобы я открутил крышечку и упал мертвым от запаха.
Книга выпадает из руки агента и, раскрывшись, приземляется на ковер. Другую руку агент запускает в свои волосы. "Матерь Божья," -- говорит он. Он говорит: "Лучше бы ты не рассказывал мне, что твой брат всJ ещJ жив".
Может быть, говорю я. Возможно, может быть, да, это было. Я видел его в автобусе один раз. Это случилось примерно за две недели до смерти соц.работницы.
Агент сверлит глазами меня, сидящего на кровати и покрытого крошками от тостов. Он говорит: "Нет, этого не было. Ты никогда никого не видел".
Его зовут Адам Брэнсон.
Агент трясJт головой: "Нет, это не так".
Адам звонил мне домой и угрожал убить меня.
Агент говорит: "Никто не угрожал тебя убить".
Нет, он это сделал. Адам Брэнсон колесит по стране, убивает уцелевших, чтобы отправить нас всех в Рай, или чтобы показать миру Правоверческое единение, или чтобы отомстить тем, кто донJс о трудовом миссионерском движении, я не знаю.
Агент спрашивает: "Ты понимаешь фразу отрицательная реакция общественности?"
Агент спрашивает: "Ты знаешь, чего будет стоить твоя карьера, если люди узнают, что ты не единственный уцелевший легендарного дьявольского Правоверческого Культа Смерти?"
Агент спрашивает: "Что если твоего брата арестуют, и он расскажет правду о культе? Он подорвJт всJ, что команда авторов говорила миру о твоJм жизненном пути".
Агент спрашивает: "И что потом?"
Я не знаю.
"Потом ты ничто," -- говорит он.
"Потом ты всего лишь очередной известный лжец," -- говорит он.
"Весь мир будет тебя ненавидеть," -- говорит он.
Он кричит: "Ты знаешь, к каким срокам заключения приговаривают за массовое надувательство? За искажение? За ложную рекламу? За клевету?"
Он подходит вполтную, чтобы прошептать: "Должен ли я тебе говорить, что в сравнении с тюрьмой Содом и Гоморра будут напоминать Миннеаполис или собор Святого Павла?"
Он скажет мне, что я знаю, говорит агент. Он поднимает ДСП с пола и заворачивает его в сегодняшнюю газету. Он говорит, что у меня нет брата. Он говорит, что я никогда не видел ДСП. Я никогда не видел моего брата. Я сожалею о смерти соц.работницы. Я скорблю по всей моей мертвой семье. Я глубоко любил соц.работницу. Я ей навеки признателен за помощь и руководство, и я каждую минуту молюсь о том, чтобы моя умершая семья не горела в Аду. Он говорит, что я обижен на полицию, атакующую меня, потому что она слишком ленива и не хочет найти настоящего убийцу соц.работницы. Он говорит, что я просто хочу забыть обо всех этих трагических грустных смертельных вещах. Он говорит, что я просто хочу продолжать жить.
Он говорит, что я доверяю моему замечательному агенту и очень дорожу его каждодневным руководством. Он говорит мне, что я глубоко признателен.
Прямо перед тем, как вошла горничная, чтобы убраться в комнате, агент говорит, что он отправит ДСП прямиком в машину для уничтожения бумаг.
Он говорит: "Теперь подними зад с постели, ты, ленивый мешок говна, и помни всJ, что я тебе сейчас сказал, потому что когда-нибудь, очень скоро, тебе придется говорить это полиции". 17
Из туалетных кабинок по обе стороны от меня доносятся стоны и дыхание. Секс или движения кишок, я не вижу разницы. В стенках кабинки по обе стороны от меня имеются дырки, но я не могу в них смотреть.
Пришла ли сюда Фертилити, я не знаю.
Если Фертилити здесь и сидит рядом со мной, храня молчание, пока мы не останемся одни, я попрошу ее о самом большом чуде.
Рядом с дыркой справа от меня написано: Я сидел здесь, ждал упорно, хотел срать, но только пJрнул.
Рядом с этим написано: История моей жизни.
Рядом с дыркой слева от меня написано: Дрочи упорнее.
Рядом с этим написано: Поцелуй меня в зад.
Рядом с этим написано: С удовольствием.
Это в аэропорте Нового Орлеана, самом близком к СуперСтадиону аэропорте, где завтра состоится матч СуперКубка, где в перерыве я поженюсь.
А время уходит.
Снаружи в коридоре моя свита и моя новая невеста ждут меня больше двух часов, а я сижу здесь, потому что мои внутренности готовы вывалиться через задницу. Мои брюки спущены до уровня лодыжек. Бумажная подкладка для туалетного сидения поднимает уровень воды в унитазе, чтобы увлажнить мою голую кожу. Я чувствую густой запах человеческих дел с каждым вдохом.
Кабинка за кабинкой пустеют, но каждый раз, когда последний человек уходит, появляется другой.
На стене нацарапано: Ты знаешь, чем заканчиваются жизнь и порнофильмы. Единственная разница между ними в том, что жизнь начинается с оргазма.
Рядом с этим нацарапано: Все идJт к концу, который и есть самая волнующая часть.
Рядом с этим нацарапано: Какая тантрическая мысль.
Рядом с этим нацарапано: Здесь пахнет говном.
Последняя кабинка пустеет. Последний человек моет руки. Последние шаги к выходу.
В дырку слева я шепчу: Фертилити? Ты там?
В дырку справа я шепчу: Фертилити? Это ты?
Я всего лишь боюсь, что еще один человек зайдJт почитать газету и забудется при очередном захватываещем шести-этапном движении кишки.
Из дырки справа доносится: "Я ненавижу тебя за то, что ты назвал меня проституткой по телевидению".
Я шепчу в ответ: Прости. Я всего лишь читал текст, который мне давали.
"Я знаю это".
Я знаю, что она знает это.
