Страница:
– По-моему, цыплят все же лучше считать по-осени, не правда ли? – спросила она, отодвигая от себя утреннюю газету.
– Я вот думала, – серьезно спросила Джессика, плюхаясь на стул напротив сестры, – не поможешь ли ты мне с утра оттащить кресло-качалку в спортзал, а потом, может быть, развесить декорации? Ты чем-то занята?
Элизабет отпила чаю и покачала головой:
– Прости, но я собираюсь сбегать в Музыкальный центр и попытаться купить пластинку Билли Холидэя, такую же, как у Инид.
Джессика наморщила нос.
– Лиз, тебе не кажется, что Инид за последнее время стала еще более занудной?
Элизабет нахмурилась. Ее лучшая подруга всегда раздражала сестру, которой не нравилась их близость и которая считала, что скучнее Инид Роллинз могла быть только тарелка каши.
– Тебе известно, что я не считаю Инид ни капельки занудной, – тихо проговорила Элизабет. – И тебе известно также, что мне неприятно, когда ты о ней плохо отзываешься.
Джессика сделала невинный вид:
– Ничего плохого я не сказала. Просто я считаю, что ей надо быть немножко поживее. Ты знаешь, этот джинсовый костюм, который был на ней вчера в «Бич Диско»…
– Джес, – угрожающе произнесла Элизабет.
Джессика вздохнула.
– Хорошо-хорошо. Кстати, о «Бич Диско», – сказала она, быстро сменив тему. – Вы с Гаем Чесни провели вместе много времени. Что происходит? – Она взяла апельсин из корзины для фруктов и стала его чистить. – Тебе он начинает нравиться, что ли?
Брови Элизабет взлетели.
– Гай Чесни? Нет, – ответила она. – Во всяком случае, не в том смысле. Он пытался узнать, не известно ли мне что-нибудь о таинственной певице.
– Вот видишь! – пронзительно воскликнула Джессика. – Все считают, что ты что-то знаешь. Ну, Лиз, если ты скрываешь это от собственной сестры…
– Ничего я не скрываю, – заверила ее Элизабет, вставая из-за стола и складывая посуду в раковину. – Тебе я сказала бы первой, Джес. Кстати, – добавила она, включив горячую воду, – как ты собираешься запихнуть кресло-качалку в «фиат»? Оно ни за что не влезет.
– Видимо, придется позвонить кому-нибудь, у кого большой автомобиль, – ответила Джессика.
Тут она с триумфальным видом щелкнула пальцами и воскликнула:
– У Макса Делона микроавтобус! Я ему сейчас же звоню.
Элизабет рассмеялась. Это было подходящее время, чтобы быстренько смыться.
Через двадцать минут Элизабет поставила «фиат» около Музыкального центра и вбежала в ярко освещенный магазин. Музыкальный центр состоял из трех помещений: зал, где были выставлены пластинки и кассеты, зал музыкальных инструментов и нот, а также маленькая студия, где проходили музыкальные занятия. Ящики, установленные в главном зале, были заполнены рядами пластинок, и Элизабет начала перебирать пластинки под буквой «X» в разделе блюзов.
«Вот она», – сказала про себя Элизабет, доставая пластинку и посмотрев, что происходит у кассы. Продавец был занят с другим покупателем, и Элизабет, вместо того чтобы ждать в главном зале, прошла в соседний, разглядывая великолепные инструменты. Сама она никогда ни на чем не играла, но музыку любила и получала удовольствие, когда видела красиво расставленные прекрасные инструменты.
Элизабет хотела взять в руки какие-то ноты, когда услышала доносящиеся из маленькой комнаты звуки гитары. Она не очень хорошо слышала на таком расстоянии, но, кто бы это ни играл, делал он это неплохо. Положив ноты на место, Элизабет подошла к полуприкрытой двери студии.
– Смотри, пальцы надо ставить вот так, – говорил чистый женский голос. – Не так, а вот так. Понятно?
Странно, голос звучал знакомо, однако Элизабет не могла определить, чей он.
– Сыграй еще раз ту песню, – попросил детский голос, и девушка рассмеялась.
– Хорошо, еще один раз, а потом играть будешь ты, хорошо?
– Хорошо, – ответил ребенок.
Элизабет была уже рядом с входом в студию, но не видела, что происходит внутри. Она понимала, что нельзя подслушивать во время урока, но ее как-то странно притягивал к себе голос девушки. «Почему он кажется таким знакомым?» – удивлялась она.
В следующую минуту девушка провела рукой по струнам, взяла пару пробных аккордов и запела:
Он все, что есть на свете, для меня, Он учит меня чувствовать и видеть.
Я говорю вам,
Что мой мир перевернулся.
Гроза ушла, и наступает утро.
Вокруг лишь солнце и душистый
клевер…
Элизабет почувствовала радостное покалывание в шее. Тот самый голос, сильный, глубокий голос! Он был таким мощным и неординарным, что она бы его ни за что не перепутала! Это была неизвестная песенница – девушка, которая написала и спела замечательную песню «Глядя извне».
С бьющимся сердцем Элизабет вошла в дверь студии. Девушка склонилась над гитарой, ее непослушные каштановые волосы закрывали лицо. Сначала Элизабет не могла ее разглядеть. Но в следующую минуту девушка подняла голову и посмотрела прямо на Элизабет…
– Линн, – произнесла Элизабет, от удивления будучи не в состоянии двинуться с места.
Лицо Линн побелело.
– Джонни, – сказала она сидящему с ней рядом маленькому мальчику, с гитарой размером почти с него, – подожди здесь секундочку, хорошо? Мне надо кое с кем переговорить.
– Линн, – повторила потрясенная Элизабет. – Не могу поверить! Это ты написала «Глядя извне»! Это ты неизвестный автор песни!
Только тут Элизабет вспомнила, как столкнулась с Линн у входа в редакцию «Оракула». Теперь все сразу встало на свои места.
– Тихо, – сказала Линн.
Глаза ее были полны отчаяния. Элизабет попыталась рассмотреть ее вблизи. Линн как-то по-другому выглядела, непонятно отчего. «Глаза!» – вдруг поняла она.
На Линн не было очков.
– Лиз, ты никому не должна говорить, – горячо сказала девушка, умоляюще хватая Элизабет за руку. – Я серьезно. Я умру, если кто-нибудь узнает. Обещай, что ты никому не расскажешь!
У Элизабет рот раскрылся от удивления.
– Но ведь ты так талантлива. Почему же ты не хочешь, чтобы люди знали, что это ты? Почему ты не хочешь получить признание за эту бесподобную песню?
Линн покраснела:
– Тебе она правда нравится?
– Она великолепна! – ответила Элизабет. – Линн, ведь ты так талантлива! Неужели ты не понимаешь, – добавила она, понизив голос, – как все обрадовались, услышав песню? «Друиды» вовсю ищут тебя. Они хотят сказать тебе, что они в восторге. И они хотят исполнить твою песню на концерте!
