* * *
И снова в воздухе возникло движущееся изображение. На сей раз это были поздние, но еще не самые последние кадры кассеты "Вранголимен" - момент, когда в очередной раз сходятся два летящих во весь опор всадника: у одного в руках топор, у другого - длинный узкий меч. Лицо воина-секироносца скрыто стальной пластиной, черт не разобрать. Но вдруг прямо у него на груди, поперек контура его фигуры, возникает оранжевая черта, вдоль нее протягивается серия цифр, потом такая же серия столбиком тянется вертикально вниз... Это - не то, что происходило тогда: моделируемая реальность. Идентификация личности. Зачем? Не все ли равно кто он такой всадник на арабском жеребце, в хорезмийской броне и с норманнской секирой в руках? Лучше даже не знать его имени... - А теперь - смотри сюда. Все смотрите! Это была совсем другая запись: внутренний вид какой-то тесной комнаты, полумрак, едва развеиваемый тлеющим огоньком... На столе лежит лист пергамента (мелкие полустершиеся знаки, следы многократного складывания, в нижней части - треугольная дыра), а в кресле дремлет человек - дремлет, откинув голову так, что при взгляде спереди можно подумать, будто голова его отсечена. Только кадык мерно подрагивает при каждом вздохе. (А поперек груди спящего снова протянулась оранжевая полоса, снова бисером рассыпались столбики цифр...) Смотрели все. Но тут впервые вздрогнул, подался вперед один из пятерых стоящих тесной группкой подростков. Не старший ученик, а младший. Самый младший: и потому, что он попал в Реальность позже всех остальных, да и просто по возрасту. Он узнал обстановку этой комнаты - узнал, несмотря на полумрак. Это - кадры из кассеты "Шапури". - Понятно? - спросил взрослый сразу же, как только погасло изображение, не давая повиснуть паузе молчанию.- Вы поняли, кто это был? Поняли, почему нельзя ничего сделать - в том числе и того, что хочешь и можешь сделать только ты, Ананси? Поняли - или еще нет? Они поняли - но, должно быть, не все и не всё, потому что разом заговорили, обращаясь друг к друу, причем каждый - на своем родном языке, и прошло несколько секунд, пока они догадались перейти на интерлингву. В этот момент окончательно стало ясно, что они все-таки еще подростки. На минуту их горе, их ненависть, их обида на окружающий мир словно исчезли, сменившись захлебывающимся мальчишеским задором, желанием во что бы то ни стало, как можно скорее объяснить своему собеседнику то, что только что внезапно понял сам: - Он - побратим князя, родич его, поэтому он был рядом и... - Вот после этого боя он и стал Кривоустым, а Прекраснолицым перестал быть... - И значит, все это в единой цепи, и разорвать ее нельзя: поход через пол-земли во имя последней воли погибшего, ночной разговор и гибель, а потом - новая встреча, новая схватка, новое побратимство - и еще один бой со своим названным братом, которого не узнал в горячке боя, в обличьи врага... - А потом - плен, бегство из плена, рассказ о костяной чаше, который запомнился многим... - Но - рана? Рана, искривившая ему уста? Ведь это должна быть иная цепь последовательностей - в первый раз, прежде чем он отправился в Шапури, и во второй, когда у него совсем другая цель!.. Или не так? И вдруг гомон, спор словно обрезало. Одновременно смолкли все. Должно быть вспомнили о том, что было предметом этого спора. Впрочем, едва ли им по-настоящему удалось это забыть даже на эти короткие минуты. В наступившей тишине как-то странно, словно из ниоткуда прозвучал голос второго по старшинству ученика: - Кто знает? Может быть, и нет разных миров, разделенных разными временами, а есть один Мир, лежащий по обе стороны межвременного меча... Говоря это, он смотрел на длинный и узкий меч-кончар, вернее - на призрак меча, который сжимала в левой руке призрачная же фигура стационарного миража. Рука с мечом была опущенна, и лезвие при этом оказалось направленно вниз и слегка вперед - словно и не оружие это, а школьная указка. Но даже в таком ракурсе было видно, что кончик клинка обломан. Второй ученик зябко поежился. Сейчас свитер на его плечах ничем не напоминал суфийский плащ. Он разомкнул губы, готовясь что-то сказать - и промолчал. Лишь оторвал взгляд от сломанного острия кончара и повернулся в ту сторону, куда сейчас смотрели все. Широким размеренным шагом, медленно приближаясь по склону дальнего холма, к ним шел человек.
