Страница:
– Марианна…
– До чего же все это глупо!
– Марианна, нам пора прощаться.
– Ну конечно, я так и знала. Слушай, Алессандро, квартиру действительно надо продать как можно скорее. Динамика цен в этом районе пугает. Только им могло казаться, что в нем есть что-то особенное. Эрнесто считал себя специалистом по инвестициям, помнишь? Он считал себя специалистом во всем. А теперь квартира ничего не стоит. Я правда очень обеспокоена.
– Я же сказал тебе, что сам этим займусь.
– Алессандро, действовать надо быстро.
– Хорошо. Пока, Марианна!
Эджитто не знает, означает ли задумчивый вид полковника Баллезио то, что он умный человек. Вряд ли, решает он. Зато Эджитто уверен в другом: полковник страдает разными маниями. Например, он увешал всю палатку пахнущими жвачкой ароматизаторами в форме деревца.
– Лейтенант Марокко! Располагайтесь!
– Эджитто, синьор полковник.
Баллезио наклоняется вперед, чтобы прочитать фамилию на куртке.
– Ой, да, ну ведь разница небольшая? Вольно, лейтенант, вольно! Садитесь вон там! Как видите, в этой палатке не так много удобств. Караччоло – спартанец. Просто он еще молод, все дело в этом. Зато я все больше ценю комфорт, – говорит он, любовно поглаживая живот. – Кстати, мне бы где-нибудь достать холодильник – для пива. Я видел холодильник у вас в медпункте. Он вам действительно нужен?
– Там хранится вакцина. И адреналин.
– Ну да, адреналин. Это важно. Но я мог бы хранить его у себя. Глядишь, и для пива место найдется. Все равно моя палатка открыта для всех, добро пожаловать в любой час дня и ночи. Особых тайн у меня нет. Да и вам вроде бы скоро домой?
Эджитто опускает глаза.
– В общем, подумайте! Может, и не стоит перетаскивать холодильник. Не знаю, как вы, а я всю жизнь мог пить теплое пиво. – Кивая в пустоту, полковник стискивает губы большим и указательным пальцами. – Ладно, ладно, – говорит он. Повторяет: – Ладно, ладно.
На столе у него лежит “Маленький принц”. Полковник и лейтенант разглядывают нарисованного на обложке тощего мальчугана.
– Это жена всучила, – объясняет Баллезио, словно оправдываясь. – Говорит, я должен найти общий язык с нашими детьми. А я не очень понимаю, что значит “найти общий язык”. Читали?
– Давно.
– По-моему, это чтиво для гомиков. Дважды над ней засыпал.
Эджитто растерянно кивает. Он уже забыл, зачем пришел к командиру. В зеленоватом свете, проникающем сквозь ткань палатки, Маленький принц кажется еще беззащитнее.
– Вы собирались о чем-то со мной поговорить, лейтенант?
– Полковник, я хотел бы остаться на базе. – Смысл фразы остается не вполне ясным и для него самого, пока он не договаривает ее до конца.
Баллезио поднимает брови:
– Вы серьезно?
– Да, синьор.
– Вообще в Афганистане или в этой заднице – Гулистане?
– На базе, синьор.
– Знаете, а вот я, наоборот, уехал бы хоть сегодня. Через три месяца откроется лыжный сезон. Лейтенант, вы не хотите вернуться домой – покататься на лыжах? Только не надо мне говорить, что вы один из тех южан, что ни разу не вставали на лыжи.
– Нет. Я умею кататься на лыжах.
– Ну вот и хорошо. Знаете, вообще-то я ничего не имею против южан. Среди них встречаются хорошие люди. Хотя называть их альпийскими стрелками – это все-таки слишком. Для них такая поганая пустыня, как эта, очень даже подходит. Им не привыкать. А вот я бы руку дал на отсечение, лишь бы вернуться в горы и кататься всю зиму на лыжах. Эх! Всякий раз обещаю себе, что в этом году займусь лыжами, а потом что-то не складывается. В прошлом году жена шла по тротуару и споткнулась, пришлось мне быть при ней сиделкой. Врагу не пожелаешь! Я смотрел в окно на покрытую снегом Тофану и, ей-богу, был готов пешком на нее взобраться, только бы потом скатиться вниз! Хоть на собственной заднице! А в этом году я снега вообще не увижу. Здесь только тратишь впустую время и жизнь. Особенно в вашем возрасте. Ну ладно. Вы точно хотите остаться?
– Совершенно точно, командир.
– Надеюсь, что вы не ощущаете себя кем-то вроде миссионера. Знаете, мне рассказали про то, как вы спасли ребенка. Ну, того, накачанного опиумом. Молодец! Очень трогательно. – Он беззвучно шевелит губами, словно жуя. – Помните только, что мы не миссионеры. У нас горячие головы. Мы любим играть с оружием, а еще больше – пускать его в ход.
– Это я из-за денег, – врет Эджитто.
Полковник с задумчивым видом яростно чешет нижнюю челюсть.
– Деньги – это веская причина.
Ароматизаторы в форме зеленых деревьев, как безумные, мотаются в потоке вылетающего из кондиционера воздуха, распространяя сладковатый запах. Эджитто чувствует, что его начинает подташнивать.
Баллезио показывает на него пальцем.
– А эта штука у вас на лице… Это пройдет?
Эджитто выпрямляет спину. Вспоминает рисунок из пятен у себя на лице. Рисунок меняется каждый день, как карта погоды, а он следит за ним, словно метеоролог. Он уже знает, что происходит в каждой части его лица: на щеках все скоро исчезнет, вокруг губ – побаливает, шелушение кожи под бровями пугает людей, уши – полный кошмар.
– Иногда проходит. Немного. На солнце, например.
– Я бы не сказал. Из-за пятен видок у вас так себе. Не обижайтесь!
Эджитто хватается руками за ремень. Внезапно ему становится жарко.
– У меня тоже раздражение, – говорит Баллезио. Расстегивает воротник куртки. – Подойдите! Вот, взгляните! Видите прыщики, да? Жутко чешутся. А у вас тоже чешутся?
Эджитто обходит вокруг стола, чтобы взглянуть на шею полковника. Вдоль края воротника заметно небольшое высыпание. Мелкие пузырьки, словно нарисованные карандашом точки.
– Обычная эритрема. У меня есть мазь с календулой.
– Календула? Это что за хрень? А кортизона нет?
– Кортизон вам не нужен.
– Мне от него сразу лучше. Принесите кортизон! И сами попробуйте им помазать, лейтенант!
– Благодарю за совет, командир.
Эджитто усаживается на прежнее место, положив руки на колени. Полковник застегивает куртку.
– Значит, останетесь с нами, – говорит он. – Чтобы заставить меня остаться здесь, мне должны отвалить кучу денег. Ладно. Дело ваше. Настоящий врач нам пригодится. Ваш коллега Ансельмо едва умеет швы накладывать. Сегодня же сообщу о вашем решении, лейтенант.
