Страница:
– Покажите, что у вас там, – сказал Дэвид.
Пункт скорой помощи находился в привычном состоянии вечернего хаоса. Человек двадцать больных с самыми различными травмами и недугами сидели в переполненной приемной. Носилки появлялись и исчезали как грузовые катера в оживленном порту, доставляя человеческий груз на рентген, беглый осмотр или в палаты, где лежат больные. Звонили телефоны. Стоял невообразимый шум от одновременно говорящих людей. Когда стажер вел его в травматологическую палату 8 до Дэвида долетели обрывки фраз. "То есть как это не сможешь получить результаты через час? Человек истекает кровью. Они нужны нам позарез...", "Миссис Рамирез, я понимаю ваше состояние, но ничем не могу вам помочь. Хуана Рамиреза просто здесь нет...", "Сейчас вы почувствуете покалывание..."
Больной, к которому был вызван Дэвид, оказался сорокалетним рабочим, который на миг, ужасный миг, потерял контроль над электроплитой, лишившей его двух пальцев, а третий болтался на тонком сухожилии. Еще одна безнадежная ситуация, сказал себе Дэвид, разглядывая поврежденную кисть. Он перебросился несколькими словами с потерпевшим, который перестал сильно потеть, но остался бледным как полотно, и вышел с возбужденным молодым стажером в коридор. Дэвиду предстояло решать, самому ли заняться пальцами или предоставить это стажеру под его наблюдением. Он решил пожертвовать временем, вспомнив, сколько раз допоздна другие хирурги задерживались, чтобы обучить его искусству их трудного ремесла. Прошло не менее получаса, пока он не убедился, что Вейсс сам может успешно довести операцию до конца.
На Юге-4 было необычно спокойно, когда Дэвид вышел из лифта и зашагал к палате 412. Взрыв смеха, раздавшийся из комнаты медсестер, говорил о том, что сейчас у них перерыв – по крайней мере, у некоторых. Он подумал о Кристине Билл, мечтая о том, чтобы столкнуться с ней в коридоре.
При мысли о ней на душе у него стало легко и весело. Она такая интересная и у нее такие странные глаза, подумал Дэвид. Но и Лорен прекрасна, и у нее удивительные глаза. Ты реагируешь так, потому что она далеко. Вот и все. Будь благоразумен. В Лорен ты имеешь все что может дать женщина: красоту, ум, независимость. Правильно? Правильно. Логика была неопровержима и исключала всяческие возражения. Но таинственный голос в глубине сознания нашептывал ему. "Подумай хорошенько... подумай хорошенько..."
Свет в палате Шарлотты Томас был выключен. Дэвид остановился в дверях, глядя сквозь полумрак туда, где стояла кровать. Машина для дренажа желудочно-кишечного тракта, настроенная на прерывистое отсасывание, мягко урча остановилась, потом уверенно заработала дальше. Пузырьки кислорода закипали в стеклянном сосуде, укрепленном на стене. Он стоял и решал, стоит ли прерывать ее сон, чтобы снять показания, которые в лучшем случае будут без изменения. Наконец, он пересек комнату и включил лампу дневного света над кроватью.
Шарлотта лежала на спине с умиротворенной улыбкой на лице. Прошло несколько секунд, прежде чем Дэвид сообразил, что она не дышит.
Инстинктивно его рука метнулась к ее шее в поиске пульсации сонной артерии. Кажется, пульс прощупывается... Но нет, это только учащенно бьется его собственное сердце в кончиках пальцев. Сжав кулаки вместе, он сильно ударил в середину грудной клетки Шарлотты. Затем Дэвид принялся делать искусственное дыхание изо рта в рот, быстро и сильно нажимая на грудину. Но снова нащупав сонную артерию, он убедился, что все напрасно.
Он бросился к двери и по опустевшему коридору разнесся его громкий голос.
– Правило девяносто девять! – После чего он вернулся к кровати и еще раз попытался вернуть ей дыхание.
Через тридцать секунд, показавшихся ему вечностью, в палату влетела Уинни Эджерли, толкая перед собой тележку экстренной помощи. Одновременно по всем этажам разнеслось по динамикам:
– Правило девяноста девять, Юг-4, четыре-двенадцать... Правило девяносто девять, Юг-4, четыре-двенадцать... Правило девяносто девять...
Через минуту палата 412 наполнилась людьми и машинами. Эджерли ввела короткий воздуховод в рот Шарлотты и принялась с помощью дыхательного мешка оживлять ее. В это время Дэвид продолжал сдавливать ее сердце. Вбежала санитарка и робко остановилась у одной из машин, ожидая, когда ей скажут, что делать. Появились еще две сестры, за ними Кристина с электрокардиографом. Провода машины были быстро подсоединены к ее запястьям и щиколоткам.
Через три минуты появился стажер, за ним второй и, наконец, анестезиолог, огромный, восточного типа мужчина, который представился как доктор Ким. Он сменил Эджерли у изголовья кровати и посмотрел на Дэвида, который поручил массаж груди одному из резидентов, а сам бросился к кардиографу.
– Тубаж? – спросил доктор Ким, и Дэвид молча кивнул.
В палате появились специалисты по ингаляции и лаборанты: ни на кого не обращая внимания, Ким принялся за дело. Он взял стальной ларингоскоп и вставил его лезвие, загнутое под прямым углом, глубоко в горло Шарлотты, приподняв корень ее языка и обнажив тонкие и серповидные голосовые связки.
– Дайте трубку 7 и 5, – обратился он к сестре, ассистировавшей ему. Прозрачная пластиковая трубка диаметром три четверти дюйма была снабжена на конце пластиковой грушей, из которой был откачен воздух. Умело гигант просунул ее между голосовыми связками Шарлотты в трахею. Затем он использовал шприц для накачивания груши, закрыв область вокруг трубки от утечек воздуха. После этого он прикрепил черный дыхательный мешок к наружному концу трубки, подключил кислород к мешку и принялся подавать его в легкие Шарлотты со скоростью тридцать тактов в минуту.
Кристина стояла рядом с Дэвидом и следила за тем, как он пытается центрировать стрелку на кардиографе. Ее глаза неотрывно следили, как перо самописца ходит вверх и вниз. Появился ритм... определенный, регулярный ритм. О, мой Бог, он оживляет ее! Она едва сдержалась, чтобы не вскрикнуть. Единственная возможность, которую она не учла, и вот теперь это происходит на ее глазах. С каждым новым ударом сердца ужасная картина представала перед Кристиной. Шарлотта, прикованная к дыхательному аппарату. Новые трубки. Один нескончаемый день будет сменяться другим, заставляя ее постоянно думать, а проснется ли мозг женщины, лишенный кислорода. Что она наделала!
