Страница:
– Я знаю одну классную игру, называется «Ты бы предпочел…». Знаешь правила?
– Нет, но я быпредпочла, чтобыты начал.
– Ладно, – соглашается он, откашливается и, немного помедлив, повторяет: – Ладно. Ну, например, ты предпочла бы провести остаток жизни без рук или с руками, которые тебе не подчиняются?
Какого черта?! Скажу честно, это свидание начинается совсем не так, как все, на которых я бывала до этого! Хотя, с другой стороны, неожиданности – это приятно.
– Ну-у-у… думаю, что я бы предпочла провести остаток жизни с руками, которые мне не подчиняются…
– Неужели? Серьезно?! Но ты же не сможешь их контролировать! – Уилл энергично взмахивает руками. – Они делают, что им вздумается, и, скажем, все время лупят тебя по лицу. Или, того хуже, хватают нож и втыкают его в тебя же.
– А что, в этой игре есть правильные и неправильные ответы?! – смеюсь я.
– Первое очко продула, – поддразнивает Уилл. – Теперь твоя очередь.
– Ладно, дай подумать…
– Надо сразу говорить.
– Господи, Уилл! Да я же узнала о существовании этой игры тридцать секунд назад! Погоди, сейчас придумаю…
– Да я шучу, – успокаивает он, слегка сжимая мою руку, а потом подсовывает свою ладонь под мою, и наши пальцы переплетаются.
Все происходит так легко и непринужденно, как будто мы держимся за руки уже не первый год. Пока что на этом свидании все вообще легко и непринужденно. Мне нравится его чувство юмора. Нравится, что мы много смеемся, – я не веселилась так уже несколько месяцев. Нравится, что мы держимся за руки. Очень нравится!
– Ну вот, придумала! Ты предпочел бы пиґсать на себя один раз в день в непредсказуемый момент? Или пиґсать на кого-нибудь другого?
– Ну, смотря на кого… А можно пиґсать на людей, которые мне не нравятся? Или это тоже непредсказуемо?
– Непредсказуемо.
– Тогда на себя, – уверенно отвечает он. – Моя очередь. Ты предпочла бы быть ростом метр двадцать или два десять?
– Два десять.
– А почему?
– Спрашивать «почему?» – не по правилам! Ладно, давай дальше: ты предпочел бы каждый день выпивать пять литров свиного жира на завтрак или съедать два с половиной кило попкорна на ужин?
– Два с половиной кило попкорна.
Мне нравится эта игра! Нравится, что он не пытается произвести на меня впечатление ужином в дорогом ресторане. Нравится, что я понятия не имею, куда мы едем. Нравится даже то, что он не сказал, как мне идет этот свитер, – с этого обычно начинается любое свидание. Словом, пока что нравится все. Как по мне, если бы мы еще пару часов покатались, играя в эту игру, это все равно было бы самое классное свидание из всех, на которые я ходила.
Но нет, вскоре мы останавливаемся перед каким-то зданием, и я тут же напрягаюсь, увидев вывеску: «Клуб „ДЕВ9ТЬ“».
– Ммм… Я не танцую, – дрожащим голосом признаюсь я, надеясь, что он проявит ко мне сочувствие.
– Ммм… я тоже.
Мы выходим из машины. Не знаю, кто из нас первый протягивает руку, но под покровом темноты наши пальцы снова переплетаются. Уилл берет меня за руку и ведет ко входу. Подойдя поближе, я читаю висящее на двери объявление.
– Тут потише, – объясняет он.
– А у вас тут со скольки лет можно ходить по клубам? – спрашиваю я, недоуменно рассматривая компанию детишек, которым здесь явно не место.
– Ну, сегодня это не клуб, – объясняет он, пока мы усаживаемся за столик в полукруглой кабинке, лицом к сцене.
Я двигаюсь к самой середине дивана, чтобы было лучше видно. Уилл пристраивается рядом.
– Сегодня вечером будет слэм. По четвергам клуб закрыт, и сюда приходят те, кто хочет выступить.
– А что такое слэм? – спрашиваю я.
– Слэм – это поэзия, – с улыбкой отвечает он. – Это то, чем я увлекаюсь.
Неужели так бывает? Ужасно симпатичный парень, который умеет меня рассмешить, да еще и любит поэзию?! Ущипните меня, я сплю! Хотя нет, лучше не будите, я не хочу просыпаться!
– Поэзия, значит? А свои стихи читают или чужие?
– Люди поднимаются на сцену… – Уилл смотрит в ту сторону, и глаза его горят. – Словами и движениями они изливают душу. Это потрясающе! Стихи Дикинсон[5] или Фроста[6] ты здесь вряд ли услышишь.
– Это что-то вроде конкурса?
– Сложно сказать… В разных клубах по-разному. Обычно во время слэма жюри наугад выбирает нескольких человек из зала, и тот, кто набирает больше всего баллов к концу вечера, выигрывает. По крайней мере, здесь это происходит так.
– А ты участвуешь?
– Иногда. Бывает, сижу в жюри, в другие дни просто смотрю.
– А сегодня ты будешь выступать?
– Не-е-ет, сегодня я просто зритель. У меня пока нет ничего нового.
Я разочарована. Вот бы увидеть его на сцене! Понятия не имею, какие здесь читают стихи, но хотелось бы посмотреть, как Уилл выступает.
– Ну во-о-от, – расстроенно вздыхаю я.
Некоторое время мы молча разглядываем толпу зрителей. Уилл пихает меня локтем в бок:
– Хочешь чего-нибудь?
– С удовольствием. Шоколадное молоко, пожалуйста.
– Шоколадное молоко?! Серьезно? – недоверчиво усмехается он.
– Со льдом, – киваю я.
– Что ж, ладно. – Уилл выскальзывает из-за стола. – Ваше шоколадное молоко со льдом будет буквально через минуту.
