Страница:
Он знал старую морскую примету: если ветер дует по солнцу, будет тихая погода, а повернет свежун против солнца, значит, начнет дуть сильнее, может прогнать туман. И как раз ветер повернул навстречу косым солнечным лучам.
И точно — туман рвался на полосы, уходил облаками. Солнышко крепче грело спину. Только мерзла грудь: насквозь просырел протертый ватник.
Агеев оглянулся. Если бы податься хоть немного за поворот, краем глаза взглянуть на запретный район!
Продвинулся вперед еще немного — одна рука свешивалась, не находя опоры; всем телом чувствовал огромный ветреный провал внизу.
Дальше, Сергей, дальше! Может быть, удастся проползти по краю обрыва, снова выбраться на тропу. Уже вся верхняя половина тела свешивалась над провалом. Там, внизу, снова скоплялся туман, казалось, небо опрокинулось, висит под ногами скоплением грозовых облаков.
Продвинулся еще — и из-под руки покатился камень. Агеев заскользил с обрыва, пытаясь ухватиться за торчащие из расселин шипы…
На Чайкином Клюве этот день тянулся долго.
— Видимость — ноль, товарищ командир, — уже в который раз докладывал Фролов, — до горизонта рукой достать можно…
— Идите отдыхайте, — приказал наконец Медведев.
Он сидел на скале, у входа в расселину, ведущую вниз, к водопаду, положив автомат на колени, всматриваясь в зыбкую стену тумана.
Да я уже отдыхал, товарищ командир, дальше некуда. Как отстоял ночью вахту, улегся в кубрике, только недавно глаза протер. Минуток пятьсот проспал.
Идите спите еще. Вам за всю войну отоспаться нужно. Ложитесь на койку: там удобнее.
А вы, товарищ командир? Пошли бы вздремнули сами. Больше всех нас на вахте стоите.
Ничего, захочу спать — сгоню тебя с койки, — улыбнулся через силу Медведев.
Фролов знал: спорить с командиром не приходится. Медленно пошел в землянку. Кульбин возился у гудящего примуса.
— Ну, кок, что на обед приготовишь?
Как всегда, Кульбин не был расположен к болтовне:
Что там с видимостью?
Видимость — ноль… Давай помогу тебе. А ты ложись отдохни. На этой койке, думаю, особенно сладко спится.
Кульбин задумчиво взглянул на него:
Тебя только подпусти к еде — ты такого наворочаешь!.. Ложись отдыхай. Нужно будет — я тебя сгоню.
Ладно, я только глаза заведу…
Фролов лег, укрылся ватником и тотчас заснул крепким сном.
В полдень Кульбин вышел из кубрика с двумя манерками в руках. Туман стоял по-прежнему. Согреваясь, Медведев прохаживался за скалой,
— Проба, товарищ командир.
Старший лейтенант повернул к нему утомленное, заострившееся лицо:
— Что сегодня сочинил? На первое — суп из морских червей, на второе — гвозди в томате?
Кульбин глядел с упреком. Ко всякому выполняемому делу он относился с предельной серьезностью. Теперь, когда стал по совместительству завхозом и коком отряда, болезненно переживал шутки над своей кулинарией.
— На первое — суп из консервов, на второе — концентрат гречневая каша, — веско сказал Кульбин. — Прошу взять пробу.
Старый флотский обычай — перед каждой едой приносить пробу старшему помощнику или командиру корабля. И здесь положительный Кульбин не отступал от корабельного распорядка.
Ну давай!.. Много наварил?
Хватит… Это для вас, товарищ старший лейтенант.
Медведев зачерпнул ложкой суп. Вдруг почувствовал сильный голод. Вычерпал с полбачка.
— Отличный супец, Василий Степанович! Будто вы в нем целого барана сварили…
Из другой манерки съел несколько ложек каши. Положил ложку, вытер губы.
— И каша адмиральская!.. Вы, Василий Степанович, в жизни не пропадете. Если инженером не станете, как демобилизуетесь, можете шеф-поваром в ресторан пойти.
— Нет, инженером интересней, товарищ командир. Такой разговор бывал уже у них не раз и не два.
Но сегодня Медведев шутил рассеянно, по привычке…
— Идите обедайте, — сказал он, укутываясь в плащпалатку.
Кульбин не уходил.
— Агееву бы вернуться пора…
— Давно пора, — отвел глаза Медведев. — Говорил, обязательно до полудня обернется.
— Так я оставлю расход… — Хотел сказать что-то другое, но осекся, звякнул котелком о котелок.
— Конечно, оставьте… — Медведев помолчал. — Пока особенно беспокоиться нечего. Старшина — опытный разведчик.
— Я, товарищ старший лейтенант, в Сергея Агеева верю. Да ведь туман: мог на засаду нарваться…
Оба помолчали.
— Разрешите идти?
— Идите.
Кульбин будто растворился в облаках тумана. Медведев снова сел на скалу…
Он то сидел, то прохаживался напряженно, нетерпеливо. Один раз даже спустился по ущелью вниз, почти до самого водопада… потом снова сидел у скалы.
И вот расплывчатая высокая фигура возникла со стороны ущелья, подошла вплотную.
Медведев вскочил. Разведчик подходил своим обычным скользящим, упругим шагом. Остановившись, приложил к подшлемнику согнутую горсточкой кисть:
— Старшина первой статьи Агеев прибыл из разведки.
Медведев схватил его за плечи, радостно потряс. Что-то необычное было в лице старшины: широкие губы, десны, два ряда ровных зубов — в лиловатой синеве, будто в чернилах.
Черникой питались, старшина? — Медведев медлил с вопросом о результатах разведки, будто боялся ответа.
Так точно, товарищ командир! — Голос разведчика звучал четко и весело, разве чуть глуше обычного. — Черники, голубики кругом — гибель! Как лег в одном месте, так, кажется, на всю жизнь наелся.
А разведка? — Медведев подавил дрожь в голосе. — Выяснили что-нибудь?
Зря гулял, товарищ командир. В тот район пробраться не мог.
Не могли пробраться? Никаких результатов разведки?
Так точно, никаких результатов.
Медведев молча смотрел в бесстрастное лицо Агеева, на губы, окрашенные ягодным соком. Разочарование, застарелая тоска стеснили дыхание.
Он знал, что боцман старался добросовестно выполнить задание. Но после многочасового ожидания, тревоги за жизнь товарища, бессонной ночи получить такой лаконический рапорт! Спокойствие Агеева приводило в ярость, так же как этот ягодный сок на губах. Но сдержался, заставил свой голос прозвучать спокойно и ровно:
Хорошо, старшина, идите. Не этого, правда, я от вас ожидал… Отдыхайте.
Есть, отдыхать! — раздельно сказал боцман. Снова приложил к подшлемнику руку.