Тонко разлинованная бумага извергалась из машины, наподобие лавы, образуя бесформенную кучу у ног Дэвида. Ритмическое биение продолжалось.
– Погоди! – крикнул Дэвид стажеру, чтобы он прекратил сжимать грудную клетку, желая получше прочитать показание машины.
Мгновенно пульсирующие скачки стрелки исчезли, уступив место мелкому биению сердца. Ее дрожание было искусственным – ответом на усилия стажера.
Кристина неправильно истолковала работу кардиографа. Она чуть было не лишилась чувств.
– Ее ритм похож на едва заметную фибрилляцию. Пожалуйста, продолжайте массаж, – голос Дэвида был тверд, но спокоен. Кристина почувствовала, что к ней возвращается самообладание. – Кристина, пожалуйста, приготовься. Даем четыреста джоулей.
Приказание дошло до нее медленно. Слишком медленно.
– Мисс Билл! – заорал Дэвид.
– О, да, доктор, сейчас! – Кристина бросилась к дефибриллятору. Все смотрят на нее? У нее не хватило мужества поднять голову. Повернув ручку на машине на отметку 400, она выдавила из шприца электродную пасту на два стальных контакта и подала их Дэвиду.
Дэвид показал рукой стажеру, чтобы тот отошел в сторону. Затем он быстро прижал одну пластину к левой груди Шарлотты, а другую на расстоянии шести дюймов под левой подмышкой.
– Всем отойти к кровати! – приказал он. – Готово? Включаю!
Он нажал на красную кнопку, расположенную на одном из контактов. Раздался глухой взрыв, когда сильный импульс энергии устремился в тело Шарлотты. Ее руки как у марионетки взлетели вверх, чтобы потом безжизненно упасть вниз. Ее тело выгнулось, застыло на миг и обмякло.
Стажер возобновил свою работу, но вскоре движением головы дал понять студенту-медику, стоявшему рядом, что он устал. Периодически меняясь, они продолжали массаж.
В следующую секунду Дэвид приказал провести внутривенные вливания. Бикарбонат для противодействия возрастающему количеству молочной кислоты в крови и тканях, адреналин для стимулирования сердечной деятельности, даже глюкозу, предполагая, что содержание сахара по какой-то причине может упасть слишком низко. Все напрасно. Новая инъекция адреналина с двумя высокоразрядными шоками. Опять никакого положительного эффекта. На кардиограмме появилась одна сплошная прямая линия. Даже мелкая фибрилляция пропала. Стажер снова сменил студента – ничего. У изголовья кровати гороподобный анестезиолог стоял неумолимо, сжимая баллон, который казался не больше мягкого черного мячика в его огромной ладони.
– Введите ампулу адреналина в сердечную иглу, пожалуйста, – попросил Дэвид. Хотя инъекция через подключичную внутривенную линию должна проникнуть в сердце, но ее острие могло уйти в сторону. Он приложил руку к левому боку грудины Шарлотты и с помощью пальцев отсчитал четыре межреберных промежутка. Держа ампулу с адреналином в другой руке, он погрузил четырехдюймовую иглу с ним прямо в грудь Шарлотты. Почти сразу же темная густая кровь брызнула в ампулу. Прямое попадание. Игла засела где-то в сердце. Стоя за его спиной, Кристина затаила дыхание и отвела глаза в сторону.
Дэвид ввел адреналин. Стрелка кардиографа бешено заметалась, а с ней и его сердце. Затем он заметил, что студент раскачивается взад и вперед, механически массируя левую руку Шарлотты. Дэвид движением руки показал, чтобы он отошел от кровати. В то же мгновение кривая на аппарате вытянулась в сплошную прямую.
Кристина почувствовала, как напряжение в комнате стало спадать. Она уставилась в пол. Все было кончено.
Дэвид взглянул на анестезиолога и пожал плечами, как бы говоря: "Есть какие-нибудь идеи"?
Доктор Ким спокойно выдержал его взгляд и спросил:
– Будешь вскрывать клетку?
Дэвид немного подумал и на всякий случай спросил, хотя знал, каким будет ответ. – Как ее зрачки?
– Фиксированы и расширены, – ответил Ким.
Дэвид уставился в угол комнаты, закрыл крепко глаза и снова их открыл. Наконец он протянул руку и выключил кардиограф. – Все. Спасибо всем, – только и мог сказать он.
Комната начала пустеть. Оставшись один, Дэвид еще долго глядел на безжизненное тело Шарлотты. Несмотря на трубки, синие пятна и электрические ожоги на груди, от этой женщины веяло чем-то умиротворенным и прекрасным.
Наконец-то она обрела покой.
Внезапно начало сказываться напряжение пережитого. Его руки и подмышки похолодели и покрылись потом.
Весь дрожа, Дэвид вышел из палаты 412, чтобы позвонить Уолласу Хатнеру. В глубине души он смутно почувствовал, как на него пахнуло холодом кошмара. Он взглянул на часы, висевшие на стене. Как долго они оживляли ее? Минут сорок пять? Час? Черт возьми, какая разница, – пробормотал он, садясь за стол в комнате медсестер, чтобы сделать запись о смерти в карту Шарлотты Томас.
– Как я?.. А... в норме. Спасибо, – ответил Дэвид, кладя подбородок на стол и разглядывая чашку, оказавшуюся прямо перед его носом. – Спасибо за кофе.
– Мне очень жаль, что она не оправдала ваших ожиданий, – произнесла Кристина.
Дэвид продолжал глядеть на чашку, как бы ища ответ на какую-то космическую тайну.
– Калий! – вдруг воскликнул он.
Кристина, которая хотела было выйти, избавиться от этого напряженного молчания, вернулась к нему. – Что калий?
Он поднял голову и сказал:
– Что-то здесь не так, Кристина. То есть что-то неестественное. Может, я ошибаюсь, но я не могу припомнить ни одной остановки сердца, где хотя бы на короткое время оно ни ожило бы... даже когда прошло значительно больше времени между остановкой и правилом девяносто девять. Проклятье! Жаль, что у меня не было времени измерить ее уровень калия. Калий, кальций... не знаю, что, но я убежден, где-то произошел отказ.
– А сейчас разве нельзя измерить уровень калия? – спросила Кристина.
– Можно, конечно, но мало толку. Во время реанимирования и после смерти калий выбрасывается в кровяную систему из тканей, поэтому уровни обычно в любом случае бывают высокими. – От злости он сжал кулаки.