Он уходит, а на сцену тем временем поднимается ведущий и пытается завести публику. Все толпятся у сцены, в нашем конце зала никого не осталось, поэтому я немного стесняюсь, но вместе со всеми громко ору: «Да-а-а-а!» Но потом втискиваюсь поглубже в диван и решаю, что будет лучше, если этим вечером я просто посмотрю на все со стороны.
Ведущий объявляет, что пора выбирать судей, и толпа взрывается криком: почти все хотят, чтобы выбрали именно их. Вскоре пятеро счастливчиков оказываются за столом жюри. Уилл подходит к нашей кабинке с напитками в руках, и тут ведущий объявляет, что настало время жертвы, и выбирает еще одного добровольца.
– А что такое время жертвы? – спрашиваю я.
– Время жертвы – пробный шар для жюри, – объясняет Уилл, садясь на свое место, но на этот раз словно бы случайно еще ближе ко мне. – Сейчас кто-нибудь выступит вне конкурса, чтобы судьи имели какую-нибудь точку отсчета для выставления баллов.
– Значит, вызвать могут любого? Даже меня? – вдруг занервничав, спрашиваю я.
– Что ж, лучше иметь что-нибудь наготове для такого случая, – улыбается Уилл.
Он делает глоток из своего бокала, а потом откидывается на спинку диванчика и в темноте на ощупь находит мою руку. На этот раз наши пальцы не переплетаются – он кладет мою руку себе на бедро и начинает поглаживать ладонь, лаская каждый ее миллиметр, нежно дотрагиваясь до каждого пальца. От его прикосновения меня словно бьет разрядами электрического тока.
– Лейк, – тихо говорит он, продолжая легко скользить кончиками пальцев по моей руке, – не знаю почему… но ты мне очень нравишься.
Он берет меня за руку и переключает внимание на сцену. Я делаю глубокий вдох, беру свободной рукой шоколадное молоко и залпом выпиваю весь стакан. Лед со дна приятно холодит губы – немножко остыть мне сейчас не помешает…
На сцену вызывают молодую женщину, на вид лет двадцати пяти. Она подходит к микрофону и сообщает, что выступит со стихотворением под названием «Голубой свитер».В зале гаснет свет, лишь луч прожектора выхватывает из темноты фигуру выступающей. Она берет микрофон в руки и делает шаг вперед, опустив взгляд в пол. Толпа затихает, в тишине слышно только ее дыхание, многократно усиленное колонками.
Не поднимая глаз, она подносит руку к микрофону и начинает равномерно постукивать по нему, имитируя биение сердца. Я вдруг замечаю, что практически не дышу.
– Что скажешь? – наконец спрашивает он.
Я смиряюсь с неожиданным объятием и кладу голову на плечо Уиллу, а он легонько касается подбородком моей макушки, и некоторое время мы оба смотрим прямо перед собой.
– Это было просто потрясающе, – шепчу я.
Он дотрагивается до моей щеки, а потом нежно целует в лоб. Закрыв глаза, я думаю о том, каким еще испытаниям подвергнутся мои чувства. Всего три дня назад я была опустошенной, обиженной на весь мир, отчаявшейся. А сегодня впервые за много месяцев проснулась в хорошем настроении. Я кажусь себе уязвимой. Пытаюсь скрыть свои чувства, но кажется, всем окружающим понятно, что́ у меня на душе… И мне это не нравится. Не люблю быть открытой для всех книгой. Такое ощущение, как будто я стою на сцене и хочу излить ему свою душу, но та от страха уходит в пятки.
Мы сидим в обнимку, боясь пошевелиться, и слушаем еще нескольких выступающих. Они, как и слушатели, очень разные, но все задевают за живое. Уже давно я так не смеялась и не плакала. Этим поэтам удавалось погрузить меня в совершенно иной мир, заставить посмотреть на вещи под совсем другим углом. Я была матерью, потерявшей ребенка, мальчиком, убившим отца, и даже мужчиной, который впервые в жизни накурился и под кайфом съел пять порций бекона. Я чувствую связь с этими людьми и их историями. А еще чувствую, как связь между мной и Уиллом становится все глубже и глубже. Подумать только, неужели ему тоже хватает смелости выходить на сцену и открывать свою душу перед целой толпой?! Я должна это увидеть, должна увидеть, как он выступает!
Ведущий просит пройти на сцену очередного желающего.
Я поворачиваюсь к Уиллу:
– Нет, так нельзя! Как ты можешь привести меня сюда и не выступить?! Ну пожалуйста! Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!
– Лейк, ты меня убиваешь, – вздыхает он, откидывая назад голову. – Говорю же, у меня пока нет ничего нового!
– Ну прочитай что-нибудь старое! Или народу слишком много и ты боишься?
– Да нет… – Он с улыбкой прислоняется виском к моей голове. – Но есть в зале одна девушка…
Мне вдруг отчаянно хочется его поцеловать, но я вовремя беру себя в руки и подавляю желание.
– Не заставляй меня умолять, – уговариваю я, картинно сжимая руки под подбородком в молитвенном жесте.
– Ты уже умоляешь! – восклицает он, но после секундной паузы все же убирает руку с моего плеча и наклоняется вперед. – Ладно-ладно, – хмурится он, роясь в карманах. – Но я предупреждал, ты сама напросилась.
Он достает бумажник, и тут ведущий как раз объявляет начало второго раунда.
– Я участвую! – выкрикивает Уилл, вставая и поднимая руку с тремя долларовыми купюрами.
Ведущий прикрывает глаза рукой, вглядываясь в конец зала, чтобы рассмотреть говорящего…
– Дамы и господа, наш постоянный гость и любимец, мистер Уилл Купер! – с улыбкой провозглашает он и насмешливо добавляет: – Как мило с твоей стороны все-таки снизойти до нас!