Он стоял, не спуская с командира прозрачных, ястребиных зрачков. Медведев увидел: поперек мозолистой ладони бежит широкий кровяной шрам, материя ватника на груди свисает клочьями.
Постойте, что это у вас с рукой, старшина?
А это я, товарищ командир, когда ягодами лакомился, сорвался немного, за куст уцепиться пришлось…
Он резко повернулся, исчез в тумане.
Когда Медведев вошел в кубрик, боцман сидел на койке, расстелив на коленях свой старый, защитного цвета, ватник: размышлял, как приступить к его ремонту. При виде Медведева встал.
— Сидите, сидите, старшина. — Медведев говорил мягко, глядел с застенчивой, виноватой улыбкой. — Вы что же не отдыхаете? Поспать нужно после вашего трудного похода…
Он особенно подчеркнул последние слова. Боцман глядел исподлобья. Медведев сел у радиоаппарата.
Я спать не хочу, товарищ командир. Вот прикидываю, как ватник мой штопать.
Ладно, я вам не помешаю…
Агеев снова сел на койку, вынул из кармана штанов плоскую коробочку, вытряхнул на колени моток ниток с иголкой. Расправив ватник ловкими пальцами, делал стежок за стежком.
— Меня, товарищ командир, если неряшливо одет, всегда будто червь точит…
Помолчали. Медведев бродил глазами по кубрику. Агеев старательно работал.
— Нет, товарищ командир, я бы не в море упал, я бы о скалы разбился.
— Да?.. — рассеянно сказал Медведев. И потом удивленно: — О чем это вы? Я же вам ничего не сказал,
— А подумать подумали?
Агеев продолжал зашивать ватник. Медведев не отводил от разведчика взгляда.
— Действительно подумал… А вы, похоже, умеете угадывать мысли?
Угадка здесь, товарищ командир, небольшая. Когда я словечко «червь» бросил, заметил: вы в угол кубрика взглянули, где Фролов свои сигнальные флаги держит. Тут я решил, вы о флажном семафоре подумали. Ведь для каждого моряка «червь» — это сигнал «Человек за бортом». А потом посмотрели вы на меня, на руку, что я поцарапал, и беспокойно головой качнули. Значит, подумали: не удержись я — пошел бы на обед к рыбам. Ну я вам и возразил, что там внизу не море, а скалы.
— Занятный вы человек, боцман!
Агеев методически делал стежок за стежком. Медведев усмехнулся:
— Вы о Шерлоке Холмсе что-нибудь слыхали?
— Нет, не приходилось. Это кто — иностранец?
— Это такой знаменитый сыщик был, тоже мысли угадывал.
— Нет, о Шерлоке не слышал, — задумчиво сказал Агеев. — А это наш капитан учит нас к людям присматриваться. Сам он не такие загадки отгадывает. Голова!
— Капитан Людов?
— Так точно.
Медведев встал, прошелся по кубрику. Волна беспокойства, затаенной тревоги снова захлестнула его.
Слушайте, боцман, уже третий день мы здесь, а вперед идем самым малым. Капитан Людов ждет информации, координат этого объекта в горах. В вестовом направлении, куда дорога ведет, вы уже дважды были. И результаты? На десять миль район этот — белое пятно. Неужели невозможно туда пробраться?
Невозможно, товарищ командир. — Агеев отложил ватник, снова смотрел исподлобья..
— Моряк — и невозможно! Разве нас не учили никогда не ставить этих слов рядом?
— Так точно, учили. А только в этот район я никак проникнуть не мог. — Агеев взял со стола карту, развернул на койке. — Здесь вот автострада в туннель уходит. Кругом сплошные патрули, дзоты, по скатам проволока Бруно, на высотах пулеметные гнезда. И все под цвет скал камуфлировано. Враги каждый метр просматривают. А по сторонам — пропасти, отвесные скалы. Оленья тропа через перевал взорвана, там тоже обрыв.
Он замолчал. Медведев хмуро разглядывал карту.
— Нужно снова идти в разведку, старшина!..
— Есть, снова идти в разведку! — Обида прозвучала в голосе боцмана.
Медведев вдруг подошел к Агееву вплотную, положил ему на плечи ладони, взглянул разведчику прямо в глаза:
— Слушай, друг, ты на меня не сердись, не обижайся! Верю, что сделал все возможное. Только помни — главная надежда на тебя. Попробовал бы я сам пойти, а что пользы? На первую же пулеметную точку нарвусь и все дело закопаю. Да ведь такой важности дело! Сам командующий известий ждет… Вице-адмирал приказал добиться успеха, этот объект обнаружить. Там против нашей Родины новое оружие куется, там советские люди томятся в фашистском рабстве…
Он замолчал, волнение схватило за горло:
— А для меня… Может быть, в этой горной каторге моя жена и сын погибают!..
Резко оборвал, сел, облокотившись на стол, закрыл лицо руками. Агеев застыл над картой:
Ваша жена и сын? Здесь, в сопках?
Да, подозреваю, — их привезли сюда с другими… рабами…
Агеев медленно надел ватник, снял со стены пояс с тяжелым «ТТ» в кобуре, с кинжалом в окованных медью ножнах. Тщательно затягивал ремень.
— Разрешите, товарищ командир, снова идти в разведку.
Медведев поднял голову. С новым чувством боцман всматривался в лицо командира. Так вот почему так обтянуты эти свежевыбритые скулы, таким лихорадочным блеском светятся впалые глаза под черными сведенными бровями. Медведев глядел с молчаливым вопросом.
— Я, товарищ командир, с собой трос прихвачу, попробую спуститься с обрыва. Может быть, и вправду пойти нам вдвоем? Только я бы не вас, а хотя бы Фролова взял. Если вы не вернетесь, пост без головы останется…
В кубрик заглянул Кульбин.
Товарищ командир, время радиовахту открывать.
Открывайте.
Кульбин придвинул табурет, снял бескозырку, нахлобучил наушники, включил аппарат. Мир звуков хлынул в наушники, шумел, рокотал, кричал обрывками приказов, звенел ариями и мелодиями. Кульбин настраивался на нужную волну…
Медведев с Агеевым сидели на койке, опять рассматривали карту. Кульбин ближе наклонился к аппарату, напряженно вслушивался. Придвинул было карандаш и бумагу… Отложил карандаш… Вслушивался снова.
— Товарищ старший лейтенант! Медведев оторвался от карты.
— Принимаю сигнал бедствия по международному коду… И дальше — текст… Не пойму, на каком языке… Только не по-немецки…
Медведев встал. Кульбин передал ему наушники. Медведев вслушивался, опершись о стол. Придвинул бумагу. Стал быстро записывать.
— Радируют по-английски, открытым текстом. Видишь ты, английский летчик приземлился в сопках. Вышло горючее, сбился с пути в тумане. Просит помощи.