Эджитто просит разрешения уйти.
– Доктор, я еще кое о чем хотел вас спросить.
– Да, синьор.
– То, что рассказывают про розы… это правда?
– Что рассказывают?
– Что весной вся долина покрыта розами.
– Полковник, я ни разу не видел здесь роз.
Баллезио вздыхает:
– Я так и думал. Ну конечно. Разве в такой дыре растут розы?
Пыль
– До чего же все это глупо!
– Марианна, нам пора прощаться.
– Ну конечно, я так и знала. Слушай, Алессандро, квартиру действительно надо продать как можно скорее. Динамика цен в этом районе пугает. Только им могло казаться, что в нем есть что-то особенное. Эрнесто считал себя специалистом по инвестициям, помнишь? Он считал себя специалистом во всем. А теперь квартира ничего не стоит. Я правда очень обеспокоена.
– Я же сказал тебе, что сам этим займусь.
– Алессандро, действовать надо быстро.
– Хорошо. Пока, Марианна!
Эджитто не знает, означает ли задумчивый вид полковника Баллезио то, что он умный человек. Вряд ли, решает он. Зато Эджитто уверен в другом: полковник страдает разными маниями. Например, он увешал всю палатку пахнущими жвачкой ароматизаторами в форме деревца.
– Лейтенант Марокко! Располагайтесь!
– Эджитто, синьор полковник.
Баллезио наклоняется вперед, чтобы прочитать фамилию на куртке.
– Ой, да, ну ведь разница небольшая? Вольно, лейтенант, вольно! Садитесь вон там! Как видите, в этой палатке не так много удобств. Караччоло – спартанец. Просто он еще молод, все дело в этом. Зато я все больше ценю комфорт, – говорит он, любовно поглаживая живот. – Кстати, мне бы где-нибудь достать холодильник – для пива. Я видел холодильник у вас в медпункте. Он вам действительно нужен?
– Там хранится вакцина. И адреналин.
– Ну да, адреналин. Это важно. Но я мог бы хранить его у себя. Глядишь, и для пива место найдется. Все равно моя палатка открыта для всех, добро пожаловать в любой час дня и ночи. Особых тайн у меня нет. Да и вам вроде бы скоро домой?
Эджитто опускает глаза.
– В общем, подумайте! Может, и не стоит перетаскивать холодильник. Не знаю, как вы, а я всю жизнь мог пить теплое пиво. – Кивая в пустоту, полковник стискивает губы большим и указательным пальцами. – Ладно, ладно, – говорит он. Повторяет: – Ладно, ладно.
На столе у него лежит “Маленький принц”. Полковник и лейтенант разглядывают нарисованного на обложке тощего мальчугана.
– Это жена всучила, – объясняет Баллезио, словно оправдываясь. – Говорит, я должен найти общий язык с нашими детьми. А я не очень понимаю, что значит “найти общий язык”. Читали?
– Давно.
– По-моему, это чтиво для гомиков. Дважды над ней засыпал.
Эджитто растерянно кивает. Он уже забыл, зачем пришел к командиру. В зеленоватом свете, проникающем сквозь ткань палатки, Маленький принц кажется еще беззащитнее.
– Вы собирались о чем-то со мной поговорить, лейтенант?
– Полковник, я хотел бы остаться на базе. – Смысл фразы остается не вполне ясным и для него самого, пока он не договаривает ее до конца.
Баллезио поднимает брови:
– Вы серьезно?
– Да, синьор.
– Вообще в Афганистане или в этой заднице – Гулистане?
– На базе, синьор.
– Знаете, а вот я, наоборот, уехал бы хоть сегодня. Через три месяца откроется лыжный сезон. Лейтенант, вы не хотите вернуться домой – покататься на лыжах? Только не надо мне говорить, что вы один из тех южан, что ни разу не вставали на лыжи.
– Нет. Я умею кататься на лыжах.
– Ну вот и хорошо. Знаете, вообще-то я ничего не имею против южан. Среди них встречаются хорошие люди. Хотя называть их альпийскими стрелками – это все-таки слишком. Для них такая поганая пустыня, как эта, очень даже подходит. Им не привыкать. А вот я бы руку дал на отсечение, лишь бы вернуться в горы и кататься всю зиму на лыжах. Эх! Всякий раз обещаю себе, что в этом году займусь лыжами, а потом что-то не складывается. В прошлом году жена шла по тротуару и споткнулась, пришлось мне быть при ней сиделкой. Врагу не пожелаешь! Я смотрел в окно на покрытую снегом Тофану и, ей-богу, был готов пешком на нее взобраться, только бы потом скатиться вниз! Хоть на собственной заднице! А в этом году я снега вообще не увижу. Здесь только тратишь впустую время и жизнь. Особенно в вашем возрасте. Ну ладно. Вы точно хотите остаться?
– Совершенно точно, командир.
– Надеюсь, что вы не ощущаете себя кем-то вроде миссионера. Знаете, мне рассказали про то, как вы спасли ребенка. Ну, того, накачанного опиумом. Молодец! Очень трогательно. – Он беззвучно шевелит губами, словно жуя. – Помните только, что мы не миссионеры. У нас горячие головы. Мы любим играть с оружием, а еще больше – пускать его в ход.
– Это я из-за денег, – врет Эджитто.
Полковник с задумчивым видом яростно чешет нижнюю челюсть.
– Деньги – это веская причина.
Ароматизаторы в форме зеленых деревьев, как безумные, мотаются в потоке вылетающего из кондиционера воздуха, распространяя сладковатый запах. Эджитто чувствует, что его начинает подташнивать.
Баллезио показывает на него пальцем.
– А эта штука у вас на лице… Это пройдет?
Эджитто выпрямляет спину. Вспоминает рисунок из пятен у себя на лице. Рисунок меняется каждый день, как карта погоды, а он следит за ним, словно метеоролог. Он уже знает, что происходит в каждой части его лица: на щеках все скоро исчезнет, вокруг губ – побаливает, шелушение кожи под бровями пугает людей, уши – полный кошмар.
– Иногда проходит. Немного. На солнце, например.
– Я бы не сказал. Из-за пятен видок у вас так себе. Не обижайтесь!
Эджитто хватается руками за ремень. Внезапно ему становится жарко.
– У меня тоже раздражение, – говорит Баллезио. Расстегивает воротник куртки. – Подойдите! Вот, взгляните! Видите прыщики, да? Жутко чешутся. А у вас тоже чешутся?
Эджитто обходит вокруг стола, чтобы взглянуть на шею полковника. Вдоль края воротника заметно небольшое высыпание. Мелкие пузырьки, словно нарисованные карандашом точки.
– Обычная эритрема. У меня есть мазь с календулой.