Красный рот в дырке говорит: "Я звонила, зная, что ты предашь меня. Здесь свободой воли и не пахнет. Это то же самое, что у Иисуса с Иудой. Ты, в общем-то, всего лишь орудие в моих руках".
Спасибо, говорю я.
Шаги, кто-то входит в мужской туалет, и кто бы это ни был, он занимает кабинку слева от меня.
Я шепчу в дырку справа: Мы не можем говорить сейчас. Кто-то вошJл.
"ВсJ окей, -- говорит красный рот. -- Это всего лишь старший брат".
Старший брат?
Рот говорит: "Твой брат, Адам Брэнсон".
И в дырке слева показывается дуло пистолета".
И голос, мужской голос говорит: "Привет, маленький брат".
Пистолет, просунутый в дырку, вращается вслепую, показывая на мои ступни, показывая на мою грудь, мою голову, дверь кабинки, унитаз.
Рядом с дулом пистолета нацарапано: Отсоси его.
"Не дJргайся, -- говорит Фертилити. -- Он не собирается тебя убивать. Я это знаю".
"Я тебя не вижу, -- говорит Адам, -- но у меня шесть пуль, и одна из них должна найти тебя".
"Ты никого не убьешь," -- говорит красный рот черному пистолету. Они переговариваются через мои голые белые колени. "Он провел у меня в номере всю прошлую ночь, приставив пистолет к моей голове, и всJ, что он сделал, это спутал мне волосы".
"Заткнись," -- говорит пистолет.
Рот говорит: "У него нет ни одной пули".
Пистолет говорит: "Заткнись!"
Рот говорит: "Прошлой ночью я видела еще один сон о тебе. Я знаю, что они сделали с тобой, когда ты был ребенком. Я знаю, то, что с тобой случилось, было ужасно. Я понимаю, почему секс тебя пугает".
Я шепчу: Со мной ничего не случилось.
Пистолет говорит: "Я пытался остановить это, но сама идея о том, что старейшины делали с вами, парни, привела меня в ужас".
Я шепчу: В этом не было ничего плохого.
"В моем сне, -- говорит рот, -- ты плакал. Ты был всего лишь маленьким мальчиком, и ты не понимал, что должно было произойти".
Я шепчу: Я оставил всJ это в прошлом. Я известная прославленная религиозная знаменитость.
Пистолет говорил: "Нет, ты не оставил".
Нет, оставил.
"Тогда почему ты всJ ещJ девственник?" -- говорит рот.
Завтра я женюсь.
Рот говорит: "Но ты ведь не будешь заниматься с ней сексом".
Я говорю: она очень милая и очаровательная девушка.
Рот говорит: "Но ты ведь не будешь заниматься с ней сексом. Вы не будете делать то, для чего создается брак".
Пистолет говорит рту: "Церковь обрабатывала всех тендеров и бидди так, что они никогда не хотели заниматься сексом во внешнем мире".
Рот говорит пистолету: "Что ж, вся эта практика была попросту садистской".
Кстати, насчет свадьбы, говорю я. Я мог бы использовать самое большое твое чудо.
"Тебе нужно больше, чем это, -- говорит рот. -- Завтра утром, когда состоится твоя свадьба, твой агент умрет. Тебе понадобится хорошее чудо и хороший адвокат".
Смерть моего агента -- не такая уж плохая вещь.
"Полиция, -- говорит рот, -- обвинит тебя".
Но почему?
"Там будет бутылка твоего нового одеколона. Запах Истины, -- говорит рот. -- И он задохнется, вдыхая его".
"На самом деле это хлорная известь с аммиаком," -- говорит пистолет.
Я спрашиваю: Так же, как у соц.работницы?
"Вот почему полиция схватит тебя," -- говорит рот.
Но соц.работницу убил мой брат.
"Так точно, -- говорит пистолет. -- И еще я украл ДСП и твои папки регистрации происшествий".
Рот говорит: "И он тот, кто подстроит смерть твоего агента от удушья".
"Расскажи ему лучшую часть," -- говорит пистолет рту.
"ВсJ чаще и чаще в моих снах, говорит рот, -- полиция обвиняет тебя в убийстве всех уцелевших Правоверцев, чьи самоубийства выглядели фальшивыми".
Всех этих Правоверцев убил Адам.
"Да, именно их," -- говорит пистолет.
Рот говорит: "Полиция думает, что, возможно, ты совершил все эти убийства, чтобы стать знаменитым. Ни с того ни с сего ты из жирного уродливого уборщика превратился в религиозного лидера, а завтра ты станешь самым удачливым серийным убийцей страны".
Пистолет говорит: "Удачливым, вероятно, не совсем подходящее слово".
Я говорю: Я был не таким уж жирным.
"И сколько ты весил? -- говорит рот. -- Будь честным".
На стене написано: Сегодня Худший День Всей Твоей Оставшейся Жизни.
Рот говорит: "Ты был жирным. Ты и сейчас жирный".
Я спрашиваю: Так почему бы тебе просто не убить меня? Почему бы тебе не вставить пули в пистолет и не застрелить меня?
"Пули у меня заряжены," -- говорит пистолет, и дуло вертится по сторонам, указывая на мое лицо, мои колени, мои ступни. Рот Фертилити.
Рот говорит: "Нет, у тебя нет пуль".
"Есть," -- говорит пистолет.
"Тогда докажи это, -- говорит рот. -- Застрели его. Прямо сейчас. Застрели его. Застрели".
Я говорю: Не стреляй в меня.
Пистолет говорит: "Я не хочу этого делать".
Рот говорит: "Лжец".
"Вообще-то, я хотел застрелить его уже давно, -- говорит пистолет, -- но чем известнее он становится, тем лучше. Вот почему я убил соц.работницу и уничтожил записи о его душевном здоровье. Вот почему я приготовил фальшивую бутылку с хлоргазом, чтобы агент ее понюхал".