Уилл проталкивается сквозь толпу, взбегает на сцену и выходит под лучи софитов.
– Что ты нам сегодня прочитаешь, Уилл? – спрашивает ведущий.
– Стихотворение под названием «Смерть», – отвечает Уилл, глядя поверх толпы прямо мне в глаза. Улыбка исчезает с его лица, и выступление начинается.
Уилл замечает, что я вытираю глаза.
– Я же предупреждал, – с укором в голосе говорит он и садится рядом, потом берет свой бокал, помешивает соломинкой кубики льда и делает небольшой глоток.
Что же ему сказать? Ведь он только что открыл мне душу.
Меня захлестывают эмоции. Я беру его за руку. Уилл отставляет в сторону бокал и с едва заметной улыбкой поворачивается ко мне, как будто ожидая каких-то слов. Но я молчу, и тогда он осторожно смахивает слезинку с моей щеки и тыльной стороной ладони гладит меня по лицу. Не понимаю, откуда берется это чувство, что мы с ним связаны. Все происходит так быстро. Глядя ему в глаза, я накрываю его руку своей, подношу ее ко рту и нежно целую ладонь. Мне вдруг кажется, что во всем зале нет никого, кроме нас, шум вокруг стихает и словно доносится откуда-то издалека.
Свободной рукой он осторожно касается моей щеки и медленно склоняется ко мне, одновременно притягивая меня навстречу. Закрыв глаза, я ощущаю его дыхание… все ближе и ближе… Его холодные, влажные от коктейля губы едва касаются моих. Он медленно целует сначала нижнюю губу, потом верхнюю. Я прижимаюсь к нему, чтобы ответить на поцелуй, но он легонько отстраняет меня. Удивленно открыв глаза, я вижу, что он улыбается.
– Терпение, – шепчет он, наклоняется ко мне и ласково целует в щеку.
Снова закрыв глаза, я глубоко дышу, пытаясь успокоиться и подавить в себе нестерпимое желание броситься ему на шею и поцеловать. И как только ему удается держать себя в руках?! Он прижимается лбом к моему и гладит меня по плечам. Мы открываем глаза, и наши взгляды встречаются. Теперь я наконец понимаю, как моя мама смогла выбрать свою судьбу в восемнадцать лет.
– Ничего себе, – задыхаясь, произношу я.
– Действительно «ничего себе», – соглашается он.
Мы не сводим друг с друга глаз еще несколько секунд, и тут зал снова взрывается криками: объявляют имена участников, вышедших в следующий раунд.
Уилл берет меня за руку.
– Давай уйдем, – шепчет он.
Я выхожу из кабинки, боясь, что вот-вот рухну как подкошенная. Такого со мной еще не было… Ни разу!
Мы встаем, по-прежнему крепко держась за руки. Народу в зале стало еще больше, и Уилл помогает мне протиснуться сквозь толпу. Наконец мы выходим на парковку. Лишь выйдя на улицу и ощутив прикосновение холодного мичиганского воздуха, я понимаю, насколько была разгорячена. Холод возбуждает. А может, холод тут ни при чем – точно не знаю. Единственное, что могу сказать: хотелось бы, чтобы последние два часа моей жизни длились вечно.
– А ты не хотел остаться до конца? – спрашиваю я.
– Лейк, ты много времени провела в дороге, а потом несколько дней распаковывала вещи. Тебе надо выспаться, – говорит он, и при слове «выспаться» я непроизвольно зеваю.
– Выспаться… Да, идея неплохая.
Он открывает пассажирскую дверь, но сначала обнимает меня и крепко прижимает к себе. Несколько минут мы стоим неподвижно, будто стараясь остановить мгновение. Я могла бы привыкнуть к этому, думаю я и удивляюсь самой себе, ведь я всегда была недотрогой. Рядом с Уиллом я открываю в себе новые стороны, о существовании которых даже не подозревала.
Нам все-таки удается оторваться друг от друга и сесть в машину. Мы выезжаем с парковки, я прижимаюсь щекой к окну и смотрю в боковое зеркало, наблюдая, как клуб постепенно удаляется.
– Уилл… – шепчу я, не отрывая взгляда от исчезающего позади здания. – Спасибо тебе!
Он берет меня за руку, и вскоре я засыпаю с улыбкой на лице.
Я просыпаюсь оттого, что он открывает дверь: мы уже перед моим домом. Уилл помогает мне выйти из машины. Даже не помню, когда я в последний раз умудрялась так крепко заснуть в дороге. Уилл прав: я действительно устала. Я протираю глаза и зеваю, пока он ведет меня к двери. Он обнимает меня за талию, а я обвиваю руками его плечи. Мы идеально подходим друг другу по росту. Его теплое дыхание касается моей шеи, и по телу пробегает дрожь. Неужели мы познакомились всего три дня назад? Мне кажется, мы вместе уже много лет.
– С ума сойти, – говорю я, – тебя не будет целых три дня! Столько же, сколько мы с тобой знакомы!
– Это будут три самых длинных дня в моей жизни, – смеется он, обнимая меня еще крепче.
Если я хоть немного знаю свою мать, то наш разговор однозначно подслушивают, поэтому я испытываю некоторое облегчение, когда на прощание он просто целует меня в щеку, а потом медленно отступает назад, его пальцы выскальзывают из моих, и он идет к машине. Моя рука безжизненно висит вдоль тела, я стою на крыльце и смотрю ему вслед. Он заводит двигатель и опускает окно.
– Лейк, до дома путь не близкий, – говорит он. – Может, поцелуешь меня на дорожку?
Смеясь, я подхожу к машине и наклоняюсь к нему, ожидая еще одного поцелуя в щечку, но Уилл вдруг обнимает меня за шею, привлекает к себе и целует в губы. На этот раз мы не пытаемся сдерживать чувства, и поцелуй получается долгим. Я глажу его по волосам, едва сдерживая желание распахнуть дверцу машины и забраться к нему на колени.
