Страница:
Вадим Панов
Ручной Привод
Смысл всякой деятельности лежит за ее пределами.
Человек взял в руку стакан воды и сделал глоток.
Может быть, он хотел пить.
Может быть, он хотел запить лекарство.
А может быть, хотел попробовать воду на вкус.
Мы не можем судить об этом, если не знаем, что было до глотка и что после. Чтобы понять смысл деятельности, нужно выйти за ее пределы. Внутри ее мы можем понять только смысл ее отдельных частей.
Смысл всякой деятельности лежит за ее пределами.
И смысл жизни – вне ее пределов.
В.К. Тарасов. «Книга для героев»
Пролог
– Кончай мухлевать, брат Бандера!
– Обломись, брат Бизон, я играю как обычно!
– Обычно ты два одинаковых туза из рукава не тянешь!
– Трефового еще не было!
Партию два лоботряса разыгрывали в морге, с ногами забравшись на анатомический стол и азартно хлопая по гладкой металлической поверхности изрядно потрепанными картами. Деньги – кучка мятых купюр – валялись тут же, придавленные бутылкой пива, к которой по очереди прикладывались парни. Записи, в силу простоты правил, не вели. Партия шла с переменным успехом, напрямую зависящим от личности сдающего, а потому периодически прерывалась недовольными воплями временно проигрывающей стороны.
– Был трефовый туз! У меня был!
– Врешь!
– Он вышел уже!
– Какой же дурак туза сбрасывает, брат Бизон?
– Он мне мешал!
– Тебе дурь твоя мешает!
– А теперь, уважаемые харьковчане и харьковчанки, прослушаем программу «В научный полдник», – хрипло произнес висящий на стене репродуктор. – В прошлый раз мы остановились на том, что современные принципы космического полета, основанные на инверсии торсионных пирамид внутри гипотетического шара, были изложены еще в работе Архимеда Помпейского «Классическое финикийское движение в вопросах и ответах»…
Бандера вытащил из кармана джинсов нераспечатанную колоду карт и ловко метнул ее в осмелившийся заголосить приемник. Тот обиженно закашлял, и передача оборвалась.
– Все равно ты шулер, брат Бандера!
– А ты кретин, брат Бизон!
Длинную стену морга занимал холодильник, прямоугольные дверцы которого высокомерно поблескивали в белом электрическом свете. Пятнадцать индивидуальных ячеек, расположенные в три ряда, и на каждой дверце – черная пластиковая коробочка электронного табло, на которой приятным зеленым цветом сообщалось о комфортной внутренней температуре. Пять столов, гладких и блестящих. Помимо них – пара каталок в углу, пара металлических стульев и столики для инструментов. Одним словом, самый обыкновенный морг. Тем не менее существовала одна деталь, стабильно вызывающая удивление у впервые попавших в помещение людей. Деталь эта располагалась в углу и являла собой причудливую конструкцию, напоминающую сюрреалистическую помесь парового двигателя и самогонного аппарата. В основании устройства сплетались десятки медных трубочек, часть которых почему-то уходила в пол, а рядом стеклянные и металлические колбы, шестеренки, ременные передачи и тумблеры. Венчал же агрегат небольшой котел, из клапана которого изредка вырывалась тоненькая струйка пара.
Управлял хитроумным механизмом усатый мужчина лет пятидесяти на вид, одетый в рабочую спецовку когда-то бордового цвета. Поминутно изучая показания установленных на лицевой стороне машины термометров и манометров, мужчина то принимался подкручивать гаечки, прячущиеся в недрах агрегата, то переставлял в иные положения рычаги, а однажды добавил масло в какой-то узел, чем вызвал благодарное шипение насоса и дружелюбное бульканье в котле.
Одним словом, механик был по-настоящему занят, однако скандал заставил его отвлечься от конструкции:
– Вы можете играть тихо?
– Можем, – немедленно отозвался Бандера. – А зачем?
Картежники походили друг на друга исключительно поведением, длинными волосами и манерой одеваться. Оба предпочитали высокие баскетбольные кроссовки, широченные джинсы и запоминающиеся футболки: на груди Бандеры красовался шитый золотом неприличный жест, Бизон же остановил выбор на фразе: «Запустим вручную!» В остальном, несмотря на обращение «брат», ничего родственного в парнях не наблюдалось. Пухлый светловолосый Бандера был высок, широкоплеч и вял жестами. Волосы он вязал в хвост, а на округлом лице навсегда застыло выражение: «Как же вы меня достали». Низенький Бизон, напротив, был чересчур подвижен, если не сказать – суетлив. Казалось, он пребывал в постоянном движении, и взгляд его наглых синих глаз редко задерживался на чем-то дольше пяти секунд.
– Вы мешаете! – продолжил механик. – Орете громко.
– Инкубатор еще сильнее тарахтит, – заметил Бизон.
– Вы мешаете мне, а не машине!
– Беруши вставь! – нахально предложил Бандера.
– Я тебе сейчас вставлю!
– Брат Черепаныч, прикинь, мы тут выяснили, Бандера – шулер! – Бизон попытался перевести разговор в другое русло. – Будешь свидетелем?
– Вы меня достали!
– Ты сам шулер!
– А ты меня за руку ловил?
– Я и так знаю!
– Обоих выгоню!
– В подвале у себя командовать будешь!
Ответить разозленный механик не успел. Скрипнула входная дверь, и в морг шагнул невысокий худощавый мужчина, одетый в растянутый серый свитер, весьма потертые голубые джинсы и видавшие виды кроссовки. Услышав последнюю фразу, мужчина даже голову не повернул в сторону картежников, но безразличным тоном, каким бросают ничего не значащие замечания о погоде, произнес:
– Черепанычу мешать не надо.
Слова прозвучали приказом.
Удовлетворенный механик вернулся к машине, а парни сползли со стола и замерли, почтительно уставившись на пришельца.
На совершенно непримечательного пришельца.
Внешность мужчины была столь же невзрачна, как и одежда. Лицо узкое, с резкими чертами, напоминало птичье. Серые, словно подобранные в тон свитеру, глаза. Черные с проседью волосы, прямые и мягкие, неспособные надолго улечься в прическу. Тонкая горизонтальная полоска – рот. Тонкая вертикальная полоска – нос. И лишь с правой стороны шеи, бросая вызов обыденной внешности, чернела татуировка: простой крест, обрамленный идущей овалом надписью. При желании, подойдя совсем близко, можно было разобрать слова: «Caelum, non animum mutant, cui trans mare current». [1]
Отпустив замечание, мужчина сделал еще пару шагов к механику, но затем остановился, повернулся к замершим картежникам и вопросительно поднял брови. В ответ Бандера сглотнул и очень вежливо сообщил:
– Мы просто разговаривали.
