Григорий Панченко
Горизонты оружия
Клинки звенят
Времена изменились. Раньше классические произведения фантастики считались (справедливо или нет — другой вопрос) «литературой бластеров и звездолетов». Сейчас (тоже не совсем справедливо) — скорее уж «литературой меча и магии». Причем мечи — ну, и другое оружие из числа холодного — регулярно наличествуют, даже когда магии нет и в помине. По-видимому, поздний рыцарский роман, один из краеугольных камней, на которых возведено здание фэнтези, сумел распространить свое влияние и на смежные жанры, так что в доспехи своих героев фантасты теперь облачают куда чаще, чем в скафандры. И инерция «жанра холодного оружия» такова, что персонажи многих не вполне фэнтезийных романов продолжают махать клинком и натягивать арбалет даже стоя на танковой башне или — привет рыцарям-джедаям — на капитанском мостике космического лайнера.
Это порой раздражает, порой, наоборот, порождает интереснейшие творческие комбинации — не в том суть. Как уже было сказано, давно миновали времена, когда фантастов могли попрекнуть за несоответствие их разработок постулатам официальной науки (а ведь оружиеведенье — тоже научная область!). Но все-таки никто не отменял вот какой постулат: для того, чтобы творимый мир выглядел ПО-НАСТОЯЩЕМУ гармонично, автору требуется четкое понимание того, как работают все его «внутренние механизмы».
И если уж вышло так, что оружейный мотив сейчас звучит столь громко, зачастую определяя тональность романа, — значит, самое время обратить на него особое внимание. Чему и служит эта статья, первая из готовящегося цикла.
Итак, Клинки звенят, и танки наши быстры (Ликбез для читателей и писателей современной фантастики)!
Какое оружие милее всего нашим фантастам? Правильно. Прямое, длинное и, желательно, обоюдоострое. Во всяком случае — для положительных персонажей. Кривыми ятаганами пусть сражаются их противники вроде орков. Можно бы порассуждать о том, что такой выбор «любимого клинка» словно бы спроецировался на литературный стиль: типичный фантастический роман сейчас тоже весьма длинен и, скажем так, зачастую прямолинеен. Но, к счастью, это касается не всех книг и не всех авторов.
Итак, классическим вариантом оружия-для-положительного-героя является меч. Довольно часто — двуручный (снова ассоциация с «типовым» фэнтезийным романом, который слишком часто не только длинен, но и тяжел, причем среднестатистический автор творит свои опусы явно двумя руками одновременно — с упором на левую…). Однако двуручник — штука настолько непростая, что к этой разновидности и воину, и писателю следует подступаться лишь после очень серьезной подготовки. Не будем обрушивать весь объем технических подробностей на читателя, во всяком случае — сразу. Одноручных клинков в «романах меча и магии» тоже предостаточно, но и с ними далеко не все так просто. Даже если ограничиться эпохой расцвета рыцарства (т. е. позднесредневековой Европой) — все равно налицо весьма широкий выбор мечей и способов владения ими. Кавалерийские, боевые и турнирные, «городские», большие и малые пехотные, «меч ландскнехта» (един этак в пяти лицах), «меч рондашера» (это уже, впрочем, д'артаньяновские времена)… А ведь многие авторы погружают нас, например, в миры, «списанные» с эпохи викингов, когда мечевое действо выглядело совсем иначе. Да и погружение в параллельные миры античного образца сейчас в моду вошло, не говоря уже о «родных» вариантах, базирующихся на русском средневековье. А так же не говоря о том, что клинок в правой руке почти всегда предполагает некое дополнительное оружие и в левой (какое именно — зависит от экипировки «ожидаемого противника»), причем стиль боя часто диктует именно оно. Фехтовальный «кулачный» щит не тяжелее кинжала, но в схватке с алебардщиком он, мягко говоря, малоэффективен; а тот, который эффективен, будет весить без малого пуд — и хотя бы только поэтому определит темп схватки, предшествующего марш-броска и т. п.
Так что давайте вернемся к одноручному мечу попозже, уже слегка подготовившись: очень уж многолик и изменчив этот персонаж. А в этой части для начала рассмотрим пару его производных, которые в последнее время стали частыми гостями фантастических текстов, причем, отрадно заметить, именно у наших авторов (западные «коллеги» обычно вручают своим героям какой-нибудь недифференцированный sword, после чего считают свой долг перед ними — и перед читателями — выполненным).
Палаш
«Не стальные» в данном случае означает — бронзовые. Ничего, в пределах допустимого: перенос на этот нетрадиционный материал палаш выдерживает куда лучше, чем сабля.
У археологов существует традиция называть палашом любой достаточно длинный клинок с односторонней заточкой. Коллекционеры оружия обычно не различают палаш и боевую шпагу: у обоих, как правило, сложные гарды круговой защиты и широкие колюще-рубящие клинки. С точки же зрения оружиеведов и «коллекционная», и «археологическая» концепции не совсем верны. Но сначала посмотрим, чем считают палаш фантасты.
Как ни странно, почти всегда герои фантастических романов орудуют палашами в пешем строю. У Лукьяненко это скорее полицейское оружие, которым пользуются не бог весть какие виртуозы. Примерно такова же функция палаша (правда, уже стального) в «Нам здесь жить» Олди и Валентинова: там он скорее даже символ, деталь мундира службы охраны порядка, так что окружающие весьма изумлены, когда один из героев начинает этим «символом» тоже не слишком виртуозно, но эффективно рубиться. Да, в истории палаша были периоды, когда он, в общем, именно так и использовался. Зато, например, в «Пасынках восьмой заповеди» все тех же Олди палаш — как раз пехотная шпага для виртуозного боя, коронное оружие настоящего мастера. А вот это — вряд ли!
Однолезвийные клинки появились давно, но типичный палаш — опять-таки оружие скорее постсредневековое. «Растет» он из двух корней — причем и в самом деле более-менее тех же, что примерно в это же время породили шпагу. Однако все-таки палаш и шпага — продукты «параллельной эволюции».