Наконец поцелуй все-таки заканчивается, но губы по-прежнему соприкасаются, и мы не в силах оторваться друг от друга.
– Черт побери, – шепчет он, – с каждым разом все лучше и лучше!
– Увидимся через три дня, – обещаю я и шутливо прошу: – Будь осторожен в дороге.
Поцеловав его напоследок, я отступаю от окна.
Он задом выезжает из двора и сворачивает на парковку перед своим домом. Мне так и хочется побежать за ним следом и поцеловать еще раз, чтобы проверить его теорию. Мне удается устоять перед искушением, и я делаю шаг в сторону дома.
– Лейк!
Я оборачиваюсь. Уилл выскакивает из машины и бежит ко мне.
– Забыл сказать тебе кое-что важное, – с улыбкой заявляет он, заключая меня в объятия. – Ты сегодня прекрасно выглядишь!
Он целует меня в макушку, выпускает из объятий и направляется обратно к дому. Может быть, я ошибалась – ну, насчет того, что мне нравится, что он не говорит мне комплиментов? Однозначно ошибалась!
Дойдя до двери, он с улыбкой оборачивается и входит в дом.
Как я и предполагала, мама сидит на диване с книжкой и пытается сделать вид, что погружена в чтение.
– Ну, как прошло? Он оказался серийным убийцей?
По-дурацки улыбаясь, я подхожу к дивану напротив, падаю на него, словно тряпичная кукла, и вздыхаю:
– Ты, как всегда, оказалась права, мама. Обожаю Мичиган!
Глава 3
Утром в понедельник я нервничаю куда сильнее, чем ожидала. Последнее время все мои мысли были заняты только Уиллом, поэтому я не успела морально подготовиться к судному дню – точнее, к первому дню в новой школе.
На выходных мы с мамой наконец-то выбрались прогуляться по магазинам и накупили теплой одежды. Я надеваю приготовленный с вечера наряд и новые зимние ботинки. Волосы оставляю распущенными, но на всякий случай надеваю на запястье резинку, потому что в какой-то момент наверняка захочется сделать хвост.
Выйдя из ванной, я захожу на кухню, хватаю валяющийся на барной стойке рюкзак и расписание. Вчера мама первый раз работала в больнице в ночную смену, поэтому я согласилась отвезти Кела в школу. В Техасе мы с ним ходили в одну школу. Вообще-то, в нашем захолустье и была всего одна школа. А вот здесь школ так много, что мне пришлось распечатать карту района, чтобы доставить братишку по адресу и ничего не перепутать.
– Нет, но я быпредпочла, чтобыты начал.
– Ладно, – соглашается он, откашливается и, немного помедлив, повторяет: – Ладно. Ну, например, ты предпочла бы провести остаток жизни без рук или с руками, которые тебе не подчиняются?
Какого черта?! Скажу честно, это свидание начинается совсем не так, как все, на которых я бывала до этого! Хотя, с другой стороны, неожиданности – это приятно.
– Ну-у-у… думаю, что я бы предпочла провести остаток жизни с руками, которые мне не подчиняются…
– Неужели? Серьезно?! Но ты же не сможешь их контролировать! – Уилл энергично взмахивает руками. – Они делают, что им вздумается, и, скажем, все время лупят тебя по лицу. Или, того хуже, хватают нож и втыкают его в тебя же.
– А что, в этой игре есть правильные и неправильные ответы?! – смеюсь я.
– Первое очко продула, – поддразнивает Уилл. – Теперь твоя очередь.
– Ладно, дай подумать…
– Надо сразу говорить.
– Господи, Уилл! Да я же узнала о существовании этой игры тридцать секунд назад! Погоди, сейчас придумаю…
– Да я шучу, – успокаивает он, слегка сжимая мою руку, а потом подсовывает свою ладонь под мою, и наши пальцы переплетаются.
Все происходит так легко и непринужденно, как будто мы держимся за руки уже не первый год. Пока что на этом свидании все вообще легко и непринужденно. Мне нравится его чувство юмора. Нравится, что мы много смеемся, – я не веселилась так уже несколько месяцев. Нравится, что мы держимся за руки. Очень нравится!
– Ну вот, придумала! Ты предпочел бы пиґсать на себя один раз в день в непредсказуемый момент? Или пиґсать на кого-нибудь другого?
– Ну, смотря на кого… А можно пиґсать на людей, которые мне не нравятся? Или это тоже непредсказуемо?
– Непредсказуемо.
– Тогда на себя, – уверенно отвечает он. – Моя очередь. Ты предпочла бы быть ростом метр двадцать или два десять?
– Два десять.
– А почему?
– Спрашивать «почему?» – не по правилам! Ладно, давай дальше: ты предпочел бы каждый день выпивать пять литров свиного жира на завтрак или съедать два с половиной кило попкорна на ужин?
– Два с половиной кило попкорна.
Мне нравится эта игра! Нравится, что он не пытается произвести на меня впечатление ужином в дорогом ресторане. Нравится, что я понятия не имею, куда мы едем. Нравится даже то, что он не сказал, как мне идет этот свитер, – с этого обычно начинается любое свидание. Словом, пока что нравится все. Как по мне, если бы мы еще пару часов покатались, играя в эту игру, это все равно было бы самое классное свидание из всех, на которые я ходила.
Но нет, вскоре мы останавливаемся перед каким-то зданием, и я тут же напрягаюсь, увидев вывеску: «Клуб „ДЕВ9ТЬ“».
– Ммм… Я не танцую, – дрожащим голосом признаюсь я, надеясь, что он проявит ко мне сочувствие.
– Ммм… я тоже.