Линн взглянула на нее.
– Ты шутишь, – сказала она, охваченная испугом. – Я никогда этого не сделаю. Неужели ты не понимаешь, Лиз? Поэтому я и не подписала кассету. Я никогда не смогла бы выступить перед аудиторией.
Элизабет внимательно посмотрела на взволнованную девушку:
– Больше всех хочет найти тебя Гай Чесни. Вообще, он чуть с ума не сошел от всего этого. Я никогда не видела, чтобы кто-нибудь так разыскивал девушку.
Линн побелела.
– Это… – Она прочистила горло. – Это как раз одна из причин, почему я не хочу, чтобы он узнал, что это я, – пробормотала она, глядя на Элизабет.
– Почему? – спросила Элизабет. – Что ты имеешь в виду?
Линн передернула плечами, смутившись.
– Кажется, тебе я смогу сказать, – мягко ответила она, – хотя чувствую себя полной идиоткой. Ты посмотри на меня, Лиз! В школе меня никто не знает. Я девушка, имени которой никто не помнит, высокая, тощая девушка, с которой никто не хочет танцевать. Так что же будет чувствовать Гай Чесни, когда узнает, что певица его грез – это не кто другой, как Линн Генри? – Глаза ее были полны слез. – Его сердце будет разбито, – горячо сказала она. – А я не могу так поступить по отношению к Гаю, к которому я так… – Голос ее прервался, и она отвернулась.
Элизабет додумала про себя, как бы Линн закончила:
«…к которому я так отношусь».
Она вспомнила слова прекрасной песни Линн:
«День за днем я думаю только о нем».
Может быть, этот «он» – Гай Чесни?
– Линн, – негромко сказала Элизабет, – конечно, это не мое дело – я тебя мало знаю. Может быть, ты застенчива, может быть, порой ты чувствуешь себя неловко, но не думай, что остальные этого никогда не чувствовали.
Линн укоризненно посмотрела на нее.
– Ну уж только не ты, – с завистью ответила она. – Господи, я бы все отдала, чтобы быть тобой! Бьюсь об заклад, ты в жизни никого не стеснялась.
– С ума сошла, – сказала Элизабет. – Я была бы не человек, если бы никогда не чувствовала стеснения! Только нельзя этому поддаваться. Ты должна думать о том, что в тебе особенного. Скажи, например, – добавила она, – хотела бы ты превратиться в меня, если бы знала, что я не могу пропеть ни ноты? Что я не играю ни на каком музыкальном инструменте и что не смогла бы написать песню, как ты, даже если мне пистолет ко лбу приставят?
Линн посмотрела на нее:
– Это правда? Ты правда не смогла бы?
Элизабет рассмеялась:
– Мой учитель музыки в младшем классе говорил, что я абсолютно безнадежна.
– Наверное, мне было бы тяжело не иметь возможности играть на гитаре, – согласилась Линн. – Наверное, я воспринимаю музыку как должное.
Элизабет передернула плечами:
– Может быть, ты не только музыку воспринимаешь как должное. Не может быть, что она – единственное, что в тебе есть особенного. – Она вопросительно посмотрела на девушку. – Гай услышал в твоей песне что-то такое, что ему показалось необыкновенным, чем-то, что он обязательно хочет найти. Почему не дать ему этот шанс?
– Потому что он сказал мне, – Линн запнулась, с трудом сдерживая себя, – потому что он сказал, что певица его мечты – Линда Ронстадт. Я уверена, что он думает, что та, кто поет «Глядя извне», выглядит, как Линда Ронстадт, если не лучше. Я не могу разочаровать его.
– Ну, это твое дело, – ответила Элизабет. – Только не знаю, как долго продержится твой секрет. Гай решительно настроен узнать правду.
Линн неуверенно взглянула на нее.
– Только обещай мне, что никому не расскажешь, – умоляюще сказала она. – Правда, Лиз. Я не вынесу этого. Скорее умру.
Элизабет вздохнула.
– Хорошо, обещаю, – наконец сказала она.
Хотя это ей совершенно не нравилось. По дороге домой она вспоминала выражение лица Гая, когда он вчера стоял на берегу и смотрел на море.
К тому же Элизабет чувствовала, что Линн напрасно не хочет попытать счастья. Может быть, это лучшее, что случится в ее жизни. Конечно, она была не уверена в себе. Но ее стремление уйти в себя, отказ от попыток что-либо изменить ничего хорошего ей не давали.
Если бы Гай как-то об этом узнал…
Но она дала обещание. А к своим обещаниям Элизабет Уэйкфилд относилась со всей серьезностью. Так что, похоже, таинственная певица, которую ищет Гай, так и останется загадкой.
– Это так здорово! – воскликнула Инид.
Было полдевятого в субботу вечером, и эстафета «Качаемся без перерыва» стартовала в полную мощь. Спортзал выглядел великолепно. Девушки из команды болельщиц украсили стены плакатами времен пятидесятых годов, школьными флагами и смешными картинками кресел-качалок, вырезанными из журналов. Свет был приглушен, а на большой сцене в углу зала выступали «Друиды». Первой песней, которую они исполнили, конечно же, была «Качаемся без перерыва», а рядом со сценой, в свете прожектора, в кресле, привезенном ею в микроавтобусе «Друидов», раскачивалась Джессика.
– Не могу поверить, какой бред, – засмеялась Элизабет.
Вообще-то ей понравилось, насколько гладко все шло. Большинство ее приятелей пришли, нарядившись в костюмы пятидесятых годов. Уинстон зализал волосы, на нем были бабочка в горошек, черные мокасины, джинсы и белая рубашка. Другие парни, все в темных очках, были одеты в парусиновые шорты или «бермуды», клетчатые рубашки и белые носки. На девочках были юбки «солнце», короткие носочки, босоножки и кардиганы, застегивающиеся сзади на пуговицы. Джессика, которая в прямом смысле находилась в лучах прожектора, раздобыла в комиссионке старую юбку с бахромой спереди. Ее светло-русые волосы были забраны назад и собраны высоко на голове в хвост с бантом. На Элизабет были черные брюки, не достающие до лодыжек, и белая блузка без рукавов.
Линн Генри, похоже, не пришла. Элизабет и не ожидала, что она появится. Насколько она знала Линн, школьные танцы были не в ее вкусе. Но Элизабет все равно не могла избавиться от мыслей о ней. Каждый раз, замечая Гая, играющего на сцене, она чувствовала ком в горле. Ах, если бы она могла рассказать ему!
Словно услышав ее, Гай подошел к микрофону. На нем были джинсы и белая футболка с закатанными рукавами. Его вид дополняли гладкие черные волосы и темные очки.