* * *
Он шагал как будто без особой цели, словно не задумываясь, куда идет. Скорее всего, это действительно был для него почти безразлично. Просто глаза его еще издали увидели горстку людей в бескрайней, исчезающе-малой степи и полупрозрачный силуэт, возвышающийся над ней! И если уж идти куда-то -то почему не туда, в сторону едиственного ориентира? А может быть, он еще издали распознал, кому принадлежит этот силуэт? На таком расстоянии, должно быть, различить это невозможно. Хотя... Ведь узнали же его - того. что сейчас подходит - все, кто выстроился сейчас у подножья памятника. Впрочем, они не глазами его узнали... Этого не ожидал даже взрослый. И он абсолютно не мог понять, что сейчас делать. - Пойдем...- донеслось от группы юношей. - Что?! - Пойдем отсюда. Незачем нам встречаться. Ни сейчас, ни потом. Ничего нельзя исправить, нет в этом деле виновных, да и невиновных тоже нет. И нечего нам сказать друг другу. К огромному изумлению взрослого, эти слова произнес не второй из учеников, а седьмой, последний. Самый маленький, казалось, самый растерянный и как будто понимающий, что произошло, хуже всех остальных. Во всяком случае, так должно было быть - потому что пробыл он здесь совсем недолго и ему многое еще в диковинку; даже на интерлингве он, единственный из семерых, говорил еще с акцентом. Все молча смотрели на него . Они даже забыли следить за идущим по дальнему склону человеком, который за это время заметно приблизился. Лишь сын правителя Анамиаянджи продолжал смотреть в прежнем направлении, и побледневшие губы его были так плотно сжаты, что рот казался вообще безгубым. - Вы идите. Я останусь.- сказал он. Но в его голосе - даже в его голосе! уже отсутствовала прежняя непреклонность. - Нет.- Младший ученик произнес это, словно извиняясь,- Не нужно тебе оставаться. Особенно тебе, Ананси. Не нам вставать между ними - тем, кто идет сюда и тем, кто стоит здесь и теперь осьанется стоять в этой степи навеки. Не нам мерить их поступки, их выбор, их судьбу... И - после короткой паузы: - Правду было сказано: нет разных миров, есть один Мир, вытянувшийся вдоль лезвий межвременного меча - но клинок этого меча переломлен... Правда и то, что не завершено сотворение этого мира: мы сами творим его... И последние слова, сказанные тихо - тихо, почти шепотом: - Не нужно нам оставаться здесь сейчас, Ананси... Уйдем отсюда, Паучок!
* * *
Они ушли. Они успели уйти довольно далеко, потому что тот, кто направлялся к ним (или только к памятнику-миражу?), шагал все-таки не слишком быстро, время от времени приостанавливаясь и осторожно ощупывая бок в области нижних ербер. Плотной группой, все восемь (на сей раз семерка не отделилась от старшего), словно фаланга, сомкнувшая ряды, они поднялись на вершину древнего кургана, находящуюся не ближе, чем в полутора выстрелах из лука от место их последнего разговора. И прежде чем начать спуск, вдруг остановились, одновременно обернувшись назад. Они видели, как одинокий путник, подойдя на несколько десятков шагов к стационарному миражу, внезапно тоже остано- вился, как вкопанный. Постоял так несколько бесконечно долгих неуловимо кратких мгновений. И вновь двинулся вперед, с каждым шагом приближаясь к высящейся над ковыльным полотном степи призрачной фигуре. Они встретились.