Мы выходим из машины. Не знаю, кто из нас первый протягивает руку, но под покровом темноты наши пальцы снова переплетаются. Уилл берет меня за руку и ведет ко входу. Подойдя поближе, я читаю висящее на двери объявление.
Закрыто на слэмУилл открывает дверь, не обращая внимания на объявление. Я хочу сказать ему, что клуб закрыт, но, похоже, он знает, что делает. Тишина сменяется шумом толпы. Мы проходим через холл и оказываемся в зале. Справа от нас пустая сцена, на танцполе расставлены столики и стулья, свободных мест практически нет. За одним из столиков у сцены сидят подростки, лет по четырнадцать. Уилл поворачивает налево, в сторону уютной кабинки в самом конце зала.
по четвергам
c 8:00 – до упора
Вход: Бесплатный
Плата за участие в слэме: $3
– Тут потише, – объясняет он.
– А у вас тут со скольки лет можно ходить по клубам? – спрашиваю я, недоуменно рассматривая компанию детишек, которым здесь явно не место.
– Ну, сегодня это не клуб, – объясняет он, пока мы усаживаемся за столик в полукруглой кабинке, лицом к сцене.
Я двигаюсь к самой середине дивана, чтобы было лучше видно. Уилл пристраивается рядом.
– Сегодня вечером будет слэм. По четвергам клуб закрыт, и сюда приходят те, кто хочет выступить.
– А что такое слэм? – спрашиваю я.
– Слэм – это поэзия, – с улыбкой отвечает он. – Это то, чем я увлекаюсь.
Неужели так бывает? Ужасно симпатичный парень, который умеет меня рассмешить, да еще и любит поэзию?! Ущипните меня, я сплю! Хотя нет, лучше не будите, я не хочу просыпаться!
– Поэзия, значит? А свои стихи читают или чужие?
– Люди поднимаются на сцену… – Уилл смотрит в ту сторону, и глаза его горят. – Словами и движениями они изливают душу. Это потрясающе! Стихи Дикинсон[5] или Фроста[6] ты здесь вряд ли услышишь.
– Это что-то вроде конкурса?
– Сложно сказать… В разных клубах по-разному. Обычно во время слэма жюри наугад выбирает нескольких человек из зала, и тот, кто набирает больше всего баллов к концу вечера, выигрывает. По крайней мере, здесь это происходит так.
– А ты участвуешь?
– Иногда. Бывает, сижу в жюри, в другие дни просто смотрю.
– А сегодня ты будешь выступать?
– Не-е-ет, сегодня я просто зритель. У меня пока нет ничего нового.
Я разочарована. Вот бы увидеть его на сцене! Понятия не имею, какие здесь читают стихи, но хотелось бы посмотреть, как Уилл выступает.
– Ну во-о-от, – расстроенно вздыхаю я.
Некоторое время мы молча разглядываем толпу зрителей. Уилл пихает меня локтем в бок:
– Хочешь чего-нибудь?
– С удовольствием. Шоколадное молоко, пожалуйста.
– Шоколадное молоко?! Серьезно? – недоверчиво усмехается он.
– Со льдом, – киваю я.
– Что ж, ладно. – Уилл выскальзывает из-за стола. – Ваше шоколадное молоко со льдом будет буквально через минуту.
Он уходит, а на сцену тем временем поднимается ведущий и пытается завести публику. Все толпятся у сцены, в нашем конце зала никого не осталось, поэтому я немного стесняюсь, но вместе со всеми громко ору: «Да-а-а-а!» Но потом втискиваюсь поглубже в диван и решаю, что будет лучше, если этим вечером я просто посмотрю на все со стороны.
Ведущий объявляет, что пора выбирать судей, и толпа взрывается криком: почти все хотят, чтобы выбрали именно их. Вскоре пятеро счастливчиков оказываются за столом жюри. Уилл подходит к нашей кабинке с напитками в руках, и тут ведущий объявляет, что настало время жертвы, и выбирает еще одного добровольца.
– А что такое время жертвы? – спрашиваю я.
– Время жертвы – пробный шар для жюри, – объясняет Уилл, садясь на свое место, но на этот раз словно бы случайно еще ближе ко мне. – Сейчас кто-нибудь выступит вне конкурса, чтобы судьи имели какую-нибудь точку отсчета для выставления баллов.
– Значит, вызвать могут любого? Даже меня? – вдруг занервничав, спрашиваю я.
– Что ж, лучше иметь что-нибудь наготове для такого случая, – улыбается Уилл.
Он делает глоток из своего бокала, а потом откидывается на спинку диванчика и в темноте на ощупь находит мою руку. На этот раз наши пальцы не переплетаются – он кладет мою руку себе на бедро и начинает поглаживать ладонь, лаская каждый ее миллиметр, нежно дотрагиваясь до каждого пальца. От его прикосновения меня словно бьет разрядами электрического тока.
– Лейк, – тихо говорит он, продолжая легко скользить кончиками пальцев по моей руке, – не знаю почему… но ты мне очень нравишься.
Он берет меня за руку и переключает внимание на сцену. Я делаю глубокий вдох, беру свободной рукой шоколадное молоко и залпом выпиваю весь стакан. Лед со дна приятно холодит губы – немножко остыть мне сейчас не помешает…
На сцену вызывают молодую женщину, на вид лет двадцати пяти. Она подходит к микрофону и сообщает, что выступит со стихотворением под названием «Голубой свитер».В зале гаснет свет, лишь луч прожектора выхватывает из темноты фигуру выступающей. Она берет микрофон в руки и делает шаг вперед, опустив взгляд в пол. Толпа затихает, в тишине слышно только ее дыхание, многократно усиленное колонками.
Не поднимая глаз, она подносит руку к микрофону и начинает равномерно постукивать по нему, имитируя биение сердца. Я вдруг замечаю, что практически не дышу.