– Календула? Это что за хрень? А кортизона нет?
– Кортизон вам не нужен.
– Мне от него сразу лучше. Принесите кортизон! И сами попробуйте им помазать, лейтенант!
– Благодарю за совет, командир.
Эджитто усаживается на прежнее место, положив руки на колени. Полковник застегивает куртку.
– Значит, останетесь с нами, – говорит он. – Чтобы заставить меня остаться здесь, мне должны отвалить кучу денег. Ладно. Дело ваше. Настоящий врач нам пригодится. Ваш коллега Ансельмо едва умеет швы накладывать. Сегодня же сообщу о вашем решении, лейтенант.
Эджитто просит разрешения уйти.
– Доктор, я еще кое о чем хотел вас спросить.
– Да, синьор.
– То, что рассказывают про розы… это правда?
– Что рассказывают?
– Что весной вся долина покрыта розами.
– Полковник, я ни разу не видел здесь роз.
Баллезио вздыхает:
– Я так и думал. Ну конечно. Разве в такой дыре растут розы?
Пыль
Все новое вызывает у Йетри любопытство. Из вертолета он рассматривает чужую страну, каменистые равнины, перемежаемые изумрудными лугами. Посреди склона стоит верблюд – как он по-научному называется, Йетри не помнит, вроде бы “дромадер”. Он и не знал, что бывают дикие верблюды: думал, все верблюды живут в зоопарке. Йетри решает показать верблюда сидящему рядом Чедерне, но того пейзаж, похоже, не интересует. Взгляд из-за темных очков направлен на вертолет, а может, он просто спит.
Йетри снимает наушники. На смену мрачному вою гитар “Cradle of Filth” приходит мало чем отличающийся рев пропеллера.
– Интересно, на базе есть бар? – спрашивает он у друга. Приходится орать.
– Нет.
– А спортзал?
– Тоже нет.
– Ну хоть пинг-понг?
– Ты так и не понял. Там, куда мы летим, ни черта нет.
Он прав. На базе “Айс” нет ничего, кроме пыли. Желтой липкой пыли – в ботинках проваливаешься в нее по лодыжки. Отряхиваешь пыль с формы – она кружится в воздухе, а потом садится на прежнее место. В первый вечер в Гулистане, когда Йетри высморкался, на платке остались черные полосы. На следующий день из носа пошла кровь, смешанная с землей, и так в течение недели, а потом все прошло. Тело привыкло, молодое тело ко всему привыкает.
Взвод расположился на северо-западе базы, рядом с железобетонной коробкой – одним из немногих оставшихся от морпехов строений. Просторное голое помещение, кое-где со следами побелки. На стенах – граффити: звездно-полосатый флаг, несколько похабных рисунков, оскалившийся бульдог в ошейнике с шипами. Десятки пулевых отверстий – стреляли изнутри.
– Ну и развалина! – говорит Симончелли, когда они входят туда в первый раз, и название приклеивается. Развалина. Здесь у них будет генеральный штаб.
Вскоре обнаруживается, что в Развалине полно тараканов. Они прячутся по углам и щелям, но то и дело какой-нибудь любопытный таракан вылезает и появляется на полу. У тараканов блестящий коричневый панцирь, который хрустит, когда наступаешь на него ботинком, капли крови разлетаются на полметра.
К счастью, у Пассалакуа есть порошок от тараканов, он рассыпает его по внешнему периметру здания и по углам.
– Знаете, как это работает? – спрашивает он, стуча по донышку банки, чтобы высыпались последние крупинки. Если порошка не хватит, они пропали: придется истреблять всех тараканов, одного за другим. – Порошок издает запах, от которого тараканы возбуждаются. Называется “феромон”.
– “Ферормон”, дурак! – поправляет его Чедерна.
– Ладно, пусть будет “ферормон”. Такой же запах издают самки тараканов, когда они готовы к размножению. Тараканы распаляются, ищут самок, а вместо этого находят яд.
– Круто!
– Когда тараканы попадают на яд, они сразу же дохнут и сами начинают издавать другой запах, от которого остальных глючит.
– Глючит?
– Да, глючит. Они жрут друг друга.
Йетри представляет себе, как таракан вылезает из Развалины, пробирается в палатку, вскарабкивается по ножке раскладушки и, пока Йетри спит, разгуливает у него по лицу.
– Прикиньте, если бы талибы сделали то же самое, – говорит Чедерна, – вместо того чтобы обстреливать базу, распылили бы на базе порошок, пахнущий, как у бабы между ног. Мы бы все друг друга поубивали.
– У нас от Дзампьери пахнет ферормоном, – говорит Ровере.
– Ты чего, у нее только под мышками воняет.
Все ржут. Один Йетри стоит, нахмурившись.
– Ты думаешь, мы похожи на тараканов? – спрашивает он.
– Чего?
– Ты сказал, что если талибы распылят порошок, от которого пахнет бабой, мы друг друга поубиваем. Как тараканы.
Чедерна скривляет рот в подобие улыбки.
– Может, ты и спасешься, целочка. Тебе же этот запах еще не знаком.
Первое задание, которое поручают третьему взводу роты “Чарли” (с тех пор как шестьдесят шестая рота вступила на иностранную территорию, ее название изменилось на боевое), – построить каменное помещение для стиральных машин. Из-за песка две машины уже сломались и теперь валяются вместе с прочим мусором в одном из углов базы, баки набиты банками из-под пива и прочими железяками.
Уже часа два Йетри работает вместе с Ди Сальво и четырьмя деревенскими каменщиками. Вообще-то военные просто следят за тем, чтобы афганцы все делали правильно. У кого больше опыта в строительстве – неясно. План здания – приблизительный, размеры сторон не указаны, они просто обозначили периметр, измерив его ладонями и подсчитав количество кирпичей. Только что пробило полдень, солнце падает прямо на голые плечи.
– Пивка бы, – говорит Йетри.
– Ага, холодненького.
– С лимоном на соломинке.
– А я люблю сперва выпить пиво, а потом пососать лимон.
Стена получается ровная, по крайней мере на вид, но все-таки что-то не так. Уже пошел восьмой ряд кирпичей, скоро понадобится лестница, Йетри надеется, что ему не придется сопровождать афганцев на склад за лестницей.
Внезапно афганцы прекращают работу, бросают инструменты за землю, берут сложенные в углу циновки и расстилают их в единственном треугольнике, где есть тень. Опускаются на колени.
– Блин, чего это они?
– А ты как думаешь?
– Им что, прямо сейчас приспичило помолиться?
Ди Сальво пожимает плечами:
– Мусульмане всегда молятся. Они фундаменталисты. Йетри набирает в ведре цемента и швыряет на стену.
Размазывает мастерком. Сумасшедший дом, думает он и поворачивается к афганцам. Они словно занимаются гимнастикой: склоняются до земли, поднимаются, потом снова склоняются, беспрерывно что-то завывая. На мгновение его охватывает желание сделать, как они.