– Надеюсь, всем весело, – сказал Гай в микрофон, и собравшиеся начали радостно шуметь и аплодировать, так что потребовалось несколько минут для того, чтобы он опять завладел их вниманием. – Сейчас мы исполним совершенно особенную песню, – сказал Гай, посерьезнев. – Она написана совершенно замечательной девушкой – хотя мы не знаем, кто она и где она. Песня называется «Глядя извне», и сегодня ее исполнит наша солистка Дана Ларсон. – Это известие было встречено новым взрывом аплодисментов. – Я хочу посвятить эту песню, продолжил Гай, серьезным взглядом оглядывая толпу, – девушке, которая ее сочинила. – От этого толпа просто взорвалась, так что Элизабет почти не слышала первых аккордов.
Глаза ее наполнились слезами, когда она услышала сильный, красивый голос Даны, поющей песню Линн:
– «День за днем я чувствую себя одинокой… День за днем я думаю только о нем…»
По выражению лица Гая, слушающего, как поет Дана, было понятно все. Он был так взволнован, что Элизабет почти испугалась, что Гай расплачется.
Музыка плыла, обволакивая зал. Люди качались в такт ей, нежно обняв друг друга.
«Это песня, под которую влюбляются, – подумала Элизабет. – А где же сейчас Линн? Одиноко ли ей? Хочет ли она обнять своего единственного?»
Элизабет казалось, что именно это чувствует Гай Чесни. Она была как никогда уверена сейчас, что именно о Гае мечтала Линн Генри в одиночестве все эти долгие дни и ночи.
10
11
– Я вот думала, – серьезно спросила Джессика, плюхаясь на стул напротив сестры, – не поможешь ли ты мне с утра оттащить кресло-качалку в спортзал, а потом, может быть, развесить декорации? Ты чем-то занята?
Элизабет отпила чаю и покачала головой:
– Прости, но я собираюсь сбегать в Музыкальный центр и попытаться купить пластинку Билли Холидэя, такую же, как у Инид.
Джессика наморщила нос.
– Лиз, тебе не кажется, что Инид за последнее время стала еще более занудной?
Элизабет нахмурилась. Ее лучшая подруга всегда раздражала сестру, которой не нравилась их близость и которая считала, что скучнее Инид Роллинз могла быть только тарелка каши.
– Тебе известно, что я не считаю Инид ни капельки занудной, – тихо проговорила Элизабет. – И тебе известно также, что мне неприятно, когда ты о ней плохо отзываешься.
Джессика сделала невинный вид:
– Ничего плохого я не сказала. Просто я считаю, что ей надо быть немножко поживее. Ты знаешь, этот джинсовый костюм, который был на ней вчера в «Бич Диско»…
– Джес, – угрожающе произнесла Элизабет.
Джессика вздохнула.
– Хорошо-хорошо. Кстати, о «Бич Диско», – сказала она, быстро сменив тему. – Вы с Гаем Чесни провели вместе много времени. Что происходит? – Она взяла апельсин из корзины для фруктов и стала его чистить. – Тебе он начинает нравиться, что ли?
Брови Элизабет взлетели.
– Гай Чесни? Нет, – ответила она. – Во всяком случае, не в том смысле. Он пытался узнать, не известно ли мне что-нибудь о таинственной певице.
– Вот видишь! – пронзительно воскликнула Джессика. – Все считают, что ты что-то знаешь. Ну, Лиз, если ты скрываешь это от собственной сестры…
– Ничего я не скрываю, – заверила ее Элизабет, вставая из-за стола и складывая посуду в раковину. – Тебе я сказала бы первой, Джес. Кстати, – добавила она, включив горячую воду, – как ты собираешься запихнуть кресло-качалку в «фиат»? Оно ни за что не влезет.
– Видимо, придется позвонить кому-нибудь, у кого большой автомобиль, – ответила Джессика.
Тут она с триумфальным видом щелкнула пальцами и воскликнула:
– У Макса Делона микроавтобус! Я ему сейчас же звоню.
Элизабет рассмеялась. Это было подходящее время, чтобы быстренько смыться.
Через двадцать минут Элизабет поставила «фиат» около Музыкального центра и вбежала в ярко освещенный магазин. Музыкальный центр состоял из трех помещений: зал, где были выставлены пластинки и кассеты, зал музыкальных инструментов и нот, а также маленькая студия, где проходили музыкальные занятия. Ящики, установленные в главном зале, были заполнены рядами пластинок, и Элизабет начала перебирать пластинки под буквой «X» в разделе блюзов.
«Вот она», – сказала про себя Элизабет, доставая пластинку и посмотрев, что происходит у кассы. Продавец был занят с другим покупателем, и Элизабет, вместо того чтобы ждать в главном зале, прошла в соседний, разглядывая великолепные инструменты. Сама она никогда ни на чем не играла, но музыку любила и получала удовольствие, когда видела красиво расставленные прекрасные инструменты.
Элизабет хотела взять в руки какие-то ноты, когда услышала доносящиеся из маленькой комнаты звуки гитары. Она не очень хорошо слышала на таком расстоянии, но, кто бы это ни играл, делал он это неплохо. Положив ноты на место, Элизабет подошла к полуприкрытой двери студии.
– Смотри, пальцы надо ставить вот так, – говорил чистый женский голос. – Не так, а вот так. Понятно?
Странно, голос звучал знакомо, однако Элизабет не могла определить, чей он.
– Сыграй еще раз ту песню, – попросил детский голос, и девушка рассмеялась.
– Хорошо, еще один раз, а потом играть будешь ты, хорошо?
– Хорошо, – ответил ребенок.
Элизабет была уже рядом с входом в студию, но не видела, что происходит внутри. Она понимала, что нельзя подслушивать во время урока, но ее как-то странно притягивал к себе голос девушки. «Почему он кажется таким знакомым?» – удивлялась она.
В следующую минуту девушка провела рукой по струнам, взяла пару пробных аккордов и запела:
Он все, что есть на свете, для меня, Он учит меня чувствовать и видеть.
Я говорю вам,
Что мой мир перевернулся.
Гроза ушла, и наступает утро.
Вокруг лишь солнце и душистый
клевер…
Элизабет почувствовала радостное покалывание в шее. Тот самый голос, сильный, глубокий голос! Он был таким мощным и неординарным, что она бы его ни за что не перепутала! Это была неизвестная песенница – девушка, которая написала и спела замечательную песню «Глядя извне».
С бьющимся сердцем Элизабет вошла в дверь студии. Девушка склонилась над гитарой, ее непослушные каштановые волосы закрывали лицо. Сначала Элизабет не могла ее разглядеть. Но в следующую минуту девушка подняла голову и посмотрела прямо на Элизабет…
– Линн, – произнесла Элизабет, от удивления будучи не в состоянии двинуться с места.
Лицо Линн побелело.