Он передал наушники Кульбину, порывисто встал. Из наушников шел сперва однообразный настойчивый писк — сигнал бедствия, потом шелестящие, наскакивающие друг на друга звуки английских слов. И опять однообразный жалобный призыв.
— Только места своего точно не дает… Сел на берегу фиорда… А где?
— Где-то поблизости, товарищ командир. Кульбин вслушивался снова, что-то записывал, опять вслушивался с величайшим вниманием.
— Старшина, — сказал Медведев, — нужно союзнику помочь… Если немцы его найдут, плохо ему будет.
Агеев пристально глядел на доски палубы, покрытые соляными пятнами и высохшей смолой.
Чего ж он тогда в эфире шумит? — хмуро сказал Агеев.
А что ему делать остается? Может быть, думает, что в русском расположении сел… Ведь он в тумане сбился…
Поблизости у нас три фиорда. Если все обойти, на это несколько дней уйдет.
Кульбин сдернул наушники. Вскочил с табурета. Необычайное возбуждение было на широком рябоватом лице:
— Товарищ командир, установил его место. Я радиопеленги взял. Он вот у этого фиорда сел, совсем от нас близко.
Нагнулся над развернутой картой, решительно указал точку.
А вы не ошиблись, радист?
Не ошибся! На что угодно спорить буду!
Придется помочь, — твердо сказал Медведев. — Лучше вас, боцман, никто этого не сделает.
А что, если пост рассекречу?
Пост рассекречивать нельзя. Действуйте смотря по обстановке. Если враги его уже захватили, тогда, ясно, ничего не поделаешь… Объясниться-то, в случае чего, с ним сможете?
Я, товарищ командир, как боцман дальнего плавания, на всех языках понемногу рубаю, — отрывисто сказал Агеев,
Глава девятая
И точно — туман рвался на полосы, уходил облаками. Солнышко крепче грело спину. Только мерзла грудь: насквозь просырел протертый ватник.
Агеев оглянулся. Если бы податься хоть немного за поворот, краем глаза взглянуть на запретный район!
Продвинулся вперед еще немного — одна рука свешивалась, не находя опоры; всем телом чувствовал огромный ветреный провал внизу.
Дальше, Сергей, дальше! Может быть, удастся проползти по краю обрыва, снова выбраться на тропу. Уже вся верхняя половина тела свешивалась над провалом. Там, внизу, снова скоплялся туман, казалось, небо опрокинулось, висит под ногами скоплением грозовых облаков.
Продвинулся еще — и из-под руки покатился камень. Агеев заскользил с обрыва, пытаясь ухватиться за торчащие из расселин шипы…
На Чайкином Клюве этот день тянулся долго.
— Видимость — ноль, товарищ командир, — уже в который раз докладывал Фролов, — до горизонта рукой достать можно…
— Идите отдыхайте, — приказал наконец Медведев.
Он сидел на скале, у входа в расселину, ведущую вниз, к водопаду, положив автомат на колени, всматриваясь в зыбкую стену тумана.
Да я уже отдыхал, товарищ командир, дальше некуда. Как отстоял ночью вахту, улегся в кубрике, только недавно глаза протер. Минуток пятьсот проспал.
Идите спите еще. Вам за всю войну отоспаться нужно. Ложитесь на койку: там удобнее.
А вы, товарищ командир? Пошли бы вздремнули сами. Больше всех нас на вахте стоите.
Ничего, захочу спать — сгоню тебя с койки, — улыбнулся через силу Медведев.
Фролов знал: спорить с командиром не приходится. Медленно пошел в землянку. Кульбин возился у гудящего примуса.
— Ну, кок, что на обед приготовишь?
Как всегда, Кульбин не был расположен к болтовне:
Что там с видимостью?
Видимость — ноль… Давай помогу тебе. А ты ложись отдохни. На этой койке, думаю, особенно сладко спится.
Кульбин задумчиво взглянул на него:
Тебя только подпусти к еде — ты такого наворочаешь!.. Ложись отдыхай. Нужно будет — я тебя сгоню.
Ладно, я только глаза заведу…
Фролов лег, укрылся ватником и тотчас заснул крепким сном.
В полдень Кульбин вышел из кубрика с двумя манерками в руках. Туман стоял по-прежнему. Согреваясь, Медведев прохаживался за скалой,
— Проба, товарищ командир.
Старший лейтенант повернул к нему утомленное, заострившееся лицо:
— Что сегодня сочинил? На первое — суп из морских червей, на второе — гвозди в томате?
Кульбин глядел с упреком. Ко всякому выполняемому делу он относился с предельной серьезностью. Теперь, когда стал по совместительству завхозом и коком отряда, болезненно переживал шутки над своей кулинарией.
— На первое — суп из консервов, на второе — концентрат гречневая каша, — веско сказал Кульбин. — Прошу взять пробу.
Старый флотский обычай — перед каждой едой приносить пробу старшему помощнику или командиру корабля. И здесь положительный Кульбин не отступал от корабельного распорядка.
Ну давай!.. Много наварил?
Хватит… Это для вас, товарищ старший лейтенант.
Медведев зачерпнул ложкой суп. Вдруг почувствовал сильный голод. Вычерпал с полбачка.
— Отличный супец, Василий Степанович! Будто вы в нем целого барана сварили…
Из другой манерки съел несколько ложек каши. Положил ложку, вытер губы.
— И каша адмиральская!.. Вы, Василий Степанович, в жизни не пропадете. Если инженером не станете, как демобилизуетесь, можете шеф-поваром в ресторан пойти.
— Нет, инженером интересней, товарищ командир. Такой разговор бывал уже у них не раз и не два.
Но сегодня Медведев шутил рассеянно, по привычке…
— Идите обедайте, — сказал он, укутываясь в плащпалатку.
Кульбин не уходил.
— Агееву бы вернуться пора…
— Давно пора, — отвел глаза Медведев. — Говорил, обязательно до полудня обернется.
— Так я оставлю расход… — Хотел сказать что-то другое, но осекся, звякнул котелком о котелок.
— Конечно, оставьте… — Медведев помолчал. — Пока особенно беспокоиться нечего. Старшина — опытный разведчик.
— Я, товарищ старший лейтенант, в Сергея Агеева верю. Да ведь туман: мог на засаду нарваться…
Оба помолчали.
— Разрешите идти?
— Идите.
Кульбин будто растворился в облаках тумана. Медведев снова сел на скалу…
Он то сидел, то прохаживался напряженно, нетерпеливо. Один раз даже спустился по ущелью вниз, почти до самого водопада… потом снова сидел у скалы.
И вот расплывчатая высокая фигура возникла со стороны ущелья, подошла вплотную.