Бизон, который непостижимым образом успел прибрать со стола и спрятать деньги, карты и бутылку, присоединился к приятелю:
– Мы немного вспылили, но никого обидеть не хотели. А уж Черепанычу мешать – тем более. Вы ведь нас знаете, Карбид.
– В том-то и дело, что знаю, – хмыкнул мужчина.
Устройство оглушительно свистнуло и принялось пыхтеть с удвоенной энергией. Карбид посмотрел на часы, затем снова перевел взгляд на картежников.
– Какого черта явились?
– Заняли места в зрительном зале, – с приятной улыбкой ответил Бизон.
– Ждем, – добавил Бандера. – Такое шоу не каждый день показывают.
– Мы ведь всегда, везде, всем постоянно помогаем, – напомнил Бизон. – И с Инкубатором тоже. Ящик выдвинем, чтобы вам лично не возиться и руки не пачкать. С приездом поздравим. А то и реанимацию сделаем, ежели чего, вы ведь знаете – мы умеем.
– Хотел бы я посмотреть, как вы будете делать реанимацию, – хмыкнул Карбид.
– Только скажите на ком! – заулыбался Бизон, сообразив, что выгонять их невзрачный не собирается. – Хотите, я брата Бандеру реанимирую? Он все равно шулер, так что не жалко.
– Ты сам шулер!
Карбид приподнял левую бровь, и парни мгновенно умолкли.
– Сидите тихо, делайте что велят.
– Есть!
– Будет исполнено!
Бизон выудил из-под стола пару брезентовых рукавиц и натянул их. Бандера последовал его примеру.
Карбид покачал головой, дошел наконец до пыхтящего устройства и осведомился:
– Как дела, Черепаныч?
– Агрегат работает штатно, – доложил тот, поглядывая на манометр. – Тридцать секунд. Отсчет пошел.
Вопреки ожиданию, ЭТО не походило на падение. Но не было и полетом. Самое интересное, что ЭТО напоминало восхождение. Именно восхождение.
Виктор давно впитал в себя ощущение полета, сроднился с ним, полюбил. Как и ощущение почти мгновенного перемещения в пространстве, позволяющего дотянуться до любой звезды. Расстояние, как и время, потеряло смысл, осталось в прошлом, но ЭТО заставило вспомнить о них. Пробудило забытые воспоминания.
Расстояние и время.
Некогда, еще в прошлой жизни, Виктору довелось взбираться на высокую, считавшуюся неприступной гору, имея в качестве снаряжения лишь посох, моток веревки да неукротимое желание достичь вершины. Наверное, именно оно, желание, и позволило ему достичь цели. Ободрать лицо и руки, сломать ребро, но подняться наверх. И теперь, переживая то ли полет, то ли падение, Виктор неожиданно вспомнил то давнее восхождение. Вспомнил, как легко и непринужденно начиналось путешествие и как тяжело заканчивалось. С каким трудом давались ему последние шаги к вершине, последние метры, сантиметры… Вспомнил, как верил сначала в свои силы, а потом – в свое упрямство. Потому что в какой-то момент вперед его повели не подгибающиеся ноги, а стиснутые зубы.
Усилия и Упрямства, вот чего требовало от Виктора ЭТО.
Падение, сменившееся восхождением. Легкая прогулка, превратившаяся в испытание.
Необычно.
Восхитительно.
Виктор наслаждался каждым мгновением.
Наслаждался до тех пор, пока не пришла боль.
В первую секунду он растерялся.
И даже запаниковал.
Боль?!
Откуда боль?!
Виктор едва не повернул назад, едва не прервал восхождение, потребовавшее от него невероятных для последнего времени усилий. Он понял, что отвык стараться, отвык рвать жилы. Он едва не сдался. Но справился. Выдержал волну необъяснимой, непонятной, в принципе бессмысленной боли и в следующий миг понял, что это была не боль.
Не физическая боль. Ведь ей неоткуда было взяться.
Виктор понял, что теряет силу и вечность. Теряет сбывшуюся мечту. Сила и вечность, ставшие его сутью, уходили и на прощание дарили боль. Не физическую, но от того не менее страшную. Свободная «искра» противилась приближающейся тюрьме, инстинктивно сопротивлялась, скручивалась в жгут, пыталась вырваться, уйти. Хотела оказаться как можно дальше от вершины, на которую, падая, взбирался Виктор. «Искра» не хотела терять силу, даже часть ее. «Искра» не хотела расставаться с вечностью. «Искра» хотела быть сейчас и всегда. Звала назад.
Повернуть?
До вершины близко.
Или до дна пропасти?
Я падаю или поднимаюсь? Что я? Как я? Кем стану я, из Вечности вернувшийся в Мгновение? Из сейчас во вчера? Кем стану я?
Зачем я делаю это? Стоит ли падающее восхождение моих мучений?
«Искра» по имени Виктор не знала ответа на эти вопросы, и поэтому ей было страшно. «Искра» звала назад.
А Виктор, бывший «искрой», рвался вперед. К ответам на вопросы. К поиску. К жизни. Виктор, бывший «искрой», неожиданно понял, что теперь у него снова будет завтра, а не бесконечное сейчас. Дно, на которое он падал, вершина, на которую он взбирался… цель… вопрос поставлен просто: сейчас или завтра?
«Да», – прошептал Виктор, оставляя позади силу и вечность.
И закричал, потому что распахнул глаза.
А люди всегда кричат, когда впервые видят свет.
Бульканье в главном котле Инкубатора достигло апогея. Звук превратился в непрерывный шум, разноцветные жидкости в прозрачных колбах кипели, а стрелка манометра ушла далеко вправо. Стоящий посреди помещения Карбид не спускал глаз с гремящей машины. Руки в карманах, плечи опущены, взгляд напряжен. Лохматые замерли у одного из холодильников: Бандера – держась за ручку, Бизон – в предвкушении потирая защищенные рукавицами руки. Ждут сигнала. Даже Черепаныч перестал суетиться, остановился у лицевой панели и что-то бормотал, глядя на манометр.
– Двадцать шесть, – прошептал Бизон. – Двадцать семь…
Моргнула и лопнула одна из ламп белого света. Осколки стекла посыпались на пол. Сразу после этого открылась дверь, и в морг вошел седой старик в траурном черном костюме и черной же рубашке. У его ног чинно вышагивал упитанный енот.