– Джонни, – сказала она сидящему с ней рядом маленькому мальчику, с гитарой размером почти с него, – подожди здесь секундочку, хорошо? Мне надо кое с кем переговорить.
– Линн, – повторила потрясенная Элизабет. – Не могу поверить! Это ты написала «Глядя извне»! Это ты неизвестный автор песни!
Только тут Элизабет вспомнила, как столкнулась с Линн у входа в редакцию «Оракула». Теперь все сразу встало на свои места.
– Тихо, – сказала Линн.
Глаза ее были полны отчаяния. Элизабет попыталась рассмотреть ее вблизи. Линн как-то по-другому выглядела, непонятно отчего. «Глаза!» – вдруг поняла она.
На Линн не было очков.
– Лиз, ты никому не должна говорить, – горячо сказала девушка, умоляюще хватая Элизабет за руку. – Я серьезно. Я умру, если кто-нибудь узнает. Обещай, что ты никому не расскажешь!
У Элизабет рот раскрылся от удивления.
– Но ведь ты так талантлива. Почему же ты не хочешь, чтобы люди знали, что это ты? Почему ты не хочешь получить признание за эту бесподобную песню?
Линн покраснела:
– Тебе она правда нравится?
– Она великолепна! – ответила Элизабет. – Линн, ведь ты так талантлива! Неужели ты не понимаешь, – добавила она, понизив голос, – как все обрадовались, услышав песню? «Друиды» вовсю ищут тебя. Они хотят сказать тебе, что они в восторге. И они хотят исполнить твою песню на концерте!
Линн взглянула на нее.
– Ты шутишь, – сказала она, охваченная испугом. – Я никогда этого не сделаю. Неужели ты не понимаешь, Лиз? Поэтому я и не подписала кассету. Я никогда не смогла бы выступить перед аудиторией.
Элизабет внимательно посмотрела на взволнованную девушку:
– Больше всех хочет найти тебя Гай Чесни. Вообще, он чуть с ума не сошел от всего этого. Я никогда не видела, чтобы кто-нибудь так разыскивал девушку.
Линн побелела.
– Это… – Она прочистила горло. – Это как раз одна из причин, почему я не хочу, чтобы он узнал, что это я, – пробормотала она, глядя на Элизабет.
– Почему? – спросила Элизабет. – Что ты имеешь в виду?
Линн передернула плечами, смутившись.
– Кажется, тебе я смогу сказать, – мягко ответила она, – хотя чувствую себя полной идиоткой. Ты посмотри на меня, Лиз! В школе меня никто не знает. Я девушка, имени которой никто не помнит, высокая, тощая девушка, с которой никто не хочет танцевать. Так что же будет чувствовать Гай Чесни, когда узнает, что певица его грез – это не кто другой, как Линн Генри? – Глаза ее были полны слез. – Его сердце будет разбито, – горячо сказала она. – А я не могу так поступить по отношению к Гаю, к которому я так… – Голос ее прервался, и она отвернулась.
Элизабет додумала про себя, как бы Линн закончила:
«…к которому я так отношусь».
Она вспомнила слова прекрасной песни Линн:
«День за днем я думаю только о нем».
Может быть, этот «он» – Гай Чесни?
– Линн, – негромко сказала Элизабет, – конечно, это не мое дело – я тебя мало знаю. Может быть, ты застенчива, может быть, порой ты чувствуешь себя неловко, но не думай, что остальные этого никогда не чувствовали.
Линн укоризненно посмотрела на нее.
– Ну уж только не ты, – с завистью ответила она. – Господи, я бы все отдала, чтобы быть тобой! Бьюсь об заклад, ты в жизни никого не стеснялась.
– С ума сошла, – сказала Элизабет. – Я была бы не человек, если бы никогда не чувствовала стеснения! Только нельзя этому поддаваться. Ты должна думать о том, что в тебе особенного. Скажи, например, – добавила она, – хотела бы ты превратиться в меня, если бы знала, что я не могу пропеть ни ноты? Что я не играю ни на каком музыкальном инструменте и что не смогла бы написать песню, как ты, даже если мне пистолет ко лбу приставят?
Линн посмотрела на нее:
– Это правда? Ты правда не смогла бы?
Элизабет рассмеялась:
– Мой учитель музыки в младшем классе говорил, что я абсолютно безнадежна.
– Наверное, мне было бы тяжело не иметь возможности играть на гитаре, – согласилась Линн. – Наверное, я воспринимаю музыку как должное.
Элизабет передернула плечами:
– Может быть, ты не только музыку воспринимаешь как должное. Не может быть, что она – единственное, что в тебе есть особенного. – Она вопросительно посмотрела на девушку. – Гай услышал в твоей песне что-то такое, что ему показалось необыкновенным, чем-то, что он обязательно хочет найти. Почему не дать ему этот шанс?
– Потому что он сказал мне, – Линн запнулась, с трудом сдерживая себя, – потому что он сказал, что певица его мечты – Линда Ронстадт. Я уверена, что он думает, что та, кто поет «Глядя извне», выглядит, как Линда Ронстадт, если не лучше. Я не могу разочаровать его.
– Ну, это твое дело, – ответила Элизабет. – Только не знаю, как долго продержится твой секрет. Гай решительно настроен узнать правду.
Линн неуверенно взглянула на нее.
– Только обещай мне, что никому не расскажешь, – умоляюще сказала она. – Правда, Лиз. Я не вынесу этого. Скорее умру.
Элизабет вздохнула.
– Хорошо, обещаю, – наконец сказала она.
Хотя это ей совершенно не нравилось. По дороге домой она вспоминала выражение лица Гая, когда он вчера стоял на берегу и смотрел на море.
К тому же Элизабет чувствовала, что Линн напрасно не хочет попытать счастья. Может быть, это лучшее, что случится в ее жизни. Конечно, она была не уверена в себе. Но ее стремление уйти в себя, отказ от попыток что-либо изменить ничего хорошего ей не давали.
Если бы Гай как-то об этом узнал…
Но она дала обещание. А к своим обещаниям Элизабет Уэйкфилд относилась со всей серьезностью. Так что, похоже, таинственная певица, которую ищет Гай, так и останется загадкой.
– Это так здорово! – воскликнула Инид.
Было полдевятого в субботу вечером, и эстафета «Качаемся без перерыва» стартовала в полную мощь. Спортзал выглядел великолепно. Девушки из команды болельщиц украсили стены плакатами времен пятидесятых годов, школьными флагами и смешными картинками кресел-качалок, вырезанными из журналов. Свет был приглушен, а на большой сцене в углу зала выступали «Друиды». Первой песней, которую они исполнили, конечно же, была «Качаемся без перерыва», а рядом со сценой, в свете прожектора, в кресле, привезенном ею в микроавтобусе «Друидов», раскачивалась Джессика.