Мы всего лишь играли в безумные извращения с соц.работницей, говорю я.
На стене нацарапано: Опорожняйся или убирайся с горшка.
"Не важно, кто убьет агента, -- говорит рот. -- Полиция подойдет прямо к пяти-ярдовой линии, чтобы арестовать тебя за массовые убийства, сразу, как ты уйдешь от камер".
"Но не беспокойся, -- говорит пистолет. -- Мы будем там, чтобы спасти тебя".
Спасти меня?
"Просто дай им чудо, -- говорит рот, -- и у тебя будет несколько минут хаоса, чтобы ты мог выбраться со стадиона".
Я спрашиваю: Хаоса?
Пистолет говорит: "Ищи нас в машине".
Рот говорит: "В красной машине".
Пистолет говорит: "Откуда ты знаешь? Мы же ее еще не угнали".
"Я знаю всJ, -- говорит рот. -- Мы украдем красную машину с автоматической коробкой передач, потому что я не умею пользоваться рычагом".
"Окей, -- говорит пистолет. -- В красной машине".
"Окей," -- говорит рот.
Я был перевозбужден. Я говорю: Просто дай мне чудо.
И Фертилити дает мне чудо. Величайшее чудо в моей карьере.
И она права.
И там будет хаос.
Там будет настоящее столпотворение. 16
Одиннадцать часов следующего утра, агент всJ ещJ жив.
Агент жив в одиннадцать десять и в одиннадцать пятнадцать.
Агент жив в одиннадцать тридцать и в одиннадцать сорок пять.
В одиннадцать пятьдесят координатор мероприятий доставляет меня от гостиницы до стадиона.
Все постоянно вокруг нас, координаторы и представители и менеджеры, и я не могу спросить агента, принес ли он бутылочку Запаха Истины и когда он собирается понюхать ее. Я не могу ему просто так сказать, чтобы он не нюхал никаких одеколонов сегодня. Что там яд. Что брат, которого у меня никогда не было и которого я ни разу не видел, залез в багаж агента и подложил ловушку. Каждый раз, когда я вижу агента, каждый раз, когда он исчезает в ванной, или когда я должен повернуться к нему спиной на минуту, это может быть последний раз, когда я его вижу.
Не то чтобы я очень уж любил агента. Я могу легко представить себя на его похоронах: во что я буду одет, что я скажу в прощальной речи. Хихикаю. Затем я вижу, как мы с Фертилити танцуем Аргентинское Танго на его могиле.
Я не хочу участвовать в процессе по массовому убийству.
Это то, что соц.работница назвала бы ситауцией приближения/предотвращения.
Что бы я ни сказал насчет одеколона, свита повторит это полиции, если он задохнется.
В четыре тридцать мы на задворках стадиона со складными столиками, ресторанной едой и взятой напрокат одеждой, смокинги и свадебное платье висят на вешалках, и агент всJ ещJ жив и спрашивает меня, что я планирую объявить своим большим чудом этого перерыва.
Я не рассказываю.
"Но оно большое?" -- интересуется агент.
Оно большое.
Оно достаточно большое, чтобы все на стадионе захотели дать мне пинка под зад.
Агент смотрит на меня, подняв одну бровь, хмурится.
Чудо, которое я должен сделать, такое большое, что все полицейские этого города потребуются, чтобы сдержать толпы, желающие убить меня. Я не говорю агенту об этом. Я не говорю, что в этом вся задумка. Полиция будет очень занята, спсася мою жизнь, и она не сможет арестовать меня за убийство. Я не рассказываю агенту эту часть.
В пять часов агент всJ ещJ жив, и меня заковывают в белый смокинг с белым галстуком-бабочкой. Мировой судья подходит и говорит мне, что всJ под контролем. И всJ, что я должен делать, это вдыхать и выдыхать.
Невеста прибывает в своем свадебном платье, втирая вазелин в палец для кольца, и говорит: "Меня зовут Лора".
Это не та девушка, которая была в лимузине вчера.
"Это была Триша," -- говорит невеста. Триша заболела, поэтому Лора будет ее дублершей. ВсJ окей. Я всJ ещJ женюсь на Трише, несмотря на то, что ее здесь нет. Триша -- та, кто по-прежнему нужен агенту.
Лора говорит: "Камеры ничего не узнают". У нее вуаль.
Люди едят пищу, доставленную разносчиком. Рядом со стальными дверями, ведущими на боковые линии, люди из цветочной лавки, готовые выкатить алтарь на футбольное поле. Подсвечники. Беседки, покрытые белыми шелковыми цветами. Розы и пеоны и белый сладкий горох и левкой, все они ломкие и липкие от лака для волос, чтобы держали форму. Охапка шелкового букета невесты, который она понесет, -- это шелковые гладиолусы и белые георгины из шелковой смеси и тюльпаны, тянущие за собой ярды белой шелковой жимолости.
И всJ это смотрится красиво и реально, если ты на достаточном удалении.
На поле яркий свет, говорит гримерша и делает мне большой красный рот.
В шесть часов Супер Кубок начинается. Это футбол. [американский, разумеется -- прим. ИКТ] Это Кардиналы против Кольтов.
Пять минут первой четверти, шесть очков у Кольтов. У Кардиналов ноль, и агент всJ ещJ жив.
Рядом со стальными дверями, ведущими на стадион, алтарные мальчики и подружки невесты, одетые как ангелы, флиртуют и курят сигареты.
Когда Кольты на 40-ярдовой линии, это их второй мяч вне игры, и составитель графика кратко излагает мне, как я проведу свой медовый месяц в туре по семнадцати городам для раскрутки книг, игр и статуэток для приборной панели. Поиск для меня главной мировой религии вообще не обсуждается. Мировое турне сейчас в процессе разработки, а надоедливый вопрос насчет моих занятий сексом закрыт. План включает визиты доброй воли в Европу, Японию, Австралию, Сингапур, Южную Африку, Арегентину, Новую Гвинею и на Британские Виргинские острова, а затем возвращение в Соединенные Штаты, чтобы увидеть, как рождается мой первый ребенок.