– А из-за чего уровень калия может резко измениться? – дрожащим голосом продолжала Кристина.
– По разным причинам, – ответил Дэвид, слишком поглощенный своими мыслями, чтобы заметить ее состояние. – Внезапно забарахлили почки... тромб в крови... даже неправильно прописанное лекарство. Должно быть, я где-то ошибся. Впрочем, это уже не имеет значения. Мертвый человек он и есть мертвый, – заключил он и заметил, что его слова причиняют ей боль. – Извини, я не хотел тебя обидеть. Боюсь, что приятная перспектива разговора с доктором Хатнером, находящимся в Кейп-Коде, выбила меня из колеи. Я не думаю, что он придет в восторг, если узнает эту новость, вернувшись домой. Послушай, может быть, как-нибудь мы сядем и поговорим о миссис Томас. Хорошо?
– Может быть... как-нибудь, – отвернувшись в сторону, чуть слышно проговорила Кристина.
– Господи, помоги, – проговорил Дэвид, воздевая глаза к небу. – Доктор Хатнер, это Дэвид Шелтон – прокричал он в трубку.
– Да, в чем дело, Дэвид? – почти с раздражением спросил Хатнер.
Только теперь Дэвид сообразил, что надо было переждать и позвонить завтра. – В Шарлотте, доктор Хатнер, Шарлотте Томас. – Он почувствовал себя так, словно его язык быстро распух и достиг размеров грейпфрута.
– Ну и что с ней?
– Полтора часа назад было установлено, что ее пульс остановился. Мы пытались оживить ее... по полной программе... работали не покладая рук – все напрасно. Она мертва, доктор Хатнер.
– Что значит работали по полной программе? Черт возьми, что у вас там произошло? Я обследовал ее этим утром, и ее состояние оставалось достаточно стабильным.
Дэвид не предполагал, что разговор с Хатнером будет легким, но к такому повороту событий он оказался не готов. Его язык перешел стадию грейпфрута и увеличился до размеров арбуза.
– Я... я не знаю, что произошло, – проговорил он. – Может, все дело в гиперкалемии. Кардиограмма показала короткий период мелкой фибрилляции, затем ничего. Сплошная прямая. Мы сделали все возможное. Результат тот же.
– Гиперкалемия? – в голосе Хатнера прозвучало больше удивления, чем гнева. – В прошлом у нее никогда не было проблем с содержанием калия.
– Вы хотите, чтобы я позвонил мистеру Томасу? – наконец спросил Дэвид.
– Нет, предоставьте это мне. Он все равно ждет моего звонка, – задумчиво протянул Хатнер, но тут же снова перешел на резкий тон. – Для меня ты можешь сделать вот что – свяжись с Ахмедом Хадави, старшим паталогоанатомом. Передай ему, что утром будет вскрытие трупа этой женщины. Я хочу знать точно, что же произошло. Если почему-то Томас не согласится, я сам сообщу Хадави, что все отменяется. Передай также ему, что мы будем в секционном зале завтра утром ровно в восемь с письменным разрешением Питера Томаса. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, – ответил Дэвид, но Хатнер уже повесил трубку. Он положил трубку на рычаг и в сердцах добавил: – Проклятье!
Пост медицинских сестер был пуст, если не считать Дэвида и секретарши отделения, которая предпринимала отчаянные усилия, чтобы не замечать его. Закрыв глаза, он сел, растирая пальцами виски и пытаясь избавиться от неприятных эмоций, бушевавших в душе. Огорчение? Конечно, это и понятно. Депрессия? Пожалуй, что да. Только что он потерял больного. Одиночество? Черт возьми, как не хватает Лорен!
Но что-то еще не давало покоя. Нечто, покрытое туманной дымкой и расплывчатое. Такое, на чем нельзя было сконцентрироваться. Это нечто было связано с другим чувством. Прошло несколько минут, и Дэвид начал догадываться, что его беспокоит. В основе всех его реакций, всех его эмоций лежит неопределенное чувство страха. Дрожа и не совсем отдавая себе отчет в том, что он делает, Дэвид набрал номер Лорен и бросил трубку только после десятого гудка. Несмотря на то, что в больнице у него оставались еще кое-какие дела, Дэвид ощутил настоятельную необходимость уйти отсюда. Позвоню Хадави из дома, решил он.
Позднее, оторвавшись от составления отчета, она направилась по безлюдному коридору к телефону-автомату. Номер, который она набрала, отличался от того, каким она воспользовалась днем раньше. Неужели прошел только один день?.. Но на этот раз ей никто не ответил. Раздался щелчок и протяжный сигнал.
– Это Кристина Билл из Бостонской больницы, – размеренно произнесла она. – Руководствуясь состраданием и инструкциями "Союза ради жизни", второго октября я помогла прекратить мучения безнадежно больной Шарлотты Томас, введя ей сернокислый морфин. Затягивание необоснованных страданий для человека презренное дело, с которым необходимо всячески бороться. Достойная жизнь человека и достойная смерть человека должны быть сохранены во что бы то ни стало. Конец сообщения.
Она повесила трубку, затем, повинуясь неодолимому желанию, снова подняла трубку и набрала номер телефона Джерри Кроссуэйта.
При звуке его голоса у нее пропало всякое желание.
– Алло, – спросил он. – Алло... Алло?
Ничего не говоря, Кристина осторожно положила трубку.
В тени противоположного конца коридора Джанет Поулос наблюдала за тем, как Кристина отложила составление отчета и направилась к телефону, чтобы доложить о состоянии Шарлотты Томас. В этом она ничуть не сомневалась.
– Поговори с ней о Саде, – неоднократно советовала Георгина. – Осторожно, но обязательно поговори.
Джанет возражала ей, считая, что Билл совсем недавно в "Союзе" и еще не готова к вступлению в Сад, однако, Георгина продолжала настаивать.
– Ты только вспомни, – говорила она, – что стало с тобой, когда три года назад я решила, что ты не готова. Если я не ошибаюсь, ты подумывала о самоубийстве, не позвони я тебе в тот вечер.
Фактически в тот вечер Джанет мало что соображала. Приняв к тому времени сотню снотворных таблеток, она лежала на кровати. Отвращение к себе и глубокое чувство бессилия подтолкнули ее к краю пропасти.
Годами она жила ненавистью. Ненавистью к врачам вообще и к одному в частности. Она вступила в "Союз", чтобы, используя эту организацию, поставить на место отдельных докторов медицины. Где необходимо, она даже подтасовывала данные для получения утверждений и рекомендаций регионального контрольного комитета в отношении пациентов.