– Да пошло оно все! – говорит Ди Сальво.
– Пошло! – соглашается Йетри.
Военные бросают винтовки. Раз афганцы решили устроить перерыв, им тоже можно передохнуть. Ди Сальво находит в боковом кармане брюк пачку сигарет и угощает Йетри. Они прислоняются к стенке, раствор еще не подсох.
– Послали нас в такую даль строить прачечную, – говорит Йетри, – это нормально?
– Ничего нормального.
Йетри никак не может успокоиться. Ему обещали американок, а ими здесь и не пахнет, его просто подкалывали (“Ууу, американочки!”). Конечно, он мельком видел американок в Герате, где они простояли несколько дней: женщины-военные с волосами, собранным в конский хвост, круглым грудями и таким видом, будто они сейчас повалят тебя на койку и съедят живьем, а потом его отправили в Гулистан строить эту дурацкую стенку. Вернее, наблюдать за тем, как ее строят другие. Вряд ли в мире есть место, где плотских искушений еще меньше.
– Нет, ты прикинь: наши предки приезжали сюда курить травку, – говорит Ди Сальво.
– Какую травку?
– Ты что, не помнишь? В шестидесятые. Всякие дебильные хиппи.
– А, ну да, – говорит Йетри. Вообще-то он не помнит. На секунду задумывается. – А мои сюда не приезжали. Они вообще никогда никуда не ездили. – Мать уж точно. Отец, насколько ему известно, мог и ездить в Афганистан. Вдруг он присоединился к отряду талибов и сейчас занимается тем, что ходит и закапывает под дорогами мины? От него всегда можно было ожидать чего угодно.
– Это я так сказал. Мои тоже никуда не ездили. Но их поколение – да. Обкуривались, а потом все со всеми подряд трахались с утра до ночи.
– Вот житуха! – говорит Йетри.
– Да уж, житуха что надо. Не то что сегодня. Сегодня все девчонки типа “нет-я-не-пью, нет-я-не-курю, нет-я-никому-не-даю”.
Йетри смеется. Ди Сальво прав, сегодня девчонки коленки раздвигать не спешат.
– На некоторых, прежде чем уложить их в постель, сперва надо жениться. А вообще-то где как.
– В каком смысле где как?
– Например, в Венето дают сразу. – Ди Сальво щелкает пальцами. – Хотя в Беллуно – нет. Надо ехать южнее – туда, где много студенток. Студентки – настоящие оторвы. Однажды я был в Падуе, за неделю трех перетрахал.
Йетри запоминает в уме места и цифры. Падуя. Трое. Вернется домой – обязательно туда смотает.
– А ты знал, что все студентки бреются?
– Зачем?
Ди Сальво сплевывает, засыпает плевок песком.
– Мода такая. И потом так гигиеничнее.
Йетри охватывают сомнения. Он ни разу не видел женщины с бритым лобком, разве что на видео в Интернете, ну и маленьких девочек на море. Он не уверен, что, увидев такое, не растеряется.
Афганцы бьются лбом о пыль, словно пытаясь зарыться в нее с головой. Йетри снова хочется встать на колени, проделать все вместе с ними и понять, что они чувствуют. Ди Сальво выгибает спину, крутит шеей, зевает. Солнце нещадно жарит. У Йетри в рюкзаке есть защитный крем, но он не умеет им мазаться, а просить помощи у товарища не хочет. Солдаты не мажут друг другу спину кремом.
– Ты только прикинь! Приехать бы сюда, когда не будет войны, и прокатиться по всей стране вместе с какой-нибудь девчонкой! – мечтает Ди Сальво. – Курить листья марихуаны, сорванные прямо с куста!
– Здорово!
– Куда уж лучше!
Он подходит к Йетри.
– А сам-то ты куришь?
Тот растерянно глядит на сигарету у себя в руке.
– Да я не про это, тормоз! Я про траву.
Йетри кивает:
– Пробовал пару раз.
Ди Сальво обнимает его за голые плечи. Кожа у него на удивление прохладная.
– Абиба помнишь?
– Переводчика?
– Ага.
– У него есть трава.
– А ты откуда знаешь?
– Неважно. Хочешь – пошли со мной. Заплатим пополам. На десять евро тебе дадут вот такой мешок! – Ди Сальво рисует руками огромный шар.
– Ты сбрендил? Если нас застукают, нам каюк.
– Да кто нас застукает? Капитан Мазьеро разве нюхает, чем пахнет у тебя изо рта?
– Нет, – соглашается Йетри.
– Здесь трава не такая, как у нас. Здесь настоящая, она просто вау! – Ди Сальво еще сильнее стискивает ему шею, прижимаясь губами к уху, его дыхание не намного горячее воздуха. – Послушай! У Абиба в палатке стоит маленькая деревянная статуэтка, божок, которому молится его племя, видал такие? Квадратная башка и тело, выпученные глаза. Это местная древность, Абибу ее дед подарил. Он мне рассказывал про нее, но я тогда накурился и ничего не запомнил. Ну вот. Эта статуя глядит на тебя нарисованными желтым глазищами. В последний раз, когда я курил траву у Абиба и смотрел на статую, а она смотрела на меня, меня вдруг – бам! – пробрало, и я понял, что эта статуя и есть смерть. Я глядел в лицо смерти!
– Смерти?
– Ну да, смерти. Но она не такая, как мы ее себе представляем. Не злая. Спокойная, так что тебе не страшно. Ну, равнодушная, что ли… Ей было на меня наплевать. Просто глядела и все.
– А почему ты решил, что это смерть? Тебе Абиб сказал?
– Да нет, я это знал. Вернее, до меня потом дошло, когда я уже вышел из палатки. Во мне было столько силы, но только какой-то особенной силы. Совсем не похоже на то, как бывает, когда накуришься и потом чувствуешь себя разбитым. Голова ясная, сосредоточенная. Я взглянул в лицо смерти, а чувствовал себя прекрасно. А потом, слушай, знаешь, что было? Прохожу я мимо флага, ну, на главной башне, помнишь? Флаг развевался, потому что в тот день был ветер, и тут я… не знаю, как сказать. Я чувствовал, как развевается флаг, понятно? Не в том смысле, что я увидел флаг. Я это и правда чувствовал. Я был и ветром, и флагом.
– Ты был ветром?
Ди Сальво снимает руку с его плеч.
– Ты думаешь, я несу чушь, как какой-нибудь дебильный хиппи?
– Да нет, я так не думаю, – говорит Йетри, хотя он уже ничего не понимает.
– В общем, не то чтобы мне было весело или грустно. Это все… детали. А не полная картина. А я чувствовал все, все сразу. Флаг, ветер – все.
– А при чем тут статуя и смерть?