Чтобы я не терялся в догадках, координатор говорит мне, что агент предпринял определенные меры, чтобы убедиться, что моя жена родит своего первого ребенка в конце моего девятимесячного турне.
Долгосрочное планирование говорит, что у моей жены должно быть шесть, возможно семь детей, образцовая Правоверческая семья.
Координатор мероприятий говорит, что мне не придется даже пальцем пошевелить.
Это должен быть безупречный замысел, если в него вовлечен я.
Свет на поле слишком яркий, говорит гримерша и мажет мои щеки красным.
В конце первой четверти агент приносит мне какие-то бумаги на подпись. Документы о разделе прибыли, говорит агент. Сторона по имени Тендер Брэнсон, именуемая в дальнейшем ЖЕРТВА, дарует стороне, именуемой в дальнейшем АГЕНТ, право получать и распоряжаться всеми денежными суммами, получаемыми Телевизионным и Торговым Синдикатом Тендера Брэнсона, включая, но не ограничиваясь доходами от продажи книг, создания телепрограмм, произведений искусства, живых представлений, косметики, именного мужского одеколона.
"Подпиши здесь," -- говорит агент.
И здесь.
Нет, не знаю, но и большинство людей не знают.
Правда в том, для начала, что я не был космическим ученым, и с каждым днем я сдаю позиции. Я не глуп, но дело идет к тому. Ты не можешь жить во внешнем мире всю свою взрослую жизнь и не приобрести ряд навыков. Я знаю, как работает открывалка для консервов.
Тяжелейшая часть в моей жизни известного прославленного знаменитого религиозного лидера состоит в том, чтобы соответствовать людским ожиданиям.
Люди спрашивают, знаю ли я, для чего нужен фен?
По словам агента, чтобы оставаться на вершине, надо быть не угрожающим. Быть ничем. Быть чистым листом, который люди могут сами заполнить. Быть зеркалом. Я -- религиозная версия победителя лотереи. Америка наполнена богатыми и известными людьми, но я должен быть той редкой комбинацией: прославленным, но глупым, невинным, но богатым. Ты просто живешь своей скромной жизнью, думают люди, своей повседневной жизнью Жанны Д'Арк, жизнью Девственницы Марии, моешь посуду, и однажды выпадает твой счастливый номер.
Люди спрашивают, знаю ли я, что такое хиропрактик?
Люди думают, что святость -- это что-то, что с тобой случилось. Весь процесс должен быть очень легким. Как будто ты уже был Ланой ТJрнер в аптеке Шваба, когда тебя только обнаружили. Может, в семнадцатом веке ты мог быть таким пассивным. В наши дни существует лазерная терапия для удаления всех этих милых линий вокруг твоего рта, перед тем как ты начнешь записывать свою рождественскую телепрограмму. Теперь у нас есть химическое отшелушивание. Абразивное удаление дефектов кожи. Жанна Д'Арк об этом не задумывалась.
В наши дни люди спрашивают, знаю ли я, как проверить счJт.
Люди всJ время спрашивают, почему я не женат. Есть ли у меня нечистые мысли? Верю ли я в Бога? Прикасаюсь ли я к себе?
Знаю ли я, для чего нужен уничтожитель бумаг?
Я не знаю. Я не знаю. Я сомневаюсь. Я вам не скажу. А насчJт уничтожителя бумаг мне расскажет агент.
В этой части истории книга Диагностическое и Статистическое Пособие по Расстройствам Психики появляется у меня в почте. Какой-то клерк из службы приема почты направил ее ассистенту директора по связям с прессой, который отдал ее младшему рекламщику, который отправил ее составителю графика, который бросил ее на мой гостиничный поднос с завтраком. Рядом с моими утренними 430 граммами комплекса углеводов и 600 граммами яичного белка пропавший ДСП мертвой соц.работницы.
Каждый раз приходит по десять мешков почты. У меня свой собственный почтовый индекс.
Помогите мне. Ицелите меня. Спасите меня. Накормите меня, говорят письма.
Мессия. Спаситель. Вождь, называют они меня.
Еретик. Богохульник. Антихрист. Дьявол, называют они меня.
Итак, я сижу в кровати, поднос с завтраком возле коленки, и я читаю пособие. На упаковке, в которой оно прищло, нет обратного адреса, но на обложке подпись соц.работницы. Сверхъестественная вещь: имя переживает человека, подписанное живет дольше подписавшего, символ -- дольше символизируемого. Так же, как имена, высеченные в камне на каждом из склепов Колумбийского Мемориального Мавзолея, от соц.работницы осталось только имя.
Мы чувствуем превосходство по отношению к мертвым.
Например: если Микеланджело был такой, бля, умный, почему он умер?
Читая ДСП, я, возможно, чувствую себя жирным глупым чайником, но я всJ ещJ жив.
Соц.работница всJ ещJ мертва, и вот доказательство, что всJ, что она учила и всJ, во что верила всю жизнь уже неправда. В конце этого издания ДСП исправления к предыдущему изданию. Правила уже изменились.
Появились новые определения того, что приемлимо, что нормально, что не является сумасшествием.
Заторможенный Мужской Оргазм теперь Мужское Расстройство Оргазма.
То, что было Психогенной Амнезией, теперь Диссоциативная Амнезия.
Тревожное Расстройство Сна теперь Кошмарные Ночные Видения.
От издания к изданию симптомы меняются. Нормальные люди становятся сумасшедшими по новому стандарту. Люди, которых называли сумасшедшими, теперь образцы душевного здоровья.