И снова в воздухе возникло движущееся изображение. На сей раз это были поздние, но еще не самые последние кадры кассеты "Вранголимен" - момент, когда в очередной раз сходятся два летящих во весь опор всадника: у одного в руках топор, у другого - длинный узкий меч. Лицо воина-секироносца скрыто стальной пластиной, черт не разобрать. Но вдруг прямо у него на груди, поперек контура его фигуры, возникает оранжевая черта, вдоль нее протягивается серия цифр, потом такая же серия столбиком тянется вертикально вниз... Это - не то, что происходило тогда: моделируемая реальность. Идентификация личности. Зачем? Не все ли равно кто он такой всадник на арабском жеребце, в хорезмийской броне и с норманнской секирой в руках? Лучше даже не знать его имени... - А теперь - смотри сюда. Все смотрите! Это была совсем другая запись: внутренний вид какой-то тесной комнаты, полумрак, едва развеиваемый тлеющим огоньком... На столе лежит лист пергамента (мелкие полустершиеся знаки, следы многократного складывания, в нижней части - треугольная дыра), а в кресле дремлет человек - дремлет, откинув голову так, что при взгляде спереди можно подумать, будто голова его отсечена. Только кадык мерно подрагивает при каждом вздохе. (А поперек груди спящего снова протянулась оранжевая полоса, снова бисером рассыпались столбики цифр...) Смотрели все. Но тут впервые вздрогнул, подался вперед один из пятерых стоящих тесной группкой подростков. Не старший ученик, а младший. Самый младший: и потому, что он попал в Реальность позже всех остальных, да и просто по возрасту. Он узнал обстановку этой комнаты - узнал, несмотря на полумрак. Это - кадры из кассеты "Шапури". - Понятно? - спросил взрослый сразу же, как только погасло изображение, не давая повиснуть паузе молчанию.- Вы поняли, кто это был? Поняли, почему нельзя ничего сделать - в том числе и того, что хочешь и можешь сделать только ты, Ананси? Поняли - или еще нет? Они поняли - но, должно быть, не все и не всё, потому что разом заговорили, обращаясь друг к друу, причем каждый - на своем родном языке, и прошло несколько секунд, пока они догадались перейти на интерлингву. В этот момент окончательно стало ясно, что они все-таки еще подростки. На минуту их горе, их ненависть, их обида на окружающий мир словно исчезли, сменившись захлебывающимся мальчишеским задором, желанием во что бы то ни стало, как можно скорее объяснить своему собеседнику то, что только что внезапно понял сам: - Он - побратим князя, родич его, поэтому он был рядом и... - Вот после этого боя он и стал Кривоустым, а Прекраснолицым перестал быть... - И значит, все это в единой цепи, и разорвать ее нельзя: поход через пол-земли во имя последней воли погибшего, ночной разговор и гибель, а потом - новая встреча, новая схватка, новое побратимство - и еще один бой со своим названным братом, которого не узнал в горячке боя, в обличьи врага... - А потом - плен, бегство из плена, рассказ о костяной чаше, который запомнился многим... - Но - рана? Рана, искривившая ему уста? Ведь это должна быть иная цепь последовательностей - в первый раз, прежде чем он отправился в Шапури, и во второй, когда у него совсем другая цель!.. Или не так? И вдруг гомон, спор словно обрезало. Одновременно смолкли все. Должно быть вспомнили о том, что было предметом этого спора. Впрочем, едва ли им по-настоящему удалось это забыть даже на эти короткие минуты. В наступившей тишине как-то странно, словно из ниоткуда прозвучал голос второго по старшинству ученика: - Кто знает? Может быть, и нет разных миров, разделенных разными временами, а есть один Мир, лежащий по обе стороны межвременного меча... Говоря это, он смотрел на длинный и узкий меч-кончар, вернее - на призрак меча, который сжимала в левой руке призрачная же фигура стационарного миража. Рука с мечом была опущенна, и лезвие при этом оказалось направленно вниз и слегка вперед - словно и не оружие это, а школьная указка. Но даже в таком ракурсе было видно, что кончик клинка обломан. Второй ученик зябко поежился. Сейчас свитер на его плечах ничем не напоминал суфийский плащ. Он разомкнул губы, готовясь что-то сказать - и промолчал. Лишь оторвал взгляд от сломанного острия кончара и повернулся в ту сторону, куда сейчас смотрели все. Широким размеренным шагом, медленно приближаясь по склону дальнего холма, к ним шел человек.