– Очень даже при чем. – Ди Сальво почесывает бородку. – Ты так на меня смотришь, будто я несу чушь, как какой-то дебильный хиппи.
– Да нет, рассказывай!
– Я закончил. Вот что произошло, понимаешь? Внутри меня что-то открылось.
– Откровение, – говорит Йетри.
– Ну, не знаю, откровение или нет.
– Думаю, откровение.
– Говорю тебе, я не знаю, что это за чертовщина. Что было, то было. Я просто пытаюсь тебе объяснить, что у Абиба трава другая. Чувствуешь себя другим. Чувствуешь все вокруг. – Внезапно он мрачнеет. – Ну что, пойдешь со мной?
Йетри не очень интересует наркота, но разочаровывать приятеля не хочется.
– Наверное.
Тем временем афганцы уже сложили коврики и вновь принялись за работу. Друг с другом они почти не разговаривают, а когда разговаривают, Йетри кажется, что они ссорятся. Он глядит на часы: без двадцати час. Если поторопиться, может, удастся не стоять в очереди в столовую.
Когда через три дня настает время высунуть нос с базы, Йетри не берут.
– Сегодня съездим оглядимся, – говорит Рене утром, – со мной идут Чедерна, Кампорези, Пеконе и Торсу.
Все смотрят, как названные солдаты одеваются, стоя у раскладушек. Церемонно, словно античные герои, хотя им предстоит обычный патрульный выезд на деревенский базар.
Чедерна задирает нос больше других, правда, он и умеет больше. Будь в третьем взводе роты “Чарли” Ахилл, это был бы Чедерна – неслучайно на спине, чуть выше пояса, у него даже вытатуирована первая строка “Илиады”. Написано по-гречески, татуировщик почти без ошибок скопировал текст из лицейского учебника Аньезе – лежа в постели, Чедерна часто просит, чтобы ему этот стих читали снова и снова.
В штанах и футболке он вырастает у койки Митрано, который уже понял, что его ждет, и теперь нехотя поднимается, во взгляде сквозит тоска.
– У твоих родителей есть еще дети?
– Так точно, синьор!
– Наверняка они жалеют, что произвели тебя на свет! Ты такой урод, что мог бы стать шедевром современного искусства! Как тебя зовут, толстяк?
– Винченцо Митрано, синьор!
– Имя, как у дворян, ты что, королевских кровей?
– Никак нет, синьор!
– А хуй ты сосать умеешь?
– Никак нет, синьор!
– Не ври! Спорим, ты можешь высосать мяч для гольфа через поливочный шланг!
– Никак нет, синьор!
– Мне не нравится фамилия Митрано! Только педиков и морячков зовут Митрано! Теперь тебя зовут Гомер Куча!
– Так точно, синьор!
– Солдат Куча, я тебе нравлюсь? Тебе смешно?
– Никак нет, синьор!
– Тогда убери эту отвратительную ухмылку со своей рожи!
И далее в том же духе, пока Митрано не опускается на колени и не подставляет шею Чедерне, который делает вид, что хочет его придушить, – он и правда слегка его душит, пока у того не синеет лицо. Маттиоли подзадоривает Чедерну, остальные ржут, как ненормальные, хотя видели эту сцену десятки раз. Чедена способен воспроизвести по памяти первые сорок минут “Цельнометаллической оболочки”, одна реплика за другой: Митрано – его Гомер Куча, любимая жертва, и, как и Гомеру Куче в фильме, ему вовсе не весело. Когда представление заканчивается, Митрано ложится обратно на койку и отворачивается. Если он отказывается участвовать в игре, Маттиоли дает ему подзатыльники, пока у Митрано не сведет шею.
Насладившись всеобщим вниманием, Чедерна может продолжить одеваться. Снаряжение гвардии старшего капрала включает боевую рубашку Tru-Spec, тактический жилет Defcon 5 камуфляжного цвета итальянских ВС с амуницией в тон, кевларовый шлем, защитные баллистические очки ESS Profile TurboFan, брюки Vertx с сетчатой вставкой на промежности и защищенными коленями (сидят на порядок лучше, чем другие тактические брюки, потому и стоят дорого), носки и трусы Quechua, кварцевые часы Nite MX10 с подсветкой GTLS, благодаря которой риски и стрелки даже днем отсвечивают зеленым, водоотталкивающие перчатки Ottegear, кефию, бинокль 12×25, ремень Т&Т, налокотники и наколенники той же марки, нож ONTOS Extrema Ratio со стальным лезвием длиной 165 миллиметров, гранатомет GLX, флягу Camelbak, пистолет Beretta 92FS в набедренной кобуре, штурмовую винтовку Beretta SC70/90, ботинки-амфибии Lowa модель Taskforce Zephyr GTX HI TF Desert, монокуляр ночного видения с усилителем яркости изображения, семь магазинов с патронами. Кроме огнестрельного оружия и шлема, все куплено через Интернет. Во внутреннем кармане куртки лежит фотография, которую Аньезе тайком засунула ему в рюкзак (она сняла себя в три четверти, поставив на автоспуск) – на ней одни трусики-перизома, грудь неловко прикрыта рукой, – увидишь такое, и глаза полезут на лоб. Шестнадцать килограммов одежды и оборудования на две тысячи евро: с оружием Чедерна ощущает себя кем-то другим – тем, кто ясно соображает и действует четко. Умелым. Решительным.
– Куплю вам орешков, – обещает он товарищам, уходя. Проходит мимо койки, на которой в трусах валяется Йетри, красный от зависти (а также из-за того, что у него сгорели нос, уши и плечи), шлепает того по бедру. – Будь паинькой, целочка! – В ответ Йетри поднимает средний палец.
Чедерна сидит в “Линче” спереди справа, контролирует связь. Кампорези – за рулем. Сзади – Пеконе и Рене, между ними, в башне, стоит Торсу. Командует конвоем из трех бронеавтомобилей Мазьеро. Капитан и сержант недолюбливают друг друга, Чедерна это знает и иногда поддразнивает Рене.
Чедерне не страшно. Ничуть. Он возбужден. Если они попадут в засаду, он знает, что менее чем за две секунды зарядит винтовку или вытащит пистолет и наведет на цель, и знает, что “менее чем за две секунды” может оказаться слишком долго, но какой смысл думать об этом – он гонит от себя эти мысли и старается настроиться на хорошее.
Никаких внештатных ситуаций. Патрульный выезд проходит спокойно, словно прогулка. Бронетехника останавливается у казармы афганской полиции, возвышающейся над ведущей к рынку улицей, солдаты заходят внутрь – на экскурсию, разведать, что это за место: начиная со следующей недели, им придется приезжать сюда каждый день – тренировать “мао-мао”, местных полицейских. По тому, как афганцы держат оружие, Чедерне сразу ясно, что случай безнадежный: реши политики вывести войска и доверить этим молодцам ведение войны, талибы мгновенно вернутся к власти – Чедерна готов дать руку на отсечение. Политиков он на дух не переносит: он считает, что у них одна забота – поплотнее набить карманы деньгами.