Безо всякого стука агент входит с утренними газетами и застает меня в кровати, читающим. Я говорю ему: Посмотри, что пришло с почтой; и он вырывает книгу из моих рук и спрашивает, знаю ли я, что такое уличающие доказательства. Агент читает имя соц.работницы на обложке и спрашивает: "Ты знаешь, что такое предумышленное убийство?" Агент держит книгу одной рукой и хлопает по ней другой. "Ты знаешь, что чувствует тот, кто садится на электрический стул?"
Хлопок.
"Ты понимаешь, что обвинение в убийстве сделает с продажами билетов на твои предстоящие мероприятия?"
Хлопок.
"Ты когда-нибудь слышал фразу основное вещественное доказательство?"
Я не понимаю, о чJм это он.
Звук вакуумных пылесосов в коридоре делает меня ленивым. Уже почти полдень, а я все еще в кровати.
"Я говорю об этом," -- говорит агент и пихает книгу, зажатую двумя руками, мне в лицо. "Эта книга, -- говорит он, -- то, что полиция назовJт сувениром на память об убийстве".
Агент говорит, что полицейские детективы ежедневно просят поговорить со мной о том, как соц.работница была найдена мJртвой. ФБР ежедневно спрашивает агента, что случилось с ДСП, которое пропало вместе с папками регистрации происшествий за неделю до того, как она задохнулась парами хлоргаза. Власти недовольны, что я вышел из их поля зрения. Агент спрашивает меня: "Знаешь, как близко ты от ордера на арест?"
Знаю ли я, что такое главный подозреваемый в убийстве?
Знаю ли я, что будет, если у меня обнаружат эту книгу?
Я всJ ещJ сижу в кровати и ем тост без масла и овсянку без коричневого сахара. Я потягиваюсь и говорю: Забудь об этом. Расслабься. Книга пришла с почтой.
Агент спрашивает, не кажется ли мне, что это всJ не просто так.
Он считает, что я мог послать книгу сам себе. ДСП -- хорошее напоминание о моей прежней жизни. То паршивое ощущение, которое было бы у любого на моем месте из-за наркотиков и графика и нулевой личной целостности, все же лучше, чем чистка туалетов снова и снова. И не то чтобы я никогда не крал ничего раньше. Другой хороший способ воровства в магазинах -- найти вещь и срезать ценник. Это лучше всего срабатывает в больших магазинах с множеством отделов, где ни один служащий не знает всего. Найди шляпу или перчатки или зонтик, срежь ценник и отнеси вещь в бюро находок. Тебе даже не придется выходить с вещью из магазина.
Если магазин выяснит, что вещь продается у них, то она просто вернется в торговый зал.
В большинстве случаев в бюро находок вещь просто кладут в мусорное ведро или на полку, и если никто за ней не явится в течение тридцати дней, она твоя.
А поскольку никто не терял ее, никто за ней не явится.
Ни в одном универмаге заведовать бюро находок не поставят гения.
Агент спрашивает: "Ты знаешь, что такое отмывание денег?"
Это может быть таким же жульничеством. Я мог убить соц.работницу и затем отправить книгу самому себе. Отмыть еJ, так сказать. Я мог отправить еJ себе, а теперь изображать из себя невинность, сидя здесь, обложившись египетскими хлопчатобумажными подушками, злорадствуя по поводу убийства и поедая завтрак до полудня.
Идея об отмывании чего-то вызывает у меня тоску по родине и напоминает о звуках одежды с молниями, крутящейся в стиральной машине.
Здесь, в моJм гостиничном люксе, не придется очень уж долго искать мотив. В записях соц.работницы были все записи о том, как она лечила меня, меня эксгибициониста, меня педофила, меня магазинного вора.
Агент спрашивает, знаю ли я, что такое допрос в ФБР?
Он спрашивает, действительно ли я думаю, что полицейские настолько глупы?
"Предположим, что ты не убийца, -- говорит агент. -- Ты знаешь, кто послал эту книгу? Кто мог попытаться свалить на тебя этот грех?"
Может быть. Возможно, да, я знаю.
У агента мысль, что это кто-то из враждебной религии -- католический, баптистский, даосистский, иудейский, англиканский ревнивый конкурент.
Это мой брат, говорю я ему. У меня есть старший брат, который может быть ещJ жив, и легко представить себе Адама Брэнсона, убивающего уцелевших так, чтобы полиция подумала, что произошло самоубийство. Соц.работница делала за меня мою работу. Легко представить себе, что, попав в западню, она захотела убить меня. Бутылка со смесью аммиака и хлорной извести ждала меня под раковиной, чтобы я открутил крышечку и упал мертвым от запаха.
Книга выпадает из руки агента и, раскрывшись, приземляется на ковер. Другую руку агент запускает в свои волосы. "Матерь Божья," -- говорит он. Он говорит: "Лучше бы ты не рассказывал мне, что твой брат всJ ещJ жив".
Может быть, говорю я. Возможно, может быть, да, это было. Я видел его в автобусе один раз. Это случилось примерно за две недели до смерти соц.работницы.
Агент сверлит глазами меня, сидящего на кровати и покрытого крошками от тостов. Он говорит: "Нет, этого не было. Ты никогда никого не видел".
Его зовут Адам Брэнсон.
Агент трясJт головой: "Нет, это не так".
Адам звонил мне домой и угрожал убить меня.
Агент говорит: "Никто не угрожал тебя убить".
Нет, он это сделал. Адам Брэнсон колесит по стране, убивает уцелевших, чтобы отправить нас всех в Рай, или чтобы показать миру Правоверческое единение, или чтобы отомстить тем, кто донJс о трудовом миссионерском движении, я не знаю.
Агент спрашивает: "Ты понимаешь фразу отрицательная реакция общественности?"
Агент спрашивает: "Ты знаешь, чего будет стоить твоя карьера, если люди узнают, что ты не единственный уцелевший легендарного дьявольского Правоверческого Культа Смерти?"