– Не могу поверить, какой бред, – засмеялась Элизабет.
Вообще-то ей понравилось, насколько гладко все шло. Большинство ее приятелей пришли, нарядившись в костюмы пятидесятых годов. Уинстон зализал волосы, на нем были бабочка в горошек, черные мокасины, джинсы и белая рубашка. Другие парни, все в темных очках, были одеты в парусиновые шорты или «бермуды», клетчатые рубашки и белые носки. На девочках были юбки «солнце», короткие носочки, босоножки и кардиганы, застегивающиеся сзади на пуговицы. Джессика, которая в прямом смысле находилась в лучах прожектора, раздобыла в комиссионке старую юбку с бахромой спереди. Ее светло-русые волосы были забраны назад и собраны высоко на голове в хвост с бантом. На Элизабет были черные брюки, не достающие до лодыжек, и белая блузка без рукавов.
Линн Генри, похоже, не пришла. Элизабет и не ожидала, что она появится. Насколько она знала Линн, школьные танцы были не в ее вкусе. Но Элизабет все равно не могла избавиться от мыслей о ней. Каждый раз, замечая Гая, играющего на сцене, она чувствовала ком в горле. Ах, если бы она могла рассказать ему!
Словно услышав ее, Гай подошел к микрофону. На нем были джинсы и белая футболка с закатанными рукавами. Его вид дополняли гладкие черные волосы и темные очки.
– Надеюсь, всем весело, – сказал Гай в микрофон, и собравшиеся начали радостно шуметь и аплодировать, так что потребовалось несколько минут для того, чтобы он опять завладел их вниманием. – Сейчас мы исполним совершенно особенную песню, – сказал Гай, посерьезнев. – Она написана совершенно замечательной девушкой – хотя мы не знаем, кто она и где она. Песня называется «Глядя извне», и сегодня ее исполнит наша солистка Дана Ларсон. – Это известие было встречено новым взрывом аплодисментов. – Я хочу посвятить эту песню, продолжил Гай, серьезным взглядом оглядывая толпу, – девушке, которая ее сочинила. – От этого толпа просто взорвалась, так что Элизабет почти не слышала первых аккордов.
Глаза ее наполнились слезами, когда она услышала сильный, красивый голос Даны, поющей песню Линн:
– «День за днем я чувствую себя одинокой… День за днем я думаю только о нем…»
По выражению лица Гая, слушающего, как поет Дана, было понятно все. Он был так взволнован, что Элизабет почти испугалась, что Гай расплачется.
Музыка плыла, обволакивая зал. Люди качались в такт ей, нежно обняв друг друга.
«Это песня, под которую влюбляются, – подумала Элизабет. – А где же сейчас Линн? Одиноко ли ей? Хочет ли она обнять своего единственного?»
Элизабет казалось, что именно это чувствует Гай Чесни. Она была как никогда уверена сейчас, что именно о Гае мечтала Линн Генри в одиночестве все эти долгие дни и ночи.
10
Субботним вечером Линн сидела у себя наверху, в спальне, с расческой в руках.
«Все сейчас в школе на танцах, – подумала она, – а я одна дома. Интересно, что сейчас делает Гай? Играет вместе со всеми «Друидами»? А может, они играют, – она почувствовала слезы в глазах, – мою песню?»
Линн глубоко вздохнула. С самого утра, когда она столкнулась с Элизабет Уэйкфилд, Линн не переставала думать и начала приходить к мысли, что подошла к какому-то рубежу. Последние дни Линн была как никогда чувствительной, с новым вниманием прислушиваясь к тому, что ей говорили и советовали окружающие. Она до сих пор не могла поверить, как это Элизабет случилось услышать ее пение сегодня утром. Какое невезение!
Но слова Элизабет Линн приняла близко к сердцу. И с тех пор она почти ни о чем другом не думала. Возможно ли, чтобы Гай действительно искал ее? Что ее песня так сильно подействовала на него?
«Не забывай про Линду Ронстадт, – сказала себе Линн. – Не забывай выражения лица Гая, когда он рассказывал о любимых исполнителях».
Линн не могла поверить, что может когда-либо понравиться ему. Конечно, он хорошо относился к ней, как к другу. Он был с ней действительно добр. Он предложил подвезти ее на игру в софтбол и всегда выглядел счастливым, когда встречал ее в школе. Но чтобы она понравилась ему как девушка – ха! Этого не случится никогда.
Однако… Накануне вечером Линн приняла решение и была намерена его выполнить. Она решила, что ей надоело ходить неприбранной. Она действительно решила предпринять все усилия, чтобы привести себя в порядок. Уже сейчас она заметила улучшение, а ведь она просто начала носить контактные линзы и проявлять больше внимания к одежде. А сегодня вечером мама обещала сделать ей прическу и научить пользоваться косметикой!
– Линн, ты готова? – спросила миссис Генри, постучав в дверь.
– Готова, мама, – ответила Линн, вскакивая.
Ей не верилось, насколько приятнее теперь было с матерью. Обе даже получали удовольствие от общения.
Через десять минут мать уже вытирала ей полотенцем волосы, внимательно разглядывая отражение дочери в зеркале.
– Думаю, тебе нужно суметь использовать то, что волосы у тебя волнистые, но не выпускать их из-под контроля, – сказала она, поднимая волосы Линн вверх. – На самом деле, дорогая, у тебя очень красивые волосы. Думаю, их надо только подсушить феном. И немножко подровнять. Здесь много чего можно сделать!
Линн засмеялась.
– У меня такое ощущение, будто я – подопытный кролик, – сообщила она. – Как ты думаешь, людям всегда страшно, когда они вот так преображаются?
– Конечно, – сказала мать. – Ты чувствуешь себя беззащитной, как будто на карту поставлено все, что у тебя есть.
Пока мать укладывала ей волосы, Линн сидела не шевелясь. Когда она была маленькой, она очень любила, когда расчесывали ее волосы.
– А что сегодня все делают в школе? – как бы невзначай спросила мать. – Там что, сегодня какие-то танцы? Я встретила в салоне миссис Мэтьюз, и она рассказала, что сын ее идет на какое-то мероприятие в спортзале.
Линн нахмурилась:
– Да, там танцы, но мне не захотелось идти.
Мать ничего не ответила, и вдруг Линн захотелось рассказать ей все про песню. Она начала говорить, запинаясь, и мать внимательно слушала, совсем не прерывая ее.
– Как здорово, – сказала она, когда Линн, наконец, закончила. – Я так горда за тебя, дорогая. Я бы очень хотела услышать эту песню!
Линн покраснела:
– То есть ты не считаешь, что я поступила как полная тупица, не подписав кассету?