За воротами форта атмосфера менее напряженная, и солдаты решают пройтись по улице. Бронемашины ползут за ними, словно дрессированные зверюшки. Афганцы глядят на военных из своих грязных каморок. Чедерна берет их по очереди на прицел винтовки, представляя, как попадает в голову, в сердце, в колени. На курсах переподготовки его научили дышать животом, чтобы плечо, на котором лежит приклад, не дрожало, – обычно так поступают штурмовики, а Чедерна мечтает стать штурмовиком. Когда командировка закончится, он подаст заявление о зачислении в отряд особого назначения.
Йетри снимает наушники. На смену мрачному вою гитар “Cradle of Filth” приходит мало чем отличающийся рев пропеллера.
– Интересно, на базе есть бар? – спрашивает он у друга. Приходится орать.
– Нет.
– А спортзал?
– Тоже нет.
– Ну хоть пинг-понг?
– Ты так и не понял. Там, куда мы летим, ни черта нет.
Он прав. На базе “Айс” нет ничего, кроме пыли. Желтой липкой пыли – в ботинках проваливаешься в нее по лодыжки. Отряхиваешь пыль с формы – она кружится в воздухе, а потом садится на прежнее место. В первый вечер в Гулистане, когда Йетри высморкался, на платке остались черные полосы. На следующий день из носа пошла кровь, смешанная с землей, и так в течение недели, а потом все прошло. Тело привыкло, молодое тело ко всему привыкает.
Взвод расположился на северо-западе базы, рядом с железобетонной коробкой – одним из немногих оставшихся от морпехов строений. Просторное голое помещение, кое-где со следами побелки. На стенах – граффити: звездно-полосатый флаг, несколько похабных рисунков, оскалившийся бульдог в ошейнике с шипами. Десятки пулевых отверстий – стреляли изнутри.
– Ну и развалина! – говорит Симончелли, когда они входят туда в первый раз, и название приклеивается. Развалина. Здесь у них будет генеральный штаб.
Вскоре обнаруживается, что в Развалине полно тараканов. Они прячутся по углам и щелям, но то и дело какой-нибудь любопытный таракан вылезает и появляется на полу. У тараканов блестящий коричневый панцирь, который хрустит, когда наступаешь на него ботинком, капли крови разлетаются на полметра.
К счастью, у Пассалакуа есть порошок от тараканов, он рассыпает его по внешнему периметру здания и по углам.
– Знаете, как это работает? – спрашивает он, стуча по донышку банки, чтобы высыпались последние крупинки. Если порошка не хватит, они пропали: придется истреблять всех тараканов, одного за другим. – Порошок издает запах, от которого тараканы возбуждаются. Называется “феромон”.
– “Ферормон”, дурак! – поправляет его Чедерна.
– Ладно, пусть будет “ферормон”. Такой же запах издают самки тараканов, когда они готовы к размножению. Тараканы распаляются, ищут самок, а вместо этого находят яд.
– Круто!
– Когда тараканы попадают на яд, они сразу же дохнут и сами начинают издавать другой запах, от которого остальных глючит.
– Глючит?
– Да, глючит. Они жрут друг друга.
Йетри представляет себе, как таракан вылезает из Развалины, пробирается в палатку, вскарабкивается по ножке раскладушки и, пока Йетри спит, разгуливает у него по лицу.
– Прикиньте, если бы талибы сделали то же самое, – говорит Чедерна, – вместо того чтобы обстреливать базу, распылили бы на базе порошок, пахнущий, как у бабы между ног. Мы бы все друг друга поубивали.
– У нас от Дзампьери пахнет ферормоном, – говорит Ровере.
– Ты чего, у нее только под мышками воняет.
Все ржут. Один Йетри стоит, нахмурившись.
– Ты думаешь, мы похожи на тараканов? – спрашивает он.
– Чего?
– Ты сказал, что если талибы распылят порошок, от которого пахнет бабой, мы друг друга поубиваем. Как тараканы.
Чедерна скривляет рот в подобие улыбки.
– Может, ты и спасешься, целочка. Тебе же этот запах еще не знаком.
Первое задание, которое поручают третьему взводу роты “Чарли” (с тех пор как шестьдесят шестая рота вступила на иностранную территорию, ее название изменилось на боевое), – построить каменное помещение для стиральных машин. Из-за песка две машины уже сломались и теперь валяются вместе с прочим мусором в одном из углов базы, баки набиты банками из-под пива и прочими железяками.
Уже часа два Йетри работает вместе с Ди Сальво и четырьмя деревенскими каменщиками. Вообще-то военные просто следят за тем, чтобы афганцы все делали правильно. У кого больше опыта в строительстве – неясно. План здания – приблизительный, размеры сторон не указаны, они просто обозначили периметр, измерив его ладонями и подсчитав количество кирпичей. Только что пробило полдень, солнце падает прямо на голые плечи.
– Пивка бы, – говорит Йетри.
– Ага, холодненького.
– С лимоном на соломинке.
– А я люблю сперва выпить пиво, а потом пососать лимон.
Стена получается ровная, по крайней мере на вид, но все-таки что-то не так. Уже пошел восьмой ряд кирпичей, скоро понадобится лестница, Йетри надеется, что ему не придется сопровождать афганцев на склад за лестницей.
Внезапно афганцы прекращают работу, бросают инструменты за землю, берут сложенные в углу циновки и расстилают их в единственном треугольнике, где есть тень. Опускаются на колени.
– Блин, чего это они?
– А ты как думаешь?
– Им что, прямо сейчас приспичило помолиться?
Ди Сальво пожимает плечами:
– Мусульмане всегда молятся. Они фундаменталисты. Йетри набирает в ведре цемента и швыряет на стену.
Размазывает мастерком. Сумасшедший дом, думает он и поворачивается к афганцам. Они словно занимаются гимнастикой: склоняются до земли, поднимаются, потом снова склоняются, беспрерывно что-то завывая. На мгновение его охватывает желание сделать, как они.
– Да пошло оно все! – говорит Ди Сальво.
– Пошло! – соглашается Йетри.
Военные бросают винтовки. Раз афганцы решили устроить перерыв, им тоже можно передохнуть. Ди Сальво находит в боковом кармане брюк пачку сигарет и угощает Йетри. Они прислоняются к стенке, раствор еще не подсох.
– Послали нас в такую даль строить прачечную, – говорит Йетри, – это нормально?
– Ничего нормального.