Агент спрашивает: "Что если твоего брата арестуют, и он расскажет правду о культе? Он подорвJт всJ, что команда авторов говорила миру о твоJм жизненном пути".
Агент спрашивает: "И что потом?"
Я не знаю.
"Потом ты ничто," -- говорит он.
"Потом ты всего лишь очередной известный лжец," -- говорит он.
"Весь мир будет тебя ненавидеть," -- говорит он.
Он кричит: "Ты знаешь, к каким срокам заключения приговаривают за массовое надувательство? За искажение? За ложную рекламу? За клевету?"
Он подходит вполтную, чтобы прошептать: "Должен ли я тебе говорить, что в сравнении с тюрьмой Содом и Гоморра будут напоминать Миннеаполис или собор Святого Павла?"
Он скажет мне, что я знаю, говорит агент. Он поднимает ДСП с пола и заворачивает его в сегодняшнюю газету. Он говорит, что у меня нет брата. Он говорит, что я никогда не видел ДСП. Я никогда не видел моего брата. Я сожалею о смерти соц.работницы. Я скорблю по всей моей мертвой семье. Я глубоко любил соц.работницу. Я ей навеки признателен за помощь и руководство, и я каждую минуту молюсь о том, чтобы моя умершая семья не горела в Аду. Он говорит, что я обижен на полицию, атакующую меня, потому что она слишком ленива и не хочет найти настоящего убийцу соц.работницы. Он говорит, что я просто хочу забыть обо всех этих трагических грустных смертельных вещах. Он говорит, что я просто хочу продолжать жить.
Он говорит, что я доверяю моему замечательному агенту и очень дорожу его каждодневным руководством. Он говорит мне, что я глубоко признателен.
Прямо перед тем, как вошла горничная, чтобы убраться в комнате, агент говорит, что он отправит ДСП прямиком в машину для уничтожения бумаг.
Он говорит: "Теперь подними зад с постели, ты, ленивый мешок говна, и помни всJ, что я тебе сейчас сказал, потому что когда-нибудь, очень скоро, тебе придется говорить это полиции". 17
Из туалетных кабинок по обе стороны от меня доносятся стоны и дыхание. Секс или движения кишок, я не вижу разницы. В стенках кабинки по обе стороны от меня имеются дырки, но я не могу в них смотреть.
Пришла ли сюда Фертилити, я не знаю.
Если Фертилити здесь и сидит рядом со мной, храня молчание, пока мы не останемся одни, я попрошу ее о самом большом чуде.
Рядом с дыркой справа от меня написано: Я сидел здесь, ждал упорно, хотел срать, но только пJрнул.
Рядом с этим написано: История моей жизни.
Рядом с дыркой слева от меня написано: Дрочи упорнее.
Рядом с этим написано: Поцелуй меня в зад.
Рядом с этим написано: С удовольствием.
Это в аэропорте Нового Орлеана, самом близком к СуперСтадиону аэропорте, где завтра состоится матч СуперКубка, где в перерыве я поженюсь.
А время уходит.
Снаружи в коридоре моя свита и моя новая невеста ждут меня больше двух часов, а я сижу здесь, потому что мои внутренности готовы вывалиться через задницу. Мои брюки спущены до уровня лодыжек. Бумажная подкладка для туалетного сидения поднимает уровень воды в унитазе, чтобы увлажнить мою голую кожу. Я чувствую густой запах человеческих дел с каждым вдохом.
Кабинка за кабинкой пустеют, но каждый раз, когда последний человек уходит, появляется другой.
На стене нацарапано: Ты знаешь, чем заканчиваются жизнь и порнофильмы. Единственная разница между ними в том, что жизнь начинается с оргазма.
Рядом с этим нацарапано: Все идJт к концу, который и есть самая волнующая часть.
Рядом с этим нацарапано: Какая тантрическая мысль.
Рядом с этим нацарапано: Здесь пахнет говном.
Последняя кабинка пустеет. Последний человек моет руки. Последние шаги к выходу.
В дырку слева я шепчу: Фертилити? Ты там?
В дырку справа я шепчу: Фертилити? Это ты?
Я всего лишь боюсь, что еще один человек зайдJт почитать газету и забудется при очередном захватываещем шести-этапном движении кишки.
Из дырки справа доносится: "Я ненавижу тебя за то, что ты назвал меня проституткой по телевидению".
Я шепчу в ответ: Прости. Я всего лишь читал текст, который мне давали.
"Я знаю это".
Я знаю, что она знает это.
Красный рот в дырке говорит: "Я звонила, зная, что ты предашь меня. Здесь свободой воли и не пахнет. Это то же самое, что у Иисуса с Иудой. Ты, в общем-то, всего лишь орудие в моих руках".
Спасибо, говорю я.
Шаги, кто-то входит в мужской туалет, и кто бы это ни был, он занимает кабинку слева от меня.
Я шепчу в дырку справа: Мы не можем говорить сейчас. Кто-то вошJл.
"ВсJ окей, -- говорит красный рот. -- Это всего лишь старший брат".
Старший брат?
Рот говорит: "Твой брат, Адам Брэнсон".
И в дырке слева показывается дуло пистолета".
И голос, мужской голос говорит: "Привет, маленький брат".
Пистолет, просунутый в дырку, вращается вслепую, показывая на мои ступни, показывая на мою грудь, мою голову, дверь кабинки, унитаз.
Рядом с дулом пистолета нацарапано: Отсоси его.
"Не дJргайся, -- говорит Фертилити. -- Он не собирается тебя убивать. Я это знаю".
"Я тебя не вижу, -- говорит Адам, -- но у меня шесть пуль, и одна из них должна найти тебя".
"Ты никого не убьешь," -- говорит красный рот черному пистолету. Они переговариваются через мои голые белые колени. "Он провел у меня в номере всю прошлую ночь, приставив пистолет к моей голове, и всJ, что он сделал, это спутал мне волосы".