Однако после шести лет, когда ей удалось представить комитету более двух десятков больных, та скудная финансовая поддержка, которую она время от времени получала за выполненную работу, прекратилась.
Но в один прекрасный день все изменил лишь единственный телефонный звонок. Каким-то образом Георгина пронюхала о фальсифицированных отчетах и рентгеновских снимках, а также о ненависти Джанет к врачам и их власти... выведала все детали ее жизни, но к тому времени ей было на все и на всех наплевать.
Целый год после того как она попала в Сад, Георгина постепенно вводила ее в курс всего происходящего. Приблизительно раз в месяц она называла ей фамилию больного в северо-восточном крыле, который был утвержден Союзом для эвтаназии. Джанет поручалось организовать встречу с убитой горем семьей этого больного и предложить милосердную смерть дорогого им человека в обмен на значительное вознаграждение. Достигнутая договоренность затем выполнялась ничего не подозревающей сестрой "Союза", которая первоначально представляла кандидатуру того или иного больного.
Это было замечательное, доходное занятие, и Сад открывал неограниченные возможности для Гиацинты. Внутри Бостонской больницы распустились и другие цветы. Одна из них, Лилия, была пересажена из рядов "Союза" самой Джанет. Вскоре обе женщины получили новые обязанности, главным образом в области, которую Георгина описала как "прямой контакт с больными". Они больше не занимались делами "Союза" – эвтаназия сделалась не их профилем; новые возможности во всех смыслах оказались более стоящими. В их число и попали Джон Чепмен с Карлом Перри.
Заметив, что Кристина кончила говорить, Джанет двинулась к ней. Георгина тонко рассчитала, что после "работы" с такой необычной больной, как Шарлотта Томас, Билл могла "созреть". Гиацинта, однако, сильно сомневалась. Она переговорит с этой женщиной, но только в том случае, пока не рассеются ее собственные подозрения. Билл должна еще наполучать нагоняев от врачей, которые сами по себе в своем всевластии часто представляют смертельное оружие. Ей еще нужно насмотреться на разные жестокие случаи, имеющие отношение к "Союзу".
После этого она, может быть, и созреет.
Кристина заметила приближающуюся Джанет и осталась стоять на месте.
– Сделала? – торжественно спросила Джанет. Кристина только кивнула головой. – Поговорим немного? – еще один кивок. Молча они прошли в комнату для отдыха медсестер, и Кристина тяжело опустилась на диван, а Джанет села рядом.
– Никогда не бывает легко, правда? – продолжала Джанет, закидывая ногу за ногу, следя за тем, как Кристина смахивает соринку с кофейного столика.
– Я в порядке, Джанет. Нет, в самом деле. Я отдаю себе отчет в том, что делаю... что мы делаем. Поверь. Я знаю, как сильно Шарлотта хотела покончить с этим... Рак, разъевший всю ее печень, а доктор Хатнер требовал, чтобы эти трубки постоянно торчали в ней... Все хорошо, – говорила она медленно, но уверенно.
– Ты не услышишь от меня ни слова осуждения, дорогая, – сказала Джанет, пожимая ей руку, чтобы как-то подбодрить. В ответ Кристина тоже дотронулась до ее руки. – Очень плохо, что мы единственные, кому приходится нести всю эту проклятую тяжесть, вот и все. – Кристина молча кивнула и скорбно опустила плечи.
Пожалуй, Георгина права. Джанет все же решила пойти немного дальше.
– Такая ответственность, а что мы имеем? Ничего!
Кристина резко повернулась, сверкнув глазами:
– Джанет! Что это значит – ничего?
"Надо выкручиваться, – подумала Джанет. – Хоть раз, но Георгина ошиблась. Наивное идеалистическое пламя Билл не погасло". С трудом выдержав прямой взгляд Кристины, она сказала. – Это значит, что после стольких лет, после сотен, а сейчас, наверное, тысяч, обращенных в нашу веру, ничего не переменилось в медицинской профессии.
– О! – облегченно выдохнула Кристина.
– Стало быть, до тех пор, пока не произойдут изменения, мы делаем то, что обязаны делать. Так?
– Так.
– Слушай, Кристина. Давай как-нибудь вместе пообедаем. У нас много общего, у тебя и у меня, но в таком месте, как это, не особенно поговоришь по душам. Ты уточни свое расписание, а я проверю свое, и в ближайшие дни можно будет куда-нибудь отправиться нам вдвоем. Согласна?
– Согласна. И, Джанет... спасибо за заботу. Извини, что я зарычала на тебя. День выдался просто отвратительный... вот в чем загвоздка.
– Если ты не будешь рычать на свою сестру, – мило улыбаясь ответила Джанет, – то кто будет? Правильно?
– Правильно.
– Ну, мне надо еще к Шарлотте, – поднялась Джанет, – а то ее муж сказал, что он сегодня не придет.
Звони мне в любое время, когда захочешь.
– Махнув на прощание рукой, она ушла. По крайней мере, Георгина будет знать, что они пыталась. Билл просто не готова. Очень жаль!
Застывшая на месте Кристина, в голове которой мысли мелькали с калейдоскопической быстротой, следила за тем, как носилки въехали в лифт. И только после того, как двери лифта закрылись, она смогла пошевелиться.
Глава X
Пункт скорой помощи находился в привычном состоянии вечернего хаоса. Человек двадцать больных с самыми различными травмами и недугами сидели в переполненной приемной. Носилки появлялись и исчезали как грузовые катера в оживленном порту, доставляя человеческий груз на рентген, беглый осмотр или в палаты, где лежат больные. Звонили телефоны. Стоял невообразимый шум от одновременно говорящих людей. Когда стажер вел его в травматологическую палату 8 до Дэвида долетели обрывки фраз. "То есть как это не сможешь получить результаты через час? Человек истекает кровью. Они нужны нам позарез...", "Миссис Рамирез, я понимаю ваше состояние, но ничем не могу вам помочь. Хуана Рамиреза просто здесь нет...", "Сейчас вы почувствуете покалывание..."
Больной, к которому был вызван Дэвид, оказался сорокалетним рабочим, который на миг, ужасный миг, потерял контроль над электроплитой, лишившей его двух пальцев, а третий болтался на тонком сухожилии. Еще одна безнадежная ситуация, сказал себе Дэвид, разглядывая поврежденную кисть. Он перебросился несколькими словами с потерпевшим, который перестал сильно потеть, но остался бледным как полотно, и вышел с возбужденным молодым стажером в коридор. Дэвиду предстояло решать, самому ли заняться пальцами или предоставить это стажеру под его наблюдением. Он решил пожертвовать временем, вспомнив, сколько раз допоздна другие хирурги задерживались, чтобы обучить его искусству их трудного ремесла. Прошло не менее получаса, пока он не убедился, что Вейсс сам может успешно довести операцию до конца.