Бум-бумВ зале зажигается свет, зрители одобрительно ревут. С глубоким вздохом я вытираю слезы. Она очаровала меня своим умением держать большую аудиторию, гипнотизировать ее потрясающей силой слова. Всего лишь слоґва! Я тут же ощущаю непреодолимое желание слушать еще. Уилл обнимает меня за плечи и откидывается на спинку дивана, увлекая за собой и тем самым возвращая в реальность. Я не сопротивляюсь.
Бум-бум
Бум-бум
Слышишь?
(Она произносит слово «слышишь» нараспев.)
Это бьется мое сердце.
(Она снова стучит по микрофону.)
Бум-бум
Бум-бум
Бум-бум
Слышишь? Это бьется твое сердце.
(Она начинает говорить быстрее и намного громче.)
Это случилось в первый день октября. Я надела голубой свитер, знаешь, тот, что купила у «Дилларда». Ну тот, с двойной каймой по краю и отверстиями на концах рукавов, чтобы просунуть туда большие пальцы, если вдруг замерзну, а надевать перчатки не захочется. Тот самый свитер, в котором, как ты сказал, мои глаза напоминают звезды, отражающиеся в океане.
Ты сказал, что будешь любить меня всегда…
А может, ты этого не говорил.
Никогда.
А потом настал первый день декабря. Я надела голубой свитер, ну знаешь, тот, что купила у «Дилларда». Ну тот, с двойной каймой по краю и отверстиями на концах рукавов, чтобы просунуть туда большие пальцы, если вдруг замерзну, а надевать перчатки не захочется. Тот самый свитер, в котором, как ты сказал, мои глаза напоминают звезды, отражающиеся в океане.
Я сказала, что у меня три недели задержки.
Ты сказал, что это судьба.
Ты сказал, что будешь любить меня всегда…
А может, ты этого не говорил.
Никогда.
А потом настал первый день мая. Я надела голубой свитер, хотя к этому времени двойная кайма уже поистерлась и каждая нить проверялась на прочность, туго обтягивая мой растущий живот. Ну, ты знаешь. Тот, что я купила у «Дилларда». Тот самый, с отверстиями на концах рукавов, чтобы просунуть туда большие пальцы, если я вдруг замерзну, а надевать перчатки не захочется. Тот самый свитер, в котором, как ты сказал, мои глаза напоминают звезды, отражающиеся в океане.
Тот САМЫЙ свитер, который ты СОРВАЛ с меня, толкнув меня на пол
и назвав шлюхой,
сказав,
что больше
не любишь меня.
Бум-бум
Бум-бум
Бум-бум
Слышишь? Это бьется мое сердце.
Бум-бум
Бум-бум
Бум-бум
Слышишь? Это бьется твое сердце.
(Она долго молчит, прижав руки к животу, по лицу ручьями текут слезы.)
Слышишь? Ну конечно нет. Это молчит мое чрево.
Потому что ты
СОРВАЛ
С МЕНЯ
МОЙ
СВИТЕР!
– Что скажешь? – наконец спрашивает он.
Я смиряюсь с неожиданным объятием и кладу голову на плечо Уиллу, а он легонько касается подбородком моей макушки, и некоторое время мы оба смотрим прямо перед собой.
– Это было просто потрясающе, – шепчу я.
Он дотрагивается до моей щеки, а потом нежно целует в лоб. Закрыв глаза, я думаю о том, каким еще испытаниям подвергнутся мои чувства. Всего три дня назад я была опустошенной, обиженной на весь мир, отчаявшейся. А сегодня впервые за много месяцев проснулась в хорошем настроении. Я кажусь себе уязвимой. Пытаюсь скрыть свои чувства, но кажется, всем окружающим понятно, что́ у меня на душе… И мне это не нравится. Не люблю быть открытой для всех книгой. Такое ощущение, как будто я стою на сцене и хочу излить ему свою душу, но та от страха уходит в пятки.
Мы сидим в обнимку, боясь пошевелиться, и слушаем еще нескольких выступающих. Они, как и слушатели, очень разные, но все задевают за живое. Уже давно я так не смеялась и не плакала. Этим поэтам удавалось погрузить меня в совершенно иной мир, заставить посмотреть на вещи под совсем другим углом. Я была матерью, потерявшей ребенка, мальчиком, убившим отца, и даже мужчиной, который впервые в жизни накурился и под кайфом съел пять порций бекона. Я чувствую связь с этими людьми и их историями. А еще чувствую, как связь между мной и Уиллом становится все глубже и глубже. Подумать только, неужели ему тоже хватает смелости выходить на сцену и открывать свою душу перед целой толпой?! Я должна это увидеть, должна увидеть, как он выступает!
Ведущий просит пройти на сцену очередного желающего.
Я поворачиваюсь к Уиллу:
– Нет, так нельзя! Как ты можешь привести меня сюда и не выступить?! Ну пожалуйста! Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!
– Лейк, ты меня убиваешь, – вздыхает он, откидывая назад голову. – Говорю же, у меня пока нет ничего нового!
– Ну прочитай что-нибудь старое! Или народу слишком много и ты боишься?
– Да нет… – Он с улыбкой прислоняется виском к моей голове. – Но есть в зале одна девушка…
Мне вдруг отчаянно хочется его поцеловать, но я вовремя беру себя в руки и подавляю желание.
– Не заставляй меня умолять, – уговариваю я, картинно сжимая руки под подбородком в молитвенном жесте.
– Ты уже умоляешь! – восклицает он, но после секундной паузы все же убирает руку с моего плеча и наклоняется вперед. – Ладно-ладно, – хмурится он, роясь в карманах. – Но я предупреждал, ты сама напросилась.
Он достает бумажник, и тут ведущий как раз объявляет начало второго раунда.
– Я участвую! – выкрикивает Уилл, вставая и поднимая руку с тремя долларовыми купюрами.