Йетри никак не может успокоиться. Ему обещали американок, а ими здесь и не пахнет, его просто подкалывали (“Ууу, американочки!”). Конечно, он мельком видел американок в Герате, где они простояли несколько дней: женщины-военные с волосами, собранным в конский хвост, круглым грудями и таким видом, будто они сейчас повалят тебя на койку и съедят живьем, а потом его отправили в Гулистан строить эту дурацкую стенку. Вернее, наблюдать за тем, как ее строят другие. Вряд ли в мире есть место, где плотских искушений еще меньше.
– Нет, ты прикинь: наши предки приезжали сюда курить травку, – говорит Ди Сальво.
– Какую травку?
– Ты что, не помнишь? В шестидесятые. Всякие дебильные хиппи.
– А, ну да, – говорит Йетри. Вообще-то он не помнит. На секунду задумывается. – А мои сюда не приезжали. Они вообще никогда никуда не ездили. – Мать уж точно. Отец, насколько ему известно, мог и ездить в Афганистан. Вдруг он присоединился к отряду талибов и сейчас занимается тем, что ходит и закапывает под дорогами мины? От него всегда можно было ожидать чего угодно.
– Это я так сказал. Мои тоже никуда не ездили. Но их поколение – да. Обкуривались, а потом все со всеми подряд трахались с утра до ночи.
– Вот житуха! – говорит Йетри.
– Да уж, житуха что надо. Не то что сегодня. Сегодня все девчонки типа “нет-я-не-пью, нет-я-не-курю, нет-я-никому-не-даю”.
Йетри смеется. Ди Сальво прав, сегодня девчонки коленки раздвигать не спешат.
– На некоторых, прежде чем уложить их в постель, сперва надо жениться. А вообще-то где как.
– В каком смысле где как?
– Например, в Венето дают сразу. – Ди Сальво щелкает пальцами. – Хотя в Беллуно – нет. Надо ехать южнее – туда, где много студенток. Студентки – настоящие оторвы. Однажды я был в Падуе, за неделю трех перетрахал.
Йетри запоминает в уме места и цифры. Падуя. Трое. Вернется домой – обязательно туда смотает.
– А ты знал, что все студентки бреются?
– Зачем?
Ди Сальво сплевывает, засыпает плевок песком.
– Мода такая. И потом так гигиеничнее.
Йетри охватывают сомнения. Он ни разу не видел женщины с бритым лобком, разве что на видео в Интернете, ну и маленьких девочек на море. Он не уверен, что, увидев такое, не растеряется.
Афганцы бьются лбом о пыль, словно пытаясь зарыться в нее с головой. Йетри снова хочется встать на колени, проделать все вместе с ними и понять, что они чувствуют. Ди Сальво выгибает спину, крутит шеей, зевает. Солнце нещадно жарит. У Йетри в рюкзаке есть защитный крем, но он не умеет им мазаться, а просить помощи у товарища не хочет. Солдаты не мажут друг другу спину кремом.
– Ты только прикинь! Приехать бы сюда, когда не будет войны, и прокатиться по всей стране вместе с какой-нибудь девчонкой! – мечтает Ди Сальво. – Курить листья марихуаны, сорванные прямо с куста!
– Здорово!
– Куда уж лучше!
Он подходит к Йетри.
– А сам-то ты куришь?
Тот растерянно глядит на сигарету у себя в руке.
– Да я не про это, тормоз! Я про траву.
Йетри кивает:
– Пробовал пару раз.
Ди Сальво обнимает его за голые плечи. Кожа у него на удивление прохладная.
– Абиба помнишь?
– Переводчика?
– Ага.
– У него есть трава.
– А ты откуда знаешь?
– Неважно. Хочешь – пошли со мной. Заплатим пополам. На десять евро тебе дадут вот такой мешок! – Ди Сальво рисует руками огромный шар.
– Ты сбрендил? Если нас застукают, нам каюк.
– Да кто нас застукает? Капитан Мазьеро разве нюхает, чем пахнет у тебя изо рта?
– Нет, – соглашается Йетри.
– Здесь трава не такая, как у нас. Здесь настоящая, она просто вау! – Ди Сальво еще сильнее стискивает ему шею, прижимаясь губами к уху, его дыхание не намного горячее воздуха. – Послушай! У Абиба в палатке стоит маленькая деревянная статуэтка, божок, которому молится его племя, видал такие? Квадратная башка и тело, выпученные глаза. Это местная древность, Абибу ее дед подарил. Он мне рассказывал про нее, но я тогда накурился и ничего не запомнил. Ну вот. Эта статуя глядит на тебя нарисованными желтым глазищами. В последний раз, когда я курил траву у Абиба и смотрел на статую, а она смотрела на меня, меня вдруг – бам! – пробрало, и я понял, что эта статуя и есть смерть. Я глядел в лицо смерти!
– Смерти?
– Ну да, смерти. Но она не такая, как мы ее себе представляем. Не злая. Спокойная, так что тебе не страшно. Ну, равнодушная, что ли… Ей было на меня наплевать. Просто глядела и все.
– А почему ты решил, что это смерть? Тебе Абиб сказал?
– Да нет, я это знал. Вернее, до меня потом дошло, когда я уже вышел из палатки. Во мне было столько силы, но только какой-то особенной силы. Совсем не похоже на то, как бывает, когда накуришься и потом чувствуешь себя разбитым. Голова ясная, сосредоточенная. Я взглянул в лицо смерти, а чувствовал себя прекрасно. А потом, слушай, знаешь, что было? Прохожу я мимо флага, ну, на главной башне, помнишь? Флаг развевался, потому что в тот день был ветер, и тут я… не знаю, как сказать. Я чувствовал, как развевается флаг, понятно? Не в том смысле, что я увидел флаг. Я это и правда чувствовал. Я был и ветром, и флагом.
– Ты был ветром?
Ди Сальво снимает руку с его плеч.
– Ты думаешь, я несу чушь, как какой-нибудь дебильный хиппи?
– Да нет, я так не думаю, – говорит Йетри, хотя он уже ничего не понимает.
– В общем, не то чтобы мне было весело или грустно. Это все… детали. А не полная картина. А я чувствовал все, все сразу. Флаг, ветер – все.
– А при чем тут статуя и смерть?
– Очень даже при чем. – Ди Сальво почесывает бородку. – Ты так на меня смотришь, будто я несу чушь, как какой-то дебильный хиппи.
– Да нет, рассказывай!
– Я закончил. Вот что произошло, понимаешь? Внутри меня что-то открылось.
– Откровение, – говорит Йетри.
– Ну, не знаю, откровение или нет.
– Думаю, откровение.
– Говорю тебе, я не знаю, что это за чертовщина. Что было, то было. Я просто пытаюсь тебе объяснить, что у Абиба трава другая. Чувствуешь себя другим. Чувствуешь все вокруг. – Внезапно он мрачнеет. – Ну что, пойдешь со мной?
Йетри не очень интересует наркота, но разочаровывать приятеля не хочется.
– Наверное.