Первый его (их!) предок — несколько трансформировавшийся длинный меч: оружие универсальное, колюще-рубящее, пригодное и для конного, и для пешего боя. Чаще всего — «благородное». И, безусловно, основное. Второй предок, наоборот, родом из вспомогательных клинков ландскнехтов и подобной им пехоты. Это оружие ненамного длиннее большого кинжала; из ножен его выхватывают в страшной круговерти ближней даже не схватки, а прямо-таки резни, когда неприменимо оказывается основное вооружение — длинная пика, алебарда, двуручный меч… В таких условиях — не до благородного фехтования, но именно поэтому очень кстати приходится сложная гарда круговой защиты, надежно прикрывающая руку (к тому же часто лишенную латной перчатки: ландскнехту она не всегда по средствам).
Родившиеся от этого неравного, но законного «брака» палаш и шпага обладают некоторыми чертами фамильного сходства, однако и различий между ними хватает: она виртуозно-аристократична, а он по-солдафонски грубоват, зато более прост в обращении, хотя и не прощает слабость.
В эпоху формирования первых регулярных армий «массовые» доспехи претерпевают определенный регресс, становясь если и не легче (скорее наоборот: надо было держать пулевые удары!), то проще. Эта же тенденция коснулась и личной воинской подготовки, и оружия рядового воина.
Когда место рыцарей занимают рейтары — это значит, что принципом элитарности пришлось поступиться в пользу массовости. Рейтарский палаш — оружие очень серьезное, но орудуют им скорее рубаки, чем фехтовальщики. Эта «врожденная особенность» (простое в изготовлении и применении оружие воинской практики) так и осталась с палашом на весь срок его существования. Правда, иногда тут возникала любопытная «вилка».
В ряде случаев такие рубаки воспринимались скорее не как «солдатня», а как «фронтовики». Т. е. люди, возможно, и не владеющие особо изощренной техникой боя, но к этому самому бою привычные, не в пример всяким там светским хлыщам. В таких случаях палаш на боку (вариант — при седле) воспринимался как антитеза «городской» шпажонке или, в Восточной Европе, парадной сабле. И оружие, и социально-культурный знак. Таков он был у немецких рейтар, у «железнобоких» Кромвеля, у ветеранов тяжелой кавалерии Венгрии и Польши… Да, по социальному статусу все они, главным образом, дворяне — но дворянство дворянству рознь. Во всяком случае, от аристократических манер и придворной жизни обладатели палашей как бы дистанцируются, иногда — нарочито.
А вот в более поздние эпохи случалось наоборот. Век кавалергарда, как известно, недолог, но славен: когда регулярные армии вышли из младенческого состояния и место рыцаря окончательно занял даже не рейтар, а офицер, выяснилось, что тяжелая кавалерия — уже не рядовой, но элитный род войск. Соответственно и роскошные красавцы с не менее роскошными палашами, в кирасах или хотя бы кирасирских мундирах (с начала XVIII в. наблюдается недооценка брони, явно преждевременная: та же кираса, когда о ней не забывали, неплохо работала вплоть до середины XIX в.!), делали отличную карьеру при дворе. Современный читатель, видимо, со злорадством предвкушает продолжение в духе «…но когда они оказывались на поле боя — лоск с них живо слетал». Так вот: лоск не слетал! Эти блестящие кавалеры очень неплохо ходили в смертоубийственные атаки, часто решая своими палашами исход битвы. Но то были «правильные» атаки, четким строем, при поддержке остальных родов войск; дисциплина, сила и мужество при них требовались, а вот индивидуальное мастерство виртуозного фехтования — нет: это уж скорее для полупартизанских «эскадронов гусар летучих»… Не случайно защиты в бою на палашах часто брались левой рукой: у рейтар вплоть до XVII в. сохранялся для этого наруч, а у шотландских горцев вплоть до XVIII в. (!) — щит.
Итак, даже когда палаш становится принадлежностью родовитого аристократа, техника боя им — по-прежнему «армейский ширпотреб». Именно поэтому у позднеевропейского палаша, как правило, очень развитая закрытая гарда, делающая его внешне похожим на «меч максаров» Брайдера и Чадовича: защиту обеспечивают особенности оружия, а не мастерство фехтовальщика. Поэтому же и клинок у него однолезвийный: «подрезки» и прочие действия второй стороной — сложная, высокоразвитая техника фехтовальной схватки, к тому же не очень применимая в конном строю.
Вообще-то у ранних палашей — почти мечевой клинок: просто «оборотное» лезвие, как правило, не затачивается. Правда, на конце палаш обычно сохранял двустороннюю заточку, но это главным образом служило для облегчения колющих ударов, иногда — «таранных» на всем скаку: тяжелый кавалерист атаковал легковооруженного противника, держа палаш в выпрямленной руке перед собой. Случалось такое и при схватке с себе подобными, но тогда метили главным образом в лицо (не в кирасу же!). Обоюдоострый примерно на 1/3 длины клинок не только лучше входит, но и, извините за «аппетитные» подробности, легче выдергивается обратно.
Это — колющие удары. А при рубке особое значение приобретала конструкция рукояти (у кавалерийских палашей, как правило, круто изогнутой, иногда даже посаженной под тупым углом к лезвию). В результате удар получался почти сабельный, но эффективный «угол резанья» обеспечивала не кривизна клинка, а выгиб эфеса и положение ладони на нем.
Но эта же рукоять, диктующая своеобразный тип хвата, не позволяла использовать палаш как шпагу! Для специалистов, имеющих дело с развешенными по стенам коллекциями оружия, такие подробности неразличимы — а вот для фехтовальщиков имеют первоочередное значение.
Справедливости ради уточним: САМЫЕ ранние палаши (оружие даже не рейтар, а ландскнехтов) от соответствующих типов ландскнехтских мечей отличаются только конструкцией гарды. Но это, как уже говорилось, удерживаемое жестким хватом оружие строевой резни.
Так что же, для высокоразвитого фехтования палаш совсем неприменим? Да нет, применим, конечно: на то он и универсальное оружие «армейского ширпотреба», чтобы сносно действовать в любых условиях. Но все-таки недаром Лиам Нисон в «Роб Рое» имел весьма бледный вид, когда со своим шотландским палашом (к сведению читателей и писателей: эта штука называется не «клеймор», как у нас отчего-то повелось, а «клейбэг»; «клеймор» же — шотландский двуручник) вылез на поединок против умелого шпажиста. Если бы ему не «подыгрывали» все, от режиссера до противника — пожалуй, не дожить будущему Квай-Гону до «Эпизода I», где его, наконец, все-таки прикончили именно колющим ударом, что в кино большая редкость: обожают режиссеры и зрители эстетику широких взмахов… Реальный Роб Рой МакГрегор, уж на что шотландец, как раз предпочитал шпагу (иначе не быть бы ему столь прославленным бойцом) — но этого не упомнил даже сэр Вальтер Скотт.