* * *
Он шагал как будто без особой цели, словно не задумываясь, куда идет. Скорее всего, это действительно был для него почти безразлично. Просто глаза его еще издали увидели горстку людей в бескрайней, исчезающе-малой степи и полупрозрачный силуэт, возвышающийся над ней! И если уж идти куда-то -то почему не туда, в сторону едиственного ориентира? А может быть, он еще издали распознал, кому принадлежит этот силуэт? На таком расстоянии, должно быть, различить это невозможно. Хотя... Ведь узнали же его - того. что сейчас подходит - все, кто выстроился сейчас у подножья памятника. Впрочем, они не глазами его узнали... Этого не ожидал даже взрослый. И он абсолютно не мог понять, что сейчас делать. - Пойдем...- донеслось от группы юношей. - Что?! - Пойдем отсюда. Незачем нам встречаться. Ни сейчас, ни потом. Ничего нельзя исправить, нет в этом деле виновных, да и невиновных тоже нет. И нечего нам сказать друг другу. К огромному изумлению взрослого, эти слова произнес не второй из учеников, а седьмой, последний. Самый маленький, казалось, самый растерянный и как будто понимающий, что произошло, хуже всех остальных. Во всяком случае, так должно было быть - потому что пробыл он здесь совсем недолго и ему многое еще в диковинку; даже на интерлингве он, единственный из семерых, говорил еще с акцентом. Все молча смотрели на него . Они даже забыли следить за идущим по дальнему склону человеком, который за это время заметно приблизился. Лишь сын правителя Анамиаянджи продолжал смотреть в прежнем направлении, и побледневшие губы его были так плотно сжаты, что рот казался вообще безгубым. - Вы идите. Я останусь.- сказал он. Но в его голосе - даже в его голосе! уже отсутствовала прежняя непреклонность. - Нет.- Младший ученик произнес это, словно извиняясь,- Не нужно тебе оставаться. Особенно тебе, Ананси. Не нам вставать между ними - тем, кто идет сюда и тем, кто стоит здесь и теперь осьанется стоять в этой степи навеки. Не нам мерить их поступки, их выбор, их судьбу... И - после короткой паузы: - Правду было сказано: нет разных миров, есть один Мир, вытянувшийся вдоль лезвий межвременного меча - но клинок этого меча переломлен... Правда и то, что не завершено сотворение этого мира: мы сами творим его... И последние слова, сказанные тихо - тихо, почти шепотом: - Не нужно нам оставаться здесь сейчас, Ананси... Уйдем отсюда, Паучок!
* * *
Они ушли. Они успели уйти довольно далеко, потому что тот, кто направлялся к ним (или только к памятнику-миражу?), шагал все-таки не слишком быстро, время от времени приостанавливаясь и осторожно ощупывая бок в области нижних ербер. Плотной группой, все восемь (на сей раз семерка не отделилась от старшего), словно фаланга, сомкнувшая ряды, они поднялись на вершину древнего кургана, находящуюся не ближе, чем в полутора выстрелах из лука от место их последнего разговора. И прежде чем начать спуск, вдруг остановились, одновременно обернувшись назад. Они видели, как одинокий путник, подойдя на несколько десятков шагов к стационарному миражу, внезапно тоже остано- вился, как вкопанный. Постоял так несколько бесконечно долгих неуловимо кратких мгновений. И вновь двинулся вперед, с каждым шагом приближаясь к высящейся над ковыльным полотном степи призрачной фигуре. Они встретились.