Медведев вскочил. Разведчик подходил своим обычным скользящим, упругим шагом. Остановившись, приложил к подшлемнику согнутую горсточкой кисть:
— Старшина первой статьи Агеев прибыл из разведки.
Медведев схватил его за плечи, радостно потряс. Что-то необычное было в лице старшины: широкие губы, десны, два ряда ровных зубов — в лиловатой синеве, будто в чернилах.
Черникой питались, старшина? — Медведев медлил с вопросом о результатах разведки, будто боялся ответа.
Так точно, товарищ командир! — Голос разведчика звучал четко и весело, разве чуть глуше обычного. — Черники, голубики кругом — гибель! Как лег в одном месте, так, кажется, на всю жизнь наелся.
А разведка? — Медведев подавил дрожь в голосе. — Выяснили что-нибудь?
Зря гулял, товарищ командир. В тот район пробраться не мог.
Не могли пробраться? Никаких результатов разведки?
Так точно, никаких результатов.
Медведев молча смотрел в бесстрастное лицо Агеева, на губы, окрашенные ягодным соком. Разочарование, застарелая тоска стеснили дыхание.
Он знал, что боцман старался добросовестно выполнить задание. Но после многочасового ожидания, тревоги за жизнь товарища, бессонной ночи получить такой лаконический рапорт! Спокойствие Агеева приводило в ярость, так же как этот ягодный сок на губах. Но сдержался, заставил свой голос прозвучать спокойно и ровно:
Хорошо, старшина, идите. Не этого, правда, я от вас ожидал… Отдыхайте.
Есть, отдыхать! — раздельно сказал боцман. Снова приложил к подшлемнику руку.
Он стоял, не спуская с командира прозрачных, ястребиных зрачков. Медведев увидел: поперек мозолистой ладони бежит широкий кровяной шрам, материя ватника на груди свисает клочьями.
Постойте, что это у вас с рукой, старшина?
А это я, товарищ командир, когда ягодами лакомился, сорвался немного, за куст уцепиться пришлось…
Он резко повернулся, исчез в тумане.
Когда Медведев вошел в кубрик, боцман сидел на койке, расстелив на коленях свой старый, защитного цвета, ватник: размышлял, как приступить к его ремонту. При виде Медведева встал.
— Сидите, сидите, старшина. — Медведев говорил мягко, глядел с застенчивой, виноватой улыбкой. — Вы что же не отдыхаете? Поспать нужно после вашего трудного похода…
Он особенно подчеркнул последние слова. Боцман глядел исподлобья. Медведев сел у радиоаппарата.
Я спать не хочу, товарищ командир. Вот прикидываю, как ватник мой штопать.
Ладно, я вам не помешаю…
Агеев снова сел на койку, вынул из кармана штанов плоскую коробочку, вытряхнул на колени моток ниток с иголкой. Расправив ватник ловкими пальцами, делал стежок за стежком.
— Меня, товарищ командир, если неряшливо одет, всегда будто червь точит…
Помолчали. Медведев бродил глазами по кубрику. Агеев старательно работал.
— Нет, товарищ командир, я бы не в море упал, я бы о скалы разбился.
— Да?.. — рассеянно сказал Медведев. И потом удивленно: — О чем это вы? Я же вам ничего не сказал,
— А подумать подумали?
Агеев продолжал зашивать ватник. Медведев не отводил от разведчика взгляда.
— Действительно подумал… А вы, похоже, умеете угадывать мысли?
Угадка здесь, товарищ командир, небольшая. Когда я словечко «червь» бросил, заметил: вы в угол кубрика взглянули, где Фролов свои сигнальные флаги держит. Тут я решил, вы о флажном семафоре подумали. Ведь для каждого моряка «червь» — это сигнал «Человек за бортом». А потом посмотрели вы на меня, на руку, что я поцарапал, и беспокойно головой качнули. Значит, подумали: не удержись я — пошел бы на обед к рыбам. Ну я вам и возразил, что там внизу не море, а скалы.
— Занятный вы человек, боцман!
Агеев методически делал стежок за стежком. Медведев усмехнулся:
— Вы о Шерлоке Холмсе что-нибудь слыхали?
— Нет, не приходилось. Это кто — иностранец?
— Это такой знаменитый сыщик был, тоже мысли угадывал.
— Нет, о Шерлоке не слышал, — задумчиво сказал Агеев. — А это наш капитан учит нас к людям присматриваться. Сам он не такие загадки отгадывает. Голова!
— Капитан Людов?
— Так точно.
Медведев встал, прошелся по кубрику. Волна беспокойства, затаенной тревоги снова захлестнула его.
Слушайте, боцман, уже третий день мы здесь, а вперед идем самым малым. Капитан Людов ждет информации, координат этого объекта в горах. В вестовом направлении, куда дорога ведет, вы уже дважды были. И результаты? На десять миль район этот — белое пятно. Неужели невозможно туда пробраться?
Невозможно, товарищ командир. — Агеев отложил ватник, снова смотрел исподлобья..
— Моряк — и невозможно! Разве нас не учили никогда не ставить этих слов рядом?
— Так точно, учили. А только в этот район я никак проникнуть не мог. — Агеев взял со стола карту, развернул на койке. — Здесь вот автострада в туннель уходит. Кругом сплошные патрули, дзоты, по скатам проволока Бруно, на высотах пулеметные гнезда. И все под цвет скал камуфлировано. Враги каждый метр просматривают. А по сторонам — пропасти, отвесные скалы. Оленья тропа через перевал взорвана, там тоже обрыв.
Он замолчал. Медведев хмуро разглядывал карту.
— Нужно снова идти в разведку, старшина!..
— Есть, снова идти в разведку! — Обида прозвучала в голосе боцмана.
Медведев вдруг подошел к Агееву вплотную, положил ему на плечи ладони, взглянул разведчику прямо в глаза:
— Слушай, друг, ты на меня не сердись, не обижайся! Верю, что сделал все возможное. Только помни — главная надежда на тебя. Попробовал бы я сам пойти, а что пользы? На первую же пулеметную точку нарвусь и все дело закопаю. Да ведь такой важности дело! Сам командующий известий ждет… Вице-адмирал приказал добиться успеха, этот объект обнаружить. Там против нашей Родины новое оружие куется, там советские люди томятся в фашистском рабстве…
Он замолчал, волнение схватило за горло:
— А для меня… Может быть, в этой горной каторге моя жена и сын погибают!..
Резко оборвал, сел, облокотившись на стол, закрыл лицо руками. Агеев застыл над картой:
Ваша жена и сын? Здесь, в сопках?
Да, подозреваю, — их привезли сюда с другими… рабами…
Агеев медленно надел ватник, снял со стены пояс с тяжелым «ТТ» в кобуре, с кинжалом в окованных медью ножнах. Тщательно затягивал ремень.