Ведущий прикрывает глаза рукой, вглядываясь в конец зала, чтобы рассмотреть говорящего…
– Дамы и господа, наш постоянный гость и любимец, мистер Уилл Купер! – с улыбкой провозглашает он и насмешливо добавляет: – Как мило с твоей стороны все-таки снизойти до нас!
Уилл проталкивается сквозь толпу, взбегает на сцену и выходит под лучи софитов.
– Что ты нам сегодня прочитаешь, Уилл? – спрашивает ведущий.
– Стихотворение под названием «Смерть», – отвечает Уилл, глядя поверх толпы прямо мне в глаза. Улыбка исчезает с его лица, и выступление начинается.
Смерть. Единственное, что неизбежно в этой жизни.Уилл выходит из пятна света и спускается со сцены, даже не поинтересовавшись оценками судей. Я вдруг ловлю себя на безумной надежде, что он вдруг заблудится по пути к нашей кабинке и у меня будет время осознать услышанное. Я не знаю, что сказать, ведь я даже не представляла себе, что это и есть его жизнь. Что Колдер – вся его жизнь. Он потрясающе выступил, но услышанное повергло меня в глубочайшую печаль. Вытирая слезы тыльной стороной ладони, я и сама не могу точно сказать, чем они вызваны: тем, что родители Уилла умерли, тем, что на нем лежит такая ответственность, или просто тем, что он сказал правду. Он говорил о смерти, о потере – о тех вещах, над которыми люди задумываются слишком поздно. О тех вещах, с которыми я, к сожалению, знакома не понаслышке. Уилл, который совсем недавно выходил на сцену, и Уилл, который направляется сейчас ко мне, кажутся совершенно разными людьми. Я не знаю, что делать, я растеряна, но главное – я в восторге! Он был великолепен!
Люди не любят говорить о смерти, потому что
им становится грустно.
Они не хотят представлять себе, как жизнь будет продолжаться без них:
все, кого они любили, немного погорюют,
но будут продолжать дышать.
Они не хотят думать о том, чтo жизнь будет продолжаться без них,
Их дети будут расти,
Заключать браки,
Стареть…
Они не хотят представлять себе, как жизнь будет продолжаться без них:
Их вещи продадут,
На медицинской карте поставят штамп «Завершено».
Их имена станут лишь воспоминанием для всех, кого они знают.
Они не хотят представлять себе, как жизнь будет продолжаться без них, поэтому не принимают смерть заранее, предпочитая избегать этой темы,
надеясь и молясь о том, что она непостижимым образом…
минует их.
Забудет о них,
пройдет мимо и заберет следующего в очереди.
Нет, они не хотели представлять себе, как жизнь будет продолжаться…
без них.
Но смерть
никого
не забывает.
Поэтому они столкнулись лоб в лоб со смертью,
Скрывавшейся под личиной автопоезда
в клубах тумана.
Нет.
Смерть не забыла о них.
Если бы они только успели подготовиться, принять неизбежное, построить свои планы, понимая, что на кону не только их жизнь.
По закону в девятнадцать лет меня могли считать взрослым человеком, но
я чувствовал себя всего лишь
девятнадцатилетним.
И был совершенно не готов,
ошеломлен,
тем, что в моих руках оказалась жизнь семилетнего
ребенка.
Смерть. Единственное, что неизбежно в этой жизни.
Уилл замечает, что я вытираю глаза.
– Я же предупреждал, – с укором в голосе говорит он и садится рядом, потом берет свой бокал, помешивает соломинкой кубики льда и делает небольшой глоток.
Что же ему сказать? Ведь он только что открыл мне душу.
Меня захлестывают эмоции. Я беру его за руку. Уилл отставляет в сторону бокал и с едва заметной улыбкой поворачивается ко мне, как будто ожидая каких-то слов. Но я молчу, и тогда он осторожно смахивает слезинку с моей щеки и тыльной стороной ладони гладит меня по лицу. Не понимаю, откуда берется это чувство, что мы с ним связаны. Все происходит так быстро. Глядя ему в глаза, я накрываю его руку своей, подношу ее ко рту и нежно целую ладонь. Мне вдруг кажется, что во всем зале нет никого, кроме нас, шум вокруг стихает и словно доносится откуда-то издалека.
Свободной рукой он осторожно касается моей щеки и медленно склоняется ко мне, одновременно притягивая меня навстречу. Закрыв глаза, я ощущаю его дыхание… все ближе и ближе… Его холодные, влажные от коктейля губы едва касаются моих. Он медленно целует сначала нижнюю губу, потом верхнюю. Я прижимаюсь к нему, чтобы ответить на поцелуй, но он легонько отстраняет меня. Удивленно открыв глаза, я вижу, что он улыбается.
– Терпение, – шепчет он, наклоняется ко мне и ласково целует в щеку.
Снова закрыв глаза, я глубоко дышу, пытаясь успокоиться и подавить в себе нестерпимое желание броситься ему на шею и поцеловать. И как только ему удается держать себя в руках?! Он прижимается лбом к моему и гладит меня по плечам. Мы открываем глаза, и наши взгляды встречаются. Теперь я наконец понимаю, как моя мама смогла выбрать свою судьбу в восемнадцать лет.
– Ничего себе, – задыхаясь, произношу я.
– Действительно «ничего себе», – соглашается он.
Мы не сводим друг с друга глаз еще несколько секунд, и тут зал снова взрывается криками: объявляют имена участников, вышедших в следующий раунд.
Уилл берет меня за руку.
– Давай уйдем, – шепчет он.
Я выхожу из кабинки, боясь, что вот-вот рухну как подкошенная. Такого со мной еще не было… Ни разу!