– Двадцать восемь…
Завибрировал здоровенный холодильник, показалось, даже поехал вперед, на лохматых, но только показалось – крепко прикрученный длинными болтами, он мог отправиться в путешествие только в компании несущей стены. Енот, обдумав происходящее, счел за благо укрыться под столом. Старик в черном, также проявив осторожность, остановился у самой двери.
– Двадцать девять…
Черепаныч, внимательно прислушивавшийся к издаваемому Инкубатором звуку, резко потянул на себя один из рычагов и рявкнул:
– Давай!
Клапан котла выплюнул особенно длинную струю пара, оставившую на потолке мокрый круг. Карбид глубоко вздохнул. Бандера рывком распахнул дверцу холодильника, Бизон схватился за ручки и молниеносно выдернул на свет его содержимое – прозрачный цилиндр красного стекла, венчаемый с двух сторон медными «подстаканниками», опутанными сетью медных же трубочек.
– Есть!
Внутри цилиндра, из которого медленно вытекал вязкий гель, корчился в конвульсиях обнаженный мужчина.
– Орет, – удовлетворенно пробормотал Бандера. – Значит, живой.
Толстые стенки цилиндра не пропускали звуки, однако мимика мужчины не оставляла сомнений в том, что он заходится в крике.
Енот вперевалочку подобрался к цилиндру, встал на задние лапы и стал с интересом изучать пришельца. Старик в черном подумал и тоже подошел ближе.
– В крике и в страданиях, – пробормотал Бизон, разглядывая мужчину, – приходим мы в этот мир.
Рот перекошен, глаза широко распахнуты, но взгляд невидящий. Безумный взгляд. Полный боли и тоски. Скрюченные пальцы царапают стекло, коленки бьют в гладкие стенки цилиндра.
– Операция прошла штатно, господин комендант, – официальным тоном доложил Черепаныч, отключая устройство. – Жидкость удалена. Напряжение отключено.
– Хорошая работа, – кивнул Карбид.
– Спасибо.
Пар больше не вырывался из котла, стрелка манометра медленно, но целеустремленно тащилась влево, ременные передачи крутились все тише и тише. Машина успокаивалась.
Тем временем Бизон, вооружившись внушительных размеров гаечным ключом, споро отвернул один из медных «подстаканников» цилиндра и резко выдвинул внутренний «поднос» с мужчиной. Слишком резко: продолжавший корчиться от боли мужчина потерял равновесие, упал на пол и закричал еще сильнее.
Енот порскнул к Инкубатору. Старик в черном потер переносицу. Карбид поморщился.
– Осторожнее, – прикрикнул Черепаныч. И бросил Бизону заранее приготовленную простыню.
Карбид достал пачку сигарет, щелчком выбил одну и закурил, невозмутимо глядя на происходящее.
– Господин старший помощник, как вы себя чувствуете? – заботливо поинтересовался Бандера, склоняясь к кричащему мужчине. – Господин старший помощник, вы говорить можете?
– Это вообще вы, господин старший помощник? – осведомился Бизон.
– А кто еще? – презрительно спросил Бандера.
– Ну, мало ли? Вдруг по ошибке чужая «искра» прилетела? – Бизон потрогал мужчину за плечо: – Господин старший помощник, вы пароль помните?
– Какой еще пароль? – недоуменно спросил Бандера.
– Не мешай! Я его на понт беру.
– Дубина ты, брат Бизон.
– На себя посмотри, брат Бандера.
Мужчина неуверенно поднялся на ноги, мутным взором оглядел старика в черном, Бизона, Бандеру, Черепаныча и наконец сфокусировал взгляд на Карбиде.
– Гкх… кх…
– Что вы сказали, господин старший помощник? – уточнил Бандера. – Вам холодно?
Вынырнувший откуда-то енот попытался потянуть за простыню, но был отогнан Бизоном.
– Как вы себя чувствуете, господин старший помощник?
– Гкх…
Мужчина оттолкнул поддерживающего его Бизона и неуверенным жестом расправил плечи, пытаясь принять горделивую позу. В сочетании с едва прикрывающей тело простыней и остатками геля на теле попытка выглядела комичной, однако присутствующие остались серьезны.
– Гкх… меня… гкх… Меня зовут… Виктор. Это значит – Победитель.
Слова давались мужчине с большим трудом, но он старался.
– Победитель, ясно, – негромко повторил Карбид. – Все ясно. А я – Герман, победитель. – Он выдохнул облако дыма, а потом вдруг лукаво прищурился, словно вспомнив какую-то шутку, и с улыбкой произнес: – Поздравляю с возвращением на Землю, Ясень.
– Обломись, брат Бизон, я играю как обычно!
– Обычно ты два одинаковых туза из рукава не тянешь!
– Трефового еще не было!
Партию два лоботряса разыгрывали в морге, с ногами забравшись на анатомический стол и азартно хлопая по гладкой металлической поверхности изрядно потрепанными картами. Деньги – кучка мятых купюр – валялись тут же, придавленные бутылкой пива, к которой по очереди прикладывались парни. Записи, в силу простоты правил, не вели. Партия шла с переменным успехом, напрямую зависящим от личности сдающего, а потому периодически прерывалась недовольными воплями временно проигрывающей стороны.
– Был трефовый туз! У меня был!
– Врешь!
– Он вышел уже!
– Какой же дурак туза сбрасывает, брат Бизон?
– Он мне мешал!
– Тебе дурь твоя мешает!
– А теперь, уважаемые харьковчане и харьковчанки, прослушаем программу «В научный полдник», – хрипло произнес висящий на стене репродуктор. – В прошлый раз мы остановились на том, что современные принципы космического полета, основанные на инверсии торсионных пирамид внутри гипотетического шара, были изложены еще в работе Архимеда Помпейского «Классическое финикийское движение в вопросах и ответах»…
Бандера вытащил из кармана джинсов нераспечатанную колоду карт и ловко метнул ее в осмелившийся заголосить приемник. Тот обиженно закашлял, и передача оборвалась.
– Все равно ты шулер, брат Бандера!
– А ты кретин, брат Бизон!