Особо характерны пехотные палаши для Востока. Это вообще оружие «пограничное», причем связь культур имела двусторонний характер: некоторые типы палашей порождены турецким влиянием, а сами турки охотно заимствовали у европейцев закрытую гарду круговой защиты.
Но с восточным оружием наши фантасты знакомы слабо. Даже те, кто подчеркнуто дистанцируется от Запада.
Впрочем, есть в нашей литературе один восточный палаш, причем именно пехотный. Но его так сразу не узнаешь: он и по имени не назван, и вообще как бы существует сразу «в двух лицах». Если читатели думают, что сейчас им радостно укажут на «ляп» именитого автора, то они снова ошибаются: все гораздо сложнее.
Самый «оружейный» из фантастических романов, кажется, не только русскоязычного культурного пространства: да, правильно, это «Путь меча» уже дважды упомянутых здесь Г. Л. Олди. Там есть разумная сабля по имени Кунда и не менее (то есть куда более!) разумный меч Кханда. В таком раздвоении повинны, конечно, не авторы, а некоторые социалистические оружиеведы (отчасти советские, но больше польские: они были менее изолированы от западной традиции, а «старшие братья по соцлагерю» многое заимствовали уже у них): вот что бывает, когда термин переводят с североиндийских диалектов раджастани через посредство английского, где он имеет вид khunda. Это именно палаш: с прямым однолезвийным клинком, замкнутой гардой и отогнутым в сторону лезвия эфесом. Последний имеет уникальную особенность — он снабжен стальным «хвостовиком», которым иногда наносили удары в ближней схватке, но чаще за него прихватывали оружие левой рукой, на миг-другой при особо мощном ударе или отбиве превращая кханду в двуручник.
В самом-самом первом издании романа Олди, давая описания Кунды как обычной сабли, подчеркивали ее кривизну — но после получения этой информации данную подробность убрали, так что теперь даже термин «сабля» нельзя считать полностью ошибочным (у отдельных кханд клинок хоть едва заметно, но изогнут — впрочем, и у позднеевропейских палашей такое порой бывает!). А ее рассудительный коллега Кханда так и остался мечом, что опять-таки допустимо: даже в оружейных каталогах кханда иногда именуется «раджпутский меч».
Что ж, ведь говорим мы о «самурайских мечах», которые от прямого обоюдоострого оружия отстоят куда дальше!
Кончар
Очень интересное оружие, не часто, но регулярно «применяемое» нашими фантастами. К сожалению, всегда — без учета его специфических особенностей. А они настолько специфичны, что, как постараемся сейчас показать, выводят за рамки «чистого» оружиеведения.
Например, С. Логинов видит узкий почти до четырехгранности клинок кончара — и потому считает его то «оглушающим» мечом-дубинкой, то чем-то вроде шпаги, которой уместно колоть в щель доспеха. Л. Вершинин знает, что кончар все-таки сохраняет лезвия (поперечное сечение даже самого «четырехгранного» из кончарных клинков — не квадрат, а, в грубом приближении, уплощенный ромб), и близок к тому, чтобы считать его мечом классического типа. Для такого меча так рубить такую ткань тоже непосильный подвиг, но уж ладно… К счастью, никто из фантастов не обнаружил, что ряд восточноевропейских кончаров имеет эфес, в принципе годящийся для двуручного захвата, да и габариты клинка почти не уступают мечу-двуручнику. С содроганием думаю, что какой-нибудь юный падаван, прочтя эти строки, заставит своих героев рубиться кончаром как двуручным мечом. Во имя Силы, автор, прочти дальше!
Предком кончара был совершенно определенный тип восточного кавалерийского меча, но, с другой стороны, нашим-то предком была обезьяна, однако большинство из нас не стремится всецело подражать ее манерам. Кончар в его классическом виде — не меч, не двуручник и, тем более, не шпага. Это, если можно так выразиться, «клинковое копье». Отсюда его изрядная, иногда свыше полутора метров, длина, отсюда же — узкий, но не облегченный, как у шпаги, а мощный клинок, обычно с желобами «ребер жесткости». Колоть им в прорезь забрала или щель лат вообще-то можно: ведь и для стандартного копья такие виртуозные уколы не заказаны. Но это будет именно «копейный» тычок, а не фехтовальный выпад шпажного типа. Для фехтования кончар не то чтобы длинноват (хотя — да!), но тяжеловат. Напомним: ведь он является оружием, во-первых, преимущественно одноручным, а во-вторых — кавалерийским.
Главная же задача кончара — не выискивать бреши в «боевом костюме» врага, а пробивать его насквозь. И врага, и костюм. С латным доспехом такие штуки не проходят — но зато против всех типов восточной брони подобная атака очень эффективна. Нашивные и ременной сборки пластинчатые панцири, все типы кольчуг, кольчато-пластинчатые наборы вроде бахтерца или зерцала и, разумеется, «мягкие» конструкции наподобие тегиляя (для тех, кто не знает: это аналог «боевого ватника» времен Московской Руси; не надо смеяться — у такой брони есть ряд серьезных достоинств!) — все это от кончара не сберегало. Особенно если учесть, что хотя выпад кончаром зачастую осуществлялся, как и обычным клинком, за счет энергии руки и тела, «коронный прием» для этого оружия выглядел иначе.
Кончар — великолепное оружие «второго этапа» массовой кавалерийской схватки, особенно в случаях, когда противник относительно легко бронирован (т. е. в смысле скорее прочности, чем веса: зерцальная броня России или Турции будет потяжелее рыцарских лат). Первый этап без копья не обойдется, но в таких случаях оно слишком часто оказывается одноразовым. Укол сделан — и шприц ломается, или его игла в чем-то (ком-то) намертво застряла, а вытаскивать некогда… Да и ситуация изменилась: уже позади стремительный встречный разгон тяжеловооруженных всадников, при котором достойной альтернативой таранному копью может стать разве что винтовочная пуля — но еще и не пришло время ближней «месиловки», именно такой, о которой было сказано «смешались в кучу кони, люди».