— Разрешите, товарищ командир, снова идти в разведку.
Медведев поднял голову. С новым чувством боцман всматривался в лицо командира. Так вот почему так обтянуты эти свежевыбритые скулы, таким лихорадочным блеском светятся впалые глаза под черными сведенными бровями. Медведев глядел с молчаливым вопросом.
— Я, товарищ командир, с собой трос прихвачу, попробую спуститься с обрыва. Может быть, и вправду пойти нам вдвоем? Только я бы не вас, а хотя бы Фролова взял. Если вы не вернетесь, пост без головы останется…
В кубрик заглянул Кульбин.
Товарищ командир, время радиовахту открывать.
Открывайте.
Кульбин придвинул табурет, снял бескозырку, нахлобучил наушники, включил аппарат. Мир звуков хлынул в наушники, шумел, рокотал, кричал обрывками приказов, звенел ариями и мелодиями. Кульбин настраивался на нужную волну…
Медведев с Агеевым сидели на койке, опять рассматривали карту. Кульбин ближе наклонился к аппарату, напряженно вслушивался. Придвинул было карандаш и бумагу… Отложил карандаш… Вслушивался снова.
— Товарищ старший лейтенант! Медведев оторвался от карты.
— Принимаю сигнал бедствия по международному коду… И дальше — текст… Не пойму, на каком языке… Только не по-немецки…
Медведев встал. Кульбин передал ему наушники. Медведев вслушивался, опершись о стол. Придвинул бумагу. Стал быстро записывать.
— Радируют по-английски, открытым текстом. Видишь ты, английский летчик приземлился в сопках. Вышло горючее, сбился с пути в тумане. Просит помощи.
Он передал наушники Кульбину, порывисто встал. Из наушников шел сперва однообразный настойчивый писк — сигнал бедствия, потом шелестящие, наскакивающие друг на друга звуки английских слов. И опять однообразный жалобный призыв.
— Только места своего точно не дает… Сел на берегу фиорда… А где?
— Где-то поблизости, товарищ командир. Кульбин вслушивался снова, что-то записывал, опять вслушивался с величайшим вниманием.
— Старшина, — сказал Медведев, — нужно союзнику помочь… Если немцы его найдут, плохо ему будет.
Агеев пристально глядел на доски палубы, покрытые соляными пятнами и высохшей смолой.
Чего ж он тогда в эфире шумит? — хмуро сказал Агеев.
А что ему делать остается? Может быть, думает, что в русском расположении сел… Ведь он в тумане сбился…
Поблизости у нас три фиорда. Если все обойти, на это несколько дней уйдет.
Кульбин сдернул наушники. Вскочил с табурета. Необычайное возбуждение было на широком рябоватом лице:
— Товарищ командир, установил его место. Я радиопеленги взял. Он вот у этого фиорда сел, совсем от нас близко.
Нагнулся над развернутой картой, решительно указал точку.
А вы не ошиблись, радист?
Не ошибся! На что угодно спорить буду!
Придется помочь, — твердо сказал Медведев. — Лучше вас, боцман, никто этого не сделает.
А что, если пост рассекречу?
Пост рассекречивать нельзя. Действуйте смотря по обстановке. Если враги его уже захватили, тогда, ясно, ничего не поделаешь… Объясниться-то, в случае чего, с ним сможете?
Я, товарищ командир, как боцман дальнего плавания, на всех языках понемногу рубаю, — отрывисто сказал Агеев,
Глава девятая
ТРОЕ
И вправду, самолет сел в том месте, которое запеленговал Кульбин.
Он лежал на небольшой ровной площадке, окруженной хаосом остроконечных вздыбленных скал. «Ловко посадил его англичанин в тумане!» — с уважением подумал Агеев. Ошибка в несколько десятков метров — и врезался бы в эти плиты, мог разбить вдребезги машину.
Правда, и теперь самолет был поврежден: одна плоскость косо торчала вверх, другая уперлась в камень. На темно-зеленом крыле ясно виднелись три круга, один в другом: красный в белом и синем, на хвосте — три полоски тех же цветов. Опознавательные знаки британского военно-воздушного флота.
Но Агеев не подошел к самолету прямо. Подполз на животе, по острым камням. «Опять ватник порвал, зря зашивал…» — мелькнула неуместная мысль. Лег за одной из плит, наблюдая за самолетом.
На покатом крыле, в позе терпеливого ожидания, сидел человек в комбинезоне. Дул полуночник, клочьями уходил туман. Ясно виднелись высокая плотная фигура, румяное лицо в кожаной рамке шлема. Длинноствольный револьвер лежал рядом на крыле.
Вот летчик встрепенулся, подхватил револьвер. Вспрыгнул на крыло, шагнул в открытую кабину.
Стал постукивать передатчик в кабине. Летчик снова посылал сигнал бедствия. И опять он спрыгнул на камни, сел неподвижно, держа руку на револьвере. — Хелло! — негромко окликнул боцман.
Летчик вскочил, вскинул револьвер.
— Дроп юр ган! Ай эм рашн! —Эти слова боцман долго обдумывал и подбирал. Будет ли это значить; «Положите револьвер. Я русский»?
По-видимому, он подобрал нужные слова.
Поколебавшись, летчик положил револьвер на плоскость.
Боцман вышел из-за камней. Трудно передать тот ломаный, отрывистый язык — жаргон международных портов, с помощью которого боцман сообщил, что здесь территория врага, что он послан оказать англичанину помощь. Говоря, подходил все ближе, встал наконец у самого крыла самолета. Агеев закончил тем, что, несмотря на протестующее восклицание летчика, взял с крыла револьвер, засунул за свой краснофлотский ремень.
Летчик протянул к револьверу руку. Агеев радостно ухватил своими цепкими пальцами чуть влажную, горячую кисть.
— Хау ду ю ду? — произнес он фразу, которой, как убеждался не раз, начинается любой разговор английских и американских моряков.
Летчик не отвечал. Высвобождал руку, кивая на револьвер, протестуя против лишения его оружия, будто он не союзник, а враг.
Агеев пожимал плечами, примирительно помахивая рукой.
— Донт андестенд! [1] — сказал он, засовывая револьвер глубже за пояс.
И летчик перестал волноваться. Он весело захохотал, хлопнул боцмана по плечу. По-мальчишечьи заблистали выпуклые голубые глаза над розовыми щеками, маленькие усики, как медная проволока, сверкнули над пухлыми губами. Махнул рукой: дескать, берите мой револьвер. Он казался добродушным, покладистым малым, смех так и брызгал из его глаз.
Но боцману было совсем не до смеха в тот критический момент. Десятки раз в пути с морского поста обдумывал он, как должен поступить, если найдет незнакомца, и не мог ни на что решиться. Больше всего не хотелось приводить постороннего на Чайкин Клюв.