На Юге-4 было необычно спокойно, когда Дэвид вышел из лифта и зашагал к палате 412. Взрыв смеха, раздавшийся из комнаты медсестер, говорил о том, что сейчас у них перерыв – по крайней мере, у некоторых. Он подумал о Кристине Билл, мечтая о том, чтобы столкнуться с ней в коридоре.
При мысли о ней на душе у него стало легко и весело. Она такая интересная и у нее такие странные глаза, подумал Дэвид. Но и Лорен прекрасна, и у нее удивительные глаза. Ты реагируешь так, потому что она далеко. Вот и все. Будь благоразумен. В Лорен ты имеешь все что может дать женщина: красоту, ум, независимость. Правильно? Правильно. Логика была неопровержима и исключала всяческие возражения. Но таинственный голос в глубине сознания нашептывал ему. "Подумай хорошенько... подумай хорошенько..."
Свет в палате Шарлотты Томас был выключен. Дэвид остановился в дверях, глядя сквозь полумрак туда, где стояла кровать. Машина для дренажа желудочно-кишечного тракта, настроенная на прерывистое отсасывание, мягко урча остановилась, потом уверенно заработала дальше. Пузырьки кислорода закипали в стеклянном сосуде, укрепленном на стене. Он стоял и решал, стоит ли прерывать ее сон, чтобы снять показания, которые в лучшем случае будут без изменения. Наконец, он пересек комнату и включил лампу дневного света над кроватью.
Шарлотта лежала на спине с умиротворенной улыбкой на лице. Прошло несколько секунд, прежде чем Дэвид сообразил, что она не дышит.
Инстинктивно его рука метнулась к ее шее в поиске пульсации сонной артерии. Кажется, пульс прощупывается... Но нет, это только учащенно бьется его собственное сердце в кончиках пальцев. Сжав кулаки вместе, он сильно ударил в середину грудной клетки Шарлотты. Затем Дэвид принялся делать искусственное дыхание изо рта в рот, быстро и сильно нажимая на грудину. Но снова нащупав сонную артерию, он убедился, что все напрасно.
Он бросился к двери и по опустевшему коридору разнесся его громкий голос.
– Правило девяносто девять! – После чего он вернулся к кровати и еще раз попытался вернуть ей дыхание.
Через тридцать секунд, показавшихся ему вечностью, в палату влетела Уинни Эджерли, толкая перед собой тележку экстренной помощи. Одновременно по всем этажам разнеслось по динамикам:
– Правило девяноста девять, Юг-4, четыре-двенадцать... Правило девяносто девять, Юг-4, четыре-двенадцать... Правило девяносто девять...
Через минуту палата 412 наполнилась людьми и машинами. Эджерли ввела короткий воздуховод в рот Шарлотты и принялась с помощью дыхательного мешка оживлять ее. В это время Дэвид продолжал сдавливать ее сердце. Вбежала санитарка и робко остановилась у одной из машин, ожидая, когда ей скажут, что делать. Появились еще две сестры, за ними Кристина с электрокардиографом. Провода машины были быстро подсоединены к ее запястьям и щиколоткам.
Через три минуты появился стажер, за ним второй и, наконец, анестезиолог, огромный, восточного типа мужчина, который представился как доктор Ким. Он сменил Эджерли у изголовья кровати и посмотрел на Дэвида, который поручил массаж груди одному из резидентов, а сам бросился к кардиографу.
– Тубаж? – спросил доктор Ким, и Дэвид молча кивнул.
В палате появились специалисты по ингаляции и лаборанты: ни на кого не обращая внимания, Ким принялся за дело. Он взял стальной ларингоскоп и вставил его лезвие, загнутое под прямым углом, глубоко в горло Шарлотты, приподняв корень ее языка и обнажив тонкие и серповидные голосовые связки.
– Дайте трубку 7 и 5, – обратился он к сестре, ассистировавшей ему. Прозрачная пластиковая трубка диаметром три четверти дюйма была снабжена на конце пластиковой грушей, из которой был откачен воздух. Умело гигант просунул ее между голосовыми связками Шарлотты в трахею. Затем он использовал шприц для накачивания груши, закрыв область вокруг трубки от утечек воздуха. После этого он прикрепил черный дыхательный мешок к наружному концу трубки, подключил кислород к мешку и принялся подавать его в легкие Шарлотты со скоростью тридцать тактов в минуту.
Кристина стояла рядом с Дэвидом и следила за тем, как он пытается центрировать стрелку на кардиографе. Ее глаза неотрывно следили, как перо самописца ходит вверх и вниз. Появился ритм... определенный, регулярный ритм. О, мой Бог, он оживляет ее! Она едва сдержалась, чтобы не вскрикнуть. Единственная возможность, которую она не учла, и вот теперь это происходит на ее глазах. С каждым новым ударом сердца ужасная картина представала перед Кристиной. Шарлотта, прикованная к дыхательному аппарату. Новые трубки. Один нескончаемый день будет сменяться другим, заставляя ее постоянно думать, а проснется ли мозг женщины, лишенный кислорода. Что она наделала!
Тонко разлинованная бумага извергалась из машины, наподобие лавы, образуя бесформенную кучу у ног Дэвида. Ритмическое биение продолжалось.
– Погоди! – крикнул Дэвид стажеру, чтобы он прекратил сжимать грудную клетку, желая получше прочитать показание машины.
Мгновенно пульсирующие скачки стрелки исчезли, уступив место мелкому биению сердца. Ее дрожание было искусственным – ответом на усилия стажера.
Кристина неправильно истолковала работу кардиографа. Она чуть было не лишилась чувств.
– Ее ритм похож на едва заметную фибрилляцию. Пожалуйста, продолжайте массаж, – голос Дэвида был тверд, но спокоен. Кристина почувствовала, что к ней возвращается самообладание. – Кристина, пожалуйста, приготовься. Даем четыреста джоулей.
Приказание дошло до нее медленно. Слишком медленно.
– Мисс Билл! – заорал Дэвид.
– О, да, доктор, сейчас! – Кристина бросилась к дефибриллятору. Все смотрят на нее? У нее не хватило мужества поднять голову. Повернув ручку на машине на отметку 400, она выдавила из шприца электродную пасту на два стальных контакта и подала их Дэвиду.