В эти бесконечные мгновения и наступает время кончара. Его держат в вытянутой вперед руке, что позволяет достать противника, даже вооруженного казачьей или уланской пикой (у нее-то стандартный хват — почти за середину). Сила натиска «задается» лошадью, идущей хоть и уже укороченным, но все-таки галопом. На действия кирасира с палашом эта тактика похожа лишь внешне: тут-то противник бронирован!
Даже просто удерживать оружие в таком положении — нелегкое дело. А ведь нужно еще и попасть, и пробить…
Такие атаки в XII—XV веках выполнялись и рыцарским мечом, но его чаще упирали в плечо: именно о кавалерийском мече речь, ни кончару, ни пехотному двуручнику он не родич. Упирали ли в плечо кончар? Я, честно говоря, не нашел тому подтверждений ни в текстах, ни в изображениях. Наверно, потому, что стандартный противник в целом был слабее бронирован, зато часто имел на вооружении именно легкие копья средней длины.
Так что кончар — оружие не для всякой руки. Даже у рослых и отменно тренированных панцирных гусар старой Польши (не путать с гусарами всех остальных стран, кои суть легкая конница) лишь часть бойцов — правда, весьма значительная — была достаточно уверена в своих мускулах, чтобы применять этот меч.
Любопытно, что у младших и средних командиров он, кажется, имелся почти всегда, хотя явно не в качестве «оружия престижа». Но, во-первых, такой командир, как правило, — из лучших рубак; во-вторых, эта категория воинов особенно нуждалась в кончаре, потому что зачастую не имела… «основного оружия», т. е. таранного копья! Нет, в бою эти «сержанты» (впрочем, почему — в кавычках? именно так они обычно и назывались!) еще как участвовали — но именно для того, чтобы своим отрядом командовать, им приходилось держаться чуть вне выставившей копья кавалерийской шеренги.
(Ну, «оружием престижа» кончар тоже бывал. В таком парадном варианте он близок по габаритам к боевой шпаге — и музейные работники их часто путают. Впрочем, в одной из витрин Оружейной палаты такой кончар сейчас размещен под названием палаша…)
В каких еще случаях кончару нет равных? При добивании упавшего противника. Если уж попадался такой враг, которого мало вышибить из седла и из реального участия в данной конкретной схватке, но надо непременно отправить на тот свет — то сделать это обычным кавалерийским оружием довольно сложно. «Кони, люди» на этот момент в кучу, как правило, уже смешались — так что длинные копья не в ходу. А палашом или саблей гарантированно поразить лежащую, да еще и бронированную, «мишень» с коня, как правило, не получалось. Приходилось спешиваться — а это многим чревато… Кончар же позволял «пришпилить» нежелательную WIP-персону к земле без рискованных крайностей.
Порой кончаром наносили и рубящие удары, особенно если второй этап боя сразу переходил в третий, т. е. в ближнюю схватку. Вот тут-то часто (не всегда!) применялся двуручный хват. Но в таких случаях для любого оружия велика доля «неклассических» приемов. Обычно же, если оставался хоть минимальный резерв времени, кончар норовили сунуть в ножны — разумеется, не поясные, а седельные, в походном положении кончар крепился у всадника под бедром, вдоль конского бока, — и выхватить более подходящий клинок: все тот же палаш или саблю.
Наконец, главный вопрос: к какой культуре «привязано» это оружие — в нашем ли мире, в параллельном ли?
В эпоху раннего средневековья кончар распространен по всему Востоку — разумеется, не Дальнему, а тому, который обобщенно изображается как «мир степных всадников». На излете же средневековья его «позаимствовала» у степняков — и применила против них — та латная конница Европы, которая имела регулярные «контакты» с восточной конницей. То есть «цивилизация фронтира», которая воспринимает свою деятельность как охрану Последнего Рубежа. При этом она должна быть не очень городской и к пехоте, в том числе и собственной, относиться с известным пренебрежением. А к техническому прогрессу — не обязательно: рядом с кончаром часто приторочен седельный пистолет и где-то неподалеку, в другой седельной емкости, хранится печатная Библия, а то уже и светский роман в духе творений Гура Сочинителя.
Кстати, о Библии. Цивилизации позднего кончара, видимо, должны быть достаточно монолитны в религиозном смысле, при том, что вольномыслие — правда, скорее «шляхетское», чем «интеллигентское» — для них как раз характерно. Терпеть на своей территории «иноверцев», занимающих конкретную социально-экономическую нишу, они способны, но вот внутренние ереси, церковный раскол и пр. перед лицом «восточной опасности» вряд ли разовьются. Междоусобные стычки, разумеется, возможны — но в таких «схватках равных» кончар не очень удобен. Там более уместны мечи-панцерштекеры (это немецкий термин, но он, думается, понятен и без перевода) или ранние эстоки, у которых при почти кончаровской форме клинка более «фехтовальный» баланс.
Кроме того, такие «всаднические», но при том европейские культуры, скорее всего, окажутся цивилизациями как бы утрированно-феодального типа, причудливо совмещающими неплохую дисциплину на низовом уровне и почти полную анархию на уровнях более высоких. Дело в том, что при средневековой слабости государства и близости Последнего Рубежа королевское войско эффективно лишь в редких случаях, рыцарь-одиночка с личной дружиной «держать фронт» не сумеет, а вот на магнатов регионального значения (с которыми рядовые дворяне, по крайней мере, на поле боя волей-неволей «сотрудничают» не как капризные вассалы, а скорее как знающие свое место солдаты) и ложится основная ответственность. На определенном этапе развития эта система отношений перестает срабатывать, и вот тогда-то «страны кончара» оказываются вынуждены обратиться к централизации, сопровождая сей процесс массой оговорок и проволочек. В результате центральная власть у них сразу возникает как конституционная, что вряд ли плохо, — но зато сохраняется изрядный риск «опоздать». То есть проиграть (иногда — временно) историческое соревнование другим государствам, изначально оказавшимся в более благоприятных условиях, — либо тем, кто в менее благоприятных условиях сразу избрал более жесткую схему. Например, стал бороться с азиатскими соседями «их же оружием»: сверхцентрализацией по типу азиатской деспотии.