– Да нет, конечно! Я понимаю, – сказала ей мать, – что нелегко рассказывать миру о своих чувствах. Знаешь, – задумчиво добавила она, – твой отец гордился бы, если бы узнал о твоих музыкальных успехах. Он тоже всегда хотел писать песни. Но, думаю, ему не хватило мужества. Он всегда боялся обнажить душу.
Линн была просто в шоке. Мать никогда не говорила об отце! Ее охватила радость от того, что мать доверилась ей.
– А папа был действительно талантлив? – спросила она.
Миссис Генри задумалась.
– Он был несомненно талантлив, но он страшился успеха. Он был чрезвычайно испуганным человеком, а успех требует большого мужества.
Линн взглянула на мать.
– Я желаю добиться успеха, – сказала она, сглотнув. – Для этого мне нужна твоя помощь, мама. Я хочу как-то научиться быть смелее.
Мать обняла ее.
– У меня такое чувство, – нежно сказала она, – что у тебя получится.
– Надеюсь, – сказала Линн, в глазах ее блестели слезы.
Взяв в руки фен и расческу, миссис Генри с любовью улыбнулась отражению Линн в зеркале.
– Тогда расскажи мне, – спокойно сказала она, включив фен на тихий ход, – немножко о Гае Чесни.
– Лиз! – воскликнул Гай, рванувшись ей навстречу через заполненный танцующими зал. – Я так надеялся, что смогу с тобой сегодня поговорить.
«Друиды» устроили себе заслуженный перерыв, предоставив команде болельщиц поразвлекать гостей пятнадцать – двадцать минут.
– Ребята, вы прекрасно играли, – тепло сказала Элизабет. – Мне ужасно понравилась «Глядя извне». Песня звучала потрясающе в сопровождении ансамбля!
– Да, – задумчиво отведи Гай, – но далеко не так хорошо, как она звучала бы в исполнении настоящей певицы.
– Хорошо, что Дана тебя не слышала, – заметила Элизабет.
– Пойми меня правильно, Дана – самая лучшая. Но дело в том, что песня такая особенная. И таинственная певица исполняет ее так прекрасно.
– Знаю, – ответила Элизабет, избегая его взгляда.
Она опасалась, что если он заглянет ей в глаза, то поймет, что она знает имя певицы. Ей казалось, что секрет написан у нее на лбу.
– Лиз, – неожиданно сказал Гай, – я схожу с ума. Я этого больше не вынесу. Я чувствую, что обязан узнать, кто она. Я хочу поместить объявление в «Оракуле». Ты мне поможешь написать его?
Элизабет покачала головой:
– Ты должен прекратить искать ее, Гай.
– Что? Ты шутишь?
– Нет, – ответила Элизабет. – Не шучу. Гай, что ты ответишь, если я скажу, что она не желает, чтобы ее нашли?
Глаза Гая широко раскрылись.
– Ты что-то знаешь! – воскликнул он, схватив ее за руку. – Лиз, что происходит? Ты что-то слышала? Кто-то тебе сказал…
– Я не могу ответить тебе, – сказала Лиз.
Чувствовала она себя ужасно. Он выглядел таким растерянным, и она правда хотела помочь ему, особенно потому, что она поняла сегодня утром, как мучилась Линн, пытаясь остаться неизвестной. Но она считала, что не может нарушить слова.
– Давай выйдем, – предложил Гай, оглядываясь в смятении на толпу болтающих и смеющихся в полутемном спортзале школьников. – Мне нужно поговорить с тобой, Лиз. Такое впечатление, что я схожу с ума. Ты – единственный человек, с которым я могу поговорить.
– Хорошо, – со вздохом ответила Элизабет. – Но не думаю, что смогу серьезно тебе помочь.
На улице было прохладно, к тому же приятно было вдруг оказаться в тишине. Элизабет присела рядом с Гаем на травянистом склоне перед школой и посмотрела на серебристый диск луны.
«Какая прекрасная ночь», – подумала она.
– Лиз, – негромко произнес Гай встревоженным голосом, – я не понимаю, что со мной происходит. Последние два дня… Я не знаю почему, но я веду себя как сумасшедший. Я не могу уснуть, я не хочу есть, я…
– Ты влюбился, – ответила с улыбкой Элизабет. – Все симптомы налицо, Гай.
– Влюбился? – Гай взглянул на нее широко раскрытыми глазами.
Через минуту, покрутив в руках травинку, он неуверенно улыбнулся.
– Да, наверное, так и есть, – произнес он скептически. – Но скажи мне, это нормально – влюбиться в голос на кассете! По-моему, ничего более идиотского я в жизни своей не слышал.
– Почему же, если это тот самый голос, – с чувством сказала Элизабет.
– Ну и что я должен теперь делать? – Он выпрямился и пальцами разгладил волосы, после чего с неудовольствием посмотрел на остатки бриллиантина на руках. – Не могу поверить, что люди действительно все время мазали этим волосы, – сказал он, вытирая ладони о траву. – Лиз, я совершенно разбит. Ты должна мне помочь!
Элизабет тяжело вздохнула и мягко сказала:
– Я хочу помочь тебе. Но я обещала этой девушке – этой таинственной песеннице, что никому не расскажу, кто она. Я не могу нарушить своего слова, Гай. Я чувствую себя ужасно.
– То есть ты ее видела? – Гай наклонился вперед, лицо его просветлело. – Господи, Лиз, я не мог поверить, что она действительно существует! Словно… – Он отвернулся в сторону, голос его прервался. – Эта песня… Такое впечатление, что она поет именно для меня. Ты понимаешь, о чем я говорю?
– Да, – ответила Элизабет, не глядя на него, – понимаю.
– Не могу представить, что мог бы действительно увидеть ее. Сейчас это так трудно вообразить. Она в каком классе? Я знаю ее?
– Я, правда, не могу тебе сказать, – упрямо повторяла Элизабет. – Но думаю, что ты ее знаешь, – добавила она с чувством вины, не будучи уверенной, позволительно ли выдавать даже такой маленький кусочек тайны.
– Скажи мне только одно, – взволнованно сказал Гай. – Мне нужно спешить, Лиз. Через несколько минут мы должны опять начать играть. Но я должен знать одно: почему она хочет, чтобы никто о ней не знал?
Элизабет напряженно задумалась. Она сомневалась, как ответить. Могла ли она повторить слова Линн и не выдать тем самым ее секрета?
– Она застенчива, – неуверенно сказала Элизабет, однако мысль ее работала быстро. – Я думаю, что она боится привлечь внимание, и еще… – Голос ее сбился.
– И еще что?
– И еще, думаю, она стесняется своей внешности. Она считает, что у людей есть совершенно определенные понятия о том, как должны выглядеть артисты. И ей кажется, что она не соответствует этим стандартам. Она считает, что люди ожидают видеть на сцене кого-нибудь вроде Линды Ронстадт. И что они бывают разочарованы, если это не так.
Гай взглянул на нее.