Дэвид показал рукой стажеру, чтобы тот отошел в сторону. Затем он быстро прижал одну пластину к левой груди Шарлотты, а другую на расстоянии шести дюймов под левой подмышкой.
– Всем отойти к кровати! – приказал он. – Готово? Включаю!
Он нажал на красную кнопку, расположенную на одном из контактов. Раздался глухой взрыв, когда сильный импульс энергии устремился в тело Шарлотты. Ее руки как у марионетки взлетели вверх, чтобы потом безжизненно упасть вниз. Ее тело выгнулось, застыло на миг и обмякло.
Стажер возобновил свою работу, но вскоре движением головы дал понять студенту-медику, стоявшему рядом, что он устал. Периодически меняясь, они продолжали массаж.
В следующую секунду Дэвид приказал провести внутривенные вливания. Бикарбонат для противодействия возрастающему количеству молочной кислоты в крови и тканях, адреналин для стимулирования сердечной деятельности, даже глюкозу, предполагая, что содержание сахара по какой-то причине может упасть слишком низко. Все напрасно. Новая инъекция адреналина с двумя высокоразрядными шоками. Опять никакого положительного эффекта. На кардиограмме появилась одна сплошная прямая линия. Даже мелкая фибрилляция пропала. Стажер снова сменил студента – ничего. У изголовья кровати гороподобный анестезиолог стоял неумолимо, сжимая баллон, который казался не больше мягкого черного мячика в его огромной ладони.
– Введите ампулу адреналина в сердечную иглу, пожалуйста, – попросил Дэвид. Хотя инъекция через подключичную внутривенную линию должна проникнуть в сердце, но ее острие могло уйти в сторону. Он приложил руку к левому боку грудины Шарлотты и с помощью пальцев отсчитал четыре межреберных промежутка. Держа ампулу с адреналином в другой руке, он погрузил четырехдюймовую иглу с ним прямо в грудь Шарлотты. Почти сразу же темная густая кровь брызнула в ампулу. Прямое попадание. Игла засела где-то в сердце. Стоя за его спиной, Кристина затаила дыхание и отвела глаза в сторону.
Дэвид ввел адреналин. Стрелка кардиографа бешено заметалась, а с ней и его сердце. Затем он заметил, что студент раскачивается взад и вперед, механически массируя левую руку Шарлотты. Дэвид движением руки показал, чтобы он отошел от кровати. В то же мгновение кривая на аппарате вытянулась в сплошную прямую.
Кристина почувствовала, как напряжение в комнате стало спадать. Она уставилась в пол. Все было кончено.
Дэвид взглянул на анестезиолога и пожал плечами, как бы говоря: "Есть какие-нибудь идеи"?
Доктор Ким спокойно выдержал его взгляд и спросил:
– Будешь вскрывать клетку?
Дэвид немного подумал и на всякий случай спросил, хотя знал, каким будет ответ. – Как ее зрачки?
– Фиксированы и расширены, – ответил Ким.
Дэвид уставился в угол комнаты, закрыл крепко глаза и снова их открыл. Наконец он протянул руку и выключил кардиограф. – Все. Спасибо всем, – только и мог сказать он.
Комната начала пустеть. Оставшись один, Дэвид еще долго глядел на безжизненное тело Шарлотты. Несмотря на трубки, синие пятна и электрические ожоги на груди, от этой женщины веяло чем-то умиротворенным и прекрасным.
Наконец-то она обрела покой.
Внезапно начало сказываться напряжение пережитого. Его руки и подмышки похолодели и покрылись потом.
Весь дрожа, Дэвид вышел из палаты 412, чтобы позвонить Уолласу Хатнеру. В глубине души он смутно почувствовал, как на него пахнуло холодом кошмара. Он взглянул на часы, висевшие на стене. Как долго они оживляли ее? Минут сорок пять? Час? Черт возьми, какая разница, – пробормотал он, садясь за стол в комнате медсестер, чтобы сделать запись о смерти в карту Шарлотты Томас.
– Как я?.. А... в норме. Спасибо, – ответил Дэвид, кладя подбородок на стол и разглядывая чашку, оказавшуюся прямо перед его носом. – Спасибо за кофе.
– Мне очень жаль, что она не оправдала ваших ожиданий, – произнесла Кристина.
Дэвид продолжал глядеть на чашку, как бы ища ответ на какую-то космическую тайну.
– Калий! – вдруг воскликнул он.
Кристина, которая хотела было выйти, избавиться от этого напряженного молчания, вернулась к нему. – Что калий?
Он поднял голову и сказал:
– Что-то здесь не так, Кристина. То есть что-то неестественное. Может, я ошибаюсь, но я не могу припомнить ни одной остановки сердца, где хотя бы на короткое время оно ни ожило бы... даже когда прошло значительно больше времени между остановкой и правилом девяносто девять. Проклятье! Жаль, что у меня не было времени измерить ее уровень калия. Калий, кальций... не знаю, что, но я убежден, где-то произошел отказ.
– А сейчас разве нельзя измерить уровень калия? – спросила Кристина.
– Можно, конечно, но мало толку. Во время реанимирования и после смерти калий выбрасывается в кровяную систему из тканей, поэтому уровни обычно в любом случае бывают высокими. – От злости он сжал кулаки.
– А из-за чего уровень калия может резко измениться? – дрожащим голосом продолжала Кристина.
– По разным причинам, – ответил Дэвид, слишком поглощенный своими мыслями, чтобы заметить ее состояние. – Внезапно забарахлили почки... тромб в крови... даже неправильно прописанное лекарство. Должно быть, я где-то ошибся. Впрочем, это уже не имеет значения. Мертвый человек он и есть мертвый, – заключил он и заметил, что его слова причиняют ей боль. – Извини, я не хотел тебя обидеть. Боюсь, что приятная перспектива разговора с доктором Хатнером, находящимся в Кейп-Коде, выбила меня из колеи. Я не думаю, что он придет в восторг, если узнает эту новость, вернувшись домой. Послушай, может быть, как-нибудь мы сядем и поговорим о миссис Томас. Хорошо?
– Может быть... как-нибудь, – отвернувшись в сторону, чуть слышно проговорила Кристина.
* * *
Отыскав в записной книжке номер телефона, оставленный Хатнером, Дэвид после непродолжительного препирательства с телефонисткой дозвонился до него. "Алло" Хатнера не оставляло никаких сомнений, что он спал.– Господи, помоги, – проговорил Дэвид, воздевая глаза к небу. – Доктор Хатнер, это Дэвид Шелтон – прокричал он в трубку.
– Да, в чем дело, Дэвид? – почти с раздражением спросил Хатнер.