"Заткнись," -- говорит пистолет.
Рот говорит: "У него нет ни одной пули".
Пистолет говорит: "Заткнись!"
Рот говорит: "Прошлой ночью я видела еще один сон о тебе. Я знаю, что они сделали с тобой, когда ты был ребенком. Я знаю, то, что с тобой случилось, было ужасно. Я понимаю, почему секс тебя пугает".
Я шепчу: Со мной ничего не случилось.
Пистолет говорит: "Я пытался остановить это, но сама идея о том, что старейшины делали с вами, парни, привела меня в ужас".
Я шепчу: В этом не было ничего плохого.
"В моем сне, -- говорит рот, -- ты плакал. Ты был всего лишь маленьким мальчиком, и ты не понимал, что должно было произойти".
Я шепчу: Я оставил всJ это в прошлом. Я известная прославленная религиозная знаменитость.
Пистолет говорил: "Нет, ты не оставил".
Нет, оставил.
"Тогда почему ты всJ ещJ девственник?" -- говорит рот.
Завтра я женюсь.
Рот говорит: "Но ты ведь не будешь заниматься с ней сексом".
Я говорю: она очень милая и очаровательная девушка.
Рот говорит: "Но ты ведь не будешь заниматься с ней сексом. Вы не будете делать то, для чего создается брак".
Пистолет говорит рту: "Церковь обрабатывала всех тендеров и бидди так, что они никогда не хотели заниматься сексом во внешнем мире".
Рот говорит пистолету: "Что ж, вся эта практика была попросту садистской".
Кстати, насчет свадьбы, говорю я. Я мог бы использовать самое большое твое чудо.
"Тебе нужно больше, чем это, -- говорит рот. -- Завтра утром, когда состоится твоя свадьба, твой агент умрет. Тебе понадобится хорошее чудо и хороший адвокат".
Смерть моего агента -- не такая уж плохая вещь.
"Полиция, -- говорит рот, -- обвинит тебя".
Но почему?
"Там будет бутылка твоего нового одеколона. Запах Истины, -- говорит рот. -- И он задохнется, вдыхая его".
"На самом деле это хлорная известь с аммиаком," -- говорит пистолет.
Я спрашиваю: Так же, как у соц.работницы?
"Вот почему полиция схватит тебя," -- говорит рот.
Но соц.работницу убил мой брат.
"Так точно, -- говорит пистолет. -- И еще я украл ДСП и твои папки регистрации происшествий".
Рот говорит: "И он тот, кто подстроит смерть твоего агента от удушья".
"Расскажи ему лучшую часть," -- говорит пистолет рту.
"ВсJ чаще и чаще в моих снах, говорит рот, -- полиция обвиняет тебя в убийстве всех уцелевших Правоверцев, чьи самоубийства выглядели фальшивыми".
Всех этих Правоверцев убил Адам.
"Да, именно их," -- говорит пистолет.
Рот говорит: "Полиция думает, что, возможно, ты совершил все эти убийства, чтобы стать знаменитым. Ни с того ни с сего ты из жирного уродливого уборщика превратился в религиозного лидера, а завтра ты станешь самым удачливым серийным убийцей страны".
Пистолет говорит: "Удачливым, вероятно, не совсем подходящее слово".
Я говорю: Я был не таким уж жирным.
"И сколько ты весил? -- говорит рот. -- Будь честным".
На стене написано: Сегодня Худший День Всей Твоей Оставшейся Жизни.
Рот говорит: "Ты был жирным. Ты и сейчас жирный".
Я спрашиваю: Так почему бы тебе просто не убить меня? Почему бы тебе не вставить пули в пистолет и не застрелить меня?
"Пули у меня заряжены," -- говорит пистолет, и дуло вертится по сторонам, указывая на мое лицо, мои колени, мои ступни. Рот Фертилити.
Рот говорит: "Нет, у тебя нет пуль".
"Есть," -- говорит пистолет.
"Тогда докажи это, -- говорит рот. -- Застрели его. Прямо сейчас. Застрели его. Застрели".
Я говорю: Не стреляй в меня.
Пистолет говорит: "Я не хочу этого делать".
Рот говорит: "Лжец".
"Вообще-то, я хотел застрелить его уже давно, -- говорит пистолет, -- но чем известнее он становится, тем лучше. Вот почему я убил соц.работницу и уничтожил записи о его душевном здоровье. Вот почему я приготовил фальшивую бутылку с хлоргазом, чтобы агент ее понюхал".
Мы всего лишь играли в безумные извращения с соц.работницей, говорю я.
На стене нацарапано: Опорожняйся или убирайся с горшка.
"Не важно, кто убьет агента, -- говорит рот. -- Полиция подойдет прямо к пяти-ярдовой линии, чтобы арестовать тебя за массовые убийства, сразу, как ты уйдешь от камер".
"Но не беспокойся, -- говорит пистолет. -- Мы будем там, чтобы спасти тебя".
Спасти меня?
"Просто дай им чудо, -- говорит рот, -- и у тебя будет несколько минут хаоса, чтобы ты мог выбраться со стадиона".
Я спрашиваю: Хаоса?
Пистолет говорит: "Ищи нас в машине".
Рот говорит: "В красной машине".
Пистолет говорит: "Откуда ты знаешь? Мы же ее еще не угнали".
"Я знаю всJ, -- говорит рот. -- Мы украдем красную машину с автоматической коробкой передач, потому что я не умею пользоваться рычагом".
"Окей, -- говорит пистолет. -- В красной машине".
"Окей," -- говорит рот.
Я был перевозбужден. Я говорю: Просто дай мне чудо.
И Фертилити дает мне чудо. Величайшее чудо в моей карьере.
И она права.
И там будет хаос.
Там будет настоящее столпотворение. 16
Одиннадцать часов следующего утра, агент всJ ещJ жив.