Не найти самолета? Пробродить по скалам и доложить, что поиски не привели ни к чему? Эта мысль забрела было в голову, но он отбросил ее с отвращением. Во-первых, приказ есть приказ, а во-вторых, боцман был уверен: захвати фашисты англичанина — убьют, несмотря на все международные правила, а может быть, примутся пытать…
Следовательно, первая мысль исключалась.
Нельзя было и отправить летчика одного через линию фронта. Это значило опять-таки отдать человека в руки врага. Ему не миновать всех патрулей и укреплений переднего края. И, еще не найдя самолета, Агеев сознавал: не бросит он летчика на произвол судьбы.
Но летчик, видимо, совсем не был уверен в этом. Может быть, за его внешней веселостью скрывалась тревога. Он заговорил раздельно и убедительно.
— Уиф ю! Тугевер! [2] — неоднократно слышалось в этой речи.
— Ладно, — сказал Агеев. — Кам элонг! [3]
Он стремительно обернулся.
В кабине что-то зашевелилось. Агеев отскочил в сторону, выхватывая из кобуры свой верный короткоствольный «ТТ».
Под полупрозрачным колпаком, тяжело опираясь на козырек смотрового стекла, стояла женщина в белых лохмотьях. Золотистые волосы падали на бледное лицо.
Так странно и неожиданно было это появление, что боцман потерял дар речи. Смотрел на женщину, не выпуская летчика из виду, и она глядела на них обоих большими серыми глазами; тонкие губы вздрагивали, как у ребенка, готового заплакать.
Единственное, что пришло Агееву на ум, — произнести по-английски какую-то вопросительную фразу.
— Я русская, — сказала женщина глубоким, испуганным голосом и прижала руки к груди. — Помогите, ради бога, я русская…
Легким движением, как-то не соответствовавшим его массивной фигуре, англичанин шагнул на крыло. Женщина отшатнулась.
— Вы-то как оказались здесь? — спросил Агеев.
Англичанин мягко и бережно взял незнакомку за локоть, помог выбраться из кабины. Бросил ей вполголоса несколько добродушно-недоумевающих слов.
— Я не понимаю, что он говорит. — Губы женщины снова задрожали, сухо блестели огромные глаза.
Летчик все еще поддерживал ее под локоть.
Как вы попали на этот самолет? Откуда он взял вас? — спросил Агеев.
Он даже не знал, что я в его самолете, — быстро произнесла женщина.
Не знал, что вы в его самолете? — только и мог повторить Агеев.
Это случай, это только счастливый случай, — почти шептала незнакомка. — Когда он сел недалеко от бараков, я пряталась в скалах. Слышу — шум мотора, опускается самолет. Летчик выбрался из кабины, ушел, за скалы. Смотрю — английские цвета на хвосте. Такие самолеты нас бомбили в дороге. Что мне было делать? Все равно погибать! Подкралась, забилась в хвост. Лежу. Слышу — снова загремел мотор, все зашаталось, меня стало бить о стенки. Потом перестало. Потом опять бросило… Самолет опустился… — Шепот женщины стал совсем беззвучным.
— Кто вы такая? — отрывисто спросил Агеев. Женщина молчала, стиснув бледные губы, будто не поняла вопроса.
— Кто вы такая, как ваша фамилия? — повторил Агеев.
— Я… — Она переводила с Агеева на летчика огромные светлые глаза. — Я жена советского офицера, он служит на Севере… Медведев…
— Вы жена старшего лейтенанта Медведева? — почти вскрикнул Агеев. Обычная выдержка изменила ему.
— Да, я жена Медведева, — повторила женщина как эхо.
Она зашаталась. Боцман бережно подхватил ее, опустил на камни. Она была необычайно легка, с тонкой морщинистой шеей, с ввалившимися щеками.
— Хэв сэм дринк! [4] — сказал заботливо англичанин. Развинтил висевшую на поясе фляжку, большой ладонью приподнял голову женщины, влил ей в рот несколько капель. Она проглотила, закашлялась, оттолкнула флягу. Села, опершись худыми руками о камни.
— Уведите меня! — умоляюще посмотрела она на Агеева. — Они нагонят, убьют вас, меня будут мучить снова…
Летчик быстро заговорил. Боцман вслушивался изо всех сил. Ждал услышать, как попала в самолет эта женщина — жена старшего лейтенанта.
Но летчик говорил совсем о другом: он тоже торопил идти.
— Джермэн, джермэн! [5] — произнес он несколько раз, указывая на скалы.
— Идти-то вы можете? — с сомнением взглянул на женщину Агеев.
— Я могу идти, я могу! — вскрикнула она. Вскочила, пошатнулась, запахивая халат на груди.
Это был именно халат — из грубой дырявой холстины.
Напряженный свет излучали ее широко открытые глаза.
«Никогда не видел раньше таких глаз, — рассказывал потом Агеев. — Прямо они меня по сердцу резанули…»
Да, положение становилось невероятным, как в сказке. Он приведет на пост не только летчика, приведет жену командира. Такое совпадение! Кому-нибудь рассказать — засмеют, скажут: «Трави до жвака галса!»
— Ну что же, идти так идти! — сказал наконец боцман.
Но он решил возвращаться не прежней дорогой. Повернул к берегу фиорда, неловко подхватив женщину под руку. Она торопилась, скользя по камням. Англичанин шел размашистым твердым шагом.
Из-за скал доносился шелест волн. Они вышли к синей, вскипающей пенными барашками воде за лаковой, черной линией камней. Туман рассеялся, светило высоко поднявшееся солнце, блестело на серой скорлупе раковин, на мокрой морской траве, опутавшей камни.
В одном месте осушка вдавалась глубоко в берег. Здесь море в час прилива билось, видно, в самое подножие отвесных утесов. Летчик стал огибать мокрые камни.
— Хелло! — окликнул Агеев. Летчик оглянулся.
— Прямо! — Агеев искал нужные английские слова. — Стрэйт эхед!
Уже начинался прилив, небольшие волны, белеющие пеной, набегали все ближе. Агеев сделал знак идти прямо по обнаженному дну водной излучины.
Но теперь летчик потерял, казалось, способность понимать разведчика. Пошел, тщательно огибая излучину, карабкаясь по скалам.
— Ну, мистер, если боишься ноги промочить, нам с тобой не по пути, — пробормотал Агеев.
Отпустил руку женщины, взял своими сильными пальцами летчика за предплечье. Повел его, слегка сопротивлявшегося, прямо по мокрым камням. Женщина шла следом.
— Так-то лучше. — Боцман выпустил руку летчика. — А теперь прибавить шагу надо. Вода зажила, как мы говорим — по-поморски…
Он почти бежал по неглубокой впадине вдоль отвесного темного утеса.