Мы встаем, по-прежнему крепко держась за руки. Народу в зале стало еще больше, и Уилл помогает мне протиснуться сквозь толпу. Наконец мы выходим на парковку. Лишь выйдя на улицу и ощутив прикосновение холодного мичиганского воздуха, я понимаю, насколько была разгорячена. Холод возбуждает. А может, холод тут ни при чем – точно не знаю. Единственное, что могу сказать: хотелось бы, чтобы последние два часа моей жизни длились вечно.
– А ты не хотел остаться до конца? – спрашиваю я.
– Лейк, ты много времени провела в дороге, а потом несколько дней распаковывала вещи. Тебе надо выспаться, – говорит он, и при слове «выспаться» я непроизвольно зеваю.
– Выспаться… Да, идея неплохая.
Он открывает пассажирскую дверь, но сначала обнимает меня и крепко прижимает к себе. Несколько минут мы стоим неподвижно, будто стараясь остановить мгновение. Я могла бы привыкнуть к этому, думаю я и удивляюсь самой себе, ведь я всегда была недотрогой. Рядом с Уиллом я открываю в себе новые стороны, о существовании которых даже не подозревала.
Нам все-таки удается оторваться друг от друга и сесть в машину. Мы выезжаем с парковки, я прижимаюсь щекой к окну и смотрю в боковое зеркало, наблюдая, как клуб постепенно удаляется.
– Уилл… – шепчу я, не отрывая взгляда от исчезающего позади здания. – Спасибо тебе!
Он берет меня за руку, и вскоре я засыпаю с улыбкой на лице.
Я просыпаюсь оттого, что он открывает дверь: мы уже перед моим домом. Уилл помогает мне выйти из машины. Даже не помню, когда я в последний раз умудрялась так крепко заснуть в дороге. Уилл прав: я действительно устала. Я протираю глаза и зеваю, пока он ведет меня к двери. Он обнимает меня за талию, а я обвиваю руками его плечи. Мы идеально подходим друг другу по росту. Его теплое дыхание касается моей шеи, и по телу пробегает дрожь. Неужели мы познакомились всего три дня назад? Мне кажется, мы вместе уже много лет.
– С ума сойти, – говорю я, – тебя не будет целых три дня! Столько же, сколько мы с тобой знакомы!
– Это будут три самых длинных дня в моей жизни, – смеется он, обнимая меня еще крепче.
Если я хоть немного знаю свою мать, то наш разговор однозначно подслушивают, поэтому я испытываю некоторое облегчение, когда на прощание он просто целует меня в щеку, а потом медленно отступает назад, его пальцы выскальзывают из моих, и он идет к машине. Моя рука безжизненно висит вдоль тела, я стою на крыльце и смотрю ему вслед. Он заводит двигатель и опускает окно.
– Лейк, до дома путь не близкий, – говорит он. – Может, поцелуешь меня на дорожку?
Смеясь, я подхожу к машине и наклоняюсь к нему, ожидая еще одного поцелуя в щечку, но Уилл вдруг обнимает меня за шею, привлекает к себе и целует в губы. На этот раз мы не пытаемся сдерживать чувства, и поцелуй получается долгим. Я глажу его по волосам, едва сдерживая желание распахнуть дверцу машины и забраться к нему на колени.
Наконец поцелуй все-таки заканчивается, но губы по-прежнему соприкасаются, и мы не в силах оторваться друг от друга.
– Черт побери, – шепчет он, – с каждым разом все лучше и лучше!
– Увидимся через три дня, – обещаю я и шутливо прошу: – Будь осторожен в дороге.
Поцеловав его напоследок, я отступаю от окна.
Он задом выезжает из двора и сворачивает на парковку перед своим домом. Мне так и хочется побежать за ним следом и поцеловать еще раз, чтобы проверить его теорию. Мне удается устоять перед искушением, и я делаю шаг в сторону дома.
– Лейк!
Я оборачиваюсь. Уилл выскакивает из машины и бежит ко мне.
– Забыл сказать тебе кое-что важное, – с улыбкой заявляет он, заключая меня в объятия. – Ты сегодня прекрасно выглядишь!
Он целует меня в макушку, выпускает из объятий и направляется обратно к дому. Может быть, я ошибалась – ну, насчет того, что мне нравится, что он не говорит мне комплиментов? Однозначно ошибалась!
Дойдя до двери, он с улыбкой оборачивается и входит в дом.
Как я и предполагала, мама сидит на диване с книжкой и пытается сделать вид, что погружена в чтение.
– Ну, как прошло? Он оказался серийным убийцей?
По-дурацки улыбаясь, я подхожу к дивану напротив, падаю на него, словно тряпичная кукла, и вздыхаю:
– Ты, как всегда, оказалась права, мама. Обожаю Мичиган!
Глава 3
But I can tell by watching you
That there’s no chance of pushing through
The odds are so against us
You know most young love, it ends like this.
«The Avett Brothers». I Would Be Sad[7]
Утром в понедельник я нервничаю куда сильнее, чем ожидала. Последнее время все мои мысли были заняты только Уиллом, поэтому я не успела морально подготовиться к судному дню – точнее, к первому дню в новой школе.
На выходных мы с мамой наконец-то выбрались прогуляться по магазинам и накупили теплой одежды. Я надеваю приготовленный с вечера наряд и новые зимние ботинки. Волосы оставляю распущенными, но на всякий случай надеваю на запястье резинку, потому что в какой-то момент наверняка захочется сделать хвост.
Выйдя из ванной, я захожу на кухню, хватаю валяющийся на барной стойке рюкзак и расписание. Вчера мама первый раз работала в больнице в ночную смену, поэтому я согласилась отвезти Кела в школу. В Техасе мы с ним ходили в одну школу. Вообще-то, в нашем захолустье и была всего одна школа. А вот здесь школ так много, что мне пришлось распечатать карту района, чтобы доставить братишку по адресу и ничего не перепутать.