Длинную стену морга занимал холодильник, прямоугольные дверцы которого высокомерно поблескивали в белом электрическом свете. Пятнадцать индивидуальных ячеек, расположенные в три ряда, и на каждой дверце – черная пластиковая коробочка электронного табло, на которой приятным зеленым цветом сообщалось о комфортной внутренней температуре. Пять столов, гладких и блестящих. Помимо них – пара каталок в углу, пара металлических стульев и столики для инструментов. Одним словом, самый обыкновенный морг. Тем не менее существовала одна деталь, стабильно вызывающая удивление у впервые попавших в помещение людей. Деталь эта располагалась в углу и являла собой причудливую конструкцию, напоминающую сюрреалистическую помесь парового двигателя и самогонного аппарата. В основании устройства сплетались десятки медных трубочек, часть которых почему-то уходила в пол, а рядом стеклянные и металлические колбы, шестеренки, ременные передачи и тумблеры. Венчал же агрегат небольшой котел, из клапана которого изредка вырывалась тоненькая струйка пара.
Управлял хитроумным механизмом усатый мужчина лет пятидесяти на вид, одетый в рабочую спецовку когда-то бордового цвета. Поминутно изучая показания установленных на лицевой стороне машины термометров и манометров, мужчина то принимался подкручивать гаечки, прячущиеся в недрах агрегата, то переставлял в иные положения рычаги, а однажды добавил масло в какой-то узел, чем вызвал благодарное шипение насоса и дружелюбное бульканье в котле.
Одним словом, механик был по-настоящему занят, однако скандал заставил его отвлечься от конструкции:
– Вы можете играть тихо?
– Можем, – немедленно отозвался Бандера. – А зачем?
Картежники походили друг на друга исключительно поведением, длинными волосами и манерой одеваться. Оба предпочитали высокие баскетбольные кроссовки, широченные джинсы и запоминающиеся футболки: на груди Бандеры красовался шитый золотом неприличный жест, Бизон же остановил выбор на фразе: «Запустим вручную!» В остальном, несмотря на обращение «брат», ничего родственного в парнях не наблюдалось. Пухлый светловолосый Бандера был высок, широкоплеч и вял жестами. Волосы он вязал в хвост, а на округлом лице навсегда застыло выражение: «Как же вы меня достали». Низенький Бизон, напротив, был чересчур подвижен, если не сказать – суетлив. Казалось, он пребывал в постоянном движении, и взгляд его наглых синих глаз редко задерживался на чем-то дольше пяти секунд.
– Вы мешаете! – продолжил механик. – Орете громко.
– Инкубатор еще сильнее тарахтит, – заметил Бизон.
– Вы мешаете мне, а не машине!
– Беруши вставь! – нахально предложил Бандера.
– Я тебе сейчас вставлю!
– Брат Черепаныч, прикинь, мы тут выяснили, Бандера – шулер! – Бизон попытался перевести разговор в другое русло. – Будешь свидетелем?
– Вы меня достали!
– Ты сам шулер!
– А ты меня за руку ловил?
– Я и так знаю!
– Обоих выгоню!
– В подвале у себя командовать будешь!
Ответить разозленный механик не успел. Скрипнула входная дверь, и в морг шагнул невысокий худощавый мужчина, одетый в растянутый серый свитер, весьма потертые голубые джинсы и видавшие виды кроссовки. Услышав последнюю фразу, мужчина даже голову не повернул в сторону картежников, но безразличным тоном, каким бросают ничего не значащие замечания о погоде, произнес:
– Черепанычу мешать не надо.
Слова прозвучали приказом.
Удовлетворенный механик вернулся к машине, а парни сползли со стола и замерли, почтительно уставившись на пришельца.
На совершенно непримечательного пришельца.
Внешность мужчины была столь же невзрачна, как и одежда. Лицо узкое, с резкими чертами, напоминало птичье. Серые, словно подобранные в тон свитеру, глаза. Черные с проседью волосы, прямые и мягкие, неспособные надолго улечься в прическу. Тонкая горизонтальная полоска – рот. Тонкая вертикальная полоска – нос. И лишь с правой стороны шеи, бросая вызов обыденной внешности, чернела татуировка: простой крест, обрамленный идущей овалом надписью. При желании, подойдя совсем близко, можно было разобрать слова: «Caelum, non animum mutant, cui trans mare current». [1]
Отпустив замечание, мужчина сделал еще пару шагов к механику, но затем остановился, повернулся к замершим картежникам и вопросительно поднял брови. В ответ Бандера сглотнул и очень вежливо сообщил:
– Мы просто разговаривали.
Бизон, который непостижимым образом успел прибрать со стола и спрятать деньги, карты и бутылку, присоединился к приятелю:
– Мы немного вспылили, но никого обидеть не хотели. А уж Черепанычу мешать – тем более. Вы ведь нас знаете, Карбид.
– В том-то и дело, что знаю, – хмыкнул мужчина.
Устройство оглушительно свистнуло и принялось пыхтеть с удвоенной энергией. Карбид посмотрел на часы, затем снова перевел взгляд на картежников.
– Какого черта явились?
– Заняли места в зрительном зале, – с приятной улыбкой ответил Бизон.
– Ждем, – добавил Бандера. – Такое шоу не каждый день показывают.
– Мы ведь всегда, везде, всем постоянно помогаем, – напомнил Бизон. – И с Инкубатором тоже. Ящик выдвинем, чтобы вам лично не возиться и руки не пачкать. С приездом поздравим. А то и реанимацию сделаем, ежели чего, вы ведь знаете – мы умеем.
– Хотел бы я посмотреть, как вы будете делать реанимацию, – хмыкнул Карбид.
– Только скажите на ком! – заулыбался Бизон, сообразив, что выгонять их невзрачный не собирается. – Хотите, я брата Бандеру реанимирую? Он все равно шулер, так что не жалко.
– Ты сам шулер!
Карбид приподнял левую бровь, и парни мгновенно умолкли.
– Сидите тихо, делайте что велят.
– Есть!
– Будет исполнено!
Бизон выудил из-под стола пару брезентовых рукавиц и натянул их. Бандера последовал его примеру.
Карбид покачал головой, дошел наконец до пыхтящего устройства и осведомился:
– Как дела, Черепаныч?
– Агрегат работает штатно, – доложил тот, поглядывая на манометр. – Тридцать секунд. Отсчет пошел.
Вопреки ожиданию, ЭТО не походило на падение. Но не было и полетом. Самое интересное, что ЭТО напоминало восхождение. Именно восхождение.
Виктор давно впитал в себя ощущение полета, сроднился с ним, полюбил. Как и ощущение почти мгновенного перемещения в пространстве, позволяющего дотянуться до любой звезды. Расстояние, как и время, потеряло смысл, осталось в прошлом, но ЭТО заставило вспомнить о них. Пробудило забытые воспоминания.