Это порой раздражает, порой, наоборот, порождает интереснейшие творческие комбинации — не в том суть. Как уже было сказано, давно миновали времена, когда фантастов могли попрекнуть за несоответствие их разработок постулатам официальной науки (а ведь оружиеведенье — тоже научная область!). Но все-таки никто не отменял вот какой постулат: для того, чтобы творимый мир выглядел ПО-НАСТОЯЩЕМУ гармонично, автору требуется четкое понимание того, как работают все его «внутренние механизмы».
И если уж вышло так, что оружейный мотив сейчас звучит столь громко, зачастую определяя тональность романа, — значит, самое время обратить на него особое внимание. Чему и служит эта статья, первая из готовящегося цикла.
Итак, Клинки звенят, и танки наши быстры (Ликбез для читателей и писателей современной фантастики)!
Какое оружие милее всего нашим фантастам? Правильно. Прямое, длинное и, желательно, обоюдоострое. Во всяком случае — для положительных персонажей. Кривыми ятаганами пусть сражаются их противники вроде орков. Можно бы порассуждать о том, что такой выбор «любимого клинка» словно бы спроецировался на литературный стиль: типичный фантастический роман сейчас тоже весьма длинен и, скажем так, зачастую прямолинеен. Но, к счастью, это касается не всех книг и не всех авторов.
Итак, классическим вариантом оружия-для-положительного-героя является меч. Довольно часто — двуручный (снова ассоциация с «типовым» фэнтезийным романом, который слишком часто не только длинен, но и тяжел, причем среднестатистический автор творит свои опусы явно двумя руками одновременно — с упором на левую…). Однако двуручник — штука настолько непростая, что к этой разновидности и воину, и писателю следует подступаться лишь после очень серьезной подготовки. Не будем обрушивать весь объем технических подробностей на читателя, во всяком случае — сразу. Одноручных клинков в «романах меча и магии» тоже предостаточно, но и с ними далеко не все так просто. Даже если ограничиться эпохой расцвета рыцарства (т. е. позднесредневековой Европой) — все равно налицо весьма широкий выбор мечей и способов владения ими. Кавалерийские, боевые и турнирные, «городские», большие и малые пехотные, «меч ландскнехта» (един этак в пяти лицах), «меч рондашера» (это уже, впрочем, д'артаньяновские времена)… А ведь многие авторы погружают нас, например, в миры, «списанные» с эпохи викингов, когда мечевое действо выглядело совсем иначе. Да и погружение в параллельные миры античного образца сейчас в моду вошло, не говоря уже о «родных» вариантах, базирующихся на русском средневековье. А так же не говоря о том, что клинок в правой руке почти всегда предполагает некое дополнительное оружие и в левой (какое именно — зависит от экипировки «ожидаемого противника»), причем стиль боя часто диктует именно оно. Фехтовальный «кулачный» щит не тяжелее кинжала, но в схватке с алебардщиком он, мягко говоря, малоэффективен; а тот, который эффективен, будет весить без малого пуд — и хотя бы только поэтому определит темп схватки, предшествующего марш-броска и т. п.
Так что давайте вернемся к одноручному мечу попозже, уже слегка подготовившись: очень уж многолик и изменчив этот персонаж. А в этой части для начала рассмотрим пару его производных, которые в последнее время стали частыми гостями фантастических текстов, причем, отрадно заметить, именно у наших авторов (западные «коллеги» обычно вручают своим героям какой-нибудь недифференцированный sword, после чего считают свой долг перед ними — и перед читателями — выполненным).
Палаш
«Сверкнули палаши. Хорошие палаши — пусть и не стальные, и не такие острые, как мой кинжал, да только длиннее его раза в четыре.»
С.Лукьяненко, «Холодные берега»
«Не стальные» в данном случае означает — бронзовые. Ничего, в пределах допустимого: перенос на этот нетрадиционный материал палаш выдерживает куда лучше, чем сабля.
У археологов существует традиция называть палашом любой достаточно длинный клинок с односторонней заточкой. Коллекционеры оружия обычно не различают палаш и боевую шпагу: у обоих, как правило, сложные гарды круговой защиты и широкие колюще-рубящие клинки. С точки же зрения оружиеведов и «коллекционная», и «археологическая» концепции не совсем верны. Но сначала посмотрим, чем считают палаш фантасты.
Как ни странно, почти всегда герои фантастических романов орудуют палашами в пешем строю. У Лукьяненко это скорее полицейское оружие, которым пользуются не бог весть какие виртуозы. Примерно такова же функция палаша (правда, уже стального) в «Нам здесь жить» Олди и Валентинова: там он скорее даже символ, деталь мундира службы охраны порядка, так что окружающие весьма изумлены, когда один из героев начинает этим «символом» тоже не слишком виртуозно, но эффективно рубиться. Да, в истории палаша были периоды, когда он, в общем, именно так и использовался. Зато, например, в «Пасынках восьмой заповеди» все тех же Олди палаш — как раз пехотная шпага для виртуозного боя, коронное оружие настоящего мастера. А вот это — вряд ли!
Однолезвийные клинки появились давно, но типичный палаш — опять-таки оружие скорее постсредневековое. «Растет» он из двух корней — причем и в самом деле более-менее тех же, что примерно в это же время породили шпагу. Однако все-таки палаш и шпага — продукты «параллельной эволюции».
Первый его (их!) предок — несколько трансформировавшийся длинный меч: оружие универсальное, колюще-рубящее, пригодное и для конного, и для пешего боя. Чаще всего — «благородное». И, безусловно, основное. Второй предок, наоборот, родом из вспомогательных клинков ландскнехтов и подобной им пехоты. Это оружие ненамного длиннее большого кинжала; из ножен его выхватывают в страшной круговерти ближней даже не схватки, а прямо-таки резни, когда неприменимо оказывается основное вооружение — длинная пика, алебарда, двуручный меч… В таких условиях — не до благородного фехтования, но именно поэтому очень кстати приходится сложная гарда круговой защиты, надежно прикрывающая руку (к тому же часто лишенную латной перчатки: ландскнехту она не всегда по средствам).