Волны плескались все ближе, они почти прижали трех пешеходов к камням. Казалось, сейчас ударят под ноги — придется идти уже по воде…
— Вот и порядок! — сказал наконец Агеев.
Он ухватился за выступ утеса, подтянулся, поднялся на выступ. Подхватил женщину, поставил рядом с собой.
Брызги волн хлестнули по мохнатым унтам летчика. Англичанин подтянулся тоже, встал рядом с Агеевым, с улыбкой глядя вниз.
В излучине, которую только что пересекли, плескались темно-синие беспокойные волны, пузыри пены лопались на камнях.
Олл райт! — сказал летчик.
То-то — «олл-райт!» — ответил боцман.
Снова подхватил женщину, подтянул на следующий выступ утеса. Подсадил англичанина, легко подтянулся сам.
Так они карабкались все вверх и вверх. Англичанин тяжело дышал и уже не улыбался. Женщина бледнела все больше.
Они добрались до самой вершины утеса. Утес свешивался прямо над морем, уходил подножием в волны. Прилив продолжался.
— Вот и прошли по морскому дну, — взглянул боцман на женщину. — Маленькая предосторожность… Литтл каушен… — повернулся он к летчику. — Не понимаете, в чем дело? После, может быть, поймете…
Он пересек утес, лег у его противоположного края. Подал знак спутникам сделать то же самое.
— Теперь можем и отдохнуть. Только за скалы прошу не высовываться.
Сам осторожно выглянул из-за скалы.
Ничего не осталось кругом от недавнего промозглого тумана. Высоко в небе стояло полярное неяркое солнце. Небо было чистым, будто омытым морской водой. И лилово-синими красками играло море, принимало те глубокие, непередаваемые оттенки, которые навсегда пленяют сердце северного моряка.
Он лежал на небольшой ровной площадке, окруженной хаосом остроконечных вздыбленных скал. «Ловко посадил его англичанин в тумане!» — с уважением подумал Агеев. Ошибка в несколько десятков метров — и врезался бы в эти плиты, мог разбить вдребезги машину.
Правда, и теперь самолет был поврежден: одна плоскость косо торчала вверх, другая уперлась в камень. На темно-зеленом крыле ясно виднелись три круга, один в другом: красный в белом и синем, на хвосте — три полоски тех же цветов. Опознавательные знаки британского военно-воздушного флота.
Но Агеев не подошел к самолету прямо. Подполз на животе, по острым камням. «Опять ватник порвал, зря зашивал…» — мелькнула неуместная мысль. Лег за одной из плит, наблюдая за самолетом.
На покатом крыле, в позе терпеливого ожидания, сидел человек в комбинезоне. Дул полуночник, клочьями уходил туман. Ясно виднелись высокая плотная фигура, румяное лицо в кожаной рамке шлема. Длинноствольный револьвер лежал рядом на крыле.
Вот летчик встрепенулся, подхватил револьвер. Вспрыгнул на крыло, шагнул в открытую кабину.
Стал постукивать передатчик в кабине. Летчик снова посылал сигнал бедствия. И опять он спрыгнул на камни, сел неподвижно, держа руку на револьвере. — Хелло! — негромко окликнул боцман.
Летчик вскочил, вскинул револьвер.
— Дроп юр ган! Ай эм рашн! —Эти слова боцман долго обдумывал и подбирал. Будет ли это значить; «Положите револьвер. Я русский»?
По-видимому, он подобрал нужные слова.
Поколебавшись, летчик положил револьвер на плоскость.
Боцман вышел из-за камней. Трудно передать тот ломаный, отрывистый язык — жаргон международных портов, с помощью которого боцман сообщил, что здесь территория врага, что он послан оказать англичанину помощь. Говоря, подходил все ближе, встал наконец у самого крыла самолета. Агеев закончил тем, что, несмотря на протестующее восклицание летчика, взял с крыла револьвер, засунул за свой краснофлотский ремень.
Летчик протянул к револьверу руку. Агеев радостно ухватил своими цепкими пальцами чуть влажную, горячую кисть.
— Хау ду ю ду? — произнес он фразу, которой, как убеждался не раз, начинается любой разговор английских и американских моряков.
Летчик не отвечал. Высвобождал руку, кивая на револьвер, протестуя против лишения его оружия, будто он не союзник, а враг.
Агеев пожимал плечами, примирительно помахивая рукой.
— Донт андестенд! [1] — сказал он, засовывая револьвер глубже за пояс.
И летчик перестал волноваться. Он весело захохотал, хлопнул боцмана по плечу. По-мальчишечьи заблистали выпуклые голубые глаза над розовыми щеками, маленькие усики, как медная проволока, сверкнули над пухлыми губами. Махнул рукой: дескать, берите мой револьвер. Он казался добродушным, покладистым малым, смех так и брызгал из его глаз.
Но боцману было совсем не до смеха в тот критический момент. Десятки раз в пути с морского поста обдумывал он, как должен поступить, если найдет незнакомца, и не мог ни на что решиться. Больше всего не хотелось приводить постороннего на Чайкин Клюв.
Не найти самолета? Пробродить по скалам и доложить, что поиски не привели ни к чему? Эта мысль забрела было в голову, но он отбросил ее с отвращением. Во-первых, приказ есть приказ, а во-вторых, боцман был уверен: захвати фашисты англичанина — убьют, несмотря на все международные правила, а может быть, примутся пытать…
Следовательно, первая мысль исключалась.
Нельзя было и отправить летчика одного через линию фронта. Это значило опять-таки отдать человека в руки врага. Ему не миновать всех патрулей и укреплений переднего края. И, еще не найдя самолета, Агеев сознавал: не бросит он летчика на произвол судьбы.
Но летчик, видимо, совсем не был уверен в этом. Может быть, за его внешней веселостью скрывалась тревога. Он заговорил раздельно и убедительно.
— Уиф ю! Тугевер! [2] — неоднократно слышалось в этой речи.
— Ладно, — сказал Агеев. — Кам элонг! [3]
Он стремительно обернулся.
В кабине что-то зашевелилось. Агеев отскочил в сторону, выхватывая из кобуры свой верный короткоствольный «ТТ».
Под полупрозрачным колпаком, тяжело опираясь на козырек смотрового стекла, стояла женщина в белых лохмотьях. Золотистые волосы падали на бледное лицо.
Так странно и неожиданно было это появление, что боцман потерял дар речи. Смотрел на женщину, не выпуская летчика из виду, и она глядела на них обоих большими серыми глазами; тонкие губы вздрагивали, как у ребенка, готового заплакать.
Единственное, что пришло Агееву на ум, — произнести по-английски какую-то вопросительную фразу.