– Линда Ронстадт… – повторил он, словно это имя ассоциировалось для него с чем-то.
Внезапно он вскочил на ноги.
– Она так и сказала? Она назвала Линду Ронстадт?
– Да, – ответила Элизабет, пораженная его реакцией. – Ну и что из этого следует?
– Элизабет, – ответил Гай, – ты спасла мне жизнь! – Он издал радостный вопль и начал скакать по газону. – Не знаю, как благодарить тебя!
Элизабет посмотрела на него. Что же она такого сказала? Он вел себя так – ну, как будто она каким-то образом подсказала ему, кто эта таинственная певица. Но она совершенно не представляла, как это произошло.
«Все сейчас в школе на танцах, – подумала она, – а я одна дома. Интересно, что сейчас делает Гай? Играет вместе со всеми «Друидами»? А может, они играют, – она почувствовала слезы в глазах, – мою песню?»
Линн глубоко вздохнула. С самого утра, когда она столкнулась с Элизабет Уэйкфилд, Линн не переставала думать и начала приходить к мысли, что подошла к какому-то рубежу. Последние дни Линн была как никогда чувствительной, с новым вниманием прислушиваясь к тому, что ей говорили и советовали окружающие. Она до сих пор не могла поверить, как это Элизабет случилось услышать ее пение сегодня утром. Какое невезение!
Но слова Элизабет Линн приняла близко к сердцу. И с тех пор она почти ни о чем другом не думала. Возможно ли, чтобы Гай действительно искал ее? Что ее песня так сильно подействовала на него?
«Не забывай про Линду Ронстадт, – сказала себе Линн. – Не забывай выражения лица Гая, когда он рассказывал о любимых исполнителях».
Линн не могла поверить, что может когда-либо понравиться ему. Конечно, он хорошо относился к ней, как к другу. Он был с ней действительно добр. Он предложил подвезти ее на игру в софтбол и всегда выглядел счастливым, когда встречал ее в школе. Но чтобы она понравилась ему как девушка – ха! Этого не случится никогда.
Однако… Накануне вечером Линн приняла решение и была намерена его выполнить. Она решила, что ей надоело ходить неприбранной. Она действительно решила предпринять все усилия, чтобы привести себя в порядок. Уже сейчас она заметила улучшение, а ведь она просто начала носить контактные линзы и проявлять больше внимания к одежде. А сегодня вечером мама обещала сделать ей прическу и научить пользоваться косметикой!
– Линн, ты готова? – спросила миссис Генри, постучав в дверь.
– Готова, мама, – ответила Линн, вскакивая.
Ей не верилось, насколько приятнее теперь было с матерью. Обе даже получали удовольствие от общения.
Через десять минут мать уже вытирала ей полотенцем волосы, внимательно разглядывая отражение дочери в зеркале.
– Думаю, тебе нужно суметь использовать то, что волосы у тебя волнистые, но не выпускать их из-под контроля, – сказала она, поднимая волосы Линн вверх. – На самом деле, дорогая, у тебя очень красивые волосы. Думаю, их надо только подсушить феном. И немножко подровнять. Здесь много чего можно сделать!
Линн засмеялась.
– У меня такое ощущение, будто я – подопытный кролик, – сообщила она. – Как ты думаешь, людям всегда страшно, когда они вот так преображаются?
– Конечно, – сказала мать. – Ты чувствуешь себя беззащитной, как будто на карту поставлено все, что у тебя есть.
Пока мать укладывала ей волосы, Линн сидела не шевелясь. Когда она была маленькой, она очень любила, когда расчесывали ее волосы.
– А что сегодня все делают в школе? – как бы невзначай спросила мать. – Там что, сегодня какие-то танцы? Я встретила в салоне миссис Мэтьюз, и она рассказала, что сын ее идет на какое-то мероприятие в спортзале.
Линн нахмурилась:
– Да, там танцы, но мне не захотелось идти.
Мать ничего не ответила, и вдруг Линн захотелось рассказать ей все про песню. Она начала говорить, запинаясь, и мать внимательно слушала, совсем не прерывая ее.
– Как здорово, – сказала она, когда Линн, наконец, закончила. – Я так горда за тебя, дорогая. Я бы очень хотела услышать эту песню!
Линн покраснела:
– То есть ты не считаешь, что я поступила как полная тупица, не подписав кассету?
– Да нет, конечно! Я понимаю, – сказала ей мать, – что нелегко рассказывать миру о своих чувствах. Знаешь, – задумчиво добавила она, – твой отец гордился бы, если бы узнал о твоих музыкальных успехах. Он тоже всегда хотел писать песни. Но, думаю, ему не хватило мужества. Он всегда боялся обнажить душу.
Линн была просто в шоке. Мать никогда не говорила об отце! Ее охватила радость от того, что мать доверилась ей.
– А папа был действительно талантлив? – спросила она.
Миссис Генри задумалась.
– Он был несомненно талантлив, но он страшился успеха. Он был чрезвычайно испуганным человеком, а успех требует большого мужества.
Линн взглянула на мать.
– Я желаю добиться успеха, – сказала она, сглотнув. – Для этого мне нужна твоя помощь, мама. Я хочу как-то научиться быть смелее.
Мать обняла ее.
– У меня такое чувство, – нежно сказала она, – что у тебя получится.
– Надеюсь, – сказала Линн, в глазах ее блестели слезы.
Взяв в руки фен и расческу, миссис Генри с любовью улыбнулась отражению Линн в зеркале.
– Тогда расскажи мне, – спокойно сказала она, включив фен на тихий ход, – немножко о Гае Чесни.
– Лиз! – воскликнул Гай, рванувшись ей навстречу через заполненный танцующими зал. – Я так надеялся, что смогу с тобой сегодня поговорить.
«Друиды» устроили себе заслуженный перерыв, предоставив команде болельщиц поразвлекать гостей пятнадцать – двадцать минут.
– Ребята, вы прекрасно играли, – тепло сказала Элизабет. – Мне ужасно понравилась «Глядя извне». Песня звучала потрясающе в сопровождении ансамбля!
– Да, – задумчиво отведи Гай, – но далеко не так хорошо, как она звучала бы в исполнении настоящей певицы.
– Хорошо, что Дана тебя не слышала, – заметила Элизабет.
– Пойми меня правильно, Дана – самая лучшая. Но дело в том, что песня такая особенная. И таинственная певица исполняет ее так прекрасно.
– Знаю, – ответила Элизабет, избегая его взгляда.
Она опасалась, что если он заглянет ей в глаза, то поймет, что она знает имя певицы. Ей казалось, что секрет написан у нее на лбу.
– Лиз, – неожиданно сказал Гай, – я схожу с ума. Я этого больше не вынесу. Я чувствую, что обязан узнать, кто она. Я хочу поместить объявление в «Оракуле». Ты мне поможешь написать его?