Расстояние и время.
Некогда, еще в прошлой жизни, Виктору довелось взбираться на высокую, считавшуюся неприступной гору, имея в качестве снаряжения лишь посох, моток веревки да неукротимое желание достичь вершины. Наверное, именно оно, желание, и позволило ему достичь цели. Ободрать лицо и руки, сломать ребро, но подняться наверх. И теперь, переживая то ли полет, то ли падение, Виктор неожиданно вспомнил то давнее восхождение. Вспомнил, как легко и непринужденно начиналось путешествие и как тяжело заканчивалось. С каким трудом давались ему последние шаги к вершине, последние метры, сантиметры… Вспомнил, как верил сначала в свои силы, а потом – в свое упрямство. Потому что в какой-то момент вперед его повели не подгибающиеся ноги, а стиснутые зубы.
Усилия и Упрямства, вот чего требовало от Виктора ЭТО.
Падение, сменившееся восхождением. Легкая прогулка, превратившаяся в испытание.
Необычно.
Восхитительно.
Виктор наслаждался каждым мгновением.
Наслаждался до тех пор, пока не пришла боль.
В первую секунду он растерялся.
И даже запаниковал.
Боль?!
Откуда боль?!
Виктор едва не повернул назад, едва не прервал восхождение, потребовавшее от него невероятных для последнего времени усилий. Он понял, что отвык стараться, отвык рвать жилы. Он едва не сдался. Но справился. Выдержал волну необъяснимой, непонятной, в принципе бессмысленной боли и в следующий миг понял, что это была не боль.
Не физическая боль. Ведь ей неоткуда было взяться.
Виктор понял, что теряет силу и вечность. Теряет сбывшуюся мечту. Сила и вечность, ставшие его сутью, уходили и на прощание дарили боль. Не физическую, но от того не менее страшную. Свободная «искра» противилась приближающейся тюрьме, инстинктивно сопротивлялась, скручивалась в жгут, пыталась вырваться, уйти. Хотела оказаться как можно дальше от вершины, на которую, падая, взбирался Виктор. «Искра» не хотела терять силу, даже часть ее. «Искра» не хотела расставаться с вечностью. «Искра» хотела быть сейчас и всегда. Звала назад.
Повернуть?
До вершины близко.
Или до дна пропасти?
Я падаю или поднимаюсь? Что я? Как я? Кем стану я, из Вечности вернувшийся в Мгновение? Из сейчас во вчера? Кем стану я?
Зачем я делаю это? Стоит ли падающее восхождение моих мучений?
«Искра» по имени Виктор не знала ответа на эти вопросы, и поэтому ей было страшно. «Искра» звала назад.
А Виктор, бывший «искрой», рвался вперед. К ответам на вопросы. К поиску. К жизни. Виктор, бывший «искрой», неожиданно понял, что теперь у него снова будет завтра, а не бесконечное сейчас. Дно, на которое он падал, вершина, на которую он взбирался… цель… вопрос поставлен просто: сейчас или завтра?
«Да», – прошептал Виктор, оставляя позади силу и вечность.
И закричал, потому что распахнул глаза.
А люди всегда кричат, когда впервые видят свет.
Бульканье в главном котле Инкубатора достигло апогея. Звук превратился в непрерывный шум, разноцветные жидкости в прозрачных колбах кипели, а стрелка манометра ушла далеко вправо. Стоящий посреди помещения Карбид не спускал глаз с гремящей машины. Руки в карманах, плечи опущены, взгляд напряжен. Лохматые замерли у одного из холодильников: Бандера – держась за ручку, Бизон – в предвкушении потирая защищенные рукавицами руки. Ждут сигнала. Даже Черепаныч перестал суетиться, остановился у лицевой панели и что-то бормотал, глядя на манометр.
– Двадцать шесть, – прошептал Бизон. – Двадцать семь…
Моргнула и лопнула одна из ламп белого света. Осколки стекла посыпались на пол. Сразу после этого открылась дверь, и в морг вошел седой старик в траурном черном костюме и черной же рубашке. У его ног чинно вышагивал упитанный енот.
– Двадцать восемь…
Завибрировал здоровенный холодильник, показалось, даже поехал вперед, на лохматых, но только показалось – крепко прикрученный длинными болтами, он мог отправиться в путешествие только в компании несущей стены. Енот, обдумав происходящее, счел за благо укрыться под столом. Старик в черном, также проявив осторожность, остановился у самой двери.
– Двадцать девять…
Черепаныч, внимательно прислушивавшийся к издаваемому Инкубатором звуку, резко потянул на себя один из рычагов и рявкнул:
– Давай!
Клапан котла выплюнул особенно длинную струю пара, оставившую на потолке мокрый круг. Карбид глубоко вздохнул. Бандера рывком распахнул дверцу холодильника, Бизон схватился за ручки и молниеносно выдернул на свет его содержимое – прозрачный цилиндр красного стекла, венчаемый с двух сторон медными «подстаканниками», опутанными сетью медных же трубочек.
– Есть!
Внутри цилиндра, из которого медленно вытекал вязкий гель, корчился в конвульсиях обнаженный мужчина.
– Орет, – удовлетворенно пробормотал Бандера. – Значит, живой.
Толстые стенки цилиндра не пропускали звуки, однако мимика мужчины не оставляла сомнений в том, что он заходится в крике.
Енот вперевалочку подобрался к цилиндру, встал на задние лапы и стал с интересом изучать пришельца. Старик в черном подумал и тоже подошел ближе.
– В крике и в страданиях, – пробормотал Бизон, разглядывая мужчину, – приходим мы в этот мир.
Рот перекошен, глаза широко распахнуты, но взгляд невидящий. Безумный взгляд. Полный боли и тоски. Скрюченные пальцы царапают стекло, коленки бьют в гладкие стенки цилиндра.
– Операция прошла штатно, господин комендант, – официальным тоном доложил Черепаныч, отключая устройство. – Жидкость удалена. Напряжение отключено.
– Хорошая работа, – кивнул Карбид.
– Спасибо.
Пар больше не вырывался из котла, стрелка манометра медленно, но целеустремленно тащилась влево, ременные передачи крутились все тише и тише. Машина успокаивалась.