— Я русская, — сказала женщина глубоким, испуганным голосом и прижала руки к груди. — Помогите, ради бога, я русская…
Легким движением, как-то не соответствовавшим его массивной фигуре, англичанин шагнул на крыло. Женщина отшатнулась.
— Вы-то как оказались здесь? — спросил Агеев.
Англичанин мягко и бережно взял незнакомку за локоть, помог выбраться из кабины. Бросил ей вполголоса несколько добродушно-недоумевающих слов.
— Я не понимаю, что он говорит. — Губы женщины снова задрожали, сухо блестели огромные глаза.
Летчик все еще поддерживал ее под локоть.
Как вы попали на этот самолет? Откуда он взял вас? — спросил Агеев.
Он даже не знал, что я в его самолете, — быстро произнесла женщина.
Не знал, что вы в его самолете? — только и мог повторить Агеев.
Это случай, это только счастливый случай, — почти шептала незнакомка. — Когда он сел недалеко от бараков, я пряталась в скалах. Слышу — шум мотора, опускается самолет. Летчик выбрался из кабины, ушел, за скалы. Смотрю — английские цвета на хвосте. Такие самолеты нас бомбили в дороге. Что мне было делать? Все равно погибать! Подкралась, забилась в хвост. Лежу. Слышу — снова загремел мотор, все зашаталось, меня стало бить о стенки. Потом перестало. Потом опять бросило… Самолет опустился… — Шепот женщины стал совсем беззвучным.
— Кто вы такая? — отрывисто спросил Агеев. Женщина молчала, стиснув бледные губы, будто не поняла вопроса.
— Кто вы такая, как ваша фамилия? — повторил Агеев.
— Я… — Она переводила с Агеева на летчика огромные светлые глаза. — Я жена советского офицера, он служит на Севере… Медведев…
— Вы жена старшего лейтенанта Медведева? — почти вскрикнул Агеев. Обычная выдержка изменила ему.
— Да, я жена Медведева, — повторила женщина как эхо.
Она зашаталась. Боцман бережно подхватил ее, опустил на камни. Она была необычайно легка, с тонкой морщинистой шеей, с ввалившимися щеками.
— Хэв сэм дринк! [4] — сказал заботливо англичанин. Развинтил висевшую на поясе фляжку, большой ладонью приподнял голову женщины, влил ей в рот несколько капель. Она проглотила, закашлялась, оттолкнула флягу. Села, опершись худыми руками о камни.
— Уведите меня! — умоляюще посмотрела она на Агеева. — Они нагонят, убьют вас, меня будут мучить снова…
Летчик быстро заговорил. Боцман вслушивался изо всех сил. Ждал услышать, как попала в самолет эта женщина — жена старшего лейтенанта.
Но летчик говорил совсем о другом: он тоже торопил идти.
— Джермэн, джермэн! [5] — произнес он несколько раз, указывая на скалы.
— Идти-то вы можете? — с сомнением взглянул на женщину Агеев.
— Я могу идти, я могу! — вскрикнула она. Вскочила, пошатнулась, запахивая халат на груди.
Это был именно халат — из грубой дырявой холстины.
Напряженный свет излучали ее широко открытые глаза.
«Никогда не видел раньше таких глаз, — рассказывал потом Агеев. — Прямо они меня по сердцу резанули…»
Да, положение становилось невероятным, как в сказке. Он приведет на пост не только летчика, приведет жену командира. Такое совпадение! Кому-нибудь рассказать — засмеют, скажут: «Трави до жвака галса!»
— Ну что же, идти так идти! — сказал наконец боцман.
Но он решил возвращаться не прежней дорогой. Повернул к берегу фиорда, неловко подхватив женщину под руку. Она торопилась, скользя по камням. Англичанин шел размашистым твердым шагом.
Из-за скал доносился шелест волн. Они вышли к синей, вскипающей пенными барашками воде за лаковой, черной линией камней. Туман рассеялся, светило высоко поднявшееся солнце, блестело на серой скорлупе раковин, на мокрой морской траве, опутавшей камни.
В одном месте осушка вдавалась глубоко в берег. Здесь море в час прилива билось, видно, в самое подножие отвесных утесов. Летчик стал огибать мокрые камни.
— Хелло! — окликнул Агеев. Летчик оглянулся.
— Прямо! — Агеев искал нужные английские слова. — Стрэйт эхед!
Уже начинался прилив, небольшие волны, белеющие пеной, набегали все ближе. Агеев сделал знак идти прямо по обнаженному дну водной излучины.
Но теперь летчик потерял, казалось, способность понимать разведчика. Пошел, тщательно огибая излучину, карабкаясь по скалам.
— Ну, мистер, если боишься ноги промочить, нам с тобой не по пути, — пробормотал Агеев.
Отпустил руку женщины, взял своими сильными пальцами летчика за предплечье. Повел его, слегка сопротивлявшегося, прямо по мокрым камням. Женщина шла следом.
— Так-то лучше. — Боцман выпустил руку летчика. — А теперь прибавить шагу надо. Вода зажила, как мы говорим — по-поморски…
Он почти бежал по неглубокой впадине вдоль отвесного темного утеса.
Волны плескались все ближе, они почти прижали трех пешеходов к камням. Казалось, сейчас ударят под ноги — придется идти уже по воде…
— Вот и порядок! — сказал наконец Агеев.
Он ухватился за выступ утеса, подтянулся, поднялся на выступ. Подхватил женщину, поставил рядом с собой.
Брызги волн хлестнули по мохнатым унтам летчика. Англичанин подтянулся тоже, встал рядом с Агеевым, с улыбкой глядя вниз.
В излучине, которую только что пересекли, плескались темно-синие беспокойные волны, пузыри пены лопались на камнях.
Олл райт! — сказал летчик.
То-то — «олл-райт!» — ответил боцман.
Снова подхватил женщину, подтянул на следующий выступ утеса. Подсадил англичанина, легко подтянулся сам.
Так они карабкались все вверх и вверх. Англичанин тяжело дышал и уже не улыбался. Женщина бледнела все больше.
Они добрались до самой вершины утеса. Утес свешивался прямо над морем, уходил подножием в волны. Прилив продолжался.
— Вот и прошли по морскому дну, — взглянул боцман на женщину. — Маленькая предосторожность… Литтл каушен… — повернулся он к летчику. — Не понимаете, в чем дело? После, может быть, поймете…
Он пересек утес, лег у его противоположного края. Подал знак спутникам сделать то же самое.
— Теперь можем и отдохнуть. Только за скалы прошу не высовываться.
Сам осторожно выглянул из-за скалы.
Ничего не осталось кругом от недавнего промозглого тумана. Высоко в небе стояло полярное неяркое солнце. Небо было чистым, будто омытым морской водой. И лилово-синими красками играло море, принимало те глубокие, непередаваемые оттенки, которые навсегда пленяют сердце северного моряка.