Родившиеся от этого неравного, но законного «брака» палаш и шпага обладают некоторыми чертами фамильного сходства, однако и различий между ними хватает: она виртуозно-аристократична, а он по-солдафонски грубоват, зато более прост в обращении, хотя и не прощает слабость.
В эпоху формирования первых регулярных армий «массовые» доспехи претерпевают определенный регресс, становясь если и не легче (скорее наоборот: надо было держать пулевые удары!), то проще. Эта же тенденция коснулась и личной воинской подготовки, и оружия рядового воина.
Когда место рыцарей занимают рейтары — это значит, что принципом элитарности пришлось поступиться в пользу массовости. Рейтарский палаш — оружие очень серьезное, но орудуют им скорее рубаки, чем фехтовальщики. Эта «врожденная особенность» (простое в изготовлении и применении оружие воинской практики) так и осталась с палашом на весь срок его существования. Правда, иногда тут возникала любопытная «вилка».
В ряде случаев такие рубаки воспринимались скорее не как «солдатня», а как «фронтовики». Т. е. люди, возможно, и не владеющие особо изощренной техникой боя, но к этому самому бою привычные, не в пример всяким там светским хлыщам. В таких случаях палаш на боку (вариант — при седле) воспринимался как антитеза «городской» шпажонке или, в Восточной Европе, парадной сабле. И оружие, и социально-культурный знак. Таков он был у немецких рейтар, у «железнобоких» Кромвеля, у ветеранов тяжелой кавалерии Венгрии и Польши… Да, по социальному статусу все они, главным образом, дворяне — но дворянство дворянству рознь. Во всяком случае, от аристократических манер и придворной жизни обладатели палашей как бы дистанцируются, иногда — нарочито.
А вот в более поздние эпохи случалось наоборот. Век кавалергарда, как известно, недолог, но славен: когда регулярные армии вышли из младенческого состояния и место рыцаря окончательно занял даже не рейтар, а офицер, выяснилось, что тяжелая кавалерия — уже не рядовой, но элитный род войск. Соответственно и роскошные красавцы с не менее роскошными палашами, в кирасах или хотя бы кирасирских мундирах (с начала XVIII в. наблюдается недооценка брони, явно преждевременная: та же кираса, когда о ней не забывали, неплохо работала вплоть до середины XIX в.!), делали отличную карьеру при дворе. Современный читатель, видимо, со злорадством предвкушает продолжение в духе «…но когда они оказывались на поле боя — лоск с них живо слетал». Так вот: лоск не слетал! Эти блестящие кавалеры очень неплохо ходили в смертоубийственные атаки, часто решая своими палашами исход битвы. Но то были «правильные» атаки, четким строем, при поддержке остальных родов войск; дисциплина, сила и мужество при них требовались, а вот индивидуальное мастерство виртуозного фехтования — нет: это уж скорее для полупартизанских «эскадронов гусар летучих»… Не случайно защиты в бою на палашах часто брались левой рукой: у рейтар вплоть до XVII в. сохранялся для этого наруч, а у шотландских горцев вплоть до XVIII в. (!) — щит.
Итак, даже когда палаш становится принадлежностью родовитого аристократа, техника боя им — по-прежнему «армейский ширпотреб». Именно поэтому у позднеевропейского палаша, как правило, очень развитая закрытая гарда, делающая его внешне похожим на «меч максаров» Брайдера и Чадовича: защиту обеспечивают особенности оружия, а не мастерство фехтовальщика. Поэтому же и клинок у него однолезвийный: «подрезки» и прочие действия второй стороной — сложная, высокоразвитая техника фехтовальной схватки, к тому же не очень применимая в конном строю.
Вообще-то у ранних палашей — почти мечевой клинок: просто «оборотное» лезвие, как правило, не затачивается. Правда, на конце палаш обычно сохранял двустороннюю заточку, но это главным образом служило для облегчения колющих ударов, иногда — «таранных» на всем скаку: тяжелый кавалерист атаковал легковооруженного противника, держа палаш в выпрямленной руке перед собой. Случалось такое и при схватке с себе подобными, но тогда метили главным образом в лицо (не в кирасу же!). Обоюдоострый примерно на 1/3 длины клинок не только лучше входит, но и, извините за «аппетитные» подробности, легче выдергивается обратно.
Это — колющие удары. А при рубке особое значение приобретала конструкция рукояти (у кавалерийских палашей, как правило, круто изогнутой, иногда даже посаженной под тупым углом к лезвию). В результате удар получался почти сабельный, но эффективный «угол резанья» обеспечивала не кривизна клинка, а выгиб эфеса и положение ладони на нем.
Но эта же рукоять, диктующая своеобразный тип хвата, не позволяла использовать палаш как шпагу! Для специалистов, имеющих дело с развешенными по стенам коллекциями оружия, такие подробности неразличимы — а вот для фехтовальщиков имеют первоочередное значение.
Справедливости ради уточним: САМЫЕ ранние палаши (оружие даже не рейтар, а ландскнехтов) от соответствующих типов ландскнехтских мечей отличаются только конструкцией гарды. Но это, как уже говорилось, удерживаемое жестким хватом оружие строевой резни.
Так что же, для высокоразвитого фехтования палаш совсем неприменим? Да нет, применим, конечно: на то он и универсальное оружие «армейского ширпотреба», чтобы сносно действовать в любых условиях. Но все-таки недаром Лиам Нисон в «Роб Рое» имел весьма бледный вид, когда со своим шотландским палашом (к сведению читателей и писателей: эта штука называется не «клеймор», как у нас отчего-то повелось, а «клейбэг»; «клеймор» же — шотландский двуручник) вылез на поединок против умелого шпажиста. Если бы ему не «подыгрывали» все, от режиссера до противника — пожалуй, не дожить будущему Квай-Гону до «Эпизода I», где его, наконец, все-таки прикончили именно колющим ударом, что в кино большая редкость: обожают режиссеры и зрители эстетику широких взмахов… Реальный Роб Рой МакГрегор, уж на что шотландец, как раз предпочитал шпагу (иначе не быть бы ему столь прославленным бойцом) — но этого не упомнил даже сэр Вальтер Скотт.