Агент жив в одиннадцать десять и в одиннадцать пятнадцать.
Агент жив в одиннадцать тридцать и в одиннадцать сорок пять.
В одиннадцать пятьдесят координатор мероприятий доставляет меня от гостиницы до стадиона.
Все постоянно вокруг нас, координаторы и представители и менеджеры, и я не могу спросить агента, принес ли он бутылочку Запаха Истины и когда он собирается понюхать ее. Я не могу ему просто так сказать, чтобы он не нюхал никаких одеколонов сегодня. Что там яд. Что брат, которого у меня никогда не было и которого я ни разу не видел, залез в багаж агента и подложил ловушку. Каждый раз, когда я вижу агента, каждый раз, когда он исчезает в ванной, или когда я должен повернуться к нему спиной на минуту, это может быть последний раз, когда я его вижу.
Не то чтобы я очень уж любил агента. Я могу легко представить себя на его похоронах: во что я буду одет, что я скажу в прощальной речи. Хихикаю. Затем я вижу, как мы с Фертилити танцуем Аргентинское Танго на его могиле.
Я не хочу участвовать в процессе по массовому убийству.
Это то, что соц.работница назвала бы ситауцией приближения/предотвращения.
Что бы я ни сказал насчет одеколона, свита повторит это полиции, если он задохнется.
В четыре тридцать мы на задворках стадиона со складными столиками, ресторанной едой и взятой напрокат одеждой, смокинги и свадебное платье висят на вешалках, и агент всJ ещJ жив и спрашивает меня, что я планирую объявить своим большим чудом этого перерыва.
Я не рассказываю.
"Но оно большое?" -- интересуется агент.
Оно большое.
Оно достаточно большое, чтобы все на стадионе захотели дать мне пинка под зад.
Агент смотрит на меня, подняв одну бровь, хмурится.
Чудо, которое я должен сделать, такое большое, что все полицейские этого города потребуются, чтобы сдержать толпы, желающие убить меня. Я не говорю агенту об этом. Я не говорю, что в этом вся задумка. Полиция будет очень занята, спсася мою жизнь, и она не сможет арестовать меня за убийство. Я не рассказываю агенту эту часть.
В пять часов агент всJ ещJ жив, и меня заковывают в белый смокинг с белым галстуком-бабочкой. Мировой судья подходит и говорит мне, что всJ под контролем. И всJ, что я должен делать, это вдыхать и выдыхать.
Невеста прибывает в своем свадебном платье, втирая вазелин в палец для кольца, и говорит: "Меня зовут Лора".
Это не та девушка, которая была в лимузине вчера.
"Это была Триша," -- говорит невеста. Триша заболела, поэтому Лора будет ее дублершей. ВсJ окей. Я всJ ещJ женюсь на Трише, несмотря на то, что ее здесь нет. Триша -- та, кто по-прежнему нужен агенту.
Лора говорит: "Камеры ничего не узнают". У нее вуаль.
Люди едят пищу, доставленную разносчиком. Рядом со стальными дверями, ведущими на боковые линии, люди из цветочной лавки, готовые выкатить алтарь на футбольное поле. Подсвечники. Беседки, покрытые белыми шелковыми цветами. Розы и пеоны и белый сладкий горох и левкой, все они ломкие и липкие от лака для волос, чтобы держали форму. Охапка шелкового букета невесты, который она понесет, -- это шелковые гладиолусы и белые георгины из шелковой смеси и тюльпаны, тянущие за собой ярды белой шелковой жимолости.
И всJ это смотрится красиво и реально, если ты на достаточном удалении.
На поле яркий свет, говорит гримерша и делает мне большой красный рот.
В шесть часов Супер Кубок начинается. Это футбол. [американский, разумеется -- прим. ИКТ] Это Кардиналы против Кольтов.
Пять минут первой четверти, шесть очков у Кольтов. У Кардиналов ноль, и агент всJ ещJ жив.
Рядом со стальными дверями, ведущими на стадион, алтарные мальчики и подружки невесты, одетые как ангелы, флиртуют и курят сигареты.
Когда Кольты на 40-ярдовой линии, это их второй мяч вне игры, и составитель графика кратко излагает мне, как я проведу свой медовый месяц в туре по семнадцати городам для раскрутки книг, игр и статуэток для приборной панели. Поиск для меня главной мировой религии вообще не обсуждается. Мировое турне сейчас в процессе разработки, а надоедливый вопрос насчет моих занятий сексом закрыт. План включает визиты доброй воли в Европу, Японию, Австралию, Сингапур, Южную Африку, Арегентину, Новую Гвинею и на Британские Виргинские острова, а затем возвращение в Соединенные Штаты, чтобы увидеть, как рождается мой первый ребенок.
Чтобы я не терялся в догадках, координатор говорит мне, что агент предпринял определенные меры, чтобы убедиться, что моя жена родит своего первого ребенка в конце моего девятимесячного турне.
Долгосрочное планирование говорит, что у моей жены должно быть шесть, возможно семь детей, образцовая Правоверческая семья.
Координатор мероприятий говорит, что мне не придется даже пальцем пошевелить.
Это должен быть безупречный замысел, если в него вовлечен я.
Свет на поле слишком яркий, говорит гримерша и мажет мои щеки красным.
В конце первой четверти агент приносит мне какие-то бумаги на подпись. Документы о разделе прибыли, говорит агент. Сторона по имени Тендер Брэнсон, именуемая в дальнейшем ЖЕРТВА, дарует стороне, именуемой в дальнейшем АГЕНТ, право получать и распоряжаться всеми денежными суммами, получаемыми Телевизионным и Торговым Синдикатом Тендера Брэнсона, включая, но не ограничиваясь доходами от продажи книг, создания телепрограмм, произведений искусства, живых представлений, косметики, именного мужского одеколона.
"Подпиши здесь," -- говорит агент.
И здесь.