Элизабет покачала головой:
– Ты должен прекратить искать ее, Гай.
– Что? Ты шутишь?
– Нет, – ответила Элизабет. – Не шучу. Гай, что ты ответишь, если я скажу, что она не желает, чтобы ее нашли?
Глаза Гая широко раскрылись.
– Ты что-то знаешь! – воскликнул он, схватив ее за руку. – Лиз, что происходит? Ты что-то слышала? Кто-то тебе сказал…
– Я не могу ответить тебе, – сказала Лиз.
Чувствовала она себя ужасно. Он выглядел таким растерянным, и она правда хотела помочь ему, особенно потому, что она поняла сегодня утром, как мучилась Линн, пытаясь остаться неизвестной. Но она считала, что не может нарушить слова.
– Давай выйдем, – предложил Гай, оглядываясь в смятении на толпу болтающих и смеющихся в полутемном спортзале школьников. – Мне нужно поговорить с тобой, Лиз. Такое впечатление, что я схожу с ума. Ты – единственный человек, с которым я могу поговорить.
– Хорошо, – со вздохом ответила Элизабет. – Но не думаю, что смогу серьезно тебе помочь.
На улице было прохладно, к тому же приятно было вдруг оказаться в тишине. Элизабет присела рядом с Гаем на травянистом склоне перед школой и посмотрела на серебристый диск луны.
«Какая прекрасная ночь», – подумала она.
– Лиз, – негромко произнес Гай встревоженным голосом, – я не понимаю, что со мной происходит. Последние два дня… Я не знаю почему, но я веду себя как сумасшедший. Я не могу уснуть, я не хочу есть, я…
– Ты влюбился, – ответила с улыбкой Элизабет. – Все симптомы налицо, Гай.
– Влюбился? – Гай взглянул на нее широко раскрытыми глазами.
Через минуту, покрутив в руках травинку, он неуверенно улыбнулся.
– Да, наверное, так и есть, – произнес он скептически. – Но скажи мне, это нормально – влюбиться в голос на кассете! По-моему, ничего более идиотского я в жизни своей не слышал.
– Почему же, если это тот самый голос, – с чувством сказала Элизабет.
– Ну и что я должен теперь делать? – Он выпрямился и пальцами разгладил волосы, после чего с неудовольствием посмотрел на остатки бриллиантина на руках. – Не могу поверить, что люди действительно все время мазали этим волосы, – сказал он, вытирая ладони о траву. – Лиз, я совершенно разбит. Ты должна мне помочь!
Элизабет тяжело вздохнула и мягко сказала:
– Я хочу помочь тебе. Но я обещала этой девушке – этой таинственной песеннице, что никому не расскажу, кто она. Я не могу нарушить своего слова, Гай. Я чувствую себя ужасно.
– То есть ты ее видела? – Гай наклонился вперед, лицо его просветлело. – Господи, Лиз, я не мог поверить, что она действительно существует! Словно… – Он отвернулся в сторону, голос его прервался. – Эта песня… Такое впечатление, что она поет именно для меня. Ты понимаешь, о чем я говорю?
– Да, – ответила Элизабет, не глядя на него, – понимаю.
– Не могу представить, что мог бы действительно увидеть ее. Сейчас это так трудно вообразить. Она в каком классе? Я знаю ее?
– Я, правда, не могу тебе сказать, – упрямо повторяла Элизабет. – Но думаю, что ты ее знаешь, – добавила она с чувством вины, не будучи уверенной, позволительно ли выдавать даже такой маленький кусочек тайны.
– Скажи мне только одно, – взволнованно сказал Гай. – Мне нужно спешить, Лиз. Через несколько минут мы должны опять начать играть. Но я должен знать одно: почему она хочет, чтобы никто о ней не знал?
Элизабет напряженно задумалась. Она сомневалась, как ответить. Могла ли она повторить слова Линн и не выдать тем самым ее секрета?
– Она застенчива, – неуверенно сказала Элизабет, однако мысль ее работала быстро. – Я думаю, что она боится привлечь внимание, и еще… – Голос ее сбился.
– И еще что?
– И еще, думаю, она стесняется своей внешности. Она считает, что у людей есть совершенно определенные понятия о том, как должны выглядеть артисты. И ей кажется, что она не соответствует этим стандартам. Она считает, что люди ожидают видеть на сцене кого-нибудь вроде Линды Ронстадт. И что они бывают разочарованы, если это не так.
Гай взглянул на нее.
– Линда Ронстадт… – повторил он, словно это имя ассоциировалось для него с чем-то.
Внезапно он вскочил на ноги.
– Она так и сказала? Она назвала Линду Ронстадт?
– Да, – ответила Элизабет, пораженная его реакцией. – Ну и что из этого следует?
– Элизабет, – ответил Гай, – ты спасла мне жизнь! – Он издал радостный вопль и начал скакать по газону. – Не знаю, как благодарить тебя!
Элизабет посмотрела на него. Что же она такого сказала? Он вел себя так – ну, как будто она каким-то образом подсказала ему, кто эта таинственная певица. Но она совершенно не представляла, как это произошло.
11
– Ну, что ты об этом думаешь? – спросила миссис Генри, повернув Линн в кресле на втором этаже в салоне «Серебряная дверь». – Кажется, тени хорошо оттеняют золотые блестки в твоих глазах.
Был воскресный день, и салон был пуст.
«Идеальное время для экспериментирования», – сказала мать.
И это был действительно эксперимент! Линн не могла поверить, чего сегодня только не было: сауна, маникюр, упражнения, косметика и урок ухода за кожей.
– Мама, это выглядит прекрасно, – с благодарностью сказала Линн, у которой ком стоял в горле.
Ей казалось невероятным, насколько мать стремилась помочь ей. Столько лет Линн вела себя как какое-то отродье, отказывая матери в доверии, была враждебной и упрямой. Все теперь переменилось, и Линн с болью в сердце наблюдала, насколько легко оказалось преодолеть расстояние между ними. Оказывается, мать всегда была готова к этому и ждала – а отчуждение было целиком ее, Линн, виной.
Был воскресный день, и салон был пуст.
«Идеальное время для экспериментирования», – сказала мать.
И это был действительно эксперимент! Линн не могла поверить, чего сегодня только не было: сауна, маникюр, упражнения, косметика и урок ухода за кожей.
– Мама, это выглядит прекрасно, – с благодарностью сказала Линн, у которой ком стоял в горле.
Ей казалось невероятным, насколько мать стремилась помочь ей. Столько лет Линн вела себя как какое-то отродье, отказывая матери в доверии, была враждебной и упрямой. Все теперь переменилось, и Линн с болью в сердце наблюдала, насколько легко оказалось преодолеть расстояние между ними. Оказывается, мать всегда была готова к этому и ждала – а отчуждение было целиком ее, Линн, виной.