Особо характерны пехотные палаши для Востока. Это вообще оружие «пограничное», причем связь культур имела двусторонний характер: некоторые типы палашей порождены турецким влиянием, а сами турки охотно заимствовали у европейцев закрытую гарду круговой защиты.
Но с восточным оружием наши фантасты знакомы слабо. Даже те, кто подчеркнуто дистанцируется от Запада.
Впрочем, есть в нашей литературе один восточный палаш, причем именно пехотный. Но его так сразу не узнаешь: он и по имени не назван, и вообще как бы существует сразу «в двух лицах». Если читатели думают, что сейчас им радостно укажут на «ляп» именитого автора, то они снова ошибаются: все гораздо сложнее.
Самый «оружейный» из фантастических романов, кажется, не только русскоязычного культурного пространства: да, правильно, это «Путь меча» уже дважды упомянутых здесь Г. Л. Олди. Там есть разумная сабля по имени Кунда и не менее (то есть куда более!) разумный меч Кханда. В таком раздвоении повинны, конечно, не авторы, а некоторые социалистические оружиеведы (отчасти советские, но больше польские: они были менее изолированы от западной традиции, а «старшие братья по соцлагерю» многое заимствовали уже у них): вот что бывает, когда термин переводят с североиндийских диалектов раджастани через посредство английского, где он имеет вид khunda. Это именно палаш: с прямым однолезвийным клинком, замкнутой гардой и отогнутым в сторону лезвия эфесом. Последний имеет уникальную особенность — он снабжен стальным «хвостовиком», которым иногда наносили удары в ближней схватке, но чаще за него прихватывали оружие левой рукой, на миг-другой при особо мощном ударе или отбиве превращая кханду в двуручник.
В самом-самом первом издании романа Олди, давая описания Кунды как обычной сабли, подчеркивали ее кривизну — но после получения этой информации данную подробность убрали, так что теперь даже термин «сабля» нельзя считать полностью ошибочным (у отдельных кханд клинок хоть едва заметно, но изогнут — впрочем, и у позднеевропейских палашей такое порой бывает!). А ее рассудительный коллега Кханда так и остался мечом, что опять-таки допустимо: даже в оружейных каталогах кханда иногда именуется «раджпутский меч».
Что ж, ведь говорим мы о «самурайских мечах», которые от прямого обоюдоострого оружия отстоят куда дальше!
Кончар
«…Обликом не воин: руки тонки, а сам худ так, что ткни — переломится пополам. Однако же сам видел Бурундай: этой самой рукой ухватив кончар, булгарин на восемь долей в четыре взмаха рассек подброшенный шелковый платок…»
Л.Вершинин, «Двое у подножия вечности»
Очень интересное оружие, не часто, но регулярно «применяемое» нашими фантастами. К сожалению, всегда — без учета его специфических особенностей. А они настолько специфичны, что, как постараемся сейчас показать, выводят за рамки «чистого» оружиеведения.
Например, С. Логинов видит узкий почти до четырехгранности клинок кончара — и потому считает его то «оглушающим» мечом-дубинкой, то чем-то вроде шпаги, которой уместно колоть в щель доспеха. Л. Вершинин знает, что кончар все-таки сохраняет лезвия (поперечное сечение даже самого «четырехгранного» из кончарных клинков — не квадрат, а, в грубом приближении, уплощенный ромб), и близок к тому, чтобы считать его мечом классического типа. Для такого меча так рубить такую ткань тоже непосильный подвиг, но уж ладно… К счастью, никто из фантастов не обнаружил, что ряд восточноевропейских кончаров имеет эфес, в принципе годящийся для двуручного захвата, да и габариты клинка почти не уступают мечу-двуручнику. С содроганием думаю, что какой-нибудь юный падаван, прочтя эти строки, заставит своих героев рубиться кончаром как двуручным мечом. Во имя Силы, автор, прочти дальше!
Предком кончара был совершенно определенный тип восточного кавалерийского меча, но, с другой стороны, нашим-то предком была обезьяна, однако большинство из нас не стремится всецело подражать ее манерам. Кончар в его классическом виде — не меч, не двуручник и, тем более, не шпага. Это, если можно так выразиться, «клинковое копье». Отсюда его изрядная, иногда свыше полутора метров, длина, отсюда же — узкий, но не облегченный, как у шпаги, а мощный клинок, обычно с желобами «ребер жесткости». Колоть им в прорезь забрала или щель лат вообще-то можно: ведь и для стандартного копья такие виртуозные уколы не заказаны. Но это будет именно «копейный» тычок, а не фехтовальный выпад шпажного типа. Для фехтования кончар не то чтобы длинноват (хотя — да!), но тяжеловат. Напомним: ведь он является оружием, во-первых, преимущественно одноручным, а во-вторых — кавалерийским.
Главная же задача кончара — не выискивать бреши в «боевом костюме» врага, а пробивать его насквозь. И врага, и костюм. С латным доспехом такие штуки не проходят — но зато против всех типов восточной брони подобная атака очень эффективна. Нашивные и ременной сборки пластинчатые панцири, все типы кольчуг, кольчато-пластинчатые наборы вроде бахтерца или зерцала и, разумеется, «мягкие» конструкции наподобие тегиляя (для тех, кто не знает: это аналог «боевого ватника» времен Московской Руси; не надо смеяться — у такой брони есть ряд серьезных достоинств!) — все это от кончара не сберегало. Особенно если учесть, что хотя выпад кончаром зачастую осуществлялся, как и обычным клинком, за счет энергии руки и тела, «коронный прием» для этого оружия выглядел иначе.
Кончар — великолепное оружие «второго этапа» массовой кавалерийской схватки, особенно в случаях, когда противник относительно легко бронирован (т. е. в смысле скорее прочности, чем веса: зерцальная броня России или Турции будет потяжелее рыцарских лат). Первый этап без копья не обойдется, но в таких случаях оно слишком часто оказывается одноразовым. Укол сделан — и шприц ломается, или его игла в чем-то (ком-то) намертво застряла, а вытаскивать некогда… Да и ситуация изменилась: уже позади стремительный встречный разгон тяжеловооруженных всадников, при котором достойной альтернативой таранному копью может стать разве что винтовочная пуля — но еще и не пришло время ближней «месиловки», именно такой, о которой было сказано «смешались в кучу кони, люди».