Тем временем Бизон, вооружившись внушительных размеров гаечным ключом, споро отвернул один из медных «подстаканников» цилиндра и резко выдвинул внутренний «поднос» с мужчиной. Слишком резко: продолжавший корчиться от боли мужчина потерял равновесие, упал на пол и закричал еще сильнее.
Енот порскнул к Инкубатору. Старик в черном потер переносицу. Карбид поморщился.
– Осторожнее, – прикрикнул Черепаныч. И бросил Бизону заранее приготовленную простыню.
Карбид достал пачку сигарет, щелчком выбил одну и закурил, невозмутимо глядя на происходящее.
– Господин старший помощник, как вы себя чувствуете? – заботливо поинтересовался Бандера, склоняясь к кричащему мужчине. – Господин старший помощник, вы говорить можете?
– Это вообще вы, господин старший помощник? – осведомился Бизон.
– А кто еще? – презрительно спросил Бандера.
– Ну, мало ли? Вдруг по ошибке чужая «искра» прилетела? – Бизон потрогал мужчину за плечо: – Господин старший помощник, вы пароль помните?
– Какой еще пароль? – недоуменно спросил Бандера.
– Не мешай! Я его на понт беру.
– Дубина ты, брат Бизон.
– На себя посмотри, брат Бандера.
Мужчина неуверенно поднялся на ноги, мутным взором оглядел старика в черном, Бизона, Бандеру, Черепаныча и наконец сфокусировал взгляд на Карбиде.
– Гкх… кх…
– Что вы сказали, господин старший помощник? – уточнил Бандера. – Вам холодно?
Вынырнувший откуда-то енот попытался потянуть за простыню, но был отогнан Бизоном.
– Как вы себя чувствуете, господин старший помощник?
– Гкх…
Мужчина оттолкнул поддерживающего его Бизона и неуверенным жестом расправил плечи, пытаясь принять горделивую позу. В сочетании с едва прикрывающей тело простыней и остатками геля на теле попытка выглядела комичной, однако присутствующие остались серьезны.
– Гкх… меня… гкх… Меня зовут… Виктор. Это значит – Победитель.
Слова давались мужчине с большим трудом, но он старался.
– Победитель, ясно, – негромко повторил Карбид. – Все ясно. А я – Герман, победитель. – Он выдохнул облако дыма, а потом вдруг лукаво прищурился, словно вспомнив какую-то шутку, и с улыбкой произнес: – Поздравляю с возвращением на Землю, Ясень.
Глава 1
Где-то капала вода. Не подтекала, выливаясь из прохудившейся трубы тоненькой струйкой, а именно капала.
Данс… данс… данс…
Не реже четырех, а то и пяти ударов в минуту.
Данс… данс… данс…
Капли получались тяжелыми, успевали набрать вес перед полетом, к тому же приземлялись на что-то дребезжащее, будто специально подложенное под трещину, и в результате каждый удар становился похожим на звук маленького гонга. А потому не «кап-кап», а именно…
Данс… данс… данс…
Раздражает.
В свое время Черепаныч искал утечку по всему зданию, уверяя, что вокруг дежурки труб нет, даже отопительных, а потому проблема прячется в другом месте. Переложил весь водопровод, нашел вмурованный в стену скелет и шкатулку с дукатами, на четыре месяца оставил Подстанцию без воды и тепла, но подлую трубу не нашел. Как капала, так и капает.
Данс… данс… данс…
С тех пор механик еще несколько раз брался за ремонт, но эти всплески активности напоминали контратаку обреченного на поражение боксера: Черепаныч не верил, что справится, и не справлялся.
А Карбида больше всего удивляло то, что капала вода не постоянно, а лишь в особые, редкие моменты, когда воздух в дежурке казался наэлектризованным, а звенящая тишина давила напряженной пустотой. Когда шорох уподоблялся грому небесному, а шепот – Божьему гласу, и где-то рядом…
Данс!
Где-то рядом что-то не справлялось с напряжением и начинало выдавливать из себя тяжелые капли.
Данс… данс… данс…
За тридевять земель или совсем неподалеку, в соседнем здании, врачи, или спасатели, или самые обыкновенные люди, прохожие, отчаянно боролись за чью-то жизнь. Кричали, ругались, подбадривали, вдыхали в чужой рот свой воздух, делились силой, били кулаками по грудной клетке, выжимали из легких воду, запрещая себе даже думать о том, что смерть может оказаться сильнее. Или же человек тихо угасал в одиночестве, кривился в сердечном припадке, рыдал от полученных ран, мешая сладкое красное с прозрачным соленым. Где-то боролась или страдала, цеплялась за жизнь или покорно принимала неизбежное находящаяся в равновесии «искра». И в эти мгновения дежурку Подстанции накрывала абсолютная тишина, которую нарушало только тяжелое:
Данс… данс… данс…
Не бывает простых операций. Эту нехитрую аксиому вам подтвердит любой хирург, любой врач. Даже элементарное удаление аппендицита способно обернуться непредсказуемым образом, чего уж говорить о более сложных и опасных вторжениях в человеческое тело: об операциях на мозге или сердце, печени или кишечнике…
– Ну, что, еще десять минут и будем зашивать.
– Похоже на то, – поддержал коллегу второй хирург. – Зажим, пожалуйста.
– Леша, собираешься куда на выходные?
– Еще не решил, Вагит.
– А варианты есть?
Хирурги разговаривали, не отвлекаясь от лежащего на столе пациента, не отрывая взгляды, не теряя концентрацию. Да, они чуть расслабились, потому что основная, самая сложная часть операции осталась позади, но именно чуть. Они были профессионалами и прекрасно знали, что следует оставаться в рабочем тонусе до самого конца.
И в том, что произошло минутой позже, вины хирургов не было.
– Хочешь чего предложить?
– Да я думал шашлык на даче устроить.
– И баньку?
– А как же.
– Заманчиво…
– Вагит Рустемович! Сердце!
Возглас опытной медсестры на полсекунды опередил писк прибора. Организм пациента не выдержал.
Почему? Из-за чего? Сейчас не важно.
– Он уходит!
– Работаем, вашу …!
Ярко освещенная комната, еще несколько секунд назад спокойная, тихая, превратилась в муравейник. Не было суеты, не было хаоса – каждая медсестра, каждый врач прекрасно знали, что они должны делать и как, и от этого сходство с муравейником только усиливалось. Точные движения, короткие приказы, еще более короткие ответы. Сосредоточенные лица.
И тонкая ровная линия на мониторе.
Он уходит.