Тем временем афганцы уже сложили коврики и вновь принялись за работу. Друг с другом они почти не разговаривают, а когда разговаривают, Йетри кажется, что они ссорятся. Он глядит на часы: без двадцати час. Если поторопиться, может, удастся не стоять в очереди в столовую.
Когда через три дня настает время высунуть нос с базы, Йетри не берут.
– Сегодня съездим оглядимся, – говорит Рене утром, – со мной идут Чедерна, Кампорези, Пеконе и Торсу.
Все смотрят, как названные солдаты одеваются, стоя у раскладушек. Церемонно, словно античные герои, хотя им предстоит обычный патрульный выезд на деревенский базар.
Чедерна задирает нос больше других, правда, он и умеет больше. Будь в третьем взводе роты “Чарли” Ахилл, это был бы Чедерна – неслучайно на спине, чуть выше пояса, у него даже вытатуирована первая строка “Илиады”. Написано по-гречески, татуировщик почти без ошибок скопировал текст из лицейского учебника Аньезе – лежа в постели, Чедерна часто просит, чтобы ему этот стих читали снова и снова.
В штанах и футболке он вырастает у койки Митрано, который уже понял, что его ждет, и теперь нехотя поднимается, во взгляде сквозит тоска.
– У твоих родителей есть еще дети?
– Так точно, синьор!
– Наверняка они жалеют, что произвели тебя на свет! Ты такой урод, что мог бы стать шедевром современного искусства! Как тебя зовут, толстяк?
– Винченцо Митрано, синьор!
– Имя, как у дворян, ты что, королевских кровей?
– Никак нет, синьор!
– А хуй ты сосать умеешь?
– Никак нет, синьор!
– Не ври! Спорим, ты можешь высосать мяч для гольфа через поливочный шланг!
– Никак нет, синьор!
– Мне не нравится фамилия Митрано! Только педиков и морячков зовут Митрано! Теперь тебя зовут Гомер Куча!
– Так точно, синьор!
– Солдат Куча, я тебе нравлюсь? Тебе смешно?
– Никак нет, синьор!
– Тогда убери эту отвратительную ухмылку со своей рожи!
И далее в том же духе, пока Митрано не опускается на колени и не подставляет шею Чедерне, который делает вид, что хочет его придушить, – он и правда слегка его душит, пока у того не синеет лицо. Маттиоли подзадоривает Чедерну, остальные ржут, как ненормальные, хотя видели эту сцену десятки раз. Чедена способен воспроизвести по памяти первые сорок минут “Цельнометаллической оболочки”, одна реплика за другой: Митрано – его Гомер Куча, любимая жертва, и, как и Гомеру Куче в фильме, ему вовсе не весело. Когда представление заканчивается, Митрано ложится обратно на койку и отворачивается. Если он отказывается участвовать в игре, Маттиоли дает ему подзатыльники, пока у Митрано не сведет шею.
Насладившись всеобщим вниманием, Чедерна может продолжить одеваться. Снаряжение гвардии старшего капрала включает боевую рубашку Tru-Spec, тактический жилет Defcon 5 камуфляжного цвета итальянских ВС с амуницией в тон, кевларовый шлем, защитные баллистические очки ESS Profile TurboFan, брюки Vertx с сетчатой вставкой на промежности и защищенными коленями (сидят на порядок лучше, чем другие тактические брюки, потому и стоят дорого), носки и трусы Quechua, кварцевые часы Nite MX10 с подсветкой GTLS, благодаря которой риски и стрелки даже днем отсвечивают зеленым, водоотталкивающие перчатки Ottegear, кефию, бинокль 12×25, ремень Т&Т, налокотники и наколенники той же марки, нож ONTOS Extrema Ratio со стальным лезвием длиной 165 миллиметров, гранатомет GLX, флягу Camelbak, пистолет Beretta 92FS в набедренной кобуре, штурмовую винтовку Beretta SC70/90, ботинки-амфибии Lowa модель Taskforce Zephyr GTX HI TF Desert, монокуляр ночного видения с усилителем яркости изображения, семь магазинов с патронами. Кроме огнестрельного оружия и шлема, все куплено через Интернет. Во внутреннем кармане куртки лежит фотография, которую Аньезе тайком засунула ему в рюкзак (она сняла себя в три четверти, поставив на автоспуск) – на ней одни трусики-перизома, грудь неловко прикрыта рукой, – увидишь такое, и глаза полезут на лоб. Шестнадцать килограммов одежды и оборудования на две тысячи евро: с оружием Чедерна ощущает себя кем-то другим – тем, кто ясно соображает и действует четко. Умелым. Решительным.
– Куплю вам орешков, – обещает он товарищам, уходя. Проходит мимо койки, на которой в трусах валяется Йетри, красный от зависти (а также из-за того, что у него сгорели нос, уши и плечи), шлепает того по бедру. – Будь паинькой, целочка! – В ответ Йетри поднимает средний палец.
Чедерна сидит в “Линче” спереди справа, контролирует связь. Кампорези – за рулем. Сзади – Пеконе и Рене, между ними, в башне, стоит Торсу. Командует конвоем из трех бронеавтомобилей Мазьеро. Капитан и сержант недолюбливают друг друга, Чедерна это знает и иногда поддразнивает Рене.
Чедерне не страшно. Ничуть. Он возбужден. Если они попадут в засаду, он знает, что менее чем за две секунды зарядит винтовку или вытащит пистолет и наведет на цель, и знает, что “менее чем за две секунды” может оказаться слишком долго, но какой смысл думать об этом – он гонит от себя эти мысли и старается настроиться на хорошее.
Никаких внештатных ситуаций. Патрульный выезд проходит спокойно, словно прогулка. Бронетехника останавливается у казармы афганской полиции, возвышающейся над ведущей к рынку улицей, солдаты заходят внутрь – на экскурсию, разведать, что это за место: начиная со следующей недели, им придется приезжать сюда каждый день – тренировать “мао-мао”, местных полицейских. По тому, как афганцы держат оружие, Чедерне сразу ясно, что случай безнадежный: реши политики вывести войска и доверить этим молодцам ведение войны, талибы мгновенно вернутся к власти – Чедерна готов дать руку на отсечение. Политиков он на дух не переносит: он считает, что у них одна забота – поплотнее набить карманы деньгами.
За воротами форта атмосфера менее напряженная, и солдаты решают пройтись по улице. Бронемашины ползут за ними, словно дрессированные зверюшки. Афганцы глядят на военных из своих грязных каморок. Чедерна берет их по очереди на прицел винтовки, представляя, как попадает в голову, в сердце, в колени. На курсах переподготовки его научили дышать животом, чтобы плечо, на котором лежит приклад, не дрожало, – обычно так поступают штурмовики, а Чедерна мечтает стать штурмовиком. Когда командировка закончится, он подаст заявление о зачислении в отряд особого назначения.