В эти бесконечные мгновения и наступает время кончара. Его держат в вытянутой вперед руке, что позволяет достать противника, даже вооруженного казачьей или уланской пикой (у нее-то стандартный хват — почти за середину). Сила натиска «задается» лошадью, идущей хоть и уже укороченным, но все-таки галопом. На действия кирасира с палашом эта тактика похожа лишь внешне: тут-то противник бронирован!
Даже просто удерживать оружие в таком положении — нелегкое дело. А ведь нужно еще и попасть, и пробить…
Такие атаки в XII—XV веках выполнялись и рыцарским мечом, но его чаще упирали в плечо: именно о кавалерийском мече речь, ни кончару, ни пехотному двуручнику он не родич. Упирали ли в плечо кончар? Я, честно говоря, не нашел тому подтверждений ни в текстах, ни в изображениях. Наверно, потому, что стандартный противник в целом был слабее бронирован, зато часто имел на вооружении именно легкие копья средней длины.
Так что кончар — оружие не для всякой руки. Даже у рослых и отменно тренированных панцирных гусар старой Польши (не путать с гусарами всех остальных стран, кои суть легкая конница) лишь часть бойцов — правда, весьма значительная — была достаточно уверена в своих мускулах, чтобы применять этот меч.
Любопытно, что у младших и средних командиров он, кажется, имелся почти всегда, хотя явно не в качестве «оружия престижа». Но, во-первых, такой командир, как правило, — из лучших рубак; во-вторых, эта категория воинов особенно нуждалась в кончаре, потому что зачастую не имела… «основного оружия», т. е. таранного копья! Нет, в бою эти «сержанты» (впрочем, почему — в кавычках? именно так они обычно и назывались!) еще как участвовали — но именно для того, чтобы своим отрядом командовать, им приходилось держаться чуть вне выставившей копья кавалерийской шеренги.
(Ну, «оружием престижа» кончар тоже бывал. В таком парадном варианте он близок по габаритам к боевой шпаге — и музейные работники их часто путают. Впрочем, в одной из витрин Оружейной палаты такой кончар сейчас размещен под названием палаша…)
В каких еще случаях кончару нет равных? При добивании упавшего противника. Если уж попадался такой враг, которого мало вышибить из седла и из реального участия в данной конкретной схватке, но надо непременно отправить на тот свет — то сделать это обычным кавалерийским оружием довольно сложно. «Кони, люди» на этот момент в кучу, как правило, уже смешались — так что длинные копья не в ходу. А палашом или саблей гарантированно поразить лежащую, да еще и бронированную, «мишень» с коня, как правило, не получалось. Приходилось спешиваться — а это многим чревато… Кончар же позволял «пришпилить» нежелательную WIP-персону к земле без рискованных крайностей.
Порой кончаром наносили и рубящие удары, особенно если второй этап боя сразу переходил в третий, т. е. в ближнюю схватку. Вот тут-то часто (не всегда!) применялся двуручный хват. Но в таких случаях для любого оружия велика доля «неклассических» приемов. Обычно же, если оставался хоть минимальный резерв времени, кончар норовили сунуть в ножны — разумеется, не поясные, а седельные, в походном положении кончар крепился у всадника под бедром, вдоль конского бока, — и выхватить более подходящий клинок: все тот же палаш или саблю.
Наконец, главный вопрос: к какой культуре «привязано» это оружие — в нашем ли мире, в параллельном ли?
В эпоху раннего средневековья кончар распространен по всему Востоку — разумеется, не Дальнему, а тому, который обобщенно изображается как «мир степных всадников». На излете же средневековья его «позаимствовала» у степняков — и применила против них — та латная конница Европы, которая имела регулярные «контакты» с восточной конницей. То есть «цивилизация фронтира», которая воспринимает свою деятельность как охрану Последнего Рубежа. При этом она должна быть не очень городской и к пехоте, в том числе и собственной, относиться с известным пренебрежением. А к техническому прогрессу — не обязательно: рядом с кончаром часто приторочен седельный пистолет и где-то неподалеку, в другой седельной емкости, хранится печатная Библия, а то уже и светский роман в духе творений Гура Сочинителя.
Кстати, о Библии. Цивилизации позднего кончара, видимо, должны быть достаточно монолитны в религиозном смысле, при том, что вольномыслие — правда, скорее «шляхетское», чем «интеллигентское» — для них как раз характерно. Терпеть на своей территории «иноверцев», занимающих конкретную социально-экономическую нишу, они способны, но вот внутренние ереси, церковный раскол и пр. перед лицом «восточной опасности» вряд ли разовьются. Междоусобные стычки, разумеется, возможны — но в таких «схватках равных» кончар не очень удобен. Там более уместны мечи-панцерштекеры (это немецкий термин, но он, думается, понятен и без перевода) или ранние эстоки, у которых при почти кончаровской форме клинка более «фехтовальный» баланс.
Кроме того, такие «всаднические», но при том европейские культуры, скорее всего, окажутся цивилизациями как бы утрированно-феодального типа, причудливо совмещающими неплохую дисциплину на низовом уровне и почти полную анархию на уровнях более высоких. Дело в том, что при средневековой слабости государства и близости Последнего Рубежа королевское войско эффективно лишь в редких случаях, рыцарь-одиночка с личной дружиной «держать фронт» не сумеет, а вот на магнатов регионального значения (с которыми рядовые дворяне, по крайней мере, на поле боя волей-неволей «сотрудничают» не как капризные вассалы, а скорее как знающие свое место солдаты) и ложится основная ответственность. На определенном этапе развития эта система отношений перестает срабатывать, и вот тогда-то «страны кончара» оказываются вынуждены обратиться к централизации, сопровождая сей процесс массой оговорок и проволочек. В результате центральная власть у них сразу возникает как конституционная, что вряд ли плохо, — но зато сохраняется изрядный риск «опоздать». То есть проиграть (иногда — временно) историческое соревнование другим государствам, изначально оказавшимся в более благоприятных условиях, — либо тем, кто в менее благоприятных условиях сразу избрал более жесткую схему. Например, стал бороться с азиатскими соседями «их же оружием»: сверхцентрализацией по типу азиатской деспотии.