Данс… данс… данс…
Когда-то грохот жирных капель безумно раздражал Германа, выводил из себя. Звук, появляющийся в моменты напряженной тишины, казался неуместным и неприличным. Карбид считал, что дребезжание оскорбляет, вносит нечто недостойное, а то и постыдное, в мрачное величие натянутых нервов. Однако шло время, и постепенно Герман осознал, что бесится зря. Капли не имели отношения к происходящему, не смеялись над причиной, вызвавшей мрачную тишину, они просто падали… проверяя на прочность тех, кто сидел в этой самой тишине.
– Что случилось? – спросил вошедший в дежурку Ясень. – Чего вызывал?
– «Непонятка», – негромко отозвался Карбид.
– «Непонятка» – это…
– Это когда не ясно, куда направится «искра», – прежним тоном объяснил Герман. – В этом случае, согласно инструкции, оба коменданта должны присутствовать на рабочем месте, с целью избежания и для предотвращения, так сказать.
Пару мгновений Виктор разглядывал сидящего за столом напарника, затем осторожно поинтересовался:
– Прикалываешься?
– Чуть-чуть, – честно ответил Карбид. – А что касается инструкции, то это истинная правда.
– Я уже понял, что по инструкциям ты действуешь только тогда, когда тебе это выгодно.
– Было бы странно, если бы я соблюдал инструкции, когда мне это невыгодно.
Ясень вздохнул, хмуро глядя на Германа, но промолчал, отвернулся.
И его взгляд – в какой уже раз за три последних дня! – цепко ощупал дежурку. Помещение, в котором ему придется провести изрядную часть ближайших ста лет.
В большой, площадью почти сорок квадратных метров, комнате были две двери: основная, которой пользовались все сотрудники, и как бы запасная. Как бы потому, что узенькая и низенькая дверка была заперта на амбарный замок и забита двумя досками, на которых сияла выполненная красной краской надпись «Убью!». Многословная в своей элегантной краткости. Рядом с «запасным» ходом, в углу, возвышалась винтовая лестница черного металла, упирающаяся в блестящий люк. В его центре крепились современный электронный замок и ушко, из которого свисала на цепочке деревянная ручка. Следует добавить, что люк пребывал в режиме «Постоянно заперт», а на вопрос «Куда он ведет?» Герман что-то неразборчиво пробурчал себе под нос и сменил тему разговора.
В центре старого письменного стола с двумя тяжелыми тумбами гордо возвышалось облезлое полукресло – сейчас его занимал Карбид. Посетителям предлагались скрипящие венские стулья. Украшенную подозрительными пятнами столешницу делили арифмометр, механическая пишущая машинка, настольная лампа, пачка листов, несколько карандашей, чернильница и пресс-папье. Позади и чуть левее письменного стола к стене прижимался накрытый клетчатым пледом диван, над которым кривовато крепилась полочка с книгами.
Но все самое интересное, привлекающее взгляд любого посетителя, располагалось вдоль длинной стены дежурки. В двух ее углах стояли древняя радиола в деревянном корпусе и громоздкий телеграфный аппарат на тумбочке, а между ними были развешаны часы с кукушкой, массивный морской барометр, тревожная лампа в металлической сетке и пять металлических шкафчиков в ряд. На черном, прямоугольном, сиял знак радиационной опасности, на следующим за ним квадратном, хромированном – знак биологической опасности, третий, с закругленными углами, мог похвастаться прикрученным саморезами дорожным треугольником «Прочие опасности», четвертый шкафчик какой-либо маркировки избежал; а замыкал последовательность синий почтовый ящик, поперек которого шла крупная надпись: «Не вынимается». Над шкафчиками висели слегка полинявшие плакаты: «Медицинский работник! Смело увеличивай показатели своего заведения!» и «Оборудование класса А не отключать ни при каких обстоятельствах!». В уголке первого черным маркером были нарисованы десять крестов, а ко второму от руки добавлено: «За питание долбить Черепаныча, пока не вырвет».
«Кто же обставлял дежурку?»
– У нас еще почетные грамоты есть, – не открывая глаз, сообщил Карбид. – Руки не доходят повесить.
– Грамоты от кого? – машинально спросил Ясень.
– От разных.
– Ясно.
Виктор уселся на диван – на стуле он оказался бы лицом к лицу с Германом, чего не хотелось, почесал в затылке и буркнул:
– Трубу починить надо.
– Надо, – согласился Карбид. – Черепанычу скажи. А то он, бездельник, только обещает.
– Вагит Рустемович, десять минут, – робко проговорила одна из медсестер.
Данс… данс… данс…
Не реже четырех, а то и пяти ударов в минуту.
Данс… данс… данс…
Капли получались тяжелыми, успевали набрать вес перед полетом, к тому же приземлялись на что-то дребезжащее, будто специально подложенное под трещину, и в результате каждый удар становился похожим на звук маленького гонга. А потому не «кап-кап», а именно…
Данс… данс… данс…
Раздражает.
В свое время Черепаныч искал утечку по всему зданию, уверяя, что вокруг дежурки труб нет, даже отопительных, а потому проблема прячется в другом месте. Переложил весь водопровод, нашел вмурованный в стену скелет и шкатулку с дукатами, на четыре месяца оставил Подстанцию без воды и тепла, но подлую трубу не нашел. Как капала, так и капает.
Данс… данс… данс…
С тех пор механик еще несколько раз брался за ремонт, но эти всплески активности напоминали контратаку обреченного на поражение боксера: Черепаныч не верил, что справится, и не справлялся.
А Карбида больше всего удивляло то, что капала вода не постоянно, а лишь в особые, редкие моменты, когда воздух в дежурке казался наэлектризованным, а звенящая тишина давила напряженной пустотой. Когда шорох уподоблялся грому небесному, а шепот – Божьему гласу, и где-то рядом…
Данс!
Где-то рядом что-то не справлялось с напряжением и начинало выдавливать из себя тяжелые капли.
Данс… данс… данс…
За тридевять земель или совсем неподалеку, в соседнем здании, врачи, или спасатели, или самые обыкновенные люди, прохожие, отчаянно боролись за чью-то жизнь. Кричали, ругались, подбадривали, вдыхали в чужой рот свой воздух, делились силой, били кулаками по грудной клетке, выжимали из легких воду, запрещая себе даже думать о том, что смерть может оказаться сильнее. Или же человек тихо угасал в одиночестве, кривился в сердечном припадке, рыдал от полученных ран, мешая сладкое красное с прозрачным соленым. Где-то боролась или страдала, цеплялась за жизнь или покорно принимала неизбежное находящаяся в равновесии «искра». И в эти мгновения дежурку Подстанции накрывала абсолютная тишина, которую нарушало только тяжелое:
Данс… данс… данс…
Не бывает простых операций. Эту нехитрую аксиому вам подтвердит любой хирург, любой врач. Даже элементарное удаление аппендицита способно обернуться непредсказуемым образом, чего уж говорить о более сложных и опасных вторжениях в человеческое тело: об операциях на мозге или сердце, печени или кишечнике…
– Ну, что, еще десять минут и будем зашивать.