Только теперь Дэвид сообразил, что надо было переждать и позвонить завтра. – В Шарлотте, доктор Хатнер, Шарлотте Томас. – Он почувствовал себя так, словно его язык быстро распух и достиг размеров грейпфрута.
– Ну и что с ней?
– Полтора часа назад было установлено, что ее пульс остановился. Мы пытались оживить ее... по полной программе... работали не покладая рук – все напрасно. Она мертва, доктор Хатнер.
– Что значит работали по полной программе? Черт возьми, что у вас там произошло? Я обследовал ее этим утром, и ее состояние оставалось достаточно стабильным.
Дэвид не предполагал, что разговор с Хатнером будет легким, но к такому повороту событий он оказался не готов. Его язык перешел стадию грейпфрута и увеличился до размеров арбуза.
– Я... я не знаю, что произошло, – проговорил он. – Может, все дело в гиперкалемии. Кардиограмма показала короткий период мелкой фибрилляции, затем ничего. Сплошная прямая. Мы сделали все возможное. Результат тот же.
– Гиперкалемия? – в голосе Хатнера прозвучало больше удивления, чем гнева. – В прошлом у нее никогда не было проблем с содержанием калия.
– Вы хотите, чтобы я позвонил мистеру Томасу? – наконец спросил Дэвид.
– Нет, предоставьте это мне. Он все равно ждет моего звонка, – задумчиво протянул Хатнер, но тут же снова перешел на резкий тон. – Для меня ты можешь сделать вот что – свяжись с Ахмедом Хадави, старшим паталогоанатомом. Передай ему, что утром будет вскрытие трупа этой женщины. Я хочу знать точно, что же произошло. Если почему-то Томас не согласится, я сам сообщу Хадави, что все отменяется. Передай также ему, что мы будем в секционном зале завтра утром ровно в восемь с письменным разрешением Питера Томаса. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, – ответил Дэвид, но Хатнер уже повесил трубку. Он положил трубку на рычаг и в сердцах добавил: – Проклятье!
Пост медицинских сестер был пуст, если не считать Дэвида и секретарши отделения, которая предпринимала отчаянные усилия, чтобы не замечать его. Закрыв глаза, он сел, растирая пальцами виски и пытаясь избавиться от неприятных эмоций, бушевавших в душе. Огорчение? Конечно, это и понятно. Депрессия? Пожалуй, что да. Только что он потерял больного. Одиночество? Черт возьми, как не хватает Лорен!
Но что-то еще не давало покоя. Нечто, покрытое туманной дымкой и расплывчатое. Такое, на чем нельзя было сконцентрироваться. Это нечто было связано с другим чувством. Прошло несколько минут, и Дэвид начал догадываться, что его беспокоит. В основе всех его реакций, всех его эмоций лежит неопределенное чувство страха. Дрожа и не совсем отдавая себе отчет в том, что он делает, Дэвид набрал номер Лорен и бросил трубку только после десятого гудка. Несмотря на то, что в больнице у него оставались еще кое-какие дела, Дэвид ощутил настоятельную необходимость уйти отсюда. Позвоню Хадави из дома, решил он.
* * *
Кристина, прислонившись к дверному косяку, ждала, когда Дэвид уйдет. Она ничуть не сомневалась в справедливости того, что сделала, но вместе с тем у нее остался неприятный осадок от содеянного.Позднее, оторвавшись от составления отчета, она направилась по безлюдному коридору к телефону-автомату. Номер, который она набрала, отличался от того, каким она воспользовалась днем раньше. Неужели прошел только один день?.. Но на этот раз ей никто не ответил. Раздался щелчок и протяжный сигнал.
– Это Кристина Билл из Бостонской больницы, – размеренно произнесла она. – Руководствуясь состраданием и инструкциями "Союза ради жизни", второго октября я помогла прекратить мучения безнадежно больной Шарлотты Томас, введя ей сернокислый морфин. Затягивание необоснованных страданий для человека презренное дело, с которым необходимо всячески бороться. Достойная жизнь человека и достойная смерть человека должны быть сохранены во что бы то ни стало. Конец сообщения.
Она повесила трубку, затем, повинуясь неодолимому желанию, снова подняла трубку и набрала номер телефона Джерри Кроссуэйта.
При звуке его голоса у нее пропало всякое желание.
– Алло, – спросил он. – Алло... Алло?
Ничего не говоря, Кристина осторожно положила трубку.
В тени противоположного конца коридора Джанет Поулос наблюдала за тем, как Кристина отложила составление отчета и направилась к телефону, чтобы доложить о состоянии Шарлотты Томас. В этом она ничуть не сомневалась.
– Поговори с ней о Саде, – неоднократно советовала Георгина. – Осторожно, но обязательно поговори.
Джанет возражала ей, считая, что Билл совсем недавно в "Союзе" и еще не готова к вступлению в Сад, однако, Георгина продолжала настаивать.
– Ты только вспомни, – говорила она, – что стало с тобой, когда три года назад я решила, что ты не готова. Если я не ошибаюсь, ты подумывала о самоубийстве, не позвони я тебе в тот вечер.
Фактически в тот вечер Джанет мало что соображала. Приняв к тому времени сотню снотворных таблеток, она лежала на кровати. Отвращение к себе и глубокое чувство бессилия подтолкнули ее к краю пропасти.
Годами она жила ненавистью. Ненавистью к врачам вообще и к одному в частности. Она вступила в "Союз", чтобы, используя эту организацию, поставить на место отдельных докторов медицины. Где необходимо, она даже подтасовывала данные для получения утверждений и рекомендаций регионального контрольного комитета в отношении пациентов.
Однако после шести лет, когда ей удалось представить комитету более двух десятков больных, та скудная финансовая поддержка, которую она время от времени получала за выполненную работу, прекратилась.
Но в один прекрасный день все изменил лишь единственный телефонный звонок. Каким-то образом Георгина пронюхала о фальсифицированных отчетах и рентгеновских снимках, а также о ненависти Джанет к врачам и их власти... выведала все детали ее жизни, но к тому времени ей было на все и на всех наплевать.
Целый год после того как она попала в Сад, Георгина постепенно вводила ее в курс всего происходящего. Приблизительно раз в месяц она называла ей фамилию больного в северо-восточном крыле, который был утвержден Союзом для эвтаназии. Джанет поручалось организовать встречу с убитой горем семьей этого больного и предложить милосердную смерть дорогого им человека в обмен на значительное вознаграждение. Достигнутая договоренность затем выполнялась ничего не подозревающей сестрой "Союза", которая первоначально представляла кандидатуру того или иного больного.