– Похоже на то, – поддержал коллегу второй хирург. – Зажим, пожалуйста.
– Леша, собираешься куда на выходные?
– Еще не решил, Вагит.
– А варианты есть?
Хирурги разговаривали, не отвлекаясь от лежащего на столе пациента, не отрывая взгляды, не теряя концентрацию. Да, они чуть расслабились, потому что основная, самая сложная часть операции осталась позади, но именно чуть. Они были профессионалами и прекрасно знали, что следует оставаться в рабочем тонусе до самого конца.
И в том, что произошло минутой позже, вины хирургов не было.
– Хочешь чего предложить?
– Да я думал шашлык на даче устроить.
– И баньку?
– А как же.
– Заманчиво…
– Вагит Рустемович! Сердце!
Возглас опытной медсестры на полсекунды опередил писк прибора. Организм пациента не выдержал.
Почему? Из-за чего? Сейчас не важно.
– Он уходит!
– Работаем, вашу …!
Ярко освещенная комната, еще несколько секунд назад спокойная, тихая, превратилась в муравейник. Не было суеты, не было хаоса – каждая медсестра, каждый врач прекрасно знали, что они должны делать и как, и от этого сходство с муравейником только усиливалось. Точные движения, короткие приказы, еще более короткие ответы. Сосредоточенные лица.
И тонкая ровная линия на мониторе.
Он уходит.
Данс… данс… данс…
Когда-то грохот жирных капель безумно раздражал Германа, выводил из себя. Звук, появляющийся в моменты напряженной тишины, казался неуместным и неприличным. Карбид считал, что дребезжание оскорбляет, вносит нечто недостойное, а то и постыдное, в мрачное величие натянутых нервов. Однако шло время, и постепенно Герман осознал, что бесится зря. Капли не имели отношения к происходящему, не смеялись над причиной, вызвавшей мрачную тишину, они просто падали… проверяя на прочность тех, кто сидел в этой самой тишине.
– Что случилось? – спросил вошедший в дежурку Ясень. – Чего вызывал?
– «Непонятка», – негромко отозвался Карбид.
– «Непонятка» – это…
– Это когда не ясно, куда направится «искра», – прежним тоном объяснил Герман. – В этом случае, согласно инструкции, оба коменданта должны присутствовать на рабочем месте, с целью избежания и для предотвращения, так сказать.
Пару мгновений Виктор разглядывал сидящего за столом напарника, затем осторожно поинтересовался:
– Прикалываешься?
– Чуть-чуть, – честно ответил Карбид. – А что касается инструкции, то это истинная правда.
– Я уже понял, что по инструкциям ты действуешь только тогда, когда тебе это выгодно.
– Было бы странно, если бы я соблюдал инструкции, когда мне это невыгодно.
Ясень вздохнул, хмуро глядя на Германа, но промолчал, отвернулся.
И его взгляд – в какой уже раз за три последних дня! – цепко ощупал дежурку. Помещение, в котором ему придется провести изрядную часть ближайших ста лет.
В большой, площадью почти сорок квадратных метров, комнате были две двери: основная, которой пользовались все сотрудники, и как бы запасная. Как бы потому, что узенькая и низенькая дверка была заперта на амбарный замок и забита двумя досками, на которых сияла выполненная красной краской надпись «Убью!». Многословная в своей элегантной краткости. Рядом с «запасным» ходом, в углу, возвышалась винтовая лестница черного металла, упирающаяся в блестящий люк. В его центре крепились современный электронный замок и ушко, из которого свисала на цепочке деревянная ручка. Следует добавить, что люк пребывал в режиме «Постоянно заперт», а на вопрос «Куда он ведет?» Герман что-то неразборчиво пробурчал себе под нос и сменил тему разговора.
В центре старого письменного стола с двумя тяжелыми тумбами гордо возвышалось облезлое полукресло – сейчас его занимал Карбид. Посетителям предлагались скрипящие венские стулья. Украшенную подозрительными пятнами столешницу делили арифмометр, механическая пишущая машинка, настольная лампа, пачка листов, несколько карандашей, чернильница и пресс-папье. Позади и чуть левее письменного стола к стене прижимался накрытый клетчатым пледом диван, над которым кривовато крепилась полочка с книгами.
Но все самое интересное, привлекающее взгляд любого посетителя, располагалось вдоль длинной стены дежурки. В двух ее углах стояли древняя радиола в деревянном корпусе и громоздкий телеграфный аппарат на тумбочке, а между ними были развешаны часы с кукушкой, массивный морской барометр, тревожная лампа в металлической сетке и пять металлических шкафчиков в ряд. На черном, прямоугольном, сиял знак радиационной опасности, на следующим за ним квадратном, хромированном – знак биологической опасности, третий, с закругленными углами, мог похвастаться прикрученным саморезами дорожным треугольником «Прочие опасности», четвертый шкафчик какой-либо маркировки избежал; а замыкал последовательность синий почтовый ящик, поперек которого шла крупная надпись: «Не вынимается». Над шкафчиками висели слегка полинявшие плакаты: «Медицинский работник! Смело увеличивай показатели своего заведения!» и «Оборудование класса А не отключать ни при каких обстоятельствах!». В уголке первого черным маркером были нарисованы десять крестов, а ко второму от руки добавлено: «За питание долбить Черепаныча, пока не вырвет».
«Кто же обставлял дежурку?»
– У нас еще почетные грамоты есть, – не открывая глаз, сообщил Карбид. – Руки не доходят повесить.
– Грамоты от кого? – машинально спросил Ясень.
– От разных.
– Ясно.
Виктор уселся на диван – на стуле он оказался бы лицом к лицу с Германом, чего не хотелось, почесал в затылке и буркнул:
– Трубу починить надо.
– Надо, – согласился Карбид. – Черепанычу скажи. А то он, бездельник, только обещает.
– Вагит Рустемович, десять минут, – робко проговорила одна из медсестер.