Это было замечательное, доходное занятие, и Сад открывал неограниченные возможности для Гиацинты. Внутри Бостонской больницы распустились и другие цветы. Одна из них, Лилия, была пересажена из рядов "Союза" самой Джанет. Вскоре обе женщины получили новые обязанности, главным образом в области, которую Георгина описала как "прямой контакт с больными". Они больше не занимались делами "Союза" – эвтаназия сделалась не их профилем; новые возможности во всех смыслах оказались более стоящими. В их число и попали Джон Чепмен с Карлом Перри.
Заметив, что Кристина кончила говорить, Джанет двинулась к ней. Георгина тонко рассчитала, что после "работы" с такой необычной больной, как Шарлотта Томас, Билл могла "созреть". Гиацинта, однако, сильно сомневалась. Она переговорит с этой женщиной, но только в том случае, пока не рассеются ее собственные подозрения. Билл должна еще наполучать нагоняев от врачей, которые сами по себе в своем всевластии часто представляют смертельное оружие. Ей еще нужно насмотреться на разные жестокие случаи, имеющие отношение к "Союзу".
После этого она, может быть, и созреет.
Кристина заметила приближающуюся Джанет и осталась стоять на месте.
– Сделала? – торжественно спросила Джанет. Кристина только кивнула головой. – Поговорим немного? – еще один кивок. Молча они прошли в комнату для отдыха медсестер, и Кристина тяжело опустилась на диван, а Джанет села рядом.
– Никогда не бывает легко, правда? – продолжала Джанет, закидывая ногу за ногу, следя за тем, как Кристина смахивает соринку с кофейного столика.
– Я в порядке, Джанет. Нет, в самом деле. Я отдаю себе отчет в том, что делаю... что мы делаем. Поверь. Я знаю, как сильно Шарлотта хотела покончить с этим... Рак, разъевший всю ее печень, а доктор Хатнер требовал, чтобы эти трубки постоянно торчали в ней... Все хорошо, – говорила она медленно, но уверенно.
– Ты не услышишь от меня ни слова осуждения, дорогая, – сказала Джанет, пожимая ей руку, чтобы как-то подбодрить. В ответ Кристина тоже дотронулась до ее руки. – Очень плохо, что мы единственные, кому приходится нести всю эту проклятую тяжесть, вот и все. – Кристина молча кивнула и скорбно опустила плечи.
Пожалуй, Георгина права. Джанет все же решила пойти немного дальше.
– Такая ответственность, а что мы имеем? Ничего!
Кристина резко повернулась, сверкнув глазами:
– Джанет! Что это значит – ничего?
"Надо выкручиваться, – подумала Джанет. – Хоть раз, но Георгина ошиблась. Наивное идеалистическое пламя Билл не погасло". С трудом выдержав прямой взгляд Кристины, она сказала. – Это значит, что после стольких лет, после сотен, а сейчас, наверное, тысяч, обращенных в нашу веру, ничего не переменилось в медицинской профессии.
– О! – облегченно выдохнула Кристина.
– Стало быть, до тех пор, пока не произойдут изменения, мы делаем то, что обязаны делать. Так?
– Так.
– Слушай, Кристина. Давай как-нибудь вместе пообедаем. У нас много общего, у тебя и у меня, но в таком месте, как это, не особенно поговоришь по душам. Ты уточни свое расписание, а я проверю свое, и в ближайшие дни можно будет куда-нибудь отправиться нам вдвоем. Согласна?
– Согласна. И, Джанет... спасибо за заботу. Извини, что я зарычала на тебя. День выдался просто отвратительный... вот в чем загвоздка.
– Если ты не будешь рычать на свою сестру, – мило улыбаясь ответила Джанет, – то кто будет? Правильно?
– Правильно.
– Ну, мне надо еще к Шарлотте, – поднялась Джанет, – а то ее муж сказал, что он сегодня не придет.
Звони мне в любое время, когда захочешь.
– Махнув на прощание рукой, она ушла. По крайней мере, Георгина будет знать, что они пыталась. Билл просто не готова. Очень жаль!
* * *
Кристина вернулась вовремя, чтобы закончить свой отчет. Взвинченная, утомленная своей работой в бостонской больнице, она стояла, прислонившись к стене, пока, наконец, не закончилось обсуждение последнего больного, потом первой выскочила из комнаты. Перед ней, ожидая лифта, оказалась Джанет с санитаром. Между ними, на носилках, лежало покрытое простыней тело Шарлотты Томас.Застывшая на месте Кристина, в голове которой мысли мелькали с калейдоскопической быстротой, следила за тем, как носилки въехали в лифт. И только после того, как двери лифта закрылись, она смогла пошевелиться.
Глава X
Золотые правила медицины, выведенные Фоксом, определяют патологоанатома как «Специалиста, который познает свою профессию, идя напролом к сути проблемы, не оставляя ни одного неперевернутого камня (желчного или почечного)».
Как обычно, при одном воспоминании любого из бессмертных определений Джеральда Фокса, на лице Дэвида невольно появлялась улыбка, несмотря на то, что предстояло присутствовать на неприятной процедуре вскрытия тела Шарлотты Томас.
Он опаздывал уже на десять минут, хотя знал, что ничего серьезного не может произойти за такой короткий промежуток времени; разве что будет подготовлено тело Шарлотты и сделан первый разрез. Хотя наблюдения Фокса обычно оказывались исключительно уместными, Дэвид никогда не предполагал, что его циничная максима в отношении патологоанатома явится настолько точной. Ему припомнилось первое впечатление от столкновения с судебной медициной. Это произошло на лекции, которую читал коронер округа перед тем, как группе второкурсников, включая и Дэвида, предстояло наблюдать первое в их жизни вскрытие мертвого тела.
Как обычно, при одном воспоминании любого из бессмертных определений Джеральда Фокса, на лице Дэвида невольно появлялась улыбка, несмотря на то, что предстояло присутствовать на неприятной процедуре вскрытия тела Шарлотты Томас.
Он опаздывал уже на десять минут, хотя знал, что ничего серьезного не может произойти за такой короткий промежуток времени; разве что будет подготовлено тело Шарлотты и сделан первый разрез. Хотя наблюдения Фокса обычно оказывались исключительно уместными, Дэвид никогда не предполагал, что его циничная максима в отношении патологоанатома явится настолько точной. Ему припомнилось первое впечатление от столкновения с судебной медициной. Это произошло на лекции, которую читал коронер округа перед тем, как группе второкурсников, включая и Дэвида, предстояло наблюдать первое в их жизни вскрытие мертвого тела.